Север

Прошлое

Кингсли в тишине обедал с остальными мальчиками, занимая рот едой, чтобы ни  ухмылкой, ни улыбкой не выдать своего знания английского. Он до конца не был уверен, как долго сможет разыгрывать эту шутку, даже не был уверен зачем он это делает. Но сидя в столовой, за черным резным дубовым столом, с мальчишками слева и священниками справа, Кингсли пытался решить, какой грех он совершил, чтобы заслужить этот ледяной ад на земле.

Он хотел бы винить Кэрол, которая возглавляла группу поддержки в его старой школе. Блондинки были его слабостью. Или Дженис, которая пела национальный гимн на каждом домашнем матче. Со своим сопрано и рыжими волосами она не казалась лишней в списке его «побед». Сьюзан… Элис… и его голубоглазую Мандолин, длинноволосую дочь убежденных хиппи... начиная с августа и до каникул ко Дню Благодарения, он перетрахал три дюжины девушек в своей маленькой школе в Портленде. Но он не мог обвинить ни одну из своих подружек за его ссылку в эту тюрьму. Он винил их парней.

От природы сильный и быстрый, Кингсли знал, что он мог справиться с любым из мальчиков его школы, который бы напал на него. Но семеро сразу? Никто не смог бы убежать от такого. И он не смог. Он полз.

Он прополз пару шагов, прежде чем отключиться в луже крови, вытекшей из пореза над его сердцем. Этот порез, вероятно, и спас ему жизнь. У него остались совсем отрывочные воспоминания из инцидента, случившегося за стадионом, но нож он помнил хорошо. Когда появился нож, даже  мальчишки, которые пинали его ногами, били кулаками, харкали в него, пока он пытался подняться на ноги, отступили на шаг. Мальчик с ножом, Трой, не был ничьим бойфрендом. Хуже, он был братом, старшим братом Терезы и он опекал свою сестру очень серьезно. Он вытащил нож и полоснул Кингсли по сердцу. И только тогда другие мальчишки оттащили Троя и бросили истекающего кровью Кингсли на земле, избитого и окровавленного, но живого.

И теперь, обводя взглядом столовую и не видя ничего кроме других мальчиков возрастом от десяти до восемнадцати, высоких и низких, упитанных и худых, красивых и, к сожалению, нет, ему хотелось вернуться в то мгновение за стадион и шагнуть навстречу ножу, а не от него.

Он тяжело вздохнул, делая глоток чая, отвратительную дрянь, на самом деле. Он скучал по тем дням, когда его родители давали ему вино к ужину.

- Знаю. На вкус, как моча, да? - послышался из-за плеча голос отца Генри.

Кингсли уже было кивнул в знак согласия, как вспомнил, что он не понимает по-английски. Обернувшись на голос, он изобразил на лице маску растерянности. Отец Генри указал на чай Кингсли и сделал вид, что его сейчас вырвет. Тогда Кингсли позволил себе рассмеяться. Каждый умел разговаривать на универсальном языке отвращения.

- Пойдемте со мной, мистер Буассоннё, - сказал отец Генри, отодвинув стул Кингсли и указав жестом следовать за ним. – Давайте посмотрим, сможем ли мы найти Вам переводчика.

Переводчика? Пока Кингсли поднимался из-за стола, его сердце пустилось вскачь. Отец Генри говорил, что никто в школе не говорил по-французски кроме мистера Стернса. Каждый ученик этой школы,  казалось, был в столовой, склонившись над дымящимися мисками томатно-базиликового супа. Каждый ученик, но не Стернс. Не то, чтобы Кингсли высматривал его, наблюдая за дверью и пристально изучая помещение между каждым глотком чая.

Отец Генри провел его в кухню, через стену пара. За громадной черной плитой, молодой священник взмахивал лопаткой для переворачивания пищи в унисон фразе, которую он повторял снова и снова. Создавалось впечатление,  будто слова его - музыка, а лопатка – дирижерская палочка.

- А теперь повторяйте Вы: Você não terá nenhum outro deus antes de mim.

- Si, отец Альдо, – слова раздались из-за стола, в нескольких шагах от плиты. - Você não terá nenhum outro deus antes de mim.

