Утро не принесло Алексею Ивановичу Шумилову каких-либо новых идей. А посему, памятуя народную истину, гласившую, что умный всегда пляшет от печки, а дурак до усталости, он решил отправиться на место преступления. «Яковлевка» должна была стать той «печкой» от которой следовало начинать своё движение в ту или иную сторону.

Шумилов без труда опознал ту самую афишную тумбу, за которой, согласно показаниям здешнего управляющего, прятался Штромм в утро убийства. Благодаря этой тумбе Алексей Иванович сразу понял, в каком подъезде находится квартира, явившаяся ареной кровавой драмы, и где примерно должна размещаться контора домоправителя.

Алексей Иванович прекрасно понимал, что опознание Штромма домоправителем — это настоящая проблема для Аркадия Венедиктовича. Имеет значение, сколь уверенно было это опознание и насколько правильно с юридической точки зрения оно было проведено. Впрочем, эти вопросы скорее важны для адвоката, нежели для Шумилова. Для него же на данном этапе имело значение другое соображение: если Штромм утверждал, что его не было на этом месте в утро убийства, то данное утверждение влечёт за собою всего три взаимоисключающих вывода. А именно: Аркадий Штромм лжёт, и в таком случае его обращение за помощью к Шумилову есть всего лишь блеф, продиктованный желанием уйти от справедливого наказания. В этом случае Шумилову надлежит как можно скорее вывести обманщика на чистую воду. Впрочем, вполне вероятна другая причина — управляющий «яковлевки» неумышленно ошибся, перепутав дату или приняв за Штромма похожего человека. Если это на самом деле так, то управляющий своими утверждениями не преследует злонамеренную цель. Наконец, возможен и третий вывод: управляющий намеренно вводит следствие в заблуждение. Понятно, что для этого он должен руководствоваться оч-чень весомым мотивом. И это скорее всего может указывать на его собственную причастность к убийству.

Определиться по этому вопросу представлялось для Шумилова чрезвычайно важным. Возможно, именно разобравшись с этой загадкой, он смог бы отыскать преступника. Так что всякий розыск в «яковлевке» надлежало начинать с управдома.

Вошёл вошёл во двор-колодец, один из нескольких, бывших внутри квартала, занятого огромным домом. Был двор, как и многие подобные места в Петербурге, не очень-то чист, не очень прибран. В углу был свален какой-то хлам, рядами выше человеческого роста наставлены ящики из тонких досок, то ли бутылок, то ли фруктов. На стенах местами отваливалась штукатурка, водосточные трубы, особенно в верхних своих частях, заметно поржавели. Шумилов постоял, огляделся. Подозвал дворника, присевшего передохнуть на большом деревянном коробе для песка:

— Скажи-ка, братец, где здесь контора домоуправляющего?

— Да вот она, — ткнул дворник пальцем в ближайшую дверь. — По этой лестнице один пролёт поднимитесь, и дверь налево, синей клеенкой оббита. А вот окна его конторы — аккурат весь двор видно.

Последовла второй тычок пальцем в пространство.

— А как звать-то господина домоправителя? — полюбопытствовал Шумилов.

— Известно как: Пётр Кондратьевич Анисимов.

— Спасибо братец, за подсказку. Не куришь часом?

Алексей Иванович достал кисет, который всегда брал с собою, отправляясь на разведку незнакомых объектов. Сам он хотя и не курил, но по опыту прекрасно знал, что предложить хороший табак курильщику — это лучший способ завести себе благодарного друга и надёжного осведомителя.

— Попробуй-ка табачок! — Шумилов протянул кисет дворнику, но тот неожиданно стал отказываться:

— Не-ет, спасибо, у меня свой.

— Давай-давай, не стесняйся, — скомандовал Шумилов. — Ты такого здесь не купишь! Это табак анатолийский, из самой, значит, Турции!

Дворник заметно оживившись, извлёк из внутреннего кармана зипуна «псалтырь» между страниц которого оказались заложены нарезанные листы папиросной бумаги. Некоторое время он старательно скручивал «козью ножку», получившуюся толщиной чуть ли не с большой палец ноги; при этом шевелил красным грушеподобным носом, недоверчиво принюхиваясь к табаку:

— Да-с, товарец необычный, — наконец, резюмировал он. — С можжевельником, что ли?

