Не ухватишь: вот он здесь и вот его нет, и все же оставляет следы, если хочет. Ветер, ветер, небесное ненебесное дитя. Горный ветер, равнинный ветер, ветер с моря, высотный ветер, косой ветер, вихрь, шторм, норд, зюйд, ост, вест, бриз, ветерок, самум, фён, сирокко, трамонтана, маэстрале, бора, мистраль. И не говорите мне, что ветра взаимозаменяемы, что ветер, который сегодня дует в Триесте, завтра будет дуть в Берлине. И потому не стоит, якобы, путешествовать. Ветра – это существа, у них свои сферы, имена и принцип действия. И я, будучи ветропроницаема, в своем открытом всем ветрам существовании должна принять всякий ветер и не дать себя сдуть.
Чем больше передвижений, тем чаще встречаешься с ветром. И при каждой встрече я убеждаюсь, что покой – это редкое состояние.
Ветр, Wind, vent, szél, по сути он должен быть односложным, ветер, как снег, не как облако, которое может принимать форму: хлопьев, крыльев, рыб, драконов, ушей, ворот, хобота, кораблей, амфор, лошадей, парусов, сверл, быть стального цвета, белого, свинцового, бежевого, грязно-желтого, кремового. У ветра нет цвета, но зато он звучит: поет, свистит, стонет и неистовствует.
Бора в Триесте – далекий потомок бога северного ветра Борея – ревела как дикий зверь. Скатывалась с Карстового плато вниз в море, захватывая с собой все, что попадалось на пути. Я научилась ее бояться, еще маленькой. Когда она билась о стены дома, поднимала волны море, превращала дождь в лед, так что людям приходилось ползти на четвереньках. На угловых домах были натянуты канаты, чтобы держаться. Летали шапки, зонты и шарфы, пальто надувались как шары. Праздник для карикатуристов, если бы только при этом не погибали люди. Прохожие, полицейские, рыбаки. Статистика отмечает скорость бора от 130 до 180 километров в час, яростнее всего ветер бушевал в зимние месяцы. И холодно, холодно, для ребенка это означало домашний арест.
И все же были дни умеренной бора, не такие опасные, когда мама упаковывала меня в цигейку и брала с собой. Я смотрела на свинцово-серое пенистое море, чувствовала стихийную мощь ветра, боролась со страхом и сопротивлением. Триест превращался в «тогу вабогу», во что-то разнузданное, которое громко ударяло мне в уши. Столица бора скрежетала зубами от ярости.
При медлительном южном ветре, сирокко, разливалась свинцовая усталость и дурное настроение. Ветер приходил порывами, с моря, которое было укутано в дымку. Лихорадочные волны тепла, теплая воздушная подушка, от которых тупеешь. Пинии, тамариски и олеандр недовольно дрожали. В такие дни я предпочитала ловить солнечных зайчиков в комнате для сиесты, а не сидеть на скалах у моря. Хоть вода и обещала прохладу.
И не говорите мне, что все ветра одинаковы.
В лагуне Градо дула трамонтана. Трава и кусты на крошечных островах выгибались под ветром. Свежо, пенистые кроны блестят в вечернем свете, небо как живые картинки. Паллакш, паллакш, вырывается у меня. Справа остров Медеи Пазолини, камышовая хижина, без Марии Каллас. Джузеппе Дзигайна рядом со мной говорит, что в лагуне приветствуют друг друга просто поднимая руку, словно взмахивая крылом. Потом наш корабль пристает к небольшому молу острова Анфора. Ветер налетает холодными шквалистыми порывами, тянет, тормошит, рвет. Читает слепые письмена моря. Облака плывут. Натянуть капюшон и по молу, через траву по колено. Мне приходится наклоняться, чтобы противостоять порывам ветра. Серый ил лагуны, из которого торчат куски дерева. За ними сине-зеленая мелкая вода. Пахнет водорослями и йодом. Я вдыхаю этот запах, пронизывающий ветер. Он проникает мне в легкие. Он оглушает меня. И дальше. В моей памяти проплывают мозаичные рыбки Аквилеи. Такая радостная стайка. Надо мной несутся торопливые облака. Они рассказывают о шторме в открытом море. Здесь, в лагуне, нет таких высоких пенных брызг, хотя ветер сильнее. Он бьет мне в лицо. Еще не дойдя до конца дамбы, разворачиваюсь, лицо мокрое и соленое. Сквозь слезы смотрю на круглые ковры морской травы в лимане. Солнце садится.
В рыбном ресторанчике тихо, безветренно, дымится в тарелках ризотто с моллюсками. И мясо только что выловленного морского леща белое и сочное. Съедаю кусочек моря, а снаружи тем временем наступает ночь.
Жить на ветру – трудное дело, уверен Бьяджо Марин. На градском: «Vive nel vento / xe difssile modo…». А кто говорит о том, чтобы жить постоянно? Разве мы не передвигаемся вечно, как ветер? То ли я гоняюсь за ветром, то ли он за мной, что же. О том, чтобы поймать, речи нет. Все сачки, все арканы напрасны. Да, говорю я ребенку, вот тебе роза ветров. Она укажет. Удивляйся и доверяй.