В четверть пятого мы с Пуаро снова стояли перед калиткой дома номер семнадцать на Черри-Три Лейн. Восточный ветер к тому времени превратился в настоящую бурю. Вишнёвые деревья, казалось, готовы были вывернуться из земли, клонившееся к заходу солнце временами пробивалось сквозь тучи и озаряло мирную улицу несколько зловещим светом, отливавшим медью.

— Ну что, Гастингс, вам по-прежнему кажется, что здесь ничего не может произойти? — осведомился Пуаро.

Я лишь поёжился.

Дверь нам открыл всё тот же спавший на ходу Робертсон, но за его плечом я увидел полицейского, поднявшегося при нашем появлении со стула в холле.

— Констебль Коллинз, полагаю? Меня зовут Эркюль Пуаро, и мы с капитаном Гастингсом приглашены семьёй для консультаций.

— Добрый день, джентльмены, — кивнул констебль. — Инспектор про вас предупреждал.

Робертсон проводил нас в гостиную, куда через пару минут вошла и миссис Бэнкс.

— Мистер Пуаро, капитан Гастингс! Я не ожидала снова увидеть вас сегодня. Боюсь, мой брат отлучился по неотложным делам…

— Прошу прощения, madame Бэнкс, — прервал её Пуаро, — но мы пришли побеседовать не с вашим братом, а с вами.

Миссис Бэнкс посмотрела на него с искренним удивлением.

— Но о чём? Я вряд ли могу сообщить вам какие-то полезные сведения.

— Ah, полезные, précisément! Чем больше я думаю об этом деле, madame Бэнкс, тем больше уверяюсь в том, что для его успешного разрешения сведения, которые принято считать полезными, совершенно не годятся. И напротив, то, что вам кажется бесполезным, может оказаться незаменимо.

— Вынуждена признаться, что не понимаю вас, мистер Пуаро.

Пуаро взглянул миссис Бэнкс в глаза и ласково, словно говорил с ребёнком, начал:

— Madame Бэнкс, о чём вы всё время думаете, но не решаетесь сказать? Нечто, — или некто, — вызывает у вас столь глубокий страх, что вы бледнеете, едва вспоминаете об этом. Но вы молчите, во многом из-за брата.

Миссис Бэнкс протестующим жестом подняла руку, но Пуаро опередил её:

— Я далёк от того, чтобы предполагать, что вы боитесь monsieur Мэнсфилда. Quelle absurdité! Он — любящий и заботливый брат, ясно, что он искренне беспокоится о вас и готов на всё, чтобы вам помочь. И всё же, его присутствие накладывает на ваши уста печать. Отчего, madame Бэнкс?

Пока Пуаро говорил, миссис Бэнкс сидела, опустив голову, а когда снова посмотрела на нас, я увидел, что её глаза полны слёз.

— Вы правы, — очень тихо вымолвила она. — Правы во всём. Джон — лучший брат на свете, если бы не он, всё это свело бы меня в могилу. Но он боится, что… что болезнь вернётся, и не хочет, чтобы я погружалась в мысли о том, что тогда случилось.

— Когда, madame Бэнкс? Когда вы были ребёнком, как Джейн?

Миссис Бэнкс кивнула.

— Что произошло? С вами были жестоки?

— Меня похитили, мистер Пуаро. Прямо из детской, из моей постели.

— Кто?

— Я почти ничего не помню. Помню только, что его звали Питер. Помню деревья, очень высокие. Возможно, то был парк или лес. Там были и другие дети, много детей, их тоже украл Питер. Помню огни, какой-то сверкающий серебристый порошок — возможно, какое-то одурманивающее вещество, — из-за него казалось, что становишься лёгким, словно мыльный пузырь, и летишь. Помню, что мы прятались от взрослых, что я рассказывала остальным сказки, чтобы не было так страшно, и они звали меня мамой. Но это всё.

— Вы помните, как вернулись домой?

Миссис Бэнкс покачала головой. Теперь она, не таясь, плакала.

— Однажды утром я просто проснулась в своей кровати. Возле меня сидела измученная мама. Увидев, что я очнулась, она заплакала, обняла меня, так крепко, как никогда раньше, и всё твердила, что я её девочка, что больше со мной не случится ничего плохого, и больше она меня никому не отдаст.

