Вернулся я к жизни очень скоро, едва ли минул десяток секунд. Меня прижимало к грунту нечто грузное, смердящее, облепившее руки чем-то похожим то ли на перо, то ли на пух, то ли на волосы. Несколько мгновений ушли на то, что бы догадаться — я придавлен массивным, покрытым шерстью телом одной из тех прыгающих тварей, что видел незадолго перед тем, как потерять сознание.

Поджав ноги, я покрепче уперся ими в грунт и толкнул себя вверх, подобно тому, как домкрат толкает вверх груз. Туша подалась, причём её хозяин никаких телодвижений не сделал, из чего я заключил, что обезьян с заячьими ногами глубоко и бесповоротно мёртв. Через секунду я распрямился и, сбросив с себя волосатый груз, облегчённо вздохнул.

Вокруг стояла тишина. Или, может, я контужен?

— Ух, ты жив! — воскликнул Костяная Голова. — А я решил было, что Наташа тебя завалила! Всё, думаю, отбрехался наш придурок… ну, в смысле, атаман. Но если бы она не выстрелила, ты бы сейчас давал письменный отчёт о прожитой жизни в другом месте. Эт-то точно!

— Да ладно, подумаешь! — раздался в наушниках насмешливый голос Олы. — Чем старательнее мужчина изображает перед женщиной страдания, тем несерьёзнее его планы! Наташа, запиши на память! И никогда не верь страдающим мужчинам! Если он страдает — дай ему пинка в зубы, пусть страдает сильнее — это я тебе советую как жена со стажем.

Мозги мои, оглушённые выстрелом в упор и последовавшим падением, медленно возвращались в назначенное им природой место. В ушах немного гудело, покачивало из стороны в сторону — видать среднее ухо восприняло падение как разновидность нокаута! — но я находился в сознании, мог слышать, видеть и даже понимать юмор:

— Я, как хозяин своего слова и дела…

— Чёрт побери, атаман, звучит угрожающе!

— Так вот, я как хозяин своего слова и дела, хочу пообещать, что поцелую Наташу в маковку. — выдавил я из себя. — В благодарность за спасение.

— А может не надо такого самоотречения? — встревожился Головач. — Атаман, побереги себя. Может, не надо поцелуи направо-налево опрометчиво раздавать, а-а, как думаешь? Ведь тогда тебе надо будет и Хайри Маус поцеловать, и Сырожу Лазо! Они тоже тебя спасали…

Рядом со мной опускались разлетевшиеся в разные стороны члены группы, а где-то в сером небе застрекотали винты геликоптера.

— Шеф, вы тут без меня четырнадцать рыл завалили! Как с куста сняли, любо-дорого глядеть! — загундосил в наушниках голос Нильского Крокодила. — Расстреляли как на показных учениях! Всё стадо, вместе с детёнышами! Я не успел даже назад возвратиться, вы всё без меня сделали!

Я устало опустился на тушу поверженного Наташей геноцвала. Рыло мерзкой твари оказалось обезображено выстрелом в упор, чёрная кровь сильными толчками всё ещё вытекала из раны размером с мой кулак, стало быть, сердце хищника продолжало биться даже в теле, лишённом мозга. Прям лягушка какая-то, а не высшее млекопитающее!

Я услышал за спиной голос Ильицинского:

— Они преодолели за семь секунд более ста метров. Это феномен какой-то! Ведь тяжесть заметно больше земной, а они скачут, как резиновые мячики. Какие же у них кости и суставы!

— Теперь понятно, почему местные жители забились на скалы, — вторила ему Ола. — Эти же красавцы перепрыгнут через любой забор. Они очень подвижные, я даже не могла представить, чтобы столь крупное животное могло так шустро скакать.

В воздухе висел смердящий букет палёной шерсти и плоти. Ещё бы! Ольга Анатольевна встречала атакующих огнемётом! Впрочем, как говорят казаки, лучше вони копчёного врага может быть лишь смердение сожжённого живьём.

Наташа приблизилась ко мне, осторожно наклонилась, заглянув в лицо.

— Ты как себя чувствуешь? — осведомилась участливо.

— Собираюсь с силами, попробую жить дальше.

— Стало быть, всё в порядке! — бодро прокомментировала мой ответ Хайри Маус. — Как членики? Ручки? Ножки? Огуречик? Ничего не сломалось?

— Нет. Немного оглушён, но через минуту буду готов поскакать дальше, — заверил я. — До Бэлд Маунтайнз осталось всего ничего.

