Глава 1, в которой я абсолютно уверена

— Ты уверена?

— Абсолютно! Понимаешь, это было как щелчок: раз — и загорелась иллюминация.

— Ну…

— Ничего не «ну-у-у». Вот. — Я положила на стол визитную карточку и пододвинула ее подруге. — Убедись сама.

— Струнный квартет «Экипаж», — прочитала Эдит и хмыкнула, пожав плечами. — Что тут особенного? Наверняка просто новая клиентура твоего Мишеля.

— Во-первых, мой Мишель в жизни не имел ничего общего с богемой. Ты прекрасно знаешь, что он занимается исключительно исками промышленных корпораций. Во-вторых, он терпеть не может классическую музыку, ведь не даром в оперу я всегда хожу только с тобой. В-третьих, дорогая, лучше взгляни, что и как написано на обороте.

Эдит перевернула визитку, и то обстоятельство, что она округлила глаза, весьма порадовало жену специалиста по корпоративным искам.

— Имя «Мадлен» и телефонный номер. Написано от руки. Карандашом, — сухо констатировала Эдит, как если бы диктовала полицейский протокол, и добавила уже со старательным сочувствием в голосе: — Может быть, ты все-таки торопишься с выводами, подруга?

— Здрасьте, приехали! А кто учил меня, что телефоны любовниц мужчины всегда записывают как бы небрежно и без фамилии?

— Я имела в виду записную книжку, а это — всего лишь какая-то визитка. Мало ли что кто-то нацарапал карандашом на обороте?

— Ой, пожалуйста! Не заступайся за Мишеля, ты же сама убедила меня порыться в его карманах, в записной книжке…

— А что мне оставалось делать? — обиженно перебила Эдит. — Забыла, в каком состоянии ты была тогда? Разве я могла спокойно смотреть на твои муки? Естественно, я и посоветовала убедиться сначала и уж потом предъявлять Мишелю ультиматум.

— Да не собираюсь я предъявлять ему какие-то там ультиматумы! Я люблю Мишеля!

— Тогда терпи…

— Еще чего!

— Значит, разведись…

— Ага, чтобы одной поднимать сына, пахать день и ночь, как ты, и не знать, куда деть себя в выходные?

— По выходным я вожу экскурсии!

— Вот именно. Работаешь. А я не намерена. Кажется, даже в Библии нигде не сказано, что женщина должна «зарабатывать хлеб свой в поте лица своего»?

— Богословский диспут? А как насчет «рожать в муках»?

— Я как раз предполагаю сделать это месяцев через шесть.

— Что? — Эдит близоруко сощурила глаза.

— То. Родить. У меня срок двенадцать недель.

— А… А Мишель знает?

— Нет. — Я встала и прошлась по кухне. — Хочешь еще кофе?

— Хочу, — не сразу ответила Эдит. — Жалеешь, что сказала?

— Может быть.

— То есть ты сама еще не решила окончательно?

— Дело не во мне, Эдит. А в моем организме. Я не знаю, чего ждать от него в этот раз. Как-никак мне уже почти сорок.

— И после двух выкидышей подряд ты продолжаешь экспериментировать? Мишель едва справился с теми потрясениями. Он так переживал!

— Мишель? — вспылила я. — Тебя тронули переживания моего мужа? А то, как через это прошла я? Что пережила я?

— Милая моя! Ты — героиня! Ты — фантастическая женщина! — Эдит порывисто вскочила и прижала меня к себе.

Это было так неожиданно — обычно Эдит не выносит никаких объятий и сантиментов, — что я, неловко дернув локтем, опрокинула на нее кофейную чашку.

— Ох, извини, Эдит! Я тебя не обожгла? Кажется, испортила твою любимую блузку…

— Пустяки. — Она принялась изучать рукав. — Подумаешь, капля!

— Если это капля, то я — турецкий султан. — Пятно размером и очертаниями напоминало грушу.

Коричневую грушу на бежеватом поле… Эдит любит природные светлые тона и классические фасоны. Да и вообще, во вкусе ей не откажешь. Даже в студенческие годы, когда мы все одевались с нарочитой небрежностью и преимущественно в черное как люди искусства — мы ведь учились искусствоведению в Сорбонне, — Эдит в своих пастельных нарядах классического кроя казалась последним персонажем Прекрасной эпохи. Эдакая безмятежная наследница миллионов, только что сошедшая с борта белоснежной яхты, дабы скуки ради прогуляться по парижским салонам, развлечь себя новыми безделушками от Картье, шляпкой от Коко Шанель, да еще парой полотен Пикассо или Матисса и тут же забыть о них…

Правда, в отличие от гардероба представительницы Белль-эпохи, туалеты Эдит всегда можно было пересчитать по пальцам одной руки. Например, эту пострадавшую блузку она носит последние года три, а то и все пять, если мне не изменяет память. Лично я не способна на такое. После первой же стирки даже в самой бережной стиральной машине вещи годятся, на мой взгляд, разве что для благотворительного базара. Но только мои вещи, а не вещи Эдит. Хотя она по-прежнему одевается в самых дешевых магазинах. Нарядись в это я, меня бы приняли за нищенку, а на Эдит любая тряпка выглядит «от кутюр»…

— Лучше замыть сразу, — виновато предложила я. — Снимай. Это же кофе.

— Да ну, — заупрямилась Эдит. — Старая блузка. — Она промокнула пятно салфеткой. — Что с ней возиться? Высохнет. Да и под жакетом не будет видно.

Тем не менее я настояла. Увела ее в ванную и в качестве компромисса — снять блузку Эдит категорически отказалась — начала замывать пятно под краном.

— Слушай, — спросила она, — а ты уже звонила по этому телефону?

— Нет. О чем мне говорить с этой Мадлен?

— Так, может, никакой Мадлен и не существует? Мало ли что это за номер?

Я вздохнула. Рукав ее блузки от моих стараний сделался мокрым до локтя.

— Нет, правда, — не унималась Эдит. — Мало ли откуда взялась эта карточка?

— Перестань. Слышала уже: «мало ли кто, мало ли что», — передразнила я. — У такого аккуратиста, как мой Мишель, ничего случайного в бумагах быть не может. Это побриться он может забыть. А что касается бумаг — то будь спокойна! У него в книжке даже твой телефон значится именно под твоей фамилией.

— Но ведь ты же не думаешь, что я его лю…

— Да ладно, подруга, — улыбнулась я. — Не принимай на свой счет. Я просто так сказала, для примера. И все визитные карточки клиентов у него аккуратненько разложены в визитнице. А эта была втиснута в бумажник под пластиковые кредитки.

— Ну, ты просто комиссар Мегре!

— Лучше скажи: престарелая миссис Марпл. Ладно. — Я вгляделась в мокрый рукав. — Вроде пятно сошло. Подсуши полотенцем. — Я протянула ей указанный предмет. — Ну и что мне теперь делать?

— В смысле? — Эдит небрежно промокнула рукав, и мы вернулись в кухню. — Разводиться ты не хочешь, значит, как ни крути, остается терпеть!

— Да не собираюсь я терпеть! Сколько можно говорить об одном и том же?

— Так чего же ты хочешь?

— Избавиться. — Я постучала ногтем по карточке струнного «Экипажа». — Избавиться от этой Мадлен.

— Но, может быть, ее нет!

— Пожалуйста, Эдит, довольно. Прямо как заезженная пластинка. Одно и то же, одно и то же… Я всегда стараюсь помочь тебе. Когда ты вояжируешь с экспозицией Лувра, твой сын перебирается к нам. А сейчас мне нужна помощь. Понимаешь, мне! — Я ткнула пальцем в грудь и чуть не сломала ноготь. — И прошу тебя помочь! Кого мне просить еще?

— Помочь?.. Как?.. Поговорить с Мишелем? Пристыдить? Заставить взяться за ум?

— Ну, и это тоже. Если бы ты не поговорила с ним тогда, четыре года назад, я не знаю, чем кончилась бы та эпопея.

— Да ладно, Полин, не преувеличивай мои заслуги… — Эдит уставилась на мокрый рукав и принялась разглаживать его ладонью.

— Не скромничай. На твоем месте я бы давно открыла частную практику по делам семьи. Ты — великий психоаналитик. Но дело не только в этом. Я тебя прошу: позвони!

— Мадлен? — Эдит продолжала тщательно гладить рукав.

— Не президенту же?

— И что я скажу ей? — Она не отрывалась от своего занятия. По-моему, демонстративно, чтобы я чувствовала свою вину за облитую так некстати блузку. В жизни не поверю, чтобы ее столь категорично не интересовала моя потенциальная соперница.

— Например… — начала я. Эдит не повела и бровью. Я кашлянула и допила из своей чашки холодный остаток кофе.

Показное безразличие действовало на нервы, но помочь мне в таком деликатном деле, кроме нее, не мог никто. Только ей известны эскапады Мишеля, для остальных же он — идеальный супруг, образец для подражания. И мне совсем не нужно, чтобы наша семья становилась объектом сплетен, а в молчании Эдит я уверена, как в своем собственном.

— Например, ты проводишь социологический опрос, или… Вот, Эдит, я придумала! Ты — представитель телефонной компании, у компании — юбилей и какой-то там конкурс номеров. И номер Мадлен выиграл первый приз. Теперь твоя задача — вручить ей билет на Канары, где ее ждут оплаченные фирмой на месяц вперед апартаменты.

— Полин… — Эдит откинулась в кресле и недоверчиво снизу вверх смотрела на меня. Мокрый рукав был тут же забыт начисто! В глазах светился неподдельный интерес! — Ты готова к таким расходам?

— Вполне. Сейчас не сезон, и к тому же вовсе не обязательно заказывать билет VIP-класса и пятизвездочный отель. Главное, выясни ее адрес и посмотри, что эта Мадлен представляет собой. К чему мне быть готовой, когда через месяц она вернется в Париж?

Эдит усмехнулась и презрительно скривила губы.

— Да Мишель забудет ее через месяц…

— Надеюсь.

— …и заведет себе другую.

— Насчет другой, это мы… — Я погладила себя по еще совсем незаметному животу. — Это мы еще посмотрим. — И решительно протянула подруге телефонную трубку. — Звони!

— Кстати, а как отнесется к появлению малыша твой сын?

— Селестен давно просил братика или сестричку.

— И мой Бернар тоже просил. Но сейчас-то им по пятнадцать!

— И очень хорошо. Селестен скоро сделается совсем взрослым, а у меня будет крошка Жюльет.

— Ты уже знаешь, что девочка? Разве ультразвук показывает на таком маленьком сроке?