— Какой можжевельник в Турции, братец, окстись! — замахал руками Шумилов. — Сорт такой, с душком, пряный…

Дворник, воскурив «козью ножку», выжидательно покосился на Алексея Ивановича, понимая, что такое угощение сулит продолжение разговора. Поскольку Шумилов молчал, то он начал сам:

— Да-с, табак хорош. Таким покуда не угощали-с… Вы, барин, по делу в краях наших или как?

— По делу. Тут у вас преступление было, вдову чиновника убили… Вот редактор мне и приказал статью писать. А я и не знаю как лучше подступиться. Не подскажешь часом?

— А чего ж не подсказать хорошему человеку? — вздохнул дворник. — Да кабы я знал, что подсказывать.

— Ты же всех тут знал, братец. Что народ-то говорит? На кого люди думают?

— Тю-ю-ю, народ! — протянул дворник. — Что народ? Кто ж его знает? Богатая была дамочка, её за то богатство и того… порешили…

— А была ли у неё кроме убитой горничной другая прислуга? Кухарка, скажем, прачка?

— Нет, в квартире только горничная жила, упокой, Господь, её душу… Хорошая была девица, уважительная… А кухарка… нет, кухарки не было. Покойная барыня столовалась у Настасьи Клочковой, она на несколько семей готовит, живёт вон по той лестнице, четвертый этаж. Александра Васильевна, покойная, значит, к ней присылала за обедами.

— А полиция интересовалась этой самой Клочковой? Ходили к ней «архаровцы»?

— Того не знаю, но думаю, интереса для полиции тут никакого нет. Что повариха может знать, ежели даже в квартиру не хаживала? Надежда Толпыгина, горничная убиенная, прибежит к ней, судки с обедом возьмёт, а через два часа вернет. Вот и вся служба.

— Ну, а прачка была? Кто обстирывал барыню?

— А стирала им прачка Лизавета, она в соседнем дворе обитает, в полуподвале. Та вообще никогда в квартиру не ходила, ей горничная белье относила и забирала.

— А скажи-ка, братец, как тебя кличут-то?

— Александр я, Подколозин…

— А вот скажи мне, Александр Подколозин, а что ваш управляющий из себя представляет? Что за человек? Справедлив ли? Строг? Бранит ли? Или бьёт? — увидев смущение дворника, Шумилов поспешил его должным образом простимулировать. — Да ты не тушуйся, братец! Чтоб тебе интереснее было со мной беседовать, да про ваш дом рассказывать, можем заглянуть в кабачок. Проставлю тебе графинчик. Ещё и на табак денежку получишь. Я тут видел у вас рядом портерную. Если, конечно, домоправитель ваш сейчас в окошко тебя не видит… А то прищучит тебя за то, что двор не метешь.

— Хех, господин хороший, — весело хмыкнул дворник. — Да разве ж я лясы точил бы с вами, кабы Пётр Кондратьич в конторе сидел бы! Идёмте в портерную!

На самом деле в кабачке-подвальчике под ёмким названием «портерная» никаким портером никогда не торговали. Разливалась исключительно водка и обстановка была проще некуда: грубо обструганные и сколоченные, ныне потемневшие и отполированные локтями деревянные столы и лавки вдоль них, стойкий запах пота, водочного перегара и дешёвого табака. То и дело сновали половые, разнося водку в графинчиках, немудреную закуску в глиняных мисках. После того, как Шумилов заказал для Филимона пару чарок водки и квашеной капустки на закусь, дворник размяк душой, проникся к Алексею Ивановичу искренним расположением и в порыве признательности готов был рассказать ему всю историю «яковлевки» от постройки.

— Так вот… Управляющий наш, Пётр Кондратьевич… крепкий мужик, в том смысле, что своего не упустит. По честности вам сказать, я ведь не всегда в дворниках ходил, был когда-то на той самой должности, что Пётр Кондратьевич ныне. Да, да, не сумлевайтесь! Это сейчас я просто Александр Подколозин, а когда-то никто ко мне иначе как «Александр Прокофьич» не смел и обратиться. Так-то… Был помоложе, попроворнее. В те времена штат другой был. В моём подчинении были один старший дворник, четыре младших и два швейцара у парадных подъездов, тех, что на Садовую глядят. Это теперь у нас швейцаров нет и из пяти дворников остались четверо. Да-с…

Шумилов почувствовал, что в лице дворника неожиданно для самого себя наткнулся на сущий кладезь всяческих знаний о «яковлевке».

— А как же ты, Александр Прокофьевич, очутился в простых дворниках? Как скатился с должности?

