Ума живет в большом и светлом доме. Родители души в ней не чают. Готовят для нее вкусные кушанья, шьют ей дорогие наряды. И все же девушка чувствует себя глубоко несчастной. Ума знает, что она непривлекательна. Даже больше — она безобразна. У нее длинный нос, обвисшие щеки, острый, выдающийся вперед подбородок и узкие, раскосые глаза. И с этим уже ничего нельзя поделать! Случайно увидев в зеркале свое отражение, она сердито отворачивается.

Каждое утро вдвоем с матерью они читают «Гиту», а вечером слушают старого пандита, который, шамкая беззубым ртом, тянет нараспев слова древнего гимна. Под его монотонное гуденье мать клюет носом и трет глаза, а Ума вертит в пальцах цветок или зеленую веточку, и мысли ее витают где-то далеко-далеко. Дважды в день семья собирается у домашнего алтаря и отец приносит в дар божеству, стоящему в нише, цветы и тонкие яства. Окончив чтение молитв, отец заводит благочестивую беседу о вишнуитах, а заодно сообщает жене самые будничные новости. И Уму всегда удивляет его способность говорить в одно и то же время о всемогущем и всеведущем Вишну и о биржевом курсе, о величии духа женщин, совершавших когда-то сати, и о счетах на горох и муку. От всего этого у нее такое ощущение, будто кто-то высыпал ей за воротник горсть мякины…

Вот уже четыре года, как Ума закончила среднюю школу. С тех пор для нее томительно тянется сандхикаль — ожидание замужества. Может быть, придет время — и родители найдут ей мужа. Она станет женой чужого человека и перейдет жить в чужой дом. Но когда это будет и будет ли — Ума не знает.

А пока ей нечем себя занять, и каждое утро перед ней встает вопрос, как убить день. Поднявшись с постели, она долго сидит за туалетным столиком, потом ложится на тахту или праздно расхаживает из угла в угол. Когда и это надоедает, она садится у окна и лениво наблюдает сонную жизнь улицы.

Сегодня утром к ней забежала Ракша. Она сообщила, что подруга Сарала приглашает их к себе на свадьбу. Сбор — к шести часам, поэтому Ракша зайдет за ней в полшестого.

Итак, родители Саралы нашли ей жениха… А ведь еще совсем недавно Ракша под строгим секретом рассказывала Уме, что какой-то молодой человек шлет Сарале длинные письма, посвящает ей пылкие стихи и в знойный полдень часами простаивает у ворот женского колледжа, чтобы увидать хоть издали царицу своих грез… Любовь! Это слово всегда наполняет Уму сладким трепетом. Она никогда не произносит его вслух и лишь изредка позволяет себе украдкой написать на бумаге. Правда, отец постоянно твердит о любви Радхи и Кришны, но это совсем не то; его рассказ об этой небесной, божественной любви не затрагивает ни одной струнки в душе Умы. Зато мысль о любви земной — вот хотя бы о страстном увлечении этого юноши ее подружкой Саралой — заставляет ее сердце учащенно биться и наполняет все ее существо сладкой истомой…

— Ума, — раздается над ее ухом ласковый голос матери.

— Да, — вздрогнув, откликается она.

— Сари наденешь или платье?

— А зачем?

— Так ведь тебе же на свадьбу идти.

— Ах да…

— Ну, так как же?

— Мне все равно, приготовь что хочешь.

Что бы она ни надела — сари или платье, — все висит на ней, как на суковатой палке. Самые яркие и дорогие ткани, коснувшись ее тела, словно линяют или выцветают. А вот Ракша — та даже в кхаддаре выглядела бы красавицей…

Ума сидит неподвижно. Предстоящий вечер в веселой компании не сулит ей никакой радости. Она была бы рада, если бы у нее сейчас поднялась температура или хотя бы разболелась голова… Впрочем, Ракша едва ли за ней зайдет. Наверняка уже забыла о своем обещании. Ума подходит к зеркалу и видит унылый длинный нос и злые глаза. А может быть, это дурной сон? Проснешься поутру и все развеется? Какой уж тут сон! От себя самой никуда не убежишь.

