В начале июня 1941 года меня, Ивана и Петра Фёдоровича Терешкина направили в Западную Белоруссию на стажировку. Страшная нищета открылась нашим глазам. Здесь ещё совсем недавно хозяйничали польские паны. Красная Армия освободила белорусских крестьян от панского ярма. Но слишком разорён был этот край. Хозяйство своё крестьяне налаживали с трудом, медленно. Даже зерно на току они молотили допотопным способом — цепами. Мало отличались условия жизни людей и скота. Наверно, поэтому болезни каждый год подкашивали множество людей.

Ребятишки с ранних лет начинали работать на панской усадьбе. Они знали, что такое тяжёлый труд. Но никто из них не знал грамоты.

Лились над Белоруссией унылые песни. Потеряли люди надежду обрести когда-нибудь свободу: слишком сильными казались паны и слишком страшными они были в гневе…

Но свобода пришла неожиданно с той стороны, где каждое утро всходит солнце. В притихшие малолюдные деревеньки пришли красноармейцы и будто высветили, обогрели землю алыми звёздами, что были у них на шлемах. И люди стали выбираться из своих землянок, заполнили улицы. Они обнимали братьев, изгнавших с родной земли панов.

Земля стала добрее, вода слаще, воздух живительнее, как только пришла свобода. И сил у людей прибавилось во сто крат. Стали работать не покладая рук. Не на панов теперь трудились — на себя. Начали строить светлые школы. Библиотеки! Читальни! Клубы!

Но край просветлевшего было неба опять постепенно заволакивали тучи. Были те тучи чёрные-пречёрные и пахли гарью. Наплывали они с той стороны, где каждый вечер садится солнце. Там, над Европой, бушевал всё пожирающий огненный смерч, называемый страшным словом — война.

С запада к нашей границе вплотную подступили фашисты.

Вам доводилось бывать в городе Гродно? Зелёный был городишко, утопал в садах. А воздух чистый, как родниковая вода. Бывало, дышишь — надышаться не можешь. А выйдешь за город — красотой никак не налюбуешься. Что ни улица — бульвар, что ни двор — ухоженный сад. Прямо в городе ключи бьют из-под земли. А соловьи по ночам так распоются, бывало, что стараешься сон отогнать от себя — всё слушал бы и слушал. Даже мниться начинает, что в Апакай попал или в Ямаширму…

В самом центре города был обширный парк. В нём столетние дубы росли и сосны. Неподалёку размещался штаб нашей Третьей армии. Сколько полегло там людей, отстаивая от фашистов город и штаб!..

В этом парке, напротив здания, где прежде размещался штаб Третьей армии, сейчас возвышается обелиск Славы над братской могилой. Там похоронена девушка из Татарии, Герой Советского Союза Ольга Санфирова…

В субботу мы весь день провели в штабе. Осваивали тактику наступления и обороны, ориентируясь по топографической карте. Лейтенант Чернопятко в этой своеобразной военной «игре» был в роли командира артиллерийского полка. Остальные командиры, в том числе и я, командовали батальонами. Эти занятия продлились более шести часов. Чернопятко довольно искусно командовал полком. Да и мы старались не оплошать. Словом, наши наставники, следившие за ходом «боя», остались нами довольны.

В наше общежитие мы вернулись сильно уставшие. Уже стемнело. Ребята тут же повалились на свои кровати. Я подсел к столу и написал домой письмо.

Мои друзья, уставшие за день, давно уже спали. Я тоже выключил свет, разделся и лёг. Но долго не мог уснуть, всё думал о моих дочурках, о жене…

Едва только мне веки смежил сон, вдруг раздалась команда:

— Подъём! Боевая тревога!

