Поиск незнакомки, разговаривавшей с Саррой Беккер на Невском проспекте за два часа до убийства девочки, Шумилов решил не начинать без разговора с дворниками. Карабчевский в своём рассказе мог что — то напутать, в конце концов, он ведь питался слухами. Дабы не заняться поиском фантома, следовало отыскать первоисточник всех рассказов о встрече погибшей Сарры Беккер с незнакомой женщиной в пролётке.

По пути к дому N 57 Шумилов мысленно перебирал возможные варианты построения беседы с дворниками и в конце концов, решил, что разумнее всего будет представиться журналистом. Появление очередного писаки не должно было особенно насторожить дворников, поскольку за последние дни они немало перевидали пишущей братии.

Пройдя во двор, Шумилов быстро сориентировался в обстановке, поскольку Карабчевский довольно точно описал взаимное расположение объектов, так или иначе связанных с делом Мироновича. Прямо через двор был подъезд, в котором находилась ссудная касса (Шумилов обратил внимание на то, что окна высокого первого этажа были без занавесей); налево находился ледник, возле которого Миронович обычно ставил свой шарабан, направо, соответственно, дворницкая. Сейчас возле неё рядком были выставлены мётлы. Буквально в пяти шагах от двери в дворницкую разместился точильщик ножей со своим нехитрым приспособлением, подле него стояла стайка ребятишек, зачарованно наблюдавшая за сыпавшими из — под камня искрами.

— Запомните, гольцы: оружья нет страшнее вилки, один удар — четыре дырки! — улыбался детям из — под лохматых седых усов пожилой точильщик. Его светло — серые глаза светились кротким добродушием и казались в эту минуту молодыми и задорными.

— Дядя Никифор, а как же вам искры руки не обжигают? — недоумевал кто — то из мальчишек.

Шумилов быстро прошагал мимо и толкнул дверь дворницкой.

— Здорово, братцы! — поприветствовал он с порога двух весьма мрачного вида мужчин, о чём — то перед тем раздражённо говоривших. При появлении постороннего они моментально осеклись и немо вытаращились на Шумилина, — Чегой — то вы невеселы, как я погляжу! Кто старший?

— Анисим Щёткин, — представился один из них, встав навытяжку, — старший дворник.

— «Пчелу» читаете, братцы? Эразма Иноземцева знаете?

В ответ повисло мрачное молчание. Шумилов, не подавая вида, будто заметил недружелюбие дворников, бодро прошагал мимо Щёткина и выглянул в слепое окошко. Цели никакой он не преследовал и ничего особенного увидеть не собирался: просто создавал образ уверенного в себе пшюта. Шумилов не раз убеждался в том, что перед нахалами такого сорта простые люди совершенно терялись и переставали критично оценивать ситуацию.

— Писать буду о вас, — продолжал Шумилов, — Вы будете героями моего очерка. Тебя как звать, братец? — обратился он ко второму дворнику.

— Варфоломей Мейкулло, — мужичонка был тщедушен и имел весьма болезненный вид, являя собой полную противоположность бодряку Щёткину.

Шумилов ещё раз прошёлся по двороницкой, уселся на сундук подле стола, забросил нога на ногу, откинулся спиной к стене.

— Ну — с, и кто из Вас работал в ночь когда Сарру убили? — спросил он строго.

— Знаете что, барин, — Анисим почесал в голове, — Вы уж извините нас, но нам работать надобно — с. А разговоры разговаривать недосуг. Вы лучше б в часть обратились, к полиции, значит.

Он развернулся к двери, давая понять, что беседа окончена, но Шумилов не дал себя сбить с выбранной линии поведения и строго сказал:

— Не спеши, Анисим, пойдёшь, когда я скажу! Присядь — ка к столу!

Щёткин, должно быть, оторопел от такой наглости, но перечить не осмелился: Шумилов держался барином, да и выглядел как человек важный, в велюровом пиджаке, тонкой полотняной рубашке из французского магазина — одним словом, посылать такого человека куда подальше было оченно рисково. Поэтому он сел подле стола и исподлобья уставился на нежданного визитёра.

