Покинув дом Данилова на 3-й линии Васильевского острова, Шумилов заехал в Управление Сыскной полиции, где оставил записку Агафону Иванову с просьбой заехать как можно скорее, желательно прямо сегодня вечером после шести часов. После чего отправился на службу и испросил отпуск без содержания на два-три дня. Одна из главных причин, по которым Шумилов очень ценил свою работу юридическим консультантом в «Обществе взаимного поземельного кредита», как раз и состояла в том, что он практически всегда мог располагать свободным временем. Работа Шумилова, во многом формализованная и рутинная, была необременительна и не требовала ежедневного многочасового высиживания за рабочим столом. В конце-концов, кто сказал, что юридическим консультированием нельзя было заниматься прямо на дому?
Часы уже показывали половину чтевёртого пополудни, но день Шумилова был далёк от завершения. Убедившись, что прекрасно успевает, он помчался на Петроградскую сторону. Ресторан «Белая цапля», как оказалось, располагался не на Большом проспекте, а несколько в стороне от него, рядом с тем местом, где в него упирался Александровский проспект. Впрочем, это обстоятельство не помешало Шумилову без особых затруднений отыскать ресторан и едва только часы Петропавловского собора, чей звон был здесь хорошо слышен, пробили четыре часа, он уже стоял на его пороге.
Справившись у кельнера, где обедает полковник Волков, Шумилов прошёл к указанному столику. Представившись и сославшись на Аркадия Штромма, Шумилов осведомился, позволит ли господин полковник присесть к его столу?
— Безусловно, присаживайтесь, отобедаем вместе, я только сделал заказ, — Сергей Викентьевич был сама любезность. От Шумилова не укрылось, что упоминание фамилии Штромма произвело на Волкова самое благоприятное впечатление, видимо, его отношения с брокером были весьма коротки.
Шумилов опустился на обитый бархатом стул, обменялся с Волковым несколькими общими фразами относительно достоинств местной кухни и сделал заказ. Вместе с отставным полковником выпил аперитив. Разговор с самого начала потёк в высшей степени непринуждённо и доброжелательно. В Волкове чувствовался отставной военный — по прекрасной осанке, чёткой артикуляции, по той особенной манере аккуратно носить пиджак, которую госпожа Раухвельд однажды охарактеризовала словами: «надень хоть халат, хоть вицмундир, а всё будет китель». А ещё в полковнике ощущалась специфическая любезность, столь характерная для дворян из провинции — это качество показалось Шумилову необычным для столичного жителя.
Алексей Иванович быстро навёл разговор на убийство Александры Васильевны Барклай, не забыв упомянуть о том, что ему знаком сын погибшей — Дмитрий Мелешевич. Шумилов опасался, что полковник в силу каких-то причин не захочет поддержать эту тему, но вышло прямо напротив: Волков живо отозвался и как будто бы даже обрадовался возможности поговорить об этом деле:
— Хорошо, что вы затронули данную историю, — вздохнул он. — Я много думаю о случившемся с Александрой Васильевной, мысли эти гнетут меня, но честное слово, мне просто не с кем поговорить обо всём этом. Ну, в самом деле, не приду же я к дочери и не заведу же с нею разговор об убийстве, правда? Вы были знакомы с Александрой Васильевной?
— Нет, не довелось, — признался Шумилов. — Сына её, Дмитрия, знаю уже несколько лет, не то чтобы близко, скорее даже шапочно, но мы всегда раскланивались при встрече в клубе. А вот матушку его даже не видел. Вы слышали, что будто бы Штромма подозревают в причастности к убийству?
— Неужели? Помилуй Бог, быть такого не может! — поразился полковник.
— Да, да, Сергей Викентьевич, сведения верные. Даже обыск у него устроили. Разумеется, ничего не нашли, потому аресту подвергать не стали.
