Шумилов сидел в конторе домоправителя, положив ноги на стол. Полицейский врач щедрой рукой налил ему мензурку Медицинского спирта, который не дал опьянения, а только обжёг полость рта и пищевод. Горевшая огнём слизистая переключала на себя внимание, поэтов манипуляции доктора, извлекавшего из ступней Мелкие кусочки стекла, казались сейчас не особенно болезненными, хотя и весьма неприятными.

— Если бы вы, батенька, съели бы стекло, то я бы встревожился, — успокаивал Шумилова добродушный врач. — Но поскольку вы всего лишь по нему бегали, то это пустяк! Есть, конечно, некоторая кровопотеря, но это мелочи. Я вам так скажу: пейте мадеру — она восстанавливает кровь.

В дверях конторы стоял полицейский в форме, вся лестница была оцеплена, и жильцам запретили выходить из квартир до особого распоряжения. Это был, конечно, явный перебор, не было на лестнице никаких особых следов, требовавших сохранения и последующего изучения, канва случившегося была проста и понятна. Но младших полицейских было не переубедить. Как же! Перестрелка, рукопашная с налётчиком — тут уж без сыскной полиции никак не обойтись…

Однако, когда в дверях появился сам начальник столичной сыскной полиции, действительный тайный советник Иван Дмитриевич Путилин, Шумилов несколько растерялся.

— Извините, ваше высокоблагородие, не могу подняться по очевидной причине, здравствуйте, — поприветствовал его Шумилов.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — негромко ответил Путилин. Он казался усталым и мрачным.

Обойдя письменный стол, на котором лежали ноги Шумилова, осмотрел раны на ступнях. На лице главного столичного сыщика ничего не отразилось: вида крови он не боялся, а разнообразных ран насмотрелся на своем веку много более иного прозектора.

— Неужели ваше появление здесь каким-то образом связано с недавним происшествием? — поинтересовался Шумилов. Он знал, что Путилин относится к нему с симпатией, возможно, из-за того громкого посрамления прокуратуры, что Шумилов устроил в деле Жюжеван. Как бы там ни было, Шумилов имел возможность не раз убедиться в том, что Путилин весьма снисходителен к нему и в спорных ситуациях всегда остается неизменно доброжелателен.

— Что, черт возьми, происходит, Алексей Иванович? — задал встречный вопрос Путилин. — Какие-то приключения в духе французских романов. То странное задержание Дементия Кочетова, теперь вот — стрельба в доходном доме… Не слишком ли бурная для юрисконсульта жизнь?

— Мне нравится, Иван Дмитриевич, — пожал плечами Шумилов.

— Объясните, пожалуйста, что здесь произошло?

Шумилов принялся рассказывать, формально соблюдая канву событий, но при этом, разумеется, ничего не говоря ни о Семеновой, ни о Безаке. Последнего он просто назвал «неизвестным мужчиной с пистолетом». Путилина, разумеется, такой рассказ не удовлетворил. Скорее всего, он уже успел поговорить с Варнавским и имел определенное представление о случившемся.

— Что вы здесь вообще делали? — спросил Путилин.

— Я пришел забрать одну вещь.

— Ту, что извлекли из-под корней фикуса? — уточнил начальник сыскной полиции.

— Точно так.

— И именно за этой вещью явился мужчина с пистолетом?

— Именно.

— Он забрал у вас пустую жестяную коробку?

— Забрал.

— Давайте её содержимое сюда! — приказал Путилин, протягивая руку.

Шумилов извлек из внутреннего кармана векселя и отдал их. У Алексея не существовало законных оснований для отказа Путилину в его просьбе. Он лишь позволил себе толику сарказма:

— Вам эти документы ничего не скажут.

Путилин пролистал бумаги, пробегая глазами их содержание, и, видимо, испытал разочарование.

— Откуда вы узнали о существовании этой «закладки»? — спросил он, наконец.

— Это адвокатская тайна.

— Вы не адвокат! И не официально зарегистрированный помощник присяжного поверенного.

— Разумеется. Но, тем не менее, я выполняю поручения присяжного поверенного Карабчевского. Обратитесь за разъяснениями к нему.