— Читать, небось, умеешь, Анисим? — продолжал между тем Шумилов, — Знаешь каких дураков из вас сделали? Во всех газетах написали: пьяные, дескать, дворники были, ворот не сторожили, убийцу не углядели. А от кого все эти разговоры пошли, как думаешь?

— Кто ж его знает, от кого… Не пойму я вас, барин, к чему вы клоните?

— Сейчас поймёшь, коль не дурак, а коль дурак, то не поймёшь никогда. Ты вот что мне лучше скажи, Анисим — душа — человек, а другие дворники пьют? ворота всегда закрывают?

— Про других не знаю, вы у них сами спросите, — буркнул Щёткин.

— Ой ли, Анисим! Прекрасно знаешь, что и пьют, и ворота порой не закрывают. А вот тебе другой вопрос: коли б не было пьянки у вас в тот день, как думаешь, убили бы Сарру?

— Я — то почём знать могу? — дворник даже отшатнулся, перепуганный вопросом, — Я не убийца, меня спрашивать не надо.

— Я не говорю, что ты убийца. Я тебе говорю, что сидели бы вы тут на насесте тверёзые, а убийца всё равно бы в кассу проник и дело своё сделал. В том, что Сарра погибла, вины вашей нет.

— Адназначна, нет! — подал голос молчавший до того Врафоломей; ему явно понравился ход мысли «репортёра».

— Вот коллега твой меня понимает. Но полиция всё на вас валит, будто по вашему недогляду дело такое случилось. И всё это газетчикам наговорила. Ведь все сплетни от полиции идут, скажешь нет? Я — то знаю, ты со мной не спорь! — напирал Шумилов, — Поэтому ты в полицию меня не посылай, я тамошнего брата знаю… Я хочу репортаж написать, чтоб все поняли, что с вашей стороны никакой вины нет, всякий человек имеет право именины собственные отпраздновать. Тем более, что праздновать вы сели уже под вечер, так?

— Адназначна — а — а, — протянул Варфоломей и сдела рукой такой жест, как будто что — то отрубил, — Всё правильна — а говорите, господин репотёр!

Шумилов запустил руку во внутренний карман и извлёк портмоне. Это была вещь, которую не стыдно было продемонстрировать и в высшем обществе: крокодиловой кожи, с изящными латунными уголками, множеством хитрых отделений, другими словами — это было достойное хранилище больших денег. Дворники зачарованно смотрели на это чудо в руках визитёра и на то, как в его руках появилась 5–рублёвая ассигнация. Зажав её между пальцами, Шумилов обратился к Щёткину:

— Ну что, Анисим, может пошлём Варфоломея за штофом и фунтом севрюжки?

— Тык я метнусь! — Врафоломей аж даже подскочил с места, демонстрируя готовность мчаться бегом.

— Хватит! — Щёткин досадливо хлопнул ладонью по столу, — Попили ужо! Не будет водки…

Варфоломей упал на свой стул и с такой болью в глазах посмотрел на старшего дворника, что без слов можно было прочитать крайнюю степень душевного страдания, пережитого им в эту минуту.

— Даже Господь — Бог на седьмой день… — начал было он, но Анисим резко его осадил: «Чего — о?!»

Варфоломей замолчал. Для Шумилова так и осталось загадкой, как именно младший дворник намеревался приплести библейскую историю о сотворении мира к собственному намерению попить водки за счёт «репортёра».

Отказ Щёткина от совместно возлияния несколько расстроил планы Шумилова, но у того был альтернативный вариант.

— Вот что, братцы, я спаивать никого не собираюсь. Работа есть работа, я же всё понимаю, чай сам на работе нахожусь! Газета наша солидная, уважаемая, выплачивает гонорары героям очерков, если вы поможете мне составить очерк, то получите гонорар как соавторы, — проговорил Шумилов, не убирая с глаз деньги и портмоне.

— Антерисуюсь я, а велик ли гонорар? — спросил Варфоломей.

— Да по десяти рублей каждому, кого я назову соавтором.

Мейкулло и Щёткин обменялись быстрыми взглядами.

— Мы на вопросы завсегда готовы ответить. Греха тут нет, — сказал старший дворник, — Только меня в ночь убийства не было. А так, что ж, спрашивайте.