— Девочка, девочка. — Я нетерпеливо потрясла трубкой. — Давай, Эдит, звони, пожалуйста, «девочке» Мишеля.

Моя подруга достаточно убедительно представилась сотрудником телефонной компании, проглотив, однако, свое имя, заговорила о конкурсе номеров, выигрыше и попросила разрешения у «победительницы» встретиться с ней, чтобы занести в анкету ее точные паспортные данные, с виноватой улыбочкой ссылаясь при этом на требования бухгалтерии, связанные с нашей французской повышенной любовью к бюрократии.

Вероятно, ее собеседница на том конце провода тоже ответила шуткой, потому что Эдит уже открыто рассмеялась, а потом переспросила фамилию Мадлен. Та же, в свою очередь, видимо, переспросила, как зовут «представителя телефонной компании», потому что Эдит назвала не только свою нынешнюю, но и девичью фамилию. Затем разговор почему-то повелся о каком-то папаше Тото, его собаке, собеседницы еще поспорили, была ли она спаниелем или фокстерьером, перешли на «ты»… И беседа потекла уж совсем в невероятном направлении: о цвете кафельной плитки, которую некая тетушка Ирен использовала в качестве подставки под горячее…

Я сидела как на иголках, а Эдит болтала и болтала про каких-то неведомых мне людей, причем с явным удовольствием и воодушевлением! Как если бы меня здесь не было вовсе! Как если бы закадычной подругой Эдит была эта самая Мадлен, а не я, с таким трудом уломавшая ее на этот звонок!

— С ума сойти! — Эдит наконец-то повесила трубку, назначив Мадлен встречу через час.

— Вот именно, — сказала я. — Что это все значит?

— Да я знаю Мадо с песочницы! Вот уж не предполагала, что Мишель положит глаз на нее!

— На песочницу?

Эдит беззлобно фыркнула.

— На эту дурищу Мадо! Не дуйся, Полин.

— Я не сомневаюсь в том, что она дурища. Лично я ни под каким бы предлогом не назвала свою фамилию и адрес неизвестному человеку, который позвонил мне по телефону.

— А по-моему, дорогая, — хитро ухмыльнулась Эдит и стала похожа на лису, — это твоя идея: узнать адрес таким способом.

— И где же она живет?

— Пока не знаю.

— Рассказывай! Я хорошо слышала, как ты пообещала ей быть там через час.

— Полин, я действительно не знаю, где она живет в настоящее время. Это детьми мы жили по соседству.

Я с подозрением смотрела на Эдит. Лису она напоминала все больше и больше.

— А встречаемся мы в кафе. — Она с улыбкой развела руками. С тем же выражением лиса виляет хвостом.

— В каком кафе?

— В «Ришаре».

— Это не кафе, а кафетерий…

— Какая разница?

— …на площади Виктора Гюго.

— Совершенно верно, мадам, площадь Виктора Гюго — излюбленное место знаменитой Коко Шанель, — с интонацией экскурсовода заговорила лиса. — Образ круглой площади нашел отражение в стилистическом решении…

— …Дизайна незабываемой песочницы дурищи Мадо, — добавила я, копируя ее тон. — Над проектом мемориальной доски уже трудятся энтузиасты из мастерских Лувра.

Эдит захохотала. Гораздо громче, чем того требовали обстоятельства.

— Не вижу ничего смешного, — сказала я.

— Не злись, — попросила Эдит.

Я обиженно кашлянула, побарабанив ногтями по визитке.

— Полин, неужели ты не понимаешь, какая удача, что я знакома с ней?

— По-твоему, я должна радоваться, что любовница моего мужа — твоя подружка? Ах, какая высокая честь!

— Спишем ревность на твое «интересное» положение. — Эдит миролюбиво погладила мою руку. — Слушай, может быть, встретимся втроем? Все вместе? Расскажем ей, что ты жена Мишеля. Мадо, насколько я ее помню, всегда была очень совестливая, она не станет…

— Станет! — перебила я. — Еще как станет!

— Не думаю.

— А я думаю! Я знаю! Привести пример?

— Ладно. — Эдит потрогала рукав блузки.

— Подсох? — спросила я.

— Сойдет. — Она сняла свой жакет со спинки стула и, смахнув с лацкана невидимую пылинку, облачилась в него. — Просто, знаешь, можно было бы обойтись без такого дорогостоящего способа избавления от нее… Месяц на Канарах!

В ее голосе прозвучала такая искренняя мечта поваляться под пальмами и поплавать в океане, что я чуть было не предложила ей то же самое в качестве гонорара за услугу. Но вовремя одернула себя: я бы смертельно обидела ее. Эдит, что называется, бедная, но гордая. И это правда. Как и то, что такой имидж идет ей, и ради дружбы с этим приходится мириться, как и с некоторыми другими ее, скажем так, особенностями. Наверняка и во мне Эдит нравится далеко не все. Но у нас есть одна очень важная черта: мы обе никогда не звоним с колокольни обо всем, что знаем.

Естественно, к информации, которую «представит» Эдит после общения с подругой детства, мне тоже следует отнестись с определенной поправочкой на эту нашу особенность, но не встречаться же мне с любовницей мужа самой? Тем более, когда в моем капризном организме идет активная работа. Вдруг в самый неподходящий момент возьмут и взыграют гормоны, и я ляпну этой Мадлен что-нибудь не то? А Эдит — не только моя подруга, но и, можно сказать, друг семьи…

Будем надеяться, что, пребывая в этом своем качестве, она не сболтнет лишнего подруге детства. Нет, Эдит не должна. И, в общем-то, она права насчет того, что повезло в том, что они знакомы. Кто знает, как отреагировала бы на подобный звонок из «телефонной компании» рассудительная женщина? Например, такая, как я или Эдит? Поверила бы или послала подальше? Дура не дура эта Мадлен, но, во всяком случае, свидание в кафетерии.

Интересно, Эдит уже на месте? Я взглянула на часы. Нет, вряд ли, в полдень в городе сплошные пробки. Или все-таки она пригласила ее к себе? Как-никак они знакомы. И это преимущество — преимущество на первый взгляд — может как раз обернуться не в мою пользу…

Прекратите, мадам Сарди, строго приказала я себе, в вашем положении волноваться вредно. Оглянитесь вокруг! У вас сегодня исключительно удачный день: мясник выполнил ваш эксклюзивный заказ, врач подтвердил беременность, и по первому вашему зову, бросив все дела, примчалась подруга. Так же, что далеко немаловажно при беременности, у вас по-прежнему нет токсикоза.

Чистая правда, я согласно кивнула внутреннему голосу. Вместо токсикоза у меня зверский аппетит. Но, сколько бы я ни ела, фигура не страдает. Мой организм не задерживает в себе ничего лишнего. По части гастрономии — это несомненный плюс, а вот по части гинекологии — полный ужас. После рождения Селестена — за почти пятнадцать лет — было не два выкидыша, как думает Эдит, а гораздо больше. Нет уж, на этот раз я не позволю организму вышвырнуть мою Жюльет! В ближайшие же дни лягу в клинику на сохранение, а подругу и ее сына поселю у нас. Живет же Бернар в нашем доме, когда она возит по свету картины Лувра, и ничего — дружит с Селестеном. Вот пусть теперь Эдит понянчится с двумя мальчишками и Мишелем.

Как это будет выглядеть со стороны? Да плевать мне на мнение соседей по этому поводу! Эдит не какая-то там дура Мадлен, которая верит в добрых дядюшек из телефонных компаний. Во всяком случае, она — моя подруга. И вообще, что это вы опять разошлись, мадам Сарди? Вам необходимо сохранять спокойствие. Какое вы имеете право волновать еще не родившуюся Жюльет?..

Ну-ка, быстренько возьмите себя в руки, займитесь делом, включите музыку. Вам сегодня предстоит сообщить Мишелю не только о беременности, но и о решении провести в клинике ближайшие шесть месяцев. А с Мадлен после визита к ней Эдит, можно считать, что покончено. Пусть загорает на Канарах, а за Мишелем тем временем присмотрит Эдит. Она не какая-то…

Все, все, мадам Сарди, вы опять пошли по кругу. Включайте магнитофон!

— Трам, там, там!.. — куртуазно и торжественно запели валторны, заполняя всю кухню изысканным восторгом. Миль пардон за невольную рифму.

Я люблю готовить под музыку Генделя. Я вообще люблю готовить. Мишель немного посмеивается над тем, что я выписываю журнал «Кузин актюель» и читаю его как роман. На самом деле он гордится моими кулинарными пристрастиями, дарит мне маленькие блокнотики для рецептов и всякие кухонные принадлежности. Они такие симпатяги! Все эти наивные ложечки, щипчики, весы, мерные стаканчики, венички, терки, ступки я люблю гораздо больше, чем ювелирные украшения и безделушки для будуара.

Под «Музыку на воде» я извлекла зайца из холодильника. Королевская музыка предполагает и королевское угощение. Ну, не оленина, но ведь, кажется, короли иногда охотились и на зайцев? Маэстро Гендель обидеться не должен. Все-таки я готовлю дичь, а не какую-то дрянь на скорую руку.

Вообще-то не следовало класть в холодильник свежатину, но мне уж очень не хотелось, чтобы зайца увидела Эдит. Ей совершенно не обязательно знать, чем я собираюсь ужинать с Мишелем при свечах. Так что в данных обстоятельствах заяц выступает достаточно интимным предметом.

Да и вообще, заяц — это находка для гурмана. Из одного экземпляра можно сделать два вкусных блюда — жареного зайца, так называемое «седло», и паштет. Тушку нужно разделить на две части, кстати, если кому-то интересно, линия деления должна проходить по последнему поясничному позвонку. Задние ножки и спинка — для жарки, а остальное — на паштет…

 

Глава 2, в которой Эдит беседует с Мадлен

— Нет, ну это просто чудо! Ах, ты такая роскошная дама, Эдит! Просто не верится! Ах, месяц на Карибах! — Мадлен то всплескивала руками, то хлопала в ладоши, то, приоткрыв рот и покачивая головой, рассматривала Эдит круглыми выпуклыми глазками с белесыми ресницами.

Что, косметику перестали продавать? Эдит испытывала раздражение. Нет, это какая-то ошибка, недоразумение, больное воображение Полин. Надо так и сказать ей: эта кургузая, бесцветная, плоскогрудая особа с жидкими волосами цвета лукового супа на концах и темными у корней никак не может быть любовницей Мишеля!

— Боже мой! Ну кто бы мог подумать, Диди, что пройдет… Ой, а сколько мы не виделись? Да лет тридцать, наверное! Тридцать один? Тридцать два! Ах! Бог мой! Что мы встретимся, да еще встретимся при таких волшебных обстоятельствах!

