Сорен припал к ее губам. Он целовал ее, и она отвечала на поцелуй с такой же и даже большей пылкостью. Их языки переплетались, и она упивалась вином с его губ, поглощала жар его рта. Элеонор поморщилась, когда Сорен прикусил ее нижнюю губу.

Сорен усыпал поцелуями чувствительную кожу ее груди. Под его губами ее сердце трепетало, кровь бурлила. Она неистово хотела прикоснуться к нему, но каждый раз, когда она пыталась пошевелить руками, путы удерживали ее. Кингсли предупреждал ее о бондаже. У Сорена была потребность контролировать все как можно дольше. Чем более беспомощной она была, тем больше он чувствовал потребность защитить ее.

Она ахнула, когда Сорен лизнул ее правый сосок. Он опустился к ее груди и нежно посасывал, пока дразнил левый сосок пальцами. В таком положении она могла только выгибать спину, предлагая ему свои груди. Он припал к левому соску. Жар концентрировался в ее грудях и распространялся вниз по животу, проникая в бедра. Она хотела его внутри себя. Нет, не хотела, нуждалась в нем.

- Пожалуйста, сэр... - умоляла она.

- Пожалуйста, что? - Он поднял голову и изогнул бровь, удивленный тем, что она посмела о чем-то просить.

- Я хочу вас.

- Вот он я.

- Я хочу вас внутри себя.

- Малышка, я всегда внутри тебя.

Элеонор развлекла себя небольшой фантазией о том, как она втыкает ему в шею нож. Но затем он снова накрыл ее рот губами.

- Терпение, - прошептал он ей. - Я годы ждал этой ночи. И не хочу спешить.

- Вы, правда, хотели меня со дня нашего знакомства?

- Так сильно, что меня это пугало.

Он провел пальцем вниз по центру ее тела, пока не прижал ладонь к клитору. Тот пульсировал.

- Я хочу, чтобы ты кончила для меня. Мне нужно, чтобы ты была как можно более влажной, прежде чем я войду в тебя. Поняла?

- Да, сэр. - Она задышала тяжелее, когда Сорен сильнее прижал основание ладони. Два пальца погрузились в лоно, затем ими же, теперь влажными, обхватил клитор. Желание захлестнуло ее, когда он начал выписывать круги на набухшем узелке плоти.

Она приподняла бедра над кроватью и замерла под ним. Все ее тело застыло перед взрывом удовольствия. Лоно сжималось и содрогалось, трепетало и сокращалось вокруг пустоты. Она не могла дождаться, когда кончит вокруг него, позволяя ощущать ее удовольствие на его теле.

- Хорошая девочка, - сказал он, смахивая прядь волос с ее лба.

Он снова целовал ее соски, пока она приходила в себя после оргазма. Он лениво, неспешно посасывал их, словно собирался провести всю ночь между ее грудей. У нее были смутные воспоминания о том, как Вайет так же целовал ее соски. Когда он делал это, она наблюдала за ним и испытывала к нему нежность, словно мать к ребенку. Они могли быть одного возраста, но она чувствовала себя гораздо старше него. Но с Сореном она ощущала себя собственностью короля, как Эсфирь в гареме, плененная и завоеванная. Как и Эсфирь, она знала, что ей придется покорить завоевателя самой великой силой - любовью.

Сорен поцеловал ложбинку между грудей, и его губы опустились вниз к животу и бедрам. Он прикусил тазобедренную косточку, и, как только она ощутила боль, Сорен опустился к развилке ее ног. Элеонор замерла, когда он лизал ее, целовал, занимался с ней любовью своим ртом.

- Черт... - зарычала она, не в состоянии сдерживаться. Она не ожидала, что он займется с ней оральным сексом Он сказал, что доставит ей удовольствие, но, когда мужчина оказался между ее ног, для нее это показалось почти актом покорности. И затем он увеличил давление на клитор языком, погрузил в нее два пальца и потер мягкое местечко на передней стенке внутри нее. Его рот владел ею. Пальцами он широко раздвигал ее складочки, обнажая вход в ее тело. Она не могла спрятаться от него. Он видел ее всю, все ее самые сокровенные места. Он снова и снова лизал клитор, и, кончая, она излилась на его губы и пальцы.

