Ужин неандертальца

Он сидел у крутой излучины реки, там,  где корни огромного дерева, вырванного из земли ураганом, образовывали густой навес над темным омутом. Солнце уже спускалось: дикие утки, тяжело хлопая крыльями, медленно летели в сторону широкого плёса. Он сидел здесь в тени гигантских папоротников уже довольно давно, сжимая могучей рукой отполированное древко остроги с острым костяным наконечником, крепко привязанным сухожилиями гигантского бизона. Спутанные темно-рыжие космы спадали с его головы на плечи и спину, спереди они переходили в клочковатую бороду, покрывавшую его лицо и шею и широким веером опускавшуюся на грудь.

Едва прикрытый звериными шкурами, сам почти зверь, он внимательно и напряженно прислушивался к шорохам, которыми был заполнен лес за его спиной, а крохотные темные глаза из-под могучих надбровных дуг пристально следили за плавным движением теней в глубине омута. И когда наконец появилась она, длинная и темная тень, величественно проплывающая под рябью мелких волн, стальные мускулы метнули острогу и через несколько секунд вытянули ее обратно за длинный ремень, вырезанный из кожи антилопы. Он продел костяную распорку сквозь жабры огромной рыбины и, оглушив ее тяжелым камнем, перекинул через плечо. Отряхнув брызги речной воды с рук и звериных шкур, опоясывавших его бедра, он неторопливо направился по едва заметной тропинке к своей пещере.

Старый вождь Намор будет доволен добычей, а его жена Ярав выкинет внутренности рыбины злым остроухим собакам, похожим на шакалов, и уложит выпотрошенную рыбину на раскаленные в костре камни. Он сам вместе с другими охотниками дождется, когда будет закончен дележ дневной добычи, и, утолив голод, усядется у входа в пещеру, чтобы доделать наконец каменный топор, который он вытесывал и отшлифовывал вот уже третий день.

Он идет неторопливо, медленно сменяют друг друга мысли в его небольшой голове с низким покатым лбом и массивной челюстью. Он идет, озираясь по сторонам, напряженно прислушиваясь к шорохам дикого леса. Дитя природы, только что отделившееся от нее, древний человек, не знающий своего будущего и прошлого, целиком занятый заботами сегодняшнего дня. Он, правда, умеет делать очень многое: к его поясу привязан острый кремневый нож; шкуры сшиты иглой, сделанной из рыбьей кости; у входа в пещеру пылает согревающее пламя костра. Он умеет хранить и добывать огонь; он знает повадки диких животных и темной охрой, смешанной с жиром, изображает фигурки охотников и бизонов на стенах своей пещеры. И все же он знает и умеет страшно мало, чтобы не вздрагивать при каждом шорохе в лесу, чтобы не бояться грома, чтобы обеспечить сытость и безопасность себе и своему потомству на сколько-нибудь продолжительный период времени. Он еще не хозяин природы, он не властвует над ее тайнами, и поединок между ним и окружающим миром еще не выигран, его исход сомнителен.

И все же, не зная того, он уже вступил на путь, который мы называем теперь историческим прогрессом. Этот путь приведет к созданию огромных городов, сверхзвуковых самолетов, атомных реакторов, антибиотиков, спасающих нас от страшных болезней.

Путь исторического прогресса труден и тернист: войны и революции, гигантские переселения и исчезновения целых народов, египетские пирамиды и оросительные каналы древней Месопотамии, Рим, построенный рабами и разрушенный вандалами, готические замки средневековья и промышленные мануфактуры в эпоху раннего капитализма, гигантские индустриальные предприятия современности и многое, многое другое предстоит осуществить потомкам первобытного охотника. И все это создано человеческим трудом, той особой деятельностью, которая прежде всего отличает нас от животных. Но труд, не оплодотворенный знанием, никогда не смог бы привести к созданию современнрй цивилизации.

Оставим пока нашего неандертальского охотника, бредущего с пойманной рыбой к своей пещере, и зададим вопрос: как велик запас его знаний и знаний его соплеменников? Благодаря археологическим исследованиям и изучению жизни народов, задержавшихся в своем развитии, мы можем теперь ответить на этот вопрос.