Мелкие глазки и крупные пальцы подруги детства сосредоточились теперь на ярком рекламном буклете турфирмы. По дороге Эдит заскочила в первую попавшуюся и взяла проспект про отдых на Канарах.

— Это просто невероятно! Ты работаешь в телефонной компании! Потрясающе! Ведь прийти с этим известием ко мне мог кто угодно из вашей фирмы, а пришла ты! Это такой день для меня! У вас большая компания? А как ты устроилась туда? Ты давно там работаешь? Ты умеешь чинить телефон?..

Эдит кивала с улыбкой и пожимала плечами, а на самом деле ее уже подташнивало: и от идиотской болтовни Мадлен, и оттого, что она впуталась в эту историю.

— Да что все обо мне да обо мне? Ты-то как, Мадо? Выглядишь прекрасно!

— Ах, что ты, Диди! — Польщенная замухрышка кокетливо взъерошила свои волосенки. — Я сегодня совсем не в форме.

— Чем ты занимаешься?

— Я… Ну, как бы это сказать… Искусством.

— Искусством?

— Ой, Диди, только, пожалуйста, не подумай, что я как-то хочу возвыситься, подчеркнуть свое превосходство! Нет! У тебя замечательная профессия! Телефон! Это так нужно людям! В наше время, когда мы все разобщены, только телефонная связь приходит на помощь. Только телефон способен разбить звенящую пустоту одиночества! Ты даже не понимаешь, что это было для меня, когда из трубки донесся твой голос! Боже, я сразу поняла, что это ты! Я столько раз думала о тебе! С тобой связано самое прекрасное, что было в моей жизни! Золотая пора детства…

Перебить Мадлен не было никакой возможности. Эдит мужественно держала на губах улыбку, заставляя себя изображать радость встречи.

— А помнишь, Диди, как мы обменялись куклами и назвали их в честь друг друга? Да? Помнишь? Ты сохранила свою Мадо? А моя Диди со мной все эти годы! Да-да, с черными локонами, точно такими же, какие были у тебя! А у твоей Мадо были…

— Косички! — Эдит вдруг очень отчетливо вспомнила ту куклу. «Бабушкину» куклу, потому что она «жила» у бабушки. Кукла так и осталась там навсегда. Господи, как же давно все это было!

— А потом ты вдруг пропала, — сказала Мадлен. Ее голос прозвучал как бы из другого измерения. — Я зашла за тобой, чтобы идти гулять… Ну, помнишь, мы всегда гуляли вдвоем с нашими куклами? А твоя бабушка сказала, что ты уехала. Я спросила, когда ты вернешься, а она вздохнула и ответила, что не знает. Мне трудно было в это поверить — взрослые всегда знают все! И в течение какого-то времени заходила за тобой, пока моя мама не запретила мне беспокоить соседку… И я стала ждать тебя. Я не могла поверить, что ты меня бросила! Правда! У меня никогда больше не было подруги… — Маленькие глазки сделались влажными. — Иногда мне даже казалось, что ты умерла.

Эдит чуть было ни погладила Мадо по руке, но передумала. Стоп, а Мадлен в своем уме? Глупо почти сорокалетней женщине оплакивать разлуку детства. Может быть, Мишель, как юрист, помогает кому-то оформить опеку над Мадо? Понятно, что он специалист по корпоративным искам, но ведь помог же он в свое время ей, Эдит, восстановить права наследства на бабушкину квартиру.

— Успокойся, успокойся, Мадо. Все хорошо, — мягко сказала она и все-таки погладила руку Мадлен.

— Теперь — да! — Маленькие глазки вспыхнули. — Теперь ты опять со мной! — Мадлен внезапно поцеловала руку подруги детства. — Ах, это знак! Это символ свыше, что теперь моя жизнь кардинально изменится!

— Конечно, Мадо! Теперь все будет хорошо!..

Отправят тебя в клинику, и будешь там счастливо играть в куклы, подумала Эдит. Как бы мне только поскорее с тобой, дорогая, распрощаться и порадовать Полин. Ха! Разлучница из дурдома!

— Диди, а что тогда случилось с тобой? Почему ты пропала? Ты можешь рассказать мне?

— Конечно, дорогая! Просто мои родители развелись, и мама забрала меня к себе. Они до этого все время ссорились, поэтому я сначала жила с папиной мамой. — Эдит старалась строить фразы как можно проще, как если бы говорила с ребенком. — А когда мои папа и мама в конце концов разошлись, мама запретила и папе, и бабушке меня видеть.

— Это ужасно!

— Наверное, Мадо. Но это было слишком давно. Давай лучше поговорим о твоей поездке на Канары. — Если она вообще состоится, засомневалась Эдит. Вдруг бедняжку уже завтра отправят в клинику? — Ты была на Канарах?

— Была. И не раз. Наш квартет периодически получает ангажемент от разных туристических кампаний. Нет, Диди, ты не удивляйся, не смотри на меня так. Когда большой лайнер идет в круиз, то всегда нанимают музыкантов. Какую-нибудь рок-группешку для танцевальных вечеров, а для культурной публики — приличный классический ансамбль. У нас даже название соответствующее: «Экипаж», струнный квартет «Экипаж»…

— Так ты играешь на скрипке?

— Нет, Диди! Что ты! Какая скрипка? Виолончель. Только виолончель. В скрипке нет той затаенной глубины и того особого чувственного достоинства, присущего этой королеве музыкальных инструментов. Извини, я не знаю, поймешь ли ты меня… Ты человек из другого мира. Нет! Я вовсе не хочу тебя принизить! У тебя достойная специальность. Телефон очень важен в нашей жизни. Но виолончель требует особой душевной организации, таких, как бы сказать, душевных струн!..

— Конечно, Мадо, я все понимаю.

— Нет, ты не понимаешь! Это в состоянии понять лишь немногие. Далеко не все из моих коллег способны разделить такое мнение. Для некоторых из них музыка — лишь ремесло, лишь средство заработать на хлеб. Но это музыка! Это высшее! Это самое высокое, что только способно возникнуть от прикосновения рук человека! Она невидима, не то что картина или статуя. Но она есть. Она живет! Во вселенной! Во мне!

— Да, Мадо, конечно, Мадо…

— Нет, прости! Ах! Ты понимаешь… Должна понять. Ты — моя подруга! И всегда была рядом со мной так же невидимо, как музыка! И вдруг — сразу все! И мужчина моей жизни! И ты! О, как я счастлива! Наконец-то я не одинока!

— Э-э-э… Мужчина? — не сразу смогла произнести Эдит.

— Да, моя дорогая! Да, моя единственная подруга! Я встретила его! И ко мне вернулась ты! Я счастлива!

— Подожди, подожди, Мадо. Я, конечно, человек из бренного мира, все правильно, все так. Поэтому, пожалуйста, объясни мне, что это за мужчина? Кто он? Я хочу порадоваться вместе с тобой.

— Мишель… Слушай, Диди, а ты можешь договориться у себя на фирме, чтобы мой приз, ну, эту поездку, — Мадлен неожиданно деловито постучала пальцем по рекламной брошюре, — чтобы мне выдали деньгами? А? Диди, я сейчас не могу никуда уезжать, мы только-только обрели друг друга с Мишелем. Ты мне поможешь? Ну, ты же моя единственная настоящая подруга?

— Да… Но… Нет! Видишь ли, если я всего лишь проговорюсь о том, что ты моя знакомая, то тебя лишат приза! По условиям конкурса в нем не должны участвовать ни сотрудники, ни их родственники и знакомые. — Эдит виновато развела руками. — Но твой… э-э… — последняя надежда на то, что это все же другой Мишель, все еще теплилась, — друг может присоединиться к тебе за свой счет.

— Не может, Диди. — Мадлен выглядела сейчас вполне вменяемой, но очень грустной. — Не может. Он пока еще женат.

Эдит смогла только вздохнуть. Сочувственно вздохнуть.

— Он так несчастен в своем браке! У него такая ужасная жена! Чуть что — устраивает истерики!

Мама дорогая, подумала Эдит, Полин — истерики? Быть того не может! Все-таки это другой Мишель.

— Деспотичная! Самовлюбленная! Она не способна оценить его тонкую натуру! Кто сказал, что под застегнутым на все пуговицы жилетом юриста не может биться нежное, хрупкое, тонко чувствующее сердце?!

— Так он — юрист?

— Да! И весьма известный специалист по корпоративным искам! Доктор права Мишель Сарди! Тебе ничего не говорит это имя? Нет? Конечно, телефонная компания… — Мадлен махнула рукой. — И ты тоже мне не веришь, что я могла влюбиться в человека из мира юриспруденции.

— А кто не верит еще?

— Все! — с вызовом изрекла Мадлен. — Все считают, что мне интересны только его банковские счета!

— А кто именно? — Эдит похолодела: история грозила вырваться наружу!

— Все бы так посчитали, если бы я только рассказала о нас с Мишелем! Но я не такая! Личным я не делюсь ни с кем… — Мадлен кашлянула, как бы прочищая горло, и доверительно сообщила, опустив глаза: — Кроме Диди.

— То есть меня? Мне ты рассказала первой?

— Не тебе! Диди!

— К…кукле?

— Да! Ты меня бросила. А она заменила мне тебя.

— Слушай, Мадо. — Эдит посчитала самым разумным не размышлять пока над тем, сошла ли с ума Мадлен или нет. А просто сменить тему. — Скажи, каков он, твой Мишель? Красивый?

— Как тебе сказать? Не так чтобы идеально в моем вкусе. Я, признаться, люблю жгучих брюнетов. И с усами. А у него усов нет. И он, скорее, шатен и слегка даже с проседью. Но Мишель… Ох, я прямо не знаю… В общем, я, как только его увидела, сразу поняла — он! Ну, знаешь, так бывает: щелк! И зажглась иллюминация!

От этой метафоры Эдит чуть не вздрогнула. Ну и дела! У Полин тоже «зажглась иллюминация», когда она обнаружила эту визиточку.

— Ты, я так понимаю, не замужем? — осторожно предположила Эдит.

— Нет! И это великое счастье! Иначе у меня тоже были бы проблемы с разводом.

— У него проблемы? Ты же сказала, что плохая жена.

— Жена-то да, никуда не годится. Но сын! Пятнадцати лет… Мишель его обожает. Он не может травмировать психику подростка разводом. Нужно постепенно готовить мальчика к этому. Так что, — Мадлен вздохнула, — придется ждать. Но ничего! Я привыкла ждать. Я ждала тебя, и вот — пожалуйста! Ты со мной. Так и Мишель. Рано или поздно мы будем вместе.