В скором времени мы продолжили движение. Нильский Крокодил держался всё время рядом, высматривая через мощный инфракрасный прицел возможного противника. Но за те четверть часа, что мы потратили на преодоление последних двух десятков километров, геноцвалы нам более не попались.

Когда мы достигли первых торчавших из почвы скал, тусклая Витта Прайонис окончательно закатилась за горизонт. Что ж, хорошо, что ночь не застала нас в пути! Теперь нам оставалось только отыскать место для привала и как следует отдохнуть.

Нильский Крокодил на геликоптере облетел округу, освещая прожектором окрестные скалы. Ему надлежало выбрать оптимальное место для нашей стоянки — достаточно большое для того, чтобы мы могли разместиться там вместе с геликоптером и достаточное возвышенное, чтобы нас не могли достать прыгучие красавцы с равнины. Мы с Наташей следили за тем, как метался по скалам яркий электрический луч прожектора и когда он выхватил из темноты православный осьмиконечный крест, установленный на одном из утёсов, синхронно воскликнули:

— Смотри!

Нильский Крокодил, превратно истолковав возглас как обращение к нему, буркнул в динамик:

— Да вижу я… Но только жилья там нет.

Он облетел скалу, на которой помещался христианский символ, внимательно осмотрелся окрест и наконец скомандовал:

— Давайте все сюда, тут никого нет.

В последний раз включив заплечные двигатели, мы поднялись наверх. Место оказалось довольно необычным. Скала словно бы состояла из двух довольно больших ступенек или платформ: та, что пониже возвышалась над равниной на тридцать с лишним метров и явно была недоступна для геноцвалов. На ней росли несколько деревьев, но при этом оставался довольно значительный кусок свободной площади, куда без всяких затруднений можно было посадить геликоптер. Верхняя платформа располагалась гораздо выше нижней и имела куда меньшую площадь. Растительности там не оказалось вовсе. На небольшом пятачке, втиснутый глубоко в расселину, стоял крепко сколоченный крест с двумя прямыми и одной косой поперечными перекладинами — в высшей странное изделие в странном месте.

Все мы примерно четверть часа осматривали скалу, пытаясь понять кто, когда и зачем поставил на этом месте православный символ, но ответов на свои вопросы так и не нашли. Дёрн вокруг деревьев на нижней платформе оказался выложен камнями наподобие газонов, что свидетельствовало о попытке неизвестного человека облагородить это место. Впрочем, ничего более обнаружить не удалось. Никаких следов постоянного пребывания здесь людей и их хозяйственной деятельности мы не нашли, как не нашли жилья загадочных жителей и тропы, по которой они могли бы попадать сюда.

Наконец, Сергей Нилов посадил геликоптер и мы расставили по краям нижней из площадок детекторы перемещений, призванные предупредить нас о любой попытке чужаков подняться на скалу. Сбросив с плеч «цурюпы», вся группа впервые за несколько последних часов получила возможность вытянуть ноги. Через несколько минут под кронами деревьев уже теплился мангал с ионной батареей и фыркал предохранительным клапаном пятилитровый термос с двухконтурным криогенным теплообменником. Появились пневматические лежаки. Вокруг небольшой рощицы на скале казаки поставили самовозводимые индивидуальные палатки. Сделанные из ткани с керамическим напылением, имевшей большую теплоёмкость, палатки эти выполняли роль своеобразных щитов, призванных скрыть нашу стоянку от тепловизионных приборов ночного видения. Мы не могли полностью исключать того, что по нашим следам уже идёт спецназ «цивилизаторов», а потому бдительность не следовало терять. В центре круга мы поставили неяркую голубую лампу, призванную заменить костёр; как известно, излучение настоящего открытого огня может наблюдаться из космоса даже через густой облачный покров, а потому в целях маскировки нам не следовало ни в коем случае разжигать костры.

Только теперь, на биваке, каждый почувствовал усталость, вызванную перипетиями последних часов.

— Плечи гудят, ноги — гудят, — вздохнула Хайри Маус, — а ведь ногами почти и не ходила.

— Вот тебе, дорогуша, один и двенадцать сотых «g», — отозвался Инквизитор, — Поначалу нагрузка не ощущается, но затем с ног валит чище пинты «укуса саламандры».

— Дело не просто в мышечной усталости. Главная причина утомления — накапливание и застой крови в нижних конечностях, — мудро заметила Ола, — ухудшается качество крови, понижается снабжение кислородом мозга. Подождите, на вторые сутки начнутся головные боли, всем придётся надеть электростимуляторы.

— Во время заключения мы обходились без них, — заметил Лазо.