— Да неожиданно скатился, — вздохнул Подколозин, опрокинув в глотку чарку водки. — Фортуна от меня отвернулась, то есть повернулась, строго говоря, ко мне тылом… Лет десять-двенадцать назад хозяин задумал перестроить часть квартир в бельэтаже: две-три небольшие объединял в одну большую, с черным и парадным входами — всё как полагается, чтоб сдавать подороже. И на отделку их хозяин не поскупился — лепнину по потолку пустили, оконные рамы из сосны заменили на дубовые, изразцами на заказ печи выложили. И даже ватерклозеты в английском магазине заказал. А чтоб не покрали эту красоту из квартир до того, как новые жильцы въедут, на двери были поставлены замки, а ключи были оставлены мне как приказчику по дому. Так-то… Да… хорошо было задумано. И вот тут, как на грех, ко мне сродственник из деревни приехал. А у него именины… В общем, отпраздновали мы — знакомых многих собрали, пили всю ночь. А утром хватился — одна из квартир вскрыта, та, что как склад использовалась. И из неё многое вывезено. Ну, сам понимаешь, — тут дворник по-свойски перешел на «ты», — скандал. Хозяин кричит: «Твоя вина, Прокофьич, плохо сторожил добро. Если восполнишь убыток — останешься у меня служить, а нет — пеняй на себя.» Ну, я, конечно, всё, что на черный день откладывал, отдал хозяину. Он меня, как и обещал, не погнал, да только перевел в рядовые дворники, а на моё место взял Петра Кондратьевича. И на том спасибо, а то кому я на старости лет нужен…

— Скажи-ка, Александр Прокофьевич, а квартира убитой Александры Васильевны тоже была в числе этих новых, о которых ты упомянул?

— Аккурат, точно так.

— Значит, и в ней были установлены новые замки с полным комплектом ключей, ключи от которых отдали тебе?

— Именно так.

— А сколько всего было ключей к каждому замку?

— По три. Два надлежало отдать жильцам при заселении, третий — хранить домоправителю под большим секретом.

— И куда же потом оставленные домоправителю ключи подевались?

— Когда я дела передавал Петру Кондратьичу, то и ключи все передал. Самолично. В полной целкости и сохранности.

— А замки с той поры менялись?

— Без ведома домоправителя сие категорически запрещено. Дом-то хоть и каменный, а перекрытия-то деревянные. Неровён час пожар — не приведи Господи! — Подколозин истово перекрестил лоб. — Ведь пока дубовые двойные двери выламывать будут, полдома выгорит! Потому, ежели замок меняется, то один ключ всё равно отдаётся домоправителю.

— Странные у вас правила, — заметил Шумилов. — Это не совсем законно.

— Правило это проверено временем и человеческими смертями, — важно ответил дворник. — И свой резон в этом есть. А за все эти годы на Кондратьича никаких подозрений не было. Если б он, имея на руках ключики, грешил воровством, то сие уже стало бы понятно. А так — ничего!

— Так-так, очень интересно. А Пётр Кондратьевич… Что он за человек?

— Хех, хороший вопросик, — усмехнулся дворник. — Наш Филат не бывает виноват! Вот он каков. Всех в кулак зажал. Знает с кого спросить, только с себя не спрашивает. Теперь уж его и не сковырнешь. Вскорости после того, как он на моё место заступил, вышла одна история…

— Что за история?

— Появился один мещанин из Тулы, у него Пётр Кондратьич когда-то давно квартирку снимал. Так этот мещанин кричал — возмущался, дескать, кубышку с червонцами у него Пётр Кондратьич умыкнул. Ну, Пётр Кондратьич не дал ему долго кричать, саданул его пару раз по носу, тот так кровушкой и умылся…

— И что дальше?

— Заткнулся и ушёл.

— И продолжения не было?

— Да я и сам ждал продолжения, думал, может, полиция объявится, потрясёт малость Петра Кондратьича. Ан нет, полиция не объявилась. Видимо, мещанин не стал заявлять.

Шумилов некоторое время обдумывал услышанное. При всём познавательном интересе эта история никак не прикладывалась к убийству в квартире Барклай.

— А как думаешь, Александр Прокофьевич, домоправитель ваш и в самом деле кубышку умыкнул? — наконец, спросил он.

— Да кто ж его знает? Вообще-то мог бы… Каналья он. По виду, конечно, не скажешь — ходит чин-чинарем, важность напускает, весь такой обходительный с господами, да только при случае дворнику зуботычину дать может без разговоров.

