Прошло несколько дней после отъезда императрицы. Ушаков оставался на месте. Все на яхте уже думали: пронесло.
Но в субботу к яхте подошла адмиралтейская шлюпка. Она привезла капитанлейтенанту Федору Ушакову пакет. Адмиралтействколлегия приказывала ему сдать яхту старшему по себе офицеру и явиться в коллегию.
Всетаки злополучная склянка отозвалась!
Ушаков с легким сердцем покинул императрицыну яхту «Счастье».
«Хорошо птичке в золотой клетке, да еще лучше на зеленой ветке! – думал он, отваливая от надоевшей яхты. – Оставайтесь тут со своими кувертами и реверансами!»
В Адмиралтействколлегии ему сказали, что до вторника заседания не будет.
Он вышел и остановился у подъезда с чемоданом в руке, раздумывая, где бы устроиться на эти три дня.
Если бы Морской корпус оставался на месте, можно было бы пожить у когонибудь из знакомых служителей. Но он сгорел еще в 1771 году. Во время пожара сгорели почти все корпусные здания. Морской корпус пришлось перевести в Кронштадт.
«А если пойти к тетушке Настасье Никитишне?» – вдруг мелькнула мысль.
Только подумал о домике под березой – и сладко заныло сердце.
Прошло так много времени – десять лет, а он все не забыл голубоглазую, улыбчивую Любушку. Сквозь горечь обиды, которую она ему нанесла, всетаки пробивалась любовь.
Ушаков ничего не знал о Любушке – где она, как живет со своим Метаксой (ему втайне было бы приятно, если бы они жили не в ладу), и он давно хотел разузнать о ней.
Кроме Настасьи Никитишны, спросить о Любушке было не у кого, а за последние пять лет он впервые остановился в Петербурге.
Он с грустью прошел мимо здания Морского корпуса. «Связи» – деревянные флигели, где жили кадеты, их поварня, хлебная – все это сгорело дотла, а сам дом Миниха, который считался когдато красивейшим на Васильевском острове, стоял как скелет: одни обгорелые стены и пустые глазницы закопченных окон.
Вот и Двенадцатая линия.
Как много построено новых домов!
Цел ли домик под березой?
Ушаков невольно ускорил шаг. Береза видна. И домик целехонек! Федор Федорович взошел на знакомое крылечко. Дверь в сени стояла открытой. Он шагнул дальше и постучал в комнату налево.
– Входите! – раздался голос Настасьи Никитишны.
Ушаков раскрыл дверь и остановился на пороге: за столом, перебирая грибы, сидели совершенно седая Настасья Никитишна и Любушка.
Тогда, десять лет назад, он оставил Любушку на пристани в Воронеже тоненькой шестнадцатилетней девушкой, а теперь перед ним была молодая женщина. Ее голубые глаза смотрели поиному, но ослепительная, все озаряющая улыбка была все та же.
Любушка, не стесняясь тетушки, кинулась к Ушакову. Плача и смеясь, она обняла его, прижалась к его белому парадному мундиру. А он стоял, несколько ошеломленный, с чемоданом в одной руке.
Еще минуту назад Ушаков думал, что никогда не сможет простить ей измену, забыть огорчение, которое она причинила ему. Но вот она рядом – и он уже забыл обо всех обидах.
Оказалось, что его письма она не получила. Ждала и тосковала. А тут вернулся из Азова Метакса, стал ухаживать за ней.
Мать уговаривала Любушку выйти замуж за подрядчика: человек он солидный, с положением, не то что мальчишкалейтенант.
«Да и где этот твой Федя? Думаешь, он помнит о тебе? Если бы помнил, давно отозвался бы, а то вот прошло три года, а от него ни словечка. Стало быть, не хочет. Нашлась у него другая невеста: этого цвету – по всему свету!» – нашептывала дочери Марья Никитишна.
– А Метакса пристал ко мне, – продолжала рассказывать Ушакову Любушка, – как с ножом к горлу: выходи замуж. Я говорю: ты мне не люб. А он смеется: стерпитсяслюбится! Тяжело было, обидно, что от тебя – ни словечка. И както стало все безразлично… Надоели они оба с уговорами. Я взяла да сдуру, чтобы только отвязаться, и вышла замуж… Думала: вся моя любовь к тебе угасла. А вот прошло столько лет и оказалось: люблю я только тебя одного! – говорила Любушка, обнимая его.
