(A Full Account of Ricoletti of the Club-foot, and his Abominable Wife)

В июне 1889 года мы с Шерлоком Холмсом возвращались из Херефордшира, где мой друг путём блестящих умозаключений спас от верной гибели молодого человека, ошибочно обвинённого в чудовищном преступлении. Неожиданная и трагическая развязка этого дела так подействовала на меня, что на какое-то время я погрузился в размышления и не сразу осознал, что Холмс всю дорогу до станции не проронил ни слова.

Впрочем, ничего удивительного в этом не было. Годы, что я провёл рядом с Шерлоком Холмсом, наблюдая его за работой и по мере своих сил помогая ему, приучили меня к тому, что в любом расследовании Холмса привлекала прежде всего тайна. Его деятельный, пребывавший в постоянном напряжении разум не просто откликался на вызов, но искал вызова, жил им, подобно тому, как живёт пламя свечи, пока его питает воск. Но стоило Холмсу разрешить загадку, он, словно догоревшая свеча, угасал, теряя интерес ко всему вокруг и впадая в апатию. В этом состоянии мой друг мог по целым дням лежать на диване в гостиной, смотреть в пустоту и рассеянно покусывать мундштук давно погасшей трубки. Его глаза утрачивали всегдашний острый блеск, он делался небрежен в одежде и неряшлив, почти не ел, а приходя ненадолго в себя, бывал резок и несдержан. Я настолько привык к подобным перепадам настроения, что счёл молчание Холмса первым симптомом надвигающейся хандры.

Однако диагноз мой оказался неверен.

В поезде Холмс, как всегда, примостился в углу и развернул газету. Я решил попусту не раздражать его разговорами и собрался, было, дочитать роман, который прихватил с собой, но, судя по всему, куда-то засунул книгу, укладывая вещи, и не смог её отыскать. Впрочем, едва ли мне удалось бы сосредоточиться на чтении после всего, чему я стал свидетелем в Россе и его окрестностях. Глядя в окно, я думал о молодой паре, чьё будущее могло быть погублено ошибками отцов. Что ждёт их впереди? Смогут ли они отринуть прошлое и счастливо пойти по жизни рука об руку?

— Думаю, в течение года, — внезапно произнёс Холмс, не отрываясь от газеты.

Я воззрился на него в совершенном изумлении.

— Джеймс Маккарти и Алиса Тёрнер. Думаю, они поженятся в течение года. Что до вашего Мередита, боюсь, вы оставили его на столе в гостиничном номере, и придётся писать, чтобы вам его выслали. Во всяком случае, когда мистер Тёрнер нас покинул, книга лежала там.

— Холмс, я никогда к этому не привыкну! — воскликнул я, рассмеявшись. — Как, скажите на милость, вы догадались? Готов поклясться, последние пять минут вы не отрывались от газеты!

— Милый мой Ватсон, вовсе не нужно отрываться от газеты, — невозмутимо отозвался Шерлок Холмс, — чтобы услышать, как вы открываете саквояж, роетесь в нём, а потом с досады громко щёлкаете замком, явно не найдя того, что искали. Самое очевидное объяснение: вы хотели скоротать время в дороге за чтением, но книги в саквояже не оказалось, поскольку вы забыли её в гостинице.

— Допустим, — согласился я. — Но как вы поняли, что я думал о Джеймсе Маккарти и Алисе Тёрнер?

Холмс опустил газету.

— Наблюдение и логические выводы, друг мой, как всегда. Захлопнув саквояж, вы отодвинули его, уставились в окно — и затихли. Через полминуты я взглянул на вас и заметил, что раздражение ваше схлынуло: вы приняли более удобную позу, и вид у вас сделался задумчивый. Закономерно было бы предположить, что ваши мысли обратились к драматическому происшествию, в котором нам довелось поучаствовать. Вы вздохнули, сокрушённо покачали головой, потом безотчётно покрутили обручальное кольцо, и взгляд ваш обратился в пространство, будто вы созерцали не ландшафты за окном, но что-то более умозрительное и далёкое, некие перспективы. Итак: завершённое дело, брачные узы, размышления о возможном ходе событий — всё это приводит нас к молодой паре, с которой мы только что расстались.

Я покачал головой.

— От вас ничто не укроется. Я был уверен, что вы всецело заняты своей газетой.

— Моё ремесло требует постоянного внимания к окружающему миру, Ватсон. Должен, однако, признаться, что дело Маккарти не отпускает и меня самого. Оно напомнило мне, насколько же мы, люди, непрочный материал! И как нелепы мы в своих уверенных суждениях и мнениях, когда сущая мелочь может полностью перевернуть наш мир и изменить нас самих.

— Боже правый, Холмс! — изумлённо воскликнул я. — Вы с вашим логическим умом и приверженностью научным фактам — последний человек, от которого я ожидал таких речей!

Холмс сложил газету и откинулся на спинку сиденья.

— Поистине, дорогой друг, вы в своих заметках так часто утверждаете, что мне чужды человеческие чувства, поскольку я… как там… рассудочная машина наблюдения, так?.. что, похоже, и сами в это поверили.

— Но разве не вы говорили мне, что эмоции туманят разум? Что они несовместимы с ясностью мышления?

Мой друг поморщился и прикрыл глаза.

— Неужели я говорил такие высокопарные банальности, Ватсон? Хотя, возможно, в тот момент эти слова пришлись кстати и не казались таким напыщенным пустозвонством. Впрочем, не стану отрицать, что движения моего сердца почти всегда поверяются размышлением — многолетняя привычка анализировать чужие побуждения, в конце концов, приводит к тому, что начинаешь оценивать и проверять себя самого. Мне несколько сложнее отдаться во власть переживания, покориться порыву, тут вы правы, но это вовсе не значит, что я глух к голосу эмоций. И, разумеется, я вовсе не призываю, никогда не призывал, сбрасывать со счетов то, что диктуют человеку чувства!.. Природа человеческая такова, что это, во-первых, невозможно, а во-вторых, было бы в высшей степени легкомысленно с точки зрения сыщика.

Холмс лукаво глянул на меня и, насладившись моим замешательством, продолжил:

— Ватсон, добрых три четверти дел, что мне приходилось расследовать, имели первопричиной порыв чувств: гнев, страх, зависть, страсть… продолжите сами. Человек — существо чувствующее в той же степени, что и разумное, если не больше. Отвергать это означало бы спорить с природой и умалять её, от чего я далёк.

— Но мне всегда казалось, — растерянно возразил я, — что разум вы ставите выше.

— Как инструмент, — Холмс произнёс это с таким насмешливым нажимом, что я не мог не уловить намёка на свои писания, — моего ремесла, безусловно. Сыщика, руководствующегося эмоциями, едва ли ждёт успех. Но всё же я — не микроскоп с тщательно отшлифованными линзами, как бы вам ни хотелось уподобить меня механическому устройству.

Не скрою, я был немного уязвлён.

— Боюсь, Холмс, — не сразу отозвался я, — мои читатели не готовы будут расстаться с представлением о вашей натуре, которое сложилось у них за эти годы.

— Я никогда не посягал на ваше право автора, Ватсон, — мягко ответил мой друг. — Я лишь надеюсь, что Шерлок Холмс, с которым вы долгое время делили кров и ежедневный труд, всё ещё занимает в вашем мире более важное место, чем Шерлок Холмс, родившийся под вашим пером.

Я не нашёлся с ответом.

Какое-то время мы оба молчали. Я смотрел на проносившийся мимо пейзаж, становившийся в сумерках неразличимым, Холмс снова зашуршал газетой. Потом, не отрываясь от чтения, мой друг милосердно произнёс:

— Возвращаясь к разговору о чувствах, Ватсон. Пожалуй, нет ничего более страшного, чем существо, не испытывающее естественных для человека эмоций. Стоит рациональному началу лишиться естественного своего спутника, равновесие человеческой натуры, и без того шаткое, нарушается, и на свет является столь беспримесное и страшное зло, что даже я, при всей своей приверженности логике и научным фактам, испытываю священный ужас.

В его голосе мне послышалось искреннее волнение. Оторвавшись от заоконных видов, — тем более что темнота окончательно сгустилась, и последние пару минут я видел лишь своё отражение, — я повернулся к Холмсу. Тот смотрел на меня поверх газеты, словно ждал какого-то знака.

— Если честно, Холмс, — неловко начал я, — я с трудом представляю вас в ужасе. По-моему, вы — один из немногих подлинно бесстрашных людей, с которыми сводила меня судьба.

Шерлок Холмс невесело улыбнулся.

— Поверьте, Ватсон, дело не в том, что я по природе своей бесстрашен. Просто любая профессия оставляет на людях следы. Моряка можно узнать по своеобразной походке, балетную танцовщицу — по особому искривлению костей стопы, а у скрипачей образуются очень характерные мозоли на кончиках пальцев левой руки. Некое нематериальное подобие таких мозолей с годами появилось и у меня от постоянного взаимодействия с самыми неприглядными сторонами жизни. Со стороны это, пожалуй, может показаться бесстрашием.