Сорок — тридцать тысяч лет назад первобытным людям были известны повадки животных и рыб, виды съедобных растений. Они умели добывать и сохранять огонь; знали, как хранить съестные припасы; обладали некоторыми навыками врачевания; знали, как составлять краски для наскальных рисунков; умели ориентироваться на местности и располагали познаниями в области коллективной трудовой деятельности. Но первое, что бросается в глаза, — это то, что все их знания были непосредственно полезны, служили удовлетворению прямых физиологических потребностей в пище, одежде и жилье. Эти знания и навыки непосредственно и прямо использовались в повседневной трудовой и бытовой деятельности. Они были, говоря словами Маркса, непосредственно вплетены в трудовую деятельность, почти сливаясь с ней. Лишь спустя многие тысячелетия, когда труд, благодаря созданию более совершенных орудий труда, стал производительнее и у людей могла освободиться хотя бы малая толика времени от непосредственных забот о пропитании и безопасности своей жизни, они смогли создать новые виды знания, выходящие за рамки прямых повседневных проблем и потребностей.

Лишь после того, как около пяти тысяч лет назад была изобретена письменность, в развитии знаний произошла первая великая революция. Письменность оказалась средством хранения и накопления, аккумулирования знания. С ее помощью стало возможным «запоминать» и передавать последующим поколениям все ценное, что было открыто и понято до них. Отныне каждое новое поколение не просто усваивало опыт предков, но получило возможность, развивая его, пополнять, сохранять и передавать дальше закрепленные и выраженные в общедоступной форме знания. И все же эти знания, как бы ни были они важны и полезны, влияли на их повседневную жизнь и трудовую деятельность гораздо слабее, чем влияет на нашу жизнь современная наука.

Человеческие знания всегда развивались под влиянием практической деятельности людей. Однако, как только возникла наука, она сама стала оказывать необычайное по своей силе воздействие на эту деятельность. От первой заостренной палки и грубого каменного зубила, применявшихся на заре человечества, до орудий нашего неандертальского охотника прошло почти два миллиона лет. Понадобилось несколько десятков тысячелетий, чтобы от этих орудий перейти к железному плугу и металлическому мечу. Всего два тысячелетия отделяют римские катапульты от современных артиллерийских орудий и греческие триеры от современных подводных кораблей. Однако под влиянием науки темп прогресса стал еще стремительнее. Первые реактивные самолеты взлетели в воздух в середине сороковых годов нашего века. Не прошло и пятнадцати лет, как была запущена первая ракета, которая вывела на орбиту советский искусственный спутник.

Научное познание мира привело к таким изменениям в нашей жизни, что нет никакой необходимости убеждать кого-нибудь в полезности науки. О науке и ученьях говорят по радио и пишут в газетах. Учитель в школе и профессор в университете рассказывают об основах и новейших достижениях науки. Но очень немногие задумываются над тем, что научное познание имеет свои собственные тайны и закономерности. Это, впрочем, понятно: люди всегда решают задачи в порядке очередности, степени важности и неотложности.

Лишь после того, как были поняты основные законы неорганической природы, развитие живых организмов и общества, люди задумались над тем, каковы же законы и особенности самого научного познания.

Знай мы эти законы так же хорошо, как законы физики, химии или биологии, мы могли бы значительно усовершенствовать и ускорить само научное познание. А это сулит самые необыкновенные и неожиданные перспективы в развитии человечества, обещает избавить его от многих еще существующих трудностей и нерешенных проблем. Однако именно здесь существует много «белых пятен», и тому, кто обладает умом молодым, пытливым и критическим, имеет смысл именно здесь приложить свои таланты и усилия.

 

Первые трудности

Легко сказать: «Изучайте науку!» Но как это сделать? Когда ученые ставят перед собой цель—изучить то или иное явление, они прежде всего пытаются рассмотреть его, так сказать, в «чистом» виде, и хотя этот прием удается осуществить далеко не всегда и не полностью, он очень облегчает и упрощает исследования самых различных предметов и процессов. Не можем ли мы воспользоваться им для того, чтобы изучить саму науку?

Известно, что научное знание отличается от обыденного знания (сведений, применяемых в обычной производственной деятельности и быту) прежде всего тем, что наука всегда выражается в письменной форме, тогда как обыденные знания чаще всего передаются устно. Научное знание всегда выражается в виде научных текстов, статей в научных журналах, сборниках, в виде книг, научных докладов, представленных для обсуждения на конгрессах и конференциях. Письменный текст, будь то художественно-литературное или научное произведение, пишется на каком-то языке. Мы можем поэтому выдвинуть наше первое предположение: наука отличается своим особым языком— языком науки. Конечно, язык науки не нужно смешивать с обычным разговорным языком: русским, английским, немецким, китайским и т. д. Ученые, разумеется, в обычной жизни говорят на одном из таких языков, но их труды включают особые, научные термины и выражения.