Мать приносит и кладет на кресло белое шелковое платье. Ума смотрит на него издали, потом подходит ближе, прикидывает его к себе… Нет, не нравится.

— Чего ж тебе еще? — говорит мать. — Только что сшили, ты еще ни разу его не надевала. Давай-ка примерим.

Платье сшито точно по фигуре. Но тем резче выступают все ее уродства. И шелк как будто чувствует это: он морщится и висит унылыми складками. Говорят, после смерти наступает второе рождение. Вот если бы родиться вторично в облике Ракши…

Мать ставит на стол изящную шкатулку, которую когда-то, в день рождения, подарила Уме ее тетка. Еще девочкой Ума любила открывать шкатулку и любоваться ее содержимым: пудрой, кремом, губной помадой и многими таинственными вещицами… Но она только любовалась всем этим, не решаясь ни до чего дотрагиваться. А теперь вдруг… Ума вопросительно смотрит на мать. Та ободряюще кивает и улыбается.

— Ты же идешь на свадьбу, — говорит она.

— Ну и что же?

— На часок-другой, не больше… А то люди осудят!

— Меня?

— А то кого же? Меня, что ли?

— Но ведь отец…

— Он сегодня поздно придет домой. Вернешься, умоешься с мылом — и все тут.

— Но…

Это «но» никогда не выходит у нее из головы. Что же все-таки делать? Согласиться или сказать, что не хочется? Но ведь ей уже сколько раз хотелось испробовать на себе все эти волшебные средства. Что, если… Ума молчит. Мать выходит в соседнюю комнату.

Губную помаду она еще в прошлом году с замиранием сердца вертела в руках, но открыть ее так и не решилась. Ну, так как же?.. Пожалуй, она легонечко проведет по губам. Не понравится — сотрет полотенцем… Ее решимость растет с каждым новым мазком. Губы становятся густо-красными. Неожиданно за дверью раздается шорох. Ума закрывает рот полотенцем и выглядывает в прихожую. Нет, это ей почудилось. Она снова садится за туалетный столик и кончиком полотенца осторожно растирает помаду на губах. Краска становится бледнее, но не исчезает. Да и чего в самом деле бояться? Вода и полотенце всегда под рукой. Минута — и от помады не останется никаких следов!

Но тут слышатся торопливые шаги на крыльце… Уму охватывает такой страх, что она даже не может пошевелиться. Сердце так и прыгает в груди…

Дверь распахивается, на пороге — Ракша. Ума облегченно вздыхает.

— Ну, ты готова, волшебница?

— Разве уже пора? — лепечет Ума с видом застигнутого врасплох преступника.

Не смеется ли Ракша над ней? Назвала волшебницей. Словно иголкой уколола!

— Минут десять у нас еще есть, — говорит Ракша.

— А я сидела тут… вспоминала школьные годы…

Она говорит это, а сама глаз не может оторвать от стройной фигурки Ракши, затянутой в небесного цвета сари, от ее бриллиантовых подвесок и золотых браслетов.

— Ума! — зовет мать.

На столе у матери — раскрытый футляр, и на его бархатном дне тускло поблескивает массивное золотое ожерелье. Оно было куплено еще в то время, когда мать была невестой. Теперь оно должно послужить дочери. Ума надевает ожерелье и вдруг чувствует, что она как-то сразу похорошела. Но едва успевает она взглянуть в зеркало, как слышит нетерпеливый голос Ракши:

— Нам пора!

Ума спешит к подруге.

— Ночью в храме будет молебствие! — кричит ей вдогонку мать. — Пораньше возвращайся, чтобы не опоздать к началу!

Она сбегает по ступенькам. Ракша ждет у подъезда. Перешагнув порог, Ума чувствует себя так, будто переступила запретную черту и оставила позади все, что связывало ее с родным домом. Ума идет в новый, неведомый мир!.. Она ничего не слышит, кроме стука собственного сердца.

Этот сверкающий огнями особняк ничем не похож на скучный родительский дом. В воздухе разлит аромат цветов и духов. По просторным залам расхаживают гости. Тут и там слышатся звонкие голоса и взрывы смеха. И только Ума остается в стороне от этого праздничного оживления. Она одна, совсем одна, притулилась на краешке софы в углу зала.