— Я слишком давно и, надеюсь, хорошо вас знаю, чтобы с этим согласиться. По-моему, вы напрасно себя принижаете.

— Вовсе нет, друг мой. Просто, по счастью, мне крайне редко приходится иметь дело с тем, что способно пробудить страх. Как правило, преступник вызывает негодование, отвращение, презрение, — а подчас и жалость, Ватсон! — но не тот ледяной ужас, что внушает подлинное зло.

Холмс умолк и снова взглянул на меня, будто не был уверен, что мне интересен предмет нашей беседы. Эта обычно несвойственная моему другу нерешительность меня глубоко поразила, хотя причина её была мне не вполне ясна.

— Насколько я понял, — поспешил сказать я, чтобы как-то подтолкнуть Холмса к продолжению разговора, — вы говорите по опыту, это не умозрительное суждение?

— О нет, — отозвался Холмс, подчёркнуто неторопливо и тщательно складывая газету. — Мне действительно приходилось сталкиваться с тем, что человек, склонный изъясняться в стиле старых проповедников, назвал бы работой дьявола. Я не рассказывал вам о деле колченогого Риколетти и его ужасной жены?

Я порылся в памяти и покачал головой.

— Эта история случилась, когда мы только-только поселились на Бейкер-стрит, и вы ещё не были осведомлены о том, чем я занимаюсь. Не знаю, вспомните ли вы, в те первые недели ко мне однажды приходила клиентка, необычайной красоты молодая дама. Вы тогда, сколько я мог судить, не остались равнодушны к её очарованию…

— Изящная девушка, одетая по последней моде! — воскликнул я. — Вы беседовали с нею в гостиной не менее получаса. Безусловно, Холмс, я её помню. Более того, я писал об этом в одной из своих, как вы выразились, заметок.

Холмс с шутливой почтительностью склонил голову.

— Каюсь, Ватсон, этот факт от меня ускользнул. Как бы то ни было, всё началось с того, что как-то в понедельник утром я получил письмо. Плотный кремовый конверт, почерк на котором явно принадлежал личности твёрдой и решительной. Рука была женской. На сургучной печати стоял оттиск «И. М.», а вскрыв конверт, я обнаружил на его клапане изнутри герб одного уважаемого семейства, из чего, ещё не развернув письма, сделал вывод, что ко мне обратилась дочь графа Тинсбери, леди Ианта Меллиш. Её Милость писала, что нуждается в моей консультации по крайне щепетильному и непростому семейному делу, для чего просит посетить её в лондонском доме, на Маунт-стрит, в любой удобный мне день на этой неделе между тремя и шестью часами пополудни.

В тот день я не был занят ничем срочным, потому решил наведаться на Маунт-стрит безотлагательно. Признаюсь, свобода нравов, царившая в доме графа, меня несколько удивила: леди Ианта приняла меня в зимнем саду, наедине, с нею не было ни членов семьи, ни компаньонки.

— Прошу, садитесь, мистер Холмс, — произнесла леди Ианта, когда слуга, проводивший меня в зимний сад, удалился. — Боюсь, я не смогу в двух словах объяснить, что побудило меня обратиться к вам, но постараюсь изложить всё предельно последовательно и придерживаться фактов. Думаю, просить вас не разглашать сведения, которые я вам сообщу, излишне — мне рекомендовали вас как человека в высшей степени порядочного.

Говорила она твёрдо и спокойно, её голос нисколько не напоминал птичий щебет, что, по мнению многих, пристало юной прелестной особе — и уж точно никому не пришло бы в голову назвать речь Её Милости «милым лепетом». Безусловно, леди Ианта Меллиш, с её изысканной лепки лицом и живыми синими глазами, была редкостно хороша собой. Но всё в её манере держаться, в выражении лица и взгляде, прежде всего, говорило о том, что почерк на конверте меня не обманул: передо мной была натура удивительно сильная, цельная и решительная — что, согласитесь, не так часто встретишь в молодой девушке.

Я выразил готовность слушать и обещал, что всё сказанное, разумеется, останется между нами. Леди Ианта, кивнув, сложила руки на коленях и произнесла:

— Что ж, перейдём к делу.

Её голос звучал по-прежнему ровно, но жест, которым она соединила руки, привлёк моё внимание: пальцы леди Ианты слегка подрагивали, она явно была в сильном волнении, и не хотела этого показывать.

— Не знаю, насколько хорошо вы осведомлены о делах моей семьи, мистер Холмс… Пять лет назад нас постигло жестокое горе: не стало моей матери — и наша жизнь обернулась пустыней. Поверьте, это не просто слова любящей дочери, моя мать была удивительной женщиной, солнцем, вокруг которого обращались все мы. Утратив её, отец потерял и самого себя. Мы поняли это не сразу. Мой старший брат, лорд Клаттен, вскоре оставил и наш осиротевший дом, и Англию, отправившись в колонии: он уже четвёртый год служит в Калькутте. Огастес, — мой второй брат, мы близнецы, — и я были слишком юны и слишком потрясены случившимся, чтобы распознать в том, что происходило с отцом, приметы грядущей беды. К тому же Огастес большую часть года проводил в школе, меня же отец надолго отправлял то к родственникам, то с гувернанткой на морское побережье. Когда я, наконец, снова оказалась дома, отец уже пребывал в нынешнем своём состоянии. Чуть больше двух лет назад вернулся из школы Огастес, а вскоре начался кошмар, который длится по сей день…

Леди Ианта прервалась и взглянула на меня. Она была так бледна, что я встревожился.

— Скажите, мистер Холмс, — неожиданно спросила она, ещё крепче стискивая руки, — как вы относитесь к спиритическим явлениям?

Признаюсь, на мгновение я опешил. Когда леди Ианта заговорила о беде, постигшей семью, я ожидал чего угодно: рассказа о пристрастии к игре, алкоголю или опиуму, о любой невоздержанности и пороке, но подобный поворот был для меня полной неожиданностью.

— Миледи, — честно ответил я, — я полагаю, что эти явления ещё недостаточно изучены, чтобы можно было вынести о них сколько-нибудь обоснованное суждение. Если же вы спрашиваете, верю ли я тем, кто утверждает, что общался с потусторонним миром, то скажу прямо, каждое подобное заявление вызывает у меня настороженность и недоверие, поскольку случаи мошенничества в этой области, увы, нередки. Скорбь по ушедшим и человеческое стремление постичь тайны вселенной — необычайно питательная среда для обмана и злоупотреблений.

— О, так вы скептик, — отозвалась леди Ианта со слабой улыбкой. — Хотела бы я смотреть на всё это вашими глазами!.. Мой отец, как вы уже, должно быть, поняли, не в силах смириться со своей утратой, увлёкся учением спиритуалистов. И если поначалу их труды давали ему некое философское утешение, то потом его понемногу захватила почти болезненная потребность установить связь с потусторонним миром. Он вступил в переписку с мистером Синнетом и полковником Олкоттом, с мистером Харрисом из Калифорнии, искал встречи с мистером Хьюмом, посещал сеансы мисс Кук, мисс Фокс и миссис Дженкен. В нашем доме побывали, должно быть, все проходимцы, фокусники и душевнобольные Лондона, объявлявшие себя медиумами. К несчастью, отец нашёл поддержку у нашей тётки, леди Олтенбридж, сестры моей покойной матери. Она состоит в обществе спиритуалистов и держит у себя на Хэмилтон-плейс нечто вроде салона для единомышленников и, как они это называют, «одарённых». Именно у леди Олтенбридж отец два года назад на беду всем нам встретился с четой Риколетти. Мадам Риколетти — медиум, по словам леди Олтенбридж и её кружка, один из самых сильных, что появлялись в последнее десятилетие. Мистер Риколетти, чьи способности несколько слабее, состоит при супруге кем-то вроде импресарио и, временами, переводчика, поскольку мадам Риколетти в состоянии транса бывает столь захвачена посещающим её духом, что изъясняется не вполне понятно, как и пристало пифии. На первом сеансе, который посетил мой отец, мадам Риколетти передала ему послание из иного мира, послание, столь безошибочно касавшееся наших семейных дел, что сомнения быть не могло — говорила моя мать.

Леди Ианта снова несколько принуждённо улыбнулась и подняла на меня исполненный смущения взгляд.

— Мистер Холмс, я сознаю, как нелепо звучит всё это для человека рационального и скептически настроенного. Не так давно я сама была такой. Я не легковерна и не отличаюсь излишней впечатлительностью, свойственной моему полу. Но Риколетти очень отличаются от других «одарённых», которых мне во множестве случалось видеть прежде.

Голос моей собеседницы пресёкся, и я поспешил ей на помощь.

— Миледи, прошу вас рассказать о них как можно подробнее.

