Как трогательна весна в Петербурге! После нескончаемо длинных холодов, до предела укороченных зимних дней, когда в 3 часа дня на северный город уже падают мрачные сумерки, после огромной череды серых уныло-бескрасочных картинок наконец проглядывает солнце, которое наполняет радостным светом город, золотыми брызгами оживляет окна зданий и оказывается в силах моментально расшевелить неслышных до тех пор воробьев. Мартовские метели остались позади, влажный ветер с залива уже который день нес будоражащие флюиды возрождающейся жизни. Природа откликалась на это первой травой на газонах, набухшими почками на ветвях деревьев и кустов и истошными воплями котов на чердаках и в подвалах двора, куда выходили окна маленькой квартирки Алексея Ивановича.
Завтракая, он вспоминал прелести прошедшей ночи — как долго не мог уснуть из-за истеричной кошачьей свадьбы, ворочался с боку на бок и зарывался в подушку то одним ухом, то другим. Он думал, что надлежит послать дворника разогнать хвостатых горлопанов, но не находил в себе сил подняться с кровати. В конце-концов, кто-то из жильцов дома преодолел притяжение перин и выгнал дворника из его дворницкой под лестницей. Афанасий, ветеран Крымской войны, утверждавший в подпитии, что «лично замыкал гальваническую цепь минной позиции к югу от батареи Литке», в третьем часу прошел по чердаку и провел весьма выразительную воспитательную беседу с котами, в ходе которой самым мягким прозвучавшим словосочетанием было «передушу, паскудников». От прошедшей ночи у Шумилова осталось легкое ощущение слабости в ногах, которое всегда возникало от недосыпа.
Потом мысли его скользнули к делам службы, к Николаю Прознанскому, который уже никогда не порадуется солнцу и весне. Что же произошло с тобой, приятель? Кто же это тебя так невзлюбил?… В который раз Шумилов принялся перебирать в памяти события последних дней и мелькавшие в мозгу лица приятелей Николая, его родителей, домашней прислуги чередой прошли перед ним… Шумилов не без удивления отметил, что поведение практически каждого действующего лица это драмы, увы, небезупречно и рождает массу вопросов у любого непредубежденного исследователя. В самом деле, мать покойного пыталась спрятать пузырек с ядом и лишь вмешательство доктора Николаевского побудило ее вернуть этот важнейший вещдок на место. Сам доктор в нарушение всех правил провел анатомирование тела покойного в одном месте, а химическое исследование внутренних органов назначил в другом, причем, умудрился потерять печень при транспортировке. Отец покойного утверждал, будто сын имел по крайней мере двухлетнюю интимную связь с гувернанткой, однако, при этом господину полковнику и в голову не приходило вмешаться в эти отношения. Сам же умерший юноша рассказывал своим друзьям, будто его связь с француженкой началась менее года назад. Но никаких деталей интимных отношений при этом никому не сообщал. Возможно ли сие? Сколько шуток существует о любовницах-француженках, о французских поцелуях и французском насморке и неужели Прознанский не каламбурил на эти темы? Неужели 17-летний мальчишка, переспавший с красивой женщиной зрелых лет, не расскажет своим друзьям, таким же мальчишкам, о ее шелковых чулках, цвете корсета, родинках на интимных местах и специфических ласках? «Врёте вы все, господа», — неожиданно пробормотал Шумилов, напугав госпожу Раухвельд, завтракавшую с ним за одним столом.
Покончив с едой, он быстро собрался и устремился на службу. Шумилов поймал себя на мысли (впрочем, уже не в первый раз), что он, видимо, здорово напоминает недисциплинированного боевого коня, бросающегося в атаку при первых звуках эскадронного горна.