В работах по физике и биологии встречаются такие термины, как «элементарная частица», «атом», «электромагнитное поле», «ген», «хромосома», «вирус» и т. д. Научные статьи и книги заполнены сложными формулами и вычислениями. Именно эти термины, выражающие важнейшие научные понятия и формулы, устанавливающие связи между этими понятиями и описывающие самые разнообразные явления и процессы, образуют язык науки. И все же различие между языком науки и языком разговорным, языком здравого смысла , не столь велико, как кажется.

Триста — четыреста лет назад, когда современная наука делала только первые шаги, ее язык, насыщенный необычными символами и терминами, был непонятен и вельможам во дворцах, и жителям городских трущоб или деревенских хижин. Но с ростом общей образованности многие понятия и достижения науки, известные и доступные в свое время лишь величайшим ученым, стали общим достоянием. Любой старшеклассник знает, что такое «напряжение» или «сила тока», чем одни виды животных отличаются от других, что такое «вид» вообще. Огромное количество людей: инженеров, рабочих, учителей, студентов и школьников — не только не изумляются, услышав такие слова, как «электрон», «электромагнетизм», «меченый атом», «изотоп», «квадратный многочлен» и т. д., но относятся к ним как к чему-то естественному, ибо явления, обозначаемые этими понятиями, прочно вошли в нашу повседневную и производственную жизнь. Да и сама эта жизнь под влиянием научно-технической революции меняется семимильными шагами.

Научным идеям и понятиям, для того чтобы «переселиться» в производство и быт, требуются теперь не сотни или десятки лет, как прежде, а годы и месяцы.

Все это приводит к тому, что граница между языком науки и языком разговорным становится легко проницаемой. Это, конечно, не означает, что язык высших разделов науки доступен каждому, ибо даже серьезные ученые овладевают им не легко и не сразу. Но это показывает, что разграничить научное знание и здравый смысл, пользуясь лишь одними характеристиками языка науки, вряд ли возможно. Такое предположение схватывает какую-то очень важную сторону дела, но не исчерпывает его полностью.

Другое предположение, которое само бросается в глаза, касается объектов научного знания. Объектами называют те явления, процессы, события или ситуации, к которым относятся знания. Многие люди думают, что объекты научного знания и научной деятельности в корне отличаются от тех объектов, с которыми имеет дело здравый смысл. В самом деле, в быту нам необходимо иметь некоторые сведения о маршрутах трамваев или троллейбусов или о том, как с помощью спички зажечь газовую плиту и приготовить на ней завтрак. Наука же интересуется не маршрутами трамваев, а траекториями полета ракет к Венере и Марсу, не горящей газовой горелкой, а термоядерными процессами в звездах, отдаленных от нас на сотни миллионов световых лет, и т. д. Поэтому кажется правдоподобным предположение, что наука отличается от здравого смысла прежде всего своими объектами: она изучает те явления и процессы, с которыми люди почти никогда не сталкиваются в повседневной жизни.

Но присмотримся к этому предположению повнимательнее. Когда появляются гигантские города с мощными потоками транспорта, маршруты троллейбусов, трамваев и автомашин становятся объектом особой науки — теории управления, кибернетики, без помощи которой нельзя осуществить автоматическое управление городским транспортом, а без такого управления, в свою очередь, немыслима нормальная жизнь современных больших городов. Пламя газовой горелки — явление бытовое, но и огонь, один из самых древних спутников и двигателей цивилизации, стал со временем объектом науки. Существуют даже специальные отрасли физики и физической химии, занимающиеся изучением самых различных видов горения, ибо с этим связан прогресс современной техники: сталеварение, космические полеты, создание новых жароупорных материалов и энергетических установок.

С другой стороны, объекты науки, казалось бы совершенно не связанные с повседневной жизнью, становятся в наши дни привычным достоянием быта и производства.