— У меня не укладывается в голове, что Аркадий Штромм мог бы оказаться убийцей. Нет, решительно нет! Это ведь я сам рекомендовал его Александре Васильевне. Дельный малый, дотошный, знающий. — Волков задумался на несколько секунд. — Нет, не могу допустить подобное даже мысленно…
Полковник сначала сдержанно, а потом всё более увлекаясь принялся рассказывать о большой, разбросанной по разным городам семье Барклай, об отношениях Александры Васильевны с сыном-шалопаем, о том, как она была увлечена открытиями своего выдающегося брата-этнографа и собиралась создать в их родовом имении музей. Шумилов кивал, понимающе поддакивал и в общем-то душой не кривил: рассказ отставного полковника был очень содержателен и содержал массу таких деталей, о которых Алексей Иванович не знал.
Подали еду и четверть штофа заказанной водки. Спиртное способствовало развитию беседы и ещё более развязывало язык. Волков обстоятельно пересказал события в квартире Барклай во второй половине дня двадцать четвёртого и двадцать пятого апреля: обнаружение первого, а затем второго трупов, обыски, опросы. Разумеется, Волков не мог охватить всей суммы сведений, собранных следствием, но даже то, что он увидел, показалось Шумилову чрезвычайно важным:
— Вы знаете, когда на моих глазах стали разбирать мебель, а там оказались большие полости, заполненные коробочками и мешочками с драгоценностями, я невольно задумался над тем, хорошо ли я знал Александру Васильевну? Она ведь, как оказалось, была достаточно скрытным человеком. И осторожным. О чём я даже не подозревал. Кстати сказать, мебель эту краснодеревщику она заказала недавно, пожалуй, года не прошло. Мы с ней уже довольно тесно общались, но мне она ни полсловом не обмолвилась о тайниках.
— А кто изготавливал для неё эту мебель? — уточнил Шумилов.
— Мебель делали на заказ в мастерской Петра Трофимова, это скопец, известный мебельный мастер.
— А тайники, думаете, там готовили или кто-то кустарно их делал уже после того, как мебель привезли из мастерской?
— Насколько я могу судить, все эти пустоты в мебели делались тогда, когда изготавливалась сама мебель. Вы знаете, там всё такое аккуратное: пропилы, сверления, шипы. Доступ, опять же, очень удобный, не требующий полной разборки мебели. Такое можно было предусмотреть только на этапе изготовления мебели. Кстати, как я понял по комментариям полицейских, они пришли к тому же выводу.
Разговор плавно перетекал с одной темы на другую, задерживаясь на обсуждаемых предметах ровно настолько, сколько требовалось, чтобы Волков не заподозрил особую заинтересованность Шумилова. Полковник рассказал своему собеседнику о родственниках Александры Васильевны, о сохранённой ею коллекции древнеегипетских амулетов и статуэток, а потом, когда дело дошло до десерта, неожиданно перескочил на другое:
— Хороший здесь ресторанчик, да только креп-сюзет местный повар готовить не умеет. Знаете, как его готовила кухарка Александры Васильевны? Пальчики оближешь! Поэма, доложу я вам! Французы так не сделают.
С расстройства он даже отодвинул от себя тарелку с этими французскими блинчиками.
— А мне креп-сюзет вообще не нравится, — заметил Шумилов. — Свалено всё вместе: и цедра, и сироп апельсиновый, и ежевика, и всё это «отполировано» ромом. Ну куда это годится? Может, я не гурман, но мне кажется, что один вкус забивает другой и получается совершенно неудобоваримо. Примерно то же самое, что занавеску, на окне висящую, взять и пожевать.