— Будь проще, скажи, что их у вас просто не было, — заметила Хайри Маус и в присущей ей манере неожиданно отвесила китайцу затрещину. Чтоб не расслаблялся, значит.

Она откинулась спиною на лежак и подняла вверх ноги, очевидно, для того, чтобы вызвать отток крови.

— Что это ты делаешь, милая? — тут же заинтересовался Костяная Голова, рассматривая её бёдра и ягодицы с самого интересного ракурса.

— Дрессирую орган приседания. — вяло ответила она, не поддержав заигрывания. Видимо, действительно устала.

Извлечённые из багажа, по рукам пошли разноформатные банки и бутылки с зажигательными смесями. Кто-то выбрал мягкий «плач новобранца», кто-то — наоборот, остановил своё внимание на совершенно ядерном «дыроколе для мозга». Со всех сторон весело зазвякало и задорно забулькало, послышались первые вздохи, покашливания и всхлипы после особенно жадных глотков. Со стороны ионного мангала потянуло запахом разогреваемых вырезок кожоперов и банок с салатом-чесумойкой, благодаря чему настроение присутствующих делалось с каждой минутой всё более трапезным и благодушным. Ведь как известно, ничто не сближает столь органично и логично представителей всех полов и возрастов, как совместное поглощение пищевых и алкогольных продуктов в темное время суток на свежем воздухе.

— Мне перед десантированием сон приснился, — принялась рассказывать Хайри Маус, — будто иду я по заснеженной планете в шубе из хрящепёрого горностая, одетой почему-то на голое тело. Не знаю почему так: то ли одеться не успела, то ли, наоборот, раздеться… но это даже и не важно. Почему-то вокруг масса мужиков, но всё каких-то мелкотравчатых, типа Серёжи Лазо…

— Я не «мелкотравчатый», — обиделся Лазо, — просто у меня вся сила в корень ушла.

— Да ладно тебе про корень-то фантазировать, я ведь не о том, — отмахнулась Хайри Маус, продолжая потряхивать в воздухе поднятыми ногами. — И вот иду я по снегу, подхожу по очереди к каждому мужику и распахиваю шубу…

— Покажи, как ты это делала, — тут же оживился Нильский Крокодил, переставлявший банки на решётке мангала; он тут же оставил своё скучное занятие и оборотился к рассказчице.

— Дурак, у меня же нет шубы! А с бронежилетом не тот эффект. И в общем, все мужики, перед которыми я распахивала шубу, почему-то падали в обморок. Вот если есть среди вас специалисты по психологии сна, объясните мне: что подобное сновидение означает?

Казаки погрузили свои очи на дно стаканов и промолчали. Один лишь Ильицинский, известный всем строгостью нрава и взыскательностью этических требований, назидательно изрёк:

— Жаль, что ты свою шубу сегодня перед геноцвалами не распахнула. Вот тут бы мы и посмеялись!

— Картинка получилась бы достойной кисти «поляроида», — поддержала его зеленоглазая Наташа.

Я с удовольствием отметил про себя, что с каждым днём она всё более естественно входила в наш полусумасшедший коллектив; понимала нарочито-казарменные шутки моих друзей, адекватно на них отвечала и всё более походила на человека тридцатого столетия. Уж и не знаю почему, но при этой мысли мне почему-то стало спокойнее. Мне потребовалось две с половиной или даже три секунды, чтобы понять причину своей эмоциональной реакции, но когда я её понял, мне сделалось не по себе. Я постоянно готовился к смерти, я считал часы до того момента, когда сработает яд, введенный в моё тело, и подспудно думал о том, с кем Наташа останется после меня. Ведь она обязательно должна быть готова к тому моменту остаться без меня…

Когда по рукам пошли банки со снедью и рты присутствующих оказались заняты мясом и салатами, беседы сами собою пресеклись. Но после того, как с едой было покончено и приятная сытость вызвала не менее приятную истому, вновь потекли разговоры и разговорчики.

— Не слишком ли мы много пьём, господа казаки? — осведомился Сергей Лазо, затрагивая, того не подозревая, тему, всегда считавшуюся в казачьей среде наиболее провокационной.

— Ты можешь бросить прямо сейчас! — тут же отозвался стройноголосый хор моего куреня.

— Мы тебя в этом поддержим, — заверил я потомка китайцев. — С радостью станем пить твою долю.

— Не дождётесь! — поспешил успокоить нас Лазо. — Я совсем не в том смысле. Просто мне кажется, что похмелье и служба в армии — худшее, что может случиться в жизни мужчины. Правда армия дольше тянется…

— А как же тюрьма? — осведомился Инквизитор.

