Пришла зима, незаметно минуло Рождество, потом Крещение. Начало 1884-го года выдалось в Петербурге морозным, вьюжным. Снег задорно хрустел под ногами и под полозьями санок, и каждое утро начиналось с ворчанья дворников, откапывавших от сугробов занесенные за ночь ворота. В городских парках и садах были сооружены большие деревянные катальные горки и залиты катки, оттуда вплоть до наступления темноты слышались звонкие детские голоса, а по воскресеньям — звуки духовых оркестров. Шумилова всегда изумляла способность бравых румяных унтер-офицеров в нарядных мундирах с аксельбантами извлекать мелодии маршей, полек и галопов негнущимися от холода пальцами, выдувая звук замерзшими, словно резиновыми, губами. Вид их блестящих касок с колышущимися в такт музыке красными султанами, металлические трубы, словно не боящиеся мороза, бравые барабанщики, рассыпающие дробь задорно и радостно — все рождало волшебное ощущение праздника. Даже самые благородные семейства в эти январские дни выходили в городские парки для послеобеденных моционов.

В один из таких ярких морозных дней в конце января Шумилов сговорился с Карабчевским пообедать в ресторане «Берлин». Это был средней руки ресторанчик, недорогой, но с весьма хорошей кухней. Исполинского роста шеф-повар — улыбчивый, добродушный немец Рихард Эммке, имел обыкновение лично выходить поприветствовать постоянных клиентов и рассказать, что суп из селедочных щёк сегодня наиотменнейший, а вот телятину под кардамоновым соусом им лучше отведать в другой раз.

Алексея Ивановича там хорошо знали — два года назад он помог хозяину в затянувшейся тяжбе по поводу опекунства над малолетними племянниками. С той поры Шумилов был желанным гостем в «Берлине».

Алексей Иванович явился пораньше, сделал заказ, предупредил Рихарда, в обществе какого человека будет сегодня обедать, и принялся ждать адвоката. Карабчевский почему-то задерживался. Наконец, в дверях залы показалась его внушительная фигура. Николай Платонович был румян, от него пахло морозцем, но глаза смотрели устало. Увидев Шумилова, адвокат оживился и, потирая озябшие руки, поспешил сесть к столу. Они перебросились общими фразами — о здоровье, погоде, сенсационном убийстве жандармского полковника Судейкина, произошедшем менее месяца назад, но это была лишь затравка разговора.

— Как движется дело Мироновича? — поинтересовался Шумилов. — Я прочитал в «Ведомостях» какой-то невнятный намек на новый поворот в следствии. Как всегда, ничего понять невозможно, наши писаки наводят тень на плетень…

Карабчевский только крякнул. Было видно, что это болезненная для него тема.

— Да уж, Алексей Иванович, вы все правильно поняли, поворот действительно имел место быть. Причем поворот — мягко сказано, надо бы сказать: кувырок! Мы в свое время толкнули маятник совсем в другую сторону, нежели обвинение. Теперь приходится признать, что последовал новый толчок, и это хаотическое раскачивание бог знает куда приведёт.

Он сделал паузу, дожидаясь, когда расторопный официант, подающий блюда, закончит свои манипуляции.

— Когда Безака арестовали, полиция принялась за свою обыкновенную рутинную работу, то есть начались опросы всех, кого так или иначе упомянула в своих показаниях Семенова — хозяек съемных квартир, владельцев и прислугу гостиниц, приятельниц, лечащих врачей и прочее. Сами понимаете, это довольно большой объём работы, ведь надо было отыскать и побеседовать с десятками людей. Кстати сказать, следствие установило, что Семенова лечилась не только от нервных болезней и тифа, но и почти четыре месяца в 1879-ом году провела в психиатрических лечебницах. Безак же с самого начала категорически отвергал всякие обвинения в соучастии в преступлении.

— Что ж, это логично, — кивнул Шумилов. — Я бы крайне удивился, если б он повел себя иначе.

