День понемногу проходил, а Ильюха Огнев еще ни разу не был в бою.

Апшеронцы, слева защищавшие большую батарею Румянцева, не трогались с места. Только тогда, когда на гору вскочили прусские кирасиры, апшеронцам и псковичам было приказано на всякий случай подать вперед свой правый фланг.

Мушкатеры в сотый раз за день осматривали кремни у фузей, а Егор Лукич сердито таращил глаза, шептал, напоминая в последний раз Ильюхе:

– Ежели пехота - целься в полчеловека, а ежели гусар - бей в грудь коня!

У Ильюхи сильно стучало сердце. "Скорей бы уж, скорее!" Но и в этот раз не пришлось стрелять.

Мимо пехоты, словно ураган, промчались в атаку на прусских кирасир два полка русских драгун и австрийские гусары. Земля задрожала от топота сотен лошадей, далеко прокатилось громовое "ура", и конница скрылась в облаке пыли.

Очень скоро после этого апшеронцам и псковичам велели вновь занять прежнюю позицию: пруссак был прогнан с большим уроном.

Мимо них проехал окруженный генералами главнокомандующий граф Салтыков.

– Победа за нами. Враг бежит, ребятушки! - говорил он солдатам, широко улыбаясь и размахивая треуголкой.

Солдаты оживились, повеселели. После того как пруссаки заняли Мельничную гору, в ретраншаментах все сидели молча, нахохлившись. Ждали беды. Теперь же, после первой за день удачи - отбитой яростной атаки пруссаков,- все заговорили.

– Пруссак только хитростью берет. Ровно собачонка - то с этого боку цапнет, то с другого. А как чуть доведется сойтиться, всегда наша возьмет!

– Куда немцу против русского!

И тут вскоре Ильюхе Огневу впервые пришлось стрелять по врагу.

Из-за кунерсдорфских огородов, таких знакомых русским солдатам, показалась конница. Кунерсдорфское поле разом зацвело тысячами разноцветных мундиров, запестрело вороными, серыми, гнедыми лошадьми.

– Кони-то, кони, гляди! - не выдержав, восхищенно причмокнул кто-то сзади за Огневым.

– Застоялись. Выехали размяться!

– Вот погоди, наша антилерия их тотчас…- начал чей-то старый голос, видимо бывалого человека, и не успел докончить: тут же, рядом, ухнули, ударили тяжелые картаульные гаубицы большой батареи.

Молодые мушкатеры зажимали пальцами уши, морщились, косясь на батарею. Ни пушек, ни людей не было видно: батарея вся скрылась в черном пороховом дыму.

За первым ударом бухнул второй, третий. Артиллерия била по прусской коннице, которая проходила на рысях между тремя кунерсдорфскими прудами.

Ильюха смотрел во все глаза. Вот один кирасир сунулся вниз головой с седла. Его высокая белая лошадь продолжала мчаться вместе с остальными всадниками вперед. Под другим ядро повалило коня. Кирасир успел удачно соскочить, но прыгать ему пришлось в пруд. Кирасир, в забрызганных грязью белых лосинах, стоял по колено в воде, не зная, как выбраться: мимо него взвод за взводом скакали драгуны, гусары.

Ядра косили прусскую конницу Зейдлица. Узкие проезды между прудами с каждой минутой все больше и больше загромождались трупами людей и лошадей. Гусары, шедшие последними, перепрыгивали через эти препятствия на своих легких буланых лошадках.

И все-таки сотни кирасир, драгун, гусар благополучно проскакивали между прудами и под огнем выстраивались по эту сторону прудов.

– Оправляй замки, кремни! Готовься к стрельбе! - хрипловато крикнул тучный командир полка, улучив момент, когда соседи - большая батарея заряжали.

И тотчас же к гулу тяжелых единорогов примешался непрерывный треск фузей: все пехотные полки южного склона стреляли по коннице Зейдлица, которая готовилась идти в атаку.

Огнев в семнадцать приемов, как учил Егор Лукич, быстро и точно заряжал. Не спешил выстрелить в одиночку, ждал команды. Стрелял без осечки.

Снизу на них, на большую батарею и на ретраншаменты, летели три линии прусской конницы. В вечернем солнце зловеще блестели клинки палашей и сабель.

"Доскачут или нет?" - билась у Огнева мысль.

Вот всадники еще ближе. Уже можно различить их сведенные злобной гримасой лица, кричащие рты.

Еще залп. Еще раз из всех единорогов хлестнула. картечью большая батарея.

Поспешно зарядив фузею и не слыша над ухом команды "Пали", Ильюха Огнев посмотрел вниз. Прусская конница, сломав все свои три линии, в беспорядке скакала назад, к предательским кунерсдорфским прудам. А сзади за нею с гиканьем и криком "ура" мчалась русская и австрийская конница.

– Ну, теперь нарубят капусты! - сказал кто-то.

– Не лишь бы какой - пруцкой! - прибавил Егор Лукич, вытирая рукавом кафтана лоснящееся от пота, коричневое от загара лицо.