Кингсли почти вздрогнул при звуке голоса, элегантного тенора, глубокого и поставленного, но также холодного, отстраненного и далекого. Голос принадлежал Стернсу, белокурому пианисту, которого он увидел, когда сделал два шага вперед и осторожно заглянул за холодильник. У ног Стернса лежала черная кошка, свернувшись в плотный клубок и поглядывая на Кингсли недобрым взглядом своих ярких зеленых глаз. Он наблюдал, как Стернс осторожно потер голову кошки, кончиком ботинка, произнося слова на языке, который Кингсли не узнал.

- Muito bom, - сказал священник, взмахнув лопаткой перед собой и поклонившись. – Отец Генри, что вы делаете на моей кухне? Мы уже говорили об этом.

- Мне жаль, что прерываю вас, отец Альдо, мистер Стернс.

- Нет. Вам не жаль. Вы всегда любите, прерывать. Это то, что у Вас получается лучше всего, - ворчал отец Альдо с широкой улыбкой на лице.

Кингсли попытался определить акцент. Бразилец, возможно? Если это так, то это означает, что язык, который учил Стернс - португальский. Но зачем кому-то у черта на куличиках, в штате Мэн, учить португальский?

- Отец Альдо, я прерываю Вас, потому что Вы чересчур много говорите. Я вынужден прервать, если я собираюсь высказаться до заката.

- Солнце село, и все же Вы по-прежнему мешаете.

- Вы перебиваете мое перебивание, Альдо. И я очень извиняюсь за то, что прервал урок мистера Стернса. Но как раз в его лингвистических способностях мы и нуждаемся. Это Кингсли Буассоннё, наш новый студент. Я боюсь, он совсем не говорит по-английски. Мы надеемся, что мистер Стернс сможет помочь нам. Если он сделает одолжение…

- Конечно, отец. – Стернс закрыл книгу перед собой и встал.

И снова Кингсли был впечатлен ростом блондина пианиста, его невыносимо красивым лицом.

- Буду рад помочь, чем смогу. Разумеется, мистер Буассоннё не нуждается в моей помощи. В конце концов, он прекрасно говорит по-английски. Ведь так?

Кингсли замер, когда Стернс повернулся к нему, произнося эти два последних слова. Отец Альдо и Отец Генри уставились на него в недоумении.

- Мистер Буассоннё? - сказал отец Альдо с характерным для бразильца акцентом. - Это правда?

- Естественно, правда.

Стернс перешагнул черную кошку и встал перед Кингсли. Он должен был испугаться, должен был смутиться. Но, то как он сократил расстояние между ними и этот острый пронзительный взгляд, пробудили другие чувства в Кингсли, чувства, которые он поспешил спрятать глубоко внутри себя.

- Он смеялся, пока вы двое спорили. Он точно знал, о чем вы говорили между собой. Если он говорит по-французски в штате Мэн, он либо из Франции, где он начал изучать английский язык в возрасте семи или восьми, или он из Квебека и, следовательно, по меньшей мере, сносно говорит на двух языках.

Отец Альдо и отец Генри продолжали пялиться на него, в то время как Стернс сверлил его проницательными, серо-голубыми глазами.

- Я, определенно, не из Квебека, - сказал, наконец, Кингсли, гордость в его крови урожденного парижанина победила всякое желание анонимности и безмолвия. - Я из Парижа.

Стернс улыбнулся и Кингсли ощутил, словно его кровь застыла.

- Лжец и сноб. Добро пожаловать в школу Святого Игнатия, месье Буассоннё, - сказал Стернс. - Так приятно видеть вас здесь.

Второй раз за день, Кингсли фантазировал о том, как ступает навстречу ножу Троя, позволяя лезвию погрузиться в его сердце. Наверное, лезвие из настоящей стали причинило бы меньше боли, чем стальное осуждение в глазах Стернса.

- Я не хотел приезжать, - возразил Кингсли. - Я здесь, против моей воли. И я не обязан говорить, если не хочу.

- Вас ждет светлое будущее с цистерцианцами, - сказал Стернс, скрестив руки на груди. - Они тоже принимают обеты молчания. Правда, из соображений благочестия, а не во избежание нежелательного внимания.

- Мистер Стернс, - мягко упрекнул отец Альдо. - Мы можем быть иезуитами, но здесь мы чтим Устав святого Бенедикта*.

Стернс тяжело вздохнул.

- Конечно, отец. Простите меня.

