Зыбину этот ночной марш был особенно несносен. Еще выступая из лагеря, Суворов сам объехал полки и строго приказал, чтоб на марше никак не обнаружить себя.

– Не курить, огней не высекать. Языком попусту не чесать. Команда вполголоса. Горнисты, барабанщики - замри! Чтоб как снег на голову!

Так всю ночь и шли: ни закурить, ни поговорить. Иди и только оберегайся - не звякнуть бы невзначай ружьем, не споткнуться бы обо что-либо на дороге.

До первого турецкого лагеря, к которому шли, говорят, еще верст пятнадцать. Казалось бы, к чему такая сугубая предосторожность, но раз Суворов, приказал, стало быть надо исполнять. Хотелось курить, гнало слюну. Эх, беда - затянуться нельзя!

Зыбин примечал - он томился не один в их капральстве. Воронов, который всегда много курил, жевал что-то на ходу. Подпоручик Лосев часто сплевывал видать, тоже охота покурить. Поговорить бы хоть, отвлечься - и то нельзя.

Впереди далеко видны турецкие огни. Небось, кашу варят, не ждут гостей!

Вот послышался рев осла, - у турок их много. "Ах ты, пропади пропадом, как ревет! Скрипит, ровно немазаная молдаванская телега…"

Зыбин повернулся было к своему соседу Огневу, хотел шепнуть ему, но в полутьме увидал - Огнев недовольно сдвинул брови, замотал головой: молчи уж!

Со скуки поглядел на звезды: "Ковш-то где.

У нас - чуть повыше и левее…"

И вот так шли и шли втихомолку. Если кто-либо в рядах нечаянно звякал ружьем о водоносную флягу или спотыкался, на него первым выпучивал глаза ефрейтор Воронов. Затем сердито шикал капрал, и, наконец, подбегал, придерживая левой рукой шпагу, подпоручик Лосев: "Что, кто? Тише!"

И в этой напряженной тишине как-то больше клонило ко сну.

…Уже совсем рассвело, когда подошли к реке Рымне. Рымна была мелководна - по колено. Поеживаясь, ступили в воду. Пошли через реку. Зыбин насчитал сто восемьдесят четыре шага. Он шел и смотрел, как осторожно, полуприседая, идет Воронов.

– Не любит дядя Ворон водички,- всегда трунил он над любившим выпить ефрейтором.

Хлюпая набравшейся в сапоги водой, взобрались по крутому, обрывистому берегу. Турецких огней уже не было видно. Впереди темнели кусты. Неужели опять проклятые колючки, как там, возле Фокшан? Все руки расцарапаешь, все шаровары изорвешь!

По рядам прошло тихое:

– Становись в каре!

Дело привычное, ровно щи хлебать! Построились быстро. Стояли, ожидая сигнала идти вперед.

Барабанщик дядя Ваня, который умел барабанить и в то же время показывать, как сапожник колет шилом, всучивает дратву, уже стоял наготове. Он сразу повеселел, сморкался наземь, не заботясь о том, что получается довольно громко.

Кавалерия уже заняла свою всегдашнюю третью линию. Пехотные каре были впереди.

К каре апшеронцев подъехала группа всадников. Зыбин узнал нового командира полка, широкоплечего полковника Апраксина, и высокого одутловатого генерал-майора Познякова. Посреди них на небольшой лошаденке сидел генерал-аншеф Суворов.

А рядом с ним - вихрастый казак Ванюшка. Затесался, будто и он - чин. А ведь только возит за генералом Суворовым его тяжелую саблю. Сам же Суворов - с одной нагайкой.

Что-то указывает ею в сторону, машет. Видно, чем-то недоволен.

– Замешкались. Все дело испортят. И еще этот Тищенко - словно за смертью поехал! - услышал Зыбин, что говорил Суворов.

Генерал-аншеф со свитой проехал к передней линии гренадер и егерей. Солдаты чуть оживились, стояли вольно, откашливались, сморкались.

Суворов возвращался назад, когда сзади, от третьей линии, послышался конский топот. Все увидали мчавшегося генеральского адъютанта.

К удовольствию Зыбина, Суворов остановился возле их каре. Зыбин слышал, как генерал-аншеф быстро спросил у адъютанта:

– Ну что, скоро ль принц? Чего он там замешкался?

– Поспешают, ваше высокопревосходительство! - отвечал запыхавшийся адъютант. - Я как сказал, что ежели вы отстанете, мы тотчас же одни ударим на турок, так австрийские офицеры кинулись подгонять солдат: "Скорее, скорее! Сувара кричит: "Вперед". Если мы не поспеем, русские пойдут одни, их разобьют и разобьют нас".

Суворов рассмеялся.

– Только испугом и можно взять!

Что же, Александр Адрианович, - обернулся он к генералу Познякову, командовавшему первой линией,- с богом, вперед!

Каре двинулись на турецкий лагерь, который был расположен у деревни Тыргокукули.

Суворов взял на себя главную и самую опасную задачу - наступать на стотысячную турецкую армию, а принцу Кобургскому поручил обеспечить тыл и фланг.

Шли через кусты, через бурьян, будылья кукурузы, по пшеничной стерне, пересекали луга, на которых трава была по пояс. Версты три прошли спокойно. Турки еще не обнаружили неприятеля - они безмятежно спали, потому что знали: перед ними стоят в шесть раз меньшие силы австрийцев.

Но вот на левом крыле раздался выстрел, за ним другой. Наступление было обнаружено. И еще не успели апшеронцы пройти кукурузное поле, как уже заговорили пушки турецкой батареи, защищавшей лагерь.

В первой линии тотчас же заиграли генерал-марш, ударили в барабаны, и полки с распущенными знаменами быстрым шагом пошли вперед.

