Искра поздравила себя с тем, что не зарыдала, пока ехала домой. Ей хотелось. Она была близка к этому. А потом она увидела ту яму на шоссе и стала внимательно смотреть на дорогу. Когда она подъехала к своей парковке, то уже чувствовала себя так же хорошо, как чувствовал бы себя тот, кто снова был отвергнут парнем, в которого влюблен.

– Ты его не любишь, – говорила себе Искра, забирая сумку с инструментами и пакет с продуктами с заднего сидения. – Ты просто его хочешь.

Она закрыла глаза и начала дышать носом, заставляя себя не любить Яна. Как-то давно она читала о гуру, которые могли контролировать биение сердца до такой степени, что их могли принять за мертвых. Почему она так не умела? Ей стоило уметь – заставить свое сердце не биться так сильно в присутствии Яна. Когда он назвал имя своей матери и коснулся железного листочка на каминной решетке, она подумала, что умрет от любви к этому мужчине. Если бы он был просто красавчиком с хорошей прической, отличным телом и милой улыбкой, она, возможно, смогла бы не влюбиться.

Но он был именно таким и еще ранимым. Это было ее Ахиллесовой пятой, ее криптонитом, слабым место в броне, которую она себе выковала. Ей хотелось оберегать его как ни одного другого мужчину. Ей хотелось заботиться о нем, что глупо, потому что сын богатого отца с хорошей работой и всеми удовольствиями, которые только можно купить за деньги, вряд ли нуждался в заботе на этой планете. Но все же... Она была тут, эта любовь, эта необходимость заботиться о нем. И, когда он сказал, что отказывается ее использовать, она чуть было не сломалась и не рассказала обо всем, что чувствует к нему, включая все вышеперечисленное. Но вместо этого она поджала хвост и сбежала. Он предложил ей дружбу, когда она хотела его тело, сердце и душу. Дружба была последним, чего она хотела от Эшера.

Вздохнув, она вышла из грузовика, взяла сумки и направилась к угловой квартире на первом этаже. Некоторые уже начали украшать дома к Рождеству. Она увидела огоньки в окнах, свечи на батарейках, декорации из искусственного снега. Искусственного снега? Все, что нужно было сделать – поехать на тридцать миль к западу, и они оказались бы по уши в настоящем снегу.

Она дважды проверила пакет с продуктами из-за паранойи и постучала в одну из дверей, в окнах которой не было украшений.

Несколько секунд спустя дверь приоткрылась, цепочку не сняли.

– Ты опоздала, – произнес голос из-за двери.

– Работа. Простите.

– Ты все привезла?

– Да, – сказала Искра.

– Две сумки?

– Две сумки.

– Кто-нибудь видел, как ты сюда шла? – спросил голос, и Искра увидела два темно-карих глаза, смотрящих в направлении парковки.

– Меня никто не видел, но может увидеть, если вы меня не впустите.

Дверь захлопнулась, а через секунду снова открылась. Искра скользнула внутрь.

– Вы в курсе, что это нелегально, да? – поинтересовалась Искра, передавая пакет своей соседке миссис Ли Шайнберг.

– Легально или нет, а меня с этим не могут поймать, – ответила миссис Шайнберг, копаясь в пакете с улыбкой. – Мне до конца жизни будут это припоминать. Вот, бери. Ты выглядишь так, словно тебе это нужно так же, как и мне.

Миссис Шайнберг было восемьдесят восемь лет, и она работала на фабрике боеприпасов во время второй мировой войны – живая клепальщица Рози. Искра боготворила землю, по которой та ходила, особенно после того, как миссис Шайнберг сохранила одну из старомодных горелок и подарила ее Искре. Теперь это было самое ценное сокровище Искры. Поэтому, когда миссис Шайнберг предложила ей замороженное рождественское печенье, Искра взяла его, потому что, когда женщина в восемьдесят восемь такая же задира, какой была в восемнадцать, ты съешь все печенье, которое она тебе даст, и сделаешь это с улыбкой.

– Они вкусные, – похвалила Искра, съедая замороженное рождественское дерево. – Неудивительно, что вы заставляете меня тайно проносить их вам.

– Если бы мой сын не был таким консервативным, я бы не заставляла тебя проносить их для меня. Садись, – сказала миссис Шайнберг, указывая на диван.

Искра присела и стала жевать печенье, которое взяла из пакета. Ей нравилось проводить время в квартире миссис Шайнберг. Это было похоже на возвращение в тридцатые. Она унаследовала всю родительскую мебель и тщательно ее почистила и обновила, поэтому та выглядела как новая, даже, несмотря на то, что орнамент и стиль были из другой эпохи. У нее были лампы в стиле арт-деко

– Говори, – произнесла миссис Шайнберг, не переставая жевать. – Почему так поздно? Ты написала заявление?

– Да.

– Как отреагировал мистер Эшер? – Миссис Шайнберг замолчала и многозначительно на нее посмотрела.

