Фашистского аса за сбитые четыре самолета представили к награде, обещали ему в ближайшее время внеочередной отпуск, его портрет напечатали в газете, но с той памятной ночи в его душе поселился страх. Во время полетов ему казалось, что его высматривают горящие ненавистью глаза советских летчиков, которые ждут только удобного момента, чтобы расправиться с ним. Один из его приятелей выбросился из горящего самолета с парашютом, ветром отнесло его прямо в окопы малоземельцев — теперь русские наверняка знают номер его машины. Страх усилился, «победитель ночных ведьм», как окрестили его газетчики, чувствовал себя обреченным. Впрочем, это чувство испытывал не он один: огромные потери в воздушных боях, изумительная отвага и мастерство советских летчиков, потрясающая живучесть их новых машин, катастрофа на Курской дуге, необъяснимая, нечеловеческая стойкость малоземельцев — все это превратило многих вчерашних крикливых, компанейских забияк в настороженных, угрюмых одиночек.

Глаза мстителя, которые виделись ему в ночных кошмарах, он увидал наяву — советский истребитель летел ему навстречу, лоб в лоб. «Не сверну!» — решил Эрих Вайнер, но не выдержал, рванулся вверх, подставив брюхо «мессера» под снаряды и пуля. Последнее, что он увидел, — еще один «Ла-5», пикирующий на него…

Закончив полеты, мы направились в столовую и увидели там группу летчиков-истребителей из соседнего полка. С ними был незнакомый пожилой человек в штатской одежде. Летчики коротко рассказали нам, как они выследили ночного стервятника.

— Он пошел вниз, как комета, — сказал один из них, — взорвался над плавнями.

Мы поблагодарили летчиков, стали спрашивать, какие истребители лучше — немецкие, американские, английские или наши. Они как-то странно посмотрели на человека в штатском. Заинтригованные, мы тоже, как по команде, уставились на него.

— Что же, девушкам надо знать, — он оглядел нас серьезными, усталыми глазами. — Я из конструкторского бюро, специалист по истребителям. Попробую коротко ответить на ваши вопросы… Наши истребители встретились с «Мессершмиттами-109» впервые в испанском небе. Ястребки Поликарпова, который сконструировал и ваш замечательный «По-2», дрались с «мессерами» на равных, даже кое в чем превосходили их. Это в какой-то мере пошло нам во вред. Драматизм успеха. Мы не учли, что немецкие конструкторы сразу же стали устранять недостатки своих машин, выявленные в ходе боев. Задержка с созданием новых моделей истребителей, отвечающих самым высоким требованиям современной войны, дорого обошлась нам.

Мессершмитт — умный конструктор, убежденный фашист. В гитлеровскую партию вступил одним из первых. Его истребитель, длиннохвостый, такой неуклюжий на вид, очень прост, послушен в воздухе, умеет вертеться и доступен пилотам самой низкой квалификации.

Мы довольно быстро поняли свою ошибку. Перед конструкторами была поставлена задача — в короткие сроки создать истребители, превосходящие лучшие зарубежные машины. В 1940 году из десятка проектов было отобрано для серийного производства три. Победу в конкурсе несколько неожиданно одержали молодые конструкторы: Яковлев, Микоян с Гуревичем и Лавочкин с Горбуновым и Гудковым.

Истребитель «ЛаГГ-1» в серию не пошел, его создателям было предложено довести машину, увеличить дальность полета вдвое. Усовершенствованный истребитель «ЛаГГ-3» — четные номера, как вы, наверно, знаете, даются у нас бомбардировщикам, поэтому «ЛаГГ-2» не было — на испытаниях пролетел тысячу километров и пошел в серию.

Летом 1940 года немцы продали нам несколько своих боевых самолетов. Никаких секретов они, конечно, не открыли: эти машины уже участвовали в массовых боевых операциях. Хотели, по-видимому, убедить нас в своем миролюбии, хотя в это время их генеральный штаб уже разрабатывал план нападения на нашу страну, план «Барбаросса». Мы смогли убедиться — наши истребители ничуть не хуже, а кое в чем и лучше. Но «мессеры» были более доведенными. К началу войны «МиГов», «Яков», «ЛаГГов» у нас было еще очень мало. Мы успели обновить свои военно-воздушные силы менее чем на 20 процентов.