В здании прокуратуры несмотря на довольно ранний час было оживленно. Алексей Иванович достал из опечатанного шкафа успевшую обрасти документами папку дела о смерти Николая Прознанского. Следовало еще раз убедиться, не забыто ли чего, все ли протоколы и подписи свидетелей на месте. Перелистывая документы, Шумилов поймал себя на мысли, что деле до сих пор нет заключения судебных медиков о посмертном вскрытии тела Николая Прознанского. Постановление о возбуждении дела было выписано на основании результата судебно-химического исследования внутренних органов; акт, подготовленный химической лабораторией университета в деле присутствовал. А вот акт о проведении аутопсии в морге Медико-хирургической академии, в ходе которого было произведено изъятие внутренних органов, отсутствовал.
Было очевидно, что Шидловский совершенно упустил из виду то обстоятельство, что анатомическое и химическое исследования проводились как в разных местах, так и разными специалистами и оформляться результаты этих исследований должны были разными протоколами. Это было, конечно, очень скверно. Сейчас протокол осмотра трупа придется восстанавливать задним числом. Конечно, в Медико-хирургической академии работают компетентные специалисты и это учебное заведение было первым в России, где стали готовиться судебные медики, поэтому не было оснований сомневаться в компетентности их заключения, но все-таки… Шумилов испытал сильную и искреннюю досаду из-за допущенной оплошности.
За изучением дела его и застал Вадим Данилович. Одобрительно оглядев согбенную фигуру Шумилова, Шидловский спросил:
— Ну-с, что показала прислуга?
Алексей Иванович, подавив раздражение — уж больно некстати явился шеф! — ответил:
— Я допросил горничную, Матрену Яковлеву и няню младшей дочери Прознанских Алевтину Радионову. Они показали, что, якобы, слышали от самой Жюжеван о ее плотской связи с Николаем. Кроме того, Яковлева рассказала о рубашке Николая Прознанского, подол которой был запачкан семенем последнего и, дабы скрыть это обстоятельство, Николай подол оторвал на ее глазах. Вот протоколы.
— Та-ак. Оч-чень хорошо, — Шидловский выглядел на редкость довольным, таким его нечасто приходилось видеть, — Все, как и говорил полковник. А по-моему, дело у нас складывается, а, Алексей Иванович?
Шумилов мог бы возразить в ответ, что дело совсем даже не складывается, а расползается, как гнилая тряпка, и каждое новое свидетельство, закрепленное протоколом, противоречит предыдущему, но Шидловский вовсе не намерен был его слушать. Он, удовлетворенно улыбаясь, продолжал мудрствовать лукаво:
— Теперь вот что, надо устроить графологическую экспертизу анонимки, узнать, не Жюжеван ли ее писала. Займитесь подбором и приглашением экспертов. Вы знаете, как это надлежит сделать (Шумилов молча кивнул). В постановлении о назначении почерковедческой экспертизы укажите следующие вопросы: первый — сличение характера написания текста с контрольными образцами и, второй — сравнение стиля и лексических особенностей анонимки с контрольными образцами. Оформите постановление о назначении экспертизы и ко мне на подпись. Потом постановление отнесете в канцелярию и зарегистрируйте там (Шумилов продолжал молча кивать). Желательно экспертизу эту провести в ближайшее время, назначьте экспертам явку, скажем, на завтра в полдень. Я полагаю, Вам лично присутствовать при этом нет необходимости, что толку тратить день, наблюдая за нашими лукавыми экспертами, как они с 10-кратными лупами будут рассматривать документ. А Вы, Алексей Иванович, обратите все свое внимание на опросы друзей Николая Прознанского. Про анархистов-социалистов забывать не будем. А я сейчас отправляюсь на доклад к окружному прокурору.
«Я просто как Золушка должен крутиться», — с неожиданным даже для самого себя раздражением подумал Шумилов. Но внешне он никак этого не показал и лишь кратко спросил:
— Вадим Данилович, а что у нас будет в качестве контрольных образцов для работы графологов?
— Конечно же, записи и письма Жюжеван. Я завтра с утра заеду к Прознанским, заберу у них письма и записки гувернантки, у них таковые точно есть.