Я вскочил. В ушах всё нарастал непонятный шум. Протерев глаза, увидел, что ребята тоже все на ногах; надевая на ходу гимнастёрки и застёгивая ремни, бегут к выходу. Над землёй стелется тяжёлый беспрерывный гул. Самолёты! Где-то на окраине захлопали зенитки. Где-то гулко прогремели разрывы бомб. Из-за деревьев парка вдруг взметнулась в чёрное небо цепочка зелёных ракет. Тотчас над самой крышей нашего штаба, качнув взвихрённым воздухом макушки деревьев, пронёсся самолёт. И неподалёку, кажется за садом, грохнули один за другим несколько взрывов. Багровые вспышки осветили переломившееся надвое дерево. Из наших окон со звоном посыпались стёкла.

— Это война, ребята! — крикнул Чернопятко.

— Да, Иван! Это фашисты! Их самолёты! По звуку моторов можно узнать, — сказал я.

— Какой-то мерзавец их ракетами на штаб наводит, — заметил кто-то.

Небо было озарено то ли пожаром, то ли зарёй. Мы выстроились перед штабом, выслушали приказ. Нам раздали патроны, гранаты и бутылки с зажигательной смесью. На стены домов, на землю падали розоватые блики полыхающих в разных концах города пожаров.

Вдруг снова, нарастая, стал приближаться надсадный гул. Грохот взрывов перекрыл голоса команд, закачалась земля. Мы метнулись в окопы, которые вырыли недавно, чтобы проводить учения. Казалось, эти небольшие трещины в теле земли сейчас сомкнутся и поглотят нас.

Наконец самолёты отбомбились и улетели. Но гул почему-то не утихал. Только стал иным каким-то: не ровным, не надсадным, а к нему примешивался скрежет и тарахтение. Кто-то не своим голосом крикнул:

— Танки!..

По центральной улице Гродно ползли железные чудовища, похожие на гигантских черепах. Значит, фашисты прорвали первую линию нашей обороны!..

Мы выскочили из учебных окопов, бросились поближе к дороге, по которой двигались танки. Заняли позиции кто где мог. Сейчас для нас любая канава, ложбинка, которых мы прежде не замечали, стена, дерево стали укрытием. Мы притаились, ждали, сжимая в руках гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Всё ещё как-то не верилось, что это наяву…

Несколько фашистских танков остались гореть на улицах Гродно. Над ними клубился чёрный дым.

Остальные танки повернули обратно, стали расползаться по другим улицам. Шум их моторов доносился уже где-то в стороне и даже позади нас.

Спустя несколько минут мы получили известие о том, что фашистская Германия без объявления войны напала на нашу Родину. Одновременно поступил приказ некоторым работникам штаба немедленно покинуть Гродно. Майор Терешкин связался по прямому проводу с Москвой — попросил нас, выпускников Военной академии имени Фрунзе, оставить при штабе. Разрешили остаться мне, Терешкину, Тимакову и ещё нескольким товарищам.

При расставании мы с Иваном крепко обнялись, посмотрели друг другу в глаза. Чтобы высказать, что на душе, нужно время, а взгляд может сказать обо всём в одно мгновение.

Колонна автомашин с нашими товарищами тронулась.

— До свидания, Гильфан! — крикнул мне Иван, привстав в кузове и махая мне фуражкой.

— До свидания, Иван! — только и успел я ответить.

Майора Терешкина и меня назначили в секретариат Военного совета, а майора Тимакова — в отдел военной разведки штаба. Мы хорошо знали о критическом положении на нашем участке фронта. Советские бойцы оказывали врагу отчаянное сопротивление. В каждой атаке фашисты теряли много живой силы и техники. Однако силы были неравные. Мы вынуждены были отступать и занимать новые оборонительные рубежи, отходили и снова окапывались. Но и у нас всё меньше оставалось машин, орудий, боеприпасов, в каждом бою мы теряли много наших товарищей.

4 июля в штаб поступил приказ — немедленно отправить в Москву всех выпускников военной академии. Но к этому времени враг обошёл нас с флангов, и мы оказались в окружении. Наша группа, которой предстояло пробиться сквозь вражеское кольцо, состояла из пятнадцати человек. Срочно провели партийное собрание. Майора Тимакова выбрали командиром группы, а меня — его заместителем. Это было нашим первым партийным собранием, проведённым в окружении. Мы решили с крупными соединениями врага в бой не ввязываться и как можно скорее пробираться к своим.