Ракшу, как только они вошли в дом, сразу окружили знакомые. И теперь она непринужденно переходит от одной группы к другой, награждает всех милостивыми улыбками, как знатная госпожа. Ума и любуется своей подругой и мучительно завидует ей, а когда на миг глаза их встречаются, улыбается ей через силу.

Но вот Ракша вспомнила и о ней:

— Будьте знакомы. Это Ума-рани. Совсем еще наивное дитя!

Такая рекомендация не нравится Уме, но она все-таки улыбается. А Ракша представляет ей своих подруг:

— Это Канта. Учится в колледже, увлекается фотографией. В любительском спектакле играет роль жены… Это Канчан. Чудесно поет и пишет рассказы. Состоит членом Дома искусств, посещает класс танца. А это Манорма, или попросту Мано. Секретарь местного бадмингтон-клуба. Ни один игрок не может ее превзойти…

Все эти девушки красивы и все моложе Умы — они только что окончили колледж. Их связывают общие интересы, развлечения, знакомства. На Уму никто уже не смотрит. Чувствуя себя чужой и лишней, она стоит молча, устремив взгляд на подол своего белого платья. А подружки весело щебечут.

— Видали вы мужа Лалиты? — говорит Ракша, показывая фотографию молодого человека.

Все окружают ее. Фотография переходит из рук в руки.

— Счастливый номер вытянула! — восклицает Канта.

— Почему номер? — простодушно удивляется Канчан.

— Да потому, что брак у нас — та же лотерея. Отец с матерью порешили, ну а девушка, конечно, согласна — ей уже давно не терпится выскочить замуж. А своего мужа она впервые увидит только в день свадьбы, когда он снимет с ее лица покрывало. И сразу — руки лодочкой и бух ему в ноги: «Джай, пати-дэв!».

Все весело смеются. Ума тоже смеется, хоть и не может понять, что же тут смешного. В этом тесном кружке она чувствует себя, как рыбка, попавшая в сеть.

А подружки щебечут без умолку, перескакивая с одной темы на другую. Перемыв косточки знакомым молодым людям, они заводят речь о символической поэзии, а затем — о последних модах. Вдруг Ракша, замолчав на полуслове, стремительно выбегает из круга:

— Сюда, дорогой братец! Ну как, принес свои стихи?

Ума видит красивого молодого человека. Лавируя среди гостей, он приближается к ним.

— А ты все о том же! — манерно морщится юноша. — Я же говорил, что муза совсем покинула меня.

— А завтра, пожалуй, ты сам нас покинешь! — кокетливо вздыхает Ракша.

— Кто знает, что ожидает нас завтра? — напыщенно произносит юноша и, нагнувшись к уху Ракши, шепчет: — Иди скорей, тебя Сарала зовет.

Ракша убегает. Ума узнает от Канты, что юношу зовут Моханом. Он двоюродный брат Саралы, через год будет магистром искусств. Уме хотелось бы побольше узнать о Мохане, но Канта уже расхваливает расшитое золотом сари своей подружки Мано. Действительно, вышивка на редкость красива. А в волосах у девушки золотая шпилька и голубые цветы. Ее чоли переливается в электрическом свете. Но Канчан что-то говорит на ухо Мано, кося глазом на Уму, и Ума поспешно отводит глаза.

У стены напротив сидят две женщины и, оживленно перешептываясь, тоже посматривают на Уму. Уж не о ней ли они шепчутся? Ей становится не по себе.

— Не хотите ли подышать свежим воздухом? — неожиданно обращается к Уме Мано.

— А куда исчезла Ракша? — спрашивает Ума и сама чувствует неуместность вопроса.

— Не знаю. Пойду поищу ее.