— Тогда почему бы тебе не скрасить хотя бы месяц ожидания красотами Канаров?

— Диди, а ты точно не сможешь договориться, чтобы мне отдали деньгами?

— Да нет же, Мадо. Я ведь тебе сказала, что это исключено.

— Даже для близкого человека?

— Тем более. Постарайся понять меня…

— Нет, Диди! Это ты категорически не понимаешь меня. Мы созданы друг для друга, а тут разлука на целый месяц!

— Вы так часто видитесь в Париже? — И вдруг Эдит поймала себя на том, что почти трясется от злости.

— Редко. Раз в неделю, раз в две недели… — Мадлен опять сникла. — Но мы каждый день разговариваем по телефону!

— Каждый день?

— Да!!! Иногда по два-три раза! Мы знаем наши телефонные номера наизусть!

— И… И его домашний?

— Нет, что ты! Неужели ты могла подумать, что я способна скомпрометировать его перед сыном? Я звоню ему только в офис. Я отказалась даже от номера его мобильного. Мало ли что, вдруг он забудет его дома, и я нарвусь на его ужасную жену?

— Но телефонная связь существует и на Канарах.

— Ах! Вот что значит иметь дело с представителем телефонной компании!

— Конечно! Наша компания обеспечит тебя телефонной картой. — Надо будет сказать об этом Полин, усмехнулась про себя Эдит. До чего же дорогостоящая затея! — Это входит в условия призового фонда.

— Картой? А какой?

— Главное, что бесплатной!

— Да? — Мадлен задумчиво закусила нижнюю губу и от этого окончательно стала похожа на обитательницу психиатрической клиники. И что только Мишель мог найти в ней? Неужели его возбуждают ее бредовые восторги? Или все-таки «нижний бюст»? Кстати, у этой кретинки вовсе неплохой «нижний бюст».

— По-моему, Мадо, это так романтично: лежать топлес на песочке под пальмой и разговаривать по телефону с любимым человеком, оставшимся ждать тебя в дождливом Париже.

Мадлен что-то невнятно промычала и углубилась в картинки вновь подсунутого ей подругой детства рекламного проспекта.

— А потом ты вернешься загорелая, отдохнувшая, полная… То есть наполненная ароматами океана. Какой восхитительной будет встреча! Расстояния только усиливают истинную любовь. И может быть, разлука подтолкнет Ми… его к более решительным действиям в смысле развода.

— Ммм…

И шелест глянцевых страниц. Вот зараза!

— Кстати, Мадо, ты мне не рассказала…

— Значит, получить деньгами нельзя, надо ехать, — вполголоса пробормотала Мадлен и недовольно вздохнула. — О чем, Диди? — рассеянно переспросила она.

— А как ты познакомилась с Ми… мужчиной твоей жизни?

— Ах, Диди! — Мадлен тут же забыла о проспекте, прижала ладони к лицу и томно передернула плечами. — Это было так волшебно! Так рыцарственно! Как в романе! — Она кокетливо всплеснула ладонями. — Ах! Я тебе сейчас все расскажу.

 

Глава 3, в которой Эдит докладывает мне по телефону

— Я вообще не понимаю Мишеля! — возмущалась Эдит на том конце провода. — Что может быть у него общего с этой претенциозной кретинкой! Сентиментальной и алчной одновременно! Встречаются каждую неделю, перезваниваются по сто раз на дню! О чем они говорят? О чем только Мишель может говорить с этой дурой? Как ему вообще пришло в голову познакомиться с ней?

— Подожди, Эдит, успокойся! — наконец-то мне удалось влезть в ее монолог. — Я не виновата в том, что Мишель…

— Полин, прости меня, это я, я виновата! Я расстраиваю тебя, а тебе нельзя волноваться! Но это ужасно!

— Эдит, ты всегда умела владеть собой.

— Да. — Она замолчала. В трубке слышалось ее дыхание. — Да, Полин, все. Я взяла себя в руки.

— Надеюсь. Теперь давай без эмоций. Или приезжай. Мишель вернется с работы не раньше семи.

— Хорошо. Хорошо. Нет, Полин, я не смогу сегодня приехать. Так, ладно. На чем я остановилась?

— Ты спросила ее, как они познакомились.

— Да. Спасибо. Ты молодчина, Полин. Я просто восхищаюсь твоей выдержкой!

— Эдит, как они познакомились?

— Примерно месяца два назад Мишель случайно подвез ее, когда она опаздывала на концерт. У нее была громоздкая виолончель в футляре. Мишель помог ей. Рыцарский поступок. Они обменялись телефонами. Мадлен верила и не верила своему счастью, когда «мужчина ее жизни» позвонил ей, а потом они встретились. И встречаются с тех пор каждую неделю! И перезваниваются по сто раз на дню!

— Эдит, это я уже слышала. Что дальше?

— Как ты можешь так спокойно спрашивать: «Что дальше?» Это же твой муж! Он встречается с какой-то стервой, а ты так меланхолично интересуешься: «Что дальше?» — Эдит шумно выдохнула.

— А, по-твоему, я должна кататься в истерике? Да? Или ехать к ней и таскать по полу за волосы? Я должна поступить так? Да? Так? Эй, ты меня слышишь, Эдит?

— Хочешь знать, что дальше? Ты точно хочешь знать это?

— Мне кажется, что я имею на это право.

— Да? Право? Так вот, дальше он разведется с тобой и женится на ней. На этой гениальной виолончелистке!

— Стало быть, свадьба завтра? А ты подружка невесты? В голубом или в розовом?

— Не иронизируй! Ладно, извини, Полин. Я действительно выгляжу смешно. Твой муж, а я переживаю.

— Вот именно.

— Но мне за тебя обидно! Ты моя подруга, а он…

— А он муж твоей подруги. Все правильно. Я бы тоже переживала, если бы загулял твой муж.

— Правда?

— Конечно. Так когда же мне ждать приглашения на развод? Что там поведала тебе еще наша гениальная виолончелистка?

— Что несчастный Мишель страдает от гнета ужасной супруги, но безумно любит сына и не хочет травмировать его неокрепшую психику. Это я цитирую ее, слово в слово. Он не бросит сына, пока тот не подрастет.

— Ну-ну.

— Что «ну-ну»?

— Значит, и дочь не бросит.

— А ты, значит, будешь терпеть Мадлен! Ты же не собиралась терпеть?

— Эдит, я всего лишь просила тебя помочь мне выяснить, кто такая эта его новая пассия, а вовсе не учить меня жизни.

— Я выяснила!

— Спасибо. Я тебе очень благодарна. Когда она улетает на Канары?

— Послезавтра. Да, извини, что забыла сказать сразу. От твоих денег после всего у меня осталось двадцать четыре евро с мелочью.

— Замечательно! А я все боялась спросить, хватило ли тебе, не пришлось ли вкладывать свои? Я знаю твою щепетильность. А ты все так замечательно устроила! Значит, послезавтра я со спокойной душой смогу лечь в клинику.

— Боже мой! Зачем?

— На сохранение. Ты ведь не откажешься пожить у нас со своим Бернаром? Приглядеть за моими мужчинами? За Селестеном и Мишелем?

— Подожди, Полин. Это так неожиданно. Почему ты не сказала мне про клинику утром?

— Если честно, Эдит, то утром меня слишком волновала Мадлен. А сейчас я немного успокоилась, могу рассуждать более здраво. Пожалуйста, выручи меня. В клинике мне будет гораздо легче, если я буду знать, что дома все хорошо.

— Полин, — протянула Эдит, — но Мишель…

— Пожалуйста, очень прошу! На тебя я могу положиться. Мальчишки дружат, и Мишель не будет против! Он ведь знает, что ты мне почти сестра. Ты же самый верный друг нашей семьи!

Эдит на том конце провода несколько раз глубоко вздохнула.

— Пожалуйста, Эдит! — повторила я.

— Это надолго? — спросила она.

— Не знаю. Может быть, даже на полгода.

— Какой кошмар!

— Ничего. Главное, не потерять Жюльет.

— Жюльет… — кротко согласилась Эдит.

 

Глава 4, в которой мы ужинаем при свечах

Стол для интимного ужина мы с Селестеном, посовещавшись, сервировали в кухне. Однотонная темно-синяя — «ампирная» — скатерть, белый фарфор, столовое серебро, серебряное блюдо для жаркого и канделябр на пять свечей.

Эти антикварные вещи — блюдо с крышкой и канделябр работы Парижской гильдии серебряных дел мастеров — Мишель подарил мне на десятилетие нашей свадьбы. Мы мечтаем подобрать к ним еще серебряные ведерки для шампанского, но все как-то не получается: вечно подворачивается что-то другое за весьма умеренную цену — то пастель Дега, то небольшой Матисс, то русская икона или прижизненное издание Мопассана. А недавно Эдит — она работает в Лувре, в фонде средневековой миниатюры — устроила нам совсем недорого замечательный по красоте рукописный молитвенник пятнадцатого века. Точно так же, по случаю, мы приобрели замечательную коллекцию фикусов для моего зимнего сада и вот этот белый столовый сервиз на двадцать четыре персоны. Авторская эксклюзивная работа в классическом стиле — тончайший полупрозрачный фарфор безо всяких намеков на роспись. Мишель вел тогда какую-то тяжбу между Севром и кем-то там еще…

На белом сервизе для интимного ужина настоял Селестен. Я же предполагала воспользоваться расписным китайским с золотыми драконами, он великолепно смотрелся бы на шелковой зеленоватой скатерти. Да, если кто-то скептически заметит, что, мол, это за интимный ужин — в кухне да еще в присутствии ребенка? Это, дескать, семейный ужин. Так вот, я возражу с полной категоричностью. По моему глубочайшему убеждению, интимно все, что происходит внутри семьи. Интимно и свято в известном смысле.

Особенно ужин. Когда мы всей семьей вечером собираемся за столом, наслаждаемся едой, расслабляемся и делимся друг с другом всем тем, что произошло за день, — так сказать, радостями и печалями. Выражаясь современным языком, мы — команда. Это прекрасно осознает и понимает наш Селестен. В отличие от большинства своих сверстников и даже Бернара — сына Эдит.

Впрочем, что требовать понимания святости семьи от сына Эдит, если она сама сторонница разводов? Нет, не подумайте, я не осуждаю ее, каждый имеет право на собственное мнение. Но когда ее Бернар живет с нами, он, честное слово, в восторге от традиций нашей семьи.