Продвигались по ночам. Шли по лесу, бежали от рощи к рощице, перебегали через дороги, переплывали речки. А днём отсиживались в не занятых врагом хуторках, деревнях. Прознав про нас, приходили крестьяне, показывали нам фашистские листовки и спрашивали:

— Правда ли это, братцы, что Красная Армия уже разгромлена?..

Всюду, где позволяла обстановка, мы проводили беседы среди крестьян. Старались объяснить людям причину нашего временного отступления.

Крестьяне нам давали на дорогу еды и желали скорейшего возвращения.

До реки Птичь мы добрались без потерь. Но как только стали готовиться к переправе через реку, майор Терешкин признался, что не умеет плавать.

Надеясь раздобыть лодку, Терешкин пошёл вдоль берега и вскоре скрылся в зарослях. Больше мы его не видели.

Только спустя несколько лет я узнал, что Терешкин наткнулся на засаду. Не желая навести преследователей на наш след, он стал уходить в глубь леса. Ему удалось скрыться. Но места были незнакомые, и он заблудился. Много дней скитался Терешкин по лесу, пока не набрёл на партизан полковника Гришина. Его, полуживого, принесли в штаб, выходили, и полковник Гришин оставил Терешкина в своём отряде.

Майор участвовал в разработке планов множества смелых партизанских операций, ходил на боевые задания. А осенью 1944 года он наконец встретился с нашими регулярными частями и получил под командование полк.

Но тогда мы прождали майора всю ночь. Утром отправились на поиски. Двое суток бродили по лесу. Тогда мы решили, что майор Терешкин погиб, и тяжело переживали эту потерю.

Снова возвратились к берегу, к тому месту, где заранее наметили переправиться через реку.

Километрах в тридцати западнее небольшого городишка Червень с нами приключилась интересная история. Помнится, наступило тихое тёплое утро. Кажется, это было 10 июля. Солнце поднималось всё выше, над влажной землёй курился туман. Давно проснулись птицы в лесу, свиристели на разные голоса. Мы шли всю ночь без передышки и теперь еле держались на ногах. Едва майор Тимаков объявил привал, все тут же повалились на траву. Костёр разжигать было опасно. Мы пожевали сухарей и залезли под густую разлапистую ель — решили часок-другой подремать.

Я вспомнил, как у озера Хасан сено косил, и всё вспомнилось мне так живо, будто вчера только происходило. Сколько же времени минуло с той поры? Целых три года… Наверно, Япония, союзница фашистской Германии, снова дожидается удобного момента, чтобы напасть на нашу страну. Да, там тоже нашим бойцам нынче приходится нелегко. Но нам потяжелее. Мы ощущаем то же самое, что люди, унесённые бурей в утлом судёнышке в открытое море. Нет связи с Большой землёй. Неизвестно, где сейчас проходит линия фронта. Уже не слышно стало даже канонады.

Внезапно послышался отдалённый гул самолётов. Он быстро приближался, нарастал. Наконец показалось множество точек, двигавшихся по небу. Свои! Родимые! Наши тяжёлые бомбардировщики, отбомбившись, возвращались на базу.

Вдруг из-за облаков вынырнула стая «мессершмиттов». Наши лётчики, видать, были начеку: встретили их огнём из крупнокалиберных пулемётов. Однако эти лёгкие манёвренные самолёты очень опасны для тяжёлых, неуклюжих бомбардировщиков. Поэтому эскадрилья бомбардировщиков никогда не идёт на задание без сопровождающих истребителей. Этих бомбардировщиков тоже сопровождал истребитель. Он бесстрашно вступил в схватку с фашистскими стервятниками, спутал их боевой строй, не дал атаковать с налёту наши бомбардировщики. Мелькает среди вражеской стаи, увёртывается, атакует. Семи вражеским стервятникам пришлось отклониться от курса и вступить в бой с нашим отважным соколом. Тем временем эскадрилья бомбардировщиков скрылась у горизонта.