Кингсли не расслышал в его голосе особенного раскаянья но, ни отец Альдо, ни отец Генри не высказали каких-либо дальнейших возражений. Казалось, они были запуганными, как и Мэтью. Что же за человек этот Стернс?

- Может, Вы покажете мистеру Буассоннё общежития. Познакомьте его со школой лучше, нежели юный Мэтью, - сказал отец Генри. - Если у Вас есть время.

Стернс кивнул, сделал еще один шаг в сторону Кингсли, и, опустив голову, посмотрел ему в глаза. Опустив голову?

Кингсли измеряли в больнице и его рост ровно шесть футов. Стернс, должно быть, шесть и два дюйма, как минимум.

- У меня есть время. - Стернс улыбнулся ему еще раз. - Пойдем?

Кингсли колебался, не ответить ли - нет, опровергая то, что Мэтью недостаточно хорошо познакомил его со школой,  что он не нуждается в повторном знакомстве, и поблагодарить за предложение. И все же, хоть и казалось, что Стернс уже недолюбливает его, может даже ненавидит, Кингсли не мог отрицать, что все в нем хотело на мгновение остаться наедине с этим таинственным молодым человеком, с чьим мнением считались даже священники.

- Oui, - прошептал Кингсли, и красиво очерченные губы Стернса сложились в жесткую линию.

Кингсли последовал за ним из кухни. Как только они вышли за дверь и оказались одни в коридоре, Стернс повернулся к нему лицом.

- Père Henry est un héro, - начал Стернс на безупречном французском. Отец Генри - герой.

- Ты должен простить его за очень скудные знания о Франции. Во время Второй мировой войны, он был в Польше тайно переправляя евреев в безопасные места и скрывая женщин и девушек от русских солдат. Я знаю это только потому, что другой священник здесь сказал мне. Отец Генри не говорит о сотнях жизней, которые он помог спасти. Он говорит об итальянской еде и детективах. Отец Альдо бразилец. Он и двенадцать других были в плену у партизан в 1969 году. Отцу Альдо было двадцать девять лет, и, несмотря на принадлежность к богатой и влиятельной семье, он по собственному желанию был последним освобожден из плена. Он не покинул остальных пленных, пока они не были благополучно выпущены на свободу. Он простил своих похитителей и публично попросил суд проявить к ним снисхождение. Теперь он готовит для нас.

- Зачем ты все это мне рассказываешь? – спросил на английском Кингсли, чувствуя, что в первый раз после смерти родителей может легко расплакаться.

- Отец Генри попросил меня познакомить тебя со школой Святого Игнатия. Это я и делаю. Идешь? – спросил он, продолжая говорить на французском.

Кингсли ничего не сказал, но последовал за ним по коридору. Стернс остановился в дверях столовой. Только два мальчика остались за столом, кушая и разговаривая.

- Ton ami Matthew (прим. Твой друг Мэтью), - сказал Стернс, кивнув головой в сторону маленького рыжеволосого мальчика, который провел ему первую экскурсию по школе, сидевшего рядом с мальчиком чуть повыше, с черными волосами и в очках. - Он пришел сюда полтора года назад. Несмотря на то, что ему было одиннадцать лет, когда мы увидели его впервые, он выглядел едва ли старше восьми. Его родители не обращая на него внимания, едва не довели его до грани голодной смерти. Богатая католическая семья из той местности, где Мэтью был найден копающимся в мусорных баках, платит за его обучение здесь. Мальчик, что с ним рядом - это сын тех людей, которые оплачивают обучение Мэтью. Ни один из них не знает этого. Они стали друзьями без давления извне.

Кингсли сглотнул, и ничего не сказав, вышел вслед за Стернсом из столовой.

- Я думаю, что отец Генри имел в виду, чтобы ты рассказал мне, в какое время начинаются занятия и тому подобное.

- Завтрак в семь. Служба в часовне в восемь. Уроки начинаются в девять. Завтра ты встретишься с отцом Мартином, который составит твое расписание.

- Я полагаю, отец Мартин тоже герой.

- Отец Мартин астроном. Он открыл три кометы и изобрел формулу для расчета расширения Вселенной. Сейчас на пенсии. У него стало слишком слабым зрение, чтобы продолжать исследовать небеса. Так что теперь он преподает нам математику и естественные науки.

Стернс повел их из столовой на улицу, в библиотеку. Главный зал был пуст, но трое мальчишек примерно возраста Кингсли толпились возле камина у западной стены. Стернс подобрал упавшую со стола книгу, посмотрел на корешок и направился к книжному шкафу недалеко от места, где мальчики сидели и разговаривали.