— Ну-у, тюрьма! — Сергей Лазо восхищённо улыбнулся. — Тюрьма может быть приравнена к университету. По крайней мере заочному и с углублённым изучением прикладных дисциплин.

Пока казаки предавались многоаспектному изучению поднятой проблемы, я оставил нашу группу и, надев на плечи «цурюпу», поднялся на верхнюю часть скалы, туда, где находился православный крест.

К этому моменту в атмосфере Даннеморы произошли некоторые изменения, вызванные, очевидно, понижением температуры после захода светила. Восходящие слои воздуха, разогретые тёплой поверхностью планеты, в результате конвекции разогнали облачный покров и я впервые увидел ясное небо. На чёрном небосводе настоящими виноградными кистями висели крупные звёздные скопления, на фоне которых этакими ноздреватыми головками сыра висели близкие естественные спутники — Левенворт и Валла-Валла. Они давали довольно много отражённого света, так что ночь с полным основанием можно было назвать светлой. Где-то там в вышине, в двухстах пятидесяти тысячах километрах над моей головой, на обращённой к Даннеморе стороне Левенворта, находился Павел Усольцев со своим кораблём, замаскированным голографическими бликами под скалу.

Благодаря хорошей освещённости, с того места, где я стоял, открывался замечательный вид на равнину, успешно преодолённую нами сегодня. Ветер доносил шум листвы в рощах, яркие незнакомые ароматы, загадочные ночные шорохи. Где-то вдалеке на равнине мерцали огоньки костров, не иначе, как разведённых стадами геноцвалов; Ху-Яобан говорил, вроде бы, что эти твари не боятся огня и умеют подолгу его поддерживать.

Я услышал хорошо знакомое негромкое фырканье «цурюпы» — это на вершину подле меня опустилась Наталья Тихомирова. Что тут сказать? этот довольно смелый с её стороны поступок можно было счесть приятным сюрпризом.

— Надеюсь, не помешала? — спросила она. — Принесла тебе недопитую ёмкость.

Она подала бутылку, оставленную мною внизу.

— Спасибо, — благодарность моя была вполне искренней. — Я патологический интроверт и от людей устаю, поэтому иногда ухожу из шумных компаний.

— И что ты делаешь, когда уходишь?

— Ну… смотрю на звёздное небо…

— А потом? — полюбопытствовала Наташа.

— Смазываю любимый пистолет. — сознался я.

— А затем?

— Затем второй…

— Хм, дальше спрашивать не буду, потому что пистолетов у тебя много. Мне разрешено здесь остаться? — на всякий случай уточнила девушка. — Я не помешаю смазывать пистолеты?

— Вообще-то ты непохожа на шумную компанию.

— Но на твой любимый пистолет я тоже не очень-то похожа. — резонно заметила Натс.

Мы помолчали. Стало как-то очень хорошо, по-домашнему спокойно. Я даже напрочь позабыл о том медленном яде, что сидел в моём теле, и который должен был убить меня через двенадцать условно-земных суток. Всё время я подспудно помнил о неуклонно приближавшемся часе смерти, а тут — позабыл.

— Здесь странное место, ты не находишь? — негромко спросила меня Наташа.

— Да, согласен. Крест сделан из брёвен, обтёсанных лазерным резаком. Все перекладины соединены без единого гвоздя, посажены «на шип». С умом сделано, с толком. Не могу понять кем и с какой целью. Возможно, это поклонный крест; такие иногда у нас ставят у дорог. Но какая дорога может быть здесь, на планете-тюрьме, в нехоженой части едва населённого континента?

— Ты не думаешь, что это могила?

— Где именно? В скале? — в свою очередь спросил я. — Тут нет места для могилы.

Мы примолкли на минуту. Я пил «плач новобранца», Наташа стояла подле, придерживаясь рукой за крест. Запрокинув голову, она рассматривала звёздное небо.

— Мне иногда кажется, что я схожу с ума. Такого просто не может быть! Я говорю о том, что происходит со мною. — пояснила Натс. — Где я нахожусь… Боже мой! что я вижу? За миллиарды световых лет от Земли я стою на планете и даже не знаю, в какой стороне мой дом.

— Гм-м, я тоже не знаю в какой стороне твой дом, — простодушно брякнул я.