Сорен поднялся и поцеловал ее. Она ощутил свой вкус на его губах и не могла насытиться им. Представляла ли она что-то более эротичное, чем это? Его ладонь скользила по ее телу от ключиц до бедер. Его большой палец проник в нее, и она поморщилась от странного ощущения. Содрогание превратилось в стон чистой боли, когда он прижался к ее плеве, недостаточно сильно, чтобы порвать, но достаточно, чтобы вызвать слезы. Он резко вдохнул, словно ощутил ее боль своим телом. Он принимал ее боль как свое удовольствие. Тогда пусть причиняет боль, чтобы он смог получить удовольствие. Пусть он уничтожит ее, чтобы она смогла возродиться заново.

Боль утихла, и Сорен расположился между ее бедер, головка члена прижималась к клитору. Она приподняла бедра навстречу ему, открываясь перед ним, предлагая себя.

Элеонор посмотрела на него и увидела, что глаза Сорена закрыты. Его длинные, неестественно темные ресницы покоились на щеках. Вены на руках и плечах пульсировали, пока он удерживал себя над нею. Он начал говорить, но не на английском. Это был датский, его родной язык. Она знала немного датского, достаточно чтобы она и Сорен могли сказать друг другу: «Я нуждаюсь в тебе, я хочу тебя», и никто не понял бы их. Но в своем лихорадочном состоянии она не могла узнать ничего из того, что он говорил. Он бормотал слова, как молитву. Она подняла голову и прижалась поцелуем к его горлу, ее самая любимая часть в его теле, часть, спрятанная под колораткой. Финальные слова молитвы она поняла.

Jeg elsker dig.

Я люблю тебя.

- Я люблю тебя, - сказал он на своем родном языке, и эти слова повисли над кроватью, словно баннер.

С полузакрытыми глазами она ощутила, как мир начал погружаться в сон. Где-то вдалеке она услышала музыку, одинокий преследующий голос почти нечеловеческой красоты. Она слышала его? Видела его? Или он исходил изнутри, как сон, который помнишь лишь несколько часов после пробуждения? Она уткнулась в местечко между шеей и плечом Сорена. Она дышала и вдыхала аромат снега, свежего снега, чистого и холодного. И тогда она поняла истину.

Сорен не пах зимой. Зима пахла Сореном.

Jeg elsker dig.

Услышала она голос Сорена сквозь туман.

Он проник в нее одним толчком.

Боль, которую она даже не представляла себе, разорвала ее надвое. Разорвала надвое, рассекла на две половины, обжигала, как пламя, разрывала ее словно бумагу.

Под Сореном она извивалась и плакала, уткнувшись ему в грудь. Он гладил ее по голове, пока слезы агонии и капитуляции текли по ее щекам. Он не вышел из нее, не извинился. Он оставался в одном положении, но внутри нее он пульсировал, а ее лоно растягивалось и напрягалось, чтобы принять его. Это и была цена за поцелуй, который нельзя забыть, за яблоко с Древа, от которого невозможно отказаться, за путь, который она выбрала. Они зашли слишком далеко. И вернуться они уже не могут.

Она не хотела возвращаться.

Боль поглотила все ее тело. Оно пылало, словно в адском пламени, и если бы она могла использовать руки, то попыталась бы его оттолкнуть. Одно слово могло остановить ее страдания. Она промолчала.

Медленно она выходила из дымки боли и услышала рваное дыхание Сорена возле своего уха: легкая задержка на вдохе, тончайший гортанный стон. Существует ли более прекрасный звук, чем этот - звук удовольствия, которое он получает, находясь в ней?