— Э-э, Алексей Иванович, вы не кушали тот креп-сюзет, что готовила кухарка Александры Васильевны! Тут главная хитрость в том заключается, чтобы тонюсенько раскатать миндальное тесто. Начнём с того, что у нас, в России вообще мало кто сможет правильно это тесто приготовить! Если бы вы у госпожи Барклай покушали креп-сюзет… эх… — полковник горестно вздохнул. — вы бы переменили своё мнение. Надо сказать, Александра Васильевна вообще была замечательная хозяйка, очень взыскательная в отношении кухни. Пока был жив ее покойный муж, такие обеды у них давались — на диво! Ну, не в смысле обилия приглашенных или нероновской роскоши, а в гастрономическом, так сказать отношении. Потом, конечно, гостей стало меньше, но вкусам своим Александра Васильевна не изменила. Кухарки, у неё служившие, всегда были знатными мастерицами. Особенно последняя была хороша, Евдокия Трембачова. Такие паштеты делала из гусиной печени, эх! такого фуа-гра в трёх специях я даже во французском посольстве на приёмах не пробовал! Хотя в бытность свою действующим офицером Главного штаба мне там одно время доводилось бывать регулярно. Кому сказать, вы только вдумайтесь, простая вологодская баба может быть кулинаром лучшим, чем посольский повар. Однако, так и есть.
— Евдокия Трембачова — эта та вторая женщина, которую убили в квартире Барклай? — уточнил Шумилов.
— Нет, что вы, её никто не убивал. Убили Толпыгину, горничную. А Евдокия уволилась задолго до этих событий. Может, месяцев за шесть, может, даже раньше.
— А вообще велик ли был штат прислуги у госпожи Барклай?
— Совсем нет. Последние месяцы у неё работала одна Толпыгина, горничная. А повара Елександра Васильевна нашла прямо в «яковлевке», последние месяцы готовую еду ей на дом приносили. — Волков вздохнул. — Обеих женщин и убили: Александру Васильевну и её горничную, так-то!
К концу обеда мужчины стали почти друзьями. Обменявшись визитными карточками, они вышли на Александровский проспект, где попрощались и разошлись в разные стороны. Шумилов устремился на Фонтанку, к себе домой, где после шести часов вечера должен был появиться Агафон Иванов.
Неизменная пара Иванов-Гаевский заявилась на квартиру Шумилова уже после восьми часов вечера. Сыскные агенты пребывали в прекрасном расположении духа и двигались явно из какого-то трактирчика. Трудно было сказать, что они ожидали услышать из уст Шумилова, но когда он заговорил, сыскные агенты явно озадачились.
— Господа, в этот час вечернего досуга желал бы я у вас спросить: известно ли вам о существовании alibi Дмитрия Мелешевича? — начал разговор Алексей Иванович, разливая по рюмкам неизменный коньяк.
Гаевский и Иванов переглянулись, их заинтригованный вид показался Шумилову многообещающим.
— В свою очередь, — парировал Гаевский, — я бы желал спросить, почему вы об этом спрашиваете?
— Вас кто-то привлёк к этому делу? — развил мысль товарища Иванов. — В «деле Барклай» покуда нет обвиняемого и, соответственно, нет адвоката, представляющего его интерес.
— Господа, давайте не будем блудить словесно, а поговорим как взрослые разумные люди. — Шумилов поднял рюмку, и его примеру последовали сыщики. — Видите, и тост сам собою родился. Так вот, я могу вам рассказать нечто, что покажется, возможно, вам интересным. В ответ я рассчитывал бы услышать нечто, что кажется интересным мне. По-моему, это честно. Вы мою методу знаете: в официальном следственном производстве я никогда не оставляю следов, не претендую на лавры и почести и никоим образом не посягаю на прерогативу Сыскной полиции единолично разоблачать злостных преступников. Поэтому давайте избавим друг друга от дурацкий вопросов и дурацких же ответов.
— Очень разумное предложение, — согласился Гаевский, — особенно принимая во внимание ту любезность, с которой вы поите нас таким прекрасным коньяком. Насколько известно следствию, Дмитрий Мелешевич не располагает alibi на время убийства своей матери. Хотя, подчеркну, в настоящее время он не рассматривается как самый перспективный подозреваемый.
