— Тише ты, дуралей, тише, не упоминай ее имени, — Бурунькис испуганно поежился. — Не ровен час, беду накличешь.
— Как же, накличу! — рассмеялся Капунькис. — Разве забыл, что Безе-Злезе не может из своего Удгарда пробраться в Мидгарды? Даже великаны етуны могут, а она нет. Ну, братец, ты и трус, самый настоящий трус!
— Но ведь такое раньше уже было. Забыл? Было! — попытался защититься Бурунькис. — Не зря многие бежали из Большого в Малый Мидгард: от нее спасались.
— Ерунда! — уверенно сказал Капунькис. — Это было так давно, что она уже издохла в своей пустыне. Или, что скорее всего, ее сожрал змей Ёрмунганд, что плавает в океане, окружающем землю.
— Нет, Ёрмунганд не мог ее сожрать, потому что он плавает. Ты что, думаешь, этой, — Бурунькис умышленно не назвал имя, — делать нечего, только прыгать в океанские волны? Соленая вода — не песок! — тут Бурунькис внезапно обернулся к Генриху и спросил:
— Ну, все понял?
— Приблизительно, — неуверенно повел плечами Генрих. — Но это пока неважно. А кто победил на турнире?
— Какой-то барон. Мы баронов и герцогов не очень то знаем. Это те, кто при королевских дворах живет, всех знают.
— А вот и не всех! — возразил Капунькис. — Всех знать нельзя, потому что Малый Мидгард не имеет ни конца, ни края! Каждый знает только тех, кто в его королевстве живет!
— А почему наш дед Тунькис знает имена всех соседних царей?
— Потому что он путешествовал много — вот почему! А другие путешествуют мало и поэтому ничего не знают. Я и сам бы ни за что не сунулся в болота, где полно всяких мертвецов и зубатых жаб. А как подумаю о безголовом Охотнике с его парочкой голодных волков, у меня аж мурашки по коже бегают. Туда-сюда, туда-сюда.
— А это потому, что ты трус! — сказал Бурунькис.
Капунькис энергично закачал головой.
— Никакой я не трус. Разве забыл, как мы повстречались с одним из великанов-етунов и я бросил в него камнем, а ты побоялся? Так что трус — это ты!
— Хи! Какой же я трус, если опалил хвост волку оборотню, который напал на деревню зеленых карликов? — спросил Бурунькис.
Что то я не припомню такого, — ехидненько ухмыльнулся Капунькис. — Как ты однажды спрятался в кустах, заслышав дракона, это я помню…
— Так ведь… так ведь… — Бурунькис замялся, не зная, что ответить, наконец придумал и выпалил: — Так ведь у тебя голова дырявая, поэтому ты и не помнишь!
— А вот и врешь! Генрих сам проверял — нет у меня в голове дырок!
— Значит, будут! крикнул Бурунькис и с кулаками бросился на братца.
— Тихо! Тихо! Родителей разбудите! прикрикнул на драчунов Генрих.
— Нет, не разбудим, — запыхавшимся голосом сообщил Капунькис. — Мы на них чары сна напустили. Они теперь до утра не проснутся…
— Стоп! Что еще за чары?!
Глюмы прекратили драку и с удивлением посмотрели на Генриха.
— Разве мы не говорили, что все древнерожденные умеют немного колдовать? Одни больше, другие меньше. Но, конечно, по-настоящему колдовать умеют только колдуны и ведьмы. Один колдун, Каракубас, так наколдовал, что полгорода провалилось под землю, и тех, кто не успел из ямы вылезти, пожрали проклятые тролли, — вздохнул Бурунькис. — За это наш король Реберик Восьмой и выгнал его из королевства. А до чего ж, злодей, могучий был!
— Постойте! — вдруг выкрикнул Генрих. — Я ведь знаю вашего Каракубаса!
— Откуда? — недоверчиво спросил Бурунькис.
— Пару недель назад он появился в нашем городе…
— Врешь, — с сомнением сказал Капунькис. — С чего бы это ему покидать Малый Мидгард? Реберик ведь выгнал его только из Берилингии.
— Зачем мне врать? Генрих пожал плечами. — Все расхаживал в меховой шубе, призраков вызывал, а потом подрался с местными ведьмами. У него еще нос картошкой, а когда он говорит, кажется, что скрипят колеса несмазанной телеги.
— Верно, он такой, — кивнул Бурунькис, обменявшись с братцем удивленными взглядами.