Принявший пару чарок водки дворник раскраснелся, начал активно жестикулировать. Неожиданно спохватился:

— Пора, пожалуй, идти. А то неровен час вернётся Петр Кондратьич, да схватится, что меня нет на месте. Объясняйся потом…

После беседы со словоохотливым дворником Шумилов крепко задумался: сообщение о том, что от квартиры убитой Александры Васильевны Мелешевич существовали ключи, находившиеся в распоряжении домоправителя, было очень важным открытием. Причём Шумилов не сомневался в том, что полиция этого выяснить не смогла. Практика хранения запасных ключей допускалась в гостиницах, но в домах с долговременной арендой жилья была совершенно незаконной, в силу очевидной угрозы интересам жильцов. Понятно, что домоправитель ничего не рассказал об этом полиции. Следствие ищет преступника в ближайшем окружении погибших, исходя из того, что посторонний не смог бы попасть в квартиру, а между тем, наличие ключей у домоправителя даёт возможность открыть входные двери практически любому лицу. Домоправитель не носит связки ключей на шее и не пересчитывает их каждый день — они где-то спокойно лежат, ничем не напоминая о себе. Если злоумышленник получил к ним доступ, он вполне мог даже не похищать заинтересовавший его ключ, а просто-напросто снести его в слесарную мастерскую, где менее чем за час ему изготовят дубликат, а затем подложить оригинал на место. Всё! Доступ в квартиру обеспечен.

Если бы следствие об этом знало, оно бы не цеплялось так к Дмитрию Мелешевичу и Аркадию Штромму.

Шумилов мысленно поздравил себя с большим успехом. Вчера он, едва взявшись за дело, разговорил морального урода Ганюка, от которого получил весьма важные сведения. Сегодня — новый большой успех. Что ж, фортуна покуда была весьма благосклонна к его розыскам. А потому следовало не снижать темпа.

Кухарку Настасью Клочкову Шумилов отыскал на просторной кухне необъятной квартиры, сдаваемой, наверное, десятку небогатых постояльцев. Женщина, как и подобает повару, источала запахи борща и лука; она сноровисто что-то жарила и парила, одновременно управляясь с несколькими сковородками, выставленными на огромной плите. Подле сидел мальчуган, сноровисто коловший небольшим топориком поленья для печи.

Увидев на кухне неожиданного посетителя, ещё достаточно молодого и притом одетого барином, быстро поправила обнаженным предплечьем сбившуюся косынку, и всё её раскрасневшееся распаренное лицо просветлело, румяные губы сложились в широкую добродушную улыбку, обнажив ряд белых крупных зубов.

— Здравствуйте, — поприветствовал её Шумилов. — Я слышал, вы хорошая кухарка. Собираюсь поселиться в этом доме, думаю договориться с вами о готовых обедах.

— Да, я многим тут готовлю, — живо отозвалась Настасья. — Никто не жалуется. Конечно, есть привередливые клиенты… А вы хотите полный рацион, или только обеды?

— Думаю, только обеды… А цены у вас какие?

— Моя работа пятьдесят копеек за обед. Это если из ваших продуктов, если же из моих, то надо прибавить цену продуктов. Это будет ещё копеек тридцать-сорок, в зависимости от того сколько блюд заказывать будете. По любому это будет дешевле, нежели где-либо.

— Понятно. А я вот ещё слышал, будто ваша бывшая клиентка, г-жа Мелешевич заказывала вам изысканное меню — паштеты французские, всякие там фуа-гра в трёх специях, террин, мясные рулеты, и была вами очень довольна…

— Ой, не-ет, — замахала руками женщина. — Я и слов-то таких не знаю, как вы сказали! Нет, это я не смогу, паштеты и всё такое… Я готовлю простые блюда — борщ, каши, рассольник, рагу… всё простое… А паштеты — это для Александры Васильевны не я готовила, я ведь только с декабря для нее стряпаю. А вот до той поры у неё своя кухарка была. И жила в её квартире, как и горничная Надежда Толпыгина, упокой, Господи ее душу…

— А что за кухарка? Кто такая?

— Евдокия Трембачова. Довольно давно работала у барыни, несколько лет. Но вот перед Новым годом уволилась от Александры Васильевны и съехала.

— А где теперь живёт?

— Не знаю… Вроде бы где-то за Львиным мостиком.

— Хм, надо же, — Шумилов сокрушённо вздохнул. — А почему уволилась-то? Барыня закапризничала или что?