— Ну да, ну да… По поводу вещей из кассы Мироновича, которые он увез с собой в Гельсингфорс, Безак показал, что понятия не имел, откуда они. Семенова якобы сказала, что это вещи ее сестры и он, вполне этому веря, увез их, чтобы продать. Семенова, разумеется, утверждала иное. Получилось ее слово против его. Уличить Безака было нечем, и поэтому осталось только обвинение в недонесении. Но вы же знаете, Алексей Иванович, по закону обвиняемый имеет право знакомиться с материалами следствия после окончания предварительного расследования. Так вот, Безак читал, читал… и вычитал. Четвертого января он сделал заявление, в котором изложил новую версию убийства Сарры Беккер. По его словам, Семенова вовсе не убивала девочку. Будто бы, расставшись с Саррой на лестничной площадке, она стала спускаться к выходу из подъезда, а Сара вошла в помещение кассы. Тут она услышала шум борьбы за дверями кассы и вернулась назад. У дверей она столкнулась с неизвестным ей на тот момент мужчиной (впоследствии она узнала в нем Мироновича), который купил ее молчание ценными вещами и пообещал хорошо наградить впоследствии. Как вам такая новелла?

— Ну просто Дюма-отец, — усмехнулся Шумилов. — Это же абсурд! Все улики сходятся на Семеновой. Не станем ходить далеко, вспомним короткие после тифа волосы. Помните, в кулаке убитой были зажаты именно короткие волосы?

— Насчет абсурда я с вами согласен полностью, вся эта болтовня Безака шита белыми нитками. Да только следствие так не посчитало. Более того, эта версия при всей своей явной надуманности имела неожиданный успех у помощника прокурора Сакса.

— Еще бы, ведь она била по той версии, что была разработана защитой Мироновича. Я так полагаю, Сакс был здорово посрамлен появлением в деле Семеновой.

— Все это так. Но дело не только в этом. Придумка Безака хорошо объясняла целый ряд неувязок в показаниях Семеновой, выявленных полицией к этому моменту.

— Каких, например?

— Например, Семенова утверждала, что купила в магазине акционерного общества «Сан Галли» одну гимнастическую гирю. Проверка же показала, что в

течение всего лета такие гири продавались ТОЛЬКО ПАРАМИ. Вот еще: Семенова заявляла, что на несла девочке первый, наиболее сильный удар в прихожей, но при осмотре там никаких пятен и брызг крови не было обнаружено, хотя полиция осматривала прихожую дважды — сразу после убийства и в октябре. Вы ведь тоже не видели пятен, когда возили Семенову в кассу?

— Заметных пятен в прихожей на полу не было. Но я не искал специально, не использовал лупу…

— Вероятно, полиция тоже этого не сделала в августе, по горячим следам. Теперь следствие считает, что пятен не было вовсе. Кроме этого, Семенова постоянно путалась с количеством ударов: то говорила, что был один удар, то потом меняла показания вплоть до пяти ударов.

— Это все чушь! — отмахнулся Шумилов. — Детский лепет. Все это может быть прекрасно объяснено с точки зрения здравого смысла. Нет крови на полу? Во-первых, кровь не обязана была брызнуть моментально в момент удара. Во-вторых, она могла попасть на одежду или на стену. У меня был случай, когда человек ударил противника в нос каблуком снятой с ноги туфли. Он утверждал, что моментально брызнула кровь, крови было много. Осматривали место происшествия: ничего нет, ни капелюшечки. Мистика какая-то… Пока не догадались поднять глаза вверх. А там, на потолке, вот такие следы крови! Оказалось, что пострадавший, получив удар каблуком в нос, запрокинул голову и кровавые брызги полетели в потолок. Насчет весовых гирек тоже всё очень просто: в течение одного дня были совершены две разные покупки по одной весовой гире. Случайно так получилось. Теперь же, по прошествии нескольких месяцев, попытка восстановить все продажи по кассовым книгам приводит к выводу, будто товар отпускался только парами.

— Я тоже считаю, что доводы прокуратуры серьезной критики не выдерживают, — кивнул Карабчевский. — Идеальной памяти не существует, одно и то же событие разные люди запомнят и опишут по-разному. Нельзя требовать идеальных показаний, если рассказ свидетеля выглядит «без сучка, без зазоринки», значит, рассказ этот выдуман, — Карабчевский на какое-то время задумался, потеряв нить разговора, затем вернулся к прежней теме. — Помимо этого, у обвинения возникли сомнения по поводу орудия убийства. Дело в том, что некоторые врачи отрицали, что гимнастическая гиря Семеновой могла быть возможным орудием убийства. Они скорее были склонны считать таковым обрезок газовой трубы с острыми краями, что валялся на кухне.

