В церквах только ударили к заутрене, когда Суворов приехал в Москву. Снег на улицах еще казался голубым. Окна домов были темны; лишь кое-где мелькал огонек.
Москва просыпалась.
Сани легко бежали по выезженной, раскатанной дороге. Суворов лежал на дне саней, запахнувшись в шубу и засунув в рукава озябшие руки, - ни перчаток, ни рукавиц он никогда не нашивал. Ноги, обутые в легкие сапоги, зашлись от холода - еще перед заставой начало покалывать в пятки.
"Ничего, теперь уж скоро! - думал Александр Васильевич, стуча нога об ногу и глядя по сторонам. - Вот батюшка удивится и обрадуется моему неожиданному приезду!"
Стал думать об отце.
Василий Иванович Суворов вышел в отставку и жил дома, занимаясь любимым делом - хозяйством в своих поместьях. Хозяин он был расчетливый, бережливый - недаром в Семилетнюю войну царица поручила ему сначала провиантское дело всей армии, а потом назначила губернатором завоеванной Восточной Пруссии. Число поместий у Василия Ивановича не уменьшалось, а год от году росло. Отец Василия Ивановича оставил ему только триста душ крестьян, а у него к 1774 году набралось их уже до двух тысяч.
Заветной мечтой старика Суворова было одно: чтобы Сашенька поскорее бросил эту беспокойную военную службу и принял из его рук все поместья.
Сашенька мало чем походил на отца. Василий Иванович любил тихую поместную жизнь и ненавидел военную, а сын с детства только и бредил сражениями да походами.
Но Василий Иванович с радостью видел: в одном отношении сын все-таки пошел в него - был так же бережлив. На такого сына можно спокойно оставить все нажитое - Саша не промотает, не пропьет. Оттого каждый раз, когда сын приезжал из армии домой, Василий Иванович непременно заводил с ним всегдашний разговор: чтобы Саша поскорее оставил военную службу.
Несмотря на то, что сын дослужился уже до генеральского чина, отец все-таки считал, что Саша зря служит в армии. Василий Иванович прочил его с детства в гражданскую службу, а вышло совершенно иное.
И во всем этом был виноват старый приятель и сослуживец Василия Ивановича, питомец Петра I, арап Ганнибал.
Однажды генерал Ганнибал заехал к Суворовым. Саше тогда шел двенадцатый год. Увидев Сашу за чтением Вобана, Ганнибал спросил у Василия Ивановича, в какой полк он записал сына.
Суворов ответил, что он никуда не записывал сына, потому что хочет, чтобы Саша служил в гражданской службе.
Ганнибал взбеленился. Он так заворочал своими белками, что Василий Иванович опешил.
– У тебя один сын, а ты хочешь сделать его приказным? Стыдись, Василий Иванович! - усовещевал он приятеля.
– Да ведь посмотри, какой он слабенький и худой. С его ли здоровьем служить в армии? - говорил Суворов.
– В детстве все мы таковы,- ответил арап.- Такой худенький до ста лет проживет!
И Ганнибал уговорил приятеля записать Сашу в Семеновский полк.
Василий Иванович потом не раз жалел об этом. Он с каждым годом все больше приходил к мысли, что был прав: никакого особенного дарования к военному делу у сына, кажется, не обнаруживалось, как Саша ни твердил всегда об этом.
Во время Семилетней войны Саша не усидел на спокойном месте в штабе 1-й дивизии Фермора, куда его устроил отец, а отпросился в легкий корпус генерала Берга. После окончания кампании Берг дал о Саше лестный отзыв, как о прекрасном кавалерийском офицере, написал, что Александр Суворов "быстр в рекогносцировке и отважен в бою". Но мало ли было в русской армии кавалерийских офицеров, о которых лестно отзывалось их начальство!
Затем Саша командовал Суздальским пехотным полком.
Это назначение Василий Иванович одобрял. Полковые командиры обычно присылали солдат в свои поместья помогать во время сенокоса и уборки хлеба, руками солдат полковые командиры строили усадьбы. Да ведь Саша не такой, как все: он ни разу не прислал в свои поместья ни одного солдата. Правда, его полк стоял далеко от Москвы, но при желании можно было перевестись поближе к родным местам.
Василий Иванович был сам человеком неподкупной честности и не ждал от сына того, что Саша, по примеру многих полковых командиров, сколотит себе деньгу на солдатском довольствии. Ему доставляло неприятность другое - сын тратил на полковые нужды все свое полковничье жалованье. Человеку было уже тридцать пять лет, пора бы, кажется, наживать добро, а он еще ничего своего не имеет.
Потом Саша получил в командование бригаду, с которой участвовал в польской кампании. Театр этот был опять-таки второстепенный, все лучшие генералы сражались на юге, с турками.