— Не знаю уж… Какая кошка между ними пробежала. Барыня Александра Васильевна никогда потом к ней не обращалась, даже когда год смерти мужа справляла. Она тогда заказала мне обед, а меню такое, что я и слыхом не слыхивала — французский суп из томатов, телятина под соусом «Бушале», куропатка в белом вине… В общем, я как такое услыхала, сразу сказала — увольте, не смогу, не возьмусь… Ну, и Александра Васильевна, как мне потом Надежда, горничная её, рассказывала, сделала заказал на вынос в ресторане «Вена». Но к кухарке своей так и не обратилась. К Трембачовой, значит. Мне тогда это показалось очень странным. Не иначе, как расстались они не по-доброму. Но что там было врать не буду, не знаю.

— Ну, что ж, Настасья, я всё понял про вашу стряпню. Как перееду, непременно приду к вам, а покамест будьте здоровы.

Алексей Иванович покинул душную кухню, чувствуя, что вся одежда и волосы напитались запахом лука и борщевой поджарки. После разговора с кухаркой он вдруг ощутил хорошо знакомое чувство охотничьего азарта, которое помимо воли возникало всякий раз, когда в деле появлялся интересный след. Конечно, след этот мог оказаться очередной «пустышкой» и никуда не привести, но что-то уж больно подозрительным казалось увольнение кухарки, прослужившей у погибшей Барклай не один год.

Хотя… вполне было возможно, что Александра Васильевна рассчитала прежнюю кухарку именно из-за того, что гости стали слишком редки в её доме. Муж умер, обеды с его друзьями закончились. А изысканное меню на каждый день слишком обременительно для кармана. Хотя, принимая во внимание богатство Барклай, об «обременительности» говорить можно лишь условно. Тем не менее, нельзя сбрасывать со счетов и того, что люди с возрастом становятся прижимистее и начинают экономить там, где раньше тратили, не считая. Вполне возможно, что именно поэтому старую кухарку рассчитали и заменили её блюда непритязательной стряпней Настасьи Клочковой.

Как бы там ни было, а следовало непременно отыскать Евдокию Трембачову и поговорить с нею самой о причинах увольнения.

Выйдя во двор-колодец, который за сегодняшнее утро сделался ему знаком до боли, Шумилов решил все же разыскать Петра Кондратьевича Анисимова. После рассказов Подколозина имело смысл поближе познакомиться с этим человеком, дабы составить собственное представление о том, кто «всех зажал в кулак».

Руководствуясь описанием дворника, Шумилов поднялся на один пролет по лестнице с выщербленными ступенями и очутился перед дверью, обитой старой и весьма неказистой синей клеёнкой. Позвонив в колокольчик и подёргав ручку запертой двери, Шумилов убедился, что домоправителя на месте нет. Алексей Иванович двинулся было прочь, но тут в подъезд вошёл крупный мужчина, одетый на купеческий манер в добротную цигейку, распахнутую на животе, и новые свежечищенные сапоги. Под цигейкой был виден жилет с массивной золотой цепью поперёк живота.

— Вы часом не в контору? — осведомился вошедший, увидев Шумилова на верху лестничного марша.

— Именно. Хотел бы видеть домоправителя. — Алексей Иванович отметил тот цепкий взгляд, которым его тут же наградил вошедший.

Видимо, внешний вид Шумилова внушил неизвестному почтение, поскольку уже через секунду он не без угодливости в голосе заворковал:

— Домоправитель — это я, Анисимов Петр Кондратьевич. Чем могу быть полезен господину…?

Шумилову явно требовалось назвать себя, но он решил немного потомить собеседника.

— Имею к вам конфиденциальный разговор. Не хотелось бы начинать на лестнице.

— Сей момент, сейчас я открою, — домоправитель был сама любезность.

Когда он стал подниматься по лестнице, Шумилов обратил внимание на необычность его сложения: домоправитель имел несуразно длинные руки с чрезмерно большими, поросшими черными волосами кистями. Это придавало его облику удивительное сходство с человекообразной обезьяной. Алексей Иванович с большим интересом читал книги Ломброзо, уже более десятка лет возбуждавшие горячие споры в среде врачей и юристов всех цивилизованных стран, и в целом признавал справедливость большинства сделанных этим психиатром наблюдений. Поэтому всегда с большим вниманием следил за особенностями поведения и внешнего облика человека, стараясь узнать черты вырождения, если таковые имеются. Глядя в эти секунды на домоправителя, Шумилов не мог не признать дегенеративность его сложения. Сделанное открытие неприятно поразило Алексея Ивановича.

