Пасхальное воскресенье было одним из тех особенных дней в году, которые Алексей Иванович традиционно посвящал общению со своими петербургскими родственниками. Дядюшка его, Филиппа Андреевича, старший брат матери, был человек добродушный и хлебосольный, настоящий меломан, и дом его всегда был открыт для племянника. В годы ученичества Алеша проводил у Ремезовых почти каждое воскресенье, очень подружился с тремя своими кузинами, которые сочли своим долгом опекать родственника из провинции и «образовывать» его. Следовало признать, что столичная родня приняла своего деревенского родственника по-доброму и безо всякого снобизма, за что Шумилов был по-настоящему ей благодарен.

Сейчас в родительском доме оставалась только младшая, Полина. Старшие же, Елена и Нина, были благополучно выданы замуж. Елена жила с мужем в Москве, а Нина приезжала с визитами к родителям, почитай, каждый день, поскольку жила на соседней улице. Настоящей душой этого теплого дома была тетушка, Анна Тимофеевна. Было удивительно, как эта маленькая женщина с тихим голосом умудрялась руководить грозным Филиппом Андреевичем, да так, что он принимал это руководство безропотно и даже с явным удовольствием. Тетушка любила Алешу и всегда приструнивала своих барышень, если они «нападали» на ее любимца. Обычно после обильного семейного обеда, когда Филипп Андреевич удалялся в кабинет «для занятий» — а попросту, чтобы всхрапнуть часок, накрывшись развернутыми «Ведомостями» — Анна Тимофеевна усаживала Алексея подле себя у камина и, занимаясь каким-нибудь рукоделием или раскладывая пасьянс, принималась расспрашивать о занятиях, об учителях, о том, чем его кормят — в общем, обо всем том, что составляло его повседневную жизнь. Так повелось еще с ученических Алешиных времен, так продолжалось и по сю пору. Просто визиты Алексея стали реже, а темы бесед — несколько иными, «взрослыми». Она и сама с охотой рассказывала что-нибудь интересное. Так было и в этот раз.

— Ну, расскажи, Алеша, как там продвигается твоя служба? Что нового? Чей труп опять нашли в сундуке? Говорят, у Прознанских горе — сын умер, — начала Анна Тимофеевна издалека.

— Да кто говорит-то? — ответил вопросом Шумилов. Он твердо знал, что у Ремезовых не было общих знакомых с Прознанскими, а публикации в газетах о смерти Николая Прознанского были остановлены распоряжением шефа жандармов Мезенцова.

— Филипп Андреевич на работе слышал. Телеграмму там такую давали, что ли.

— О-ох, Анна Тимофеевна, на Вашем примере я неоднократно убеждался, что почтовые чиновники самые осведомленные люди в России. Можно сколь угодно долго доказывать, что нет в нашем государстве перлюстрации частной корреспонденции, нет «черных кабинетов» и нет прикомандированных к почтовому ведомству сотрудников Третьего отделения, но стоит только один раз поговорить с Вами, как моментально убеждаешься в обоснованности всех этих подозрений.

— Ой, Лешенька, право, какие «черные кабинеты», что ты говоришь, беду на нас, стариков, накличешь! — Анна Тимофеевна только руками замахала на племянника, — Наверное, Филипп Андреевич про сына Прознанского в газете прочел.

— Ну хорошо, будем считать, что прочел в газете, хотя в газетах ничего об этом не было, — с улыбкой согласился Шумилов, — Николай Прознанский, сын жандармского полковника Дмитрия Павловича Прознанского, 18-летний юноша, действительно скончался от отравления морфием.

Шумилов примолк, давая тетушке обдумать услышанное. Было очевидно, что ей хочется поговорить на эту тему, но она не знает как лучше к ней подступиться. Сам Шумилов не спешил помочь тетушке, давая время ей потомиться неизвестностью.

— Морфий — самое безобидное лекарство, какое только можно придумать, — убежденно сказала Анна Тимофеевна, — Почти как горчичник или малиновое варенье. Вот если глазные капли закапать, то в обоих глазах такая резкость сразу образуется! Морфий ото всего можно использовать: и от зубов, и от мигрени, и при воспалении уха. А юноша покойный, часом не по неосторожности отравился?