Итак, как я уже сказала, по вечерам мы собираемся за столом все вместе, а вот утро безраздельно принадлежит моим мужчинам. Я занимаюсь на тренажере — он стоит прямо в нашей спальне, — и через открытую дверь до меня доносятся голоса и смех моих Селестена и Мишеля. Они сами готовят «мужской» завтрак: зеленый салат, помидоры с майонезом… В микроволновке разогревают что-нибудь мясное с гарниром — каштанами, картошкой. На столе у них всегда паштеты, сыры и обязательно козий или овечий йогурт. А когда они приступают уже к горячему шоколаду с печеньем, я спускаюсь к ним.

Потом Мишель отвозит Селестена в коллеж и едет в свою контору. «Гранд Жюст» — знаменитейшая в Париже юридическая фирма мэтра Ванве. Вам наверняка приходилось слышать об этой необыкновенной личности. Так вот, мэтр Ванве — патрон моего Мишеля, кстати, Мишель уже входит в совет директоров. Мы с Селестеном очень гордимся этим, хотя наш мальчик и не собирается продолжать дело отца. В общем-то, еще рано говорить об этом, но, скорее всего, Селестена ждет научная карьера. Вероятно, филология или даже древние языки. Только не подумайте, что наш Селестен — безвольный «домашний» сыночек. Ничего подобного! Вполне современный парень, активно экспериментирующий с прической и цветом волос, и к тому же капитан команды коллежа по волейболу. Надеюсь, вы поняли, какого он у нас роста?

По субботам мы все вместе ходим на каток, между прочим, с компанией Селестена. А субботние вечера — по субботам мы ужинаем поздно, иногда в ресторане, — Мишель нередко провидит вместе с ним и его друзьями в боулинге. И, честное слово, друзья Селестена в восторге от его отца! Они зовут его «папаша Сарди» и ставят в пример своим родным папашам. Мишель рассказывает мне — естественно, под страшным секретом, — что мальчишки делятся с ним своими проблемами. В основном это разводы родителей или появление «новых» матерей и отцов. Они доверяют «папаше Сарди» больше, чем кому-либо другому из взрослых.

Знали бы они, что натворил этот примерный семьянин! Нет, нет, мадам Сарди! Думать только о хорошем! К вашей проблеме подключилась верная Эдит, все будет в порядке!

Да, именно, в порядке — о'кей! — как сейчас принято говорить, копируя лексику героев пошлого Голливуда. Скажете, что наша образцовая семья тоже со стороны выглядит пошло, архаично, что в европейских городах, тем более в столицах, давно покончено с понятием семьи? Говорите, что хотите, но кроме зависти в ваших репликах я не расслышу ничего!

Так вот, о хорошем. По воскресеньям, независимо от погоды, и даже если у Мишеля куча дел, с которыми нужно ознакомиться срочно, к понедельнику, а у Селестена не выучена латынь или не написан доклад, скажем, по биологии и тоже к понедельнику, мы хотя бы час-другой гуляем в Булонском лесу, благо живем совсем рядом. Одно время мы пристрастились ходить на бега…

— Мам, — сказал Селестен, — кажется, папаша Сарди приехал. — Мы тоже называем так Мишеля между собой. — Слышишь, открываются ворота?

— Не только слышу, но и вижу. — Я выглянула в окно. Машина Мишеля уже заезжала в гараж; автоматика неторопливо закрывала за ней ворота.

— Мам, ну не стой у окна! Быстро зажигаем свечи, гасим свет и садимся за стол! Ты управляйся здесь, а я проложу «дорожку»! — Сын побежал в гостиную.

От входной двери через всю гостиную до кухни мы уже расставили на полу плавающие свечки в плошках с водой — «дорожку в подземное царство». То есть наш папа открывает дверь и попадает в темный дом, светятся только влажные огоньки на полу, которые и приведут его «на пир в подземелье». Эту игру мы с Селестеном придумали, когда он был совсем маленьким, а его отец еще не работал у пунктуального мэтра Ванве и частенько задерживался в конторе. Честно говоря, когда сын вступил в переходный возраст, я немного побаивалась, захочет ли он продолжать играть в «подземное царство»? Но огоньки в темноте вызывают восторг не только у маленьких детей. И романтическому ощущению жизни нисколько не мешает ни серьезное отношение к учебе — а Селестен порой даже чересчур усердно корпит над учебниками, весь в отца. Ни рациональный взгляд на многие явления окружающего мира. Что уж тут говорить о его крашеных волосах и подвергшемся пирсингу ухе…

Мишель явился с цветами. Это были лилии. Точнее, пять цветков на одном стебле. Конечно, его поступок можно расценить по-разному: и как проявление телепатии между нами — возможно, он почувствовал, что сегодня я сообщу ему нечто неординарное, и как выражение ощущения собственной вины. Хотя, в сущности, Мишель именно такой — он знает, что я люблю цветы, вот и дарит их мне без всякого повода. Не забывайте, мы, как-никак, образцовое семейство!

— Супер, папа! — восхитился Селестен. — Белые цветы к белой сервировке! — У нашего сына отменный вкус. Кто знает, может быть, в нем кроется вовсе не филолог, а дизайнер или даже выдающийся кутюрье… — Как ты угадал?

— А как вы угадали, что к белым лилиям потребуется синяя скатерть и… — Мишель заглянул под серебряную крышку.

— Зайчатина, — подсказала я.

— Да, зайчатина?

— Легко, папаша Сарди. — Селестен, комично изображая бывалого человека, похлопал отца по плечу. — Просто мы тебя любим. Правда, мам? Мы любим нашего бестолкового папашу Сарди?

Они оба смотрели на меня. В теплом свете свечей лицо Селестена казалось значительнее, а лицо Мишеля — моложе.

— Очень, — поспешно согласилась я.

— Вот видишь, — развел руками Селестен.

— А вы ничего не скрываете от бестолкового папаши Сарди? — лукаво-обиженно поинтересовался Мишель. — У вас вид заговорщиков.

— Это ты скрываешь от нас с мамой кое-что, — подкашлянул Селестен.

— Что же? — Или мне это показалось, или Мишель действительно напрягся. — Что я скрываю?

— Во-первых, дыню. Я видел, как ты оставил ее у входной двери, а во-вторых, ты до сих пор не признался, что любишь нас с мамой.

— Боже мой, Селестен! — не удержавшись, фыркнула я. — Ты прямо как маленький!

— Почему, мам? Папа должен сказать. Так полагается. Он всегда сообщает нам эту новость, когда приходит с работы.

Неожиданно Мишель застучал вилкой по фужеру.

— Тише, дамы и господа! Папаша Сарди просит слова!

Мы с Селестеном переглянулись и одобрительно закивали.

— Да, что уж скрывать, папаша Сарди очень любит свою жену Полин и своего сына Селестена… — Веселые глаза и исключительно серьезный тон. — И смеет надеяться, что они дадут ему кусочек зайца. — Мишель скромно потупился и более симметрично расположил столовые приборы возле своей тарелки.

— Дадим ему, мама?

— Конечно, давно пора, пока все не остыло окончательно. — Я сняла крышку с жаркого.

— Боже мой, наконец-то! — Мишель потянул носом. — Папаша Сарди так проголодался!

— Можно, я сам открою шампанское? — спросил Селестен.

— Извольте, господин сомелье, — кивнул Мишель. — А я провозглашу тост за нашу, лучшую в мире, семью!

Мы какое-то время молча наслаждались зайчатиной, отрываясь лишь для того, чтобы сделать глоток «за лучшую в мире маму», «за лучшего в мире папу», «за лучшего в мире сына»…

— За лучшую в мире дочь, — сказала я.

Мои мужчины замерли с бокалами в руках. Я добавила:

— И лучшую в мире сестру, соответственно.

— То есть? — спросили они в один голос.

— Ее зовут Жюльет, — представила я. — Она уже с нами, вот здесь, — и показала на свой еще вполне плоский живот.

Селестен быстро-быстро захлопал ресницами. У него такие длинные, темные ресницы, как у меня самой.

— Жюльет? — склонив голову набок и удивленно округлив глаза, переспросил Мишель. — Ха! Правда, Жюльет? Честно? Ты не шутишь?

— Да, именно Жюльет, — гордо улыбаясь, кивнула я.

— Наша долгожданная девочка? — Мишель выскочил из-за стола и кинулся меня обнимать. — Какое счастье! Полин! Какое счастье!

— Осторожнее, папа, — заволновался очнувшийся наконец Селестен, когда Мишель подхватил меня со стула и на руках закружил по кухне. — Не вздумай теперь спать с мамой!

— Что ты сказал? — Мишель чуть не уронил меня на пол.

— То! И прекрати ее тискать! А то от твоих игр у мамы опять выскочит ребенок!

— Селестен! — ужаснулась я, невольно высвобождаясь из объятий Мишеля. — Откуда ты знаешь?

— Я не маленький! — Сын поднялся во весь волейбольный рост, как бы подтверждая свои слова. — Я слышал, как ты плакала, когда не смогла родить в прошлый раз. Из-за него! Из-за его козлиных игр!

Бело-серебристый натюрморт на столе в слабом освещении походил на картину старых мастеров. Нежные, как будто бумажные, лилии… И эти совершенно дикие слова Селестена! И его взгляд. Тонкая высокая фигура, освещенная сзади, лица не видно. Может быть, это говорит не он? Мой сын не может говорить такого!

— Сопляк! — взорвался Мишель.

— Не смей так разговаривать с отцом!

— А пусть он оставит тебя в покое! Ты сама виновата! Ты позволяешь ему вытворять с собой все, что ему вздумается!

Я рванулась к сыну. Единственное желание — влепить пощечину. Вероятно, Мишель интуитивно почувствовал это и сжал мою руку, прошептав, как мне показалось: «Спокойнее!».

— Он только притворяется, что любит тебя! — уже со слезами в голосе выкрикивал Селестен. — А на самом деле он даже не в состоянии произнести вслух эти слова! И меня он не любит! Если бы любил, разве бы стал издеваться над моей матерью! Ненавижу! — И почти бегом бросился к лестнице на второй этаж.

Я опять рванулась ему вслед, но муж не выпустил мою руку.

— Мне больно! — сдавленно прошептала я; почему-то мне отказал голос.

— Извини. Я не хотел. — Муж заглянул мне в глаза, но не отпустил. — Пожалуйста, успокойся.

Мы услышали, как наверху хлопнула дверь.

— Я должна поговорить с ним! Что он себе позволяет?! В нашем доме никогда не было ничего подобного!

— Лучше это сделать мне самому. Пожалуйста, я тебя очень прошу, успокойся. Нельзя волновать Жюльет.

— Да, да, конечно! — Я почувствовала, как всхлипываю и уже больше не могу сдерживать слезы. — Мишель… — Я зарылась лицом в рубашку у него на груди. — Что же это такое? Что происходит с нашим сыном?