Вдруг наш истребитель накренился и круто пошёл к земле. Из-под его крыла вырвался чёрный шлейф дыма. Всё пронзительнее, надсаднее становился вой падающего самолёта. И тут в небе появился белый, как облачко, купол парашюта. В ту же секунду оглушительный взрыв качнул землю. Мы уже не спускали глаз с лётчика, медленно приближающегося к земле. Он должен был опуститься примерно в километре от нас. Но за ним, должно быть, следили и враги. Вдруг раздался возглас майора Тимакова:

— К оружию!

Я и лейтенант Котляров, прихватив свои автоматы, побежали искать лётчика.

От маленькой деревушки, что чернела на краю соседнего леса, прямо через картофельное поле помчался в нашу сторону мотоцикл. Наверно, фрицы тоже заметили, где опустился парашютист. Мы с Котляровым прыгнули в воронку от снаряда, залегли. Фашистов на мотоцикле было трое: двое в сёдлах, один в коляске. Подпустив их метров на двадцать, мы выскочили из воронки и в упор открыли огонь из автоматов. Фашисты даже не успели схватиться за оружие. Мотоцикл вильнул в сторону и опрокинулся набок. Мы осмотрели его: он оказался целёхонек. Тела фашистов мы оттащили в кусты и забросали ветками. Затем вскочили на мотоцикл и помчались на нём, лавируя между деревьями и воронками, на поиски нашего лётчика. Первым его заметил Котляров. Он резко остановил мотоцикл, выключил мотор. Лётчик стоял, прислонясь к сосне. Одной рукой он держался за колено. В другой сжимал наган и в упор глядел на нас. Одежда на нём обгорела и ещё кое-где тлела. Комбинезон у колена окровавлен. Но лётчик приготовился к бою, ждёт, когда подойдём ближе.

— Эй, дружище, постой! Мы свои! — крикнул я ему.

— Кто такие? Из какой части? — спрашивает лётчик, недоверчиво разглядывая нас, и на всякий случай наводит в нашу сторону наган.

Нам пришлось остановиться на почтительном расстоянии от него и представиться. Оказалось, что старший лейтенант Павел Башкиров читал обо мне в газетах. И даже фотографию видел. Поэтому, как только я назвался, он меня тут же узнал. Иначе, кто знает, сколько времени отняло бы у нас объяснение с ним. Лётчик пристально вгляделся в меня, улыбнулся и спрятал наган в кобуру. Хромая, зашагал в нашу сторону. Мы заспешили ему навстречу. Я отдал старшему лейтенанту Башкирову трофейный автомат.

11 июля мы переправились через Березину. А 15 августа подошли к реке Сож. Спустя ещё неделю достигли шоссе Орша — Унеча. По широкой укатанной дороге сплошным потоком двигались фашистские механизированные части. Долго мы ждали, чтобы проскочить на ту сторону дороги. Но движущимся вражеским войскам не видно было конца. Тогда майор Тимаков послал меня и ещё трёх бойцов на разведку.

Не теряя из виду дороги, мы прошли лесом немалое расстояние.

Наткнулись на несколько хуторов. Но они были сожжены дотла, и мы не встретили в них ни души. Наконец невдалеке от шоссе мы увидели двух крестьян, уставших с дороги и присевших отдохнуть. Из разговора с ними выяснилось, что нам задерживаться здесь очень опасно. Оказывается, два дня назад в этом месте прошёл со своей кавалерийской бригадой генерал-майор Калмыков. Он, конечно, не пересекал шоссе украдкой, как это намеревались сделать мы. Он незаметно подтянул к шоссе орудия, пулемёты и неожиданно ударил по фашистам. Сотни гитлеровцев нашли здесь свою смерть. Много вражеской техники было побито. На несколько часов приостановилось движение немецких частей по этому шоссе. Затем выскочили из чащи кавалеристы и давай рубить направо и налево. В мгновение ока они скрылись в лесу, уже по ту сторону дороги. Однако мелкие подразделения, те, что замыкали фланги бригады, не все успели пробиться через цепь врагов. Многие наши бойцы остались по эту сторону шоссе. Рассеялись мелкими группами по лесу, чтобы стать неприметнее: двух-трёх человек любой куст укрыть может, в любой избе они приют найдут. А фашисты пошли по лесам с овчарками.

