— Одна радость в жизни у меня — ты, — нежно сказал Генрих, придя домой и обняв щенка.

Ремос радостно чихнул, попытался лизнуть Генриха в нос, но мальчик отстранился и сказал:

— Это никуда не годится, малыш, я ведь тебе не мамаша Рекси.

Генрих положил в миску еду, а пока малыш чавкал и рычанием отпугивал невидимых соперников, предался размышлениям о тяжести жизни. Ведьмы и Каракубас как-то незаметно отодвинулись на задний план, а вперед выступил подлый Клаус Вайсберг. Друг, который в один месяц умудрился дважды предать Генриха.

«А я ведь только попросил его помочь, а он… А она? Тоже, красавица, хороша! Уши развесила, прямо как в оперном театре. Тут кто хочешь начнет гадости нашептывать. Н-да… Все они, девчонки, одинаковые — такой, как Клаус, для них находка. Убедительно, гад, треплется. Правду про него говорят: он своего не упустит! А как смотрел на нее? Вот бы ему по физиономии надавать, чтоб глаза запухли и он Польше никогда в жизни на чужих подружек не мог засматриваться. Но и я, конечно, тоже хорош, зачем звал его? Знал ведь, что он ни одной юбки не пропустит! А она, Альбина? У, ведьма!» — Генрих вдруг сбился со злой мысли и подумал про другое: «А ведь она то, пожалуй, меньше всего и виновата во всей этой дурацкой истории. Чего это я взъелся на нее? Разве она просила, чтоб я при ходил с другом? Нет. Она что, говорила иди, Генрих, и раньше чем через месяц не приходи?.. И потом, почему я должен нравиться ей больше, чем этот болтун Клаус? За два раза, что я с ней говорил, я ничего умного так и не сказал. Она наверняка думает, что я псих. У нее бабка ведьма, а тут еще и я, со своими выделками. Бедная Альбина! Как она сказала? У меня в городе совсем нет друзей? Это уж точно, откуда друзьям взяться, если вокруг одни ведьмы, психи и угодничающие болтуны!»

И результате долгих раздумий Генрих решил, что несчастной, лишенной друзей Альбине нужно непременно подарить щенка Ремоса. «Я-то уж точно в друзья не гожусь, а собаки — существа преданные, верные и добрые. Альбине такой друг и защитник будет чтим подарком. Щенок ведь и в самом деле удивительный: с его появлением исчезли все мои страшные сны. Альбине такой друг не помешает. Кто знает, вдруг щенок отпугивает злых духов и ведьм?»

Часам и пяти Генрих окончательно утвердился в споем решении Он еще раз покормил щенка, оделся, а потом вместе с ним вышел из дома. Ремос какое-то время недовольно ворочался под курткой мальчика, но вскоре затих и уснул, согретый теплом человеческого тела.

Уверенным шагом Генрих приблизился к дому, где проживала Альбина, но возле самого подъезда вдруг резко свернул в сторону и с несчастным видом поплелся на аллею, к школе Св. Якуба. Там он уселся на скамейку и просидел на ней до глубокой темноты. Это, впрочем, было не очень долго, так как зимой темнеет рано. «Лучше всего мне па этой лавочке замерзнуть до смерти, потому что таким трусам, как я, нет никакого прощения, — злясь на себя за нерешительность, думал Генрих. — Вот уж тогда радости будет Клаусу. Во-первых, в мире не останется, никого, кто бы знал, какой он трус. А во-вторых, ничто больше не будет ему помехой в его сердечных делишках».

Наконец, когда ненависть к Клаусу и к самому себе стала совершенно нестерпимой, Генрих предпринял еще одну попытку войти в дом ведьмы Карлы. Мальчик свернул за угол и вдруг вздрогнул, разглядев в свете уличного фонаря Альбину и Клауса. Так как Альбина была одета легко, Генрих понял, что она только что выскочила на улицу и не собиралась долго здесь оставаться. Генрих быстро пересек освещенное место и, используя густой кустарник как прикрытие, приблизился к беседующей парочке. Совесть Генриха пыталась этому воспротивиться, но не узнать, о чем говорят между собой предатель Клаус и неверная Альбина, было для Генриха равносильно смерти.

— И чего ж ты от меня хочешь? — услышал мальчик насмешливый голос Альбины.

— Еще раз увидеть тебя. Подумать только, мы расстались не так уж давно, а мне кажется, что минуло тысяча лет и жизнь моя кончилась, — страдальческим голосом говорил Клаус Вайсберг. Генрих подумал, что подлец наверняка еще и слезу пустил, как настоящий актер.

