Мы вчера еще от родителей удрали в Большой Мидгард. Все бродили по городу, а сегодня, вот, к тебе заявились. Это хорошо, что ты нас видишь. Это весело, — сказал глюм, у которого была светлая шерсть. — Разреши представиться: я — Бурунькис, а братца звать Капунькис. А в твоем доме живет глюм Плюнькис. Как только дом построился, он в нем и поселился. Только Плюнькис очень старый, на верхние этажи не поднимается. Зато мы поднялись…

— А нас люди не видят! — прервал братца Капунькис. — Люди точно подслеповатые кроты: вообще никого не видят: ни гномов, ни домовых, ни духов, ни русалок, ни леших — никого. Только ведьмы могут нас видеть, да еще вот ты. Ты что, колдун?

— Нет, — Генрих рассмеялся. — Никакой я не колдун. Тоже мне, нашли колдуна!

Капунькис с сомнением пожал плечами, а Бурунькис сказал:

— Иначе нас не увидеть. По крайней мере, здесь, в Большом Мидгарде. В Малом Мидгарде дело другое, там все «умеют» смотреть. А здесь… — глюм, сокрушаясь, развел руками. — Здесь люди даже не подозревают о древнерожденных, хотя многие живут снами бок о бок целую вечность.

— Как соседи?

— Ну да! В этом городе глюмов почти нет, зато в каждом доме живут или домовые, или духи, — Бурунькис напустил на себя важности:

— Так что считай, тебе ужасно повезло: в Большом Мидгарде почти не осталось городов, где древнерожденные проживают вместе с людьми. Вот и выходит, что по Закону твой город — заповедный.

Услышав слово «заповедный», Генрих тут же вспомнил слова ведьмы Карлы, которая выгоняла Каракубаса из Регенсдорфа, ссылаясь на какой-то Закон и заповедное место. Тогда мальчик не понимал, о чем речь, теперь же для него стало ясно, о чем говорили старуха, и тот, кого невидимого ударил ногой Каракубас возле книжного магазина. Должно быть, и невидимые слуги колдуна были или гномами, или еще кем-то из…

— Как, говоришь, называются такие, как вы? — спросил Генрих.

— Древнерожденные. Но так называем себя только мы, а в Большом Мидгарде люди называют нас «сказочный народец». Можно подумать, что нас на самом деле и нет, одни глупые сказки. Но ведь мы есть? Ведь так? Бурунькис посмотрел на Генриха с таким жалостным видом, что мальчик не смог сдержать улыбку.

— Конечно, вы есть! Вот же ты передо мной стоишь, я тебя вижу, сказал Генрих. — Но ты прав, никто о вас даже не подозревает. Даже я сам до недавнего времени не верил ни в ведьм, ни в колдунов, ни в таких вы… древнерожденных.

— А то!

— Скажи ему, пискнул из глубины комнаты Капунькис, что это и хорошо! Потому что, как только люди прознают о нас, они тут же попытаются кого-нибудь изловить и выведать тайну сокровищ. А какие у меня, к примеру, могут быть сокровища? Они мне тысячу лет не нужны. Я не гном и уж тем более не дракон. У этих, может, и есть что-то, а у меня нет. И у домового нет. И у призрака…

— Да, верно, — вздохнул Бурунькис. — От людей нам ждать хорошего не приходится. Но когда они нас не замечают, то жить рядом с ними даже интересно. Мы, духи, домовые существа культурные, любим цивли… цливли… цильвилиза…

— Цивилизацию? — подсказал Генрих. Ему все больше и больше нравилась эта сказочная парочка, гордо именующая себя «древнерожденные». Единственное, что смущало Генриха, это подозрение, что у него всего лишь галлюцинация и на самом деле никаких глюмов нет. Трудно вообразить, что в природе существуют малыши, похожие на говорящих обезьянок, но рассуждающие как настоящие люди… или, по крайней мере, как дети.

— Угадал! — согласился Бурунькис. — Ее. Нам не очень-то нравится шастать по лесам или в холодных пещерах ютиться, как гномы.

— Да! — опять подал голос Капунькис. — Ты тоже хорош, только нас увидел — так в окно сразу и вышвыривать!

— А зачем вы комод разбили? — усмехнулся Генрих. — Что я утром родителям скажу? Еще хорошо, что вы их таким грохотом не разбудили… Уж представляю, какой мама учинила б скандал!

— Но ведь мы глюмы. Мы без этого не можем. А тем более велика потеря — комод! Можно подумать, он — самая цепная вещь в доме, — Бурунькис презрительно повел плечами. — Да и потом, домовые все равно починят…

В прихожей что-то зашуршало.