Секундной паузы было довольно для того, чтобы к леди Ианте полностью вернулось самообладание. Она кивнула и продолжила.

— Они представляют собою крайне странную пару. Мистер Риколетти — человек весьма артистической наружности. Он довольно высок, одевается с латинской вычурностью, и держится несколько театрально, словно оперный Мефистофель. У него жгучие чёрные глаза, взгляд необычайно пронзительный и цепкий, черты лица крупные и резкие. К тому же он сильно хромает, что придаёт ему особенно демонический вид. Но главное, он словно знает, о чём думает каждый из нас в любое мгновение. Так, он часто отвечает на вопрос, который ему ещё только собирались задать. Я видела, как он находил спрятанные в комнате вещи, а однажды он заставил двигаться кольцо, лежавшее на столе, просто посмотрев на него.

— Это может быть трюком, — заметил я. — Мне случалось видеть, как фокусники на сцене поднимали предметы в воздух.

— Всё происходило в нашей столовой, мистер Холмс, — отозвалась леди Ианта. — Мистер Риколетти положил руки на стол и не шевельнул даже пальцем. А когда кольцо накрыли бокалом, оно продолжало двигаться, пока не упёрлось в стекло. Леди Олтенбридж говорила, что мистер Риколетти оказывает на людей магнетическое воздействие. Не знаю, так ли это, но отец полностью в его власти, как, увы, и Огастес.

— А мадам Риколетти?

— Мистер Холмс, — ответила леди Ианта, сцепляя пальцы в замок, — она — чудовище. Когда я впервые увидела эту женщину, меня охватил какой-то непостижимый ужас и отвращение. Она похожа на тень, говорит тихо, движется медленно и как-то сомнамбулически, неизменно опираясь на руку мужа, которому не достаёт и до плеча. Постоянно носит тёмное газовое покрывало, но даже под покрывалом видно, что она мертвенно бледна, а лицо её неподвижно, как маска, и искажено какой-то жуткой гримасой. А глаза, мистер Холмс!.. Мутно-белёсые, без ресниц, смотрящие в никуда…

Леди Ианта содрогнулась.

— Она похожа на существо из ночного кошмара. Но то, что она говорит, ещё страшнее. И, собственно, именно её слова и некоторые связанные с ними обстоятельства заставили меня обратиться к вам. За пару дней до нового года отец попросил меня присутствовать при «получении послания» — спиритуалисты не употребляют слово «сеанс», считая его уничижительным. Я стараюсь по возможности избегать их собраний, но в тот раз отец был настойчив и непреклонен. «Ианта, ваша матушка хочет, чтобы сегодня мы все выслушали её. Она собирается сообщить нам нечто важное», — сказал он, и мне пришлось покориться. Мистер Холмс, скажу честно, я не знаю, как относиться к этим беседам с духами. Всем сердцем я хотела бы верить, что моя мать пребывает в лучшем мире и смотрит на нас с любовью, но то, что она говорит с нами через эту отвратительную женщину!.. мой разум отказывается это принимать.

— Но что-то против вашего желания заставляет вас склоняться к этой мысли? — спросил я.

— Судите сами, мистер Холмс, — отвечала леди Ианта. — В тот день около шести в нашей малой голубой гостиной, где обычно устраивают эти встречи, — мистер Риколетти говорит, что голубой цвет облегчает общение с духами, — были леди Олтенбридж со своей нынешней протеже, мисс Фонтейн, доктор Стэвордейл, наш врач и давний друг семьи, мои отец и брат, и, разумеется, неразлучные Риколетти. Не знаю, насколько вы представляете себе, как проходит подобный сеанс…

— Очень смутно, миледи, — признался я.

— Как правило, приглушают свет: оставляют разве что свечу или тусклую лампу, не более того, а если всё происходит днём, задёргивают шторы. Участники садятся вокруг стола, — в голубую гостиную для этих целей нарочно перенесли большой круглый стол, который обычно стоит в белой, парадной, — и берутся за руки, чтобы создать единую духовную цепь и помочь медиуму установить связь с иным миром. Тогда я держала за руку брата, и, когда мадам Риколетти вошла в транс, почувствовала, какими ледяными стали пальцы Огастеса. Мой брат — крайне восприимчивый и чувствительный молодой человек, мистер Холмс. Он никогда не отличался крепким здоровьем, а с тех пор, как вернулся домой, совсем ослаб, почему и не отправился до сих пор в Оксфорд, как принято в нашей семье. Сеансы изматывают Огастеса, после он всегда выглядит едва живым, но в тот раз всё обернулось куда страшнее. Мадам Риколетти глухим, безжизненным голосом спросила, здесь ли Эмили, — это имя моей матери, духов принято называть по именам, — и вдруг осела в кресле. Если бы её не поддерживали за руки муж и мой отец, она бы, наверное, упала. Потом она выпрямилась, судорожно вдохнула, открыла свои жуткие глаза и заговорила. Клянусь, мистер Холмс, то был голос моей матери!.. С глубокой печалью он произнёс: «Огастес, бедное моё дитя… Эдвард… Эдвард скоро будет здесь. Он явится не один. С ним придёт смерть».

— Вы поняли, о ком она говорила?

— Так зовут моего старшего брата, лорда Клаттена, — пояснила леди Ианта. — На следующий день мы действительно получили от него письмо: он сообщал, что скоро будет в Англии, поскольку собирается объявить о помолвке с дочерью полковника Ройланса, который как раз вернулся в метрополию с семьёй. Эдвард уже третью неделю живёт дома, официальное объявление о помолвке назначено на конец февраля.

Я кивнул, и леди Ианта продолжила рассказ:

— Услышав страшные слова, Огастес не выдержал. Он выпустил мою руку и руку леди Олтенбридж, вскочил из-за стола и бросился к ближайшим дверям, ведущим в музыкальный салон, и выбежал прочь. Мы замерли в замешательстве, и тут Огастес вскрикнул, а потом мы услышали, как он упал. Разумеется, все мы поспешили к нему, только мистер Риколетти остался возле жены, которой стало дурно. Как позже сказала леди Олтенбридж, это произошло из-за того, что Огастес слишком резко разорвал духовную цепь, так можно повредить медиуму. Войдя в музыкальный салон, я увидела, что мой бедный брат лежит на полу в глубоком обмороке. Подоспевшие лакеи уложили Огастеса на козетку, доктор Стэвордейл расстегнул ему воротник, проверил пульс и велел принести бренди. Леди Олтенбридж предложила свои нюхательные соли, и от их едкого запаха мой брат понемногу пришёл в себя. В глазах его застыл ужас, он бормотал что-то бессвязное и протягивал руку куда-то к окну. Первой туда посмотрела мисс Фонтейн — и ахнула, схватившись за сердце. Мы обернулись. Огастес указывал на портрет нашей матери: он висит в музыкальном салоне, потому что при жизни мало что доставляло матушке такое наслаждение, как музыка; она и сама прекрасно играла. Мы в тот вечер ждали к себе нескольких близких друзей на небольшой домашний концерт, и я заранее поставила под портретом букет красных азалий, которые моя мать очень любила. В то утро здесь как раз зацвёл первый куст.

Леди Ианта на мгновение умолкла, потом подняла на меня глаза и дрогнувшим голосом сказала:

— Цветы стали чёрными, мистер Холмс. А по лицу моей матери на портрете струились настоящие, живые слёзы.

— Комната была хорошо освещена?

— К концерту была зажжена большая люстра и лампы по стенам.

— Где именно стояли цветы? На них падал свет?

— Да, я поставила их на консольный столик под портретом, по обе стороны которого висят светильники.

— Вы уверены, что букет был тот же самый?

— Совершенно уверена. Я сама собирала его и сама срезала цветы вот с того куста.

Она указала на великолепную индийскую азалию, усыпанную густо-алыми цветами.

— Его тщательно осмотрели? Краска, чернила, угольная пыль?

— Ничего, мистер Холмс. Цветы не были окрашены. Чтобы не пугать Огастеса ещё сильнее, их вынесли в голубую гостиную, и к концу вечера они снова покраснели, а к утру увяли.

Признаюсь, Ватсон, я был озадачен.

— Что ж, попробуем разобраться со слезами. Портрет на месте? Его не снимали?

— Нет, только вытерли насухо.

— Миледи, мне необходимо его осмотреть.

Леди Ианта позвала слугу, и мы втроём направились в музыкальный салон.

Портрет покойной леди Тинсбери, на которую, как выяснилось, весьма походила её дочь, висел в простенке между двумя окнами. Я попросил слугу отодвинуть консольный столик и изучил портрет, обе лампы под матовыми белыми абажурами и стену с помощью увеличительного стекла.

— Что вы обнаружили, мистер Холмс? — спросила леди Ианта, когда я убрал лупу. — Это был какой-то ловкий трюк? Фокус?