Инстинкт говорил ей отпрянуть от него, оттолкнуть. Но она поборола это желание и приподняла бедра навстречу. Он проникал в нее, пока, казалось, все его тело не наполнило ее до предела. Каждый медленный, контролируемый толчок широко растягивал ее, разрушая преграду, которая не впускала его. Она хотела, чтобы она исчезла, хотела, чтобы все между ними исчезло навсегда. Его ладонь нашла ее, и он переплел с ней пальцы, приподнялся и снова толкнулся. Она приготовилась к боли, но вместо нее ощутила глубокий толчок удовольствия. Ее глаза распахнулись от шока, такого плотского, такого животного. С криком она подавала бедра навстречу ему снова и снова. Поток жидкости между ее ног еще больше облегчил проникновение. Кровь, возможно? Ее собственная влага? Неважно. Было важно только то, что он пронзал ее, проникал в нее, завладевал ею с каждым контролируемым, но безжалостным движением.

Она сфокусировалась на его лице, на темных длинных ресницах, на его приоткрытых губах, на его золотистых волосах, в которых она так сильно хотела зарыться пальцами, на сиянии пота, который покрывал его лоб, плечи и вену, которая заметно пульсировала на его шее. Должно быть, ему потребовалась вся сила, чтобы сдерживаться и не потерять себя внутри нее. Шестнадцать лет прошло с тех пор, как он занимался этим. Его самоконтроль мог рассыпаться в любой момент. Она хотела разбить его вдребезги.

Подняв голову с простыни, она поцеловала его в плечо.

- Вы владеете мной, - прошептала она.

Сорен открыл глаза и уставился на нее.

Он с такой силой вонзился в нее, что она перестала дышать. Он вонзился еще раз с такой же силой, и она еще раз выдохнула. Так и должно быть, должно быть жестко. Недостаточно было просто лишить ее девственности - он должен уничтожить ее.

Почти вечность она не могла ничего, кроме как дышать через боль, вдыхать ее и выдыхать. Но когда он двигался, боль отступала, и что-то еще занимало ее место. Что-то... желание, голод, жажда большего от него. Сорен опустил руку между их телами и потер клитор, массируя его, пока она прижимала лобок к его ладони. Глубокая и животная жажда охватила ее. Она выгибалась под ним, выгибалась и извивалась. Ее внутренние стенки пульсировали вокруг него. Он вышел и снова пронзил ее, дразня клитор и приближая ее к кульминации.

В момент, когда она впервые увидела его много лет назад, при виде него она ощутила, будто золотая струна обвивала ее и затягивалась с каждым шагом навстречу к нему. Теперь она снова ощущала, как эта струна затягивалась вокруг ее бедер и сердца. Он глубже и глубже вколачивался в нее, и она ощутила, как струна подняла ее, неся выше и выше, пока сердце не добралось до небес. Струна лопнула на вершине, и она рухнула на землю. С криком она кончила, и оргазм обрушился на нее. Вот он, момент, ради которого она жила и страстно желала с их первой встречи. Наконец, их причастие.

Сорен начал двигаться быстрее, и с финальным толчком, который заставил ее ахнуть, он кончил в нее, погрузился, бесконечно изливался в нее, пока она содрогалась вокруг него и дрожала под ним. После оргазма он задержался в ней, упиваясь ее поцелуями. Наконец он покинул ее тело, и из нее вытекла смесь крови и спермы.

Сорен снова опустился на колени между ее бедрами. Он припал к ее саднящим внешним лепесткам, к все еще пульсирующему клитору. Она снова поднялась и рухнула. Когда Сорен поцеловал ее в этот раз, она ощутила вкус крови.

Он проник пальцами в ее нежное лоно. Вскоре он снова навис над нею, снова проник в нее, снова трахал ее. Их первый раз можно было назвать занятием любовью. Второй раз его не заботили никакие тонкости цивилизованного секса. Он трахал ее жестко, беззастенчиво, трахал, словно у него не будет другого шанса трахнуть ее снова, по эту сторону ада и рая, и он воспользуется ею по полной, даже если это убьет их обоих.

