Южная ночь разом опустилась на землю. Ружейная стрельба прекратилась: бесполезно стрелять, не видя врага.
После кровопролитного боя французы были по всей Линии отброшены за Треббию. Отброшены, но не уничтожены. Там, за рекой, стояла 35-тысячная армия (а Суворов не имел и 30-ти), готовая завтра же померяться силами.
Из-за крайнего утомления войск, которые прямо с труднейшего форсированного марша попадали в дело, пришлось начать сражение не в семь часов утра, как назначил в диспозиции Суворов, а в десять.
Сильно пересеченная местность, неудобная для атак, очень удобна для обороны. Она-то и затянула сражение.
В результате - не хватало дня.
С другой стороны, все дело испортил глупый, боявшийся всего папа-Мелас. Под его командой находился резерв - войска австрийского генерала Фрёлиха. Резерв должен был в нужную минуту помочь правому флангу, игравшему самую главную роль в сегодняшней операции. Мелас же самовольно, вопреки суворовской диспозиции, присоединил весь резерв к своему левому флангу, хотя против него стояла слабая, в четыре раза меньшая бригада Сальма.
Из-за этого незаконного распоряжения Меласа вся прекрасно задуманная Суворовым операция теряла свой смысл. И одиннадцати батальонам Багратиона пришлось из-за Меласа выдерживать натиск шестнадцати батальонов французов.
– Этого старого сукина сына Меласа расстрелять мало! - горячился вспыльчивый Багратион.
– Помилуй бог, причем тут старость? Австриец и молодой это сделает,иронически улыбнулся Суворов.
– Ой, простите, ваше сиятельство! Я не хотел!…- смутился Багратион, вспомнив наконец, что Суворов и Мелас - одногодки.
В представлении Багратиона Александр Васильевич был молодым. Слово "старость" как-то не шло к подвижному, энергичному, полному жизни Суворову.
Багратион удивился, что фельдмаршал так снисходительно отнесся к проступку Меласа.
– А что с ним делать? Заводить сейчас, на поле, скандал - Макдональд нас обоих за хохолок. Черт с ним! То ли приходится спускать этим австриякам!
Эту ночь Суворов ночевал с Багратионом. Меласа он не видал целый день: их разделяли восемь верст, а теперь, после такого подвоха со стороны барона, Суворов не очень и хотел бы его видеть,
Суворов заночевал в небольшом одиноко стоявшем домике, в двух верстах от реки Треббии. Он сам едва держался на ногах от усталости: целый день под палящим солнцем и в седле.
Назавтра Суворов оставил прежнюю диспозицию: наступать по тем же направлениям, колонны те же. Только изменил начало боя, назначив пораньше на восемь часов утра. Меласу Суворов подтвердил приказ отправить к средней колонне резерв, состоящий из дивизии Фрёлиха и десяти эскадронов кавалерии князя Лихтенштейна.
Быстро окончив дела, Суворов лег спать. Он лежал на голой лавке, постелив свой плащ. На полу, на тюфяке, услужливо предложенном хозяином дома, раскинулся Багратион.
Багратион не мог успокоиться. Он не мог простить австрийцам давешнюю обиду, клял гофкригсрат и Меласа и подсчитывал, сколько у Макдональда сил. Выходило - больше, чем у союзников.
– Ничего, князь Петр. Помни: воюют не числом, а уменьем! Спи! - сказал Суворов, поворачиваясь к стене.