— Зачем же к нему, — явно раздражаясь, ответил Путилин. — Я разговариваю с вами. Нежелание отвечать на мои вопросы может быть расценено как противодействие правосудию. Я могу арестовать вас.

— Интересно будет узнать, какова окажется формулировка в арестном ордере. И что скажет градоначальник, когда узнает, что в столице арестовывают помощников адвокатов, работающих по скандальному делу? — парировал Шумилов. Разговор приобретал совершенно ненужную остроту, и это начинало его беспокоить.

— Все это кончится тем, что вас в конце концов убьют, и тогда последуют вопросы уже ко мне, как начальнику сыска, по поводу того, почему в столице происходит подобное? — пробормотал Путилин. — Вы мне лучше ответьте вот на какой вопрос: случившееся сегодня находится в какой-то связи с задержанием Дементия Кочетова?

— Прямой связи нет абсолютно никакой, — заметив недоверие во взгляде Путилина, Алексей приложил руку к груди. — Клянусь вам, никакой связи.

— Но все случившееся происходит в рамках дела Мироновича?

— Да.

— Хорошо. Вы понимаете, что не должны, не имеете права вести самостоятельный розыск?

— Разумеется. Я не подменяю собой полицию.

— У меня в этом нет никакой уверенности. Я так понимаю, что вы сумели что-то раскопать. Может быть, не вы лично, а Карабчевский, но за что-то вы хорошо зацепились. Я не лезу в адвокатскую тайну, я лишь пытаюсь анализировать ситуацию. Скажите, я правильно понимаю происходящее?

— В принципе, да, — кивнул Шумилов.

— Полагаю, вы нашли убийцу или кого-то, кто на него очень похож. И этот человек не Миронович, — заключил Путилин.

— Да, ваш вывод, Иван Дмитриевич, в целом правилен. Разумеется, этот человек не Миронович, поскольку последний является подзащитным Карабчевского.

— Алексей Иванович, вы — законник и прекрасно знаете, что, получив существенные для объяснения уголовного дела сведения, вы обязаны поставить в известность инстанции, занятые следствием. Ваша самодеятельность может причинить розыску непоправимый вред. Вдруг найденный вами убийца скроется? Вдруг он покончит с собой? Вы с Карабчевским нарушаете закон и вы еще удивляетесь, на каком основании вас можно подвергнуть аресту! Вы заигрались, вам не кажется? — с возмущением в голосе воскликнул Путилин.

Но тут уже возмутился Шумилов:

— Вот уж воистину, Иван Дмитриевич, переложили с больной головы на здоровую! В моей работе не было бы надобности, если бы Следственная часть нашей многомудрой прокуратуры вела дело должным образом и отрабатывала все возможные версии. Если бы из удобного обвиняемого не делали козла отпущения. Наконец, если бы ваши помощники работали оборотистее и со сноровкой. Но поскольку государственные инстанции оказываются не в силах защитить интересы и доброе имя простого человека, то делать это ежедневно приходится мне, Карабчевскому и сотням других адвокатов по всей Российской империи. Каким таким «противодействием правосудию» вы мне пеняете? Я ему не противодействую, а, напротив, подталкиваю его, дабы это ленивое и нечистоплотное животное окончательно не забылось в летаргическом сне!

Путилин дал ему все сказать, а потом веско ответил, точно припечатал:

— Я не стану сейчас вдаваться в полемику. Я лишь заявляю, что ваша с Карабчевским деятельность в своем нынешнем виде выходит за рамки допускаемого законом. Уважая лично вас, я готов повременить с ответными санкциями… предоставив вам, скажем, сутки на завершение всех дел, но… После этого потребую от вас полного раскрытия всех сведений по делу Мироновича. Если у вас есть убийца Сарры Беккер — представьте его, но эту беготню по городу со стрельбой и драками пора заканчивать.

Путилин сделал паузу, строго глядя в глаза Шумилову, словно проверяя, как тот его понял. Затем извлек из кармана жилета часы с императорским вензелем, не иначе как высочайший подарок, и добавил:

— Сейчас семнадцать часов двадцать восьмого сентября. Потрудитесь до семнадцати часов двадцать девятого сентября представить своего убийцу.

С этими словами он, не прощаясь, вышел за дверь. Полицейский доктор, на протяжении всего разговора продолжавший обрабатывать ступни Шумилова, посмотрел вслед Путилину и покачал головой:

— Очень сердит Иван Дмитриевич, ну очень! Нечасто таким его можно видеть!

