И как он позволил Кингсли втянуть себя в это?

 Дэниел снова и снова задавал себе этот вопрос, пока блуждал по комнатам, пытаясь взять себя в руки. Палатки, хижины, юрты - он спал в них больше года, и вот стоит в гостиной роскошной квартиры в Верхнем Вест-Сайде, в которой когда-то жил с Мэгги. Они с женой делили время между городом и Большим домом, как его называла Мэгги, пока болезнь не подточила её силы настолько, что о путешествиях пришлось забыть. Мэгги решила, что желает провести свои последние месяцы с ним за городом. Кто бы мог подумать в тот день, когда он перенёс её хрупкое тело из машины в дом, что пройдут годы, прежде чем он снова увидит город.

 - Проклятье, Мэгги, - выдохнул он её имя, глядя из окна на нью-йоркское утро. - Этот город слишком большой без тебя.

 Мэгги. Неужели с её смерти действительно прошло четыре года? Плюхнувшись на кожаный диван, Дэниел закрыл глаза. Всё это, будто сон. Когда они с женой встретились, ему было всего двадцать пять, и он только-только закончил магистратуру со сверкающе-новеньким дипломом специалиста по библиотечному делу. Лишь один из пяти мужчин во всём своём выпускном классе, и единственный парень с нормальной ориентацией. Его до сих пор занимает вопрос, а не помогли ли ему получить работу в архиве Нью-Йоркской публичной библиотеки далеко не самые уродливые лицо и тело. Его начальница Пейдж в тот первый год так много с ним флиртовала, что он чуть было не подал на неё жалобу за сексуальные домогательства. Конечно, как только он начал встречаться с одним из самых востребованных адвокатов города, у начальницы проснулся инстинкт самосохранения, и она , наконец , прекратила изыскивать поводы всё время его лапать.

 Боже, те первые дни с Мэгги казались безумием. Дэниел Колдвелл, чуть за двадцать, который едва зарабатывает себе на хлеб на первой настоящей работе и снимает жильё на пару с двумя приятелями, внезапно стал встречаться с Маргарет Делани - почти под сорок, ошеломительно красивой, партнёром юридической фирмы и обладательницей двадцати пяти миллионов долларов на банковском счету.

 Дэниел бросил взгляд на ковёр, тянущийся до книжных шкафов. Мэгги привезла его из Турции всего за пятьдесят штук, полки же он сам заставил книгами, собранными в их путешествиях по всему миру. Эти книги куплены на его собственные деньги, ему платили их за работу, которую он не бросил даже после свадьбы.

 А бери он по доллару с каждого, кто упрекал его в том, что он мальчик-игрушка у своей более старой жены, разбогател бы не хуже Мэгги. Конечно, никто не знал, что за закрытыми дверьми та сама становилась его игрушкой, его собственностью. Это она познакомила его с Кингсли и его командой извращенцев - командой, к которой она втайне принадлежала. Мир наверху знал её как сильного адвоката, подполье - как одну из своих выдающихся саб. Когда они начали спать вместе, Дэниел ничего не знал о том, как быть Д оминантом.

 Просто знал, что его заводит, а коленопреклонённая Мэгги его заводила. Всем же остальным доминантским приёмам обучил его Кингсли. Мэгги учила тоже: как прикасаться к себе, как использовать, насколько далеко она может, хочет зайти. Он любил эту женщину с такой силой, что обладание ей казалось естественным как дыхание или способность ходить. Разумеется, она им тоже владела. Возможно, в спальне она и носила его ошейник каждую ночь, но в ту секунду, когда на его пальце оказалось обручальное кольцо, Мэгги приобрела над ним такую же или даже большую власть, чем он над ней.

 А когда она заболела, это не изменило ничего, разве что пред лицом невозможного Дэниел научился любить её даже больше. Онколог Мэгги, один из лучших специалистов мира, предоставил ей выбор. Два-три месяца относительно полноценной жизни и последующее быстрое и болезненное ухудшение, либо до года, если она продолжит сражаться и пойдёт на радио- и химиотерапию, после которой будет чувствовать себя больной и обессиленной.