Шумилов начал дотошно расспрашивать дворников о взаимоотношениях погибшей девочки с окружающими, о событиях последнего вечера её жизни. Внимательно наблюдая за поведением своих собеседников, он не почувствовал в их ответах натяжек или фальши и решил, что они не лукавят. Поэтому Шумилов перешёл к главным вопросам, ради которых и явился сюда.

— А что братцы, ведь признайтесь, мебель — то в задней комнате вы переставляли… — словно говоря о чём — то само собой разумеющемся сказал он.

— Нет, нет, что вы! — дворники замахали руками, но то, как скользнул под стол взгляд сидевшего напротив Варфоломея, заставило сердце Шумилова ёкнуть: «темнит, шельмец».

— Ну ладно, — легко согласился «репортёр», — А вот что там за история была с пролёткой с дамой, кто — то из вас что — то такое рассказывал?

— А вы откель знаете? — неожиданно насторожился Варфоломей, — Я никому, кроме помощника пристава об этом не говорил.

— От Александра Францевича Сакса, судебного следователя, — невозмутимо объяснил Шумилов, — Это мой хороший товарищ, мы с ним в университете вместе учились, я только старше курсом и на другом факультете.

Самое забавное в этой ситуации состояло в том, что Шумилов, хотя и не учился в университете (он закончил училище правоведения), действительно хорошо знал Сакса, впрочем, как и тот его. Так что войди судебный следователь в эту минуту в дворницкую — поприветствовал бы Шумилова как старого доброго приятеля.

— А — а, — покивал озадаченно головой Варфоломей, — Я это видел. Как раз стоял возле дверей подъезда и Сарра мимо меня прошла на Невский. Я через окно за ней наблюдал. Было это, чтоб не соврать, в четверть десятого, навряд ли позже. Саррочка немного прошла к углу и стала на панели, дожидаясь момента, чтоб перейти. ну, перешла… И направилась, значит, в мелочную лавку. А тут — раз! — пролётка перед ней останавливается и дама из пролётки о чём — то с Саррой начинает разговаривать. Ну, значит, поговорила, потом даже вышла из пролётки и стала подле девочки… Вот, значит, как.

— А потом?

— Ну, села обратно и уехала.

— Ничего Сарре эта женщина не передавала? не забирала из её рук? — уточнил Шумилов.

— Нет, ничего такого.

— Пойдем, покажешь, — предложил Шумилов и Варфоломей с готовностью соскочил со своего места.

Прямо со двора, через небольшую дверь они попали в парадный подъезд, имевший, как и большинство своих питерских собратьев два хода — на улицу и во двор. Пройдя через площадку, Шумилов и Мейкулло встали между двойными дубовыми дверями, через которые можно было выйти на Невский проспект. Сквозь большие, украшенные изящной гравировкой стёкла открывался прекрасный вид на центральную магистраль города.

— Вот тут я стоял, — объяснил дворник, сопровождая свой рассказ энергичной жестикуляцией, — Сарра, значит, мимо меня шмыгнула и прошла шагов пять — десять к углу. Вот тут, с угла она перешла Невский. Пролётка проезжала мимо, остановилась вон там.

— Значит, ехала от Знаменской площади к Дворцовой, — подытожил Шумилов, — И ты хорошо мог видеть извозчика.

— Ну да… Но только не видел. Истинный крест, не смотрел я на него. Выпимши, не чтобы очень, но… хорошо выпимши. Ну чё мне на возницу смотреть, правда?

— Ну что — то же ты заметил? Какой масти была лошадь запряжена? пролётка, может, была чем — то украшена? Извозчики любят ленты вплетать в гривы… что — нибудь такое запомнилось?

— У него, смешно сказать… — Варфоломей запнулся, — Сидушка под кучером была обита серебряным таким позументом с кистями. Вот это я запомнил.

— А чего тут смешного? — не понял Шумилов.

— Да чисто катафалк — это там всё черное обивают такой вот хренью с кистями.

— Ясно. — Шумилов подивился ассоциативному мышлению младшего дворника, — А что про женщину скажешь?

— Ну, не запомнил я её. Ну, вообще никак. Сам ужо пытался вспомнить — ничего не выходит. Просто пятно серое какое — то. Запомнил только, что на лице её вуалька была, а в руке дурацкий такой жёлтый зонтик от солнца. Вот только зонт и помню, честное слово. Сарру, покойницу, ясно помню, а вот эту женщину… ну, хоть убей!