– Так кажется. Увидала меня, и в эту минуту действительно любишь, а с глаз долой – из сердца вон! – заметил Ушаков.
– Как тебе не стыдно, Феденька! Да я бросила семью, сына, прилетела сюда, за тридевять земель, чтобы хоть разок посмотреть на тебя!..
В Любушкиных глазах сияло такое искреннее чувство, что Ушаков больше ничего не сказал.
– Ну, верю, верю!.. Значит, не спросясь уехала в Петербург? А с кем же сын?
– Я сказала мужу, что еду в Петербург. А сына оставила с бабушкой.
– А как же ты думала разыскать меня?
– У тетушки есть знакомый канцелярист в Адмиралтействколлегии. Через него мы узнали, что ты назначен на императрицыну яхту. Я радовалась за тебя…
– Печалиться надо было, а не радоваться, – усмехнулся Ушаков.
– Радовалась и ревновала!
– А ревновалато к кому же? К императрице, что ли?
– К фрейлинам!
– К фрейлинам? Да им по сту годов каждой. Беззубые…
– Почему такие старые?
– Императрице самой пятьдесят, так что же она двадцатилетних рядом с собой держать будет?
– Я так хотела тебя видеть! Однажды даже подъехала к яхте на лодке, – рассказывала Любушка. – Видела тебя – ты был на палубе, а потом вдруг ушел и больше не показывался. Чтобы поговорить с тобой, все рассказать, объяснить, я решила ждать здесь хоть до зимы! Я была уверена, что когданибудь мы встретимся. И вот теперь я счастлива! – И она прижалась к нему.
– А как же всетаки муж? – немного погодя спросил Ушаков. Любушка молчала. – Помнится, красивый такой, черноглазый. И рассудительный, деловой.
– Действительно, он и порядочный человек, и неглупый. Его все хвалят, а особенно мама. Но мне он противен. Я не могу с ним жить!
– Значит, у тебя выходит, как в былине: «Здравствуй, женимши, да не с кем жить»?
– Да, – грустно согласилась Любушка.
– А зачем же выходила за него замуж?
– Глупая девчонка. Вспомни, Феденька, сколько же мне тогда было?
– Почему меня не ждала?
– Но ведь я же говорю: я ждала тебя, ждала целых три года.
– Я тебя ждал пять лет!
– Так это ты. Ты – крепкий. Ты все можешь…
Ушакову както не хотелось спрашивать, но он всетаки спросил:
– А как же сын, Егорушка?
– Ты даже помнишь его имя? – засияла Любушка. – Он хороший мальчик, отлично учится. Черноглазый, красивый. Ему уже восемь лет.
– И тебе не скучно без него?
– Скучно, Феденька. Но я знаю, что он – мой, что он никуда не денется. А ты – ты скоро уедешь. И без тебя мне еще скучнее…
Так они сидели и говорили все об одном и том же – о своей юношеской любви, которая запылала с новой силой. Не могли наговориться, насмотреться друг на друга.
Три дня пролетели как одно мгновение.
– Ах, если бы завтра не состоялось заседание Адмиралтействколлегии! – говорила накануне вечером Любушка. – Пусть бы чтонибудь помешало – наводнение какое…
– Что ты, что ты говоришь, Любушка, окстись! – махала рукой тетушка. – Сегодня и впрямь ветер так и рвет с залива.
Но наводнения не случилось. Заседание прошло без помех. Капитанлейтенанта Федора Ушакова назначили командиром 66пушечного корабля «Виктор».
Императрица сказала о нем графу Чернышеву:
– Ушаков слишком хорош для императорской яхты. Ему командовать боевым, линейным кораблем!
И желание Екатерины было тотчас же исполнено. Ушаков должен был отправляться в Кронштадт. Любушка плакала навзрыд, прощаясь с Федей.
– Когда же я теперь снова увижу тебя, когда? – повторяла она, неотрывно глядя на него.
Слезы текли у нее по щекам, но Любушка не вытирала их.
Ушаков сидел, подперев кулаком свой квадратный подбородок. Молчал.
– Вот привози Егорушку в Кронштадт, в Морской корпус, – сказал он.
– Верно! Я отдам его в корпус и останусь жить в Кронштадте. Тогда я буду часто видеть тебя, мой дорогой! – улыбалась сквозь слезы Любушка. – Ну, поезжай, поезжай!..
И Федор Федорович уехал.