В чем превосходство наших истребителей? Главным образом в живучести. Приведу пример. В феврале 1942 года в воздушном бою под Сталинградом летчик Алексей Гринчик атаковал группу «мессеров». Одного сбил, второго подбил. Немцы стреляли по нему со всех сторон — попадания одно за другим, снаряд разорвался в моторе. Гринчик стал планировать. Фашисты расстреливали «ЛаГГ», как учебную мишень. Крылья и фюзеляж — как решето, из перебитых трубопроводов хлещет бензин, течет масло, фонарь кабины сорван, а самолет летит. Взбешенные гитлеровцы стреляли почти в упор. Один из них увлекся, оказался впереди «ЛаГГа», Гринчик чуть-чуть довернул машину и дал длинную очередь. «Мессершмитт» взорвался. «ЛаГГ» приземлился на своем аэродроме. Алексей Гринчик и сейчас летает.

От фронтовых летчиков, однако, поступало много нареканий. Лавочкин учел все пожелания и претензии летчиков, сконструировал новый отличный скоростной истребитель, но как внедрить его в производство, не снижая выпуска уже освоенных машин? Серия есть серия. Война — фронт требует тысячи самолетов. Если задерживается выпуск хотя бы одного самолета, об этом докладывают Верховному. Заменить даже одну гайку — огромная проблема. Надо учитывать и труд ремонтников, которые во фронтовых и прифронтовых условиях возрождают за считанные часы и минуты поврежденные самолеты.

Конструктор Лавочкин сумел, не меняя технологии, не снижая выпуска боевых машин, дать летчикам новый истребитель «Ла-5» — качественно новый, еще более живучий, чем его предшественник, И скорость «Ла-5» на 50 километров в час выше, чем у «мессера». Битву умов выиграли наши конструкторы. Как утверждают зарубежные газеты и журналы, Гитлеру пришлось испытать величайшее разочарование.

Надо еще учесть, что нам пришлось эвакуировать большое число авиационных заводов на восток. У каждого завода — около двухсот заводов-смежников. Тысячи эшелонов…

Превосходство наших истребителей над всеми зарубежными неоспоримо, и мы продолжаем совершенствовать их, постоянно поддерживаем связь с фронтовыми летчиками. Вот так обстоят дела. Есть у вас еще вопросы ко мне?

За вопросами бы дело не стало, но мы понимали, что у нашего гостя лишнего времени не бывает. За всех ответила Лейла:

— Нам все ясно. Спасибо.

Уже после войны я узнала, что трижды Герой Советского Союза Иван Кожедуб все свои шестьдесят два вражеских самолета сбил, летая на истребителях дважды Героя Социалистического Труда Семена Алексеевича Лавочкина. Одним из первых прославленный советский летчик на модернизированном «Ла-5» настиг и разнес в куски появившийся в 1944 году реактивный «мессер». Другой прославленный советский ас Александр Покрышкин, лично уничтоживший 59 немецких самолетов, в конце войны тоже летал на «Ла-5». Два воздушных богатыря истребили более 120 вражеских самолетов — смели с неба целую армаду!

Проводив гостей, мы вернулись в столовую. Настроение было приподнятое, девушки оживленно обменивались репликами:

— Кошмарная работа у авиаконструкторов.

— Может быть, это был сам Лавочкин? На «ЛаГГи» нажимал.

— Весной в газетах была его фотография, вроде не похож.

— Значит, его зам.

— По живучести мы первые, это самое главное.

— Молодцы истребители, угробили того пирата, недолго радовался…

Позавтракать мы не успели — в открытое окно заглянула дежурная по аэродрому и крикнула:

— Воздушный бой!