— Ну, а возница какой был: пожилой или молодой?

— Да бес его знает. Не то чтобы молодой, не то чтобы старый, лет тридцать пять, может быть… Борода лопатой, дык она у всех у них лопатой. Зипун… да обычный зипун, тёмный такой, за лошадьми ходить — это ж только у господ слуги в белые ливреи обряжаются, правда? Говорю ж, совсем не запомнил.

Шумилов помолчал немного, оглянулся по сторонам, нет ли кого рядом. Убедившись, что они одни, сказал негромко:

— Ну, а с мебелью в кассе Мироновича, признавайся, Варфоломей, твоя работа? Ты переставил? Да ты не бойся, братец, никто от меня ничего не узнает!

Варфоломей вздохнул и с тоской в голосе пробормотал:

— Истинный крест, не я мебель двигал… Но знаю, кто.

— Другой дворник, — закончил его мысль Шумилов, — Правильно я говорю?

— Так точно — с, господин репортёр. Ванька Прокофьев это сделал, его сама Саррочка попросила. Я так думаю, она спать собиралась лечь на новом диванчике. Но только Ванька не сознается никогда.

Шумилов протянул Варфоломею две десятирублёвых банкноты, сказал коротко:

— Бери, заработал.

Дворник схватил бумажки, перегнул раз — другой и спрятал за отворот рукава своей шинели. Проделано это было с ловкостью настоящего фокусника.

— И, наконец, Варфоломей, самый последний вопрос: ты точильщика ножей, что у вас во дворе сегодня трётся, хорошо знаешь?

— Да не то, чтобы очень. Он всего — то дней десять как тут объявился. Я даже по имени его не знаю. А что, про него Вы, барин, тоже хотите рассказ писать?

— Про него я точно ничего писать не буду, — с этими словами Шумилов открыл дверь подъезда и шагнул на тротуар Невского проспекта.

В Петербурге было великое множество мест стоянок извозчиков — у вокзалов, гостиниц, рядом с рынками, театрами, церквами. Столичные извозчики образовывали целый мир, построенный по земляческому принципу, со своими деловыми традициями, этикой поведения и даже фольклором. Полиция выдавала извозчикам, прошедшим должную регистрацию в городской управе, номерные жетоны. Существовали официально установленные правила, регулировавшие все аспекты их трудовой деятельности. Но помимо этих правил были и неписанные законы, выработанные многими поколениями русских извозчиков. Как правило, извозщическая артель состояла из выходцев одной деревни, либо одной местности, зачастую объединённых узами кровного родства. Среди столичных извозчиков существовали многочисленные «костромские», " ярославские», «псковские» и прочие артели. Их члены строго соблюдали правило обслуживания конкретной территории, неофициально закреплённой за артелью. Чужакам возбранялось «перебивать клиента» у соседа на его территории, а также заниматься извозом за меньшую плату, чем это было принято в данном районе — сие грозило нешуточным конфликтом, улаживать который принимались выборные старосты артелей. Надо сказать, что все их члены беспрекословно подчинялись артельному старосте или просто «старшему» извозчику, как правило самому пожилому и опытному. Таковой уже не занимался непосредственно извозом, а становлися этаким «освобождённым» лицом, которое принимало на себя решение всех вопросов повседневной деятельности артели: получение и продление разрешений на извоз, заказ и ремонт инвентаря, приём новых членов и — самое главное! — защиту коммерческих интересов артели. Под последними следовало понимать перманентную борьбу за наиболее выгодные места стоянки экипажей и подавление разнообразных конкурентов, прежде всего тех, кто был склонен демпинговать, т. е. заниматься извозом по расценкам ниже общегородских. В извозщические артели подбирались мужики справные, непьющие, крепкие физически, при этом обходительные и разумные, умеющие как объясниться с благородной дамой, так и навесить в ухо обнаглевшей шпане при необходимости. Извозчики никого не боялись на этом свете, сама работа приучала их быть недоверчивыми и опираться лишь на собственные силы. Извозчик был, пожалуй, самой опасной профессией в России тех лет; даже ювелиров или ростовщиков убивали и грабили много реже, чем извозчиков. Но и последние нередко грешили разного рода преступными промыслами и криминальная история России знает великое множестов примеров, когда извозчик делался убийцей своих пассажиров.