— Ну и как, легче стало? Теперь я могу идти? — не очень дружелюбно сказала Альбина.

— Постой, если ты уйдешь, я тотчас влезу на дерево и брошусь вниз головой.

— Не бросишься, ты слишком себя любишь.

Клаус запнулся, но тут же предпринял еще одну попытку удержать ситуацию под контролем.

— Прыгну! Клянусь, что прыгну. Ты меня еще не знаешь. Мели я кого-то полюбил, значит, это навсегда — он снял куртку и протянул Альбине. — Подержи.

Девочка взяла куртку и вдруг рассмеялась:

— Эх, Клаус, Клаус. В этом то ты весь. Говоришь, что собираешься разбиться насмерть, а сам мне куртку на хранение отдаешь. Зачем же тебе куртка-то? Насмерть ведь прыгать собрался.

— А ты, Альбина, жестокая, — обиженно буркнул Клаус. Я к тебе со всей душой, а ты…

— Ну ну, ты еще расплачься сейчас, — холодно сказала Альбина. — Учти, жалеть я тебя не буду. И знаешь почему? Потому что не верю ни одному твоему слову. Я ведь не дурочка. Трепло ты, Клаус, самый обыкновенный пустослов. Ну все, иди: я уже замерзла и хочу домой.

— Ты что же, думаешь, я тебе зря подарок сделал? Клаус: внезапно подался вперед и попытался обнять Альбину. Генрих при виде такой наглости собрался броситься на него с кулаками, но Альбина прекрасно обошлась без чужой защиты. Она залепила бывшему Генриховому дружку такую пощечину, что у Клауса чуть голова не отлетела. Генрих от радости даже подскочил на месте. Бедняга Клаус испуганно отпрянул от Альбины и выкрикнул голосом полным обиды:

— Дура ты! Ведьма и дура! — он не стал натягивать на себя куртку, а, держа ее в руке, развернулся и помчался за угол дома.

Альбина взялась за ручку двери, но за мгновение до того, как она открыла дверь, из тени выбрался Генрих и вежливо кашлянул.

— А тебе что надо? гневно блеснула глазами Альбина и этим не только испортила Генриху настроение, но свела на нет весь его боевой пыл. — Только отделалась от одного дружка, так другой заявился. Вы что, даже ночами ходите вдвоем? Зачем пришел?

— Не знаю, пришел вот, — робко промямлил Генрих.

— Не прикидывайся тихоней! Я все про тебя знаю. Уходи, мне противно на тебя даже смотреть!

— Но я ведь ничего не сделал…

— Не хватало еще, чтоб сделал! Уходи.

Генрих жалобно посмотрел на Альбину.

— Ты… Я не знаю, что наговорил тебе этот Клаус, но уверен, что он соврал. Если ты мне скажешь…

— Ничего я больше не скажу. Можешь смело идти к своим подружкам. Думал, дурочку нашел, да?

— Н..н..нничего я не думал, — заикнувшись, сказал Генрих. — У меня и подружек-то никаких нет. Клянусь…

Альбина рассмеялась, а потом с издевкой сказала:

— Кому-нибудь другому клянись! Мне Клаус все про тебя рассказал. Ты такой же, как он, даже хуже!

Генрих с обреченным видом опустил голову, но потом вспомнил про щенка, и это придало ему силы и злости.

— Хорошо, раз ты не хочешь выслушать меня, я уйду. Но прежде я сделаю то, зачем пришел, — твердо сказал Генрих, вытаскивая из-под куртки щенка. — Каким бы злодеем я ни оказался, но этот щенок уж точно ни в чем не виноват. Я назвал его Ремосом… — Генрих хмуро посмотрел на Альбину, сделал к ней шаг и твердо вложил щенка в ее руки. — И я не думаю, что он нуждается в другом имени. А теперь прощай — мне пора идти, — Генрих отступил, посмотрел на часы и покачал головой. — Я и так уже задержался: скоро утро, а мне еще надо повидать всех подружек и успеть совершить парочку злодейств, чтобы ты, не дай бог, не засомневалась в способности Клауса врать. Тем более ты совсем замерзла, а я не настолько учтив, чтоб снимать с себя куртку. Под ней у меня нет теплого свитера, и я ужасно продрог, пока и решился подойти к тебе.

Альбина вдруг рассмеялась.

— Вы что, сговорилиеь со своим дружком? Нет, скажи, сговорились?

— О чем? насторожился Генрих.

— Днем он мне щенка подарил, а сейчас ты. Вы договорились?

— Ни о чем мы не договаривались. Но если у тебя уже есть щенок, то я могу своего забрать.

