Не только когда я катаюсь на роликах (по кругу, по кругу, по кругу) во мне перекатывается вопрос: кто я? Это как укол. Я кружусь и кружусь. По этой серой площадке для разворота.

Я. Здесь. Сегодня. Сейчас.

А наверху творят погоду. Нет, прогнозы погоды. У господ из метеорологической службы широкий обзор. Обозревают Европу, половину планеты. Я бы тоже так хотела. Так же вольно обращаться с миром.

География для меня только игра. Из одной точки в другую одним прыжком, от Владивостока до Ванкувера рукой подать. Будь я смелее, я хотела бы стать «великой путешественницей». Хотела бы ездить по песчаным, каменистым и ледяным пустыням и морям. Как Тур Хейердал, Генрих Харрер, Роберт Скотт. Чьи книги я проглатывала. Есть во мне эта тяга. Неутолимое стремление в даль. Жажда открытий. Жажда завоеваний. Любопытство.

Честное слово. Такое же честное, как и мой страх.

Но больше всего я люблю путешествовать в моих четырех стенах, ведь так? Укрывшись за жалюзи?

Я. Пылинка. Точка. «Некартографический объект» (как сказал бы профессор Хайм).

Эта моя малость уязвляет меня. Нет никаких сомнений. Я качусь по кругу. И не знаю, для чего это нужно.

Но есть и еще кое-что. Это называется внутренним миром. Я мала, я крупинка на карте мира, но мой внутренний мир велик. Мой собственный континент. Этому я научилась у Достоевского. В головокружениях. И я знаю, что у моей страсти к открытиям границ нет.

О том, что я поменяла курс, я не рассказываю никому. Это секрет, почти такой же, как мои сны, которые я теперь стараюсь тщательно расшифровывать. Вера только смеется над моими снами. Олени пасутся? Башни разваливаются? И что? Путешествия вовнутрь ей не очень нравятся. С Верой я играю в «Монополию», качусь кубиком по миру, а в остальном она предоставляет меня самой себе.

Самый опасный час – час между волком и собакой. Когда сумерки стирают контуры. И когда непонятно, где я начинаюсь и где заканчиваюсь. Скорей домой, к книге. Но этот побег обманчив. Мне нужно справиться с собой. С собой. В сумерках. С этой дурацкой болью, когда что-то рвется в груди.

Вот почему я все еще сижу на качелях. Или накручиваю круги. Последняя из всех, одна. Как будто отставание дает преимущество.

Меня уже зовут.

Я остаюсь.

Остаюсь. Наступает ночь.

Ну, и не говори, что это не было больно.

Я и не говорю. Ужас был холодным.

Все вопрос, вопрос, вопрос, до них ребенок не дорос.

А не спрашивать разве лучше?

Лучше? У тебя же нет выбора.

Это говорит пес или волк?

Давай, следующий вопрос.

Значит, ни тот, ни другой.

Однажды, несколько десятилетий спустя я стояла в Хора и смотрела вниз на утихающее море. Вечерело. Монастырь успокоился, туристы отправились восвояси. Над переулком катился шар. Детские крики и тишина. В ней было что-то солёное.

От солнца остался только красноватый отблеск. Который медленно перетекал в фиолетовый. С приближением «волка» фиолетовый чернел. Все черное: небо, вода. Кроме звезд.

Я думала, что не выдержу такой красоты. Одна. Снова я была маленькой, как точка, и вместе с тем едина с ночью. В надежных руках. Кто бы объяснил. Андромеда, Кассиопея. И как я плакала.