Некоторые артели практиковали увеличение своей численности за счёт привлечения незарегистрированных, т. н. «безжетонных» извозчиков. Полиция прекрасно знала, что именно «бесжетонные» извозчики имеют склонность грабить пассажиров; кроме того, такие возницы обыкновенно жили в столице непрописанными. Понятно, что отсутствие жетона почиталось очень серьёзным нарушением и вело к административной высылке сроком до 4–х лет как самого провинившегося извозчика, так и «старшего» артели, решившегося на подобную махинацию. Но полностью побороть это явление власти не могли; разрешения на извоз дорожали с каждым годом и артель, выпускавшая «под одним номером» на улицы города нескольких возниц, получала весьма солидный дивиденд.

Шумилов, отправившийся к Николаевскому вокзалу, откуда, видимо, и ехала загадочная дама с жёлтым зонтиком, прикидывал, как удобнее завести разговор с артельным «старшиной». Получалось не очень складно: с одной стороны, пугать его было нельзя, поскольку разговор тогда мог не сложиться; с другой стороны, напугать всё — таки следовало, чтобы «старшой» понял, что от Шумилова отмахнуться не получится. Если даму с жёлтым зонтиком вёз «безжетонный» извозчик, то это обстоятельство вообще могло сделать ситуацию патовой: «старшой», боясь преследования полиции, мог пойти в полную несознанку, тупо отпереться от всего. И как тогда выводить его на откровенность? Получалось, что Шумилову в ходе разговора следовало выполнить одновременно несколько условий: о полиции упомянуть, но полицией не грозить, посулить денег, но урезонить, чтоб не наглел в своих требованиях и уж тем более не вздумал обманывать.

Выйдя на Знаменскую площадь, раскинувшуюся перед Николаевским вокзалом, Шумилов осмотрел выстроившихся по её периметру извозчиков. Их было дюжины две, не менее. Не зная, с чего начать, Алексей Иванович решил не заморачиваться долгими раздумьями и подошёл к крайнему, стоявшему ближе всех к Литейному проспекту.

Возница был хоть куда — молодой, краснощёкий, с одной гвоздикой в лацкане чёрного сюртука, подбитого баечкой, и второй — за лентой на фуражке. Он сидел на своём месте, подбоченясь, и улыбался белому свету всеми 32 зубами, видимо, чрезвычайно довольный собою. Шумилов похлопал бок каурой кобылки, впряженной в экипаж:

— Ну ты, братец, красивый! Из какой артели будешь?

— Рязанские мы! — отозвался извозчик, — Поедемте, барин…

— А ещё кто на Знаменке стоит? Неужели одни рязанские? — спросил Шумилов, пропустив мимо ушей предложение возницы.

— Есть ещё псковские. Но «скобарей» мало, нас больше…

— Мне бы вашего артельного «старшОго» повидать. Как это сделать?

— Это Сил Никифырыча, что ль? — краснощёкий привстал чуть со своего места, осматривая площадь, — Вон видите у начала Гончарной стоит экипаж, второй по счёту, там такая в яблоках кобылка впряжена… эх, люблю я в яблоках!.. вот там возницей младшОй брат Сил Никифырыча. Звать его Петром, к нему подойдите, он всё объяснит…

Шумилов положил на сидение рядом с извозчиком 10 копеек и со словами «в следующий раз прокатишь» отправился к указанному экипажу.

Его хозяин не скалился белому свету, как молодой рязанский мужичонка на противоположном конце площади. Он сосредоточенно смотрел куда — то под ноги, так что нельзя было понять, спит ли он или просто задумался.

— Пётр Никифорович? — негромко спросил Шумилин, подройдя к нему поближе, — Мне бы с братцем вашим, Силантием, поговорить.

— Да? А что такое? — встрепенулся возница, насторожённо оглядев Алексея Ивановича, — Нету его сейчас.

— Точно? Справочку надо небольшую навести, думаю, он помочь мне сможет. В полицию обращаться не хочу, дай, думаю, сначала с Силантием Никифоровичем потолкую.