Пётр Кондратьевич распахнул обитую клеёнкой дверь и жестом пригласил Шумилова входить. За дверью оказалась почти пустая комната с одиноким столом и двумя рядами жёстких стульев вдоль стен.

Шумилов ловко взял домоправителя под локоть и медленно продвигаясь с ним в направлении стола, заговорил вкрадчивым доверительным полушёпотом:

— Моя фамилия Шумилов, зовут меня Алексей Иванович. Я издаю журнал «Психизм в России». Скажите, Пётр Кондратьевич, вы знаете, что такое спиритизм?

— Что-о-о, простите? — обомлел приказчик. Он недоверчиво-настороженно уставился в лицо Шумилова. Было видно, что Пётр Кондратьевич поставлен в тупик фамильярностью визитёра, но в ещё большей степенью его непонятными речами.

— Я спрашиваю, знаете ли вы, что такое спиритизм? У нас это явление ещё называют «столоверчением» и «психизмом», — всё также тихо и членораздельно продолжил Шумилов; остановившись подле стола, он выпустил, наконец, локоть приказчика. — По глазам вижу, что не знаете. Это, господин Анисимов, особый способ общения с духами умерших людей. Как происходит это общение — долго рассказывать, но может быть, вы когда-нибудь сие увидите. Я занимаюсь этим как в силу своей профессиональной деятельности, так и душевной предрасположенности. Как я уже сказал, мною издаётся журнал по данной теме. Кроме того, я имею дар вступать в сношения с миром мёртвых, то есть являюсь медиумом. Так вот, мы подошли к самому главному, к цели моего визита, так сказать.

Шумилов опустился на один из стульев, вальяжно закинул ногу на ногу и продолжил:

— В вашем доме, как писали газеты, произошло кровавое убийство двух женщин. Я только вчера вернулся из Брюсселя, и вот, сегодня я тут, потому что нельзя терять ни дня… Улавливаете?

— Н-нет, — насторожённо ответил Петр Кондратьевич, силясь уловить смысл в быстрой речи посетителя.

— Ну как же так! — всплеснул руками Шумилов. — У нас есть уникальный шанс установить личность убийцы! Убийство произошло неожиданно для женщин, так? Значит, они не успели должным образом подготовиться к переходу в мир иной, так?

Приказчик, медленно опуская зад на стул за столом, тупо кивал головой. Он зачарованно смотрел на Шумилова, разве что рта от удивления не раскрывал.

— Значит, обе женщины не успели ни принести покаяния, ни причаститься, так? — продолжал развивать мысль Шумилов, не отводя глаз от лица Анисимова. — А это значит… что? Правильно! Их души не могли найти должного успокоения. И они его не нашли! Они по-прежнему витают вблизи места убийства, в этой самой квартире! Этот феномен уже давно известен науке. Такое случается не так уж и редко, просто в силу… м-м-м… причин известного рода… не всякий может достучаться до них. Но я могу!

— И что же? — домоправитель выглядел явно взволнованным.

— Именно здесь, в этом самом доме, на месте преступления нам надлежит вступить в контакт с душами убиенных женщин! То есть… вы меня понимаете, Пётр Кондратьевич?

— Н-нет, простите, господин Шумилов, совсем не понимаю, — едва слышно пролепетал приказчик.

— Мы проведём спиритический сеанс — не волнуйтесь, разумеется в вашем присутствии! — и души убитых назовут нам того, кто пресёк их земной путь.

— Да как такое возможно? Вы меня разыгрываете, что ли?

— Не волнуйтесь, господин Анисимов, всё будет происходить на ваших глазах. Вы ещё своим детям и внукам будете рассказывать, как духи назвали вам фамилию убийцы и описали место, где он спрятал украденное!

Воцарилось долгое, тяжёлое молчание. Шумилов, не мигая, глядел в лицо приказчику, тот же в свою очередь таращился на Шумилова, явно ожидая улыбки и объяснения розыгрыша. Но поскольку Шумилов не улыбался и не признавался в попытке пошутить, приказчик всё более и более начинал волноваться. Лицо его бледнело прямо на глазах, на лбу выступили бисеринки пота.

— Господин Шумилов, вы… вы не обижайтесь… вы — больны! — пробормотал, наконец, Анисимов. — Уходите, пожалуйста, и не пугайте меня. У меня… дети… у меня сердце больное… мне детей ещё растить и растить надо.