— Вы же говорили, что от этого предположения обвинение отмахнулось еще в первые дни, — заметил Шумилов.

— Тогда отмахнулось, затем вернулось. Короче, Саксу очень понравилась мысль, будто заявление Семёновой — суть самооговор. После того как Безак озвучил свою версию событий, обвинение в недонесении с него сняли и освободили из-под стражи. Но это еще не все! Дальше — интереснее: через десять дней сама Семенова, находившаяся в тот момент в тюремной больнице, прислала следователю заявление с отказом от признания своей вины. Её новые показания теперь полностью согласовывались с заявлением Безака. Она якобы услышала шум борьбы за дверью, вернулась назад, после чего из-за двери появился мужчина, предложивший ей за молчание деньги и ценные вещи. Тут же он вытащил из витрины и отдал кое-какое барахлишко, которое она отдала затем Безаку. Также неизвестный пообещал ей полное пожизненное обеспечение, если она согласится взять на себя в будущем роль убийцы. Семенова вещи взяла, скрылась из города, а потом вернулась и явилась в полицию. Ее явка с повинной была всего лишь выполнением своей части договора.

— Неизвестный — это, разумеется, Миронович? — уточнил Шумилов.

— Разумеется, — кивнул Карабчевский.

— Он, аки волк, за дверью кассы, ждет, пока Сарра Беккер наговорится с Семеновой, потом бросается на девочку, мгновенно убивает ее, так что Семёнова даже не успевает спуститься с лестницы, — Шумилов покачал головой. — Это даже не смешно, это откровенно глупо. Если бы так было на самом деле, в кассе поутру бы нашли два трупа — Сарры Беккер и самой Семёновой. Миронович не оставил бы в живых свидетеля.

— Безак, имея за плечами определенную полицейскую школу, просто-напросто выстроил схему: КАК МОГЛО БЫТЬ. Пусть она выглядит глупой, абсолютно нереальной, какая ему разница? Ему главное, чтобы с него самого было снято обвинение в недонесении, — подытожил Карабчевский. — Что же касается Семеновой, то… это неуравновешанная, экзальтированная особа, эмоционально от него зависимая. Безаку достаточно только намекнуть, что после окончания следствия они опять будут вместе, и она, конечно же, выполнила любое его желание. Так вот, Алексей Иванович, мы подошли к печальному для моего подзащитного финалу — Миронович опять сделался подозреваемым номер один.

Некоторое время собеседники молчали. Шумилов чувствовал, что адвокат хочет еще что-то добавить.

— И вот ведь гнусность какая! — наконец продолжил он. — В процессе следственных действий осенью прошлого года был установлен путь, который проделали по ростовщическим конторам те часики, что Семенова похитила из кассы Мироновича. И доказано было, что именно она их закладывала. Что ж вы думаете, наш многомудрый Сакс решил, что этот факт всего-навсего связывает Семенову с кассой, но отнюдь не может служить свидетельством её причастности к убийству. Тьфу!

— Что ж, Николай Платонович, у меня ведь для вас тоже есть новости: одна плохая, другая — хорошая. С какой начать? — хитро спросил Шумилов.

Адвокат шумно вздохнул:

— Я уже давно перестал бояться плохих новостей. Так что давайте с плохой.

— Новость следующая. Как вы знаете, анатомирование тела Сарры Беккер проводил доктор Горский вместе с тремя другими анатомами. Они составили и подписали заключение о смерти и о повреждениях на теле убитой.

— Разумеется, я его внимательнейшим образом изучил. «…Смерть наступила в результате удушения» и «…исключается попытка к изнасилованию», — процитировал Карабчевский.

— Так вот, мне стало известно, что этот самый Горский, а я подозреваю, что и его коллеги, получил записку от помощника окружного прокурора, в которой доктору указывалось на то, что ой при подготовке своего заключения, вероятно, пропустил частицу «не» перед словосочетанием «исключается попытка к изнасилованию».