— Должен сказать, что не вижу никаких признаков того, что на портрет было оказано какое-либо воздействие. Краска цела, никаких повреждений на лаке я не нашёл. Более того, портрет действительно давно не трогали: едва заметный след, который всегда оставляет долго висящая на одном месте картина, точно совпадает с краем рамы.

Леди Ианта лишь слегка сжала губы, но я понял, насколько она обманута в своих надеждах.

— Миледи, делать выводы пока рано. За прошедший месяц случилось ещё что-нибудь, о чём вы хотите мне рассказать?

— О да. Но вернёмся в зимний сад. Я просила подать туда чай.

Когда мы возвратились к азалиям и папоротникам, леди Ианта отпустила прислугу и принялась сама разливать чай. Передавая чашку, она прямо взглянула мне в лицо.

— Признаюсь, мистер Холмс, мне не по себе рядом с голубой гостиной — и к тому же, я не хотела говорить при слугах. В нашем доме творятся непонятные и пугающие вещи. С тех пор, как вернулся наш старший брат, с Огастесом всё чаще случаются приступы ужаса и паники: он то дрожит и забивается в угол, то мечется по комнатам, не в силах остановиться. Он так бледен!

— К нему приглашали врача?

— Да, доктор Стэвордейл его осмотрел, но не нашёл ничего, кроме всегдашней слабости, усугубившейся за счёт нервного переутомления и возбуждения. Однако, как бы тревожно мне ни было за Огастеса, за Эдварда я тревожусь ещё сильнее. В последние дни он сделался раздражителен и беспокоен. Перемены его настроения невозможно предвидеть, он может выйти из себя по самому пустячному поводу. Недавно он сурово отчитал горничную за то, что поданный чай, как ему показалось, горчил. А вчера его внезапно охватил такой гнев, что он швырнул в Огастеса портсигар, и лишь по счастливой случайности дело обошлось рассечённой кожей на щеке.

— Он объяснил, что его так разгневало?

— Он словно на мгновение перестал понимать, что делает. А когда пришёл в себя, всё повторял, что не знает, что на него нашло, и просил прощения. Мистер Холмс, я не могу не думать, что за всеми этими событиями каким-то образом стоят Риколетти. Эдвард не принимает их всерьёз, но с тех пор, как он встретился с ними, он не похож на себя.

— Он участвует в сеансах?

— О нет, он скептик, как и вы.

Я отставил чайную чашку и произнёс:

— Миледи, каким бы скептиком я ни был, мне необходимо побывать на сеансе четы Риколетти. Я должен увидеть всё своими глазами, чтобы понять, как действовать.

Леди Ианта на мгновение задумалась, потом позвонила.

— Дома ли лорд Клаттен? — осведомилась она у явившейся через полминуты горничной.

— Да, миледи. Он у себя.

— Пожалуйста, пригласите его в зимний сад.

Когда горничная вышла, я спросил леди Ианту:

— Ваш старший брат знает, что вы обратились ко мне?

— Нет, но он — единственный, кто может помочь вам попасть в этот дом. И, думаю, он согласится нам посодействовать.

Лорд Клаттен не заставил себя ждать. Через несколько минут он вошёл в зимний сад: высокий молодой человек с такими же яркими синими глазами, как у сестры. Леди Ианта представила нас друг другу и объяснила, кто я.

— Рад знакомству, мистер Холмс, — сказал лорд Клаттен, пожимая мне руку. — Должен, сказать, я впервые сталкиваюсь с сыщиком-консультантом. В Радже о вашей профессии даже не слышали.

— Зато в тех краях можно зимой играть в крикет, — ответил я. — Хотя небольшой перерыв пойдёт вам на пользу, милорд. Вашей команде будет без вас нелегко, но пока плечо окончательно не восстановится, за биту лучше не браться.

Лорд Клаттен изумлённо застыл, потом повернулся к сестре.

— Ианта, ты рассказа мистеру Холмсу о злополучной игре в Симле?

— Не было нужды, Эдвард. Метод мистера Холмса, как мне пояснили, состоит в том, чтобы делать выводы на основе наблюдений.

Лорд Клаттен недоверчиво взглянул на меня.

— И на основе каких же наблюдений, мистер Холмс, вы пришли к выводу, что я играю в крикет отбивающим и недавно повредил плечо?

— Элементарно, милорд. По цвету вашего лица очевидно, что вы много времени проводите на свежем воздухе, и загар лежит равномерно, из чего я делаю вывод, что вы не просто подолгу стоите под солнцем, но двигаетесь, поворачиваясь к нему то одной, то другой стороной. У вас одинаково хорошо развиты мышцы обеих рук и плечевой пояс, что указывает на некоторую постоянную нагрузку. Очевидный ответ — крикет, это довольно долгая игра на открытом пространстве. Вы, безусловно, не подающий: во-первых, у тех ведущая рука, как правило, сильнее, во-вторых, только отбивающий во время игры переходит с одного края питча на другой, становясь к солнцу то одной, то другой стороной. Когда вы протянули мне руку, я обратил внимание, что вы поднимаете её от локтя, стараясь не слишком выносить вперёд, но больше по привычке, потому что сильной боли явно уже не испытываете. Итого: вы — отбивающий, лучший в своей команде, потому что чаще играете с битой, чем в поле, не так давно получили травму, но ваше растянутое плечо почти зажило.

— Поразительно, мистер Холмс! — воскликнул лорд Клаттен. — Поразительно — и, в самом деле, элементарно.

Пока леди Ианта излагала, что мы задумали, и какая помощь нам была нужна, я наблюдал за её братом. Его открытое приятное лицо на первый взгляд выглядело воплощением здоровья, однако румянец под загаром был, скорее, лихорадочным, и я не мог не обратить внимания, что временами то нижнее веко, то угол рта лорда Клаттена непроизвольно подёргиваются. На костяшках его правой руки я заметил свежие ссадины, словно он несколько раз ударил кулаком во что-то твёрдое.

Выслушав сестру, лорд Клаттен улыбнулся и покачал головой.

— Я знал, что ты не сдашься и всё-таки что-нибудь придумаешь. Отважная маленькая Айя, та же, что прежде.

Он взглянул на меня.

— Мистер Холмс, вы берётесь разоблачить этих Риколетти?

— Я берусь выяснить, что происходит, милорд. И, если обнаружу обман, разоблачу его.

— Что ж, это слова честного человека. Я окажу вам любую помощь, какая в моих силах. Пожалуй, заезжайте завтра к пяти за мной в «Ориентал», я привезу вас домой, представлю отцу как знакомого по клубу, и вы сможете побеседовать с ним о духах и медиумах. Если проявите должный интерес и рвение, непременно будете приглашены на «общение», как это называют спиритуалисты. Мой отец — большой энтузиаст данного учения и любит привлекать неофитов.

Лорд Клаттен был прав. Изучив за утро несколько спиритуалистских брошюр, которыми снабдила меня леди Ианта, — помнится, Ватсон, застав меня за чтением, вы так изумились, что даже не попытались это скрыть, — я отправился в «Ориентал», а потом и к лорду Тинсбери во всеоружии. Лорд Клаттен, сообщивший, что я имею отношение к делам колоний, небрежно перевёл разговор на спиритические явления и привычно заспорил с отцом. Я горячо поддержал лорда Тинсбери, мы проговорили не более четверти часа, а я уже был приглашён в ближайшую среду на встречу спиритуалистов.

Во время нашего разговора в дверь постучали, и на пороге появился взволнованный молодой человек.

— Отец, по-моему, я понял, о чём она говорила в прошлый раз!.. — начал, было, он, но, увидев нас с лордом Клаттеном, осёкся и смутился. — Прошу прощения, я думал, у тебя никого. Здравствуй, Эдвард. Добрый день, сэр.

Нас представили друг другу.

Молодой мистер Меллиш, брат-близнец леди Ианты, обладал поразительным внешним сходством с сестрой и, сколько я мог понять по портрету, с покойной леди Тинсбери. Рядом с высоким и физически крепким лордом Клаттеном он выглядел даже более хрупким, чем на самом деле. Как и говорила леди Ианта, он был очень бледен. На его левой щеке отчётливо проступала царапина, оставленная портсигаром брата. Проход по дому, казалось, его утомил: он сразу же опустился в кресло возле стола лорда Тинсбери. Я не мог не отметить и нервическое возбуждение, которым был охвачен Огастес Меллиш. Едва усевшись, он принялся барабанить тонкими пальцами по колену и покусывать запёкшуюся губу. Ему явно не терпелось остаться с отцом наедине.

Я поспешил откланяться. Лорд Клаттен отправился проводить меня до лестницы. Когда мы прощались на верхней ступеньке, я заметил за спиной лорда Клаттена, в другом крыле дома, движение. Небольшая фигура в чёрном, голова которой была покрыта вуалью, словно сгустилась из теней в глубине коридора и неслышно поплыла в нашу сторону. Я понял, что передо мной знаменитая мадам Риколетти.