Шумилов тут так и крякнул. Он не предполагал, что маховик уже так запущен. Он был готов предложить экпертам для сличения почерков и многие другие документы, например, письмо Веры Пожалостиной, а также тетради с записями химических опытов Николая Прознанского. Очень интересным мог оказаться результат сличения текста анонимки с почерком матери покойного, а также его отца. Причем, каковым оказалось бы конечное заключение экспертов Шумилов даже боялся гадать: до такой степени результат был непредсказуем.
— Вадим Данилович, Вы это говорите серьезно? — спросил Шумилов.
— Разумеется, что Вас смущает?
— Но что у нас есть против Жюжеван?! Даже если — хотя я в это не верю! — но даже если она имела интимные отношения с мальчиком, в два раза ее младше, то каков был мотив его убийства?
— Ну-у, Алексей Иванович, — Шидловский артистично развел руками и состроил заговорщическую мину, — ну Вы-то, работник следствия, будьте реалистом!
И после этой загадочной фразы, так и не понятой Шумиловым, помощник окружного прокурора выскочил за дверь. Шумилов остался стоять на месте, пораженный как самим этим разговором, так и его неожиданной концовкой. В этот момент Алексей Иванович впервые испытал очень странное и неприятное чувство: ему показалось, что некие (притом, очень важные) события происходят без его участия и он остается в полном неведении о скрытых пружинах, влияющих на принятие его начальником решений по этому делу.
Шумилов потратил чуть больше часа на оформление назначения почерковедческой экспертизы и отбор двенадцати графологов из списка официально допущенных к такого рода исследованиям лиц. Восемь из двенадцати человек были опытными преподавателями чистописания и русской словесности в гимназиях города и филологического факультета университета, еще четверо работали в канцелярии Правительствующего Сената. Последние традиционно считались лучшими специалистами в Империи по почеркам и установлению авторства. Об экспертизах сенатских секретарей ходили легенды: рассказывали, что посмотрев один раз на анонимку эти люди могли спустя годы узнать руку автора, они, якобы, определяли по почерку не только пол, возраст и род занятий автора текста, но и его место проживания и даже учебное заведение, в котором аноним мог учиться.
Все эксперты-почерковеды получали за свои заключения доплату к жалованию. Результат экспертизы оформлялся в виде одного документа, текст которого вырабатывался в ходе совместного обсуждения всех участников экспертизы. Если кто-то из них оставался несогласным с мнением большинства, то свое суждение он оформлял в виде особого мнения, прилагавшегося к основному заключению.
Оформив двенадцать повесток, которыми эксперты вызывались в прокуратуру окружного суда к завтрашнему полдню, Шумилов передал их в канцелярию. Далее повестки попадали в руки судебных рассыльных, которые в течение нескольких часов должны были отыскать получателей и вручить им расписки под роспись. Система эта работала четко и сбоев практически не давала.
Покончив с формальностями, Алексей Иванович покинул прокуратуру и направился к Ивану Виневитинову, еще одному другу Николая Прознанского из списка Спешнева. Иван жил в небольшой холостяцкой квартире на Лиговском. Этот петербургский район во все времена почитался не очень престижным, имел высокую уличную преступность, но жажда Ивана избавиться от опеки строго отца была столь велика, что он предпочел жить здесь в одиночку, нежели делить с отцом фамильный особняк на Фонтанке.
Впрочем, как понял Шумилов попав в квартиру Ивана Виневитинова, одиночество это было весьма условно. Комнаты и прихожая хранили выразительные следы вчерашней дружеской попойки: на большом круглом столе, на буфете и даже на подоконниках стояли пустые бутылки из-под шампанского и коньяка, грязные тарелки и стаканы, валялись апельсиновые корки и витал неистребимый запах жженки. Видимо, вчерашняя пирушка удалась на славу, потому что Иван, невзирая на послеобеденный час, был все еще в домашнем халате, с помятым, несколько отекшим после сна лицом. Разговаривать ему с Шумиловым явно не хотелось, видимо, мысли были заняты другими совсем другими проблемами — как поправить здоровье, например. Однако отмахнуться от должностного лица в прокурорском мундире он не рискнул.
