Кровать как шатер, и куст сирени, и стол тоже, если сидеть под ним на корточках, расшифровывая ряды букв. Смысл, рождающийся при этом, приводит меня в возбуждение. Перед моими глазами встает мир. Вот я сижу, тощая как щепка, и улетаю на воздушном шаре. И встречаю Лилли, зайца по имени Орландо и фею, которая умеет готовить. И для разнообразия разбойника, который очень хочет заполучить сундук с сокровищами. История такая: разбойник, который в то время еще не был разбойником, а был просто хулиганом, хотел найти себе подружку, но так как вид у него был дикий и ужасный, найти никак не мог. Вот разбойник и подумал: может быть, девушка меня оценит, если я задобрю ее хорошенько? Буду баловать украшениями, сластями и прочими приятными вещами? Нужны сокровища, и немедленно. И он решил: надо поездить по разным местам, заезжать на каждый постоялый двор и слушать, что говорят. Всегда можно узнать что-то, что пригодится. И в самом деле: однажды осенним вечером, когда бушевала буря, в глуши, на постоялом дворе «Старый фазан» он подслушал один разговор. Двое парней рассказывали про старую вдову, которая накопила огромное богатство. Живет на краю леса, одна, поблизости только овцы. Черт знает, зачем старушенции этакие деньжищи. Услышано, сделано. Уже на следующий день разбойник разыскал этот дом и, надежно укрывшись в лесу, стал смотреть, что же там творится. Собаки не лают, овцы далеко, пастуха не видно. У старухи есть куры и кошки, она кормит их по утрам и вечерам. Ночью в доме тихо и темно, как в утробе матери. Если ему улыбнется удача, он сможет незаметно подкрасться, пробраться в дом через заднюю дверь и – если поможет луна – поискать сокровище. Месяц в ту ночь светил неярко, и задняя дверь поддалась под его нажимом. Теперь тихо, топ-топ-топ, из прихожей в комнату. Обшарить мебель, поискать под подушками и за обивкой, осторожно. Сундука нет. Под древним диваном только паутина. В стенном шкафу стопкой сложено белье, но деньгами и не пахнет. Разбойник пошел в кухню, в животе у него урчало. Он нашел хлеб, и смалец, и кувшин молока. И вот, когда он угощается всем этим, взгляд его падает на приоткрытую дверь в кладовку. Ну-ка, посмотрим, что там прячет старуха. В кладовой темно, и она так набита добром, что разбойник сразу спотыкается. Ругнувшись, разбойник пытается ухватиться за балку, и на пол с глухим стуком что-то падает. Он в ужасе замирает, но в доме никакого движения. Тогда он начинает искать в темноте на ощупь, ему попадаются лишь горшки и стаканы. Наконец, у самой стены он натыкается на перевернутый кувшин. Поднимает его и нащупывает матерчатый мешочек. А в мешочке – деньги. Святая Мария, нашел! Скорей спрятать мешочек под жилет и бежать. Но тут он локтем задевает какой-то предмет, который с грохотом падает на пол. Поздно. Шаркая ногами, идет старуха: «Кто здесь?». Он смотрит на нее из темноты и не трогается с места. Ну, и остолоп же я, думает он. А старуха не робкого десятка. «Что ты ищешь?» – напустилась на него она. «Мне нужны деньги, матушка, я не знаю, где их взять». «Ага, ах, ты безобразник», – говорит она с сердцем, но без злобы. А в руках уже держит свечку. «Зачем тебе деньги, отвечай?». А он: «Чтобы жениться, матушка. Я так одинок». Это ей понятно. «И у тебя нет никакой профессии, бездельник?». Он сокрушенно качает головой. «Ну-ка, отдавай то, что стащил, и я тебя хорошенько выпорю». Он не хочет, ни за что не хочет отдавать. Но рука сама лезет под жилет и роняет мешочек. «Ты – разбойник, – говорит старуха. – Но я все же хочу отучить тебя от твоего ремесла. Вот возьми…», – она лезет под рубашку и вытаскивает крупную купюру: «Это чтобы ты успокоился, и дал покой другим, негодяй». И добавляет с усмешкой: «Так за зло платят добром. Понял?». Он стоит как каменный, и чувствует такую слабость, словно его высекли. «Благодарить меня будешь потом, – говорит старуха. – А теперь иди». Разбойник что-то пролепетал, неловко поклонился и через заднюю дверь с грохотом выбежал наружу. Луна насмешливо улыбнулась ему и пропала за деревьями. В лесу теряются и следы разбойника. Но поговаривали, что он исправился, нанялся к кузнецу и нашел себе красивую невесту, красавицу из красавиц. Которую баловал, как только мог.