 Дэниелу никогда не забыть, как она обратила на него свои серые, усталые глаза и сказала:

 - Я бы променяла целую жизнь в больнице на одну ночь с тобой в нашей постели.

 Он позволил Мэгги отказаться от борьбы, и это его убивало. Но, уважая её выбор, он плакал лишь когда она выходила из комнаты.

 Итак, он пообещал, что сделает эти два месяца самыми лучшими в её жизни. Любая прихоть, ведь они могут поехать, куда угодно, делать, что угодно... любая дикая фантазия, что придёт ей в голову - и он её осуществит. Однажды ночью, после того, как он занялся с ней любовью, осторожной, чтобы не оставить следов, так как кожа Мэгги слишком легко покрывалась синяками, жена прошептала ему на ухо просьбу:

 - Не возражаешь, если я позвоню Кингсли?

 Ради своей умирающей жены, которой осталось жить один, может, два месяца, Дэниел позвал бы весь военно-морской флот США, если бы она захотела, чтобы тот её обслужил.

 - Не стоит, - ответил он тогда. - Я позвоню ему сам.

 Дэниел позвонил Кингсли, и Кингсли сделал то же, что и всегда - пришёл. Вопреки опасениям, он не отпрянул, увидев Мэгги: рак уничтожил красавицу-жену Дэниела, превратив в жену весом в сорок три килограмма и с волосами, что только начали отрастать после месяца без химиотерапии. Но Кингсли даже не поморщился. Той ночью в их супружеской спальни Кингсли проделал с Мэгги кое-что, удивившее даже Дэниела. А затем, по просьбе жены, Дэниел позволил Кингсли проделать одну удивительно приятную штуку и с собой. С Мэгги же Кингсли обращался так, словно она самая соблазнительная, неотразимая и экзотичная женщина на планете Земля. И за доброту, которую он проявил той ночью, заставив Мэгги позабыть о раке, Дэниел готов сделать для него чуть ли не всё на свете.

 В том числе поприсутствовать на этом его чёртовом аукционе. И сходить к его чёртову портному. И остаться в этом чёртовом городе, который без Мэгги рядом кажется одновременно перенаселённым и пустым.

 Простонав, Дэниел провёл рукой по лицу и направился к двери. На сегодня миллион дел, и скоро придут уборщики приводить квартиру в порядок, так что лучше быть отсюда подальше. После смерти Мэгги этим жильём пользовались только её родители во время своих вылазок в город, но уже месяцы, как никто тут не останавливался.

 В не самом лучшем расположении духа Дэниел взял такси и отправился к портному. И всё-то у Кингсли не как у людей. Нет, чтобы просто выбрать костюм от Армани в манхэттенском бутике и отдать подогнать по фигуре, Кингсли нужен древний гей-итальянец из Гринвич-Виллидж, что в своём трёхэтажном доме без лифта шьёт ему на заказ эксклюзивные костюмы ручной работы.

 Порой Кингсли слишком уж серьёзно воспринимает часть «кинг» в своём имени, будто и впрямь считает себя королём.

 Синьор Витале поприветствовал Дэниела чрезмерно многочисленными поцелуями в щёки, но Дэниел не протестовал: восьмидесятилетний синьор Витале куда симпатичнее, чем его прежняя начальница Пейдж, вечно норовившая облапать.

 Дэниел ждал посреди комнаты перед трёхстворчатым зеркалом. Где-то в здании у сеньора Витале был настоящий магазин со стеллажами с одеждой, но лишь особые клиенты удостаивались приглашения в его мастерскую.

 - Я позову помощницу. У неё глаз лучше намётан снимать мерки. Оставлю вас в её руках. - Синьор Витале исчез за ширмой, и несколькими минутами позже появилась женщина в сером шерстяном костюме а-ля сороковые, в чулках телесного цвета и с аккуратным узлом рыжих, собранных на затылке волос. Из-за чопорных очков на кончике носа Дэниел её сначала не узнал, но тут она заговорила:

 - О... это вы. - И скрестила руки на груди.