По большому счету, молодой человек в халате не сообщил Шумилову ничего нового. Все, что Алексей Иванович выудил у этого отечного отпрыска аристократического рода свелось к весьма кратким и конкретным тезисам: 1. Ни о какой радикальной группе, членом которой мог бы быть Николай Прознанский, Виневитинов не знал и никогда не слышал; 2. Круг интересов Н. Прознанского, как и всех членов его приятельского кружка, ограничивался вечеринками на квартирах, флиртом «с мещаночками», развлечениями с выездами в театры и ресторации, а также учебой в университете; 3. О связи Прознанского с гувернанткой Жюжеван Виневитинов слышал от самого Николая, который рассказал об этом за ужином в ресторане, но рассказу этому Иван не поверил, поскольку «такого мифомана, как покойный Николя, надо еще поискать»; 4. Роман с Верой Пожалостиной, закончившийся для Николая отставкой, действительно, имел место, но покойный по этому поводу не очень переживал, поскольку он, Иван Виневитинов, «открыл ему глаза на порочный нрав женщин и подставил дружеское плечо».
Дожидаясь, пока Шумилов оформит протокол допроса, Иван откровенно зевал, давая понять, что его нимало не волнует происходящее. Под конец Виневитинов многозначительно сообщил, что помимо филологического факультета университета посещает отделение восточных языков при Азиатском департаменте МИДа, где изучает фарси. Он произнес несколько фраз на этом языке, которые непривычному русскому слуху могли бы показаться обычной матерщиной, и по-видимому, остался чрезвычайно доволен своим остроумием.
Визиты к Штрому, Пожалостину и Федору Обруцкому также не внесли в дело ничего нового. Их показания совпадали даже в мелочах. В какой-то момент Шумилов заподозрил, что молодые люди успели сговориться и сейчас банально водят его за нос, отделываясь малозначащими рассказами. Но подумав хорошенько, Алексей Иванович решил все же, никто его обманывать не пытается: жизнь молодых людей на самом деле была таковой, как они ему рассказывали. Молодые люди не были обременены поиском денег, их не мучили болезни и немощи, все они были молоды, здоровы и красивы и им не приходилось задумываться о бренности всего этого. Потому жили просто и беззаботно. Можно ли было их в этом винить?
Единственным по-настоящему любопытным моментом явилось то, что Шумилов в доме Пожалостиных мельком увидел ту самую Веру, которая столь категорично отвергла внимание Николая Прознанского чуть более полутора месяцев назад. Это произошло как раз, когда он собирался уходить из дома Пожалостиных и уже стоял в пальто в прихожей. Внезапно входная дверь отворилась и вошли две барышни в кокетливых плетеных шляпках из соломки, заброшенных за плечи. Девиц сопровождала пожилая женщина со строгим лицом в объёмистом салопе. Ещё до того, как их представили друг другу, Алексей Иванович догадался, кто же именно из девушек был удостоен прозвища Царица Тамара. Действительно, чернобровой и черноглазой брюнетке Вере очень подходило это прозвище, хотя ничего грузинского в ее облике не было. Она была довольно высока, с горделивой посадкой головы, в её внешности и движениях чувствовались грация и благородство. Именно царица! В такую действительно можно было влюбиться и даже потерять голову.
Выйдя на улицу, Шумилов задумался над тем, куда следовало направиться дальше. Время в визитах пробежало быстро и в прокуратуру возвращаться уже не имело смысла. Наступал вечер. Шумилов направился домой, размышляя о том, как лучше следовало выстроить свои завтрашние разъезды по городу; без сомнения, следовало посетить Медико-хирургическую академию и напомнить тамошним врачам о необходимости подготовки и представления протокола осмотра тела Николая Прознанского.