Вы только что говорили о моём бесстрашии, дорогой друг — ну так знайте, что когда она приблизилась, у меня похолодело внутри. Леди Ианта предупреждала, что мадам Риколетти нехороша собой, но я не был готов к тому, что увидел. Сквозь чёрный газ я различил лицо, которое не могло принадлежать живому человеку. Оно было не бледным, но мертвенно-белым, даже зеленоватым, неподвижным и странно искажённым, точно его покрывал слой неровного оплавленного воска. С этого отвратительного лица смотрели безжизненные белёсые глаза, какие бывают у лежалой рыбы.

Я замер.

И тут послышался звучный низкий голос:

— Cara, perchè i sei avviata da sola? Appogiati al mio braccio!..

Высокий, броско одетый мужчина с дорогой тростью в руке, в котором я по описанию леди Ианты сразу узнал Риколетти, показался в арке коридора и склонился к мадам Риколетти. Та молча продела затянутую в кружевную митенку руку под его согнутый локоть.

— Добрый вечер, милорд, — почтительно, с заметным акцентом произнёс Риколетти, кланяясь лорду Клаттену, потом исподлобья взглянул на меня и добавил. — И вам, signor.

Лорд Клаттен сдержанно кивнул. Я последовал его примеру.

Чёрные глаза Риколетти смотрели из-под нависавших косматых бровей пронзительно и изучающе. На мгновение мне показалось, что он готов ухмыльнуться, но он только поклонился ещё раз и сказал:

— Прошу извинить, джентльмены, нас ожидает Его Светлость.

Мадам Риколетти не промолвила ни слова. Муж, опираясь на трость, сильно хромая и переваливаясь на ходу, повёл её к кабинету лорда Тинсбери.

— Они живут в вашем доме? — спросил я лорда Клаттена, когда за Риколетти закрылась дверь.

— Хвала небесам, нет, — отозвался лорд Клаттен. — Но являются в любое время, как к себе. Отец предоставил им своего рода гостевые покои в дальнем крыле. Он ими очарован, и это злые чары. Мистер Холмс, если вы избавите нас от этих зловещих созданий, то спасёте четыре жизни — и, самое меньшее, один рассудок. Мой брат, — что, полагаю, от вас не укрылось, — пребывает в весьма болезненном состоянии.

Я внимательно посмотрел на лорда Клаттена. Он стоял под лампой, и в ярком свете его нездоровый румянец был ещё заметнее. Глаза лорда Клаттена горячечно блестели. Судя по корням волос, на лбу и висках у него недавно выступала испарина.

— Прошу прощения, милорд, — начал я, — но я вынужден спросить. Вы не ощущаете в последние дни некоторого недомогания?

Лорд Клаттен поднял на меня удивлённый взгляд.

— Да, и, насколько я знаю, это вполне обычно для тех, кто только что вернулся из Индии в промозглую английскую зиму. Меня немного лихорадит, и я дурно сплю, но это должно пройти.

Мы попрощались.

Сойдя с крыльца, я, сам не знаю, почему, оглянулся. У освещённого окна второго этажа, за которым, как я посчитал, находился кабинет лорда Тинсбери, стоял Риколетти. Даже на таком расстоянии я чувствовал, что он смотрит прямо на меня.

До среды я успел навести некоторые справки и собрать сведения.

Я выяснил, что Риколетти квартируют неподалёку от Веллингтон-сквер. Дом они покидали крайне редко, мадам Риколетти и вовсе выходила, только чтобы отправиться к леди Олтенбридж на Хэмилтон-плейс или к лорду Тинсбери на Маунт-стрит. Риколетти вели уединённую жизнь, у них, судя по всему, не бывал никто. Мадам Риколетти слыла в округе затворницей, все ежедневные дела взял на себя её муж. Узнать что-либо об их прошлом мне не удалось: Риколетти однажды просто появились в кругу лондонских спиритуалистов, будто возникли из ниоткуда.

Готовился я и к грядущему спиритическому сеансу: изучил работу Форбса Уинслоу и книгу мистера Хьюма, весьма подробно описавшего уловки коллег-шарлатанов. Крайне полезны мне оказались также труды Барнума и Маскелайна.

В назначенный день и час я явился на Маунт-стрит.

Меня провели в голубую гостиную, где ко мне вскоре присоединились лорд Клаттен и лорд Тинсбери. Следом неожиданно появилась и леди Ианта с мисс Поллард, компаньонкой, которая, как выяснилось, у неё всё же была. Пришлось разыграть небольшую комедию, когда лорд Клаттен представлял меня сестре.

Огастес Меллиш вошёл пару минут спустя в сопровождении доктора Стэвордейла. Мистер Меллиш был так же бледен, как в прошлый раз, но выглядел ещё слабее и прижимал к виску влажный платок.

— Огастес, как ты? — с тревогой спросила леди Ианта. — Головная боль не проходит? Может быть, сегодня тебе лучше отдохнуть?

— Айя, — силясь улыбнуться, отозвался мистер Меллиш, — примочка меня спасёт. Сегодняшнее общение я не пропущу ни за что.

Доктору Стэвордейлу пришлось поддерживать своего пациента под руку, чтобы Огастес Меллиш смог добраться до кресла.

Тем временем, прибыла леди Олтенбридж, величественная дама в синих шелках, со своей протеже, мисс Фонтейн. Первый признанный медиум, с которым мне довелось столкнуться, вызвал у меня вполне понятное любопытство.

Мисс Фонтейн оказалась тщедушной курносой особой лет тридцати с бледным от пудры лицом и обкусанными ногтями. Она держалась необычайно тихо, почти сразу же уселась к столу, положила на него руки и закрыла глаза.

— Клара настраивается, мистер Холмс, — благоговейно понизив голос, пояснила леди Олтенбридж, сразу же взявшая на себя обязанности моего Вергилия в этом преддверии загробного мира. — Медиум перед общением должен прийти в гармонию с эфиром, а это требует полной отрешённости от суеты и пробуждения духовного зрения.

— Тётя Аделина, — подал голос лорд Клаттен, — отчего-то это пробуждение выглядит больше похожим на засыпание.

Я заметил, как опустила голову, пряча улыбку, леди Ианта. Леди Олтенбридж царственно повернулась к племяннику.

— Эдвард, меня поражает, что вы, проведя так много времени в колыбели тайного знания и сокровищнице духа, остались таким скептиком и позволяете себе столь безрассудные замечания!.. В Индии постигают древнюю мудрость величайшие философы наших дней. Сама мадам Блаватская отправилась в Бомбей, чтобы припасть к источнику истины! Но вы, кажется, не понимаете, в какой удивительной стране вам выпало жить.

— О нет, тётя, как раз напротив… — начал, было, лорд Клаттен.

Но тут отворилась дверь, и в голубой гостиной явились Риколетти.

Мадам Риколетти, как всегда, была окутана чёрным покрывалом и опиралась на руку мужа. В наступившей вдруг тишине Риколетти, тяжело припадая на больную ногу и стуча в пол тростью, почтительно провёл супругу к стоявшему у стола креслу с высокой спинкой, усадил, и лишь потом повернулся к собравшимся.

— Миледи!.. Милорды!.. Дамы и господа, — он скользнул по мне взглядом и добавил, — те, кому дорого истинное знание!.. Наш проводник и посредник в общении с незримым, моя дорогая Паола, только что сообщила мне, что нас ждёт особенный вечер. Струны эфира пришли в движение, и вскоре мы услышим их священную музыку. С нами будут говорить те, кто преодолел миры и пространства, чтобы сообщить нам нечто столь важное, что жизнь кого-то из нас может зависеть от того, что будет нам сегодня открыто.

Ватсон, поверьте, я сознаю, каким вздором и нелепицей всё это кажется в моём изложении, но Риколетти, в самом деле, был человеком одарённым — если и не в том смысле, который вкладывают в это слово спиритуалисты, то, безусловно, артистически. Его голос звучал торжественно и почти грозно, странный для английского уха выговор превращал простые слова в подобие магических заклинаний. Чёрные глаза Риколетти вдохновенно сверкали, голова была гордо поднята. Одну руку, унизанную перстнями, он то прижимал к парчовому жилету, то начинал ею театрально жестикулировать, другой опирался на трость с серебряным набалдашником, картинно отставив её в сторону.

Я был впечатлён представлением, и мне не терпелось увидеть продолжение.

Риколетти широким плавным жестом указал на стол.

— Прошу вас, наш медиум нуждается в ваших духовных усилиях.

Пока все собирались у стола, лорд Клаттен направился к двери, но его остановил отец.

— Сэр, полагаю, сегодня, — несколько сухо произнёс лорд Тинсбери, — ваше присутствие необходимо.

— Отец… — начал, было, лорд Клаттен.

— Совершенно необходимо, — негромко, но настойчиво повторил лорд Тинсбери.