- Стэнли Хорнгрен, он один носит пиджак, - сказал Стернс, царственно склонив белокурую голову в сторону одного из мальчиков. – У него двенадцать братьев и сестер. Он работает на двух работах каждое лето, чтобы оплатить свое обучение здесь, и не обременять свою семью дополнительными расходами. Джеймс Митчелл, сидит рядом с ним, он здесь на полной академической стипендии. Весьма впечатляет, учитывая, что он полностью глухой, у него никогда не было доступа в школу для глухих. Когда ты говоришь с ним, говори четко и убедись, что он может видеть твои губы. И говори только на английском языке, - сказал Стернс, мрачно взглянув на Кингсли.

Он небрежно поставил книгу на полку, несомненно, на то место, где она и должна быть.

- Мальчик на диване - Кеннет Стоу. Он провел два года в лечебнице, потому что его учителя думали, что он умственно отсталый. На самом деле у него незначительная необучаемость и гениальный IQ. Сейчас он круглый отличник. Библиотека закрывается в девять. Если тебе нужно будет остаться дольше, ты можешь попросить отца Мартина впустить тебя.

Стернс повернулся на каблуках и направился обратно, на улицу. Он остановился у двери в церковь.

- По выходным месса: в 5:00 вечера по субботам и 10:00 по воскресеньям. Это традиционное католическое богослужение. Ты католик?

Кингсли покачал головой.

- Мы потомственные французские протестанты.

Стернс выдохнул через нос.

- Кальвинисты. - Он произнес последнее слово, как проклятие, прежде чем продолжить. – Тебе будет поощрительно, но не обязательно посещать часовню. Тебя не попросят остричь свои длинные волосы. Тебя попросят носить школьную форму, лишь по той простой причине, что это помогает поддерживать атмосферу равенства. Никто из нас здесь не лучше, чем остальные. Ты уяснил это, правда?

Кингсли уставился в пол.

- Да.

Стернс отвел их к зданию общежития, остановившись снаружи для того, чтобы собрать охапку бревен. Кингсли взял немного дров тоже, думая, что они отнесут их в комнату общежития на втором этаже, но вместо этого Стернс вошел в комнату, где спали младшие мальчики и сложил дрова аккуратно возле очага. Он взял поленья из рук Кингсли и добавил их к куче. Несколько младших мальчишек сидели на своих кроватях, читая. Только один сумел пробормотать приглушенное «спасибо», в то время как двое других дезертировали. Стернс ничего не сказал, только слегка похлопал мальчика по голове в почти братском жесте. Все мальчишки в комнате, следили за Стернсом с широко раскрытыми, наполненными страхом глазами. Кингсли поплелся следом за Стернсом на верхний этаж общежития, в спальню старших мальчиков.

- Отбой в девять, - продолжил его гид на своем поразительно свободном французском.

Если бы Кингсли не знал наверняка, он бы предположил что Стернс был оттуда же родом, откуда и он сам.

- Если у тебя есть домашнее задание, которое задержит тебя подольше, ты можешь поработать в общей комнате внизу. Как говорит отец Генри: “Дрова не растут на деревьях”. Поэтому, пожалуйста, замени те поленья, которые использовал, новыми.

- Bien sûr, - сказал Кингсли, но знал, что он не подумал бы заменить дрова без чьего-то напутствия.

- Восемнадцать из нас спят в этой комнате. Уже девятнадцать, поскольку ты здесь. У Натана Вейца ночные кошмары по причинам, которыми он, еще не посчитал нужным поделиться. По крайней мере, один раз в неделю он просыпается с криком. Не обращай внимания. Он снова заснет через пару минут. Если ты видишь, что он ходит во сне, проследи за ним. Прошлой зимой он бродил по двору, и у него чуть не случилось переохлаждение. Джозеф Марксбери отвечает за список ежедневных обязанностей. Я предлагаю тебе поговорить с ним, прежде чем он сам подойдет, если ты не хочешь дежурства только в туалете в течение всего семестра. Теперь, если ты извинишь, я должен вернуться к своему португальскому.

- Ты изучаешь и португальский тоже? - спросил Кингсли. - Сколько языков ты знаешь?

- Восемь.