Пуаро, смотревший на миссис Бэнкс с участием и болью, протянул ей свой белоснежный носовой платок.

— Я долго болела, — продолжала миссис Бэнкс, вытирая слёзы. — Тяжёлая нервная горячка, около месяца. Пока я росла, она повторялась снова и снова, меня лечили, но безуспешно. Потом приступы стали реже, но когда я вышла замуж, болезнь вернулась. Мне пришлось два года провести в санатории в Альпах. Я так боялась, мистер Пуаро, так боялась, что у меня будут дети, и с ними случится нечто подобное! Лишь после рождения Майкла мне стало легче. И вот…

— Madame Бэнкс, — мягко произнёс Пуаро, — тогда, во время похищения, вы и потеряли напёрсток?

Она молча кивнула, спрятав лицо в платок.

— Ah, pauvre enfant, — вздохнул Пуаро. — Мы не станем вас больше терзать, просто знайте: Пуаро сделает всё, что в его силах, чтобы уберечь вас и ваших детей, que le ciel m’aide.

И тут раздался стук в дверь.

Миссис Бэнкс вздрогнула и беспомощно посмотрела на Пуаро.

— Ничего не бойтесь, madame Бэнкс. Мы здесь, и констебль Коллинз тоже.

На пороге гостиной появилась горничная Эллен.

— Мэм, там пришли по объявлению. Одна девушка, мэм, хочет поступить на место няни.

— Пригласите её, mademoiselle Эллен, будьте так добры, — распорядился Пуаро, видя, что миссис Бэнкс нужно время, чтобы прийти в себя.

Молодая женщина, вошедшая в гостиную через пару мгновений, на первый взгляд казалась обычной рабочей жительницей Лондона. Высокая, худая, с большими руками и ступнями в удобных ботинках без каблуков. Под мышкой она держала сложенный зонтик, в руке — большой ковровый саквояж. Синий жакет с блестящими серебристыми пуговицами свободно висел на её угловатом теле, скромная шляпка с узкими полями и тряпичной розой сзади немного съехала от ветра на лоб, отчего посетительнице пришлось вскинуть подбородок, чтобы взглянуть на нас. Однако её волосы цвета воронова крыла были по-прежнему надёжно стянуты в узел и блестели, словно рояльный лак. Щёки молодой особы розовели румянцем, несколько вздёрнутый нос придавал её лицу независимый и лукавый вид, но больше всего мне запомнились её глаза: яркие, синие, весёлые, они глядели зорко и, казалось, видели всех вокруг насквозь.

Отчего-то и миссис Бэнкс, и Пуаро, и сам я молча уставились на вошедшую, точно лишились дара речи, а она смотрела на нас — изучающе и терпеливо. Наконец, спустя полминуты, она ловким движением спрятала зонтик в саквояж и сообщила:

— Меня зовут Мэри Поппинс, и я здесь, потому что вы искали няню. Место ещё не занято?

— Нет-нет, место свободно, — поспешила заверить её миссис Бэнкс. — Надеюсь, рекомендации у вас при себе?

— Рекомендации?

Мисс Поппинс, казалось, готова была рассмеяться.

— Я присматривала за столькими детьми, миссис Бэнкс, что, носи я с собой рекомендации, мне пришлось бы завести для них отдельный сундук, а я предпочитаю путешествовать налегке.

— Но ведь так принято… — с некоторым сомнением сказала миссис Бэнкс. — Все так поступают.

— А какой в этом смысл? Если мне подойдёт работа, а вам подойду я, зачем читать, что обо мне думают другие? А если нет, тем более.

Миссис Бэнкс растерянно улыбнулась и кивнула.

— Пожалуй, вы правы.

Я оторопело взглянул на Пуаро и к своему изумлению увидел, что мой друг тоже улыбается. Казалось, с появлением мисс Поппинс гнетущее предчувствие беды, нависшей над домом номер семнадцать, развеялось, и сама беда отступила, не вынеся пронзительного взгляда новой няни. То, что мисс Поппинс получит это место, — если, конечно, оно ей подойдёт, — было очевидно.

— Наверное, вы хотите познакомиться с детьми, — предположила миссис Бэнкс.

— Это было бы разумно, — одобрила Мэри Поппинс.

— Если позволите, madame Бэнкс, — подал голос Пуаро. — Полагаю, mademoiselle Поппинс должна в полной мере понимать, что за работа ей предстоит.