– Он согласился. Он не был рад, но сказал, что понимает.

Миссис Шайнберг пренебрежительно махнула рукой.

– Не так уж он и хорош, – заметила миссис Шайнберг. – Тебе лучше без него.

– Хотя я узнала о нем кое-что сегодня, – призналась Искра. – Кое-что неожиданное.

– Выкладывай, – приказала миссис Шайнберг, а потом положила в рот еще печенье.

– Он еврей.

Миссис Шайнберг одобрительно кивнула.

– Мне всегда нравился этот мальчик.

– Вы же только что сказали, что он недостаточно хорош для меня.

– Это было до того, как ты сказала, что он славный еврейский молодой человек. Почему я слышу это только сейчас?

– Потому что он не знал. Мы говорили о родителях, и он упомянул, что его мама умерла, когда он был маленьким. Он сказал, что его отец никогда о ней не говорит, потому что их семьи враждовали. Его отец католик, а мать, очевидно, из очень консервативной еврейской семьи.

– Тогда он еврей.

– Именно это я ему и сказала. А потом спросила его, не хочет ли он багель.

– Злая девчонка. В мое время мы так с мужчинами не разговаривали. Ну,… я да. Но большинство женщин нет.

– Я не умею сдерживаться, – попыталась оправдаться Искра. – Он приводит меня в ярость. Я не могу находиться рядом с ним. Я хочу его оскорблять, кричать на него и толкать. Он превращает меня в ребенка. А мне двадцать шесть. Я должна уметь разговаривать с мужчиной, который мне нравится, не оскорбляя его.

– Ты влюблена.

– Да.

– И тебе страшно.

– Да.

– Сядь ровно и поговори со мной как взрослая женщина, Вероника Реддинг. Мы с тобой взрослые. Давай вести себя соответственно. – Она щелкнула пальцами, и Искра вздохнула и выпрямилась.

– Кто бы говорил, – сказала Искра. – Вы еврейка, но у вас зависимость от рождественского печенья, и вы заставляете меня покупать их вам, чтобы ваш сын об этом не узнал.

– Где я с ним напортачила?

– Ваш сын руководит целой больницей. Он звонит вам каждый день. Он навещает вас три раза в неделю. И он мил со мной. Со мной никто не бывает мил, но он мил.

– Да, но у него нет чувства юмора. У моего сына должно быть чувство юмора. Если бы он поймал меня с печеньем, он бы его выбросил и сказал, чтобы я не ела некошерную еду.

– Это ужасно. Если он поймает вас с печеньем, скажите ему, что оно мое, и вы храните его для меня.

Миссис Шайнберг засмеялась.

– Он в это не поверит.

– Ладно, я буду продолжать проносить их вам. Пока вы будете делиться.

– Я всегда делюсь со своей девочкой, – сказала миссис Шайнберг, наклоняясь вперед и хлопая Искру по коленке. – А теперь расскажи больше о мистере Эшере. Почему вы разговаривали о матерях?

– Я даже не помню, как мы пришли к этой теме. Я отдала заявление и попрощалась. Я уже шла к грузовику, когда он вышел и попросил меня поехать в его новый дом и помочь ему с проектом. У него есть камин, который нужно отремонтировать, и это просто вау. Это произведение искусства. Но он в ржавчине и сломан.

– Он нуждается в твоей помощи?

– Да.

– Так ты собираешься помочь мистеру Эшеру?

– Нет.

– Ты сказала ему нет? Ты настолько зла на него?

– Я не зла на него. Нет. Не то, чтобы… Вообще немного.

Миссис Шайнберг вскинула брови.

– Ладно, я зла на него, – призналась Искра. – Он меня бросил.

– Ты на него работаешь. Ты слишком многого ждешь от мужчины, когда просишь его поставить под сомнение свою беспристрастность ради того, чтобы у тебя появился парень.

– Ну, если он так себя чувствует, то ему не стоило со мной спать.

– Нет, не следовало. Но ты ведь тоже там была. Не веди себя так, словно ты жертва. Мы оба знаем, что он тебе нравился до той ночи.

спать улыбнулась.

– Да, он мне нравился. И вам бы тоже, если бы вы его увидели.

– О, я его видела.

– Вы его видели?

– Я его погуглила. Красивый, очень красивый. Красивое лицо, красивые волосы и красивые глаза. Большие плечи. Хорошая сильная шея. Я обожала шею доктора Шайнберга. Я любила покусывать ее, когда мы останавливались на светофорах. Он ехал домой быстрее, когда я так делала.

– Миссис Шайнберг!

Она махнула рукой, показывая, что ни к чему удивляться.

– Не будь глупой. Мы были женаты. Секс между мужем и женой – это мицва. И, о, это была та еще мицва.

– Мне стоит сделать мицву для Яна. Я не была мила с ним.