Сто двадцать — сто тридцать лет назад взаимная связь и влияние электричества и магнетизма изучались лишь в лаборатории великого английского физика Майкла Фарадея да еще нескольких его коллег, а сейчас без электрических машин и приборов, без телевизоров, радиоприемников и т. д. мы просто не можем представить себе нашу жизнь.

Полвека назад о полете человека на Луну, Марс или Венеру говорил лишь Циолковский да еще несколько энтузиастов, а в недалеком будущем эти полеты, по-видимому, станут привычными, как экскурсии в соседний город. Оказывается, что и наше второе предположение о том, что научное знание и здравый смысл отличаются природой объектов, не позволяет четко отграничить научное знание от здравого смысла, не позволяет выделить его в чистом виде.

Часто говорят, что наука отличается от здравого смысла большей точностью и определенностью. В общем виде это, конечно, верно, но, как и в предыдущих случаях, дело обстоит отнюдь не так просто. Если вы откроете научные журналы и книги, особенно из области так называемых точных наук, таких, например, как математика, механика, астрономия, физика или химия, то сразу же обнаружите, что большинство положений и формулировок в них отличаются исключительной точностью. Точность эту можно понимать в двух смыслах: во-первых, как точность вычислений и расчетов, а во-вторых, как точность языковых выражений, то есть определенность понятий, четкое и однозначное определение слов. Точность в этом втором смысле, в сущности, касается языка науки, и мы не будем о ней говорить сейчас.

Что касается точности расчетов и вычислений, так сказать, количественных характеристик, то нам следует действительно признать, что современная наука уделяет этому большое внимание. Она оперирует тысячными долями секунд и сантиметров, обращает внимание на миллиардные доли изучаемых величин. Порой самые важные открытия зависят от десятой или пятнадцатой цифры после запятой, отделяющей целую часть числа от его дробной части. И все же эта удивительная точность научных расчетов и вычислений, внимание к самым незначительным колебаниям рассматриваемых величин не является исключительным достоянием научного знания. Конечно, такая точность была совершенно не нужна в быту и производстве сто, двести, триста лет назад. Однако с тех пор положение резко изменилось.

В современном промышленном производстве или в системе управления городским транспортом, статистических или бухгалтерских расчетах на современных предприятиях, подчас требуется точность вычислений и расчетов, не уступающая научным. Более того, даже современные электронно-вычислительные машины, находившие первоначально применение лишь в самых сложных отраслях науки, становятся теперь неотъемлемым инструментом производственной деятельности. И, по-видимому, не далек тот час, когда запросы современного быта, жилищного строительства и обслуживания потребуют от нас столь же высокой точности.

Но это лишь одна сторона дела. Другая же заключается в том, что отнюдь не все науки достигли того уровня точности, который характерен для механики, физики, астрономии или химии. Уже в биологии мы встречаемся с довольно приблизительными расчетами, примерными оценками, с величинами, которые часто просто не могут быть вычислены или измерены с надлежащей точностью. А в таких науках, как геология, география или история, точные количественные характеристики изучаемых явлений и процессов получить еще труднее. Конечно, биологи, геологи, географы и историки стремятся к максимально высокой точности, но эти стремления часто наталкиваются на большие препятствия, и поэтому высокая точность остается здесь желанной, но трудно достижимой целью.

Вот и оказывается, что «точность науки», хотя и является важной характеристикой научного знания, также не может рассматриваться как единственный, а тем более универсальный признак научного знания. Применение математики, математических методов и приемов мышления также рассматриваются в наши дни как отличительный признак научного знания.

Карл Маркс почти сто лет назад говорил, что «наука только тогда достигает совершенства, когда ей удается применять математику». Однако он прекрасно знал, что далеко не всем наукам доступно это совершенство.

В наши дни многие отрасли современной науки не только применяют математику или пользуются ею, но просто не могут без нее существовать. Математика проникла в самые поры таких наук, как астрономия, физика, механика. Даже во многих общественных и гуманитарных науках, таких, как экономика, языкознание и история, все шире начинают применяться математические методы. И все же применение математики, будучи очень важным и полезным, не является исключительным признаком научного знания. Тем не менее я хочу подчеркнуть, что применение математики в науке, бесспорно, отличается от ее применения во всех других областях человеческой деятельности, и граница здесь существует, но, как и в других случаях, нащупать и провести ее отнюдь не легко.

