Ровно в 23.00 Шумилов, как и обещал, стоял на углу Невского проспекта и Надеждинской улицы. Из-за низкой облачности Луны не было видно, ночь выдалась холодная и сырая, точно в октябре. После прошедшего вечером дождя небо так и не очистилось, и теперь тучи чёрным одеялом висели прямо над крышами домов. Редкие прохожие, подняв воротники пальто, прыгали по тротуарам, боясь замочить ноги в лужах, а призрачный жёлтый свет газовых фонарей выхватывал из сумрака их ссутуленные силуэты. Зловеще чернели тени в наглухо закрытых воротами подворотнях и оконных проёмах зданий. «Лето кончилось», — с тоской думал Шумилов, топчась на углу. Десять шагов в одну сторону, десять шагов — в другую.

Наконец, подъехала коляска, из неё выглянула дама и поманила Шумилова рукой. Он запрыгнул внутрь, и экипаж повёз парочку к Знаменской площади.

Если бы Шумилов не знал наверняка, что перед ним Анна Григорьевна Проскурина, он ни за что не узнал бы в этой даме свою вчерашнюю собеседницу. Светлые волосы, кудрявыми локонами спускавшиеся из-под шляпки с вуалью, чрезмерная косметика, неуловимо, но явственно преобразившая лицо, кружевной костюм слишком тесно, по строгим меркам хорошего вкуса, облегавший ладную фигуру — всё в этой женщине было теперь иначе, чем вчера. Алексей Иванович отметил про себя эту разительную перемену, но замечаний вслух высказывать не стал, приписав её исполнению своей же давешней просьбы изменить внешность.

Экипаж остановился перед входом в гостиницу. Важный швейцар с достоинством распахнул двери и пропустил пару в просторный холл. Алексей огляделся. Прямо и наверх вела лестница, застланная широкой ковровой дорожкой, справа находилась стойка портье, а налево — коридор, через который можно было попасть в ресторан и располагавшийся рядом буфет. На свободном пространстве холла разместились три кожаных дивана с низенькими столиками перед ними, большие зеркала и пальмы в кадках.

Шумилов, поддерживая под локоток свою даму, подчёркнуто корректно подвёл её к одному из диванов, усадил, а затем вальяжной походкой направился к стойке портье. Тот в свою очередь поднялся с кресла и с искательной улыбкой на лице закивал полночному визитёру.

— Здравствуйте. Мы хотели бы снять номер, — с достоинством проговорил Шумилов.

— Это завсегда-с можно-с. Господа у нас впервые? — услужливо, не переставая искательно улыбаться, спросил худощавый портье с заметной лысиной, прикрытой остатками волос, и, не получив ответа, продолжил:

— К вашим услугам у нас удобные номера-люкс во втором этаже и более скромные, но тоже с новейшими удобствами в третьем. Что желаете?

— Разумеется, второй этаж, — не задумываясь, решил Шумилов. — Я желал бы именно второй номер… Или лучше нет, третий… Или взять второй? — Шумилов обернулся к своей даме, но она никак не отреагировала на его реплику, и Шумилов опять повернулся к портье. — Так что с третьим номером?

— Третий номер… м-м… к сожалению пока закрыт и не может быть сдан клиентам. А второй…

Он не успел закончить фразы, как Шумилов, навалившись грудью на стойку и заговорщически подмигивая, перебил его:

— Это из-за того убийства? А… скажи-ка, любезный, там и правда весь номер был в крови? Газеты писали — просто как на бойне. А полиция что? Убийцу-то нашла, что слышно? Да, решено, беру второй, это даже в некотором роде пикантнее, когда за стенкой… ммм… этакое место…

— Извольте, — осклабился портье. — Второй как раз свободен. На какое время желаете?

— Думаю, трёх часов вполне хватит, — Шумилов снова подмигнул молодому человеку по-свойски, достал из шикарного портмоне тонкой лайковой кожи, специально прикупленного для тех случаев, когда надо пустить пыль в глаза, пятирублевый билет и забрал из рук портье ключ на тяжелом деревянном брелке с цифрой «2» на торцевой его части. «Третий, стало быть, опечатан полицией, — подумал Шумилов. — Долго ли они его будут держать закрытым? Уж пять дней минуло…»

Вернувшись к своей даме, Алексей Иванович манерно подставил ей свой локоть и повёл её по парадной лестнице во второй этаж, где сразу за стеклянными дверьми у стойки их встретил коридорный дежурный и, не мешкая, провёл во второй номер.

— Не желаете ли заказать ужин в номер? Или, может быть, вино, закуски, десерт? — спросил он, остановившись в маленькой прихожей. Выполнение заказа сулило ему мелочь «на чай», так что вопросы коридорного носили вовсе не праздный характер.

— Закажи-ка, любезный, для нас бутылочку мадеры и фруктов, — сказал Алексей Иванович и протянул коридорному десять копеек. — Скажем пару фунтов винограда, ну и, скажем, пару померанцев и пару персиков.

Когда коридорный ушёл, Шумилов обратился к своей Анне Григорьевне:

— Ну-с, что скажете, вы узнали кого-нибудь?

— Швейцара, признаюсь, я не запомнила, а вот портье и дежурный тоже были в ту ночь. И вино Константин тоже заказал, как вы сейчас.

— Уже хорошо. Вот что, Анна Григорьевна, я попрошу вас внимательно посмотреть на обстановку номера и сказать, осталась ли она неизменной?

Она кивнула. Было видно, что ей не по себе. Возможно, от бередящих душу воспоминаний, возможно от тоски по отсутствующему другу. Шумилов и Проскурина прошли из отделённой драпировкой прихожей в центральную часть номера, являвшейся гостиной. Здесь стояли диван, два кресла, большое, в рост человека зеркало, подле кресел — большой круглый стол морёного дуба, напротив дивана — вместительный трёхстворчатый шкаф. Подле окна в кадке рос развесистый фикус, настоящее дерево, у противоположной стен на подставках в виде дорических колонн располагались гипсовые бюсты Сенеки и Нерона, пол в центре гостиной занимал большой яркий ковёр. Конечно, присутствие бюста Сенеки в этом царстве разврата представлялось несколько неуместным, но в общем номер выглядел очень чистым, а обстановка его смотрелась на удивление респектабельно.

— Это кресло в прошлый раз стояло вот здесь, — сказала Анна Григорьевна, указав на место возле окна.

Сказанное прозвучало странно. Кресло, казалось, сейчас на своём месте, именно там, где ему и надлежало стоять; интересно, кто же тогда и для чего передвигал его к окну? Шумилов перенёс кресло к окну, лёг на пол и внимательно осмотрелся по сторонам. По всему периметру комнаты прекрасно просматривался плинтус, нигде никаких зон невидимости. Взгляду абсолютно не за что зацепиться. Впрочем, в одном месте как будто бы отсутствовала часть плинтуса. Как раз там, рядом со столом, где только что находилось кресло.

Шумилов поднялся с пола, подошёл к ткани, драпировавшей стену, и отбросил её. Так и есть: в стене была дверь. И в этом-то месте как раз отсутствовал плинтус. Чуть выше предполагаемой ручки, вместо которой в накладной пластине зияло сквозное отверстие, наклеен кусок бумаги с синими оттисками полицейской печати. Один конец бумажной ленты крепился на наличнике, а другой — на самом дверном полотне. Это был полицейский «маячок», разрыв которого при открывании двери должен был просигнализировать о несанкционированном проникновении посторонних лиц в опечатанное помещение.