И Мано убегает. Канчан и Канта следуют за ней. Ума снова остается одна. На душе у нее все тяжелее. Чужие люди, громкий смех, изящные туалеты, роскошно убранные залы — все это вызывает в ее душе только горечь и боль… Хорошо бы сейчас очутиться в лесу с его полумраком и нерушимой тишиной…

Но вот в зал вбегает какой-то мужчина и сообщает, что свадебный поезд приближается. Поднимается невообразимый гвалт. Все устремляются к дверям.

— Скорей! Скорей!

— А где Мадхави? Эй, Мадхави!

— Осторожней! Вы задели лотос в моей прическе!

— А правда ли, что невеста плачет?

— Ничего! Поплачет и перестанет!

— Ай, сколько же там народу!

— Скорей, несите сюда цветы, светильники, фрукты!

— Эй, Моханлал, Моханлал!

— Жених-то красивый?.. Высокий?

— Иди скорей сюда, Миттху, иди, сынок!

— Ой, полегче, ты совсем задавил меня своей тушей!

С шумом и криком гости, наконец, проталкиваются в дверь. В зале остается только Ума, забытая всеми, одинокая.

В первый момент она чувствует облегчение, но тут же к сердцу вновь подступает горечь и боль. Она ясно сознает, что лучше всего было бы сейчас незаметно уйти, но какая-то робкая надежда, прячущаяся в отдаленном тайнике души, приковывает ее к месту.

Где-то возле дома гремит оркестр, шум во дворе все усиливается. В зал влетает Ракша. Не вставая с софы, Ума молча смотрит подруге в лицо. Надо встать и проститься, сославшись на головную боль…

— О чем запечалилась, Ума-рани?

— Нет, у меня просто…

— А ты выйди на свежий воздух! Сейчас будут встречать жениха — это целое представление!

Не дав Уме рта раскрыть, Ракша хватает ее за руку и тащит за собой. И вот они уже во дворе. Здесь к ним присоединяются Канчан, Мано и Канта. Девушки бегут в комнату невесты.

Сарала сидит на тахте. Вся верхняя часть ее лица закрыта концом дорогого сари из цветного креп-жоржета. Маленькие ручки сложены на коленях. Тускло поблескивают жемчужные украшения. В комнате стоит тонкий аромат роз… По движению губ подруги Ума догадывается, что Сарала что-то хочет им сказать, но голос ее тонет в шуме и криках, несущихся со двора…

Хотя дом Саралы остался уже далеко позади, Ума чувствует в сердце ноющую боль, словно туда попала заноза. Сегодня она лишний раз убедилась, как мало у нее общего с этими баловнями судьбы. Сейчас ее подружки беспечно щебечут, кушают разные лакомства и разгуливают по залам с молодыми людьми. Все они беззаботны и счастливы у себя в родительском доме и, несомненно, будут счастливы в замужестве. А она? Ей, видно, суждено всю жизнь провести в доме родителей, в этих постылых стенах, которые ее душат, давят, гнетут. Она чувствует: так жить ей больше невмоготу, но как переступить запретную черту? Куда бежать и к кому?

Заслышав звон колокольчиков, доносящийся из храма, Ума вспоминает наказ матери. Надо спешить на молебствие. Из открытых дверей храма несется протяжное пение. Ума входит и, молитвенно сложив руки, присоединяется к толпе женщин. Закрыв глаза, она вместе со всеми повторяет слова молитвы:

«Слава великому богу, одетому в желтые ризы! Всевышнему слава, мир подающему людям! Слава…»

Перед нею вдруг всплывает улыбающееся лицо Ракши, выразительные глаза Мохана.

«…великому богу с короною яркой на черных кудрях, с свирелью певучей в волшебных руках, одетому в желтые ризы…»

Она видит себя, притулившуюся на софе, слышит оглушительную музыку оркестра и ощущает на себе чьи-то осуждающие взгляды… Колышется шелковая занавесь, а за ней ярко горят электрические лампы, озаряющие счастливые лица Ракши и Мохана, Саралы и ее жениха…

Ума открывает глаза. Кругом полумрак, и со всех сторон несутся усыпляющие звуки молитв. Она слышит их каждый день вот уже много лет подряд. Все та же монотонная мелодия, все те же надоевшие слова…

Взгляд ее утомленно скользит по рядам покорно склоненных голов и вдруг останавливается, словно наткнувшись на какую-то преграду: из толпы на нее в упор смотрят два больших черных глаза! Да, да, какой-то юноша зачарованно следит за каждым ее движением!