Я всю жизнь восхищалась Летчиками-истребителями и не упускала ни одной возможности понаблюдать, как они на огромной скорости, с изумительным мастерством плетут свои немыслимые кружева в глубинах неба. Истребитель — летающее оружие, слитое с пилотом, у него нет вращающейся турели, как у бомбардировщика, пушки и пулеметы закреплены намертво и стреляют только вперед. Чтобы поразить врага, летчик должен прицеливаться в него всем самолетом. Удивительная легкость, с которой истребитель выписывает головокружительные фигуры, — кажущаяся, нервы пилота, все его жилы натянуты до предела. Воздушные бои были для нас не зрелищем, а высшей военной школой.

Обычно воздушные сражения происходили вдали от нашего аэродрома и на большой высоте, ничего толком разглядеть было нельзя даже в бинокль, но самолеты, преследуя друг друга, пролетают десятки километров, отдельные схватки мы наблюдали во всех подробностях.

Утро была тихое, ясное. Первое, что мы увидели, — окантованный огнем, чадящий немецкий бомбардировщик, с тоскливым воем и нарастающей скоростью несущийся вниз. Он скрылся за холмом, и к небу взметнулись пламя взрыва, дым, земля дрогнула. В ту же минуту раздалось наше дружное «Ура!» В саду с деревьев посыпались яблоки.

От «голубой линии» в наш тыл направлялись одиннадцать «Юнкерсов» — теперь их было десять — в сопровождении четырех «мессеров». Наших истребителей было шесть. Строй бомбардировщиков распался. Почти одновременно зачадили еще четыре «Юнкерса», остальные разлетались врассыпную, сбрасывая бомбы куда попало. Один из «мессеров» превратился в огненный шар, второй, кувыркаясь, падал, как нам показалось, прямо на наш аэродром.

Мы, как всегда, активно поддерживали наших летчиков, неистово хлопали в ладоши, кричали, давали советы, предупреждали об опасности.

— Цепляйся за хвост!

— Не сворачивай, жми!

— Долбани сверху!

— Так его!

— «Мессер» справа!..

Если бы наши соколы могли слышать нас, у немцев на Таманском полуострове не осталось бы ни одного самолета.

Задымил наш истребитель, вспыхнуло крыло. Мы замерли. Летчик пытался сбить пламя, резко, уверенно маневрировал, клочья огня отлетали прочь от самолета, казалось, еще усилие, и все будет в порядке, но огненные змейки упорно ползли к кабине.

— Прыгай! Прыгай! — отчаянно кричали мы, уверенные, что летчик нас слышит.

Его борьба с огнем продолжалась очень долго, секунд пятнадцать, пламя сбить не удалось, и он выбросился с парашютом. Белый купол опустился на вершину далекого кургана, мы снова задрали головы, но ни одного самолета уже не было видно.

Молча постояли мы у ямы, в которой догорали останки одного из поверженных «мессеров». Попинали обломки, бросили в яму несколько камней и пошли в столовую.

Но оказалось, воздушный бой еще не кончился. Из-за облака показались два истребителя: «мессер» и «Ла-5». Наш летчик висел на хвосте у немца и находился чуть выше — идеальная позиция для атаки. Мы ждали, что вот-вот грянет очередь, и конец еще одному стервятнику. Но советский летчик не торопился. Ожиданию, сказалось, не будет конца, девушки не выдержали, заговорили разом:

— Хочет в упор, наверняка.

— Может, идет на таран?

— Точно!

Мы замерли. Таран нам видеть еще не приходилось. И вдруг — та-та-та… — раздалась короткая очередь. Пули прошли над самой кабиной фашистского истребителя.

— Промазал…

— Чуть бы пониже.

— Наверно, ранен, кровь заливает глаза, потому и промахнулся…

Я готова была поверить этому, но «Ла-5» прибавил скорость, обошел «мессера» справа, сделал боевой разворот — на 180 градусов с набором высоты — и снова оказался позади и выше вражеского самолета. Маневр был выполнен безупречно — не похоже, что летчик ранен.

— Он прижимает «мессера» к земле, — предположила я. — Хочет посадить на наш аэродром.

Девушки дружно поддержали меня:

— Правильно, Магуба. Правильно!