Тем временем, участники сеанса рассаживались за столом, следуя какой-то неведомой мне системе.

— Мистер Холмс, вижу, вам происходящее в новинку, — снова обратилась ко мне леди Олтенбридж. — Позвольте мне вас просветить. Медиум — своего рода врата в иной мир. Находиться в непосредственной близости от него могут лишь люди, в той или иной мере обладающие даром, или хотя бы подготовленные. Поэтому место по левую руку от мадам Риколетти всегда занимает мистер Риколетти, а по правую — наш великодушный хозяин, тем более что его близость к медиуму очень помогает установить связь с дорогой Эмили.

Леди Олтенбридж вздохнула и, понизив голос, добавила:

— Джеймс, безусловно, наделён особыми способностями, как и дорогой Огастес, и скорбь их только обострила.

Леди Ианта, стоявшая неподалёку, услышав эти слова, отвернулась и поспешила на своё место.

— Рядом с лордом Тинсбери сажусь я, а рядом с мистером Риколетти — моя чудесная Клара, которую, как правило, берут за руку дорогой Огастес или доктор Стэвордейл, и мы замыкаем круг. Но сегодня с нами дорогие Эдвард и Ианта, мисс Поллард, и вы, поэтому…

— Тётя Аделина, — с досадой произнёс лорд Клаттен, — я остался в гостиной, но не надейтесь заманить меня за стол. Я не хочу участвовать в этом балагане!..

Лорд Тинсбери, уже сидевший возле мадам Риколетти, гневно выпрямился и собирался сказать сыну какую-то резкость, когда вмешался Огастес Меллиш.

— Папа, Эдвард прав. Духовное общение ему настолько чуждо, что он не может стать частью цепи. Человеку с подобными взглядами лучше вовсе не присутствовать при таинстве, но если вы считаете, что сегодня это необходимо, Эдвард вполне мог бы посидеть на диване.

Лорд Клаттен с благодарностью посмотрел на брата.

— В самом деле, я посижу на диване. Обещаю не смеяться и не мешать вам беседовать с духами.

Меня усадили между мисс Поллард и леди Иантой. Лорд Тинсбери кивнул слуге, и тот погасил все лампы, кроме одной, стоявшей посреди стола. Гостиная погрузилась во мрак. В тусклом свете были едва различимы лица собравшихся.

Мадам Риколетти слегка приподняла вуаль, так что стал виден её бескровный безгубый рот, и протянула руки мужу и лорду Тинсбери.

— Образуем круг, — театральным шёпотом распорядилась леди Олтенбридж.

Все взялись за руки.

Рука мисс Поллард была влажна от волнения, холодные пальцы леди Ианты в моей правой ладони слегка подрагивали.

Я не сводил глаз с Риколетти.

Мадам Риколетти, сгорбившись и склонившись вперёд, глубоко дышала, так что край вуали слегка взлетал над её лицом. Её глаза были открыты, но, казалось, она ничего не видит. Риколетти сидел, выпрямившись и опустив веки, словно отрешился от всего земного.

Около двух минут ничего не происходило, но потом по телу мадам Риколетти прошла дрожь, её голова запрокинулась, а руки напряглись.

— Кто с нами? — торжественно спросил Риколетти. — Кто нас посетил? Эмили, ответь, ты с нами? Эмили, если ты здесь, дай нам знак!

Стоявшая на столе лампа вдруг замерцала и резко вспыхнула, а потом снова загорелась ровным приглушённым светом.

— Эмили? — дрогнувшим голосом позвал лорд Тинсбери.

— Эмили, ты хочешь говорить с нами? — снова спросил Риколетти.

— Дети… Ианта, ты грустишь… — произнесла мадам Риколетти неожиданно звучным и полным голосом, без тени акцента. — Огастес… Огастес, мой бедный мальчик…

Огастес Меллиш всхлипнул и закусил губу. Леди Ианта крепко сжала мою руку. Краем глаза я увидел, как подался вперёд сидевший на диване лорд Клаттен. Даже в тусклом свете было видно, что его лице застыли изумление и оторопь — он явно узнал голос леди Тинсбери.

— Эдвард… Не надо, Эдвард, этого не должно быть…

— Чего, матушка? — с мукой спросил лорд Клаттен.

— Свадьбы… Не должно быть свадьбы! Она несёт смерть, Эдвард, смерть, смерть! — почти выкрикнула мадам Риколетти, и её голова снова опустилась на грудь.

Я полагал, что на этом сеанс будет завершён, но ошибся.

Неожиданно, — судя по всему, неожиданно для всех, в том числе и для самого Риколетти, — мадам Риколетти снова вскинулась, с хрипом втягивая воздух. Она вытянулась и словно стала выше, вуаль волнами ходила вокруг её головы, и мне почудилось, что над мадам Риколетти появилось слабое свечение, какое исходит от белых предметов в сумерки.

Как выяснилось, я был не единственным, кто его заметил.

— Невероятно, — прошептала леди Олтенбридж. — Физическое облако!.. Мы воочию видим посещение!..

— Cara, — с тревогой склонился к жене Риколетти. — Chi è là?

— Bella… Bella… — выдохнула мадам Риколетти и забормотала неразборчивым сбивчивым стаккато, слегка раскачиваясь из стороны в сторону.

Риколетти, подавшись к ней всем телом, ловил каждое слово. Когда она умолкла, он поднял голову и сообщил:

— С нами молодая синьора… Молодая английская синьора. Она здесь, чтобы сообщить нечто очень важное дорогому ей человеку по имени…

— Уильям, — чисто и звонко выговорила мадам Риколетти. — Уильям.

Сидевшие за столом недоумённо переглянулись.

Я усмехнулся и мысленно поаплодировал Риколетти: судя по всему, пока я наводил справки о них, они наводили справки обо мне, иначе откуда бы мадам Риколетти знала имя, которое мне дали при рождении?

— Уильям, — повторила мадам Риколетти, — выслушай меня, прошу…

Невнятное пророчество, которое она принялась оглашать следом, оборвал лорд Клаттен.

— Довольно! — решительно произнёс он, резко вставая с дивана. — Кто-то должен это прекратить!

Мадам Риколетти умолкла на полуслове и, вздрогнув всем телом, осела в кресле. Свечение вокруг её головы угасло. Риколетти, с грохотом отодвинув стул, кинулся к ней. Доктор Стэвордейл поспешил ему на помощь.

— Эдвард!.. — укоризненно воскликнул Огастес Меллиш.

— Мало того, что эти шарлатаны полностью лишили вас здравого смысла… — продолжал лорд Клаттен.

Но Риколетти, оскалившись, как рассерженный пёс, обернулся к нему и резко бросил:

— Basta! Zi o, милорд! Замолчите, вы её убиваете!..

— Вы ведёте себя непозволительно, сэр! — с холодным презрением произнёс лорд Тинсбери. — Вы позорите свою семью и моё имя. Мистер и миссис Риколетти — желанные гости в моём доме, и я не потреплю оскорблений в их адрес.

Лорд Клаттен развернулся и почти выбежал из комнаты, рывком распахнув дверь.

В голубой гостиной повисла неловкая тишина.

Потом мисс Фонтейн потянулась и прибавила огня в стоявшей на столе лампе. Неслышно вошедший в комнату слуга вопросительно взглянул на лорда Тинсбери и по его кивку принялся зажигать светильники. Мадам Риколетти стараниями мужа и доктора Стэвордейла была приведена в чувство, но полулежала в кресле без сил.

— Как всё это печально… — вздохнула леди Олтенбридж. — Печально и, увы, предсказуемо: когда человек цепляется за свои предрассудки, когда он слеп не по воле рока, но по собственному выбору, катастрофа при столкновении с тем, что превосходит его земной опыт, неизбежна. Бедный Эдвард, он не мог даже предполагать…

— Тётя Аделина, пожалуйста!.. — остановила её леди Ианта.

Лорд Тинсбери взглянул на леди Олтенбридж и с ледяным спокойствием сказал:

— Он сделал выбор, дорогая Аделина. Теперь ему остаётся лишь принять последствия своего выбора.

Огастес Меллиш, всё это время прижимавший ко лбу свою примочку, отнял от лица платок и внезапно поднялся из кресла. Он едва стоял на ногах, но вид у него был весьма решительный.

— Нет, отец, — слабым голосом произнёс он. — Прошу вас, не надо. Я поговорю с ним, я приведу Эдварда. Я объясню ему…

С этими словами Огастес Меллиш нетвёрдым, но стремительным шагом вышел из голубой гостиной.

Вслед за ним удалились и Риколетти. Извинившись в самых витиеватых выражениях, мистер Риколетти испросил разрешения отвести супругу отдохнуть в покои, отведённые им в доме.

Я не желал стеснять никого своим присутствием и счёл, что мне лучше откланяться. Но не успел я подыскать слова, чтобы попрощаться с оставшимися в комнате, как где-то в доме послышался леденящий душу крик. Секунду спустя он повторился — исполненный такой муки и ужаса, что я невольно содрогнулся.