— Что ж, ради одного этого открытия стоило явиться сюда, — удовлетворённо пробормотал Шумилов. — Вы знали о существовании двери?

Вопрос был адресован Анне Григорьевне. Женщина выглядела потрясённой открытием, она даже не сразу нашла слова для ответа, лишь развела руки в стороны и только потом пробормотала:

— Нет, конечно! Мне непонятно, как можно оставлять двери между номерами! Ведь кто-то мог к нам зайти!

Она подразумевала «зайти в момент интимной близости», но вслух этого не сказала. Шумилов же, перешёл к противоположной стене и поднял драпировку там: стена оказалась гладко оштукатуренной.

Алексей Иванович вернулся на прежнее место, снова поднял ткань и присел перед дверью на корточки, пытаясь заглянуть в сквозное отверстие на месте ручки. По ту сторону двери ничего не было видно. Шумилов приложил ухо и несколько секунд слушал тишину, пока не поймал себя на мысли, что занимается явно бессмысленным делом: что можно услышать в опечатанном полиции помещении?

— Судя по всему, за этой дверью находится тот самый третий номер, в котором погиб Кузнецов. Видимо, полиция нашла какие-то следы, указывавшие на то, что убийца проник именно через эту дверь, — проговорил задумчиво Шумилов. — Возможно, это были кровавые отпечатки, по крайней мере, это самое очевидное, что приходит на ум. Если убийца проник в третий номер из второго, то это прекрасно объясняет, почему следствие сфокусировало своё внимание именно на Константине Чижевском.

Раздался короткий почтительный стук в дверь. Шумилов моментально опустил драпировку, переставил кресло на место и пошёл открывать стучавшему. Оказалось, что поспел заказ из буфета.

— Доброй ночи, — негромко провозгласил официант. — Бутылка венгерской мадеры, фунт винограда, два померанца. Персики из Крыму-с…

Шумилов впустил официанта, который ловко расставил на столе необходимую посуду, на глазах клиентов откупорил запечатанную бутылку и, получив «на чай» десять копеек, довольный удалился. Шумилов прошёлся по комнате, раздумывая, как бы лучше приступить к следующей части своей программы, потом, приняв решение, скомандовал:

— Вот что, Анна Григорьевна, отправляйтесь-ка в здешнюю кроватку! Я приглашу сейчас коридорного, потолкую с ним, а вы внимательно слушайте его ответы. Но, разумеется, ни во что не вмешивайтесь, поскольку дело ваше, согласно нашей легенде, совершенно постороннее.

И, открыв в дверь в коридор, он поманил пальцем коридорного. Тот живо подскочил, благо его стойка находилась совсем рядом со вторым номером.

— Зайди-ка, братец, — предложил ему Шумилов, — Скажи-ка, Корифея Мертваго ты знаешь?

— Корифея Мертваго? — переспросил коридорный, — Кажется, нет…

— Гм… Неужели даже не слышал? — удивился Шумилов. — Что ж ты, любезный, газет вовсе не читаешь? «Московский речитатив», «Дни», «Полуденный курьер»… Экий ты, братец, валенок, однако! Аж даже настроение мне испортил! Корифей Мертваго — это я, вернее это мой псевдоним. Я так и подписываюсь: «К. Мертваго».

— Извините, господин, не узнал, — закивал коридорный, — Ну, вылетело из головы, даже не подумал об этом.

— Ладно, пропустим, — снисходительно махнул рукой Шумилов. — Я, признаюсь, и сам газет не читаю. Ты лучше скажи, как тебя зовут?

— Полозов Алексей.

— Мадеру будешь, Алексей?

— Мне ж нельзя, я на службе-с.

— Да будет тебе, мы ж никому не скажем, — Шумилов налил вина в два фужера и снова поманил коридорного к себе. — Подойди-ка, не стой столбом на пороге.

— Да нельзя же мне… мне ночь целую на ногах… меня же срубит…

— Экий ты нервенный, — Алексей Иванович похлопал его по плечу. — Стакан мадеры не срубит! Ну, давай, что ли хлопнем…

Мужчины выпили по половине фужера, и Шумилов тут же долил из бутылки.

— Давай, давай, персик режь, под мадеру хорошо покатится! — хозяйственно распорядился Шумилов. — У меня к тебе, Алексей, такой вот вопрос оформился: скажи-ка, это ж ведь у вас тут убийство случилось?

— Ну… — замялся Полозов, — с этим вопросом к управляющему лучше обратиться. Или даже в полицию.

— Эко далеко ты меня послал. Аж даже невежливо получается, — Шумилов покрутил головой. — Я ведь чего интересуюсь-то… — он наклонился к Полозову и, показав зажатый между пальцами серебряный червонец, тихо продолжил, — я журналист. Вот явился к вам сюда… ммм… с дамой, и подумал, дай-ка напишу очерк об этом деле. Не заметку вшивую в три строки, а очерк, понимаешь, в целую страницу. И задвину его куда-нибудь в солидное, денежное издание, да хоть в тот же «Речитатив». Так вот, поскольку дело это доходное, то я могу хорошо заплатить за ценные сведения, гонорар так сказать соавторский. К управляющему я, конечно, сходить могу, да только вряд ли он что знает. И ты сам в таком разе вряд ли что заработаешь… Так что соображай быстро Алексей, кота за хвост не тяни.

По всему было видно, что услышанное чрезвычайно заинтересовало коридорного: он, не мигая, слушал Шумилова и кивал в такт его словам. Чтобы его немного подразнить, Шумилов с простодушным видом поинтересовался:

— Или ты думаешь, что мне лучше к твоему сменщику обратиться, раз ты ничего не знаешь?

— Сменщик мой всё равно ничего сказать не сможет, потому как в ту ночь моё дежурство было. Как раз таки я знаю больше всех!

— Всю ночь, говоришь? — Шумилов продолжал держать монету перед носом коридорного и не спешил её отдавать.

— До девяти утра. Я и труп нашел.

— Своими глазами видел? — недоверчиво спросил Шумилов.

— Конечно своими, а то чьими же! — получив, наконец, монету, Полозов проворно убрал ее во внутренний карман своего форменного сюртука и, подойдя к двери, выглянул в коридор, проверяя, не появился ли кто возле его стойки. — Зрелище, доложу вам, было ужасное, я даже смотреть не мог. Шея разрезана как у быка на бойне, вместо лица — сплошное кровавое месиво, ножом истыкано, значит, кровищи столько, что… — он развел руки в стороны, не находя подходящих слов. — Вся кровать, почитай, была залита…

— Ну, давай, ещё винца, — предложил Шумилов и после того, как они вместе выпили ещё по бокалу, спросил. — А скажи-ка, Алексей, убитый на кровати лежал?

— Да, лежал в одежде, правда, всё на нём было расстегнуто, и жилет, и сорочка, и брюки.

— А с кем он пришёл?

— Девица молоденькая, симпатишная весьма, по виду проститутка, рыжая.

— Так, так, а может, это она его так… приласкала?

— Не-е, что вы! Он спал, когда она ушла. Я проверял. У нас, знаете ли, так принято — проверять, когда один из гостей уходит раньше другого.

— Скажи-ка, любезный, а та парочка заказывала что-нибудь в буфете?

— Нет, они принесли с собою вино и фрукты, а у меня потребовали посуду. Ну, я и дал.