Пришлось вернуться к своей группе, доложить обстановку. Мы пришли к заключению, что отдаляться от дороги опаснее, чем прятаться вблизи неё: фашисты не подозревают, что после карательных операций, проведённых ими, кто-то рискнёт здесь оставаться. А главное, хоть и велик риск, мы всё же рассчитывали проскочить на ту сторону шоссе.

Мы выбрали наиболее удобное, на наш взгляд, место: низкорослый, но густой кустарник, подступающий к самой обочине. Притаились. В нескольких метрах от нас движутся на восток немецкие подразделения. Надсадно взвывают грузовики, битком набитые солдатами, лязгают гусеницами бронетранспортёры, танки.

Неподалёку от нас остановилась на привал какая-то часть. Солдаты наскоро соорудили нечто вроде палаток. Радисты что-то кричат в микрофоны, а в промежутках между связью потчуют солдат джазовой музыкой. Фрицы, наевшись и, видимо, выпив шнапса, загорланили песню.

Через несколько минут нам стало ясно, почему они выбрали для привала именно это место: здесь был родник, из которого вытекал небольшой ручей. Фрицы разделись и начали купаться. Гонялись друг за другом, брызгались водой, дурачились. Некоторые растянулись на траве, загорая под горячим солнцем.

Гляжу на них и с трудом удерживаюсь, чтобы не швырнуть гранату. И попробуй-ка не выйти из себя!

Мы на своей родной земле вынуждены таиться, а они ведут себя, как хозяева. Эх, вскочить бы сейчас и скосить их из автомата!

Майор Тимаков положил ладонь на мою руку, в которой я сжимал автомат. Наверно, по тому, как я напрягся, и по выражению лица он понял моё состояние.

Но и фашисты не такие уж лопухи. Они установили, направив в сторону леса, два крупнокалиберных пулемёта. А чуть поодаль расположилась миномётная батарея.

От походной кухни распространялся вкусный, щекочущий ноздри запах. А мы уже несколько дней не ели ничего горячего.

Вдруг ещё три автомашины с гитлеровцами, резко тормознув, остановились у края дороги, как раз напротив нас. Из них посыпались автоматчики. Развернулись в цепь и, беспрерывно стреляя, устремились в нашу сторону. Но пули летели поверх нас. Фашисты обстреливали лесную чащу. Мы заметили, что в той стороне, за деревьями, метнулось несколько фигур в одежде защитного цвета. Видно, к шоссе подбиралась группа наших бойцов, но её заметили каратели.

Каждому из нас тоже инстинкт подсказывал вскочить и бежать. Но майор Тимаков тихо, но властно приказал:

— Оставаться на месте! Приготовиться к бою!

Фашисты шли, с хрустом ломая кустарник. Они нас не видели, а мы их видели хорошо — в этом было наше преимущество.

На шоссе приостановилось движение. Видимо, фашисты не располагали точными сведениями, не знали, какие наши силы подтянулись к дороге, и не хотели рисковать. Нам нельзя было упускать такой благоприятный момент. Да и выхода у нас иного не было, кроме как принять бой. Если мы бросимся к лесу, они на таком расстоянии нас перестреляют, как зайцев.

Когда фашисты приблизились на каких-нибудь двадцать метров, майор махнул рукой. Четырнадцать гранат полетели в гущу гитлеровцев. Едва прогрохотали гранаты, мы, приподнявшись на колени, открыли огонь из автоматов. Фашисты опешили, кинулись в разные стороны.

— За мной! — крикнул Тимаков.