Первой вскочила и бросилась к дверям леди Ианта. Я поспешил за нею, а за мной устремился доктор Стэвордейл. Леди Ианта почти бежала по коридору, мне удалось нагнать её только возле лестницы.

— Миледи… — окликнул я.

Вздрогнув, леди Ианта обернулась — и облегчённо вздохнула.

— Мистер Холмс, мне кажется, это в библиотеке… Пойдёте ли вы со мной?

— Показывайте дорогу, миледи.

Библиотека располагалась на втором этаже, прямо перед кабинетом лорда Тинсбери, где я побывал в прошлый раз. Из-за приоткрытой двери падала полоска света и слышались какие-то невнятные звуки. Жестом велев леди Ианте оставаться в коридоре, я медленно отворил дверь.

Огастес Меллиш был распростёрт на полу без признаков жизни. Над ним стоял лорд Клаттен, сжимая в руке арабскую джамбию, кривой кинжал, снятый, очевидно со стены, где среди прекрасной коллекции оружия висели его богато украшенные серебром ножны. Кинжал и руки лорда Клаттена покрывали кровавые пятна, он силился вдохнуть, снова и снова заходясь судорожными всхлипами — именно их я и слышал из-за двери.

Я осторожно шагнул за порог библиотеки. Лорд Клаттен, казалось, не видел меня, и я, одним прыжком оказавшись возле него, выбил кинжал у него из рук. От стука, с которым кинжал ударился об пол, лорд Клаттен пришёл в себя. Он поднял окровавленные ладони к лицу, посмотрел на них и застонал.

— Что я наделал… Что я сделал с Огастесом… Она была права…

— Милорд, — стараясь говорить как можно мягче, произнёс я. — Прошу вас, сядьте.

Взяв лорда Клаттена за плечо, я усадил его на стоявший рядом стул и занялся мистером Меллишем.

На его одежде не было ни пятнышка крови. Крови я не обнаружил и на полу, под телом. Рядом с мистером Меллишем лежал влажный платок, который он весь вечер прикладывал к виску. Кожа Огастеса Меллиша была холодна и бледна до синевы, он дышал очень слабо, сердце его билось тихо и редко.

— Что с ним, мистер Холмс? — услышал я голос леди Ианты.

— Глубокий обморок, миледи. Но он не ранен, не бойтесь.

Доктор Стэвордейл, появившийся в библиотеке через несколько секунд, подтвердил мои слова.

Общество из голубой гостиной переместилось в библиотеку. Явился даже Риколетти, — правда, без жены, — сказавший, что уловил «дурные колебания». Втроём с леди Олтенбридж и мисс Фонтейн они уселись в углу на диван и стали беседовать о предсказаниях и знаках.

Огастеса Меллиша, которого не удалось привести в чувство, перенесли в его комнату. Лорд Тинсбери, меривший библиотеку шагами с тех пор, как поднялся вслед за доктором, остановился перед старшим сыном и процедил:

— Потрудитесь объяснить, что здесь произошло, сэр.

Лорд Клаттен, всё это время безучастно сидевший там, куда я его усадил, покачал головой.

— Я не могу… Я услышал, как он закричал, а потом увидел кровь у себя на руках… И на ноже.

— Но откуда взялась кровь, — подала голос леди Ианта, — если Огастес не ранен?

— Эта кровь не из нашего мира, — нараспев сказала леди Олтенбридж. — Воля духа обагрила нож и руки Эдварда, чтобы он задумался о том, куда приведёт его безрассудство!..

Мисс Фонтейн горячо закивала. Риколетти, сидевший с нею рядом, хранил молчание.

— Вы довели своего брата до припадка, сэр, — снова обратился к сыну лорд Тинсбери.

Лорд Клаттен снова взглянул на свои окровавленные руки, потом неожиданно посмотрел на меня.

— Мистер Холмс, — хрипло произнёс он, — неужели всё это правда? Духи, иной мир, предсказание о том, что моя женитьба на Маргарет Ройланс убьёт Огастеса?.. Скажите что-нибудь.

— Милорд, я привык иметь дело с фактами. Если я вижу кровь на ноже и на чьих-то руках, я в первую очередь предположу, что ножом была нанесена рана. Однако раны нет. Значит, кровь появилась по другой причине — например, была на кинжале изначально. Вы помните, как он оказался у вас в руках?

— Смутно. После того, что случилось в голубой гостиной, мне было дурно. Я задыхался, сердце колотилось так, словно вот-вот разорвётся, в ушах стоял гул, а перед глазами зеленоватая пелена. Я был у себя, когда Огастес постучался и сказал, что ждёт меня в библиотеке. Его крик я услышал на площадке лестницы, и стремглав бросился в библиотеку. Огастес лежал на полу без чувств. Кажется, я пытался обтереть его лицо платком, который был зажат у него в руке — он весь вечер прикладывал его ко лбу. А потом я увидел нож…

— На стене, среди другого оружия?

— Нет, он лежал рядом с Огастесом… Точнее, под шеей Огастеса, наружу торчала рукоять. Я испугался, что Огастес поранился и взял нож…

— На нём была кровь?

— Нет, на нём не было ни пятнышка. Но потом кровь вдруг проступила у меня на руках и на лезвии… Я не понимаю, как это возможно, но она словно появлялась от моих прикосновений…

Я осмотрелся и поднял платок Огастеса Меллиша, забытый на полу. Он был мокрым насквозь. Тщательно изучив платок под лампой, я понюхал свои пальцы и лизнул их.

— Мистер Холмс!.. — воскликнул лорд Тинсбери. — Что вы делаете?

— Пытаюсь разобраться в происходящем, милорд. И, должен сказать, мне это удалось.

Леди Ианта порывисто встала и подошла ко мне.

— Мистер Холмс, вы будете расследовать это дело?

— Расследовать? — повторил лорд Тинсбери. — Что это значит?

— Папа, мистер Холмс — сыщик, — пояснила леди Ианта. — Я пригласила его, чтобы он выяснил, не стали ли мы жертвами обмана.

Лорд Тинсбери поражённо взглянул на дочь.

— Сыщик?.. В моём доме? Боже, какой скандал…

Я позволил себе прервать Его Светлость.

— Милорд, мои клиенты никогда не будут замешаны в скандале. Не по моей вине. Что до дела, миледи, — обратился я к леди Ианте, — оно раскрыто.

Я продемонстрировал собравшимся платок Огастеса Меллиша.

— Этот платок, дамы и господа, пропитан раствором салицилового натра, довольно действенного средства от боли и лихорадки. Само по себе это вещество бесцветно, но при реакции с Mohresches Salz, Моровой солью, которой, скорее всего, обработан кинжал, даёт кроваво-красный цвет — что мы и наблюдаем на лезвии и на руках несчастного лорда Клаттена. Милорд, ловушка для вас была расставлена очень тщательно: зловещие предсказания о смерти, которую вы принесёте с собой, ваше внезапное недомогание, приступы ярости, окровавленный нож — то, что случилось бы в итоге, стало бы чудовищным, но таким понятным развитием событий.

— Но что именно должно было случиться, мистер Холмс? — спросил лорд Клаттен.

— Готов поручиться, ещё до объявления о помолвке вас ждала бы тяжёлая болезнь и скорая смерть. Отравление чистым кофеином, который вы, сами того не зная, принимаете с тех пор, как вернулись домой. Поэтому вас лихорадит, вы плохо спите, вы раздражительны — и поэтому горчит ваш чай, милорд.

В библиотеке воцарилась тишина.

— Но кто за этим стоит, сэр? — спросил лорд Тинсбери.

— Ваш младший сын, мистер Огастес Меллиш. Женитьба брата и возможное появление наследника должны были положить конец даже самым робким его надеждам на богатство и титул.

Лорд Тинсбери с негодованием выпрямился.

— Сэр, вы забываетесь!.. Мой сын страдает, сейчас он лежит в своей комнате без чувств…

— Приняв большую дозу хлорала, милорд. Осматривая мистера Меллиша, я уловил очень характерный запах. Полагаю, приступы вашего сына, его бледность и холодность кожи вызваны именно тем, что он имеет нездоровое пристрастие к данному препарату.

— О боже, — прошептал доктор Стэвордейл. — Я назначил Огастесу хлорал, когда он пожаловался на бессонницу и тревогу.

— Когда мистер Меллиш очнётся, а произойдёт это, скорее всего, часов через десять-двенадцать, — продолжал я, — вы сможете сами расспросить его о том, как он воспользовался вашей безутешной скорбью и вашей верой в спиритизм, как понемногу взял над вами полную власть, как перехватывал вашу почту — именно из письма лорда Клаттена, которое вы получили на день позже, он узнал о его скором приезде, именно это сделало возможным «предсказание».

Лорд Тинсбери смерил меня презрительным взглядом.