— А скажи-ка вот что: полиция нашла орудие убийства?

— По-моему, нет.

— Ясненько. А вот что скажи, милый, когда вообще в гостинице появился погибший со своей дамой?

— Точно могу сказать: четверть двенадцатого была. Буквально плюс-минус минута-две.

— Откуда знаешь?

— Хех, — самодовольно ухмыльнулся Полозов, — так церква же за окном, — последовал кивок в сторону Знаменской церкви, — там у них на колокольне колокол каждые четверть часа бомкает. Вокзал — опять же! — через площадь, там часы. Так что со временем у нас всё точно!

— Так, ясно. Считай, что убедил, — кивнул Шумилов. — А теперь скажи мне, кто был во втором номере, то бишь в этом самом, в течение той ночи?

— Ну, была одна парочка, ещё до полуночи. Но она потом слилася и к убийству отношение иметь не могла, поскольку уже после их ухода я видал погибшего живым.

— Так, ясно, продолжай…

— Ну, и потом, в ночи уже, примерно в час тридцать пополуночи во второй номер заселились мужчина и женщина, — Полозов обстоятельно описал жильцов и в его словах Шумилов без труда опознал Проскурину. Дабы замаскировать свой интерес ко второму номеру — ибо, считалось, что Шумилов ничего не знает о замаскированной двери в стене — Алексей принялся дотошно расспрашивать коридорного о жильцах четвёртого номера. Полозов терпеливо отвечал на все вопросы, лишь изредка отвлекаясь на то, чтобы выглянуть за дверь и убедиться, что его никто не ищет. Выслушав его, Шумилов поблагодарил коридорного:

— Ну, спасибо, Алексей Полозов, толковый ты, как я вижу, человек; если понадобишься, я к тебе ещё обращусь!

— Спасибо вам, барин, — поблагодарил коридорный и вышел из номера.

После того, как Шумилов запер за ним дверь и вернулся в гостиную, послышался голос Проскуриной.

— Я внимательно всё выслушала, Алексей Иванович, и вот что хочу сказать. Этот добрый молодец вам наврал. В ту ночь он работал только в конце, ближе к утру. Когда мы с Константином явились, нас встретил на этаже и проводил в номер совсем другой человек. Этот же только принял у нас ключи, когда мы уходили, — Анна Григорьевна сидела на краю кровати и озадаченно рассматривала ногти на своих руках, точно впервые их увидела, — Что-то нечисто с этими коридорными. Интересно, какие показания этот самый Полозов дал полиции.

— Да уж, действительно интересно, — согласился Шумилов, присаживаясь рядом на кровать, — В котором часу вы уходили?

— Мы пришли примерно в полвторого ночи, а уходили в начале шестого, десять минут или четверть шестого. Мороженое нам принесли что-то около трех, наверное.

— Странно… А вы ничего не путаете?

— Нет, конечно. Портье в тот раз был тот же, что и сегодня, а по этажу дежурил такой чернявый, как жук. И высокий, наверное, на целую голову выше этого Полозова.

Шумилов несколько минут обдумывал всё услышанное и, несмотря на большой соблазн немедленно реализовать полученные сведения, решил всё же покуда не спешить. К обнаруженной странной нестыковке можно было вернуться потом, сейчас же следовало реализовать все возможности, предоставленные его местонахождением. Поднявшись с кровати, он перешёл в гостиную, отодвинул от стены второе кресло и отдёрнул драпировку. Ещё раз внимательно осмотрел дверь, присел на корточки, прикидывая в уме, какой предмет можно было бы использовать вместо отсутствующей дверной ручки. Анна Григорьевна подошла, стала рядом и без лишних слов поняла направление его мыслей.

— Думаете, как это открыть? Пожалуй, у меня найдется что-нибудь подходящее.

Она высыпала содержимое сумочки прямо на ковёр. Среди обычных женских мелочей — нюхательной соли, платочка, пудреницы с перламутровой крышкой, маленького карандашика в золоченом колпачке, флакона духов — мелькнули маникюрные ножнички. Проскурина подняла их и подала Шумилову.

— Чуть позже, — сказал он задумчиво.

Потом достал из нагрудного кармана носовой платок, смочил его водой из-под крана и приложил к тому месту, где бумага была приклеена к дверному наличнику. Оттиск печати располагался левее, и влага, расползаясь пятном по бумаге, не затронула ее. По прошествии полуминуты Шумилов осторожно подцепил фруктовым ножом, принесенным коридорным, конец бумажной ленты, и аккуратно отделил ее от наличника.

— Вы авантюрист, Алексей Иванович. Как же мы потом её обратно приклеем? — спросила Анна Григорьевна. Её глаза испуганно округлились, хотя, возможно, в эту минуту она просто играла.

— Это я-то авантюрист? — удивился Шумилов. — Не верьте тому, кто вам такое скажет! Запомните, Анна Григорьевна, если я открепляю полицейский «маячок», значит у меня с собой есть клей, чтобы приклеить его обратно. Вот так! А авантюристы никогда с собою клей не носят…

Проскурина благожелательно отнеслась к попытке Шумилова пошутить и улыбнулась ему:

— И часто вы носите с собою клей?

— Только когда отправляюсь на место преступления, — спокойно ответил Шумилов.

Взяв из рук Анны Григорьевны ножнички, он принялся орудовать ими в отверстии. Через секунду-другую ему удалось подцепить рычажок, в защёлке что-то напряглось, щёлкнуло, и дверь мягко и бесшумно отворилась внутрь. Алексей несколько раз подвигал дверное полотно из стороны в сторону и, убедившись, что дверь в петлях вращается беззвучно, чрезвычайно этим заинтересовался; внимательно осмотрев петли, Шумилов провел по ним пальцами. На руке остался хорошо различимый масляный след.

— С каждой минутой все интереснее и интереснее, — пробормотал он задумчиво.

Оказалось, что дверной проем со стороны соседнего номера был загорожен шкафом. Алексей Иванович присмотрелся и заметил на его задней стенке темно-бурые пятна, как будто бы оставленные окровавленной рукой. Навалившись плечом, Шумилов немного подвинул шкаф в сторону и протиснулся в образовавшуюся щель.

Он оказался в гостиной третьего номера. Анна Григорьевна, затаив дыхание, следила за его действиями.

— Оставайтесь на месте, — сказал он ей. — Довольно того, что уже мне приходится нарушать закон. Если кто-то постучит в наш номер, затворите дверь и опустите полог, визитёру объясните, что я сижу на горшке и не могу сейчас с ним разговаривать.

Шумилов, осматриваясь, медленно двинулся по номеру. Было темно, однако света, проникавшего через большое окно, хватало, чтобы ясно видеть предметы обстановки. Всё прибрано, полог, отделявший альков от гостиной, отдёрнут. Кровать голая, без постельных принадлежностей, только на высоком матрасе выделялось большое бурое пятно. Алексей сел на кровать лицом к гостиной, и взгляд его уперся в шкаф, расположенный строго напротив. Сдвинутый сейчас с обычного места, он отражал в своём зеркале часть окна и маленький столик перед диваном.

Смутная, пока никак не оформленная догадка забрезжила в голове Шумилова. Алексей чрезвычайно заинтересовался собственным предположением; он подошёл к шкафу и подвинул его на прежнее место. В зеркале отразилась кровать. То, что видел Шумилов перед собою, весьма напоминало картину в раме, не хватало только персонажей, резвящихся на этом широком любовном ложе. Воображение Шумилова быстро дорисовала недостающие фрагменты, и он решительно дёрнул ручки на дверных створках шкафа. Дверца платяного отделения легко подалась, а вот бельевое оказалось хорошо заперто. И именно на этой дверце находилось зеркало! И что же это могло значить? Шумилов на миг задумался.

