Когда призраки исчезли, а Олаф беззаботно заполнил тишину комнаты похрапыванием, Генрих не смог заставить себя уснуть. Время до рассвета он провел в беспокойных размышлениях. Перед глазами появлялась то Альбина, превращенная колдовством в старуху, то Капунькис с Бурунькисом, мчащиеся через лесную глушь в медвежьих шкурах, то Клаус Вайсберг, взывающий к помощи из пасти дракона Нидхегга. От этих жутких видений Генриха прошибал пот, лихорадило. Бездействие казалось ему страшнее смерти. Хотелось бежать... Бежать все равно куда, только бы что-то делать. Генрих попытался отвлечь себя планами открытия Врат в доме Хранителя и на кладбище. Но кроме взрывов и экскаваторов, ничего в голову не приходило... Наконец, когда воображение иссякло, мальчик стал размышлять над историей барона... И вот тогда, за несколько минут до звонка будильника, Генриху вдруг вспомнилось, что ведьма намеревалась помолодеть, отправившись в некую магическую страну. Но разве существуют, кроме Малого Мидгарда, миры, где магия процветала и процветает до сих пор?.. «Конечно, ведьма могла по ошибке принять за страну магии Восток, — размышлял Генрих. — Ведь в средние века считалось, что страны Магриба полны джиннов и магов... Но нет. Если бы речь шла о Востоке, то слова ведьмы о том, что все ДВЕРИ для нее закрыты, звучали бы странно, если не глупо. Неужели речь идет о Малом Мидгарде? О Вратах? Боже, только бы это оказалось правдой!»

Утром Генрих поделился своими умозаключениями с товарищем.

— Обязательно поговори с бароном, — ответил Олаф. — Быть может, ты и прав.

После полудня, забросив за спину рюкзак с учебниками, Генрих направился к дому исчезнувшего Теодора Херрманна. Он решил осмотреть Врата — вдруг за прошедшее время что-то изменилось и их удастся открыть? По пути к дому Хранителя Генрих наказывал каждому встреченному древнерожденному, чтобы тот непременно передал барону Краусу, что Генрих ищет с ним встречи.

Дом королевского смотрителя выглядел так же безжизненно, как и несколько дней назад. Соседи, видимо, не жаловали толстого коротышку вниманием и дружбой, и поэтому его исчезновение до сих пор не обнаружилось. Окно оставалось выбитым, полицейские не опечатали входы и выходы.

Пробравшись в дом испытанным способом — через разбитое окно, — Генрих почувствовал отвратительный запах. Так могло пахнуть тухлое яйцо или... Отбросив страшную мысль, Генрих включил фонарик и заглянул в чулан, где находились вторые Врата в доме. Увы, потратив два часа на исследование, он не обнаружил ничего стоящего: кирпичные стены покрывали выбеленные белой краской обои, через чулан тянулись густые сети паутины — похоже, в него не наведывались десяток лет.

Разочарованно вздыхая, Генрих направился к подземелью. Ужасный запах доносился с той стороны, и Генрих на всякий случай удостоверился, что в лежавших на полу доспехах нет трупа. После этого он, зажав нос рукой, зашагал вниз по ступенькам.

Убедившись, что нет засады, Генрих направил луч фонарика на Врата, а в следующий миг согнулся пополам, не в силах сдержать рвоту. И было от чего — Врата разлагались!

Искать что-либо в подземелье не имело смысла. Генрих бросился к лестнице, пулей вылетел наверх, выскочил в окно и, опершись рукой на забор, долго и часто задышал, очищая легкие.

Вид королевских Врат поразил и расстроил Генриха. Его начал одолевать страх, что подобная участь постигла все остальные Врата в Большом Мидгарде.

Не зная, что предпринять, Генрих решил рассказать о гибели Врат Ильвису и заодно расспросить, что тот об этом думает. Кроме старого гнома, советоваться было не с кем. Ясно, если бы рядом оказались Бурунькис с Капунькисом, то все было бы иначе. В отличие от регенсдорфцев — рассудительных и неторопливых — братья- глюмы свои носики совали всюду и, как казалось Генриху, знали обо всем на свете. Особенно отличался по части знания легенд и предсказаний Бурунькис.