Не переставая стрелять, мы ринулись в образовавшуюся во вражеской цепи брешь. Пока гитлеровцы заметили, что нас всего несколько человек, и опомнились, мы уже были по другую сторону шоссе, нырнули в спасительную гущу леса. Мы бежали, стараясь не потерять друг друга из виду.

Фашисты не решились нас преследовать, а принялись посылать нам вдогонку мины. Они стреляли наугад, и взрывы раздавались где-то в стороне…

Наш отряд прошёл по оккупированной врагом территории несколько сот километров. Мы уничтожили более сотни фашистов, вывели из строя десятки автомашин и другой техники. А 28 августа неподалёку от Брянска, в деревне Столбы, наконец встретились со своими. Самолёт нас доставил в Москву.

Я получил назначение на Памир, где было тоже очень тревожно на границе. Неоднократно на горных перевалах происходили стычки наших пограничников с диверсантами. Были случаи угона колхозных отар, пасущихся на пограничных высокогорных пастбищах. Неожиданно появлявшиеся неизвестно откуда банды грабили кишлаки.

Пограничники обратились в Москву с просьбой прислать им опытного военного специалиста. Выбор в штабе погранвойск пал на меня.

Своей семьи я не застал в Москве. Мама, рассудив, что лучше жить хоть и в тесноте, но вместе, вызвала Маргариту с дочками к себе. Мне, конечно, не хотелось уезжать, не повидавшись с ними, и я попросил разрешения проведать своих родных и семью.

Дома погостил всего несколько дней. А из Казани дорога привела меня прямо на «крышу мира» — на Памир.

Прошло много напряжённых дней, бессонных ночей, прежде чем на границе воцарился покой и порядок. В течение четырёх месяцев, проведённых здесь, я старался по силе возможности передавать молодым пограничникам свой опыт. А затем, сочтя, что моя миссия окончена, написал в Москву рапорт и попросил отправить меня на фронт.

В 1942 году я прибыл в Сталинград. Вначале меня назначили командиром роты, потом дали батальон. Каждый из нас отдавал всё до последнего, чтобы выполнить полученный нами приказ: «Ни шагу назад!» Даже сейчас нелегко говорить о трудностях, выпавших тогда на нашу долю. Но, как говорят в народе, после тридцати дней поста наступает праздник. Так и наши дела вскоре пошли на лад.

25 января 1943 года наша 21-я армия с запада вступила в Сталинград и на Мамаевом кургане встретилась с соседней частью. Замкнулось кольцо вокруг 6-й немецкой армии. Советское командование предъявило фельдмаршалу Паулюсу ультиматум о безоговорочной капитуляции. Паулюс понимал, что иного выхода у него нет, и 31 января он вместе со своим штабом сдался нашим войскам. На полях дымились кладбища фашистских танков, превращённых в металлолом.

А на западе, в Белоруссии, происходили вот какие события.

В ночь на 23 июня 1944 года наши войска по всему Белорусскому фронту пошли в наступление. Это было началом полного освобождения Белоруссии и стремительного похода на Берлин.

Советское командование придавало особо важное значение укреплению тыла. Ведь даже один диверсант, орудующий в тылу, может причинить урон, равный по размерам действиям целой воинской части. А тут приходилось иметь дело не с одиночными диверсантами, а с сильными вражескими подразделениями, оставшимися в окружении. Их необходимо было разоружить, а если окажут сопротивление — уничтожить. Проведение такой операции требовало специальной подготовки и опыта. Исходя из этого, наш 157-й полк, состоявший преимущественно из пограничников, в том числе и мой батальон, оставили в Белоруссии.

Фронт быстро откатывался на запад. Всё приглушеннее доносились раскаты канонады, а потом и вовсе стали не слышны. Но ожесточённые кровавые схватки то тут, то там разгорались на уже освобождённой земле. Потрёпанные фашистские части изо всех сил старались пробиться к своим.