 - А, у квебекской девчонки есть дневная работа, - ответил Дэниел ухмылкой, которая, как он надеялся, разозлил рыжую ещё сильнее.

 Аня постучала по полу ногой, обутой в туфлю «рэтро-шик» на высоком каблуке, и этот звук эхом раскатился по всей, похожей на большой гардероб, комнате.

 - У квебекской девчонки несколько работ, - вытаскивая блокнот и крошечный карандаш, ответила она. - Дома в Монреале у неё пять братьев и сестёр, и когда-нибудь им захочется в колледж. А теперь стойте смирно.

 Аня сняла с шеи измерительную ленту и зашла за спину Дэниелу.

 - Пять братьев и сестёр? Боже правый! Бедная ваша мать.

 - Очень бедная. - Она шлёпнула его лентой по спине. - Мама умерла пять лет назад.

 - А ваш отец?

 Аня издала полный отвращения звук, который Дэниел раньше слышал только от Кингсли, и то лишь, если кто-то осмеливался спросить, какую машину тот водит. Как правило, он закатывал глаза, издавал точно такой же чисто французский презрительный звук и отвечал: «Я не вожу. Меня возят».

 - Mon père слишком занят борьбой за освобождение Квебека от канадского владычества. Это его слова, не мои. Он даже не помнит, что у него есть дети. А теперь поднимите руки.

 Состроив сочувственную гримасу, Дэниел поднял обе руки. Он думал Аня выпендривается , а, оказывается, она несёт на своих плечах заботы всего мира. Впрочем, сочувствия в нём поубавилось, когда, измеряя шею, Аня чуть не задушила его сантиметром.

 Пока она записывала его мерки, Дэниел изучал её лицо. Какая жалость, что она так сильно его ненавидит. Редко увидишь более красивую девушку. Прямой нос и фарфоровая кожа... длинные, густые ресницы и безупречный овал лица... Будь он художником, испытал бы искушение потратить жизнь, зарисовывая это лицо при всевозможном свете. Лучше всего при свете свечей. Одна свеча - прямо у кровати, а голая Аня - под ним. Вот прекрасная картина бы вышла!..

 - Вы пялитесь на меня. - Швырнув на стол блокнот с карандашом, Аня снова взялась за измерительную ленту.

 – Ты красивая. Само собой, я на тебя пялюсь.

 Аня издала ещё один полный отвращения вздох:

 - Эх вы, богатенькие доминанты, привыкли думать, что все женщины ваши.

 Дэниел начал было протестовать, но тут Аня внезапно опустилась перед ним на колени. Он сглотнул, желудок свело. В зеркальном отражении из-под задравшейся юбки мелькнул кусок телесной подвязки.

 - Расставьте ноги, - приказала Аня. - И, если скажете, что эта фраза больше пристала вам, - проткну мошонку вот этим самым карандашом.

 - Да мне это даже в голову не приходило. - Дэниел послушно поставил ноги шире, Аня же тем временем размотала измерительную ленту. - Так вот как ты познакомилась с Кингсли?

 - Oui. - Аня приложила конец ленты к его промежности. Дэниел закрыл глаза и представил себе разлагающийся, кишащий личинками труп лошади, что как-то попался ему за околицей одной чилийской деревни. Помогло. - Он заставил меня замерять внутренний шов... десять раз.

 Дэниел хохотнул. Кто бы сомневался.

 - Не многие женщины способны устоять перед обаянием Кингсли. Должно быть, его впечатлило, что ты смогла.

 Аня с пола сердито сверкнула глазами.

 - Я работаю у сеньора по шестьдесят часов в неделю. Мне некогда ходить на свидания. - Она записала в блокнот мерки его левой ноги.

 - Кингсли тоже не ходит на свидания. Он просто... покупает.

 - Меня ему не купить. Он сказал, я могу оставить всё, что выручу за себя на аукционе. Он даже не станет удерживать свои пятнадцать процентов. В последний раз за девственницу отдали двести пятьдесят тысяч долларов.