— Бурунькис, а ну-ка, глянь, хорошо мне в этом? — Капунькис вошел в комнату, и Генрих оглушительно рассмеялся. Да и как было удержаться, увидев мохнатого кроху в пальто и шляпе отца Генриха? Голова глюма утонула в шляпе по самый подбородок, а огромное пальто волочилось по земле, точно шлейф. Путаясь в полах пальто, Капунькис натыкался на стены, но продолжал выпытывать:

— Похож я на человека? На огромного, сильного героя?

— На огородное пугало ты похож! — давясь смехом, крикнул Бурунькис. Он разбежался и прыгнул братцу на голову. Тот повалился на пол, возмущенно запищал и, выскочив из пальто и шляпы, замахал кулаками. Сцепившись, глюмы опять покатились по полу.

— Эй! Я не совсем понял про домовых, но на всякий случай напоминаю: окно я еще не закрыл, — многозначительно сказал Генрих.

Глюмы мгновенно прекратили борьбу.

— Да, конечно, ты большой и сильный, ты можешь нас обидеть! — возмутился Капунькис. Он вытащил из заднего карманчика штанишек носовой платочек, громко высморкался и только после этого продолжил. — А настоящий герой так не поступил бы…

— Ну, если бы я был героем, то я вообще с такой мелюзгой, как вы, не стал бы разговаривать, — весело сказал Генрих На чем герою какие-то драчуны? Почему вы все время деретесь? Вы ведь братья…

— Потому что я умный! — объяснил Бурунькис с таким видом, будто удивлялся тому, как мог родиться такой глупый вопрос.

— А я сильный и свирепый! — уверенно сказал Капунькис. Он спрятал платочек в карманчик и, глянув па братца, принялся корчить забавные рожицы. Он морщил лоб, выпячивал губы и даже пытался покрутить носом. Это, по его мнению, должно было выражать крайнюю степень свирепости. Генрих, чтоб не рассмеяться, зажал себе ладонью рот.

— Что это ты мне глазки строишь? — равнодушным тоном сказал Бурунькис Капунькису и, повернув лицо к Генриху, подвел итог объяснению:

— А так как я умней, то должен всегда нападать неожиданно и первым! Иначе, если нападет первым он, мне влетит.

— Какая странная логика, удивился Генрих. — А что, если он и вовсе не собирается на тебя нападать?

— А кто его спрашивает? — удивился Бурунькис. — Если будешь нападать всегда первым — тогда обязательно победишь!

— Что-то я не видел, чтоб кто-то из вас побеждал, — улыбнулся Генрих.

Бурунькис почесал затылок.

— Это потому, что я всегда поддаюсь! — наконец придумал он. — Но когда-нибудь этот Капунькис у меня получит.

Генрих неожиданно наклонился и легонько хлопнул Бурунькиса ладонью по лбу.

— За что?! — опешил от неожиданности глюм.

— Ну как же, — сказал Генрих. — А вдруг ты первый захочешь на меня напасть?

— Но я не собирался! — обиделся Бурунькис.

— А кто тебя спрашивает?

Малыш глюм насупился и обиженно развернулся к Генриху спиной.

— Ты его еще разок тресни, только хорошенько, со всей силы, радостный, посоветовал Капунькис. — Пусть знает!

— Нет, не хочу я больше никого трескать. Ты, Бурунькис, извини, но я просто хотел показать тебе, что не всегда следует придерживаться принципа — бей первым, — примирительно сказал Генрих. — Расскажите-ка лучше, почему так произошло, что обычные люди не могут вас видеть. Тем более вы говорите, что они живут рядом с вами много лет.

— Ты слышишь — не один год?! — захихикал Капунькис, подмигивая братцу. — Да мы, если хочешь знать, появились на Земле самые первые. Людей еще и в помине не было!

— Нет, это великаны появились тогда, а мы чуть позже, поправил Бурунькис. — В песне ясно говорится:

Великанов я помню,

рожденных до века,

породили меня они в давние годы;

помню девять миров и девять корней

и древо предела,

еще не проросшее», —

скороговоркой пропел Бурунькис, перевел дух и сказал: — А после великанов появились боги, а после богов — драконы и чудовища, после них карлики и эльфы, а после эльфов — гномы, а после гномов — кобольды, а после кобольдов — мы, глюмы. Ты не очень-то слушай этого Капунькиса, у него голова дырявая. Он ничего не помнит.