— И кто ж из них победил? Ведьмы или он?
Генрих пожал плечами.
— Точно я не знаю, но колдуна с тех пор в городе не видно. Так что, думаю, победили все-таки ведьмы.
— Не, ведьмам Каракубаса ни за что не осилить. Но битва, должно быть, была славная, — сказал Капунькис.
— Жаль, что ты не видел ее, — вздохнул Бурунькис. — А то б рассказал. Я страх, как люблю такие истории.
— Да уж конечно, это тебе не деревянным копьем на турнире махать, — подначил братца Капунькис и, не давая времени Бурунькису огрызнуться, поспешно спросил Генриха:
— Что ж он делал в вашем городе? Случайно не знаешь?
— Искал какие-то старые рукописи, — ответил Генрих. — Особенно его интересовала рукопись какого-то ал-Харита…
— Вот уж дурак этот Каракубас! Совсем старик помешался на старинных колдовских записях, — сказал Бурунькис. — Он еще когда служил при дворе…
— Он что же, служил королю? — удивился Генрих.
Ага, — кивнул Бурунькис. — Было время. Служил. Пока не отыскал в развалинах записки какого то сумасшедшего и в виде эксперимента не провалил в землю городишко Кольберг. Тут уж наш Реберик не выдержал и выгнал его с треском. Теперь у него другой колдун на службе.
— Зачем же ему колдуны при дворе? — удивился Генрих.
— Ну как же. У всех королей имеются колдуны. Они погоду предугадывают, одобряют или нет всякие важные решения, судьбу предсказывают. Колдуны, если они безобидные, очень даже нужны королям. А этот, Каракубас, все хотел стать величайшим повелителем стихий и потому совсем не занимался государственными делами.
— И не повелителем стихий, а Королем Стихий! — прервал Бурунькиса Капунькис. — Он все обещал, что придет время, и он сделает Альзарию летающей столицей.
— Альзарию? — переспросил Генрих.
— А что ж еще? — пожал плечами Капунькис. — Зачем делать летающей какую-то деревеньку? Альзария — столица. Почему ей не летать?
— Столица чего? — спросил Генрих.
— Вот какой-то ты непонятливый! — вздохнул Капунькис. — Альзария это столица Берилингии. А Берилингия — это лучшее во всем Малом Мидгарде королевство. А правит им король Реберик Восьмой. Он очень справедливый и даже не побоялся мести чародея!
— Так ведь храбрее Реберика Восьмого нет короля во всем мире! Если бы он прошел по улице… — Бурунькис подбежал к окну и выглянул на площадь. — Так вот, если бы он прошел вот по этой улице, то… Смотрите, Фунькис! — внезапно сменил тему глюм.
Капунькис тоже бросился к окну.
— Точно — он! — подтвердил малыш. — Вот здорово! Если уж он появился на улице, значит, обязательно выкинет что нибудь веселое! — Капунькис повернулся к Генриху и объяснил:
— Фунькис младше нас и потому особенно любит озорничать. Куда нам до него!
Генрих подошел к окну и увидел на улице мохнатого малыша, одетого так же, как Бурунькис с Капунькисом. Малыш несколько раз прошелся возле стоящих на площади автомобилей. Голова его при этом крутилась во все стороны, как будто глюм пытался высмотреть что-нибудь необычное. Неожиданно он остановился около одной из машин, воровато осмотрелся и, выудив из кармана какую-то штуковину, наклонился к бамперу.
— Смотри! Смотри! — зашептали глюмы, точно боялись спугнуть проказника. — Сейчас табличку с цифрами скрутит! Молодец!
— Молодец? — удивился Генрих.
— Ну да, мы вот дома сидим, а он делом занимается.
— Ах да, — с пониманием сказал Генрих. — Я и забыл, что у вас, глюмов, это называется делом…
— А то нет! — с важностью ответил Бурунькис. — Мы все, что угодно, сломать и раскрутить можем. Ты не смотри, что мы роста небольшого…
— Ну, то что вы можете ломать, я уже успел заметить. А хозяину машины штраф придется платить.
— Много?
— Да нет, не очень…
— Вот видишь, ничего страшного и нет!
— Конечно, нет, — с улыбкой сказал Генрих. — Но приятного тоже мало. Скажи, а тебе понравилось им, если б утром ты обнаружил, что у тебя откручено ухо?
Бурунькис в задумчивости потер нос, потрогал себя за уши.
— А какое, левое или правое? — неожиданно спросил он.