На душе Алексея Ивановича скребли кошки. Он винил себя за проявленное ребячество. Результат самонадеянности был весьма печален: Шумилов упустил подельника Семеновой, векселя Безака не сумел сохранить и отдал их Путилину, отчасти раскрыл последнему результаты работы Карабчевского, получил от начальника Сыскной полиции ультиматум и тем подвел своего работодателя.

Все вышло как-то предельно глупо. Хуже всего было то, что Шумилов не мог ходить. Врач запретил нагружать ноги в ближайшие дни.

Весь путь до дома, проделанный в компании Агафона Иванова, Алексей мучился угрызениями совести. Агафон не лез ему в душу и дипломатично разговаривал о погоде. Подъехав к дому на Фонтанке, сыщик сбегал за дворниками, которые на руках донесли Шумилова до квартиры. Там Алексей написал короткую записку Карабчевскому, в которой просил последнего немедленно к нему явиться, и отправил с нею одного из дворников.

Госпожа Раухвельд была шокирована видом забинтованных ног Шумилова и поначалу решила, что он попал либо под ломового извозчика, либо под омнибус. С присущей женщинам практичностью, госпожа Раухвельд тут же озаботилась поисками кресла-каталки, благо среди её квартиросъемщиков был практикующий врач. Не прошло и часа, как в распоряжении Шумилова уже оказалось большое скрипучее сооружение на колесах, которые надлежало крутить руками. Алексей еще не овладел толком управлением креслом и, развлекаясь, катался по комнатам, как появился Карабчевский.

Вообще-то Николая Платоновича следовало ожидать позже, возможно даже утром следующего дня. Но записка Шумилова, видимо, до такой степени его

встревожила, что он примчался на зов без промедления.

— Слава бежит впереди вас! — объявил Карабчевский, снимая и подавая пальто горничной. — Меня уже оповестил Боневич о револьверной стрельбе в доме Швидленда и о том, что туда направил стопы сам Путилин. Скажите, какого рожна вы очутились в доме Швидленда?

Шумилов обстоятельно пересказал ту цепь событий, что привела его на Разъезжую улицу, о неожиданном выходе Безака с револьвером в руке, о последовавшей драке. Наконец, как можно точнее воспроизвел разговор с Путилиным.

— Я понимаю, почему начальник сыскной полиции решил лично побывать на Разъезжей, — задумчиво проговорил Карабчевский. — После визита к вам Иванова и Гаевского он понял, что у нас что-то есть. Разумеется, встревожился. Ведь наш успех фактически означает провал официального следствия, не сумевшего отыскать настоящего преступника. Путилин интересовался фамилиями?

— Я дал понять, что без вашей санкции ничего конкретного не скажу. Поэтому Путилин пока ничего не знает ни про Семенову, ни про Безака.

— Насчет последнего я с вами не соглашусь, — возразил Карабчевский. — Если Безака узнал приказчик домоправителя, можете быть уверены, что эту фамилию знает и Путилин. Другое дело, что он пока не имеет понятия о роли этого человека в деле Мироновича, но это вопрос времени. Они его поймают и раскрутят…

Помолчав немного, адвокат заговорил на другую тему:

— Расскажите мне, как прошло посещение кассы Мироновича? Как вела себя Семёнова? Как вам показалась обстановка на месте преступления?

— Семенова, безусловно, знает расположение предметов в помещении кассы, прекрасно там ориентируется, обстоятельно и точно воспроизводит детали преступления. Чувствует себя в «интерьере убийства» уверенно: из прихожей прямиком прошла в маленькую комнатку, где находилось кресло с трупом Сарры. Рассказ о собственных действиях в момент убийства и их мотивация убедительны.

— То есть ваше мнение сводится к тому, что убийство Сарры Беккер — дело рук Семеновой? — уточнил адвокат.

— Да, это сделала она. У меня в этом теперь нет никаких сомнений. Собственно, их и раньше не было.

— Она объяснила происхождение воска на полу прихожей?

— Да, причем абсолютно естественно. Она жгла свечу во время поиска ключей.

— Но ведь все свечи Мироновича оказались целы?