— Нет, пусть будет. Подарки назад не забираются И мой отец, к тому же ужас как любит собак. У нас с ним настоящая псарня есть!

И в это время небо над головой Генриха и Альбины вдруг раскололось блеском молнии. Огромная змеевидная огненная полоса вспыхнула и, наверное, секунд десять горела в небе. Одновременно откуда-то с севера послышался нарастающий гул. С каждой секундой грохот приближался к Регенсдорфу, и с каждой секундой в нем все отчетливей звучали дробные удары, точно по небу мчался табун гигантских лошадей. А как только погасла молния, на востоке вспыхнула яркая звезда, размер которой потрясал воображение: она была раза в два больше Луны. Звезду окружало золотистое сияние, вначале похожее на листья пламенеющей ромашки, а потом превратившееся в бешено крутящееся сверкающее колесо. От скорости вращения края колеса все больше и больше вытягивались, пока не растянулись настолько, что стало казаться: на востоке поднимается утренняя заря. Грохот в небе сделался невыносимым, в домах задрожали стекла. Генрих и Альбина зажали уши. В центре звезды вдруг стало проявляться, точно на фотобумаге, женское лицо. Это огромное, в полнеба, лицо Генрих узнал сразу.

— Свободны! — вздохнула герцогиня Марта Винкельхофер, и Генриху показалось, что в ее глазах он разглядел слезы. Где-то в отдалении прозвучал и смолк собачий лай. Щенок в руках Альбины встрепенулся, несколько раз радостно тявкнул, откликаясь, после чего успокоился и принялся облизывать державшие его руки. Звезда вспыхнула, разлетелась на тысячи огненных осколков, в небе в последний раз громыхнуло, и над Регенсдорфом воцарилась мертвая тишина.

— Арабская борзая, — прошептал Генрих, с благоговейным страхом взглянув на щенка. — Теперь я знаю, малыш, какой ты породы и от кого ведешь свой род.

— Что это… что это было? — дрожащим голосом спросила Альбина. — Генрих, ты видел прекрасное лицо в небе? «Свободны», — кажется, так сказала та женщина? Но что это значит?

— Всего лишь сбывшееся предсказание, — ответил Генрих. — В эту ночь призрак обрел свободу.

— Как странно… У нас в роду тоже есть предание о призраке, получившем прощение… В нем говорится, что если я увижу его, а рядом будет… О боже! — вдруг вскрикнула Альбина, глянув на Генриха так, словно впервые его увидела. — Ты!

Девочка вдруг развернулась и, не попрощавшись, бросилась от Генриха бежать.

Когда дверь за ней захлопнулась, Генрих неопределенно пожал плечами, еще раз посмотрел в сторону погасшей звезды и зашагал домой. «Как хорошо, что я решил подарить Альбине Ремоса. Уж теперь точно никакая злая сила к ней не подступится! — Генрих вдруг вспомнил Клауса и зло усмехнулся. — Тоже мне, знаток собачьих пород — коккер-спаниель! коккер спаниель! Сам ты, Вайсберг, коккер-спаниель!»

Пока Генрих добрался домой, настроение его опять поднялось. О том, что Альбина его прогнала, мальчик стирался не думать и вспоминал только три приятные вещи. Первая из них — оплеуха, полученная Клаусом, вторая — щенок арабской борзой, который будет оберегать Альбину от темных сил, и третья — герцогиня, чье мужество, наконец, было вознаграждено небесами,

— А где же твой лающий друг? — удивленно спросил Эрнст Шпиц, едва Генрих переступил порог.

— Я его отдал.

— Слава богу! — радостно воскликнула Фрида, мать Генриха, и тут же сварливо добавила: — Надеюсь, ты уже видел маленькое чудовище изгрызло твои кроссовки, которые мы с отцом купили за сто восемьдесят марок?! А ведь я говорила — нечего собаке делить в доме! Уж представляю, что она учинила б, если бы чуть подросла. Может, даже загрызла бы однажды нас всех!

— Ну да, ну да, как-то неуверенно ответил отец Генриха.

Генриху, конечно, было жаль кроссовок, но то, что порвал их не кто-нибудь, а потомок салуки, легендарной породы собак, защищающих хозяев от демонов, — одного этого было достаточно для гордости. Мальчик, улыбаясь, прошел в свою комнату. «Что ж, когда щенок у Альбины, за нее я могу быть спокоен, займусь-ка теперь золотым дракончиком».

Однако, прежде чем мальчик успел достать украшение из ящика письменного стола, в комнату вошел Эрнст Шпиц.

— Знаешь, сынок, я хочу с тобой поговорить, — сказал он. — Выйдем на балкон?