— Его нет. Но можно найти. Вы, собственно, по какому поводу? У Вас жалоба иль как?…

Пётр выглядел не на шутку встревоженным, видимо, этому человеку было чего опасаться. Но Шумилов решил палку не перегибать и сменить тон. Он легко запрыгнул на широкие кОзлы и устроился рядом с извозчиком. Выглядели они, должно быть, странно — франтоватый барин в переливчатом велюровом пиджаке и извозчик в морской шинели с подрезанными полами.

— Подумайте — ка, Пётр Никифорович, знаете вы извозчика, из ваших же, из рязанских, что ездит на экипаже с серебрянным позументом с кистями, набитом вот тут, под сиденьем, — Шумилов показал рукой, где по описанию Варфоломея Мейкулло располагалось указанное украшение, — Подумайте, не спешите…

— Ну — и — и — а — а… — Пётр открыл было рот, да так и закрыл, ничего не сказав. Несколько секунд он молчал и по выражению его лица Шумилов понял, что такого извозчика и такой экипаж здесь хорошо знают.

— Так а что бы Вы хотели? — вымучил, наконец, из себя Пётр.

— Я помощник адвоката Николая Платоновича Карабчевского. Мне надо задать вашему извозчику несколько вопросов. Он ни в чём не виноват, просто он нужен нам как свидетель. Дело серьёзное, речь идёт об убийстве. Но если ваш извозчик согласится честно ответить на мои вопросы, то наш клиент заплатит ему приличную сумму: 50 рублей. Мы не будем ссылаться на вашего извозчика и нигде не упомянем, что разговаривали с ним, даю вам честное слово. Но найти нам его необходимо. Если вы не сможете помочь нам, то мне придётся обращаться в сыскную полицию, в Ивану Дмитриевичу Путилину. Это мой большой друг и это не шутка. Будете тогда говорить с ним…

— Ну почему же не можем помочь? — с шумом выдохнул извозчик, — Оченно даже сможем. Тем более, если вознаграждение такое… Пятьдесят рублёв, говорите?

— Да, пятьдесят.

— Понятно, — Пётр на минутку задумался, — Хорошо, обеспечим мы вам всё, что надо. Скажите, как Вас найти и прямо же сегодня этот возница к Вам явится собственной персоной.

— Прекрасно, — Шумилин назвал адрес и протянул извозчику свою визитку, — Покажете эту визитку швейцару, он скажет как пройти. Я его предупрежу.

— К какому часу прикажете подойти? — Пётр почтительно рассматривал вычурный герб «Общества поземельного взаимнаго кредита», изображённый на визитке Шумилова.

— Скажем, к десяти вечера, успеете дела свои закончить? (Пётр Никифорович молча кивнул) Ну, вот и давайте тогда в десять.

Соскочив с пролётки, Шумилов на секунду остановился и, обращаясь к извозчику на «ты», внушительно произнёс:

— Только вот что, Пётр Никифорович, сам запомни и брату скажи: упаси вас Бог привести мне «подставного». Я сразу пойму, что это не тот человек. Знаешь такую статью в Уставе уголовного судопроизводства «препятствие правосудию»? Так вот, либо вы по — честному мне поможете, либо полиция применит эту статью к вам обоим.

Было у Шумилова опасение, что артельный старшина, пожелав заработать по — лёгкому 50 рублей, направит к нему совсем не того человека, который в действительности возил неизвестную дамочку по Невскому. Однако, когда вечером 13 сентября на пороге его квартиры появились рослые лопатобородые мужики, Шумилов только крякнул: визитёров оказалось трое. Такого оборота Алексей Иванович никак не ожидал.

Впереди троицы стоял колоритнейший типаж сусанинского типа, в возрасте немного за 50 лет. Открытое широкое лицо, осанистая фигура, достоинство и многозначительность во взгляде… Выпустить бы такого на сцену Мариинки и он сорвал бы апплодисменты одним своим появлением. Хотя он и был одет чисто по — купечески — в драповое пальто, под которым виднелся пикейный жилет, бесформенные мятые штаны, да начищенные сапоги — впечатление былинности его облика это ничуть не умаляло. Несомненно это и был «Сил Никифырыч», вполне соответствовавший обликом своему сермяжному имени — отчеству. Стоявшие позади него двое мужчин были, как говорится, «породой помельче» — с мелкими чертами лица, светло — русыми волосами, давно не знавшими расчёски. Один из них, немного старше другого, лет под 35–40, имел лицо как будто повреждённое оспой. Шумилов затруднился бы сказать, действительно ли это следы страшной болезни или просто следствие какого — то кожного заболевания.