Большого труда и немалых потерь нам стоило разоружение корпуса генерала Фалькнерса. Со слов пленных нам было известно, что генерал остался в окружении вместе со штабом. Но недостатка в боеприпасах он, видно, не испытывал: стоило нам приблизиться к линии их обороны, фрицы открывали ураганный огонь из всех орудий, какими располагали. Корпусу Фалькнерса несколько раз удавалось прорываться сквозь наше кольцо, и он всё ближе продвигался к фронту. Были необходимы решительные меры. Каждый раз, предварительно обстреляв врага из «катюш», мы обращались к солдатам Фалькнерса по громкоговорителю: «Фронт удалился на сотни километров. Советские войска освободили Минск. Если хотите сохранить себе жизнь, сдавайтесь!..» Но упрямый генерал продолжал сопротивляться. Тогда мы стали ночными стремительными налётами отсекать по частям живую силу от его корпуса.

Наша армия продвинулась далеко вперёд, а мы всё топчемся на месте…

Вызвал я к себе разведчиков. Спрашиваю, нет ли среди них боевых ребят, добровольцев, которые смогут живым или мёртвым доставить генерала Фалькнерса. Короче говоря, выкрасть его.

Нашлись такие ребята. Отчаянные разведчики были в моём батальоне.

Мы разработали план, и самые опытные разведчики отправились за генералом. Вернее, они должны были только помешать ему уйти (как уже не раз случалось), когда мы пойдём в атаку.

Чтобы облегчить эту операцию, мы попросили командующего хорошенько обработать позиции немцев с воздуха. Аэродром располагался неподалёку от нас, около деревни Мир.

Незадолго до прибытия наших самолётов мы ещё раз обратились к немцам с предложением сдаться. Но никакого ответа не последовало.

Вскоре послышался рокот моторов, и низко над лесом показались наши «этажерки». Они обычно появлялись неожиданно, едва не задевая шасси макушек деревьев, и сбрасывали бомбы на опешивших врагов. С небольшой высоты им нетрудно было попадать в цель. Тем более что наши лётчики уже хорошо знали расположение огневых точек противника. Вот и на этот раз они обрушили свой бомбовый груз на миномётные батареи фрицев, разбили их дзоты. Во вражеском стане поднялся переполох.

Пользуясь суматохой, мы подобрались совсем близко к их переднему краю и притаились в густом ельнике. Самолёты сделали последний заход и унеслись на восток.

Не успели фрицы выскочить из полузасыпанных щелей, где прятались от бомбёжки, мы оказались в их окопах. Началась рукопашная схватка. Большинство врагов, отстреливаясь, стало отходить в гущу леса. Но многие стояли в окопах, высоко задрав руки и тараща на нас испуганные глаза.

Основные силы врагов всё-таки отошли и увели свою технику.

Едва бой затих, мои разведчики привели группу обезоруженных немецких офицеров, среди которых, заложив руки за спину и высокомерно глядя перед собой, шагал сам генерал.

Генерал сносно говорил по-русски. Мы обошлись без переводчика. Я развернул карту перед ним. Генерал намётанным глазом окинул карту, перевёл взгляд на меня. На его лице появилось выражение растерянности.

— Я предполагал, что фронт удалился всего на километров двадцать — тридцать… — пробормотал он и принялся мять дрожащими пальцами сигарету.

— Фронт отдалился более чем на двести — триста километров. Вы в обыкновенном «мешке», герр генерал. Мы не хотим лишнего кровопролития. Чем больше гибнет наших солдат, тем большую ненависть вы пробуждаете к себе…

— При настоящей ситуации я могу отвечать только за себя, — резко сказал генерал.

— Но если вас сколько-нибудь заботит судьба ваших солдат, вы можете ещё многое сделать, — возразил я. — Вспомните благоразумный поступок вашего коллеги Паулюса…

Помолчав, Фалькнерс хриплым голосом произнёс:

— Даже при желании помочь моим солдатам я сейчас бессилен что-либо сделать…

— Вы свободны, генерал, — сказал я. Заметив его растерянность, уточнил: — Временно свободны. Как вы понимаете, не будь я уверен, что мы встретимся вторично в аналогичных обстоятельствах, не отпустил бы вас. От вас самого зависит, в каком тоне мы тогда продолжим наш разговор. Ступайте.