Чтение – это приключение. Я выбираю книгу, решаю что, где, когда и как я буду читать. Она принадлежит мне, я глажу переплет, пробегаю по шершавым или гладким страницам, изучаю иллюстрации. Но внешняя сторона сама по себе не имеет значения, книга – это гораздо больше: чудо превращения, сундук с сокровищами, полный историй, мир, возникающий из букв. В одно мгновение меня завораживает что-то, о чем я не имела никакого понятия, что превосходит все мои представления и фантазии. И получается такой фокус: мне вдруг кажется, что все это про меня. Ага, точно, я же знаю!

Читая, я открываю саму себя. Читая, я открываю другое: давние времена и далекие континенты, мне открываются чужие люди и чужие нравы, животные, сказочные существа, чудовища и небесные создания. Джинны и гномы, громады облаков и пиратские шхуны, ливанские кедры и волшебные лампы, ведьмы на метлах и дряхлые короли. Водовороты и цветочные поцелуи, индейские вожди и говорящие гуси, летучие собаки и девочка со спичками, и тореро со всем антуражем.

Я не могла насытиться. Я пропадала в этом параллельном мире. Едва я брала книгу в руки, обыденность, все, что было вокруг меня, бледнело. Читая, я воспринимала все с особенной силой: ярче были цвета, насыщеннее запахи и вкусы. И этот сердечный трепет, бабочки в животе. Лежа: an enchantment.

Брат что-то бормочет себе под нос, мама зовет, я ничего не слышу, не хочу слышать. Мой шатер-читальня плотный, хоть из пушки стреляй.

Еще до школы я жаждала чтения. Мама достаточно мне читала, теперь я могла сама. На новом языке: немецком. Я учила его с жадностью, по книгам. Перескакивала то, что не могла понять с лета, зачарованная повествованием. Постепенно заполнялись пробелы, мой словарный запас становился все больше и больше. Вскоре я обошла тех своих одноклассников, которые читали меньше и были прочнее привязаны к швейцарскому диалекту. На диалекте я тоже говорила, но по необходимости. Он не проникал в меня. Разговоры с самой собой я вела на литературном немецком, на языке книг.

Это означало отстранение. От дома, где домашним языком по-прежнему оставался венгерский, от окружения, где говорили на диалекте. У моей внутренней жизни был другой выговор. Я его холила и лелеяла как нечто драгоценное, свое. После трех языков, которые я уже освоила, четвертый стал точкой схода и пристанищем. Здесь я хотела обосноваться, здесь я строила себе дом. И он должен был быть крепким.

И неважно, что большинство чувств ускользали в венгерские слова. Что с животными и маленькими детьми я вдруг начинала говорить по-венгерски. Моей нежности так было проще проявляться. Мой слух навсегда сохранил сказочные уменьшительные формы: «Jaj, cicuskám-micuskám, mit csináljak?». Отчаяние бедной девочки по-немецки звучало примерно так: «Ах, киска-мурыска, что мне делать?». Но именно примерно. С эмоциями венгерский язык обходится куда изобретательнее.

Теперь нужна голова. Ребенок-школьник уже не маленький. Из книг он узнает больше, чем ему может предложить повседневность. Он всасывает чужой опыт и делает его своим. Иногда у него кружится голова от этого бега в семимильных сапогах, словно он далеко перегнал самого себя. Мама давно уже не знает, что у ребенка в голове. И ребенок очень горд этим.

В тишине своего шатра он царапает на бумаге строчки. Собственные предложения. «У бабушки острая голова и бородатый подбородок. Она чистит трубы. Я так не хочу. Я и принцессой быть не хочу. Принцессы все несчастные. Я хочу жить на море и смотреть на корабли».