— Указал дорогу и снова сел на хвост!

— У немца кончился боекомплект, но вдруг он сам пойдет на таран?

— Не пойдет, фашисты таран не применяют, кишка тонка…

Еще одна короткая очередь — на этот раз пули прошли справа от «мессера», он послушно отвернул влево и, снижаясь, направился прямо на нас.

С пистолетами в руках мы выстроились вдоль посадочной полосы.

Оба самолета приземлились с интервалом в несколько секунд. Из «Ла-5» выпрыгнул коренастый, смуглолицый летчик, кинулся к «мессеру», вскочил на крыло. Когда мы подбежали, к нашим ногам вывалился долговязый немец. Все это произошло очень быстро.

— Хенде хох! — хором крикнули девушки, направив на поверженного врага пистолеты.

Немец встал и, прижавшись спиной к фюзеляжу, медленно поднял руки.

— Рус-мадам… Рус-мадам… — залопотал он.

Кто-то из девушек язвительно заметил:

— Какой галантный.

Наш летчик уже успел обезоружить врага — бросил на траву «вальтер» и нож. Подойдя к пленному, сорвал с него планшет, ощупал карманы.

— Это Ахмет, — шепнула мне на ухо Лейла. Глаза ее сияли, щеки разрумянились.

«Вот он какой», — подумала я, разглядывая летчика. Суровое, скуластое лицо, огненно-карие глаза, между бровями — резкая складка, на лбу — капельки пота. На вид ему было лет двадцать пять. Повернувшись к нам, он сдернул с головы шлем, улыбнулся.

— Общий привет!.. Лейла?!

— Ахмет… здравствуй. Ты ранен?

Только теперь мы заметили, что с левого рукава летчика капает кровь.

— Пустяки. Не думал, что встречу тебя. Явился без подарка. Впрочем, вот, — он показал здоровой рукой на «Мессершмитт». — Дарю!

Лейла приложила руку к груди, слегка наклонила голову, улыбнулась.

— Я тебя провожу в медпункт, идем.

— Царапина, я даже не почувствовал, — в нем еще не остыл жар боя. — Где ваш командир? Надо сообщить в штаб…

— Она все видела, сообщит. Пошли.

Девушки наперебой поздравляли Ахмета с победой, давали шутливые советы Лейле:

— Не отказывайся от подарка, на «По-2» обменяем.

— Можно и не менять, перекрасим, освоим, в гости будем летать.

— В санаторий — туда и обратно.

— Почту возить.

— В хозяйстве пригодится…

Ахмет и Лейла ушли, мы снова обступили немецкого летчика. Он, видимо, понял, что расстреливать его мы не собираемся, стоял, заложив руки за спину, и с любопытством разглядывал нас.

Девушки оживленно заговорили:

— Что с ним делать?

— Женя, спроси у него, нравятся ли ему ведьмы.

— Отвоевался, гад летучий!

— Очухался, а когда нас увидел, душа в пятки ушла.

— Женя, ты что молчишь? Допрашивай!

Подошла Бершанская с двумя солдатами из батальона аэродромного обслуживания. Они увели пленного.

— Техникам осмотреть оба самолета, заправить, — распорядилась Евдокия Давыдовна. — Их скоро заберут. Накормите нашего сокола, скажите, что его ждут в штабе дивизии. Пленного тоже доставят туда. Этот «язык» очень кстати.

— Наш летчик ранен, — сказала я. — Рана, видимо, не опасная.

— Отправим на санитарном самолете. Это Ахмет Султанов, старший лейтенант, у него три ордена.

— Вы его знаете? — раздался удивленный голос.

— Нет, — улыбнулась Бершанская. — Я сообщила в штаб номер его машины, мне сказали, кто ее хозяин. Перед отлетом пусть зайдет ко мне…

Ахмету сделали перевязку, и мы наконец приступили к завтраку. Перед гостем поставили полную кружку сухого вина, он чокнулся с нами, но пить не стал. А мы выпили свою норму — по сто граммов. Крепче спать будем.