— Ничего. Во-первых, возраст, а во-вторых — ревность.

— К кому? — Я подняла глаза и заглянула в лицо Мишеля. Его глаза и губы были близко-близко. Уголок губ слева чуть-чуть подрагивал.

— Интуитивная ревность на уровне подсознания.

— Но к кому? Понимаю, если бы к сестренке. Но к тебе, к родному отцу?

— А ты не допускаешь, что так, опосредованно, он ревнует меня?

Мне стало страшно. Не хватало еще, чтобы Мишель начал сейчас каяться передо мной в своих похождениях. После сцены, которую устроил мне сын, я не вынесу никаких исповедей.

— Ты рассуждаешь прямо как психоаналитик, — сказала я. — Опосредованно, интуитивно, на уровне подсознания!

— Да, Полин. Именно так. Я не имел права называть его сопляком.

Последняя фраза имела мало отношения к высказыванию про «опосредованную ревность», но, во всяком случае, не грозила никакой исповедью.

— И не нужно было давать ему вина, — добавила я.

— Да брось ты! Бокал шампанского такого качества не может повредить даже младенцу! Кстати, ты не допила. — Мишель протянул мне мой бокал.

— Ох, Мишель, как бы не навредить Жюльет, — засомневалась я. — Лучше пойди, посмотри, как там наш сын?

— Схожу, схожу. Только давай выпьем за… — Он задумчиво уставился на огоньки свечей, но я не торопила.

— За нас! — донесся сверху из темноты голос Селестена. Щелчок выключателя, и лестницу залил свет, а сын, перегнувшись через перила, виновато попросил: — Предки, не злитесь на меня, я вас люблю!

— Спускайся к нам, — сказал Мишель. — И тоже не обижайся, я сам не знаю, как из меня вырвалось это слово.

— Ну, пап! «Сопляк» — ерунда по сравнению с тем, что я тебе наговорил. Мам, давай включим нормальный свет. Ну их, эти свечи. Это, наверное, из-за мрака на меня такое нашло.

— Бывает, сынок, — согласился Мишель.

Я молча включила обе кухонные люстры и дополнительно — бра над барной стойкой. Канделябр сразу превратился в неуместную декорацию. Я решительно задула свечи.

— Нет, правда, пап. Точно — из-за темноты. — Селестен плюхнулся на стул и деловито начал намазывать паштетом кусок хлеба. — Я вошел в свою комнату, зажег свет и увидел в зеркале свое отражение. Но ведь полный придурок с этими синими волосами! Как я раньше этого не замечал?

— Ну-у, — протянул Мишель, пожимая плечами и тоже приноравливаясь к паштету.

— Нет, правда, пап! Почему ты не мог сказать мне об этом раньше?

— Видишь ли, прическа — личное дело каждого. Мы в мою юность тоже по-всякому старались эпатировать окружающих.

— Как, пап?

— Скажем, отращивали длинные волосы, стремились пройтись в людном месте босиком…

— И ты ходил босиком? — с неподдельным ужасом спросил Селестен.

— А тебе слабо? — отозвался Мишель.

— Пап, но это негигиенично! Можно же придумать что-нибудь другое.

— Можно. Например, залезть на Вандомскую колонну.

— Только не босиком, а в ластах!

Мне вдруг показалась, что я на спектакле. Не потому, что уж слишком идиотской была беседа, а потому что мне в ней не было места. Нет, меня не изгонял никто, и никто не запрещал мне вставить слово, просто им было хорошо и без меня. Глупейшая тема! А они оба рассуждают всерьез, и я чувствую, как им важно то, что каждый услышит в ответ от собеседника. Или я что-то не понимаю, или это так и должно быть? Например, я, общаясь с Селестеном, ни на секунду не забываю, что он мой ребенок. А они болтают как два приятеля, причем два не очень далеких человека. Или чужая беседа со стороны всегда кажется глупой?..

— Мам, — наконец, сыто облизнувшись и допив свой бокал шампанского, Селестен обратился ко мне. — Я, пожалуй, больше никогда не буду краситься и сделаю прическу, как у папы. Ведь есть какой-то шампунь, чтобы восстановить цвет волос?

— Есть, конечно, — улыбнулась я.

— Вот и отлично, — сказал Мишель. — Вы тут не скучайте, поболтайте про шампуни и разрежьте дыню. Селестен, сынок, принеси-ка ее из прихожей. А я пойду просмотрю кое-какие бумаженции. Дивный ужин, Полин! Спасибо. — Мишель послал мне воздушный поцелуй и удалился.

Мы с Селестеном принялись укладывать фарфор в посудомоечную машину.

— Мам, правда, не обижайся на меня. Ну, мам, не молчи!

— Малыш, давай больше не будем об этом. — Я взлохматила его ярко-синие вихры. — Сама виновата. Надо было как-то по-другому сказать тебе про сестричку.

— Как, мам? На ходу? «Эй, Сел, ты забыл свои кеды! Да, кстати, я беременная!» Так, что ли?

Я оторопело усмехнулась. Было ужасно странно и в то же время не особенно приятно слышать такие рассуждения от сына. Мне всегда казалось, что мы достаточно близки, и вдруг выясняется, что он циничный и взрослый.

— Ты все правильно сделала, мам. Новый человек — это крутое событие, супер. Надо праздновать и поздравлять друг друга.

— Значит, ты рад?

Сын виновато вздохнул, наклонился, обнял меня и прижался щекой к моей щеке.

— Не знаю… Наверное, мам… — Еще один вздох прямо мне в ухо. — Только чудно. Знаешь Жан-Поля из нашего класса? Знаешь? Ну вот. У него девчонка залетела, и вдруг ты — тоже.

— Господи, ей же пятнадцать лет!

— Ну! Молодая. А тебе-то почти сорок.

— Тридцать восемь, сынок.

— Все равно, мам. Вдруг ты от этого умрешь, что я буду делать?

— Что за глупости, Селестен? — Мне стало не по себе.

— Никакие не глупости, мам. Ты прекрасно знаешь, что у нашего папаши Сарди не мама, а мачеха, потому что его родная мать умерла от того, что тетя Адель лежала в ней как-то не так. И я совсем не хочу, чтобы папа женился потом на Эдит.

— На Эдит? — Я невольно хмыкнула. — С чего ты взял, что в случае моей смерти он женится именно на ней?

Неожиданно Селестен посмотрел на меня с удивлением.

— Мам, а разве вы все уже не договорились об этом?

— То есть?

— Бернар звонил и сказал, что они на днях перебираются к нам, потому что ты ложишься в клинику.

— То есть… То есть ты уже знал, что я…

— Нет, нет, мамочка! — перебил сын. — Я думал, что ты действительно заболела! Я так боялся тебя спросить!

— Подожди, подожди, Селестен. Ну, все нормально, я не больна, успокойся, малыш.

— А почему ты им первым сказала? Почему Бернар и Эдит знали про клинику, а я — нет?

— Слушай, угомонись, а? — Я взяла его за запястья и слегка встряхнула. Запястья были тонкими, совсем детскими. — Про клинику ничего еще толком не ясно. Я даже папе пока ничего не сказала. Просто на всякий случай предварительно спросила у Эдит, сможет ли она подменить меня на какое-то время.

— На какое еще «какое-то»?!

— Я не знаю. Правда. Но мне не хочется бросать вас одних. Как вы будете справляться с хозяйством? — Селестен обиженно промолчал. Мне это совсем не нравилось: никогда прежде с ним не случалось истерик. — Пойди, сходи за дыней, сынок.

Дыня оказалась такой огромной, что едва уместилась в раковине.

— Мам, — продолжил он разговор, внимательно наблюдая, как вода катится по ее бокам. — Мам, мы с папой справимся одни. Без Эдит. Ну ее, она все равно не умеет готовить и к тому же зануда.

— Что-то я не замечала.

— Просто она твоя подруга, потому ты и не замечаешь. А на самом деле — ужас! Она все время ворчит на всех и придирается из-за пустяков. Да. Мы как-то занимались с Бернаром у него, ну, не занимались, а перезагружали компьютер. Бернар сделал нам кофе, принес чашки и этот кувшин от кофеварки. Короче, мы что-то там двигали у него на столе, и кувшин свалился. Понятно, вдребезги. Но в нем уже не было никакого кофе! Так что ковер совершенно не пострадал, а осколки мы сразу собрали пылесосом. Знаешь, что она устроила?

— Накричала на вас?

— Лучше бы накричала, мам. А то явилась и часа полтора скрипучим голосом рассказывала Бернару, какой он мот и бездельник, и, мол, от него одни убытки, точно как от его отца, который и такой, и сякой, и всяко разный. И представляешь, все это при мне, как если бы меня не было в комнате! Ужасно противно. А как она выговаривает ему за вещи? Ты же знаешь, что на тренировках кроссовки моментально рвутся и протираются. А Бернар так и ходит. Зашьет сам нитками через край наверху, а на подошве — дыра насквозь. Над Бернаром и так все смеются — он в команде самый маленький, да еще в очках. А с чего ему расти? Она кормит его одними бульонами из пакетов. Бернар умный. Самый умный в классе. А она его пилит и пилит, что, мол, из-за него пожертвовала и карьерой, и личной жизнью, и, если бы не он, она давно была бы замужем по меньшей мере за членом парламента.

— Господи, Селестен, мне казалось, что она безумно любит сына. Почему ты мне никогда об этом не рассказывал?

— Она твоя подруга, ты же не говоришь плохо про моих друзей. И папа никогда…

— Я поговорю с Эдит!

— Не надо, мам. Бернару будет только хуже.

— Так что же делать? Мне ведь действительно придется лечь в клинику. Не выписывать же бабушку из Тура?

— Ой, мама, только не бабушку! Я ее, конечно, люблю. И ее, и деда, только, пожалуйста, не их! Пусть будет Эдит, если уж ты так хочешь! При нашем папе она будет вести себя прилично. Она всегда заискивает перед ним.

Мы разрезали дыню. Она, как я и предполагала, оказалась чудесной. Что-что, а выбирать спелые дыни Мишель умеет. Нежный аромат сразу настроил нас с Селестеном на более спокойный лад. Первый кусок мы с ним съели, как в детстве, — откусывая по очереди от длинной дольки. Потом я наложила на тарелку уже очищенные от шкурки и косточек куски дыни и предложила отнести отцу в кабинет.

— Мам, а сделай мне тоже так. Я пойду к себе почитаю.

Естественно, мне было интересно узнать, что он читает.