 - Да, но несколько лет назад ещё одна девственница ушла с аукциона в руки садиста, который отправил её в больницу. - Может, Кингсли и хороший друг, но он не святой. И хотя в его доме и клубах всё происходит по обоюдному согласию, это как бы там ни было противозаконно. Нелегально, аморально и зачастую жестоко.

 Она пожала плечами.

 - Зато денег хватит, чтобы отложить на обучение всем братьям и сёстрам. Остальное меня не волнует.

 Аня убрала ленту и поднялась. Посмотрела в свои записи и проказливо хихикнула.

 - Что? - спросил Дэниел.

 Она приподняла бровь:

 - Шов Кингсли... он на дюйм длиннее вашего.

 Дэниел метнул в её сторону испепеляющий взгляд. Ах так. Ну всё, сама напросилась.

 Он шагнул вперёд и, используя своё превосходство в размерах, запер Аню в изгибе трёхстворчатого зеркала. Боже, как же хотелось её развернуть, задрать юбку и оттрахать так, чтобы впредь не выпендривалась. Находясь в ней, он бы наблюдал за её лицом в зеркале, и не давал бы кончить, пока она не скажет что-нибудь хорошее про канадцев.

 В особенности о нём самом.

 Дэниел поднял руку к лицу Ани и кончиком пальца провёл по её нижней губе.

 - Пообедаешь со мной сегодня. - Это был не вопрос.

 Слегка покраснев, Аня резко втянула воздух и, похоже, позабыла как дышать.Хороший знак. Она его хочет, независимо от того, признаёт это или нет.

 - Non. Я должна работать. Кингсли хочет к аукциону новый костюм, а теперь ещё и вам гардероб шить придётся. Вы можете себе позволить время и деньги на обед, я - не могу.

 - Я плачу.

 Аня шагнула в сторону, отходя от него подальше. Когда она снова посмотрела на Дэниела, прежняя задиристость исчезла, но её место заняло кое-что другое - мрачная решимость.

 - Вот и платите сами за свой обед, а я не в меню.

 Покинув синьора Витале, Дэниел отправился к Кингсли. Надо было обсудить несколько вопросов. Во-первых, об Ане: ну очень неправильно, когда девушка продаёт свою девственность с аукциона самым закоренелым извращенцам Нью-Йорка, Коннектикута и Нью-Джерси ради того, чтобы заплатить за обучение своих братьев и сестёр. А закончив с этим разговором, они обсудят по какой такой причине Кингсли решил втянуть его в этот аукцион. Будучи помоложе , он бы наслаждался вниманием женщин, взвинчивающих ставки, чтобы заполучить его для сексуальных утех. Но он семь лет прожил в браке и смотрел, как рак убивает любовь его жизни у него на глазах. А затем встретил единственную женщину, достаточно красивую и достаточно дикую, чтобы своей обольстительностью вырвать его из сетей горя и заставить снова думать о любви. Когда Мэгги умерла, он умер, а когда к нему пришла Элеонор - родился снова.

 А затем и она его покинула.

 А после Мэгги и Элеонор любовь и секс уже не так забавляли. Вряд ли это то, что он мог бы купить или продать на аукционе. Однако Кингсли настаивал, так что Дэниел согласился. Ладно. Почему бы и нет? Пусть речь идёт о ночи извращённого секса, но большая часть денег в любом случае пойдёт на благое дело. Вчера в одной из гостевых спален Кингсли Дэниел трахался и доминировал над полной незнакомкой. Не умрёт, если повторит.

 На этот раз Дэниел не стал заморачиваться тем, чтобы подойти к парадной двери и ждать. Ближайшее окружение Кингсли имело обычай рассматривать трёхэтажный манхэттенский особняк как свой второй дом. Его друзья и клиенты-извращенцы постоянно приходили и уходили... как правило, приходили. В любое время дня и ночи можно было прийти к Кингсли и найти партнёра для любовных утех. Или для оргии, смотря на какой день недели выпадала ночь. Понедельники обычно бывали бурными, так как заглядывали выпустить пар клиенты белые воротнички. Дэниел решил воздержаться от вечеринки в гостиной и попросил таксиста высадить его у бокового входа, который вёл к чёрной лестнице в старом крыле для слуг. Большинство Преисподней даже не знало, что в особняке Кингсли есть боковой вход, но поскольку горстка клиентов была не только богата, но и знаменита, им требовался способ анонимно прошмыгнуть в дом и из дома.