Саша вернулся из Польши генерал-майором, с орденами Александра Невского, Анны и Георгия 3-го класса, а главное, что всего было приятнее Василию Ивановичу, - императрица пожаловала Александру Суворову тысячу червонных.
Генерал-майорство и ордена Саша получил уже в сорокалетнем возрасте, в то время как другие, у которых, вероятно, было больше способностей к военному делу, продвигались по службе значительно быстрее. Например, Михаил Каменский уже в двадцать девять лет командовал бригадой и был отправлен к самому королю Фридриху II учиться прусской тактике. А князь Николай Репнин в двадцать восемь лет получил генерал-майора и, кроме того, назначение полномочным министром в Польшу с ежегодным жалованьем в двадцать тысяч рублей.
Вот таким стоило служить в армии и дальше!
Василию Ивановичу было ясно: Саша, как всегда, только из упрямства делает все по-своему, никаких особенных талантов у него нет. Напрасно он тянул столько лет солдатскую лямку. Лучше бы обзавелся семьей и: сидел бы дома, смотрел за поместьями.
Отец знал, что Саша очень самолюбив. Он с детства мечтал о славе: воображал себя то великим полководцем, то великим писателем.
Василий Иванович считал: из сына тогда не получилось писателя, теперь не выйдет полководца.
Да разве мало быть просто честным человеком? Разве мало заниматься своими поместьями, хозяйством? Ведь труд сельского хозяина так же почетен, как и работа воина.
Василий Иванович не терял надежды на то, что сын наконец послушается его и выйдет в отставку. Главным доводом его было слабое телосложение сына.
– Ты не вынесешь военной жизни, - постоянно твердил Саше отец.
Он не переставал убеждать Сашу всякий раз, как сын возвращался домой. И теперь Суворов ждал такого разговора.
"Не проговориться бы, что в Негоештах меня свалила с ног проклятая лихорадка!" - подумал Александр Васильевич. И тотчас же Суворову вспомнилось, как в июне, когда был задуман второй поиск на Туртукай, лихорадка так затрясла его, что он не мог ходить и от слабости чуть говорил.
Но все-таки Суворов сам руководил поиском и сам вел войска в бой, хотя два офицера поддерживали его под руки, а адъютант передавал его приказания, которые Суворов едва шептал. И все-таки во второй раз турки были разбиты.
Суворов улыбнулся.
"Теперь о суворовской тактике знает вся армия, знает матушка императрица!"
…Суворов оглянулся - сани мчались уже по знакомой, родной Царицынской улице.
Вот уже и церковь Федора Студита. Та же красная кирпичная ограда, железная калитка и, кажется, все те же нищие на паперти. А за церковью третий дом, одноэтажный, каменный - их, суворовский.
Суворов издалека увидел: свет только в поварне да у батюшки, в угловой горнице. Старик проснулся, жалеет жечь свечу и сидит при лампадке.
Сани остановились у калитки. Суворов скинул с плеч шубу, легко и быстро перебежал к черному крыльцу и с удовольствием застучал намерзшими сапогами по ступенькам. Вбежал в сени. Справа, из людской половины, где помещались музыканты, певчие и прочая дворня, открылась дверь и выглянула чья-то голова.
– Молодой барин! - услышал Суворов за собой. Суворов бежал привычным путем через все нежилые, нетопленые комнаты большого дома. В них гулко отдавались шаги. Сквозь замерзшие окна лился голубой утренний свет. Скорее угадывая, чем различая в этой полутьме, Суворов увидел в зале изразцовую печь, ломберный стол, какие-то кадки на полу, холст на креслах.
"Должно быть, недавно приезжали из подмосковной с припасами".
Впереди распахнулась дверь. На пороге показалась знакомая фигура отца в халате и туфлях.
– Сынок! Сашенька!
Генерал-майор Суворов упал на колени, целуя небольшую сухую руку отца. Отец поднял, обнял его.
– Ступай, ступай ко мне, тут холодно! - говорил он, подталкивая сына в жарко натопленную горницу.
Суворов сбросил на руки дворового человека, который бежал следом за ним по всем комнатам, свой настывший плащ и шляпу и, потирая руки, заходил по горнице.
– Ну, что, папенька, как живы-здоровы? Как Аня, как Манечка? - спросил Суворов о сестрах.
– Слава богу, все здоровы. А ты, Сашенька, не озяб ли? Гляди, не простудился бы!
– Ничего. Мне не холодно было - я ведь в шубе ехал.
– У нас морозы стоят настоящие. Давеча из Рождествена привезли продукты - битую птицу. Так гуси и утки словно каменные. Хорошо продали птицу, - рассказывал сыну Василий Иванович,-да и грибов пуда четыре. Ты, может, отдохнешь, приляжешь? - сказал он, увидев, что сына не очень-то интересуют хозяйственные дела.
– Я, папенька, выспался в дороге, - покосился на пуховики отца Суворов.