— Миллера, мам. — Сын выхватил из-под ножа кусочек дыни и с наслаждением положил себе в рот.

— Генри Миллера? Но у нас, кажется, нет его книг.

— Я купил. — Еще один кусочек отправился туда же. — Разве я тебе еще не говорил?

— Нет. Когда ты успел?

— В среду. Мы ходили всем классом в Лувр.

Эдит устроила для нас экскурсию. Теперь будем ходить раз в месяц. Коллеж платит.

Надо же, подумала я, а мне ничего не сказала. Вот ведь, какая! Не упустит ни единой возможности подработать!

— А мы с Бернаром что там не видели? И пока Эдит заливала нашим идиотам про культурные ценности, мы проинспектировали букинистов на Сене. Я одолжил Бернару денег на атлас звездного неба, а себе купил разрозненные томики Миллера. Ну, мам, я тебе скажу! Супер. Написано в прошлом веке, а такой класс!

Литературная наивность сына умиляла. В свое время он, точно так же как новую планету, открыл для себя Цезаревы «Записки о Галльской войне». Хотя уже проходил это произведение, изучая отрывки из него на уроках латыни.

— Вообще-то Миллер действительно считается классиком, — улыбнулась я.

— Правда, мам? А почему же его нет в школьной программе по литературе?

— Ты, наверное, невнимательно читаешь, Селестен.

— Я понял, мам! — мгновенно развеселившись, хохотнул он и вдруг так же резко засмущался: — Неужели ты тоже его читала? И папа?

— Насчет нашего достопочтенного мэтра от юриспруденции я не уверена. Но лично я перечитаю «Черную весну» с удовольствием. Одолжишь?

— Она уже твоя, — щедро заверил сын.

 

Глава 5, в которой я приняла душ

Я приняла душ и легла в постель дожидаться Мишеля. Он все еще работал. Конечно, можно было бы заглянуть к нему в кабинет и поторопить, но у нас в семье это не принято. Мишель — наш «охотник и добытчик». Все, что мы имеем, заработано его мозгами и ежедневными упорными трудами. Если ему нужно корпеть над бумагами до утра, значит, так и будет. В случае необходимости кофе или чай он приготовит себе сам — все необходимое для этого имеется в его кабинете. Дома он почти никогда не курит, объясняя это тем, что и так получает переизбыток никотина на работе.

Несколько раз я вставала и выглядывала в коридор. Из-под двери его кабинета просачивалась полоска света. Может быть, все-таки войти? Как-никак сегодня ситуация особая, тем более что до сих пор я не имела подходящего момента сообщить ему о своем намерении лечь в клинику. Завтра. В крайнем случае, послезавтра.

Но я так и не решилась. Знаете, почему? Потому что сейчас в тишине и ночной теплоте дома — нашего дома, в котором так привычно живет эта бессонно-деловая полосочка света у его двери, все мои страхи и мучительные соображения по поводу неверности Мишеля как будто растворились или сбежали, вырвавшись через «опосредованную» истерику сына.

Конечно, его рассказ о взаимоотношениях Эдит и Бернара в известной степени перевернул мои представления о подруге, и я не могла не думать о том, правильно ли собираюсь поступить, оставляя ее, так сказать, «на хозяйстве». Но из двух зол следует всегда выбирать наименьшее, правда? И советоваться с Мишелем по этому поводу я не могла, иначе пришлось бы признаться, что мне все известно о его похождениях. Или взять и бросить ему в лицо: «Ты мне изменяешь! Я все знаю!» Нет, ужасно пошло.

Жюльет… В темноте я погладила свой живот. Кажется, он чуть-чуть больше, чем утром. Или я просто слишком сытно поела? Да еще эта дыня. Нет, моя девочка там, я точно знаю! Может, конечно, и не девочка, я ведь суеверно не захотела ультразвукового обследования, хотя, кажется, на таком маленьком сроке все равно еще не понятно. Но я и без всякого ультразвука сама знаю, что девочка!

Моя девочка… Какая она? На кого будет похожа? На меня, как Селестен, или на Мишеля? Вообще-то, Селестен тоже начинает все больше и больше походить на Мишеля. Особенно в движениях. Да и этим своим изгибом уголков губ. Но нос у Селестена мой, без Мишелевой горбинки. А вдруг у Жюльет будет горбатый нос? Как у отца Мишеля? Ну и что! Сколько угодно красивых женщин с горбинкой на носу. Это даже аристократично. И хорошо бы, вились волосы. У нас ведь у обоих — и у Мишеля, и у меня — волнистые волосы, а у Селестена — жесткая непослушная солома.

А глаза? Какого цвета у нее будут глаза? Вдруг зеленые, как у моей мамы? Это так красиво: темные волосы и ярко-зеленые глаза. У меня-то стандартные для брюнетки — карие, а вот у моих мужчин — голубые. Хорошо бы Жюльет тоже достались хотя бы голубые. Эй, девочка! Ты меня слышишь? Я все равно люблю тебя, с любым цветом глаз!..

Наверное, я уснула, потому что вдруг за окном оказались розоватые предрассветные сумерки. Мишелева сторона постели нетронута. Мне вдруг сделалось ужасно обидно и одиноко. Я влезла в пеньюар и пошла к мужу. Но в кабинете его не было. Я взглянула с галереи вниз — не видно ни на кухне, ни в гостиной.

Удалось обнаружить его в комнате для гостей, самой дальней на втором этаже. Он лежал на кровати в одежде и курил, уставившись в потолок. Оба окна — настежь.

— Тебе не холодно? — спросила я.

Он вздрогнул и тут же загасил сигарету.

— Посиди со мной, Полин. Мне так одиноко.

Я невольно усмехнулась. Наверное, это получилось грубовато — Мишель действительно выглядел очень расстроенным. Присев рядом, я погладила его по волосам. Он повернул голову и с жалкой улыбкой потерся щекой о мою руку.

— Почему ты не пришел ко мне? Лежишь тут один, куришь.

— Извини. — Он помахал рукой, как бы разгоняя дым. — Подожди, я закрою окна, ты замерзнешь.

— Не надо. Пусть проветрится. Пойдем лучше в спальню.

— Полин… — Мишель сел на кровати и прижал меня к себе. — Полин… Наверное, наш сын прав.

— В смысле?

— Лучше я буду спать здесь, пока не родится малышка.

Сказать, что ближайшие полгода я буду спать в клинике? Нет, не сейчас. Сейчас у меня не поворачивается язык.

— Ты чудак, папаша Сарди! Знаешь, чем сейчас увлечен Селестен? — Я ласково погладила Мишеля по щеке, мне даже не приходилось прилагать для ласки никаких усилий, такую я испытывала к нему жалость. Слабохарактерно, наверное… — Он читает Миллера!

— Миллера? Кажется, это что-то ужасно неприличное?

— В свое время Мопассан тоже казался верхом неприличия. И даже вальс когда-то не танцевали в приличном обществе. Сейчас другой век. Это уже классика.

— Может быть. Знаешь, Полин, я никак не могу прийти в себя от выходки Селестена. Да и своей тоже. Я ведь чуть его не ударил! Я! Собственного ребенка!

Ну что тут скажешь? В моей голове скопилось слишком много мыслей, чтобы произнести вслух какую-нибудь из них.

— А он принес тарелку с кусками дыни и опять просил у меня прощения… Я тоже каялся! Так не может продолжаться!

— Имеешь в виду, не должно повториться? — поправила я.

— Конечно! Это ненормально!

— Почему, Мишель? В других семьях ссоры, крики и даже мордобой — это норма.

— Но не у нас! Не в нашей семье!

— Мишель. — Я прижалась к нему. — Ты знаешь, мне тоже очень дорога и наша семья, и ее репутация. Но все обстоит гораздо сложнее.

— Ты о чем? — Он напряженно отстранился от меня.

Я пристально смотрела в его глаза. Муж выдерживал взгляд. Ох, только бы не сорвалось: «о твоей любовнице!».

— Утром я была у врача. Он настаивает на том, чтобы я срочно ложилась в клинику. Иначе у Жюльет мало шансов.

— О, Полин! — Мишель обнял меня обеими руками и прижался головой к моей груди. — Что я должен сделать? Как помочь тебе?

От его жаркого дыхания и прикосновений у меня по телу побежала та самая, «предвещающая», истома. Кажется, он задал какие-то бестолковые вопросы?.. Нет, вопросы потом… Я уже не могла ничего с собой поделать, а просто повернула к себе его лицо — такое дорогое, любимое, самое желанное в мире! И мы поцеловались так, как если бы это был наш самый первый и самый долгожданный поцелуй в жизни.

— Нет, пожалуйста, Полин! Нет! — зашептал Мишель, опускаясь передо мною на колени, обнимая и целуя мои босые ноги. — Только так! Я все сделаю губами! Мы должны щадить Жюльет! Да, я очень хочу тебя!.. У нас все получится! Моя родная, моя самая любимая в мире женщина…

Его руки, губы, прикосновения лица и волос где-то внутри моих бедер… Огромная теплая волна все ближе, ближе… Пальцы и губы гладят и ласково щекочут живот, и волна постепенно расходится, так и не взметнувшись пенным гребнем до предела, но мне так хорошо, так покойно, и ничего нет — никаких гадких Мадлен, никаких страхов, никакого отчаяния…

Коленями я чувствую, как дрожат плечи Мишеля, что у него мокрое лицо и волосы тоже почему-то мокрые. Я нагибаюсь и протягиваю руку: его волосы надо лбом действительно влажные и скрутились в завитки. Я глажу горячий лоб, чувствую брови, веки, глаза под ними, щеки — все влажное.

— Ты плачешь, Мишель?

— О, как же я люблю тебя! Иди сюда! — Он поднялся с пола и лег со мной рядом. — Полин, моя единственная…

И долго-долго и очень нежно целовал мои губы, едва касаясь их своим ртом, как будто лишь осторожно дышал на них.

Потом бережно взял меня на руки и понес в спальню. Но я чувствовала, как он весь пышет жаром и дрожит по-прежнему.

— Что с тобой, милый?

— Все хорошо, Полин. — Он уложил меня в постель, укрыл одеялом и, отступив на шаг, стал любоваться, как художник любуется картиной. Но по бледному лицу блуждали багровые пятна.

— Да, мой родной, это было восхитительно, — прошептала я, испытывая к мужу невероятную нежность. — Но у тебя, случайно, не поднялось давление?

— Что ты сказала? — Он наклонился ко мне, обдав жаром. — Не слышу?

— С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, хорошо! Спи! Я сейчас.

И скрылся в ванной.