Миссис Шайнберг объяснила, что мицва – это нечто вроде заповеди. Но, более того, это больше, чем хорошие поступки или благодеяния.

– Что случилось? – спросила миссис Шайнберг. – И хочу ли я знать?

– Он предложил мне дружбу, и я сказала ни за что. Он предложил заплатить мне за помощь в ремонте его камина, а я сказала, что сделаю это, если он переспит со мной.

– Это позор, юная леди.

– Знаю, знаю. – Искра обхватила голову руками, а потом снова посмотрела на соседку. – Он никогда меня не полюбит. Такие мужчины не любят женщин вроде меня. Они не женятся на таких, как я, и не делают нас частью своих идеальных ханжеских жизней.

– Женщин, как ты? Каких?

– Я из рабочего класса, а Ян – белый воротничок. Серьезно, у него самые белые воротнички из тех, что я видела. У него, наверное, акции в химчистке.

– Я тоже была сварщицей и вышла за доктора.

– Вы были подростком-сварщицей, потому что помогали во время войны.

– Моя мама была домохозяйкой, а папа пекарем. Милая, мы были бедны. А доктор Шайнберг нет. Теперь брось комплекс неполноценности. Любой мужчина будет счастлив с тобой. Включая мистера Яна Эшера. И я думаю, он уже знает это, поэтому и предложил свою дружбу.

Миссис Шайнберг встала и вытерла руки шелковым платком, который, как догадалась Искра, принадлежал ее матери, как и все остальное в комнате.

– Я думаю, он меня боится.

– Не могу представить, почему, – произнесла миссис Шайнберг, подходя к обеденному столу. – Не похоже, что из-за тех розыгрышей, которые ты ему устраивала.

– Отношения – не мой конек.

– Все придет с практикой.

– Что мне нужно сделать?

– Я думаю, тебе стоит извиниться за то, что пыталась купить его тело.

– Но это тело такое красивое, – вздохнула Искра. – Думаете, стоит попробовать дружить с ним?

– Просто дружить с тем, кого любишь, довольно трудно. И бесчестно, если ты попытаешься воспользоваться дружбой в надежде получить большее. – Миссис Шайнберг положила крышку бело-голубой коробки на стол и вытащила оттуда что-то, завернутое в голубой вельвет.

– Что это?

– Моя Ханнукия, но для тебя менора, подсвечник, моя дорогая язычница, – объяснила миссис Шайнберг, разворачивая серебряный канделябр с девятью свечами. – Моисей подарил ее мне после того, как вернулся с женой из своего последнего путешествия в Израиль. Разве он не прекрасен?

Искра подошла к столу и села, рассматривая подсвечник. Он был прекрасен. Она коснулась его – настоящее серебро.

– Когда начинается Ханнука? – спросила она.

– Завтра вечером. Моисей и Ханна придут. И Това тоже. Если хотя бы один вечер сумеешь вести себя прилично, приходи. Мы будем тебе рады.

Искра скептически посмотрела на миссис Шайнберг.

– Ну, я буду рада тебе, – исправилась миссис Шайнберг. – Ханна считает тебя странной. Я сказала, что ты не странная. Ты БМВ. Я не сказала ей, что это значит.

Искра рассмеялась. БМВ часто называли себя сильные леди, живущие на вулкане Худ.

– Можешь подать полироль? Она под раковиной.

Искра нашла полироль, но перед уходом из кухни она остановилась посмотреть на фотографии на холодильнике. На каждой была миссис Шайнберг с семьей – своими двумя сыновьями, семью внуками, старая черно-белая фотография с мужем, доктором Лоуренсом Шайнбергом, который в расцвете своих сил был похож на кинозвезду, юного Хэмфри Богарта с густыми волнистыми волосами. Одна фотография была прошлогодней, вся семья собралась за столом с серебряной менорой миссис Шайнберг в центре стола. Фото сделали, когда миссис Шайнберг зажигала самую последнюю свечу. Все улыбались, и эта улыбка была одинаковой семейной улыбкой. Искра поняла, что сочувствует Яну. Ему не довелось иметь такую фотографию с мамой, бабушкой, дедушкой и кузенами. У него никогда не было возможности проводить праздники, которые были частью его наследия, не было возможности зажечь свечу на меноре.

– Миссис Шайнберг?

– Да, дорогая?

– Существуют ли правила насчет меноры?

– Правила? Что ты имеешь в виду?

Она принесла миссис Шайнберг полироль и тряпку.

– Правила о том, как их сделать? Или как возносить хвалу?

– У нее должно быть девять свечей, девять подсвечников или девять лампад. Обычно восемь стоят в одном ряду, а девятая выше остальных.

– И все?

– Ее нужно сделать хорошо. Это все, что я помню. А почему ты спрашиваешь?

Искра открыла бутылку полироли и стала чистить менору для миссис Шайнберг. У нее был артрит, и Искра знала, как ей больно.

– Я знаю, как сделать мицву для Яна.