Миссис Бэнкс опустилась обратно в кресло.

— Да, конечно… Я должна была предупредить…

— Какие-то сложности с детьми? — деловито осведомилась Мэри Поппинс.

— Нет, они обычно очень послушные, — неуверенно начала миссис Бэнкс.

Мэри Поппинс издала чудной звук, нечто вроде тонкого «хм!», выдохнутого через нос. Боюсь, самым точным определением для него было слово «фыркнула».

— Бывает, что они не слушаются, — поправилась миссис Бэнкс, — как любые дети. Но дело не в них. Мистер Пуаро, может быть, вы сумеете объяснить лучше?

— Дело в том, mademoiselle Поппинс, что у нас есть основания опасаться за детей. Возможно, им угрожает похищение. И, если вы возьмётесь за эту работу, я просил бы вас немедленно извещать обо всём подозрительном madame Бэнкс, monsieur Мэнсфилда, её брата, или меня, Эркюля Пуаро, лично.

С этими словами Пуаро протянул мисс Поппинс свою карточку.

Мэри Поппинс взяла карточку, вскинув брови, прочла и сунула в карман. Потом посмотрела на Пуаро, — она почти на голову возвышалась над ним, — и неожиданно изящным движением подняла свободную руку, обратив к Пуаро большую ладонь с сомкнутыми длинными пальцами.

— Пока я буду с детьми, им ничто не угрожает, — тихим певучим голосом, от которого у меня на миг перехватило дыхание, произнесла она.

И, вновь обратившись к миссис Бэнкс, добавила уже привычным деловым тоном:

— Итак, дети!

Когда женщины вышли из гостиной, я повернулся к Пуаро.

— Что вы об этом думаете, Пуаро? Я в жизни не видел ничего подобного!

— Я тоже, mon cher ami, я тоже. Думаю, нам редкостно повезло.

— Вы надо мной смеётесь?

— Нисколько. Более того, я считаю, что редкостно повезло Бэнксам — и юным, и старшим.

— Но ведь вы впервые видите эту Мэри Поппинс! И ничего о ней не знаете!

— В самом деле, Гастингс? — Пуаро улыбнулся. — Разве вы, dans le fond de votre cœur, не чувствуете, что знаете её всю жизнь, а она вас и того дольше?

Я открыл рот, чтобы возразить — и вдруг понял, что Пуаро совершенно прав.

Когда мы, простившись с повеселевшей миссис Бэнкс, вышли на Черри-Три Лейн, порыв ветра швырнул в нашу сторону ворох сухих листьев и мелкого сора. Пуаро поморщился, потом взглянул на меня и поднял палец:

— Ah, mon ami, ваша шляпа…

Я провёл рукой по полям шляпы и нащупал нечто, оказавшееся двойным вишнёвым хвостиком, который ветром сорвало с какой-то из росших вдоль улицы вишен. На одном стебельке даже сохранилась половинка засохшей вишни с углублением от косточки — остальное, должно быть, расклевали птицы.

— Бывает разве вишня без косточки? — произнёс я, вспомнив несчастную няню Кейти.

— Excusez-moi?..

— Это песенка, — пояснил я. — Детская песенка, её, судя по рассказам, всё время напевала бедная мисс Нолан.

— Ah, — кивнул Пуаро. — Англичане даже взрослыми помнят все эти стихи, считалки, jeux d’enfants. Вишня без косточки?

— Да. «Любовь моя, вот вишня без косточки, вот хлеба краюшка без корочки, кольцо золотое без конца, без начала, дитя, которое не плачет ночами…» — и дальше, бывает ли такое.

— И что же, бывает?

Я рассмеялся и отбросил вишнёвый стебелёк под деревья.

— Пуаро, это просто песенка. Своего рода загадка. «Коль вишня в цвету — она без косточки, коль хлеб не испечён — он без корочки, покатится кольцо — ни конца, ни начала, и дети не плачут, коли спят ночами».

— Так это la berceuse!.. Как у вас говорят…

— Колыбельная, — подсказал я.

— Точно!

Пуаро неожиданно остановился, взглянул на меня, воскликнул:

— Гастингс, вы гений!

И, ничего не объясняя, зашагал к угловому дому, похожему на корабль.