Можно было бы, конечно, попробовать и здесь пустить в ход маникюрные ножнички, но оставлять царапины на замке не хотелось. Кроме того, главная хитрость этого шкафа должна была состоять вовсе не в закрытой двери, а… в открытой задней стенке. Разумеется, если только предположения Шумилова верны!

Он опять отодвинул шкаф от стенки и принялся скрупулезно изучать заднюю панель. Она была тонкой, из плотного картона и состояла из двух частей, стык половинок проходил вертикально и соответствовал разделению шкафа на платяное и бельевое отделения. Постучав костяшками пальцев по меньшей из двух картонных панелей, Шумилов увидел, как она «дышит», легко колеблется на своём месте. Это могло означать только одно: задняя стенка бельевого отделения едва держится. Через несколько секунд Шумилов понял, что она просто висит на двух гвоздиках, вбитых не очень глубоко в крышу шкафа. Взявшись за эти гвоздики пальцами, Шумилов без особых усилий вынул их из разбитых отверстий, и…. картонный лист легко отвалился. Доступ в шкаф с тыльной стороны оказался свободен благодаря простейшим манипуляциям. Отставив картонную стенку в сторону, Шумилов заглянул в бельевое отделение и подивился тому, как неожиданно точно подтвердилась его полусумасшедшая догадка: никаких полок там не было и в помине, а зеркало оказалось односторонне прозрачным стеклом!

Шкаф третьего номера, как теперь точно знал Алексей Иванович Шумилов, являлся отлично оборудованным наблюдательным пунктом. В него было несложно попасть через дверь соседнего номера. Эта наблюдательная позиция предоставляла замечательную возможность видеть и слышать всё происходившее в третьем номере. Именно о таком предназначении шкафа красноречиво рассказывал стоявший в шкафу стул, ножки которого оказались любовно обмотаны тканью — чтоб при передвижении не производили шума. А подле стула лежала дверная ручка.

— Вот она, милая, — улыбнулся Шумилов, поднимая её.

Он вставил ручку в отверстие в дверном замке, и она прекрасно подошла. Поиграв ручкой, Алексей убедился, что она легко и беззвучно проворачивается, выдвигая и утапливая защёлку в замке. С другой стороны двери за действиями Алексея Ивановича изумлённо наблюдала Анна Григорьевна.

— Что это такое? Откуда вы взяли? — пробормотала она удивлённо.

— Идите-ка сюда, — поманил её Шумилов, — глядите!

Проскурина переступила через дверной порог и оказалась прямо перед шкафом со снятой задней стенкой. Несколько секунд она рассматривала и сам шкаф, и окружавшую его обстановку, и наконец, пробормотала:

— Господи, да что же это такое? Кто это сделал?

Женщина выглядела потрясённой. Шумилов и сам испытывал некоторое смятение от сделанного открытия.

— Это специально оборудованное место, откуда извращенцы известного сорта могут наблюдать чужие игры в постели, — объяснил он, усаживаясь поудобнее на стул в шкафу. — Я слыхивал о таким местечках в публичных домах, так сказать, для особых ценителей, но вижу такое впервые… Вы знали, что третий номер оборудован подобным образом?

— Помилуй, Господи, да откуда?! Я и дверь-то только сейчас увидела. Я была здесь всего один раз в жизни. Господи, постойте! Так ведь и наш номер тоже…

Она бросилась назад во второй номер, очевидно, для того, чтобы проверить внезапно осенившую её догадку.

— Анна Григорьевна, вернитесь ко мне, — строго потребовал Шумилов. — Шкаф второго номера мы рассмотрим позже. Надо сначала закончить с третьим номером.

— Да, да, извините, — Проскурина возвратилась на прежнее место и стала на пороге между номерами.

— Скажите мне, пожалуйста, мог ли ваш друг знать об этой двери и о шкафе с прозрачным зеркалом? — спросил Шумилов.

— Откуда мне это знать? Но мне кажется, что той ночью он тоже был здесь в первый раз. Хотя, может, с кем-то до меня… Но ведь мы же ни на минуту не расставались! — Анна Григорьевна встряхнула головой, словно отгоняя наваждение, — пришли и ушли вместе. Да и не такой он человек, — произнесла она с тоской в голосе. Казалось, к ней вот-вот подступят слезы.

— Ну, ну не сердитесь, это я спросил лишь потому, что должен был спросить. Считайте, что этот вопрос был задан для проформы. Если честно, то я считаю… — Шумилов замолчал и надолго. Женщина, убедившись, что продолжения фразы не последует, спросила сама:

— Что вы считаете, Алексей Иванович?

— Я считаю, что если полиция обнаружила это потаённое место, то положение Константина Чижевского много хуже, чем мне казалось вначале, — ответил Шумилов. — Но вместе с тем, мне кажется, что полиция этого места найти так и не сумела.

— Почему вам так кажется?

— Потому, что полицейские забрали бы дверную ручку из бельевого отделения.

Сидя на стуле в шкафу, Шумилов внимательно осматривал дверцу изнутри. Несмотря на темноту, он без затруднения отыскал защёлки в верхней и нижней частях двери, которые оказались банальными дешёвыми оконными шпингалета. Шумилов опустил верхнюю защёлку и поднял нижнюю — дверца шкафа легко и беззвучно отворилась.

— Ну, вот и доступ к телу, — пробормотал Шумилов. — И шкаф вовсе не нужно двигать, достаточно просто снять заднюю стенку. Правда, сие открытие рождает новый вопрос: откуда же на шкафу отпечатки окровавленных пальцев?

Поднявшись, он принялся всё убирать на свои места. Сначала закрыл шкаф на внутренние защелки, затем немного помедлил в нерешительности, раздумывая, стоит ли возвращать на место дверную ручку, и решительным движением положил ее на прежнее место под стул в бельевом отделении, затем водрузил на два гвоздя картонный задник. После этого приступил к осмотру номера. Зажегши свечу, предусмотрительно прихваченную с собою из дома, Шумилов прошёл с нею по периметру весь номер, внимательно, с близкого расстояния, рассматривая все предметы обстановки. Такой осмотр потребовал не более четверти часа. Алексей Иванович обнаружил отпечатки пальцев на боковой стороне шкафа и его фасаде, а также потёки стеарина на полу у изголовья кровати.

Покончив с осмотром, Шумилов загасил свечу, вернувшись во второй номер, очистил руки от наплывов стеарина от свечи, после чего придвинул шкаф к стене, закрыв за собою проход. Закрыв при помощи ножниц дверь, он занялся приклеиванием бумажного полицейского «маячка».

Процедура эта много времени не заняла. Достав из кармана пальто небольшой пузырек с клеем, Шумилов аккуратно, дабы не переборщить, намазал край бумажной полоски и аккуратно прижал его к дверному наличнику на его прежнем месте. Разгладил носовым платком и полюбовался на полученный результат. В принципе, следы вторжения были практически незаметны.