М-да, неудачная, конечно, вышла фраза, совсем даже не лиричная. Хотя настроение моё было вполне лирическое (и отчасти даже озорное) никаких таких возвышенных мыслей, соответствующих минуте, в голове не рождалось. Вообще-то хотелось обнять Наташу и запустить руку куда поглубже (такое иногда хочется даже в семьдесят два года), но некое чувство подсказывало мне, что подобная поспешность может оказаться опрометчивой. Наверное, это чувство называется «жизненным опытом»… А может, малодушием?

— Ты на меня не разозлился из-за сегодняшнего выстрела в упор? — спросила Наташа после некоторой паузы. — Я очень испугалась того, что случайно могла убить тебя.

— Нет, ну что ты! — с присущим мне мужеством ответил я. — Напротив, мне хочется сказать тебе «спасибо»: ты моя спасительница! Я тебе очень благодарен.

— Гм-м, благодарность принимается, — Наташа смотрела на меня ободряюще и ласково.

Тут я понял, что мне надлежит сделать что-то энергичное: подвинуть планетарную ось, поднять из океанских глубин Атлантиду или даже две, вспомнить таблицу умножения, ну, а в случае невозможности всего этого хотя бы поцеловать девушку. Да, именно так! А затем запустить руку куда поглубже.

Я подался вперёд. Наташа не отстранилась. Я подался ещё. Что ж, я великодушно предоставил ей шанс остановить меня, но коли она им пренебрегла… Наклон головы и девичьи волосы, легко коснувшись лица, защекотали мою кожу. Губы пустились в самостоятельное путешествие, и уже через пару секунд я поймал ртом полураскрытые навстречу мягкие, нежные, тёплые губы девушки. Положив ладони в глубокие выемки аппетитной талии, я притянул Натс к себе и, впившись жадным поцелуем, заставил её громко застонать: «А-га-а»- выдохнула она. Ай да я! Экий! Могу!

— Она говорит «нога»! Вы стоите на её ноге! — раздался за моей спиной сухой резкий баритон. — С каких это пор казаки стали такими идиотами?

Я рывком крутанулся на месте, загородив спиною Натс, и выбросил перед собою руки. Из ложементов на предплечьях в ладони прыгнули пистолеты: в правую — «чекумаша», а в левую — вторая.

Передо мною на краю скалы стоял высокий худой седобородый старик с длинной палкой в руках. В голубом свете двух лун Даннеморы я хорошо мог видеть неприязненный взор, каким незнакомец оглядывал меня с головы до ног. Результатом осмотра он остался, видимо, недоволен, потому что со вздохом проговорил:

— Ты то ли сексуальный маньяк, то ли просто клоун! Выбрать можешь сам. Надо либо по ногам топтаться, но тогда не лезть с поцелуями, либо целовать, но тогда культи свои не раскорячивать. Такая славная девчонка не заслуживает подобного придурка!

— Заткнись, мать твою! — рявкнул я. — Ведь дырок-то в тебе счас понаделаю, как в любимой невесте! Ты кто такой?

— Моё имя знает вся Донская Степь! Я — дед Мазай-Банзай!

Деда Мазая-Банзая в Донской Степи действительно знали все. Имя этого сечевого атамана, руководившего целой группой куреней, гремело по всей обжитой Вселенной несколько десятилетий. За время своей многотрудной работы на ответственном посту Мазай-Банзай навтыкал множество фитилей всем врагам донского казачества — от спецслужб «цивилизаторов» до «диких» и «не диких» пиратов. Сечь его, известная под позывным «Кыш мышь!», в разное время собирала от четырёх до девяти куреней и в свои лучшие дни насчитывала до пятидесяти звездолётов. С такой силой Мазай-Банзай позволял себе многое — обкладывал данью планеты с многомиллионным населением, громил целые межзвёздные инкассаторские караваны и брал в заложники президентов вместе с их столицами.

Согласно официальной казачьей историографии, дед Мазай-Банзай погиб четырнадцать лет назад на планете Дисномия. Обстоятельства случившегося были в высшей степени драматичны. Сечь Мазая-Банзая тогда состояла из почти сорока вооружённых кораблей межзвёздного класса; с нею он высадился на планетке, чьё правительство систематически предпринимало враждебные действия против казаков. Предполагалось, что после проведения акции устрашения и казни диктаторов, захвативших власть на Дисномии, сечь вернётся в Донскую Степь без обложения данью местного населения. Аборигены и так страдали от своих правителей-идиотов, а потому их дополнительное наказание было Совет Атаманов счёл нецелесообразным. По этой же причине казаки отказались и от планетарной бомбардировки, рассудив, что не следует убивать невиновных. Что и говорить, гуманность во все времена являлась отличительной чертой казацкого менталитета!