— Семенова всегда носит с собой в сумке свечной огарок. Я попросил её показать, и она его достала из сумки.

— М-да, женщина со свечой в сумке… такое не придумаешь! — удивленно покачал головой Карабчевский. — А что со спальным местом погибшей девочки?

— У нее действительно имелся топчан в одной из дальних комнат. Но в этой комнате, видимо, в последние дни появились мыши. Когда комнаты занимала семья Беккер, мышей не было. Скорее всего, они держали кошку. Но после переезда в Сестрорецк кошка исчезла и мыши осмелели. Соседство с мышами малоприятно, так что нетрудно понять, для чего Сарра захотела переночевать в комнате за кухней.

— Да, логично, — согласился Карабчевский, — а как она открыла витрину?

— Очень просто: отжала вверх угол крышки.

— Это действительно можно сделать? — не поверил адвокат.

— Можно. Она это продемонстрировала.

Карабчевский замолчал, прошелся по ковру из угла в угол, задумчиво остановился перед окном. Когда заговорил, речь повел совсем о другом:

— Дело Мироновича напоминает мне маятник. Ему придали некое движение: мощное, размашистое, я бы даже сказал, монументальное. Из Мироновича сделали изверга рода человеческого: похотливый сребролюбец; стареющий ловелас, к тому же отставной полицейский! Отвратительный набор качеств в глазах обывателя. Всё так убедительно сошлось на нем. Но мы этот маятник качнули совсем в другую сторону. Оказалось, что плохими могут быть не только и не столько стареющие ловеласы, сколь циничные, полные эгоизма женские натуры. Они могут прикрываться личиной беззащитности, рассуждениями о бескорыстной любви, да что толку? Никакая любовь не согреет ледяное сердце, ему любовь вовсе неведома. Любовь, толкающая на убийство ребёнка… надо же придумать такое.

— Семенова действительно чудовище. Но несоответствие внешнего облика внутреннему содержанию сбивает с толку. Многие не захотят поверить в то, что именно она убила Сарру Беккер.

— Путилин прав в том отношении, что мы вышли далеко за рамки адвокатских обязанностей. Семёнову надо предъявлять прокуратуре, не будем с этим далее тянуть, — решил Карабчевский. — Сегодня же я начну ее готовить к явке с повинной. Вот фурор-то будет!

— Вы уверены, что она согласится принять на себя отведенную роль? — с сомнением поинтересовался Шумилов. — Одно дело — просто так рассказывать об убийстве, и совсем другое — повторить под запись в протоколе, понимая, что этот протокол отправит в каторгу!

— Я не собираюсь использовать Семенову втемную. Она вполне рациональный человек, хотя и пытается изображать этакую утонченную барыньку. Она истеричка, но сие отнюдь не отменяет здравомыслия. Я объясню, что явка с повинной — это наилучший выход в том положении, в котором она очутилась. Добровольная явка предоставит ее защите большой маневр на суде, принимая во внимание сострадательность наших присяжных, сие окажется очень важным. Если же она вздумает артачиться — что ж! Мы все равно докажем ее виновность, только в этом случае у нее не будет никаких надежд на снисхождение суда.

Деловая часть разговора этим была исчерпана.

Шумилов пригласил адвоката к столу:

— Николай Платонович, вы просто обязаны провести полчаса с госпожой Раухвельд. Она мне не простит, если я не приведу вас к ней. Вы обречены попить с нами чаю.

Весь следующий день Шумилов с нетерпением посылал горничную Клавдию за газетами. Ни в утренних, ни в вечерних новостях ни единым словом не упоминалось о событиях, связанных с делом Мироновича. Алексей удивился, потом встревожился.

Правда, его несколько успокоило то обстоятельство, что никто из сыскной полиции не явился его арестовывать. По крайней мере, сие означало, что какой-то компромисс интересов между Путилиным и Карабчевским достигнут.

Ничего в прессе не появилось и через день. Это молчание правоохранительных органов о деле, широко известном и весьма скандальном, показалось Шумилову до того странным, что он написал короткую записку Карабчевскому с просьбой сообщить последние новости.