Дворовый человек зажег свечу. Комната осветилась. Шкаф с книгами. Стол, на нем тетради с записями прихода и расхода. Часы в деревянной подставке. Бронзовая чернильница. Все знакомое с детства.
– А ты что-то худоват нынче, Сашенька. Здоров ли? - спросил отец, пристально глядя на сына, ходившего из угла в угол.
– Здоров, слава богу!
– Может, с дороги рюмку водки выпьешь? С морозу хорошо.
– Я, пожалуй, раньше умоюсь,- ответил Александр Васильевич. - Тебя как звать? - обернулся он к дворовому человеку, который стоял у двери, с любопытством разглядывая молодого барина-генерала.
Это был толстощекий парень с крупным носом.
– Прохор, - глухим басом ответил он.
– Экий у тебя голос - ровно у протодьякона, - заметил Суворов, оглядывая парня.
– Определил его в певчие, да толку мало: одно знает - водку хлестать. Хочу в Кончанское отправить,- сказал Василий Иванович.
Прохор виновато потупил глаза. Насупившись, смотрел в пол.
– Ну, Прошка, тащи в баню два ведра воды. Я следом иду, - приказал ему Суворов.
Прошка глядел, не понимая, что это значит. Его сомнения тотчас же высказал старый барин:
– Сашенька, да ведь баня-то не топлена. Обожди, велю к вечеру истопить.
– Я и в холодной окачусь! - ответил Суворов, накидывая плащ. - Ну, чего ж ты стоишь? Ступай! - сказал он Прошке. - Да полотенце не забудь!
Прошка исчез за дверью.
– Ведь эдак, упаси господи, простудишься, сляжешь! Ведь не лето же, а декабрь на дворе. Через неделю рождество!-говорил отец.
– Ничего не будет-не впервой!-улыбнулся Суворов, выходя из горницы.
Василий Иванович от досады только хлопнул себя руками по халату.
"Опять за свое! Строптив, точно покойная Авдотьюшка!"-огорченно подумал он.
…Отец и сын завтракали. Был филипповский пост. На столе стояло одно постное: жареная рыба, моченые грибы, кислая капуста, соленые огурцы и любимое блюдо Александра Васильевича - тертая редька.
После того как Прошка окатил молодого барина холодной водой, он ел с аппетитом. Суворов выпил большую чарку водки и теперь закусывал, рассказывая отцу о военных делах, о том, как он дважды делал поиск на Туртукай и оба раза побил турок.
– А кроме тебя кто-либо ходил еще за Дунай? - спросил отец.
– Как же, ходили. Полковник Репнин. На Марутянский лагерь делал поиск. Потерял две пушки и сам с тремя штаб-офицерами попался в плен. Герой! усмехнулся Суворов.
– Чьей он дивизии?:
– Да все нашей, второй, этого дурака Ивашки Салтыкова, - отрезал Суворов.
– Отец его, Петр Семенович, тоже не бог весть какого ума, хоть и фельдмаршал. Добрый человек, это верно. И хозяин рачительный - погляди, как он в своем подмосковном Марфине управляется. Богат! - по-своему оценивал людей Василий Иванович. - А кто еще из генералов там?
– Именитый прусский тактик Каменский, - язвительно процедил Суворов.
– Каменские - тоже хозяева неплохие! Правда, у них вотчина в Орловской губернии. Там земли жирные, не чета нашим володимирским. Мне бы их село! У Каменских в одном Сабурове три тысячи душ, вот! - с завистью сказал старик.
Но ни чужие поместья, ни богатства не трогали Александра Васильевича.
– Что ж, Сашенька,-сказал, немного помолчав, отец,-наслужился, слава те господи! Начальники тобой довольны, императрица отличила - дала второй класс Георгия. Думаю, что к Новому году получишь генерал-поручика. Теперь пора и на покой! Суворов даже перестал есть.
– Да что вы, папенька! - вспыхнул он.
– А то, что пора и о себе подумать, не все ж о благе отечества! ответил Василий Иванович. - Здоровья ты слабого, и отставку тебе матушка даст.
Суворов швырнул вилку, выскочил из-за стола и забегал по комнате. Потом ткнулся на стул у топившейся печки. Сидел, смотрел на весело, с треском горевшие дрова.
Он был зол. И как не злиться? Всю жизнь, с самого детства, вечный спор с отцом из-за военной службы. У отца не было никакой склонности к военной службе, он не любил ее, тяготился ею и никак не понимал, не, мог поверить в то, что сын - прирожденный полководец. Василий Иванович медленно ел жареного окуня и думал:
"Весь в мать. Та, царство ей небесное, бывало рассердится - вот так же: фырк-фырк, и вон из-за стола. Упрямец был, упрямцем и остался. Это он по их роду, по Мануковым пошел. У Суворовых таких строптивых