Однако, на Дисномии сече Мазая-Банзая была подготовлена ловушка. Тамошние диктаторы, то того настроенные резко враждебно в отношении Земной Цивилизационной Лиги, вступили в сговор с «цивилизаторами», и пригласили для защиты планеты целую эскадру так называемой Первой Линии Военного Межзвёздного Флота. Поэтому едва только казаки выбросили десант на Дисномию, в системе появились тяжёлые крейсера «цивилизаторов» с группой поддержки чуть ли не в сотню мелких кораблей. Мазаю-Банзаю пришлось вступить в переговоры с противником и остаться на Дисномии в качестве заложника — только так он смог выторговать право своим казакам покинуть звёздные систему без боя, который грозил закончиться для них большим разгромом.

Никто и никогда не слыхал более о Мазае-Банзае… И вот теперь этот живой реликт стоял передо мной в таком месте, где я менее всего ожидал его видеть.

— Здравствуйте, дедушка, — только и сказал я. Пистолеты, разумеется, опустил, негоже всё-таки наказному атаману тыкать стволами в лицо атаману сечевому!

— Ты кто такой, болезный? — спросил меня седовласый старец.

— Наказаной атаман куреня Че Гевара-Самовара. — представился я. — Оперативно-учётный псевдоним: Иван Разорвирубаха.

— Перекрестись! — тут же велел недоверчивый дед; увидев, что я перекрестился по-православному, как будто озадачился и тут же потребовал. — А ну прочти наш «Символ Веры»!

— Верую в единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рождённого прежде всех век… — начал было я, но собеседник взмахом руки остановил мой порыв, дескать, ладно, верю!

— А сколь годков твоему куреню? — полюбопытствовал дед Мазай-Банзай.

— Да уж четвёртый год летаем.

— Молодой исчо, — вздохнул дед. — И названия-то дурацкие… «Че Гевара-Самовара» — это в честь Сашки, что ли?

— Так точно. В память Александра Огюстовича Че Гевара-Самовара.

Дед строго смотрел на меня.

— Сашка дур-р-рак был редкостный! — сказал он после некоторой паузы. — За что и поплатился! Плохое вы название для куреня выбрали. А сюда для чего притащились? Меня, что ли, спасать?

— Никак нет, господин сечевой атаман. — признался я и добавил от души. — На вас уже давным-давно все наплевали и забыли, дескать, сдох Мазай, ну и сдох!

Ответ мой старику не понравился. Ну да ничего, я ведь не девочка, что б ему нравиться, правда?

— По-о-нятно… — только и сказал он в ответ.

— Мы ищем дятла одного, — продолжил я, — возможно, вы слышали о нём. Некто Циклопис Хренакис, бригадир «колумбариев». Должен был появиться на Даннеморе с месяц назад.

— Впервые слышу эти имя и фамилию, — задумчиво пробормотал дед. — Я вообще-то людей уже давненько не видывал. Думаю с год, если по здешнему календарю мерить.

Тут в воздухе раздалось фырканье «цурюп» и рядом с нами стали опускаться члены моего куреня. Очевидно, их привлекли звуки нашего разговора. Казаки озадаченно смотрели на седовласого незнакомца, видимо, не зная что и подумать.

— Познакомьтесь, братцы, — провозгласил я. — Перед вами живая легенда рок-, фолк- и кантри-мьюзик, солист легендарной группы «дед Мазай и зайцы», а ныне сечевой атаман Войска Донского Мазай-Банзай. Собственной, блин, персоной. Кто-нибудь прихватил флакон «дырокола для мозга»? Надо дедушку угостить!

Казаки обнажили головы, а Нильский Крокодил почтительно подал атаману ёмкость с тонизирующим алкогольным напитком.

— Помнит, стало быть, молодёжь ветеранов! — удовлетворённо проговорил дед Мазай-Банзай. — А кто скажет, как там братец мой старшОй поживает?

— Это которому титул присвоили «граф Крыжопольский и Саламандрский»? — уточнил Батюшка, он же Евгений Ильицинский. — Ваш брательник очень настаивал, чтобы ему титул такой дали. Ну, Совет Атаманов и постановил, в конце-концов, присвоить ему перед строем такой титул. Ему и присвоили.

— И что же?