 Поднявшись по чёрной лестнице, Дэниел нашёл Кингсли в коридоре, тот был занят весьма страстным поцелуем с темнокожей богиней, почти такой же высокой, как он сам. Кингсли поднял девушке ногу и, заведя себе за пояс, просунул руку между их телами. Девушка слегка ахнула от удовольствия, так как рука Кингсли исчезла под юбкой и сделала что-то, плохо видное Дэниелу, и всё же очень хорошо понятное по громким, тяжёлым вдохам.

 Кингсли явно заметил ждущего Дэниела. Каким-то образом ему удалось одновременно смерить гостя вопросительным взглядом и ещё глубже просунуть язык в рот богине. Должно быть, французская штучка.

 В конце концов отстранившись, богиня исчезла в спальне Кингсли.

 - Твой выбор времени безупречен, mon ami. - Кингсли расправил смятый галстук и вытер пальцы шёлковым платком.

 - Сожалею, что прервал, - сказал Дэниел без тени истинного раскаяния.

 - А я нет. Эта девица ненасытная, я же француз, а не машина.

 - Она великолепна.

 Кингсли кивнул.

 - Гаитянка. Последнее пополнение...

 - Да, твоей императорской коллекции. Всё ясно. Поэтому-то я и здесь.

 - Ты и без меня знаешь, моя коллекция сродни твоей библиотеке - бери напрокат, что душа пожелает, только возвращай вовремя. - Кингсли подвёл их к лестнице.

 От шутки Кингсли у Дэниела упало сердце. Разумеется, Кингсли не знал, насколько его слова близки к правде. Внезапно Дэниелу с кристальной ясностью вспомнился тот день в библиотеке после их первой с Элеонор ночи.

 «Итак, ты библиотекарь. Кто же в таком случае я? Взятая на неделю книгу?» - сверкнув на него глазами, спросила тогда Элеонор.

 Боже, эти глаза... Ему никогда не забыть глаз Элеонор, то чёрных, то в следующую минуту зелёных. Их цвет менялся также быстро, как её настроение. Нуждаясь в ней, в ней, а не в призраке Мэгги, он смёл книги в сторону, но она, Элеонор, настолько мощно им завладела, что он почти содрогнулся от этой силы.

 Взятая на неделю книга... Вряд ли мне нравилась мысль о том, что тебя надо вернуть.

 Элеонор тогда рассмеялась над его необдуманными словами. Её смех... этот смех будет звенеть в его ушах и на смертном одре - низкий и грудной, но в то же время невинный и жизнерадостный. Соблазнительный, чувственный: смех который хотелось сцеловать с её губ и проглотить без остатка.

 Он пошутил, просто пошутил: что угодно, лишь бы она рассмеялась. Немыслимо даже думать о том, чтобы попросить Элеонор остаться. Она чужая собственность. И не абы чья. В Преисподней есть доминанты. И есть Он. В Преисподней есть садисты. И есть Он. Есть люди, которых можно поиметь , и есть люди, которых нельзя.

 И есть Он.

 - Я здесь не затем, чтобы кого-то позаимствовать из твоей коллекции. Хочу поговорить об Ане.

 Они дошли до первой лестничной площадки, и Дэниел застыл в шоке, потрясённо поняв, что эхо на лестнице - это звук, которого он не слышал уже больше года.

 И не какой-нибудь там звук.

 Смех.

 Её смех.

 Замерев, Дэниел посмотрел в тёмные, наблюдательные глаза Кингсли.

 - Элеонор... Она здесь?

 Кингсли сначала не ответил. Очаровательный французский проказник снова исчез, и теперь на него предостерегающе смотрел стальным взглядом опасный хранитель Преисподней.

 - Non, mon ami, - наконец ответил он. – Они здесь.