— Это пока совсем не страшно, господин Анисимов. Страшно станет потом, когда стол вверх поднимется, — Шумилов постучал пальцами по столешнице и указал для наглядности на потолок. — Вот тогда действительно станет не по себе. Потусторонние силы обязательно назовут нам имя убийц, ибо они не просто совершили двойное убийство, но помимо этого решились на страшное святотатство…

— Помилуй Бог, о каком таком святотатстве вы говорите?

— Я говорю о похищении статуэтки богини Таурт из чёрного диорита, — Шумилов ещё понизил голос. — Это очень мстительное божество нехристианского пантеона. Амулеты и статуи этой богини можно только дарить или находить; их нельзя красть и тем более, красть посредством совершения убийства владельца. Тот, кто это совершил, уже проклят в иных мирах, — Шумилов снова поднял палец к потолку и домоправитель, как зачарованный, посмотрел наверх. — Так что, поверьте мне, я опытный медиум и знаю толк в том, что говорю. Мы услышим имя убийцы. И вы, если захотите, услышите его вместе с нами.

— Да о чём вы толкуете? — не понял домоправитель. — Какая статуя? Там, вроде бы, векселя пропали или акции какие-то, уж и не знаю. Мне дворники рассказывали, они понятыми были. Ни о какой статуе и речи не было.

— Я же медиум, голубчик. Я общаюсь с духами. Слышите? Чтобы что-то узнать, мне вовсе не надо разговаривать с вашими дворниками. Мне сведения поступают оттуда, — Шумилов в третий раз указал на потолок. — Я подключён к высоким планам. Если вы ничего не знаете о похищении статуэтки египетской богини Таурт из чёрного диорита, сие не означает, что её не похитили. Понимаете?

— Понимаю, понимаю, — закивал Анисимов. — Да только что же… что же вы предлагаете, в конце-концов?

— Я хочу предложить вам, чтобы вы пустили меня в квартиру убитой вдовы для спиритического сеанса! Разумеется, при вашем личном участии и за очень хорошее вознаграждение.

Управляющий понял, что от него требуется, развёл обе руки вверх, демонстрируя отказ и запричитал:

— Никак не могу, господин Шумилов, никак не могу, помилуй Бог, о чём вы просите, квартира заперта, опечатана полицией, ключей у меня нет, что ж, прикажете двери ломать?…

— Насчёт полиции не беспокойтесь, голубчик, от полиции будет представитель. Полиция нам ещё спасибо скажет, вот увидите, потому как духи невинно убиенных помогут разоблачить убийцу! Такое уже не раз случалось в практике спиритизма. Я вот вам принесу свои журналы… Вы любите читать журналы?… Там про такое много написано. В Северо-Американских штатах был уже такой случай, когда дух убитого человека прямо назвал имя убийцы и этого убийцу потом осудили. Преступник был вынужден признаться в содеянном, вот так-то! — с воодушевлением продолжал Шумилов. — Так что со стороны полиции неприятностей не будет, уж поверьте!

— Не могу, не могу, господин Шумилов, оставьте меня в покое, умоляю вас, ну как мы туда попадём, ну как?

— А касательно ключей… хм… — Алексей Иванович погрозил домоправителю пальцем. — Я вам не бычок не верёвочке, водить меня вокрук не надо! Мне доподлинно известно, что у вас есть дубликаты ключей от квартиры. Вот в этом-то и состоит суть моего предложения: вы пускаете меня и моих коллег — потому как спиритический сеанс будет проходить при участии ещё четырёх человек — в квартиру убиенной вдовы на одну ночь… или на две… смотря как пойдет дело. А я вам за это хорошо плачу… Ну, скажем, сто рублей. Мало? — видя, что приказчик как будто бы заколебался, Шумилов, не раздумывая, набавил цену. — Двести. Ну, даже двести пятьдесят. Подумайте, голубчик, двести пятьдесят целковых за пустяковое дело — всего пара ночей от силы! Полугодовое жалование офицера русской армии! И знать никто не будет! Ну что, идёт?

Управляющий сидел неподвижно, тяжело сопел, не моргая вглядываясь в лицо Шумилова. Почувствовав, видимо, катившиеся по лицу капли пота, он ладонью стряхнул их на пол. Движение это было машинальным, сам Анисимов его даже не заметил. Ни один мускул на его лице не шевелился, казалось, он потерял связь с внешним миром. Наконец домоправитель, не меняя позы, сморгнул, взгляд скользнул вбок и сделался более осмысленным. Небольшая заминка не укрылась от внимания Шумилова.

— Ну, решайтесь же, Петр Кондратьевич, такие деньги на дороге не валяются. — поставил точку Алексей Иванович.