— А что, есть разница? — давясь смехом, спросил Генрих.
— Конечно, есть! Я когда на правом боку сплю, у меня правое ухо все время загибается, и голова начинает болеть. Вот так загибается, — глюм свернул пальцами свое ухо в трубочку. — Поэтому, если открутят правое, я жалеть не буду…
— Так дай, я его сейчас и откручу! — радостно закричал Капунькис, хватаясь за ухо.
Бурунькис заверещал от боли, схватил братца за шерсть и повалил на пол. Генриху пришлось в который раз воспользоваться силой и разнять драчунов. Ухо Бурунькиса распухло и раскраснелось, точно свекла. Потирая его, малыш сказал:
— Пошли поглядим, открутил Фунькис табличку или нет.
Глюмы взобрались на подоконник, прижались носами к стеклу и принялись следить за Фунькисом. Генрих тоже посмотрел в окно.
Маленькому глюму на улице надоело возиться с примерзшими болтами. Он нашел себе другое занятие: лепил из снега комки и швырял их в уличный фонарь. Один бросок был особенно метким: комок хлопнулся прямо в стеклянный плафон, и стекло посыпалось на дорогу. Почти сразу же откуда-то выскочил домовой с метлой и принялся гоняться за маленьким глюмом.
— Не угонится, — со знанием дела заметил Капунькис. — Домовые не могут бегать так быстро, как мы, глюмы.
Домовой и в самом деле не догнал глюма. Вскоре он вернулся к фонарю, смел осколки, а потом сходил за длинной, раскладной лестницей. На помощь ему поспешили еще трое домовых. Не прошло и пяти минут, как на месте разбитого плафона оказался новый.
— И что, так всегда? — удивленно спросил Генрих.
— Ну да, мы, глюмы, любим проказничать, — важно заявил Бурунькис. — Домовые всегда гоняются за нами, а поймать не могут…
— Я не про то, — сказал Генрих. — Неужели домовые каждый раз убирают и чинят то, что поломали другие?
— А как же иначе? — Бурунькис пожал плечами. — Домовые для того и существуют, чтоб за порядком следить. Мы когда тебе комод разбили, знали, что домовые его починят и на место поставят. А ты на нас кричал!
— В окно хотел выкинуть! — подхватил Капунькис. — Но мы все равно на тебя не обижаемся. Ты ведь не знал, что домовых еще называют «вахтенными порядка». За нами они всегда уберут…
— А за людьми? — спросил Генрих.
— Какой ты смешной! — сказал Капунькис. — Зачем им за людьми убирать? Разве что так, иногда. У них главная забота — мы, древнерожденные. Для этого они и были, собственно, созданы богами.
— Понятно, — кивнул Генрих. — А я-то думаю — почему они со своими метлами даже днем по улицам расхаживают? Домовые что же, никогда не спят?
— Как это, не спят? — удивился Капунькис. — Отдыхать должны все, даже призраки и хайдекинды. А у домовых просто договор между собой: одни спят ночью, другие днем или когда очень солнечно. Домовые не любят, когда совсем солнечно. А хайдекинды, наоборот, обожают жару и солнце; они вообще спят очень мало, часа два-три в день-ночь. Но почему, я не понимаю — им ведь не надо за порядком следить, как глупым домовым. А вот драконы, так те любят дрыхнуть: неделю могут храпеть в своем логове, а то и две, пока не проголодаются. Но спят они очень чутко — мышь услышат, если, конечно, перед сном не обожрутся, тогда уж они спят, как… как… как люди, вот.
— Хороший ответ — «спят, как люди», — Генрих улыбнулся. Теперь последний вопрос… Объясните мне, пожалуйста, почему все древнерожденные говорят на одном языке, да еще таком человеческом, что даже я его понимаю?
— Почему ты решил, что на «человеческом»? Да и что такое «человеческий»? Мы говорим на общемаломидгардеком, на «эхт», важно заявил Бурунькис. — Мы — это все древнерожденные, у кого есть, конечно, мозги и все те люди, которые живут в Малом Мидгарде. А у вас, в Большом Мидгарде, языков столько, что даже странно, как вы сами себя понимаете.
— Верно, — перебил Капунькис братца. — Обычные люди нас не понимают, и мы их тоже не понимаем, разве что удастся иной раз прочитать человеческую мысль. Но вот почему на «эхт» говоришь ты, это уж действительно загадка. Ты точно не колдун?