Вся троица стояла на лестничной площадке и не переступала порог квартиры. Госпожа Раухфельд, предупреждённая Шумиловым о возможном появлении важных «деловых гостей», была явно озадачена приходом простолюдинов. Открыв визитёрам входную дверь, она даже не пригласила их войти, что свидетельствовало о крайней степени её растерянности.

— Господин Шумилов..? — осторожно начал стоявший впереди.

— Силантий Никифорович, насколько понимаю? — в свою очередь поинтересовался Шумилов, — Прошу Вас, заходите.

Явившиеся были явно смущены обстановкой богатого жилища, в которой неожиданно для себя оказались, но отступать им было некуда. Разоблачившись до поддёвок и косовороток, они прошли в кабинет Шумилова, где все четверо расселись вокруг стола.

— Господа, сразу к делу, — начал Алексей Иванович, не желая терять времени на лишнюю в данный момент преамбулу, — Меня интересует человек, который управлял экипажем на котором сиденье возницы было оббито серебряным позументом с кистями. У Вас два таких экипажа, что ли?

— Никак нет, Алексей Иванович, — степенно объяснил Силантий, — Экипаж один, возницы два. Один уезжал в деревню, а вместо него ездил другой. Поскольку я не знал, какое число Вас интересует, я привёл обоих.

— Так, — Шумилов запнулся, — Тогда зайдём с другой стороны: у Вас под одним жетоном два человека ездят?

— Никак нет — с, — вежливо отозвался староста, — В этом смысле у нас всё чисто. Просто людей пересаживал по своим… так сказать, причинам. Мы закон не нарушаем — с, господин Шумилов.

— Хорошо. А с паспортами всё у Ваших людей в порядке? У обоих выправлены?

— У обоих паспорта зарегистрированы. Я же говорю, у нас всё чисто, не извольте беспокоиться.

— Ну ладно, тогда скажите мне, кто из Вас работал вечером 27 августа на этом экипаже?

Силантий Никифорович внимательно посмотрел на своих людей, те в свою очередь переглянулись, рябой негромко пробормотал «не — е, не я…». Второй поднял руку точно гимназист за партой:

— Я работал. Как раз накануне вернулся из деревни.

— Как тебя зовут? — поинтересовался Шумилов.

— Андрей Копытов.

— Вот что, Андрей, скажи пожалуйста, ты можешь вспомнить кого и куда вёз, скажем, в шесть часов вечера?

— Да, — уверенно ответил извозчик, — С нижегородского поезда клиент был. Отвёз его в меблирашку на Лиговке, дом 82.

— Хорошо… — Шумилов задумался на секунду; было очевидно, что извозчики, работавшие у главного вокзала столицы, отмеряли время прибытиями и отходами поездов. В принципе, это могло бы здорово помочь в уточнении некоторых деталей и повышало доверие к словам извозчика, — А кого ты повёз через два часа?

— Через два часа — это в восемь, что ли? Без четверти восемь «Екатеринбургский скорый» подходит. С него я взял господина офицера, казачьего есаула.

— А почему ты уверен, что это было именно в тот день? Может, есаул сел к тебе 28 августа? — полюбопытствовал Шумилин.

— Никак нет, — подал голос Силантий Никифорович, — Екатеринбургские скорые по нечётным…

— И потом, — дополнил ответ старосты извозчик, — Это был мой первый рабочий день после возвращения в Питер. Я ж говорю, из деревни вернулся — ездил родителей проведать. Я этот день хорошо запомнил.

— Ладно, дальше пойдём, Андрей. Какой поезд был следующим и кого ты с него взял?

— Следующий — без четверти девять. Но там я никого не взял.

— А кого же и куда ты вёз сразу после девяти часов?

— Барыньку дурную. Но она была не с поезда. Не знаю, откуда она вышла, но не с вокзала точно. Сама ко мне запрыгнула… Хорошо её помню, как на грех в историю из — за неё вляпался.