— Что?! — Карабчевский оторопел от услышанного.

— Да-да, вот оно, скромное обаяние нашей прокуратуры. Далее в этом любопытном документе было написано, что при его, доктора Горского, вызове в суд в качестве эксперта, дающего пояснения по акту вскрытия, он может исправить неточность, чем окажет неоценимую помощь следствию.

— Другими словами, господин Сакс просто предложил Горскому изменить свое мнение на прямо противоположное… Эт-то ни на что не похоже. А откуда сия информация?

— Рассказываю все по порядку. У меня есть свой человек в медико-полицейском комитете, он занимается всякой бумажной работой, через него проходит служебная корреспонденция. Это сын моей домовладелицы, госпожи Раухвельд. Это с его матушкой вы пили чай, помните? Мы общаемся вполне доверительно, обсуждаем новости, в частности, дело Мироновича. И тут не далее как вчера он меня огорошил: не удивляйтесь, говорит, если эксперт по этому делу, доктор Горский, на суде станет говорить совсем не то, что написал в заключении о смерти. И рассказал, что ему попалась на глаза эта записка. Её Горский случайно оставил в своем журнале, а Александр прочитал, увидев, что это письмо без входящего нумера, то есть не прошедшее регистрацию.

— Так, так… А нельзя ли как-нибудь заполучить эту записку? Нам необходимо помешать прокуратуре манипулировать экспертами! Такая записка стала бы мощным козырем в моих руках, не находите? Предложите вашему приятелю денег. Сколько попросит, за ценой не стойте.

— А вот это и есть моя хорошая новость. Я уже ее раздобыл, и именно таким способом, — Шумилов достал из кармана сложенный втрое листок плотной бумаги. Адвокат углубился в чтение, потом сложил и убрал в свой карман.

— Вы просто фокусник, Алексей Иванович. И во что же она обойдется моему подзащитному?

Шумилов обратной стороной вилки вывел на крахмальной скатерти число с двумя нулями. Адвокат, внимательно наблюдавший, вздохнул облегченно:

— Ну-у, что ж, могло быть и больше. Вы молодец, Алексей Иванович, можно сказать, добрый гений моего клиента. Не мне вам объяснять, что будет, если прокуратуре удастся повесить на Мироновича попытку изнасилования. Его дело значительно осложнится. Значительно, если не сказать — необратимо. Его и так сегодня заключили под стражу — да, да! Если отпустили Семенову и Безака, то взяли его. Это закономерно, кто-то же должен сидеть! — с едким сарказмом заметил Карабчевский.

Лицо его покраснело — то ли от выпитого вина, то ли от возмущения.

— А записочку эту, — Карабчевский хитро сощурился, — мы на суде-то огласим. Не все же прокуратуре втихаря пакости устраивать, пусть ответят! Сожру Сакса, ей-ей сожру… как полинезийский людоед.

— И что же планируете делать теперь? — поинтересовался Шумилов.

— Вот что, Алексей Иванович, хочу попросить вас перед судом повстречаться с назначенным экспертом из числа тех врачей, что делали вскрытие, и довести до его сведения, что защита располагает документом, уличающим прокуратуру в давлении на экспертов. Во всяком случае, я буду именно так трактовать этот документ. Я хочу, чтобы назначенный обвинением эксперт ясно понимал: если он слишком далеко отступит от первоначальных выводов вскрытия, то это обойдется боком и прокуратуре и самому эксперту. Я не допущу, чтобы прокуратура повесила на Мироновича обвинение в попытке изнасилования. Я бы и сам встретился с экспертом, но мне, как адвокату, нельзя это делать по закону. Вы же — человек нейтральный. А пока нашему Ивану Ивановичу придется посидеть в камере.

В первых числах февраля Алексей Иванович получил с мальчиком-посыльным записку от Карабчевского. Необычным был ее взволнованный тон и почти умоляющая интонация: «По известному вам делу возникли новые обстоятельства. Приезжайте срочно. И даже скорее!»