— Расскажи, как тебе удалось притащить сюда «мессера», — попросила Лейла.

Она сидела слева от Ахмета, спокойная, сдержанная, как всегда. Он тоже не проявлял своих чувств, даже как мне показалось, избегал смотреть на Лейлу. «Боится выдать себя, — подумала я. — Надо оставить их вдвоем».

— Я вел огонь по «Юнкерсу», — Ахмет оживился и, как все летчики, рассказывая, начал жестикулировать, видимо, рана дала себя знать, он поморщился и рассмеялся, — «Мессер» налетел сбоку, зацепил меня. Ушел вверх, — он очертил здоровой рукой в воздухе полукруг. — Я слежу за ним краем глаза. Вижу: атакует одного из наших, скалится, а огня нет — то ли отказало оружие, то ли кончился боезапас. Отвернул от меня и — деру. Я за ним. Догнал у самой линии фронта. Дал сверху короткую очередь, пули прошли у него перед носом. Начал вилять, я еще очередь, почти в упор, но мимо, с упреждением. Думаю: не поймет что к чему, третьей очередью продырявлю ему башку. Он понял, закатил шикарный разворот. Остальное вы видели.

Он поднялся, но Лейла снова усадила его.

— Доешь плов, выпьешь компот, тогда отпущу, — решительно заявила она. — Ты потерял много крови, девушки говорят, в кабине целая лужа.

— Подчиняюсь, — улыбнулся Ахмет и за две минуты управился с остатками завтрака. — Задание выполнено!

— Молодец.

— Служу Лейле Санфировой!..

Они вышли, а мы задержались в столовой. Самые любопытные прильнули к окнам. Я сидела за столом и слушала их репортаж:

— Пошли в сад…

— Дистанция два метра…

— Красивая пара!

— Просто созданы друг для друга.

— Глаза у него, как прожекторы, держись, Лейла!

Я рассмеялась и вышла на крыльцо. Следом за мной выпорхнули девушки. Ахмет и Лейла бродили по саду, он что-то говорил, взмахивая рукой, она, наклонив голову, слушала.

Сон не приходил. Вспомнились строки из письма Ахмета, которое Лейла получила несколько дней назад:

«У каждого человека должна быть своя звезда, звезда надежды. Представь, ты летишь одна в бездонной тьме, полной угроз. И вдруг в вышине, среди черных туч, вспыхивает звездочка. Она словно говорит: над тучами — чистое звездное небо, здесь я, твой верный, вечный друг. Лети сюда, ко мне, ничего не бойся. Тучи уйдут, а я останусь… Для меня такая звезда — ты, Лейла».

Она уже не рвала его писем. Даст прочитать, спросит, вроде, небрежно: «Что скажешь?» А глаза серьезные, полные каких-то тайных дум. Я отвечала коротко: хорошее письмо. И спрашивала сама: а ты что скажешь? В ответ она лишь улыбалась да пожимала плечами…

Только стала засыпать, пришла Лейла.

— Проводила? — сонным голосом спросила я.

— Проводила. Спи. Поеду с ним в Алупку. Ты одобряешь?

Я так и подскочила, сна как не бывало.

— Вы что, оба спятили?

— Тише, девочки спят, — Лейла тихонько рассмеялась, зашептала:

— Не сейчас, конечно, а когда освободим Крым. Он говорит, ждать недолго. В Алупке у него родители. Отец — партийный работник, мать учительница. Никаких известий. Оба, наверно, в подполье. Ну, если мне дадут отпуск, почему не съездить?

— Ты серьезно?

— Да как сказать… В Крыму немцы, отпуска может и не быть.

— Выйдешь за него замуж? — мне хотелось поставить точки над «и».

— Об этом я и не думаю, — беззаботно ответила Лейла.

— Но он-то думает!

— Пусть, — Лейла скользнула под одеяло. — Я ему сказала: будет возможность, побываю с ним в Алупке. Самолет подарил, неудобно было отклонять приглашение…

Лейла заснула раньше меня, а я, слушая ее ровное дыхание, никак не могла унять смутную душевную тревогу.