— Как это? — насторожился Шумилин.

— Ну, я когда ее посадил, подбегает ко мне один из новгородцев — тоже, значит, извозчик, но они по Лиговке возят, Знаменка — не их место. Так вот, подбегает, кнут в руке и глаза такие… бешеные. Зачем, говорит, клиентку мою перебиваешь. Я ему — эка, хватил, охолодись — ка, милОй! у ней на лбу, чай не написано, что она — твой клиент! И вообсче, с какой это стати она твоя, коли здесь наше место! Поцапались, одним словом, — Андрей Копытин очень выразительно воспроизвёл интонацию, с какой отвечал конкуренту и это получилось у него неожиданно комично.

Шумилин не сдержал улыбки:

— Да ты просто артист! Ну, а барынька что?

— А она меня зонтиком в спину тычет — дескать, поехали. Слов же нету, чтобы по — человечески сказать! Ну, я её и повез. Да только с новгородцем тем история не кончилась. Через 2 дня зашел я в чайную позади вокзала, а он там с дружками. В общем, вспомнил он меня, и давай по ушам ездить, учить политесу! Слово за слово, он мне в ухо, а я — то терпеть не стану и — ему в сопатку. У меня это запросто. А там этих братишек новгородских с дюжину, честное слово, еле ноги унёс, — рассказчик повернулся в старосте, — Сил Никифырыч, Вы помните, я ж рассказывал!

— Да, было такое дело, — кратко отозвался староста, — ходил я к их «старшОму» по этому делу…

— А как этого героя звали, не припомнишь?

— Да вроде его дружки Дементием кликали, — не очень уверенно ответил Степан, — Здоровенный такой мужик, рябой, харя круглая, красная, хоть прикуривай!

— Ну — с, вернёмся к нашей барыньке. — решил Шумилин, — А куда ж ты её вёз?

— Она села здеся, ну, то есть, на Знаменской площади, а повёз я её по Невскому, она хотела добраться до театра на Итальянской.

— В дороге что — нибудь было интересное: может, где — то останавливались, о чём — то говорили?

— Да ну, куда там говорили! — Андрей махнул пренебрежительно рукой, — Зонтом меня в спину тыкала, давай, дескать, погоняй! Где — то на полпути между Надеждинской улицей* ((ныне — улица Маяковского — прим. автора))и Литейным она попросила остановиться. К девчонке обратилась, которая по тротуару шла. Потом вышла на минутку, о чём — то с ней поговорила, мне сказала стоять, ждать. Опять села и потом уже я ее высадил на Итальянской, напротив театра.

— О чём же она спросила девочку?

— Девочка — девочка, щеночка маленького не хочешь взять? Та ей, дескать, а что за щеночек? но мамзель выскочила из коляски и что там дальше говорила, не знаю…

— Понятно. А когда она на Итальянской вышла, куда направилась?

Андрей Копытин пожал плечами:

— Не — а, не знаю. Неохота мне было на нее смотреть. Противная мамзелька, глупая. Ко мне сразу же парочка подскочила, там ведь место бойкое, людное.

— Значит, ни лица её не запомнил, ни имени не знаешь?

— А на что мне ее имя? Я имени её вообсче не слышал. Чай, она мне ни кума, ни невеста. Лица не помню, это точно, да и не видно его было — шляпка на голове такая… черная, с вуалеткой. А вот юбка в клетку — это хорошо запомнил, сумка то ж… черная, с костяными ручками. И зонтик жёлтый такой, длинный. Ух, и больно же она им меня в спину тыкала, почитай, как штыком. Окаянная! — извзчик досадливо покачал головой.

— Что ж, Андрей Копытин, хорошая у тебя память, за то тебе и награда хорошая, — Шумилов поднялся со своего места и, подойдя к письменному столу, отсчитал пять «красненьких» ассигнаций, — Как и обещал, пятьдесят целковых.

Извозчик аж даже отшатнулся от протянутых ему денег:

— Это не мне, это Силу Нифырычу.

Шумилин отдал деньги старосте:

— Строго в Вашем департаменте, Силантий Никифорович!

— Ничего, мы поделимся, — без тени иронии отозвался староста.