Капунькис бросился к столу, схватил небольшое зеркальце и принялся разглядывать свою голову. Через несколько секунд он отбросил зеркальце и заявил:

— Врешь, гад! Никакая она не дырявая! — Капунькис наклонил голову к Генриху:

— Вот, посмотри сам, видишь хоть одну дырочку? Скажи, видишь? дрожащим от волнения голосом спросил он.

— Нет, не вижу, — честно сказал Генрих и, не в силах больше терпеть, повалился на кровать со смеху.

Глюмы переглянулись и, дружно хлопнувшись на спину, принялись тоже хохотать. Они смеялись долго, пока смеялся Генрих, хотя вряд ли понимали причину его смеха. Было заметно, что малышам очень хочется быть похожими на людей, и они вовсю старались подражать мальчику. Но смеялись они искренне, чем доказывали, что для смеха вовсе не обязательно узнать что-нибудь смешное, главное — состояние духа.

Едва-едва успокоившись, Генрих уселся на кровати, сложив по-турецки ноги.

— Ну, расскажите еще что-нибудь про себя, сказал он, держась руками за разболевшийся живот.

— Мы храбрые! — сказал Бурунькис.

— И еще мы сильные! — добавил Капунькис.

— Ну, в этом я совершенно не сомневаюсь, — улыбнулся Генрих. — Но вместо того, чтоб хвалиться, вы лучше скажите, хорошо ли ладят между собой ведьмы, вы, гномы и другие древнерожденные.

— Хорошо ладим, — важно сказал Бурунькис. — Мы их не трогаем, они нас не трогают. А что касается ведьм, то они не древнерожденные, а обычные люди, которые научились необычным вещам. Когда они летают на метлах, их не каждый увидит, но не потому, что у ведьм невидимость врожденная, а потому, что они используют всякие мази. То же самое и колдуны к нам, древним, они не имеют никакого отношения…

— А я однажды даже пробовал на ведьминой метле кататься! — не к месту радостно сообщил Капунькис.

— И как, понравилось? — спросил Генрих, вспомнив, как смело Альбина вытанцовывала в десяти метрах над землей.

— Нет, не очень.

— Почему же?

— А потому, что на метле ужас как тяжело удержаться…

— Да, да, — перебил брата Бурунькис, — Очень тяжело, я знаю. Особенно если метла быстролетящая…

— Какая-какая? — переспросил Генрих.

— Быстролетящая. Ты разве не знаешь, что метлы бывают разные? — удивился Бурунькис.

— Дай я скажу, дай я, — запротестовал Капунькис, но братец его, не желая уступить роль главного рассказчика, заговорил скороговоркой:

— Та метла, что из дуба — грузонесущая, она какой угодно груз поднимет, особенно если она из дуба мореного. Тогда ее никакой топор не разрубит! Но она летит медленнее черепахи. А та метла, что из ореха — долголетящая, выносливая, но чтоб на ней взлететь, долго скакать приходится, чтобы разгон набрать. А которая из клена, та не выносливая — она не годится для больших расстояний, но зато она — вертикального взлета. А та, что из сосны, много груза не поднимет, но она — быстролетящая. Видел бы ты, как ведьмы на турнирах летают! Быстрее ветра!

Капунькис подскочил к брату, закрыл ему рот ладонью и затараторил:

— Но чтобы усидеть на метле, надо месяц и больше тренироваться! А потом еще надо метлу укротить, заставить слушаться. А как попадет метла норовистая, тогда даже опытная ведьма с ней не сладит. Вот! А-а! — вдруг завопил Капунькис, отпустив братца, и, размахивая рукой, запрыгал по комнате. — Ты мне чуть руку не откусил!

— Теперь будешь знать, как зажимать кому-то рот! — злорадно сказал Бурунькис.

— Ненавижу тебя! — крикнул Капунькис и, внезапно растянувшись на полу, вцепился зубами в ногу Бурунькиса. Теперь настала очередь кричать другому глюму.

В это время часы на башне пробили пять утра. Глюмы разом вскочили с пола, бросились к окну и глянули на башню.

— Нам пора идти, — заявил Бурунькис. — Хотя мы днем и не спим…

— А я люблю поспать допоздна! — возразил Капунькис.

— Это потому, что ты «соня», — ехидно сказал его братец.

— Сам ты «соня», я просто люблю поспать….

— Короче, — решительно оборвал Бурунькис Капунькиса и посмотрел на Генриха. — Нам надо пораньше попасть домой и кое-что посмотреть. Счастливо оставаться!

— Счастливо, — ответил Генрих, расстроенный тем, что забавные малыши оставляют его. — Но завтра, надеюсь, вы придете?

— Понятное дело! Мы ведь решили немного пожить в Большом Мидгарде. Разве мы этого не говорили?