После этого Шумилов перешёл к шкафу, стоявшему в гостиной второго номера, и внимательно осмотрел его. Шкаф этот являл собою точную копию того, что был установлен в третьем номере и даже точно также имел запертое бельевое отделение, вот только позади него в стене не оказалось двери, да и задняя стенка была укреплена как следует. Из этого Шумилов заключил, что шкаф во втором номере никем не использовался для подглядывания.

Анна Григорьевна молча наблюдала за действиями Шумилова, в её взгляде читалась тревога.

— И что мы будем делать теперь? — спросила она.

— А теперь, дорогая Анна Григорьевна, снимите жакет и шляпку и придайте своему облику некоторую неупорядоченность, дабы все поверили в наше любовное свидание, — ответил Шумилов. — Я сейчас приглашу горничную, и мы должны быть убедительны.

С этими словами Алексей Иванович взял уже наполовину опустошённую бутылку мадеры и, отбросив покрывало с кровати, небрежно плеснул из неё на постельное бельё. Весело подмигнув своей спутнице, он взглядом указал ей на кровать, мол, присаживайтесь. Проскурина, с бокалом вина, села на кровать, а Шумилов, сбросив пиджак и выпростав из-под ремня рубашку, вышел в переднюю, отворил дверь в коридор и громко позвал коридорного:

— Эй, Алексей, будь любезен, горничную подошли-ка нам!

— А что случилось? — подскочил встревоженный Полозов.

— Да у нас маленький казус вышел. Бельишко бы сменить… А то вино разлили, — Шумилов коротко хохотнул, изображая этакого жизнерадостного дебила, довольного собою в любых обстоятельствах. — Мы заплатим, не беспокойся. Скажи сколько надо…

— Сей момент, господин Мертваго, горничная посмотрит и назовёт цену. Бёльё — это ее епархия, — услужливо откликнулся Полозов.

Шумилов вернулся в гостиную. Буквально через минуту в дверь аккуратно постучали. Потупив глаза, деловито вошла женщина лет тридцати, в форменном платье, белом переднике и косынке. Коротко поздоровавшись, она посмотрела на кровать и принялась сноровисто снимать постельное бельё, не высказав ни единым словом или взглядом ни удивления, ни, тем более, сожаления по поводу испорченного белья. Сбросив на пол грязные простыни, она вышла из алькова и направилась к шкафу. Погремев ключами на связке, она открыла бельевое отделение, которое оказалось набито постельными принадлежностями, выбрала необходимое и вернулась к кровати. Весь перестил занял буквально три минуты, горничная двигалась как автомат, не совершая ни единого лишнего движения. Закончив работу, она негромко произнесла: «рубль двадцать» и выжидательно посмотрела на Шумилова. Протянув ей два рубля вместо обычной в таких случаях пары гривенников, Шумилов участливо проговорил:

— Сдачу оставь. И вот что, скажи-ка, милая, как тебя?

— Прасковья Егорова, ваша милость.

— Скажи, Прасковья, а ты каждый день работаешь?

— Сутками, ваша милость, от утра и до утра, потом моя сменщица приходит.

— А как работают коридорные?

— Они по полусуткам, потому как им спать совсем нельзя. Дневные с девяти утра до девяти вечера, ну, а ночные — наоборот. Обычно три через один выходной.

— Так, так… — начал подсчитывать в уме Шумилов, — значит сегодняшний коридорный… как, бишь, его?

— Полозов Алексей.

— …да, Полозов, на прошлой неделе, в ночь с шестого на седьмое тоже дежурил?

— Это когда в соседнем номере убийство было? — тут же уловила смысл подсчётов горничная. — Именно, его была смена.

— Я понял. А скажи-ка, Прасковья, — Шумилов нарочито медленно стал доставать из своего портмоне серебряную рублевую монетку, так что взгляд горничной прямо приклеился к ней, — в тот самый день… ну, когда убийство приключилось, ты дежурила?

Шумилов протянул горничной рубль и посмотрел на нее испытующе. Женщина взяла протянутые деньги, тень явного удовлетворения мелькнула на её лице и она словоохотливо принялась рассказывать:

— Аккурат я дежурила, мне всегда самое невезение достается. Вот сменщице моей, Наталье, той завсегда фортуна прёт: на той неделе какой-то купец-миллионщик деньгами так сорил, так сорил — вся обслуга по червонцу на чай получила. А как кровь замывать или ещё похлеще чего — так тут моя очередь приваливает. Э-эх! — Она сокрушенно покачала головой. — Так мало того, ещё и полиция все соки выпила потом. Три раза один за одним допрашивали, точно издевались. Одно и то же им повторяла. А вы не из полиции часом, господин хороший? — вдруг спохватилась женщина, и глаза заметались в испуге с Шумилова на его даму.

— Гм, Прасковья, дождёшься ты от полиции рубля серебряного. Ты снега прошлогоднего от них не огребёшь! так что на сей счёт можешь быть спокойна, я — не полицейский. Я журналист полёта нешуточного, статью пишу про то убийство. Зовут меня Корифей Парацельсович Мертваго. — Шумилов был готов поспорить на всё золото мира, что горничная не сможет повторить названные ей имя и фамилию даже на самом пристрастном допросе. — Из Москвы я! Так что считай, тебе крупно повезло, потому как наш журнал за ценные сведения денежку платит. Ответишь на мои вопросы — получишь ещё рубль. Ну как, договорились?

— А чего ж, — махнула рукой Прасковья, — спрашиваете ещё! Конечно, договорились, не все же Натахе хвастать…

— Вот и хорошо. А скажи-ка, Прасковья, про что полиция у тебя допытывала?

— Про полотенца. Не было ли на них крови. Я говорю — не припомню. У нас это вообще не редкость, потому как кто ж из клиентов станет жалеть белье? Вот вы, господин хороший, тоже вино разлили. У нас этих пятен… Поди, разбери потом… А ещё прокурор про воск выспрашивал, — горничная хитро посмотрела на Шумилова.

Тот без лишних слов понял её взгляд, достал обещанный серебряный рубль и протянул женщине. Она проворно схватила его и упрятала туда же, куда и первый, в потайной карман где-то под фартуком.

— Да, про воск. В изголовье кровати, возле убитого, значит, они его нашли и давай меня и так и эдак пытать, не я ли его оставила. А на что мне свечка-то в руках? У меня в руках тряпка и ведро, — сказала она, как бы бравируя простотой своего ремесла.

— Может, они решили, что это ты по неосторожности оставила, по забывчивости, а теперь не признаешься? — предположил Шумилов. Он тоже видел следы стеарина на полу третьего номера, но объяснения их появлению не нашёл. Следователь, стало быть, тоже, потому и обратился за разъяснениями к горничной.

— Да при чём же здесь я? Делать мне больше нечего, как за креслом стоять и свечой капать! — женщина начала кипятиться. — Дура, что ли? Клиенты иной раз… одно название, что приличные господа, а нагадят так, что смотреть тошно. А мое дело утром убрать, чтоб по смене чистый номер передать.

— А может, следы на полу остались ещё с предыдущего утра, когда ты только на смену заступила?

— Ага… А то я первый раз замужем и не помню! Не-е-ет, к вечеру шестого я третий номер уже дважды успела убрать и никаких капель там на полу возле кровати не было — это точно я вам говорю!

— А скажи-ка, Прасковья, много ли через второй этаж проходит клиентов за смену?

— Это сколь перестилов делаем, вы спрашиваете? — уточнила горничная. — Уж всяко более двух десятков, а сколь более, то по разному: и двадцать пять бывает, и тридцать пять. Летаешь из номера в номер, как пчёлка, только что не жужжишь. Самые обильные дни — пятница и суббота.