- Я двуязычный. А как называют таких как ты?

Стернс изогнул бровь в ответ.

- Образованный.

Кингсли начал смеяться, но потом понял, что Стернс не шутит.

- Восемь, - повторил Кингсли. - Я бы сошел с ума от такого количества слов в моей голове. У меня достаточно проблем с тем, чтобы держать мой французский и английский по отдельности.

- Несколько учеников здесь немного говорят по-французски, но с тех пор как отец Пьер умер, я единственный в школе, кто свободно общается по-французски. Если тебе нужно будет поговорить по-французски, поговори со мной. И как ты понял, здесь полно добрых и мужественных священников и умных и трудолюбивых молодых людей, многим из которых пришлось преодолеть большие препятствия, чтобы быть здесь. Если ты когда-либо почувствуешь необходимость снова солгать, расскажи эту ложь мне.

Кингсли покраснел и скрестил руки на груди.

- Я извинюсь перед Мэтью.

- Очень хорошая идея, мистер Буассоннё, - сказал Стернс.

- Ты можешь называть меня Кингсли. Это мое имя.

Стернс, казалось, обдумывал приглашение.

- Кингсли… - он кивнул, и Кингсли напрягся от того, как прозвучало его имя из уст белокурого пианиста, который, казалось, владел этой школой.

- Эта школа была моим спасением. Я был бы признателен, если ты, хотя бы делал вид, что проявляешь немного уважения.

Стернс повернулся и начал выходить из комнаты.

- Merci, - сказал Кингсли, прежде чем он ушел.- Спасибо.

- За что? - спросил Стернс возле двери.

- За Равеля, сегодня. Mon père aimait Ravel.

Только на мгновение Стернс остановил свой взгляд на нем. Кингсли хотел уклониться от его проницательного взгляда, но стоял как завороженный, не моргая, не в силах отвести глаз.

- Aimait? Твой отец мертв?

Кингсли кивнул.

- Etmaman. Железнодорожная катастрофа в прошлом мае. Ты красиво играешь на фортепиано. Никогда не слышал Равеля в таком исполнении прежде.

Стернс вернулся в комнату и встал перед ним. Кингсли снова почувствовал его взгляд на своем лице и вдруг неожиданно осознал, что стесняется.

Стесняется? В шестнадцать лет Кингсли уже переспал почти с пятьюдесятью девушками. Нет, не только девушками, но и женщинами тоже. Даже с женой делового партнера своего покойного отца.

- Я был назван Маркусом Стернсом, - наконец сказал Стернс. – Но никто и никогда не называет меня Маркус.

- Почему нет?

- Потому что Маркус – имя моего отца, а я не сын своего отца.

Он произносил слова нарочито медленно, не спеша, как будто высказывая угрозу, а не просто информацию.

- Могу ли я называть тебя как-то иначе, не Стернс? Это звучит очень официально.

Стернс, казалось, обдумывал вопрос.

- Возможно, когда-нибудь.

- Есть еще что-то, что я должен знать? - спросил Кингсли, напуганный его присутствием, но по неизвестной причине, все же не желающий его отпускать.

Стернс затих и посмотрел на чемодан Кингсли у подножия кровати.

- Твоя кровать рядом с моей, - сказал он, наконец.

Руки Кингсли задрожали при упоминании о таком маленьком расстоянии между их кроватями. Он не знал, почему он реагировал на этого молодого человека так, как он реагировал только на красивую девушку. Он не мог перестать пялиться на него, не мог прекратить задаваться вопросом, какие тайны тот хранил, и что он хотел бы услышать те тайны, шепотом через подушку, ночью.

- Как оказалось, что ты спишь так далеко от камина?

- По собственному желанию. Мне и так достаточно тепло. Небольшой совет, - сказал Стернс, поворачиваясь и впиваясь взглядом в Кингсли, - не буди меня ночью.

Кингсли расхохотался.

- Что? Ты убьешь меня?

Стернс развернулся и направился к двери снова.

- Или хуже.

*Устав Святого Бенедикта — книга заповедей, написанных святым Бенедиктом Нурсийским (480-547 гг.), на протяжении полутора тысяч лет своего существования книга стала значительным проводником для западного христианства, жившего в монашеской общине. Суть Устава Святого Бенедикта суммируется в девизе Бенедиктинской Конфедерации: pax («мир») и традиционного ora et labora («молись и трудись»).