— Однако, мотив у него имеется хороший, — добавил Агафон Иванов. — Он имел конфликт с матерью незадолго до её убийства; опять же, к вам обращался с просьбой об оценке имения, которое ему не принадлежало. Это всё подозрительно, хотя прямо его ни чём не уличает.
— Я готов рассказать вам о том, что Мелешевич имеет alibi, — пообещал Шумилов. — Но при этом рассчитывал бы на взаимную любезность.
— Что же взамен? — полюбопытствовал Владислав Гаевский.
— Я желал бы знать, что пропало с места преступления.
Сыщики опять переглянулись. В принципе, Шумилов просил не так много.
— Договорились, — кивнул Иванов. — Только не рассказывайте нам о том, что слуга Мелешевича ушёл на Петроградку, а любовница легла спать. Мы всё это прекрасно знаем и без вас, Алексей Иванович. Вы же понимаете, что эти сведения никакого alibi Мелешевичу не обеспечивают.
— Разумеется, понимаю. Поэтому ничего такого я вам говорить не буду.
— Хм, тогда валяйте, — улыбнулся Иванов. — Так что там с alibi Дмитрия Мелешевича?
— Во дворе дома Данилова, прямо напротив квартиры Дмитрия Мелешевича проживает человек, взявший за правило подсматривать за ним. Человек этот по моему мнению глубоко болен, и было бы хорошо, чтобы его осмотрел врач-психиатр. Фамилия его Ганюк, это офицер на пенсии по ранению. Насколько я понял, ему во время войны за освобождение Болгарии оторвало ногу. Ганюк постоянно подсматривает за окнами Мелешевича ввиду того, что последний, уж извините за натурализм, занимается любовными соитиями, находясь в поле его зрения. Всё, что связано с половой сферой, чрезвычайно беспокоит и волнует этого человека. Он подсматривает за Мелешевичем в подзорный монокуляр.
— Это анекдот? Вы верно смеётесь? — спросил Гаевский. — Это же просто несерьёзно…
— Это ещё как серьёзно, дорогой Владислав. Полюбуйтесь-ка на прикладной промысел господина Ганюка, — Шумилов разложил на столе купленные у последнего рисунки. — На каждом из них проставлена дата, её вы можете увидеть на обратной стороне. Один из этих рисунков датирован как раз двадцать четвёртым апреля. У господина Ганюка целая галерея такого рода художеств. По ним половая жизнь Дмитрия Мелешевича может быть восстановлена буквально по дням и по часам.
Сыщики принялись внимательно рассматривать представленные им рисунки.
— Н-да-а, — протянул озадаченный Иванов. — Много я видел чудаков и сумасшедших, казалось бы, ну куда больше? Но жизнь не перестаёт удивлять.
— И ведь как нарисовано! — восхищённо пробормотал Гаевский. — Ведь талантливо нарисовано!
— Этот человек талантлив только в той сфере, на которой зациклен. Во всём остальном это дезорганизованный, неряшливый, совершенно опустившийся тип, — продолжил Шумилов. — Ну, да Бог с ним, я сейчас о другом: Ганюк внимательно наблюдал за Мелешевичем двадцать четвёртого апреля вплоть до выхода последнего из дома, то есть до одиннадцати часов утра с минутами. Он очень хорошо помнит этот день по той простой причине, что тогда Мелешевич последний раз занимался любовью со своей сожительницей. По словам Ганюка, сожительница Мелешевича после полового акта уснула. Также Ганюк утверждает, что Мелешевич не покидал квартиру всё утро и ушёл уже после одиннадцати утра.
Некоторое время сыщики обдумывали услышанное. Несмотря на первоначальный скепсис, сказанное было слишком серьзно, чтобы от этого просто отмахнуться.
— Что ж, — наконец, пробормотал Гаевский. — Я очень рад за Дмитрия Мелешевича. Хотя данное открытие не снимает с него подозрений в полной мере.