— А он потом принялся на заседаниях Совета Атаманов целлулоид грызть. Достаёт расчёску и грызёт. У него отнимают расчёску — он начинает полиэтилен жрать, пакеты всякие там, презервативы… У него всё отнимают, а он всё равно найдёт где-нибудь в ведре мусорном пластмасску и давай зубы точить. Народ ломал голову, ломал: что такое с графом сделалось? Но главная беда приключилась с ним на предвыборном сходе три года назад, когда голосовали за кандидатов на вакантные места в Совете Лоцманов. Мазай-старший во время своей предвыборной речи взял руку кусок мыла и не с того ни с сего брякнул в зал: «Господа народ, коли не оправдаю ваших надежд, то сожру этот кусок у вас на глазах!» Как он это сказал, народ моментально затих, понял, что сделано серьёзное предвыборное обещание. Дед Мазай сам, похоже, испугался сказанного, примолк на время, а потом вдруг давай этот кусок грызть. Наверное, впрок решил съесть, почувствовал, что надежд оправдать не сможет… Народ в зале с кресел попадал, уж извините за натурализм, кто смеялся, а кто — блевал. Потом этот инцидент стали разбирать на Совете Атаманов и сообразили: у Мазая-старшего ведь пулевое ранение во всю башку, девяносто процентов мозга ампутировано! Ну, его из Совета Атаманов и исключили… Направили в Совет Ветеранов, они все там зубные имплантанты на расчёсках тренируют и мыло на ланч едят!

— Поня-я-ятно, — протянул старик, — так оно обычно и бывает: попадёшь на нары, а брательник пойдёт тут же в разнос… Я, конечно не жалуюсь, а всё равно противно. А что с племянником моим?

— Я с ним учился, — отозвался Константин Головач, — в школе прикладного даунизма.

— А ты кто такой?

— Оперативно-учётный псевдоним «Костяная Голова», мобилизационным предписанием прикомандирован к куреню Че Гевара-Самовара. А вообще я поэт, бард. Работаю в жанре острой информационно-аналитической и гипоаллергенной песни. Мною написаны три баллады, из них публично исполнены две. С полным провалом, правда. А с вашим племянником — Эрнестом Мазаем-младшим я учился в одном классе. На одном из уроков астрофизики его вызвали отвечать домашнее задание. Как сейчас помню тему: особенности спектров циановых звёзд. Эрнест заданного материала не знал. И учитель пристрелил его на месте, башку снёс прямо возле доски. Завалил дурака нахрен. В смысле насмерть.

— Да что ты говоришь?! — поразился дед Мазай-Банзай.

— Правда-правда, всё так и было. Последующая аутопсия подтвердила официальный вывод служебного расследования: смерть в результате школьной неуспеваемости. С тех пор астрофизика стала моим любимым уроком. А спектральные особенности циановых звёзд я вспоминаю всякий раз перед тем, как сделать непристойное предложение женщине.

— Ладно-ладно, юноша, не комплексуйте! — ободряюще улыбнулся дед Мазай-Банзай. — И делая женщине непристойное предложение всегда помните о том, что она может согласиться! Как показывает житейский опыт, очень часто сие оказывается худшим из всех возможных зол…

Повисла пауза. Я спохватился, ведь мы находились в гостях у сечевого атамана и даже не пригласили его к нашему очагу.

— Господин Мазай-Банзай, прошу вас к нашему голубому огоньку… в смысле не то, чтобы к огоньку, а в смысле к голубому… но в смысле не к голубому как «голубому», а голубому потому что голубого цвета… — я немного запутался, но был уверен, что окружающие тоже пьяны, а потому поймут меня правильно, — Откушаем чмыхадорских анчоусов, вырезку кожоперов, нальём наливку, разольём разливку, выпьем выпивку…

Уже через минуту мы сидели перед нашей весёлой синей лампой и благообразный старец выуживал гарпуном из поданной ему банки добрые куски кожоперского филе. Пережёвывание пищи мешало ему разговаривать, но он всё же сумел рассказать нам историю своего заточения на Даннемору и то, когда, почему и для чего оказался на этой скале. Как нетрудно догадаться, крест на её вершине установил именно дед Мазай, использовав для обработки дерева резак, найденный в одной из сброшенных «цивилизаторами» на планету капсул. Скала служила его жилищем; атаман сумел вытесать в её недрах несколько помещений, входом в которые служили узкие и длинные щели, которые он специально не расширял, дабы посторонние не смогли догадаться, об их назначении. Что ж, ловкость старика себя оправдала, мы действительно не смогли обнаружить его ловко замаскированное жилище.

— Хотите, господин сечевой атаман, мы заберём вас отсюда? — спросил его я. — У нас в геликоптере есть свободное место, так что вы полетите с комфортом.