Фалькнерс нерешительно зашагал прочь, временами беспокойно оглядываясь. Видно, боялся, как бы не выстрелили ему в спину. Вскоре он скрылся в лесу, на который начали опускаться сумерки.

Я объяснил товарищам, что, если генерал даже обманет, потеря невелика: всё равно его корпус обречён, а сам генерал снова будет в наших руках. Но если генерал трезво оценит ситуацию и сделает правильные выводы, то должен склонить свой корпус к капитуляции. Мы убережём сотни наших бойцов. Ведь на войне без риска всё равно не обойтись.

Сутки прошли. Вторые минули. Никаких вестей от Фалькнерса не поступает. Начал и я сомневаться в успехе этой затеи. Стало одолевать беспокойство: ведь предстоит перед командованием ответ держать. Грех на мне немалый — пойманного немецкого генерала отпустил!

На третьи сутки мы возобновили наступление. Но чувствуем, что сопротивление врага заметно ослабло. Целыми группами солдаты сдаются в плен. А генерала всё нет и нет. Внимательно присматриваюсь к каждому пленному. «Не переоделся ли Фалькнерс в солдатский мундир?» Не желает, видно, добровольно сдаваться. Но ничего, он не птица — не улетит.

Однако так мне и не довелось больше встретиться с генералом Фалькнерсом…

Со дня на день я ожидал вызова в штаб армии. Удивляюсь только, что очень уж долго не вызывают.

А спустя несколько дней я услышал удивительную историю.

В одном из воздушных боёв был повреждён наш «У-2». Лётчики вынуждены были посадить самолёт на широкой лесной просеке. Оба пилота выбрались из кабины и стали возиться с мотором, пытаясь его исправить. Вдруг их внимание привлёк треск сучьев в лесу, шелест опавшей листвы — будто брело по лесу заблудившееся стадо. Вдруг на поляну высыпала многочисленная группа вооружённых фашистов. Это произошло так неожиданно и быстро, что лётчики не успели спрятаться в укрытие. Выхватили наганы. Тут идущий впереди офицер высоко поднял палку, к концу которой был привязан белый носовой платок.

— Рус, не стреляйт! Мы есть сдавайс! — крикнул он.

— Стоять на месте! — звонким голосом приказал советский пилот и выстрелил для острастки в воздух. — Старший по чину, ко мне!

Подошёл генерал Фалькнерс. Он попросил считать их всех пленными и отвести к командиру, с которым на днях имел разговор.

— Хорошо, — сказали пилоты. — Сложите своё оружие вон на той поляне!

Пилоты были удивительно молоды, разговаривать почему-то они старались басом — видать, для солидности.

Пленные выполнили приказание. Пилоты вооружились их автоматами и сопроводили всю группу в нашу ближайшую воинскую часть.

Доложив командиру о происшедшем, пилоты сдали пленных солдат. Когда они, отойдя в сторону, устроились отдыхать и сняли шлемы, на их плечи упали волнистые волосы — у одного золотистые, у другого тёмные.

— Рус мадам! Рус мадам! — залопотали пленные, изумлённо переглядываясь.

Было чему удивляться. Им ещё не приходилось слышать о случае, когда кавалеров Железного креста сумели бы пленить молоденькие девушки.

Я тут же поехал в штаб полка, куда лётчицы сдали пленного генерала и его свиту. Там мне повторили слово в слово то, что я уже знал. Сказали, что женский авиационный полк, в котором служат эти девушки, находится поблизости.

Очень уж хотелось повидать этих смелых девушек, поблагодарить их: ведь они и меня здорово выручили. Кроме того, я был почему-то уверен, что повидаю там Рахилю. Но мне не повезло. Прибыв на место, я узнал, что полк перебазировался на другое место, ближе к фронту.

Мне рассказали, что Фалькнерса и группу сопровождавших его офицеров взяли в плен Ольга Санфирова и Магуба Сыртланова. Очень я тогда жалел, что не смог повидать их.