Подведем первые итоги. Вы видите, что провести четкую и бесспорную грань между научным знанием и здравым смыслом не так-то просто. Каждый раз, обнаруживая какой-либо важный и характерный признак научного знания, мы убеждались в том, что он не позволяет исчерпывающим образом отделить научное знание от других видов знания. Из этого, конечно, не следует, что нам ни при каких условиях не удастся изучить особенность научного знания. Отнюдь нет. Я обратил ваше внимание на эти трудности для того, чтобы показать, что дело, за которое мы с вами беремся, не простое и не легкое и что оно потребует от нас немало усилий, немало пытливости, немало внимания и наблюдательности. И прежде чем приступить к нему вплотную, нам следует попытаться познакомиться еще с одним подходом к изучению научного знания.

Только что Мы пытались рассмотреть его, так сказать, в «готовом» виде, в том виде, в каком оно глядит на нас со страниц научных статей и книг. Однако, прежде чем попасть на эти страницы, знание должно быть «сделано», «приготовлено», «изобретено», «создано». Существует не только готовое знание, но и процесс его изготовления, то есть процесс научного познания, подобно тому, как существуют не только готовые автомобили, но и производство автомобилей. Поэтому давайте попробуем заглянуть в «мастерскую» науки, в лабораторию или кабинет исследователя, в которых это знание создается и изготавливается. Быть может, это позволит нам заметить то, что трудно обнаружить, рассматривая готовое знание, и облегчит решение нашей проблемы.

 

Яблоко Ньютона

«Яблоко упало ему на голову. Этот эпизод заставил его задуматься на одну или две минуты. Затем он радостно воскликнул: «Конечно же, константа притяжения равна ускорению, которое в течение 1 сек развивает масса в 1 г на расстоянии в 1 см».

Вас также учили тому, как однажды Джеймс Уатт вошел в кухню, где варилась капуста, и увидел, как подпрыгивает крышка над кастрюлей. «Дайте-ка подумать, дайте-ка подумать», — пробормотал он, потирая лоб. И в следующий момент была изобретена паровая машйна».

Этот отрывок из сатирической книги венгерского писателя Микиши «Как быть чужеземцем» передает довольно распространенное представление о внезапных «озарениях» гения, результатом которых являются великие научные открытия или изобретения. Этот взгляд на научную деятельность часто поддерживали и многие ученые. Поглощенные своими исследованиями и увлеченные напряженными размышлениями о волнующих их проблемах, они зачастую сами принимали сделанные ими открытия и полученные результаты за плод внезапного озарения, вызванного каким-либо случаем. Спору нет, и случай может сыграть решающую роль в судьбе научного открытия.

Давно, однако, было замечено, что подавляющее большинство великих открытий, смелых гипотез и важных наблюдений делается в итоге длительной и сложной подготовки. Если бы в действительности случай, подобный падению яблока, мог стать причиной великого открытия, то уместно было бы спросить, почему тысячи людей, на головы которых могли упасть и действительно падали яблоки, не открыли закона тяготения, как это сделал Ньютон?

Почему миллионы поваров и домашних хозяек не изобрели паровой машины за десятки и сотни лет до Джеймса Уатта?

Проще всего было бы сослаться на гениальность Ньютона или Уатта, но и эта ссылка не много объясняет. Во-первых, не только гении делают открытия, не только гении занимаются научным познанием. А во-вторых, в разных обстоятельствах гении делают разные открытия, решают разные задачи, и, как правило, те, которые подготовлены, поставлены и «созрели» для решения, благодаря предшествующему развитию науки.

Занятые изучением окружающего их мира, ученые редко размышляют над тем, как сами они познают и изучают этот мир. Эту сторону дела исследуют специалисты в области научного познания. Однако бывает, что и сами ученые задумываются над своей познавательной деятельностью.

Одним из самых замечательных открытий, сделанных в середине нашего столетия, было открытие структуры молекулы дезоксирибонуклеиновой кислоты (ДНК), регулирующей передачу и сохранение наследственных признаков у всех живых организмов. Профессор Джеймс Д. Уотсон, один из авторов этого открытия, написал чрезвычайно интересную книжку «Двойная спираль», в которой рассказал о том, как подготавливалось и совершилось открытие структуры ДНК. Сначала он работал над совершенно иной проблемой. Ряд обстоятельств привлек его внимание к молекулярной генетике. Переехав из Америки в Англию, он познакомился с физиком-теоретиком Френсисом Криком и физиком-экспериментатором Морисом Уилсоном, занимавшимся рентгено-струк-турным анализом строения сложных молекул. Первый из них предложил ряд теоретических моделей ДНК, второй предоставил в распоряжение Уотсона богатый экспериментальный материал. Знакомство с работами известного химика Поллинга, а также с достижениями ряда других ученых позволило Уотсону и Крику высказать предположение о том, что молекула ДНК имеет форму двух закрученных друг вокруг друга спиральных нитей, состоящих из звеньев определенной химической структуры.