Был уже вечер, за окном стояла стужа, мела метель, в Питере царила та мрачная пора, когда совершенно не хочется покидать уютное кресло у камина и мысль даже о малейшем усилии повергает в уныние. Однако Алексей Иванович накинул пальто и через полчаса был в конторе адвоката. В приемной толпились уходящие посетители, судя по массивным золотым цепям поперек животов, купцы первой гильдии, не ниже. Николай Платонович стоял на пороге кабинета. Завидя Шумилова, он воскликнул с совсем несвойственным ему восторгом:

— Ну, слава богу, батенька, вот и вы! — и увлек Шумилова за собой в кабинет.

Он усадил гостя в кресло, свое придвинул поближе и достал уже знакомый коньячный набор — графин и маленькие рюмочки цветного богемского стекла. Отвечая на вопросительный взгляд сыщика, уже спокойнее пояснил:

— Теперь можно не спешить. Хорошо, что вы сразу приехали.

— Что за новая напасть приключилась?

Адвокат вздохнул:

— А случилось то, что воздух свободы лишает человека не просто элементарной осторожности, но и подчас разума. Помните Боневича? Того самого, с которым вы осматривали помещение кассы?

— Ну, конечно, ведь он так помог нам в этом деле.

— Вот именно, помог, — в голосе присяжного поверенного послышалась досада. — Вот только потом… чудить начал. Не успел Миронович выйти из тюрьмы в октябре, как тут же принялся раздавать презенты — на радостях. Да это уже и не важно, по сути, а важно то, что Миронович передал Боневичу пальто, шубку и платье какое-то. В общем-то тряпье, цены копеечной… Но следствие сие раскопало и повернуло всю эту историю против Мироновича. А как на Боневича вышли, догадываетесь? — неожиданно спросил Карабчевский.

— Ну, попробую предположить, — задумался на миг Шумилов. — Возможно, после отказа Семеновой от признания полиция стала вновь опрашивать дворников и предъявила им Семенову для опознания. Они её узнали, причем сказали, что видели её не только двадцать седьмого августа, но и в сентябре, уже после ареста Мироновича. Так?

— Да, Алексей Иванович, в самую точку. Ещё дворники рассказали, что ее привозили полицейские и один господин в штатском — это вы, дорогой друг. Дворники заявили, что вся эта компания заходила в кассу ссуд. Смекаете? Полиция уцепилась за эту ниточку и стала разматывать. Допросили Семёнову, она назвала Боневича и вас. Тут-то и всплыла эта дурацкая история с презентами. Сегодня Боневича полиция взяла за жабры. Он не скрывал, что неоднократно встречался с Мироновичем и даже получал от него вещи, но клялся, что платил за них деньги. Хорошо, что он в свое время побеспокоился насчет того, чтобы обеспечить себе уважительную причину для посещения кассы.

— Как же это он проделал? — полюбопытствовал Шумилов.

— Со ссылкой на своего надежного человека, информатора, я полагаю, он накануне посещения кассы оставил в дежурном журнале запись о подозрительном шуме, якобы имевшем место в кассе. И совершенно официально, не делая из этого тайны, отправился проверить, не сорваны ли полицейские печати, не вскрывалось ли помещение. Хорошо, что тогда, в сентябре, он все официально оформил. Иначе вопрос стоял бы о его отчислении из полиции… Так вот, возвращаясь к вещам, полученным от Мироновича: полиция классифицирует эти подношения как плату за услуги особого рода. Дескать, Семёнову, мелкую воровку и не совсем психически здоровую женщину, подкупом и угрозами заставили взять вину на себя, а в кассу возили, чтоб натаскать ее «по легенде», потому что знали — следствие непременно начнет все ее показания проверять на месте. В принципе, эта версия выглядит стройной, весомой, я бы даже сказал, убедительной. Думаю, не иначе как уже завтра вас пригласят «побеседовать» в прокуратуре, а потом эту беседу оформят протоколом.

— Ну, что ж, фокус не новый. Я расскажу всё как есть. Совесть моя чиста. Законов я не нарушал, действовал в интересах своего работодателя, а таковым являетесь вы, Николай Платонович. В кассу я пришел вместе с полицейским, который, как я понимаю, действовал официально. Печатей не срывал, улик не прятал и не подбрасывал. Прокуратуре мне нечего предъявить.