Мальчик-посыльный вечером тридцатого сентября принес Алексею Ивановичу конверт с ответом присяжного поверенного. Текст оказался весьма лаконичен: «Дамочка явилась в три часа пополудни 29 сент. Сакс до сих пор не может опомниться, истово проверяет сказанное ею. Дано распоряжение не допустить утечки сведений в печать. Вопрос в том, надолго ли его хватит?»

Ироничный тон вопроса свидетельствовал о хорошем расположении духа автора. Шумилова это успокоило: значит, всё идет как надо.

К Шумилову каждый день приходил доктор, обрабатывавший порезы и менявший бинты. Если в первую ночь Алексея лихорадило, то в дальнейшем температура не повышалась, угроза заражения крови миновала, и он уверенно пошел на поправку. За время вынужденного сидения дома Шумилов перечитал первый том «Истории Рима» Теодора Моммзена. Древний мир и латынь он находил необыкновенно увлекательными и с удовольствием тратил время на литературу, в той или иной степени посвященную этим предметам.

В первых числах октября Алексей начал совершать первые осторожные прогулки, сначала до излюбленного книжного магазина на Бородинской улице, а потом и подальше — до Невского проспекта и обратно. Госпожа Раухвельд подарила ему трость, на которую он мог солидно опираться во время своих моционов.

Раны на ногах покрылись тонкой прозрачной кожей. Рассматривая ступни, Шумилов насчитал семнадцать больших порезов и даже удивился тому, как это он умудрился повредить ноги, сделав всего два или три шага по битому стеклу. Как-то раз он упомянул об этом при разговоре с Мартой Раухвельд и услышал в ответ странную фразу:

— Что вы хотите, батенька, именно поэтому ни один фокусник не станет бегать по битому оконному стеклу!

Шумилов не совсем понял сказанное и попросил объяснить.

— Очень важно, как колется стекло: на большие осколки или маленькие. Большие осколки более опасны, они легче режут кожу, — наставительно сказала Марта Иоганновна. — Богемское стекло, имеющее высокое содержание свинца, всегда ломается на маленькие кусочки, поэтому его можно смело кусать, грызть зубами и при известной опытности это совсем не опасно. Оконное стекло самое дешевое, там нет свинца, оно ломается на большие осколки, поэтому ни один фокусник не станет его кусать.

— Очень интересно, — пробормотал Шумилов. — Откуда же вы об этом знаете?

— Эраст, мой покойный муж… эх, принимал участие в расследовании одной хитрой аферы. Мошенник, изображавший из себя человека не от мира сего, творил чудеса всякие: мысли читал, лежал на двух стульях — затылок на одном, пятки на другом, — иглами себя колол, стекло грыз, кислоту пил соляную. Женщины в обморок от него падали, честное слово, золото-бриллианты отдавали своими руками, а потом волосы на себе рвали. Муж мой, когда всё это увидел, сам впал в немалое смущение: поразительные вещи мошенник творил. Чтобы подловить его, мой Эраст специально к специалистам по стеклу ездил на консультации.

— И что же?

Госпожа Раухвельд засмеялась:

— Они его тоже научили стекло грызть. Но только хрусталь! Сказали, оконное стекло ни в коем случае на зуб не пробовать!

— И в чем же хитрость?

— Смотрите на меня, — госпожа Раухвельд завернула нижнюю губу на зубы и сверху на них положила стакан. — Вот таким должно быть положение нижней губы, а верхние зубы при этом давят на край фужера. Стекло крошится и не режет кожи. Если под стеклом окажется губа, то пореза не избежать. Тонкий хрустальный фужер крошится на мелкие кусочки, совершенно неопасные, их можно безбоязненно набрать в рот, а потом выплюнуть, главное — рот прополоскать. Но вот дешевый трехкопеечный стакан упаси Бог вас грызть! Там свинца нет, куски получатся большие, рассекут и губы, и кожу.

— Прекрасно. Когда останусь без работы, пойду на Сенную площадь фокусником, буду фужеры из богемского стекла за полтинник разгрызать, — подытожил Шумилов. — Ну, а как он кислоту пил?

