Уже пять часов длился бой.

Ушаков заранее выделил три фрегата в резерв. Они вышли из линии и держались против передовой части флота, чтобы не позволить туркам атаковать наши суда с двух сторон.

Русские корабли старались подойти возможно ближе к врагу: хотели ввести в действие орудия всех калибров.

Не только командиры, но и матросы Севастопольской эскадры знали, что адмирал Ушаков не придерживается старой линейной тактики, а ведет бой посвоему. Ушаков старался прежде всего ударить по флагманским, передовым кораблям. Лишившись руководства, турки быстро приходили в замешательство. Как и в бою при Керченском проливе, Ушаков брал на свой корабль «Рождество Христово» самую трудную задачу, чтобы остальные действовали так же храбро, как он. И русские суда следовали примеру своего неустрашимого адмирала.

К закату солнца вся турецкая линия оказалась разбитой. Турки в беспорядке бежали.

Ушаков приказал повторить сигнал: «Гнаться под всеми возможными парусами и вести бой на самой близкой дистанции».

Турецкий флот был изрядно побит. Больше всего досталось отборным кораблям капуданпаши, реалбея и новенькому, впервые вышедшему в море 74пушечному красавцу «Капитание», на котором имел свой флаг Саитбей.

Турецкие адмиралы были подавлены невиданной тактикой и храбростью русских.

Европейские наставники не научили их, как поступать в том случае, если неприятель не боится врезаться в строй вражеских кораблей и не очень смотрит, наветре он сам или нет.

Над морем повисла густая пелена дыма. Заходящее солнце казалось в ней огненным шаром. Южная осенняя ночь незаметно накрыла море и корабли.

Ушаков велел зажечь фонари, чтобы корабли не разбрелись кто куда.

Турки же хотели бы слиться с темнотой и, против обыкновения, не зажигали огней.

Русские продолжали погоню. Но туркам снова повезло: вдруг стало свежеть. Ветер развел волну.

Было досадно: неужели снова уйдут?

– С такими повреждениями далеко не уйдут! – сказал Данилов адмиралу.

Делать было нечего, – приходилось и самим становиться на якорь.

Мелкие крейсеры поспешили укрыться у берега.

Ушаков вошел к себе в каюту, со злостью швырнул шляпу на стол и скинул с плеч потный, пропахший порохом мундир. Сел к столу, обхватив голову руками.

Всетаки брала досада.

– Федор Федорович, что с вами? – тихо спросил денщик, зажигавший свечу.

– Как что? – закричал Ушаков. – Разве не видишь?

– А что такое? – Федор подбежал к иллюминатору. Но там была ночь и ветер. Он посмотрел на адмирала: кажется, цел, невредим, все корабли налицо.

– Дурак! Не понимаешь: турок может опять уйти!

Федор повеселел:

– Куда же он такой непогодой уйдет? Потонет! Покушайте да лягте отдохните – на вас лица нет. Почернели за день. Утро вечера мудренее!

– Это пороховая копоть, – провел рукой по щеке Федор Федорович. – Давай умыться да поесть чеголибо.

А наверху Васька Легостаев растерянно спрашивал у Власьича:

– Дядя Власьич, а дядя Власьич, как же я буду спать?

– Поспишь!

– Мою койку и все со шкафута ядром сбило.

– Бери вон Митюхину – его ранило, – сказал товарищ. – Его койка цела, а твоей нет. Зато ты сам цел!