— Да-а, презанятная история получается. А что ваши, гостиничные говорят? — в лоб спросил Шумилов.

— А чего им говорить-то? Кто ж знает… Люди боятся, что управляющий разгневается и погонит.

— За что?

— А мало ли за что. Хозяева-то как рассуждают: наш Филат не бывает виноват! А стало быть, виноваты мы, чернь то есть. Маленького человека всегда можно найти, в чём обвинить и за что наказать…

После того, как горничная ушла, Шумилов крепко задумался. За последний час он узнал столько нового и противоречивого, что всё это надлежало как следует мысленно рассортировать. Итак, Шумилов узнал, что шкаф в третьем номере был оборудован для тайного наблюдения за происходящим в помещении; его расположение напротив двери в стене, а также легко снимаемая задняя стенка обеспечивали скрытный и бесшумный доступ из соседнего номера. Смазанные дверные петли и замок свидетельствовали о том, что к подобному способу проникновения в шкаф прибегали совсем недавно. Когда? Никак не позже седьмого августа, поскольку именно в тот день третий номер был опечатан полицией.

Как убедился Шумилов, из шкафа можно было без труда пройти далее, в комнату. Дверь бельевого отделения также была хорошо смазана и легко открывалась. Однако, на шкафу оказались отпечатки окровавленных рук. Значит, шкаф третьего номера передвигался кем-то уже после убийства Кузнецова. Кем именно? Логично предположить, что самим же убийцей. Но в этом случае получается воистину абсурдная ситуация: для чего убийце двигать шкаф, ежели он и так имел возможность беспрепятственно покинуть комнату тем же путём, каким он в неё попал? Убийца прошёл через дверь в стене и шкаф, зарезал жертву, и точно так же он мог покинуть место преступления. Для чего ему хвататься за шкаф с разных сторон?

Далее. Убийца действовал в темноте. На это указывают потёки стеарина в изголовье кровати. Значит, убийца не мог зажигать в номере свет. Почему? Да в силу той же самой причины, по которой не зажигал свет и Шумилов во время осмотра третьего номера — боясь привлечь внимание коридорного полоской света под дверью. Что может означать такого рода страх? То, что убийца действовал, будучи не в сговоре с коридорным. Что ж, от этого открытия делалось несколько легче. Вместе с тем, по уверениям Проскуриной, ночью на втором этаже почему-то работали два коридорных, во всяком случае, селили и выселяли Проскурину и Чижевского разные люди. Что сие может значить? Один коридорный подменял другого, так сказать, покрывал его. Какие причины служили тому обоснованием — совсем другая песня, но интересно, рассказал ли следователю об этой подмене сам Полозов? Не факт. Вообще, совпадение подобной подмены с убийством выглядело в глазах Шумилова весьма подозрительно; конечно, сие могло ровным счётом ничего не означать, но… Но если такая связь существует, то не означает ли это того, что сменщик Алексея Полозова просто-напросто «подставил» его под убийство?

С точки зрения профессионального преступника такая «подстава» была бы, что называется, работой высшего класса. Полозов чистосердечно будет отбивать все подозрения в свой адрес и тем самым выведет из-под угрозы разоблачения настоящего преступника.

Было очевидно, что второй номер, который был снят Проскуриной и Чижевским в ночь на седьмое августа, не мог быть использован для подглядывания: задняя стенка его шкафа была изготовлена из цельного куска дерева, Шумилов в этом убедился, когда горничная доставала белье. Это означало лишь то, что третий номер, занятый убитым, был особым, он предназначался для «интимных представлений» с участием проституток. Знал ли об этом погибший мужчина? Знала ли об этом рыженькая проститутка, с которой он явился в гостиницу? Как вообще такие «представления» устраиваются? Можно ли их устроить без ведома персонала гостиницы? Очевидно, нет. Но как тогда о такой услуге можно договориться? И тут же рождается другой вопрос: а откуда убийца узнал о том, что в «Знаменской» есть такие в высшей степени необычные номера?

Тут Шумилов запнулся. Голова гудела от разнонаправленных рассуждений, не всегда логичных и мало связанных. Надо было оставить эту мыслительную кашу в покое, чтобы она пришла в какое-то равновесное состояние, может быть, тогда что-то дельное из неё и могло выкристаллизоваться. А пока же (уж коли он находился в гостинице) следовало продолжить розыск.

Шумилов подскочил с кресла и, торопливо приводя себя в порядок, сказал спутнице:

— Анна Григорьевна, припомните как можно точнее, что именно вы заказывали той ночью в буфете?

— Константин попросил принести бутылку мадеры, а я захотела мороженого с клубникой. К вину два бокала на тонкой ножке, — принялась припоминать Анна, — а полфунта мороженого принесли в вазочке богемского стекла. Ну, ложечку, конечно, салфетки…

— Так, так… Анна Григорьевна, мне нужно будет сейчас ненадолго отлучиться. Сбегать, так сказать, в дозор на ту сторону Дуная. Ненадолго. Вы дверь за мной заприте и ждите в засаде.

— В какой засаде? — не поняла Проскурина.

— Да, в обычной. Должен же меня кто-то ждать, чтобы я вернулся…

Шумилов встал и направился к выходу.

В коридоре было тихо, звук шагов скрадывался толстой ковровой дорожкой. Коридорный с приглашающим полупоклоном провожал до дверей номера колоритную подвыпившую парочку — солидного мужчину с толстеньким брюшком, в пальто, наброшенном на одно плечо, причём остальная его часть болталась свободно и грозила свалиться на пол, и весёлую полусогнувшуюся девицу, едва стоявшую на ногах. Девица цеплялась за своего кавалера и, казалось, рыдала. Шумилову потребовалось несколько секунд, дабы понять, что на самом деле её душит истеричный хохот. Мужчина в ниспадавшем пальто, придававшем ему пародийное сходство с древнеримским сенатором, заплетающимся языком требовал «в лучшие нумера» цыган или, на худой конец, балалаечников, а девица, давясь смехом и похрюкивая, словно поросёнок, обещала ему художественно посвистеть «в восемь пальцев», но за отдельную плату. Шумилов не знал, что такое свист «в восемь пальцев», но смутно догадывался, что нечто крайне непристойное. Коридорный спокойным увещевательным тоном пытался объяснить господину с брюшком, что балалаечники, дескать, тренькают в трактирах, а цыгане — в неважнецких ресторанах; в их гостинице в ресторане тенор поёт романсы под аккомпанемент скрипки и семиструнной гитары. «А как же цыгане?» — никак не мог взять в толк обладатель ниспадавшего пальто. — «Ты же позови, скажи, Прохор Тимофеевич желают гулять!» Он активно жестикулировал, грозя уронить и хрюкавшую девицу, и себя самого.

Увидав вышедшего в коридор Шумилова, Полозов встревоженно зыркнул на него глазами, живо открыл парочке номер и буквально в два прыжка догнал Алексея, уже подошедшего было к двери, ведущей из коридора на лестницу.

— Чем могу? — осклабился коридорный.

— Всё просто отлично, не волнуйся, Лёшенька! — успокоил его Шумилов. — Хочу вот в буфет спуститься. Душа просит чего-нибудь… экзотического. Есть у вас экзотическое?

— А чего бы Вы желали?

— Да я и сам толком не знаю. Настойку из надпочечников непальского макака с горячим шоколадом. Есть у вас такая настойка? Приготовят мне на заказ?