«Ах, если бы удалось разыскать колдуна Каракубаса Фаргрида! — думал Генрих, направляясь к Дунаю.

— Старик, конечно, штучка еще та, характер у него ужасный, но могущества ему не занимать. Не зря Безевихт, проглоченный креслом Героя, выделял его среди других колдунов. Его и Зигурда Рыжебородого. Но Зигурд уже несколько сотен лет как в воду канул, а Каракубас, Король Стихий, затерялся в просторах Большого Мидгарда. Даже неизвестно, в Германии он, в Америке или в России».

Генрих доплелся до ратуши, собрался повернуть к мосту, но вдруг возле него на землю шлепнулась с мягким хлопком лягушка. Самая настоящая лягушка, только необычно большая, сантиметров двадцать в длину. Генрих машинально поднял голову — с неба мчались к земле десятки, сотни черных точек.

Генрих молнией метнулся к ближайшему магазину. Он едва успел заскочить под навес, как лягушки обрушились на землю. Они забарабанили по крышам, балконам, подоконникам. Где-то зазвенело разбитое стекло.

Прохожие с криками бросились к укрытиям. Несколько человек упали, и лягушечьи тушки безжалостно застучали по распростертым телам. Никто не решался покинуть убежище и прийти на помощь пострадавшим, понимая, что выстоять под дробью тяжелых телец невозможно. Тут никакие зонтики не помогут.

И все же Генрих не мог оставаться хладнокровным наблюдателем. Он оглянулся, заметил на стойке металлические подносы и, схватив несколько штук, заорал растерявшимся соседям:

— Что же вы стоите?

Прикрываясь ярко расписанным «щитом», Генрих выскочил на улицу. Мужчина, к которому он поспешил на выручку, был совсем плох. Лягушки погребли его своими телами, образовав на земле слабо шевелящийся холм. Не решаясь опускать щит и очищать заваленного, Генрих встал над ним, прикрывая его голову и себя подносами.

К счастью, поток лягушек был не настолько густ, чтоб раздавить Генриха. Но был он и не настолько редок, чтоб каждый раз промахиваться мимо щита. Груда телец на подносе становилась тяжелее и тяжелее — мышцы Генриха слабели, тело дрожало от напряжения. Еще немного, и мальчик выронил бы свое прикрытие, но, на его удачу, рядом появился Питер Бергман. Низко пригибаясь, Питер тащил на спине кухонный столик. Подбежав к однокласснику, он поставил столик над раненым, и, не вылезая из-под укрытия, крикнул:

— Генрих, скорей сюда! Да брось ты свой поднос, мы не во Франции, готовить лягушек не будем.

Генрих откинул поднос в сторону и, морщась от болезненных ударов, на четвереньках поспешно забрался под столик.

— Ты, Генрих, просто псих! — сказал Питер. — Все попрятались, а ты взял да поперся под лягушачий ливень. А дурной пример, как известно, заразителен. Погляди, скольких ты вынудил своим безрассудством покинуть укрытия и броситься спасать других! На всех даже подносов не хватает — каждый тащит, что под руку подвернулось. Давай-ка очистим твоего подопечного!

Мужчина был жив, но выглядел ужасно. Осколок стекла из разбитых очков воткнулся ему в щеку, кровь из расквашенного носа залила костюм. Несколько дохлых лягушек приклеились к волосам раненого. Бедняга был без сознания, дышал судорожно и хрипло.

— Если дышит, значит, будет жить, — сделал вывод Питер.

Первых из летунов жестоко размазало по брусчатке, смяло об уличные столбы, черепичные крыши и бронзовые статуи на площади. Из погибших в течение нескольких секунд образовалась довольно толстая подкладка, и лягушки, сваливаясь на несчастных предшественниц, оставались живыми. Как только на землю грохнулись последние путешественницы, улицы города огласились странным звуком. Не кваканьем, а скорее рычанием заводимых мотоциклов.

Питер осторожно высунул из-под стола голову, заметил выкатывающие на площадь машины «Скорой помощи», вскочил на ноги и замахал руками:

— Эй, сюда! У нас раненый!

Сопроводив пострадавшего к машине, Питер вернулся к Генриху.

— Вставай, Дон Кихот. Лягушки — не лучшее кресло для героя. Пойдем лучше в кафе. Отметим победу мороженым и кофе.