Читая книгу Уотсона, легко заметить, что в его работе было много непредвиденного. Счастливой случайностью было знакомство с Ф. Криком; несомненной удачей было то, что в комнате, где работал Уотсон, проводил свои исследования один первоклассный химик, давший ему несколько важных советов и порекомендовавший прочитать чрезвычайно полезную книгу, и т. д. Но за всеми этими случайностями не трудно заметить особую научную атмосферу, высокую профессиональную подготовку ученых, знакомство с новейшими методами и теоретическими достижениями, без которых самые удивительные случайности вряд ли привели бы к успеху.

Спору нет, случайность играет порой довольно важную роль в развитии науки, но не она оказывается решающим фактором ее развития, тем, что подготавливает, обусловливает и определяет характер новых научных идей, теорий или решающих экспериментов. Сами легенды о великих научных открытиях, подобные рассказу о яблоке Ньютона или кастрюле Уатта, тоже не случайны. Они — продукт определенной исторической эпохи, когда представители так называемого «образованного общества», пораженные необычайностью и величием новых научных достижений, не могли заглянуть в тайны научного познания, но пытались объяснить его глубокое своеобразие ссылкой на одаренность гения и роль случая. Я называю такой подход «эффектом айсберга».

Вы знаете, конечно, что айсберг — это огромная ледяная глыба, плавающая в полярных водах. Не многим, однако, известно, что над поверхностью воды находится лишь одна десятая часть такой глыбы: все остальное обычно скрыто под водой. Точно так же человек, узнающий из вторых рук о замечательных открытиях, сделанных выдающимися учеными, зачастую даже не подозревает о той огромной подготовительной познавательной работе, которая предшествует открытию.

Наша задача в том именно и состоит, чтобы изучить «подводную» часть нашего айсберга — научного знания. То, что попадает в научные трактаты, на страницы научных журналов и, наконец, в учебники, представляет собой научное знание. Это знание, в свою очередь, есть продукт познавательной деятельности. Чтобы понять связь, которая существует между «готовым» продуктом и создающей его деятельностью, то есть процессом познания, нам придется не раз обращаться к примерам из различных отраслей современной науки.

Специальная дисциплина, изучающая, как мы познаем окружающий мир, и рассматривающая особенности нашей познавательной деятельности, называется теорией познания. Она представляет собой часть философии. Как и всякое сложное явление, научное познание можно рассматривать с различных сторон, поставить и обсудить вопросы, касающиеся тех или иных особенностей познавательной деятельности. Можно, например, спросить: как думает ученый, что происходит в его сознании, что он переживает, когда испытывает творческое озарение или приходит к выводу о неразрешимости той или иной задачи? Можно спросить, как влияют условия общественной жизни на научное познание и как оно, в свою очередь, влияет на различные общественные отношения между людьми.

Первый из этих вопросов обсуждает психология научного творчества, второй — социология науки. Нас же будет интересовать вопрос о связи готового научного знания с познавательной деятельностью, мы будем стремиться выяснить, каковы условия, обеспечивающие достижения научной истины, каковы закономерности, управляющие деятельностью исследователя, и какова взаимная связь научного познания с тем, что существует и происходит в окружающем нас мире. Именно эти вопросы рассматривает в первую очередь теория научного познания.

Следует договориться с самого начала, что мы не станем доверять легенде о яблоке Ньютона или кастрюле Уатта и, критически обсуждая все трудности, встречающиеся на нашем пути, будем соглашаться лишь с тем, что выдержит самую строгую проверку и поможет нам хоть немного продвинуться вперед. И еще об одном я хочу вас предупредить. Не на все поставленные вопросы мы сможем найти окончательный ответ. Впрочем, так бывает со всеми науками, ибо каждый ответ, «закрывая» один вопрос, поднимает дюжину других. В этом, наверно, и состоит одна из замечательных особенностей научного познания.