— Разумеется, — согласился Шумилов. — Оно означает только то, что Дмитрия Мелешевича не было на месте убийства в момент совершения оного. Но alibi не отменяет пособничества в совершении преступления, скажем, сокрытия следов, недонесения или активного участия в подготовке посягательства. Я и не утверждал, что Мелешевич абсолютно невиновен.
— Вот как? Это он вас привлёк к делу? — быстро спросил Гаевский.
— Вы задаёте лишние вопросы, Владислав. Наша договорённость не касалась этой темы.
— Ну, хорошо, будем считать вопрос риторическим. Мы можем забрать эти рисунки?
— Разумеется, считайте, что я их вам дарю, — кивнул Шумилов.
Он налил по второй рюмке коньяку.
— Вы хотели знать, что пропало из квартиры убитой Александры Васильевны Мелешевич, — любезно напомнил Владислав Гаевский. — Запишите или как?
Сыщик открыл маленький блокнотик со своими записями и приготовлися читать. Шумилов в свою очередь схватил карандаш и приготовился записывать.
— Консолидированные казначейские облигации министерства финансов Российской империи номиналом сто британских фунтов каждая — двадцать восемь штук; облигации «Петербургского международного банка» номиналом в тысячу рублей серебром каждая — шестнадцать штук, ну и сорок четыре облигации «Учётно-ссудного банка» номиналом в пятьсот рублей серебром каждая, — продиктовал Гаевский.
— Это всё? — спросил как бы между делом Шумилов.
— Ну да, — спокойно ответил Гаевский закрывая свой блокнотик и убирая его во внутренний карман пиджака.
Шумилов отложил в сторону карандаш и неприязненно уставился в глаза сыщику. Тот, заметив странную реакцию хозяина квартиры, ответил в свою очередь таким же пристальным взглядом.
— Что вы на меня так смотрите, Алексей Иванович? Увидели чего-то? — попытался было пошутить Гаевский.
— А вы, часом, ничего не забыли упомянуть? — холодно отозвался Шумилов.
— Вроде бы, нет, — Гаевский пожал плечами. — Вы это, собственно, о чём?
— Я о египетской статуэтке чёрного камня…
— Ах это! — Гаевский натянуто засмеялся, но заметив, что его никто не поддержал, тут же оборвал смех. — Насчёт этой статуэтки с лапами льва и хвостом крокодила ничего не ясно. Возможно, её исчезновение никак не связано с убийствами.
— А я-то думал, что польский дворянин является хозяином своего слова, — негромко проговорил Шумилов. — А вы повели себя как брутальный прохвост. Порядочные люди верят друг другу на слово, но теперь оказалось, что вам верить на слово нельзя.
— Но-но, господин Шумилов, оскорбления чести смыаются кровью! — Гаевский вскочил со стула.
— Попытавшись обмануть меня, вы продемонстрировали, что сие сказано не про вас.
— Да я вас… — Гаевский сжал кулак, словно бы намереваясь ударить Шумилова, но тут неожиданно Иванов с силой ударил ладонью по столу.
Звонкий шлепок прокатился по комнате точно выстрел. Гаевский осёкся, недоумённо взглянул на своего напарника, с непроницаемым выражением лица сидевшего напротив.
— Владислав, сядь… — внушительно обронил Агафон. — Я тебя не понимаю…
И это краткое «не понимаю» прозвучало как приговор суда. Обескураженный Гаевский молча сел; по негодующему выражению лица было нетрудно понять, что он чрезвычайно раздражён и обуреваем жаждой мести, но привычка контролировать эмоции не позволила ему потерять голову.
