В Стрельну встречать победителя Варшавы и Праги приехали князь Николай Александрович Зубов (Суворов впервые встречался с Николаем Зубовым как с зятем) и суворовские генералы Арсеньев и Исленьев.

Императрица выслала за фельдмаршалом пышный придворный экипаж "георгиевский": восьмистекольную роскошную карету, запряженную восьмеркой лошадей, и весь конюшенно-придворный штат в ливреях и галунах.

Мороз с каждым днем жал все сильнее и сильнее, и в этот день градусник показывал минус 22 градуса. К тому же дул сильный ветер. Он точно обжигал лицо и руки.

Лейб-форейторы и гайдуки с красными от мороза и ветра лицами, под стать красным обшлагам своих нарядных зеленых кафтанов на лисьем меху, толпились у крыльца, топали, оттирали носы и уши, ждали отъезда.

Фельдмаршал Суворов одевался. Зубов привез ему от Наташи новую ленту для косички и коробку пудры.

Наконец Александр Васильевич был готов.

Суворов вышел к зятю и генералам - выбритый, свежий, пахнувший своим любимым оделаваном, в новеньком фельдмаршальском мундире, шитом золотом, со всеми многочисленными русскими и иностранными орденами, со шляпой в руке, на которой сиял алмазный бант.

– Ну что ж, господа, поедем, - сказал он и так, не надевая шинели, пошел из комнаты.

"Все такой же", - подумал о Суворове Зубов.

Зубов недоумевающе глянул на генералов: в этакий мороз - и без всего, как же это?

Оба генерала шли за Суворовым и не думая одеваться. Арсеньев был в пехотном зеленом, а Исленьев в белом кавалерийском мундире. Глядя на него, делалось как-то еще холоднее.

Зубов с тоской посмотрел на свою теплую соболью шубу, соболью муфту и шапку и вышел. Делать нечего, приходилось ехать в таком же виде, в каком собирался ехать фельдмаршал.

– Да ведь уже четвертый час, темно, кто же нас увидит, - не выдержал, шепнул он Арсеньеву.

Тот лишь пожал плечами и на ходу заранее уже растирал уши.

– Помилуй бог, да я в такой карете отроду не езжал! - весело сказал Суворов, садясь в георгиевский экипаж.

Зубов, которого уже прохватила дрожь, сел рядом с тестем. Хотелось бы хоть прижаться к соседу - ведь этакий холод, - но показать Александру Васильевичу, что боишься холода, нельзя, засмеет: солдат боится мороза!

Против них сидели, нахохлившись, Арсеньев и Исленьев.

"Хоть бы он голову накрыл", - подумал начинавший лысеть Зубов.

Но фельдмаршал сидел, держа голыми руками шляпу на коленях.

От двадцатидвухградусного мороза и ветра их защищали только восемь зеркальных стекол кареты.

Суворов сидел прямой, со своим всегдашним румянцем на щеках, и так покойно, будто в теплой горнице.

…Через полтора часа георгиевский экипаж подъезжал к Зимнему дворцу. Несмотря на холод, в Петербурге на улицах толпился народ - ждали своего прославленного героя. За каретой бежали, кричали:

– Ура! Ура, Суворов!

Этой встрече Суворов был рад. Он опустил одно окно и отвечал на приветствия народа, не обращая внимания на то, что его зять весь дрожит как в лихорадке.

Суворов сначала пошел вместе с зятем на половину Зубовых.

Когда Николай Зубов подымался по маленькой лестнице к себе вслед за тестем, он не чувствовал ни ног, обутых в легкие сапожки, ни рук, ни ушей. Дрожащими от холода губами он шепнул Столыпину, который нес за ними вещи Суворова, и в том числе его шинель:

– Твой молодец всех нас заморозил! Что он - шинели не хотел своей надеть, что ли? - не понимал Зубов.

Столыпин молча пожал плечами: что-либо говорить было нельзя - в двух шагах перед ними шел Суворов.