К моему удивлению дед Мазай-Банзай отказался:

— Зачем мне куда-то на старость лет трогаться? Здесь далеко не худшее место во вселенной. Главное, ведь — отыскать жизненную гармонию. Люди думают, что гармония зависит от количества денег на счёте и типа звёздолёта, на котором они летают. И не понимают той простой истины, что всё великое проявляется в мелочах. И гармония на самом деле не вовне нас, а в внутри.

— Вы нашли здесь свою гармонию? Среди пасущихся геноцвалов, под низкими серыми тучами неприветливого мира?

— Трудно поверить, правда? — спросил в свою очередь дед. — Здесь комфортный климат, по крайней мере в экваториальной зоне планеты. Еды — завались: спустись на равнину и ешь всё подряд. Нет паразитов — пауков всяких, змей, вшей, блох. Да, пасутся эти ублюдки геноцвалы, да только я считаю, что коли Бог не попустит, волос с моей головы не упадёт! А потому геноцвалов я не боялся и бояться не собираюсь.

— Ну, а как же друзья, единомышленники… Вы не хотите повидаться с теми самыми казаками, которых спасли на Дисномии?

Дед задумался.

— Повидаться было бы, конечно, интересно. Распить пару флаконов «укуса болиголова», в зубы навернуть кой-кому… По старой памяти, так сказать, не со зла даже. Были там у меня умники, которым бы я счас ох и отоварил бы по репе! А с другой стороны я уже нелюдимым сычом сделался, подобрел как-то душой, размяк, что ли. Людей не вижу и слова даже забываю, а знаете как это хорошо! Вот только молитвы постоянно повторяю. Сие очень душеспасительно. Мне ведь уже, почитай, сто девять годков, а возраст всё же не пионерский.

— Да какие ваши годы, господин сечевой атаман! — воскликнул Инквизитор. — Вы ещё отцом будете! У нас в Донской степи такие гендерно-реконструктивные хирурги работают, ух! У вас ещё лет тридцать активной жизни впереди, не меньше!

— А давайте сделаем так, — предложил я, — вы с категорическим отказом не спешите. Мы как закончим тут свои дела-делишки, вернёмся к вам и вы присоединитесь к нашей компании, ежели пожелаете.

Такое решение оказалось воистину соломоновым и устроило всех. Дед Мазай от выпивки повеселел, усевшись подле Наташеньки, принялся толкать её локтями в бока и рассказывать о донжуанских похождениях времён своей молодости. По самым скромным оценкам, речь шла о событиях восьмидесятилетней давности, когда меня ещё даже в проекте не существовало.

— У нас ведь как было, — рассказывал Мазай-Банзай. — Ежели мужчина делает избраннице предложение без смокинга с бабочкой, то всей родне невесты становится ясно, что высокие педагогические цели не достигнуты и над телом жениха ещё предстоит большая работа. Когда я пришёл своей Глафире делать предложение, то разговор её отца со мною оказался очень коротким. Эх-ма! Били намного дольше…

— Вы, дедушка Мазай, стало быть без смокинга и бабочки явились предложение делать? — искренне заинтересовалась Наташа.

— Почему же это? И в смокинге, и с бабочкой. Только Глафира от меня беременная ходила. На восьмом месяце. Я её «зарядил» и улетел… ну, на войну там, или на спецоперацию куда… не помню уже. Короче, смылся. А вернулся, пошёл делать предложение. Ну, вот там-то меня и отрихтовали. Пришлось идти к врачу. Речь не о проктологе, попрошу без инсинуаций!

В общем, дед Мазай-Банзай нас веселил. Народ постепенно отключался, засыпая. Первыми отчалили в страну похмельных грёз Хайри Маус и Сергей Лазо, за ними последовала Наташа, измученная переживаниями сегодняшнего дня. Казаки держались дольше, но и их со временем стала косить усталость.

Я засиделся перед синей лампой дольше всех. Собственно, мне и по статусу было положено составлять компанию сечевому атаману. Когда же, наконец, измученный нашим гостеприимством дед отправился в свою нору спать, я неожиданно для самого себя спросил его:

— Скажите, господин атаман, а место под названием Партаглионе вам часом не знакомо? Может, слышали вы о нём когда-то или встречали кого-то, кто там бывал… А то я смотрел в звёздной лоции: нет такого названия!

— Партаглионе, говоришь? — хитро покосившись на меня, переспросил Мазай-Банзай. — Нет, что такое «Партаглионе» я не знаю.

И выдержав эффектную паузу, добавил:

— Зато я знаю, что такое Бартаглион. И сдаётся мне, что именно о нём-то ты меня и спрашиваешь…