После его второго оргазма внутри нее, он вышел и смотрел на ее обнаженное, кровоточащее тело. Рубцы и синяки покрывали ее спину. Порезы покрывали стопы. Ее лоно ощущалось разорванным от его толчков. Сегодня она кончила четыре раза, и по его взгляду кое-что поняла.

Сегодня вечером он только начал причинять ей боль.

Снова в игру вступила трость. Затем флоггер. Он отстегнул ее от кровати и поставил на четвереньки, погрузился в ее все еще кровоточащее тело, пока она удерживала себя одной рукой за изголовье, а второй рукой вцепилась в простыни. Его ладони скользили по ее избитой спине, бедрам и ногам. Он схватил ее за затылок и держал, пока вколачивался сзади. В его руках она ощущала себя собственностью, порабощенной, захваченной и подчиненной.

Она потеряла себя в ночи, перестала быть Элеонор, перестала быть человеком с разумом и собственной волей. Она была Его, и Он стал ее единственной личностью. Если бы кто-то спросил, кто она, последовал бы ответ: «Я Его». Он вонзил в нее четыре пальца, больше, чем она думала, что могла принять. И все же она приняла их и затем снова его, потому что в этом вопросе он не предоставлял ей выбора.

- Сколько ты еще можешь принять? - спросил он и опрокинул ее на живот.

- Я приму все, что вы хотите мне дать, - ответила она. Секс и порка довели ее до предэкстатичного состояния покоя и блаженства. Боль оглушила. Она почти не чувствовала свое тело. Она словно парила над кроватью. Тяжелейшие удары флоггера щекотали ее. Самые яростные удары тростью немного жалили. Сорен уложил ее на живот и снова погрузился в нее. Шестнадцать лет он воздерживался от секса. Он казался настроенным наверстать упущенное время за одну ночь. Пусть. Пусть он трахает ее, пока ни один из них больше не сможет двигаться. Она умоляла испить из этой чаши. И она будет пить, пока не подавится вином его тела и его садизмом. Она будет пить, пока не утонет в нем.

Сорен трахал ее в четвертый раз, останавливаясь каждые несколько секунд, чтобы кусать ее спину и плечи. Затем он опустился на колени возле ее бедер и тонкой тростью оставлял полосы огня на ее коже в месте соприкосновения. Она никогда не мечтала о том, как он будет пороть ее будучи внутри нее. Ей никогда не стоит сомневаться в его садизме. Она больше никогда не будет в нем сомневаться. Пока он вколачивался в нее долгими, жесткими толчками, он говорил с ней, говорил, как гордится тем, что она принадлежит ему, насколько ценной собственностью она была, как она угодила ему, больше чем он смел мечтать, как он всегда будет ее любить и никогда не отпустит.

К рассвету она не могла принять больше. К рассвету он не мог дать ей больше. Он сгреб ее тело, усыпанное синяками от плеч до колен как спереди, так и сзади, и обнимал ее.

Они не обсуждали произошедшее. Что они могли друг другу сказать? Он показал ей свою душу. Она отдала ему свое тело. Они соединили свои тела, и теперь незыблемая связь объединила их вместе. И ничего не могло разъединить их, потому что ничто не могло их сломать.

Когда она проснулась следующим утром, к ним в кровати присоединилось солнце.

Элеонор поморщилась, когда потянулась на простынях. Ее ступни пульсировали. Несомненно, в коже до сих пор были осколки стекла. Плечи и спина болели так, словно ее растягивали на дыбе. Груди и соски саднило, и они были припухшими. Внутри все болело и ныло. Она не могла припомнить, когда испытывала столько боли.

Это было лучшее утро в ее жизни.

Сорен открыл глаза и посмотрел на нее, будто пытался вспомнить, где он видел ее раньше. Она поцеловала его. Он ответил на поцелуй.

- И что теперь? - спросила она.

Сорен улыбнулся, и что-то в этой улыбке подсказало ей, что она влипла в самые большие неприятности в своей жизни.

- Всё.