— Ты, Владислав, зубами не скрипи, — между тем продолжил Агафон. — Тут дело такое: дал слово — держись. Либо говори как есть, либо вообще не начинай разговор, — и, повернувшись всем телом к Шумилову, заговорил уже другим тоном. — Из шкафа в библиотеке Александры Васильевны Мелешевич пропала статуэтка египетской богини Таурт из чёрного диорита. Статуэтка достаточно тяжёлая и большая, высотою больше двух вершков. О её ценности говорить можно только предположительно. Интересно то, что рядом с нею располагались другие древнеегипетские древности, изготовленные из золота и драгоценных камней. Их ценность несомненна. Они не занимали много места и были удобны для переноски. Совершенно непонятно, почему похититель, забрав крупный массивный предмет, проигнорировал ювелирные украшения.
— Диорит — это какой-то полудрагоценный камень? — поинтересовался Шумилов.
— Вовсе нет. Просто очень твёрдый, уступающий по твёрдости, пожалуй, только алмазу, — примирительно заговорил Гаевский. — Намного твёрже гранита и мрамора. Сейчас не существует техники, посредством которой можно было бы обрабатывать диорит. Для того, чтобы просверлить в нём отверстие, надо создать давление на сверло более двухсот пудов, а чтобы отполировать, нужен алмаз.
— А в древнем Египте, вы говорите, из такого камня делали статуи? — недоверчиво спросил Шумилов.
— Представьте себе. Это один из парадоксов цивилизации древних египтян. Потому-то сейчас она и вызывает большой интерес историков всего мира.
— Возможно, статуя богини Таурт на самом деле была очень ценной, — размышляя вслух, добавил Агафон. — Преступник это знал и поэтому похитил именно её, а не что-то другое. Дабы скрыть факт хищения из шкафа, он взял оттуда только один предмет. Отсутствие статуэтки не бросалось в глаза и если бы не опись вещей из этого шкафа, составленная убитой госпожой Барклай, мы бы даже и не догадались об исчезновении.
Шумилов поднял свою рюмку с коньяком, предлагая присутствующим выпить, и обратившись к Гаевскому, сказал:
— Вы, Владислав Анджеевич, на меня, пожалуйста, не негодуйте. Раз уж у нас зашёл здесь доверительный разговор, так давайте будем взаимно корректны. Я прекрасно понимаю, что рассказав о Ганюке, сообщил вам очень ценные сведения. И полагаю, что заслужил честный ответ. В тайну следствия я не лезу, слышанное от вас никогда не разглашал, так что ваше отношение ко мне совершенно непонятно. Я предлагаю сейчас выпить коньку, предать имевший место инцидент забвению и никогда более о нём не вспоминать.
Конфликт, так внезапно разгоревшийся, вроде бы оказался погашен. Гаевский выпил с Шумиловым и в дальнейшем вполне дружелюбно поддерживал общую беседу. Уже ближе к концу разговора Агафон Иванов в нескольких словах рассказал Шумилову об опознании Штромма домоправителем «яковлевки». Возможно, сказано это было не без скрытого умысла — сыщик хотел увидеть, заинтересуется ли Шумилов услышанным — но тот никакого любопытства не выказал и сделал вид, что не придал сказанному значения.
Уже поздно вечером, лёжа в кровати и анализируя события прошедшего дня, Шумилов поймал себя на мысли, что в первый же день своих розысков уподобился путнику, ставшему на пересечении дорог посреди степи. Каждый из путей был равно предпочтителен, но при этом лишь один был способен вывести его к цели. Преступник, решившийся на двойное убийство в квартире Барклай, явно знал куда он пришёл и чем именно здесь поживиться. Он не схватился за меха или посуду, как это сделал бы любой залётный грабитель. Со слов полковника Волкова Шумилов знал, что убийца пренебрёг наличными деньгами и именными облигациями, хотя последние вполне можно было использовать для залога в ссудной кассе. Конечно, делать это в столице было слишком неосмотрительно, но преступнику достаточно было уехать куда-нибудь во Псков или Новгород (не говоря уже о более далёкой провинции) и там любой ростовщик принял бы эти облигации без всяких оговорок.