— Боюсь, что нет. У Прознанских существовали необычные отношения в семье — мне, во всяком случае так показалось. СтраннО положение француженки-гувернантки. С одной стороны она как бы член семьи — пьет с полковником и его адъютантом чай в кабинете, обедает за одним столом, ухаживает за больным старшим сыном и даже присутствует на встречах его с друзьями, сугубо мужских встречах, заметьте, тетушка. А с другой стороны — ходит по хозяйкиным поручениям в аптеку, как простая служанка. Да, она ведь и жила в их доме долгое время! Да и вообще непонятно — зачем нужна гувернантка в семье, где дети выросли? Ну, разве что младшей девочке, ей 12 лет, — с сомнением произнес Алексей.

— Ну, то, что в аптеку сходила — эка невидаль, тоже мне, нашел барыню! В конце-концов, не на конюшню же ее отослали! Может, ей как раз по пути было! — отозвалась тетушка.

— Мне трудно судить, у меня гувернантки не было, — отшутился Алексей, — Но вот вы скажите, тетушка, у кузин ведь были гувернантки?

— Да, были, конечно. Без них девочкам никак нельзя.

— А они и жили в вашем доме?

— Нет, в этом не было нужды. Они приходили на урок и уходили после. Водили девочек на прогулки. Сопровождали в поездках, когда сие требовалось.

— И все-таки, почему они у вас не жили? Ведь девочек было трое…

— Я же говорю тебе, Лёшенька, — с нажимом произнесла тётушка, — в этом НЕ БЫЛО НУЖДЫ. Ты же сам говоришь — речь идет о девочках. Должен понимать, чай, не мальчик уж… — Анна Тимофеевна внезапно замолкла и с невозмутимым видом вернулась к позабытому было пасьянсу.

Такой неожиданное пробуждение интереса к картам смутило Шумилова. Он задумался и с немалым удивлением понял, что слова тетушки на самом деле были куда многозначительнее, нежели казались на первый взгляд. Неужели особое положение Жюжеван в доме Прознанских диктовалось тем, что в семье росли два юноши? Бросив на Алексея быстрый взгляд, тетушка решила помочь недостаточно быстрому мыслительному процессу молодого родственника:

— Видишь ли, Алёша, тебе простительно не понимать этих нюансов, поскольку ты вырос несколько в другой обстановке, чем молодые люди нашего круга, но ведь это старо как мир! Посуди сам, любая мать, у которой подрастает сын, рано или поздно задается вопросом — как мальчик войдет в мир… взрослых удовольствий. Согласись, лучше, если это произойдет дома, с проверенной здоровой женщиной, разумной, образованной; пусть это случится, так сказать на глазах, метафорически, конечно, нежели неизвестно с кем, …вернее известно — в этих вертепах. Это безопаснее во всех смыслах: мать будет знать, что ее сына не отравят в борделе, не ограбят, не опоят, не заразят, наконец, гадкой болезнью. Разумеется, для этого подбираются женщины с опытом. Гувернантки в этом плане — самый подходящий… э-э… вариант. Они образованны и могут увлечь юношу, к тому же зависимы от хозяйского расположения, нуждаются в средствах, в рекомендациях для последующей работы, а значит, не станут болтать лишнего. Многие и идут на это по договоренности с мамашами.

Алексей представил, что таким «вариантом» могла быть, по замыслу Софьи Платоновны, и м-ль Жюжеван, и от этой мысли Шумилову стало неприятно и даже как-то обидно за француженку.

— А что, эта француженка, — словно прочитав его мысли, спросили тетушка, — хороша собой?

— Ну, не то, чтобы уж очень хороша… — задумался Шумилов, пытаясь подобрать правильное определение, — но… да, в общем хороша, хоть и годится сыну Прознанских в матери. Тетушка, а в газете, которую прочел Филипп Андреевич на почтамте, что-нибудь говорилось о Жюжеван и покойном Николае Прознанском?

— Ну, что ты, Алёша, кто же станет о таких вещах рассказывать? Это стараются сделать тихо.

Разговор потек в сторону — об общих знакомых, о небывало дерзком преступлении Веры Засулич и ее недавнем оправдении, о чем не переставая спорил уже четвертую неделю весь Петербург, о дачных планах и прочее и прочее. Но Шумилов то и дело мысленно возвращался к услышанному от тетушки. Житейский взгляд опытной женщины на все эти «несуразности» в семье Прознанских, которым Алексей Иванович своим рациональным умом не мог найти объяснения, поставил все на свои места. Или почти все. Но в любом случае, любопытные предположения Анны Тимофеевны нуждались либо в подтверждении, либо — опровержении. Для ясности картины.