— Никак нет-с, сие никак не возможно-с, — пробормотал, наконец, глухим голосом управляющий. — Квартира заперта, ключей никаких нет-с.

— Ну, как же нет?! Я точно знаю, что ключи должны быть.

— Не знаю, откуда вы это взяли, — недобро буркнул Пётр Кондратьевич. — Мне про то ничего неизвестно. Тут уж пусть ваши духи вам помогают. Нет, нет, не просите, не стану я вам помогать… У меня сердце больное.

— Жаль, жаль… Может, передумаете? Я заеду на днях ещё, — напористо проговорил Шумилов, не выходя из роли придурковатого спирита и подвигаясь между тем к выходу.

Пётр Кондратьевич, набычив шею и устремив взгляд себе под ноги, уже ничего не ответил. Он остался за столом и не встал проводить надоевшего ему визитёра.

«На сегодня, пожалуй, хватит мучить беднягу,» — решил про себя Алексей Иванович. Он уже услышал немало, следовало как следует всё обдумать, да и пообедать не мешало бы. Шумилов чувствовал, что голове поднимается неприятная мучительная мигрень: то ли из-за нестерпимо яркого весеннего солнца на улице, то ли из-за беспокойной ночи. По личному опыту он знал, что сытная еда, пожалуй, лучшее средство от головной боли. Отойдя от «яковлевки» на пару кварталов по Садовой улице, он без раздумий завернул в ту самую «Вену», в которой Александра Васильевна заказывала блюда для поминок мужа.

Дожидаясь, пока принесут заказ, Шумилов размышлял над всем тем, что сегодня ему довелось увидеть и услышать. Каждый, с кем ему пришлось разговаривать, сообщил нечто важное; вопрос состоял лишь в том, чтобы в общей картине найти место новым кусочкам. Как осколок смальты должен лечь в своё место мозаики, так и новые сведения должны каким-то образом дополнить старые.

Дворник сказал Шумилову о ключах от квартир, которые непременно должны быть на руках у домоправителя. Полиция об этом, наверняка, до сих пор не знает, иначе бы её интерес простирался не только на Аркадия Штромма, но и на другие персоны, например, на того же домоправителя и самого хозяина дома. Шумилов прекрасно понимал, что свою осведомлённость он может с толком использовать для торга с сыскными агентами, которые, разумеется, должным образом оценят важность сообщённых им сведений. Следовало только ясно понимать, о чём попросить сыщиков взамен: Шумилов не видел ни малейшей пользы в несвоевременном и бескорыстном раскрытии своих карт перед ними.

Любопытно, что домоправитель отказался признать наличие у себя ключей. Даже такая серьёзная мотивация, как возможность легко заработать двести пятьдесят рублей, не заставила его опрометчиво принять заманчивое предложение. Что ж, честь и хвала Петру Кондратьевичу Анисимову, умный стало быть мужик, хладнокровный, алчностью своей управляет, с головой дружит.

У домоправителя есть дети, интересно, каков их возраст? Дети могут совершать ошибки молодости, скажем, играть в карты. Может ли хитрый и умный преступник попросить проигравшегося юношу в качестве оплаты долга принести на часок ключи от квартир из папиного дома? Может, конечно, даже запросто. Выигрыш в карты или шантаж — это, кстати, типичный приём профессионального грабителя или квартирного вора, производящего разведку объекта. Шумилов решил, что ему надлежит ещё раз повидаться с дворником Подколозиным и получше расспросить его о домоправителе, может, что-то интересное и всплывёт. Может, даже лучше встречу эту не откладывать, а навестить дворника сегодня вечером.

Очень интересен оказался рассказ кухарки. Из её слов можно было заключить, что Барклай рассталась со своей поварихой Трембачовой вследствие какого-то неприятного инцидента, о чём полковник Волков либо не знал, либо не захотел сказать Шумилову. Кроме того, это неприязненное расставание имело место несколько позже, нежели об этом говорил полковник Волков, поскольку с Нового года прошло далеко не полгода. Может быть, это ничего не значило, но в любом случае рассказ человека, близко знавшего убитую Барклай на протяжении нескольких лет, мог оказаться весьма содержательным.

Покончив с обедом, Шумилов решил отправиться в к себе домой, дабы передохнуть часок и затем, если минует головная боль, либо двинуть в адресный стол за справкой о месте проживания Евдокии Трембачовой, либо вернуться в «яковлевку» для повторного разговора с дворником Подколозиным.