Деревня, занятая турками, их лагерь, батарея - все было как на ладони, вот тут, казалось, уже в полуверсте. И вдруг бежавшие со штыками наперевес войска первой линии остановились: перед ними был глубокий овраг. Он пересекал путь русским каре. Через овраг вела только одна небольшая дорога. Всем каре по ней было сразу не пройти.

Войска передней линии остановились в замешательстве.

– Что там такое? Чего стали? - нетерпеливо спрашивали задние.

Барабаны как-то сами умолкли. Настроение сразу понизилось. Стоять под турецкими ядрами и пулями было не очень приятно. Падали раненые.

Не обращая внимания на свистевшие вокруг пули и ядра, к оврагу подскакал сам генерал-аншеф Суворов.

– Чего стали? Эка невидаль! Фанагорийцы, вперед! Сбить батарею! Вперед, богатыри! Ведь вы - русские! - крикнул Суворов.

Гренадеры кинулись в овраг - только из-под ног посыпался песок. Вот они уже внизу, вне турецкого огня. Вот подымаются, бегут вверх с ружьями наперевес.

– Ура! - крикнул первым чей-то голос.

– Ура! - подхватили оба батальона фанагорийцев.

Гренадеры ударили в штыки. Тотчас же за фанагорийцами, так же быстро, но уже в полной безопасности, пересекли овраг шедшие сзади за

ними апшеронцы.

В турецком лагере стоял переполох. Видно было, как по дороге из деревни уносятся верховые, мчатся каруцы, кибитки, арбы, убегают пешие. Этот неожиданный удар ошеломил турок.

Батарея замолчала - она была уже взята русскими. Апшеронцы только взобрались на верх обрыва, когда к их строю подскакал верховой турок. Он держал в руке белый платок.

– Неужели сдаются? Ага, пощады запросили! - обрадовались апшеронцы.

Турок, к удивлению всех, заговорил на русском языке:

– Вы разве русские? Вы переодетые австрийцы. Русские тут не могут быть - они еще в Бырладе! - кричал издалека турок, разглядывая апшеронцев.

– А ты подъезжай поближе, мы те покажем, кто такие! - крикнул из середины каре полковник Апраксин.- Бей его, сучьего сына! - прибавил он, сообразив, что это разведчик под видом парламентера.

Но хитрый наездник уже повернул коня и стрелой помчался назад, к лесу. Несколько пуль полетело ему вдогонку.

– Вот ворюга!

– Откуда он по-русски знает?

– Эх, далеконько стоял! Если б хоть на шагов десяток поближе, я бы его окстил! - говорили в переднем фасе.

А между тем из леса Каята, слева от деревни, уже сыпались тысячи турецких всадников. Они намеревались ударить во фланг русским, переходившим овраг. Сегодня спаги были не одни - каждый всадник вез с собою янычара. Причем янычары были какие-то черные. Они стояли на стременах, ухватившись одной рукой за седло, а другой держали ятаган. У многих из них в зубах блестели кинжалы.

– Глядите, ваше благородие, сегодня не только белые арапы против нас, а и черные,- сказал Воронов молодому подпоручику.- Я этаких за пятнадцать годов, и то первый раз вижу!

Но первый яростный удар турецких спагов и янычар обрушился не на апшеронцев. Левее их из оврага только что поднялись шесть эскадронов бригадира Бурнашева. Синие мундиры карабинеров потонули в разноцветных кафтанах и чалмах налетевших турок.

Карабинеры не выдержали ужасного натиска и сломя голову помчались назад, к оврагу. Турки, ободренные успехом, кинулись с диким воем на пехоту.

Апшеронцы встретили их дружным залпом пушек и ружей. Но турок было слишком много. Еще миг - и огромная волна их все-таки проскочила эту огненную преграду и обрушилась на каре.

Черные африканские янычары уже спрыгнули на землю. Не боясь быть раздавленными лошадьми спагов, они лезли между всадниками, с остервенелым криком бросаясь вместе со спагами на русскую пехоту.

Зыбину, как и всем апшеронцам, было очень неудобно отбиваться одновременно от кавалерии и пехоты. Нужно было смотреть, как бы сверху не ударила острая шашка, а в то же время приходилось беречься и пеших янычар. Около получаса турки ожесточенно лезли на каре. В это время Бурнашев успел перестроить свои эскадроны и смело кинулся во фланг турок. Кроме того, турки попали под перекрестный огонь смоленцев, перешедших овраг левее.

Турки дрогнули и побежали. Теперь спаги удирали одни, бросив африканцев-янычар на произвол судьбы.

Янычары кидались к ним, стараясь вскочить на стремя, но спаги, чтобы облегчить себе отступление, безжалостно рубили своих же товарищей. Да и тех, которым удалось вскочить на стремя, ждала печальная участь: русские карабинеры и венгерские гусары рубили и спагов и янычар.

Смешавшаяся турецкая конница понеслась было к своему лагерю, но оттуда на них лавой вылетели казаки, которые уже хозяйничали в турецком лагере и в деревне. Турки повернули назад, к лесу Каята. Распаленные схваткой, карабинеры и гусары хотели было преследовать врага, но в пороховом дыму показался Суворов.

– Степан Данилович,- крикнул он бригадиру Бур-нашеву,- дайте басурманам золотой мост! Пусть бегут, помилуй бог! У нас и без них еще дела много!

Действительно, хотя здесь, в лагере, турок стояло вдвое больше, чем всего насчитывалось русских, но это была только незначительная, может быть десятая часть того, что ждало впереди.

Горнист заиграл аппель .

.

Карабинеры и гусары возвращались назад.