Сие означает, что убийца знал о величине возможной поживы и рисковал вовсе не ради двухсот рублей, оставленных им в письменном столе своей жертвы. От кого преступник мог получить сведения о богатстве Барклай, бывшей весьма скрытной женщиной и удивившей этим даже своего старого друга Волкова? Разумеется, от сына, хотя если верить Волкову, тот сам был немало удивлён, когда увидел извлекаемые из тайников драгоценности. Тем не менее, сын вполне мог неосторожными репликами дать подумать «наводчику», что его мать очень зажиточна, хотя сам он степень этой зажиточности даже не представлял.
Помимо сына, сведения о богатстве Барклай могли прийти к преступнику с другой стороны: через мебельного мастера. Следовало признать, что изготовление платяного шкафа и письменного стола со скрытыми полостями — заказ весьма не рядовой. Зажиточных людей в Санкт-Петербурге очень много, но основная их масса хранит ценности в домашних условиях либо в кустарно изготовленных тайниках, либо заказывает несгораемые шкафы. Здесь же такая архаика! Как это госпожа Барклай не догадалась кованый сундук заказать! Кто-то из мастеров или рабочих, связанных с изготовлением странной мебели, мог прекрасно догадаться о назначении скрытых полостей и запомнить заказчика. Конечно, в любой серьёзной мастерской принимают заявки и исполняют их разные люди. Разумный хозяин всегда будет стараться сохранить имя и фамилию своего необычного клиента в тайне. Однако, сие соображение вовсе не отменяет того, что сведения о Барклай могли попасть к преступнику именно через мебельную мастерскую.
Имеет ли смысл выходить на Петра Трофимова? Это был весьма известный в городе мастер с безупречной репутацией. Шумилов не сомневался, что сам Пётр Трофимов к убийству Александры Васильевны не имел ни малейшего отношения. Разумеется, хозяин мебельной мастерской приложит все усилия для того, чтобы оградить своё заведение от каких-либо подозрений, поскольку в этом деле он рискует репутацией. Очевидно, что рассчитывать на благожелательное сотрудничество с его стороны не приходится.
Шумилов довольно долго ломал голову над тем, как лучше обставить знакомство с персоналом мебельной мастерской, чтобы не насторожить ни хозяина, ни его работников, ни преступника, если тот окажется с ними связан. Но постепенно — то ли под воздействием ночной тиши, то ли в силу какой другой причины — его мысли получили совсем другое направление.
В самом акте двойного убийства была некая неочевидность мотивации, внутренняя нелогичность и даже прямая противоречивость действий преступника. Он заворачивает первый труп в ковёр и уносит его в чулан. Второй же бросает буквально на пороге гостиной. Хорошо, можно считать, что убийцу вспугнул Волков. Тем не менее, почему преступник после появления последнего поспешил оставить квартиру? По большому счёту ничто не мешало ему продолжить своё дело, ведь настоящая тревога поднялась отнюдь не утром, а много позже, уже после обеда. Почему убийца оставил незапертой входную дверь? Полиция считает, что он побоялся звенеть ключами, поскольку за поворотом лестницы к выходу во двор, в дворницкой возился дворник. Пусть так… Но ведь это объяснение ничего не объясняет! Убийца вполне мог, оставив входную дверь запертой, покинуть квартиру через дверь чёрного хода, то есть через кухню. И тогда бы Волков ни за что бы не попал в квартиру во время своего вторичного появления.