— Да очень просто, — отмахнулась госпожа Раухвельд. — На два нижних резца набрасывал петельки из толстой вощеной нитки, той, что сапожники пользуются. К этим ниткам привязывал как бы золотой стаканчик, который вводился глубоко в гортань. На язык клал кусочек сырого мяса, он предохранял его от воздействия кислоты. Кислота попадала в стаканчик и не повреждала ни пищевода, ни желудка. Что самое забавное, он даже мог говорить, хотя голос, конечно, несколько менялся из-за присутствия в горле инородного предмета. Я вас уверяю, женщины падали от этого зрелища в обморок, это не преувеличение!

— И каков же был итог карьеры этого человека? — поинтересовался Шумилов. — Неужели отправили в «места не столь отдаленные»?

— Отчего же? Напротив, направили на работу в Австрию… или Пруссию. Точно сказать не могу, более двух десятилетий прошло.

— Другими словами, Отдельный корпус жандармов нашел ему применение, — усмехнулся Шумилов.

— Нашел, нашел, без работы не остался. Так что, Алексей Иванович, богемское стекло грызть можете до самозабвения.

Шестого октября Шумилов около полудня снова вышел на прогулку. Он успел отойти от дома едва ли на сотню шагов, как рядом с ним резко остановился экипаж, из которого выскочил… Михаил Безак.

Он скалился, глядя в глаза Шумилову, и, слегка отбросив полу пальто, показал на торчавший из-за ремня револьвер.

— Господин Шумилов, у вас находится кое-что, принадлежащее мне, — возвестил он, подходя к Алексею. — Впрочем, не очень близко. Сейчас мы вместе поднимемся к вам в квартиру, и вы мне всё вернете.

— Я полагаю, неуважаемый, что вам самое время бежать в полицию с чистосердечным признанием. Это, возможно, разжалобит судью, я помогу вам с адвокатом, глядишь, вместо каторги получите обычную высылку, — как можно спокойнее ответил Шумилов. Он не испугался Безака, прекрасно понимая, что тот не станет стрелять на глазах большого количества свидетелей.

— Еще одно пустое словоизвержение, и я выстрелю вам в коленку! Мне ваши фокусы надоели! — прорычал Безак. — Либо вы слушаете и выполняете мои команды, либо станете инвалидом прямо здесь и сейчас.

Шумилов повернулся к нему спиной и указал рукой на собственный дом:

— Что ж, идемте ко мне… Если вы в самом деле думаете, что это сделает вас счастливее.

Они двинулись по набережной Фонтанки. Шумилов молчал, не считая нужным разговаривать с противником, а Безака прямо-таки распирало от удовольствия и предвкушения куша:

— Вы думали, что так просто избавились от Михаила Безака?! Вы думали, что сможете обмануть меня?! Еще никому не удавалось обмануть меня и остаться безнаказанным.

— Заткнись, любезный. Учитесь властвовать собою, как сказал поэт, — огрызнулся Шумилов.

Он примерно знал, как следует поступить. В его письменном столе в верхнем ящике лежал пистолет. Шумилов извлечет его и задержит Безака, в том, разумеется, случае, если противник предоставит ему возможность открыть ящик стола. Если такой возможности у него не будет, придется воспользоваться первым томом «Истории Рима» Моммзена, лежащим на трюмо у двери в кабинет.

В дверях дома стояли дворники. Один из них Кузьма, второй был незнаком Шумилову. Видимо, это был новичок, молодой мужчина лет около тридцати, вряд ли старше. Алексей уже несколько дней наблюдал за его работой из окна. Кузьма отчитывал незнакомца:

— Если видишь, что птица нагадила на штукатурку, потри ее толченым кирпичом. А если нагадила на плиту из песчаника — тогда потри песком. Наука сия проще пареной репы! Ведра с песком и толченым кирпичом стоят в дворницкой, понуканий не жди, бери и чисти…

Шумилов прошел мимо них, Безак не отставал.

Было заметно, как напрягся в эти мгновения Безак, он явно опасался, что Шумилов обратится за помощью к дворникам. Но поскольку этого не случилось, как будто бы успокоился.

Они стали подниматься по лестнице, как вдруг перед Шумиловым забежал новый дворник и покрутил ручку звонка в двери квартиры Раухвельд.