— Мистер Холмс, покиньте мой дом. Я не потерплю таких разговоров.

— Как угодно, милорд, — ответил я, поклонился и вышел.

Я уже стоял на пороге холла, когда меня окликнули с лестницы.

— Signor Холмс!.. Прошу, подождите!

Пока Риколетти, хромая, спускался, я гадал, что ему от меня нужно.

— Signor Холмс, скажите, — начал он, остановившись передо мной и опершись всем своим немалым весом на трость, — вас наняли, чтобы разоблачить нас? Меня и Паолу?

— Меня наняли, чтобы выяснить истину, мистер Риколетти. Как видите, вы оказались меньшим злом в этой истории.

— Но всё-таки злом? — усмехнулся Риколетти.

— Я презираю мошенников. Ваши фокусы, — все эти шёлковинки, смолой приклеенные к кольцам, кусочки ткани, пропитанные парафином, которые вы суёте под колпак лампы, и прочее, — были бы безобидным развлечением в ярмарочном балагане, но вы растлеваете разум. Вы питаетесь людским горем и надеждами, а взамен предлагаете лишь обман.

— Люди жаждут быть обманутыми. Жизнь слишком груба и неприглядна. Поверьте, signor Холмс, двоим калекам это известно лучше, чем кому-либо.

— Но вы вступили в сговор с бессердечным человеком, который едва не свёл с ума отца и был готов убить брата.

Риколетти прижал руку к груди.

— Клянусь, я этого не знал. Мистер Огастес и в самом деле просил нас говорить дурное о грядущей женитьбе брата, но он объяснил это тем, что девушка недостойна лорда Клаттена, что её брат — игрок, а отец замешан в какой-то некрасивой истории в Индии. Я не знал, какую страшную игру он ведёт, клянусь!..

— И сулили смерть в доме?

Риколетти вздохнул.

— Паола бывает излишне драматична. Итальянская кровь, сэр.

Я внимательно посмотрел на Риколетти — на его полное румяное лицо, зелёный с золотом парчовый жилет, массивные брелоки, серебряный набалдашник трости с узором из трилистников.

— Вы — ирландец?

Риколетти изумлённо распахнул глаза, а потом рассмеялся.

— Мистер Холмс, у вас дар, несомненный дар! — сказал он совершенно без акцента. — Ричард Келли, к вашим услугам. Имя, не слишком пригодное для духовидца и магнетизёра, скорее, для ученика аптекаря. Я и работал в аптеке, когда с Паолой случилось несчастье, это я накладывал ей первые повязки.

Перед моим внутренним взором встало лицо мадам Риколетти — и я понял, каким ослом был до сих пор.

— Она обгорела? Пожар?

Риколетти кивнул.

— Вся её семья погибла. Отец и обе сестры. Её отец был учителем музыки, а Паола пела на сцене. И как пела, мистер Холмс!.. Точно ангел на небесах. Да и собой была хороша, словно ангел.

— Она потеряла голос?

— Ей даже говорить на ходу нелегко, задыхается. Иногда, правда, тихонечко споёт для меня, дома… Но тяжело напоминать себе, чего лишился. Зато говорит на все голоса, в нашем деле это бесценно.

Риколетти на мгновение умолк, потом прочистил горло и произнёс:

— Мистер Холмс, вы, возможно, и правы. Я обманываю людей. Но не Паола. Если хотите разоблачить мошенника — обвиняйте меня, а её, ради всего святого, не трогайте.

— Мистер Келли, — начал я, подумав, — или Риколетти, как пожелаете. Я не стану вас ни в чём обвинять. Но даю вам две недели, чтобы покинуть Лондон. Иначе пеняйте на себя.

Риколетти поклонился и ответил:

— Я понял. Благодарю вас, сэр.

***

Холмс прикрыл глаза и, запрокинув голову, уткнулся макушкой в спинку сиденья. Я молча ждал, глубоко поражённый его рассказом.

— Почти неделю, — помолчав с полминуты, промолвил мой друг, — я не имел вестей от семейства Тинсбери. Но во вторник леди Ианта сама навестила меня. Тогда-то, дорогой друг, вы её и видели. Признаюсь, я не ожидал её визита и не мог представить, для чего она решилась прийти.

— Мистер Холмс, — сказала леди Ианта, сев у огня, — мой отец распорядился не пускать вас на порог, но мне, по счастью, удалось убедить мисс Поллард, — она осталась внизу, в кэбе, — что мы обязаны поблагодарить вас и расплатиться. Эдвард настоятельно просил вас прислать ему счёт. Он всё ещё не оправился после того, что произошло в тот страшный день, иначе, не сомневайтесь, он был бы здесь со мной. Мы обязаны вам всем: нашим рассудком, жизнью и спокойствием в доме.

— Что с вашим вторым братом, мистером Меллишем, миледи?

Леди Ианта грустно улыбнулась.

— Что бы ни говорил отец, он поверил вам, мистер Холмс. Огастеса отправили в деревню под присмотром доктора Стэвордейла и сиделки. Оглашение помолвки Эдварда и мисс Ройланс состоится на будущей неделе. Риколетти покинули наш дом и отбыли в неизвестном направлении.

— Что ж, тогда я считаю свою работу выполненной, миледи.

Леди Ианта потупилась, а потом смущённо произнесла:

— Если позволите, сэр, я бы хотела задать вам ещё один вопрос. Помните, я рассказывала вам о заплакавшем портрете и почерневших цветах? Огастес зло рассмеялся мне в лицо, когда я спросила, как он это сделал. Может быть, вы раскроете эту тайну? Она продолжает меня тревожить.

— Охотно, миледи, — ответил я. — Полагаю, на портрет в области глаз была нанесена полупрозрачная смесь парафина и минерального масла. Она тает при довольно невысокой температуре — лампы, зажжённые по сторонам от портрета, создавали достаточно тепла, чтобы смесь потекла, создав иллюзию слёз.

— А цветы?

Я улыбнулся.

— Цветы!.. Миледи, не соблаговолите ли вы дать мне вашу розу?

К платью леди Ианты были приколоты цветы, среди которых я заметил бутон алой розы. Её Милость осторожно вынула розу и протянула её мне. Я отошёл к столу с химическими реактивами, налил в плоскую чашку немного нашатырного спирта, поставил её на поднос, закрепил над чашкой розу и накрыл полученное сооружение большим мерным стаканом.

— Прошу, миледи, смотрите внимательно, — сказал я, ставя поднос перед леди Иантой на столик.

Когда на бутоне проступили чёрные крапинки, леди Ианта ахнула.

— Как видите, всё достаточно просто. Нашатырный спирт и закрытый объём. Помнится, в вашем музыкальном салоне стоят часы под стеклянным колпаком. Убрать букет на окно, за штору, чтобы его не было видно из комнаты, поставить рядом нашатырь, накрыть колпаком. А потом снять колпак и переставить букет на место — дело секундное, ваш брат без труда мог проделать всё это, пока не изобразил обморок. Каюсь, я понял это не сразу, а лишь когда вспомнил, что вы говорили о запахе нюхательных солей леди Олтенбридж. Запах из флакона невозможно ощутить, если не поднести его к самому носу. В салоне пахло парами нашатырного спирта.

Я вынул розу из-под стакана и хотел вернуть её леди Ианте, но та покачала головой и поднялась.

— Она так быстро увянет, мистер Холмс. Пусть останется здесь. Благодарю вас — и прощайте.

Когда леди Ианта ушла, я поставил розу в пробирку. Против ожидания, она не вяла несколько дней.

***

— Вам известно, что с ними всеми сталось дальше? — спросил я, поняв, что мой друг не собирается продолжать рассказ.

— Лорд Клаттен благополучно женился на мисс Ройланс и вернулся с нею в Индию. Сестра отправилась с ним. Лорд Тинсбери занялся политикой, его всегда можно найти в парламенте.

— А мистер Меллиш?

— Огастеса Меллиша, мой дорогой Ватсон, постигла печальная участь. Однажды он принял слишком большую дозу хлорала, — намеренно ли, случайно ли, неизвестно, — и не очнулся.

Какое-то время мы оба молчали. Холмс снова закрыл глаза и, казалось, задремал. Я слушал стук колёс и размышлял о самых разных вещах, а потом, вспомнив кое-что, обратился к Холмсу.

— А то пророчество, что вы услышали от мадам Риколетти? О чём оно было?

— Боже мой, Ватсон, — не открывая глаз, отозвался Холмс, — не говорите, что вы уверовали в дар несчастной миссис Келли. Она — глубоко нездоровая женщина с болезненными фантазиями.

— И всё же?

— «Уильям, Уильям, он будет не один», — с досадой продекламировал Холмс. — «Он придёт не один, смотри, смотри! Один упадёт, но наверху другой». Довольны, Ватсон? Обычная многозначительная невнятица, какой пугают народ гадалки на ярмарках.