Вор громче всех кричит «держи вора!» Истина эта стара, но не устарела. Быть может, всё, что сделано полковником в отставке Волковым есть не что иное, как хитрая маскировка, прикрытие его истинной роли в этом деле? Никто не подозревает его, ведь это именно Волков поднял тревогу, первым вошёл в квартиру, обнаружил труп горничной. Стоп! Может быть, всё это случилось по той простой причине, что к моменту вторичного появления Волкова убийца уже выполнил свою задачу: нашёл и унёс что хотел? Полковник всё время остаётся вне подозрений, с ним советуются по разным вопросам и товарищ прокурора, и сыскные агенты, он имеет возможность следить за ходом расследования, оставаясь как бы внутри следствия, а при этом… а при этом у него нет alibi. Точно также, как его нет у Аркадия Штромма. Однако, Аркадий сидит «на крючке» полиции, обложен точно волк, а полковник ходит по городу, свободный от всяческих подозрений в свой адрес и трагическим голосом рассказывает встречным-поперечным об убийстве в квартире Барклай.
Ха-ха, вот так-то! Интересно девки пляшут по четыре в ряд…
Однако, даже не поспешное бегство убийцы следует считать главной «изюминкой» преступления. В конце-концов, мало ли примеров того, как малодушные или просто пьяные преступники бросали тела своих жертв и их имущество безо всякого осмотра! Здесь вроде бы какой-то осмотр вещей и мебели был осуществлён: преступник похитил облигации трёх разных видов — министерства финансов и двух коммерческих банков. Но при этом он не взял из стола наличные деньги и именные облигации. Ладно, это можно объяснить: убийца пытался скрыть факт хищения. Кроме того, он не нашёл драгоценности, спрятанные в тайниках. И это тоже объяснимо. Но почему он взял каменную древнеегипетскую статуэтку и проигнорировал золотые украшения, лежавшие рядом? Казалось бы, чего проще: одним движением руки смахнуть в карман дюжину золотых скарабеев, рубиновых браслетов и прочих диковинок, что изготавливали древние египтяне?
Может быть, диоритовая статуэтка была подлинным шедевром, венцом всей египетской коллекции Николая Барклай? Может быть, она настолько ценна, что прочие драгоценности в сравнении с нею сущая пыль? Возможно ли это? Может ли статуэтка древнеегипетского бога иметь некую высшую, скажем так, сакральную ценность? Для христианина — нет, только для последователей культа богини Таурт. Для этого они должны быть живы. Ни о чём подобном Шумилов никогда не слыхивал. Да и в самом деле, кто будет молиться богине Таурт в век трансатлантического телеграфа и броненосного флота? Абсурд!
Очень часто кажущаяся нелогичность действий преступника на месте совершения преступления объясняется тем, что преступление совершается двумя или более лицами. Разумеется, сие наблюдение не есть абсолютная истина, но оно подтверждается весьма часто. Допущение сие представляется вполне оправданным ещё и потому, что преступник совершил с телом Александры Васильевны Барклай довольно сложные посмертные манипуляции. Возиться с завёрнутым в ковёр трупом крайне неудобно. Если бы убийца был один, он бы скорее всего, просто затащил тело Барклай в чулан и бросил бы там. Но если преступников было двое, то вполне логично ожидать, что их интересы окажутся несколько разными: один отправился обыскивать стол хозяйки, а второй устремился в библиотеку, к шкафам с египетскими древностями.
Можно допустить, что входная дверь была оставлена открытой как раз из расчёта на появление нового действующего лица. Убийца мог взять ключи, но не имел возможности передать их подельнику. В этом случае открытая дверь является для того единственным шансом попасть на место преступления быстро и не привлекая внимание окружающих. Логично? Вполне.
Только что может дать подобное умозаключение?
Да ни черта оно не даёт..!
Шумилов проваливался в дремотное оцепенение, потом просыпался, схватывая роившиеся в голове обрывки мыслей, но через какое-то время опять погружался в сон. В одно из таких кратких пробуждений среди ночи ему вдруг показалось, что он готов назвать и опознать убийцу, которого он несомненно уже видел… И диоритовую статуэтку бога с головой гиппопотама он тоже смог бы опознать… Да только эти полуночные наваждения столь мало имели связи с реальной жизнью что, по большом счёту, стоили даже меньше прошлогоднего снега.