Коридорный оторопело посмотрел на Шумилова, напрягая весь свой мыслительный аппарат в тщетной попытке понять, означает ли сказанное насмешку или этот странный журналист говорит о действительно существующем блюде.

— Я вернусь, не волнуйся, — Шумилов похлопал его по плечу, — видишь, я без пальто. Посмотрю, на что глаз упадет и назад…

— А Ваша дама?

— Притомилась и закапризничала. Она только с поезда. Приехала на сутки раньше, глупого мужа запутала. Так что пусть малость подремлет.

Коридорный услужливо распахнул перед ним дверь, и Шумилов вышел на лестницу. От него не укрылся быстрый жест коридорного, адресованный стоявшему внизу швейцару. Очевидно, Полозов обращал внимание швейцара на Шумилова, хотел, чтобы за посетителем был пригляд. Что ж, наверное, по-своему он был прав.

После этого, как только Шумилов начал спускаться по лестнице, Полозов живо вернулся назад, в коридор, к двери второго номера и постучал негромко, но требовательно. Из-за двери ответила Проскурина:

— Что угодно?

— Коридорный вас беспокоит. Хочу узнать, не надобно ль чего?

— Нет, нет, благодарю за внимание, не сейчас…

Полозов, вполне удовлетворенный услышанным, успокоился, вернулся на лестницу и сделал знак швейцару, означавший, что всё в порядке. Швейцар, с печатью важности в лице, в яркой алой униформе с галунами и лампасами, делавшими его похожим на генерала эпохи наполеоновских войн, с этой минуты потерял к Шумилову всякий интерес.

Алексей Иванович, между тем, спустился по лестнице и прошел к буфетной стойке. Это место по праву являло собой объект вожделения любого лакомки: в стеклянных витринах выставлены разнообразные десерты, от которых просто глаза разбегались — желе, украшенные свежими и глазированными фруктами, суфле с пеной из взбитых сливок, многослойные пирожные на фарфоровых блюдечках, более дюжины сортов мороженого в хрустальных креманках, обложенных колотым льдом. На полках позади сновавшего без устали буфетчика красовалось множество бутылок с ярким этикетками, от которых прямо-таки рябило в глазах. Над всем этим великолепием витали ароматы кофе, горячего шоколада и ванили. Алексей принялся пристально изучать бутылки, пока не услышал вежливое:

— Что желает господин?

Буфетчик, учтивый малый лет тридцати, с зализанным пробором и с лисьем выражением в лице, выжидательно уставился на Шумилова.

— А нет ли у вас… чего-нибудь… особенного. Скажем, сакэ. Да, я бы выпил сакэ, — сказал Алексей Иванович. — Или нет, чоя предпочтительнее. Чоя у вас имеется?

— Чоя нет и сакэ нет, — не моргнув глазом, осклабился буфетчик. — Рисовая водка уж слишком на любителя. А вот наша, пшеничная — есть. Пожалуйте! Совершенно замечательная «Зубровка». Могу достать со льда. Поглядите-ка, «со слезой».

Буфетчик полез под прилавок и достал откуда-то ледяную бутылку, которая на прилавке вмиг запотела.

— М-да, как это банально, — вздохнул Шумилов, — остаётся только водку посолить, чтоб совсем стало противно. Ну, что ж, водка, так водка. А ты вот что скажи, милейший, тот убитый из третьего номера тоже водку пил?

— Какой такой убитый? — обыденно, даже бровью не поведя, спросил буфетчик, наливая Шумилову прозрачную жидкость в граненый стопарик. — Лимончик? Или кусочек севрюжки с хренчиком изволите?

— Давай уж севрюжку на вилочке. Только не прикидывайся, будто вопроса моего не понял, дурить-то не надо! — строго сказал Шумилов, давая понять, что праздные рассуждения вести не намерен. — Можно подумать у вас тут каждый день жмуриков находят.

— Правда ваша, не каждый день, — вздохнул буфетчик.

— Давай так, ты мне рассказываешь про ту ночь, а я тебе гонорар плачу как соавтору.

— Что значит «соавтору»? — удивился буфетчик; слово, видно, было ему незнакомо.

— Дак ты меня не знаешь? Я Корифей Мертваго! — важно провозгласил Шумилов и, подбоченясь, выпятил грудь, как и должен был повести себя на его месте напыщенный, самодовольный писака. А буфетчик вмиг переменился в лице, заулыбался, закачался в непрерывных поклонах, точно увидел старого знакомого:

— Ох, господин Мертваго, простите дурня, не признал, не признал, целый день стоишь тут, глаз не подымая, света белого не видишь… Простите, пожалуйста, очень приятно вас видеть у нас.

«Ах ты, каналья, какой хитрован!» — искренне восхитился Шумилов. — «Ведь моментально подстроился, не то что этот пентюх, коридорный со второго этажа». Алексей буквально час назад выдумал журналиста «Корифея Парацельсовича Мертваго», а его тут узнают и кланяются! Да притом так натурально! Назвался бы он любым другим именем, и его бы буфетчик точно также узнал бы и обрадовался. Вот ведь шельма, вот настоящий знаток человеческих душ, а если точнее, человеческих слабостей!

— Ладно, ладно, — Шумилов изобразил великодушное смирение, — я ж всё понимаю, мои портреты нечасто в газетах публикают, я, вообще-то, против этого. В общем, я думаю очерк написать об том случае, ну, когда у вас в номере мужичка зарезали. Кумекаешь?

— А «гонорар» — это сколько?

— Хех, хитрый ты, как я погляжу. Смотря, какие сведения мне сообщишь. Если что стоящее — то пятерку дам, давиться не стану; а ежели журнал дашь посмотреть — у вас ведь есть журнал? — то и на червонец не поскуплюсь. Ну, а за «нет», брат, «нет» и получишь. Я человек честный!

— Идёт, — возбуждённо облизнул красные губы буфетчик. — Только… только, господин Мертваго, не могу я в толк взять, зачем вам мой журнал.

— Ну, ты, брат, даёшь! Это же не фельетонишко какой, это же будет очерк! Читай по губам: о-о-че-е-ерк. Это же рассказ, точно передающий канву реальных событий. Это не выдумка какая, не анекдот, не бабский трёп на завалинке. Это очерк! Это особое дело. У нас с этим строго. Потому фамилия Мертваго и стоит высоко в газетном мире, что Мертваго глупости всякие не повторяет, а пишет вещи проверенные. Так что — на словах это одно, а я своими глазами убедиться должен.

— Ну, тогда да, да, конечно… — буфетчик с сознанием важности исполняемого дела чуть отодвинулся в сторону и быстро, украдкой оглядел буфет и видимую ему часть вестибюля. — Стойте вот так, господин репортёр, да, пошире, пошире руки, а то у нас народ любопытный, всяк к тебе в карман заглянуть норовит.

Он проворно открыл журнал заказов, лежавший тут же на прилавке, перелистал несколько страниц и повернул его к Шумилову. Алексей Иванович не торопясь достал портмоне, отсчитал две синие пятирублёвые банкноты, положил их на прилавок и залпом опрокинул в себя стопарик с водкой. Водка после мадеры покатилась по пищеводу легко, почти незаметно; не поморщившись, он закусил кусочком севрюги и, прежде чем углубиться в изучение журнала, сказал:

— Приятно видеть перед собой понимающего человека. Налей-ка мне, милый человек, ещё водочки.