— Ну, вот и славно. Знаете, фактор внезапности поражает иной раз не только преступников, но и честных людей, выбивая почву из-под ног даже у очень сильных людей. Я подумал, что лучше его исключить.

— Спасибо вам, Николай Платонович, — сердечно поблагодарил адвоката Шумилов.

Вызов в прокуратуру действительно последовал, только не на следующий день, а через два дня. Из этого промедления Алексей Иванович справедливо заключил, что следователь Александр Францевич Сакс не питает особенных надежд на официальный допрос своего бывшего коллеги и, более того, не знает, как подступиться к этому делу. Он, разумеется, был прекрасно осведомлен о характере занятий Шумилова и, судя по всему, всерьёз не рассчитывал прижать его.

В принципе, так и вышло. Общение с Саксом, если продолжительные монологи последнего можно было назвать словом «общение», затянулось почти на полтора часа. Александр Францевич пытался «разговорить» Шумилова, но последний был чрезвычайно лаконичен и отвечал только на конкретные вопросы. Кульминацией разговора явился вопрос, заданный следователю Шумиловым: «Будут ли против полицейского Боневича выдвигаться обвинения в преступлении по должности?»

Подбрасывание улик и фабрикация свидетельских показаний, устроенные сотрудником полиции, подпадали именно под определение «преступления по должности». Сакс помялся и, в конце концов, признал, что «вопрос не будет рассматриваться в такой плоскости». Это означало, что фактически Боневича ни в чем обвинять не станут. То обстоятельство, что он привел с собой в ссудную кассу Семёнову и Шумилова, в худшем для Боневича случае будет названо халатностью.

Сакс попросил Шумилова рассказать о розысках Семёновой и о сути сделанного ею признания. Просьба представлялась совершенно бессмысленной. К великому неудовольствию Александра Францевича, его собеседник и тут оказался крайне неразговорчив. Весь рассказ Шумилова о розысках Семеновой уложился буквально в дюжину предложений.

Расстались они, уставшие друг от друга. Шумилов был измучен велеречивостью напыщенного следователя, а Сакс, в свою очередь, раздражен немногословностью юридического консультанта.

Прошло несколько дней, когда свежим солнечным утром, уже безотчетно пахнувшем весной и скорыми оттепелями, Алексей Иванович ехал в вагоне конки. Солнечные блики на полу от блестящих медных поручней вибрировали и дергались при каждом резком движении вагона. Вагоновожатый с сумкой через плечо задремывал, пригревшись на солнышке, припекавшем сквозь оконное стекло. До уха скучающего Шумилова донесся быстрый говорок тощей дамы с ридикюлем на остро выпирающих из-под платья коленках. Обращаясь к своей спутнице — такой же востроносой, с водянистыми серыми глазами, она пересказывала ей свежую колонку «Уголовной хроники».

— …Занималась правкой очерка о деле Мироновича. Там очередная сногсшибательная новость! Вы слышали, эта несчастная, Екатерина Семёнова, опять призналась в том самом убийстве! Представляете?! Она же сначала отказалась от всех признаний, теперь же все отыграла назад. Странно, правда же? Она заявила, что не считает допустимым, чтобы подозрение, построенное на её словах, падало на невиновного.

«Экий странный зигзаг», — подумал Алексей Иванович. Ни в какое благородство душевных порывов Семёновой он, разумеется, не поверил. Но и объяснить этот странный с позиций здравого смысла финт тоже не мог. Хотя при чем тут здравый смысл? Может, все гораздо проще и циничнее? Никакого смысла, никакого рассудка, одни голые инстинкты? Может, просто убедилась, что обещания Безака в вечной любви, переданные ей за решетку, — сплошное надувательство? А раз так — можно и самой в тюрьму, и его наказать? Но вот что будет делать следствие? Куда пойдет дальше господин Сакс? Ведь неглупый, в общем-то, человек, должен уже понять, с кем имеет дело. Оценивая данные и против Мироновича, и против Семеновой, неужели он не сможет подняться над личными амбициями? Зада-ачка…