Ее сердце, на миг задержав размеренный шаг, стремительно переходит на бешеный галоп, словно кто-то подхлестнул его бичом. Ума поспешно отводит взгляд и старается сосредоточить его на пышно украшенном алтаре, на его резных опорах, но проходит минута, и глаза ее снова скользят по толпе. Вот он! Его неподвижный огненный взор по-прежнему устремлен на нее…

Уме вдруг становится страшно. Расталкивая толпу молящихся, она почти бежит к выходу. Дрожащими руками отыскивает свои туфли и спешит покинуть священные своды. Домой, скорей домой, подальше от этих горящих глаз! И вместе с тем у нее такое чувство, будто она оборвала на первых словах волшебную сказку. А ведь ей так хотелось бы знать, что же будет дальше… Она входит в дом и бессильно опускается на стул.

От стен родного дома веет на нее безнадежностью и холодом. Итак, больше ничего, ничего не будет…

— Ты уже и в храме успела побывать? — слышит она ласковый голос матери.

С ее губ уже готово сорваться «да», но тут какая-то неведомая сила завладевает ее волей.

— Нет еще, — чуть слышно отвечает она.

— Но я же тебе говорила — сегодня большое молебствие!

— Да, да, я сейчас иду!

Ума поднимается с места. Она не думает ни о чем. Ноги сами несут ее к выходу.

— Ты бы хоть переоделась! — кричит ей вдогонку мать.

— Ничего, я быстро вернусь!

И, спустившись с крыльца, она снова почти бежит по темной дороге.

И вот она опять в храме. Но теперь она уже не смотрит в сторону алтаря, где сияет божество. Она не хочет встречаться с его всевидящим взглядом. Может быть, бог ее не заметит, если она сама не подымет к нему глаз…

Богослужение идет своим чередом. Одни молящиеся уходят, на смену им приходят другие. Несколько минут она стоит, низко опустив голову, словно кающаяся грешница. Наконец, осмелев немного, подходит к пуджари и, склонившись в низком поклоне, касается рукой его ног, словно берет с них пыль, которая, как говорят люди, просветляет разум и зрение. После этого она обводит взглядом храм. Но тот, кого ищут ее глаза, исчез. Ума уже раскаивается, что вернулась. Не глядя больше по сторонам, она медленно движется к выходу, стиснутая толпой. И вдруг чья-то рука нежно касается ее обнаженного плеча. Ума вздрагивает и оборачивается: на нее в упор смотрят огромные горящие глаза — его глаза!

Звуки молитвы вдруг слабеют, словно храм с молящимися отступил куда-то очень далеко. Позолоченные изваяния Кришны и пастушек вокруг него, муляжные плоды манго и попугаи на ветках — все это заволакивается туманом. Зато язычки светильников вспыхивают вдруг нестерпимым светом… Ума задыхается. Она уже ничего не видит и не слышит. Осталось только одно ощущение: его рука касается ее тела — предплечья, плеча, шеи…

Только столкнувшись с двумя женщинам, входящими в храм, Ума приходит в себя. Свежее дыхание ветерка ласкает ее пылающее лицо, а по всему телу звенит и переливается горячая кровь. И она все еще чувствует на шее сладостное прикосновение его руки.

Ах, как все это необыкновенно! Сердце ее поет и ликует, в нем как будто и не бывало недавних терзаний. Да, теперь и она счастлива, теперь и она может веселиться вместе с подругами. Более того, она может им сказать: «Вы никогда не испытали того, что испытала я!».

И чтобы убедить себя, что все случившееся не было сном, чтобы сохранить и сберечь это чудесное прикосновение, она хочет прикрыть ладонью то место на шее, которого коснулась рука юноши… и тут же вскрикивает, вся похолодев от ужаса: золотое ожерелье исчезло!

Там позади осталась только тьма и пустота, а перед ней, словно стены тюрьмы, чернеют очертания родного дома…

_____