Журнал, а попросту большая конторская книга из тех, в какие приказчики обычно заносили приход и расход, был открыт на странице, где в первой строке значилось «6 августа». Далее шли записи под порядковыми номерами, заканчивавшиеся закорючками двух видов, которые, очевидно, были подписями разных людей. В записях было множество сокращений слов и цирф, иногда через дробь.

— Что здесь написано? — Алексей указал на первую запись, сделанную бегущим почерком.

— Это… заказ первый. 12.30 — это время, когда заказ поступил. Далее, 3/8 — это откуда поступил заказ, восьмой номер на третьем этаже. Новый управляющий ввёл такой порядок — записывать время и в какой номер подавать заказ после того, как в прошлом годе один телеграфист пришёл с девицей, назаказывал шампанского с клубникой, ананасов, а потом платить отказался, дескать, чем докажете, что это в мой номер был заказ? Доказать-то доказали в конце концов, но скандал вышел. Вот с тех пор… Так, далее читаем: графинчик водки и фунт севрюги. Принял Семилюта, это дневной дежурный третьего этажа, видите, его закорючка.

Алексей пробежался глазами по следующим записям, дошёл до времени 23.15 и стал читать медленнее, возвращаясь время от времени к уже прочитанным строкам.

— А чьи это росписи? — спросил он, указав на два вида непохожих друг на друга закорючек.

— Это наши коридорные так расписываются. Вот эта, — буфетчик указал на ту, которая начиналась с вертикальной палочки и переходила в волнистую линию наподобие извивающегося червяка, — принадлежит Лёхе Полозову, он по второму этажу тогда дежурил, и сейчас тоже его смена, а вот эта, — он ткнул пальцем в закорючку, напоминавшую плохо скрученный проволочный клубок, — коридорному Василию Хлопову, он на третьем этаже стоял. Они когда заказ приносят — расписываются. Потом наш официант относит заказ в номер и тоже расписывается в этом. Порядок у нас такой. Так концы легче найти ежели что, и сразу видно, кто платить должен.

Алексей Иванович, самым тщательным образом принялся изучать записи и скоро пришёл к удивившему его открытию: в промежутке между 23.30 и 3.30 против всех записей, даже тех, что относились к номерам второго этажа (а следовательно, были в ведении Полозова) стояла подпись Хлопова! Последняя запись за подписью Полозова перед перерывом, в 23.30 говорила о том, что, выполняя заявку клиентов из третьего номера, он получил в буфете бутылку Игристого шампанского, фунтовую ветку винограда, два яблока и посуду — два фужера для вина, две тарелки десертные, два фруктовых ножа и пару десертных вилок. Об этом Шумилов уже знал от коридорного. Но дальше было интереснее: буквально через 25 минут, в тот же самый третий номер была доставлена одна порция горячего шоколада. И против этого заказа стояла подпись уже не Полозова, а Хлопова! Полозов в своём рассказе Шумилову о событиях той драматической ночи ни единым словом о шоколаде не обмолвился. Был сознательно неточен? Забыл? Или просто ничего об этом заказе не знал? Нашёл Шумилов и запись о заказах, сделанных той же ночью обитателями второго номера второго этажа: в 21.45 официантом туда была доставлена бутылка кахетинского, два фужера, два фунта чёрного винограда. И самое интересное: в 23.55 во второй номер была отнесена бутылка красного вина, два фужера и два фунта персиков. И опять всё та же закорючка Хлопова красовалась под этим заказом. Далее Шумилов увидел запись о том самом заказе Константина Чижевского, про который ему рассказала Проскурина. В 3.15 во второй номер второго этажа была доставлена бутылка мадеры, два фужера, пара мельхиоровых ложек и полфунта мороженого с клубникой. И за этот заказ расписался опять-таки Хлопов. «Замечательно получается, — лихорадочно соображал Шумилов, возвращая буфетчику тетрадь, — заказ в 23.55 доставлен в пустой, якобы, номер. Ведь горничная совершенно уверенно утверждала, будто убирала его за ночь всего лишь дважды: около одиннадцати часов вечера и уже утром, в шестом часу, то есть после ухода Чижевского с Проскуриной. Значит…»

Это «значит» было самой важной частью рассуждений, и с ним не стоило спешить. Неспешные размышления Шумилова прервал низкий баритон, раздавшийся совсем близко. Голос принадлежал подошедшему к буфетной стойке высокому чернявому мужчине, судя по одежде, коридорному, который, глядя в маленький блокнот, быстро произнёс:

— В шестой номер четверть штофа «анисовки», да похолоднее просили, и икорки чёрной полфунта. К ней хлебца ржаного с тмином четыре кусочка, лимон дольками без сахару и орехов грецких очищенных фунтец.

Низкий внушительный голос никак не соответствовал субтильной фигуре говорившего. Вместо человека богатырского сложения, с объёмной грудной клеткой, Шумилов увидел высокого, худого мужчину лет тридцати пяти с очень смуглым лицом и черными длинными волосами, рассыпавшимися по плечам шикарными кудрями. Говоривший был похож то ли на цыгана, то ли на молдованина; сходства добавляли чёрные, как уголья, глаза. На безымянном пальце правой руки коридорный носил перстень с чёрным, глянцево блестевшим камнем.

Шумилов взялся за свою стопку водки, с видом ценителя принюхался к ней, затем опрокинул в горло. Сдвинув брови к переносице, сделал вид, будто прислушивается к внутренним ощущениям, хотя на самом деле водки он никогда не любил, вкуса её не различал и как спиртной напиток ценил лишь немногим выше мозольной жидкости или кислоты для борьбы с ногтевым грибком. К общению буфетчика и коридорного Шумилов видимого интереса не проявлял, но и от буфетной стойки не отходил. Дождавшись, пока буфетчик запишет заказ в журнал, и коридорный выйдет за дверь, Алексей полюбопытствовал:

— А это кто таков?

— Это как раз Василий Хлопов, тот самый коридорный третьего этажа, роспись которого вы видели в журнале. Вот сделал заказ, сейчас я соберу, и официант понесёт на третий этаж, — предупредительно объяснил буфетчик.

— Скажи-ка, любезный, а если Хлопов коридорный третьего этажа, то отчего же это он тогда передавал тебе заказы со второго этажа?

— Дык… хм… мало ли… это ж их кухня! Мы их не контролируем. Может, он спускался ко мне по лестнице, а Полозов попросил его заодно и свой заказ передать, чтобы самому не идти. Оно, конечно, как бы непорядок, но… — тут буфетчик доверительно понизил голос, — все мы люди-человеки… Тут ведь главное, чтобы доверие было… В конце концов, может, у Полозова живот подвело, и Хлопов его подменил.

Шумилов и сам думал о чём-то подобном. Обтекаемая фраза коридорного, по всей видимости, должна была объяснить, возможность подмены одного коридорного другим на время отлучки. Судя по тому, что сам Полозов в своей отлучке Шумилову не сознался, его отсутствие было не санкционировано руководством гостиницы. Другими словами, Алексей Полозов покидал гостинцу тайно, а его товарищ с верхнего этажа «прикрыл» его, приняв на время исполнение обязанностей коридорного второго этажа.

Главный вопрос, который с этой минуты накрепко угнездился в голове Шумилова, был прост, как колумбово яйцо: было ли убийство, совершённое в отсутствие штатного коридорного, случайным, или оба эти события находились в прямой связи?