Медленно шагавший Шумилов еще не успел подняться на лестничную площадку, как дверь отворилась и дворник, с многочисленными поклонами, затараторил:

— Что насчет дровишек прикажете, Марта Иоганновна? Как подвезут, прикажете сразу в сарай заносить или сложить во дворе? Сарай-то ведь занят, там кирпич каминный сложен…

Мужик загораживал проход в квартиру, не позволяя пройти Шумилову. Видимо, он не знал, что Алексей проживает в той же квартире, что и домоправительница.

— Экий ты, братец, шумный, — улыбнулся Шумилов. — Пропусти-ка, а то тебя ни объехать, ни обойти.

Дворник посторонился, отодвинулась в сторону и госпожа Раухвельд, освобождая проход. Шумилов шагнул через порог, и тут последовало нечто неожиданное: сильный удар в спину бросил его на пол, грохнула за спиной входная дверь и из-за нее донесся крик дворника:

— Не трепыхайся, руки положи на стену. Опустишь руки — покалечу!

Алексей вскочил и со всей быстротой, какую допускали незажившие покуда ноги, бросился обратно на лестничную площадку. Там его взору предстала веселая картинка: Безак стоял на коленях, хватая ртом воздух, руками упираясь в стену, а дворник склонился над ним и с лихорадочной быстротой ощупывал. Через секунду он выпрямился и отступил от Безака на пару шагов, в обеих руках его было по пистолету;

— Ты кто такой?! — изумился Шумилов.

— Прапорщик Андрей Дементьев, полицейский надзиратель сыскной части Санкт-Петербургской полиции, — официально представился он и неожиданно весело подмигнул Шумилову.

Алексей вспомнил, что видел этот шальной взгляд у точильщика ножей во дворе дома № 57 по Невскому проспекту.

— Тебя Путилин приставил? — догадался Шумилов.

— Вообще-то Иванов. Ему его превосходительство поручил организовать вашу охрану. Вот он и организовал. Я этого дятла, — полицейский кивнул на Безака, — еще вчера заприметил. Сначала у дома отирался, раза четыре прошёл туда-обратно, потом надумал за домом следить с другой стороны Фонтанки. Конспиратор, понимаешь ли! Только в цирке клоуном работать такому…

— Что ты ему сделал?

— Ударил один раз по печени. Он в дверях расслабился, потерял бдительность, руки вдоль тела опустил, ну, я и решил, что момент упускать нельзя. Вас одной рукой толкнул в спину — уж извините! — а ему второй по печени навернул. Ничего, сейчас отдышится, это не смертельно, считай, погладил.

На набережной уже вовсю звенел дворницкий свисток — дворник Кузьма вызывал квартального.

— И давно вы с Ивановым меня «пасли»? — поинтересовался Шумилов.

— Да, почитай, с того самого дня, когда вы с Безаком в доме Швидленда повидались. Путилин сразу сказал, что Безак — глупый и жадный, а потому любой ценой постарается вернуть векселя, что вы у него взяли. Тем паче что у него на руках оказалась ваша визитка. Первым делом из городского адресного стола убрали данные о вашей прописке. Это для того, чтобы направить Безака за справками по месту вашей работы в «Обществе поземельного кредита». Сначала хотели его там «брать», проинструктировали ваших коллег, каким образом они должны себя вести. Но Безак там не появился, подослал вместо себя какую-то девчонку. Она узнала ваш адрес, ну, а мы узнали о том, что она узнала, — Дементьев снова лучезарно улыбнулся. — Стало ясно, что надо будет ждать гостей по месту вашего проживания. Тут уж я облачился дворником и заступил подчиненным к Кузьме. Три дня оттирал песком птичье дерьмо и подметал двор.

— То есть Кузьма был в курсе? — уточнил Шумилов.

— Разумеется. Госпожа Раухвельд, кстати, тоже. Насчет закупки дров — это условная фраза, означающая, что вы идете в сопровождении Безака. Марта Иоганновна была должным образом проинструктирована.

— Да вы меня просто обложили!

— Конечно, чай, не дурные, Алексей Иванович.

В подъезде появились люди в полицейских шинелях: квартальный надзиратель и один из его помощников. Шумилов поздоровался, с чувством пожал руку Дементьеву и пригласил его сегодня же вечером «на чай с коньяком». После этого Алексей Иванович снова отправился на набережную — продолжить так неожиданно скомканную прогулку. На душе было легко: с арестом Безака дело Мироновича можно было считать раскрытым.