Но уснуть я не смогла. Я лежала и прислушивалась к звукам воды. По-моему, прошла целая вечность. За окном сделалось совсем светло. Вылезать из постели не хотелось совершенно, но я все-таки пересилила себя и прошла в ванную.

Мишель стоял под душем. Улыбнулся и помахал мне рукой. На запястье были часы. Человек с часами под душем выглядит несколько забавно.

— Как ты? — спросила я.

— Все хорошо. Только не вздумай забраться ко мне.

Я потрогала воду. Ледяная, как и можно было предположить.

— Мишель, это глупо. Ты простудишься. — И попыталась открыть кран горячей воды.

— Уйди, Полин. — Он перехватил мою руку, и мы оба вздрогнули. — Пожалуйста. Мы оба слишком темпераментные люди.

— Ты считаешь это предосудительным на семнадцатом году брака и двадцатом году знакомства? — Другой рукой я провела по его животу.

— Прекрати, пожалуйста, — хохотнул он.

— Все, больше не буду. Давай вылезай. Нам нужно поговорить.

— Мы уже говорим.

— Мишель, я ложусь в клинику. — Он стоял под ледяным душем и все равно лукаво смотрел на меня. — Возможно надолго. Я договорилась с Эдит. — Потянувшись к горячему крану, муж повернул его. — Она поживет здесь и присмотрит за хозяйством.

— Полин, ты в своем уме?

— Послушай, а если мне придется провести там полгода? Как вы тут управитесь вдвоем? Два мужика!

— Мы не мужики, — деланно обиделся Мишель. Над ванной поднималось уже облако пара. — Мы — мужчины.

— Извините, мэтр. Тогда я вызову из Тура свою маму. Я сойду с ума, переживая, как вы тут будете одни.

— Мы не одни. Два раза в неделю приходит убираться мадам Сифиз. Можно попросить ее приходить чаще.

— А еда? Ты ведь даже плохо представляешь себе, где и какие покупать продукты.

— Мы с Селестеном будем питаться в кафе. Кроме того, у нас отличный итальянский ресторан за углом! А твоя Эдит совершенно не умеет готовить!

— Хорошо, ну а стирка? А постельное белье? А рубашки? Если за тобой не проследить, то ты неделю будешь ходить в одной и той же, не говоря уже о Селестене. А носки? Трусы?

— Кстати, Полин, о трусах. Принеси мне белье, через… — Мишель вытащил руку из облака пара и уставился на циферблат. — Через час десять мне уже пора быть в конторе!

 

Глава 6, в которой Мишелю сорок два

Когда тебе за сорок, пусть совсем немного, бессонная ночь на фоне бурных переживаний и прерванного полового акта явно не добавляет бодрости и оптимизма мыслям, словам и поступкам.

С самого утра Мишель чувствовал себя дискомфортно: раздражительность, взбудораженность и сонливое безразличие одновременно. Он едва не захрапел на утренней встрече с адвокатами противной стороны. И обрадовался как ребенок, когда вдруг отменилось судебное заседание, назначенное на три дня. Он даже отпросился у патрона под каким-то банальным предлогом, чтобы поехать домой и спать, спать, спать…

Но тут позвонила дама с площади Виктора Гюго: дама де ля пляс-Виктор-Гюго или сокращенно — дама де ля пляс. Мишель старался даже мысленно не называть любовниц по именам с тех пор, как невзначай произнес имя самой первой в постели с Полин.

Он поехал на свидание. Хотя вполне мог бы этого и не делать. Во-первых, сегодня пятница — не их день, — обычно они встречаются по средам, если никто не занят, но в эту среду они были дружно заняты оба. А во-вторых, на следующей неделе, когда Полин ляжет в клинику, встречаться стало бы проще, но, Мишель усмехнулся, одновременно и сложнее. Надо же, как ловко жена убедила его в необходимости поселить Эдит у них в доме! Куда только девается его адвокатское красноречие, когда она начинает говорить и он видит, как двигаются ее губы — полные и совсем по-девичьи яркие. И как она чуть-чуть облизывает их, когда начинает волноваться. И эта тонкая голубоватая живая жилка на шее… Сколько раз он целовал ее, чувствуя биение пульса. И эта ее сокровенная родинка на лобке, трогательно спрятанная под нежными колечками волос. А какой чудесный, ласковый аромат у ее тела!

Мишель почувствовал, как по всему организму начал разливаться жар, а на лбу опять выступили капельки пота. Нет, нет, больше никаких игр с Полин! И вышвырнуть из дома все ее идиотские тренажеры! Должна же она родить ему дочь, в конце-то концов!

Конечно, сын — это очень хорошо, очень здорово. Он — наследник, продолжение фамилии. Но сын — это ты сам, только опять мальчишка, которому заново на протяжении десятков лет придется бороться за свое место под солнцем. А дочь… Дочь — совсем другое дело. Дочь — это твоя и только твоя собственная женщина. Маленькая сказочная принцесса, которая любит тебя не потому что ты, скажем, в ее вкусе или сумел как-то расположить к себе. А просто любит. Сразу, как только родится. Потому что она — твоя, твоя плоть и кровь, часть тебя. Но женщина!

Хорошо бы у Жульет были прямые длинные волосы, мечтал Мишель, застряв в пробке у Нового моста. Именно прямые, а не легкомысленные легкие кудряшки, как у Полин. И тяжелые. Да, прямые, длинные и тяжелые, как водопад по спине. Интересно, а у Жюльет тоже будет такой потрясающий, волнующий изгиб спины, как у Полин?..

Желание оказаться сейчас рядом с Полин и провести пальцами по желобку ее спины — ниже, ниже, к пояснице и ягодицам — накатило, как этот самый водопад. Да что за пропасть? Мишель вытер пот со лба, нажал на сцепление; автомобильная пробка начала потихоньку рассасываться, и все застоявшееся механическое стадо ринулось вперед, через мост.

Но ведь рано или поздно какой-то чужой парень тоже опешит и покроется потом при виде Жюльет? Конечно, очень не скоро, но это ужасно! А почему, собственно, ужасно? У Жюльет будет хороший парень, у его дочери просто не может быть плохого парня! И он поведет ее под венец. Под орган, по длинному проходу церкви, украшенной цветами и пестрящей яркими нарядами гостей. Вел же он под венец свою сестру Адель! Вместо отца…

Отец был категорически против венчания и свадьбы. «Глупые предрассудки и еще более глупая трата денег! Записались в мэрии и плодитесь, сколько не лень»… Адель была ужасно обижена. Еще бы! Это с сыном отец был не в меру суров и строг, а над обожаемой доченькой, что называется, трясся и не дышал. И вдруг такое! Конечно, Мишель помог сестре с ее парнем и деньгами, и участием. А отец даже не пришел в церковь и свою жену Анжел и не пустил. И года полтора не общался с Адель. Смягчился только, когда она назвала первенца Жеронимом — в его честь. Что это? Старческий каприз? Или… ревность?

Подумав о ревности, Мишель невольно вспомнил вчерашнюю безобразную выходку сына. Приревновать мать к родному отцу! Прямо Эдипов комплекс какой-то! Он ведь не ревновал своего отца к Анжели. Наоборот, всегда считал ее отважной женщиной — выйти замуж за вдовца с грудным младенцем и двенадцатилетним сыном, плюс к этому дикий характер родителя! Конечно, отец — дорожный полицейский. А, как известно, служба в полиции не для слабохарактерных людей.

Анжели всегда говорит, что вышла за Жеронима, потому что любила его со школьной скамьи. Странная такая скамья — Анжели моложе отца лет на десять. Общих детей у них нет: ей нужно было лечиться от бесплодия, но отец заявил, что двоих ему вполне достаточно и нечего тратить деньги на то, чтобы в доме прибавлялись дополнительные рты.

Анжели истово любит Адель и Мишеля. Мишеля особенно. И раз уж Полин так хочется, чтобы кто-то присмотрел за домом в ее отсутствие, то вполне логичным было бы попросить об этом именно Анжели. Но он даже не предложил жене этот вариант, потому что добрейшая матушка не выносит единственного на свете человека: а именно Полин. Дескать, ее невестка — слишком заносчивая и высокомерная гордячка.

Ну уж это точно ревность, усмехнулся своим мыслям Мишель. Хотя в снобизме Полин никак не отказать. Впрочем, матушка Анжели вряд ли знает такое слово — «снобизм». Полин действительно ведет себя с его родственниками так, как если бы являлась членом королевской фамилии или, по меньшей мере, титулованной особой. А ее родители — всего лишь учителя, всю жизнь протрубившие в одной из муниципальных школ Тура.

«Приглядывать» за хозяйством Полин могла бы попросить и свою маменьку. Но терпеть присутствие в доме тещи хотя бы одну неделю — выше его сил. Естественно, она явилась бы с мужем. Кстати сказать, отец Полин — очень симпатичный тип и с ним можно поговорить не только о футболе. Но теща! В каждой ее фразе будет содержаться поучение, как жить дальше, а Селестена она замучит диктантами.

Иногда Полин ужасно напоминает свою мамашу, с внезапным раздражением подумал Мишель; поток машин опять превратился в стоячее болото. Побольше бы ей рассудительности, свойственной ее отцу! Тесть-то как раз хорошо понимает, как нелегко далась Мишелю его карьера. Стать преуспевающим адвокатом с ученой степенью, когда твой отец — дорожный полицейский, а его жена до замужества работала приемщицей в химчистке — ох как непросто! Родители же Полин с самого детства настраивали на поступление дочери в Сорбонну…

Ну и духота сегодня, с тем же раздражением подумал Мишель. Или я забыл включить кондиционер? Конечно, совершенно башка не варит. Он нажал кнопку, и ему показалось, что в салоне сразу же стало легче дышать. Нет, это я придумываю, нужно хоть какое-то время. Мишель огляделся по сторонам, словно впервые увидев другие автомобили за окнами своего. Слева, за рулем «рено», дремал какой-то бородач, а справа, на заднем сиденье такси, молодая женщина что-то внушала девочке лет пяти. Лицо мамаши было до смешного серьезным, а девчушка таращилась на свои перемазанные шоколадом ручки. Ее мордашка, кофточка и даже пряди светлых волос тоже были в шоколаде.

Мишель какое-то время с умилением рассматривал девочку. Вероятно, слишком пристально. Мамаша повернула голову и злобно зыркнула на него. Он смутился, виновато сделал улыбку и опустил глаза. Зачем она так? — подумал он. Разве предосудительно любоваться красивым ребенком? И как можно так недоброжелательно разговаривать с дочкой? Неужели эта женщина не понимает своего счастья?

Мишель полез в кейс за сигаретами. Нет, не буду, подумал он. И так в голове шумит. Лучше принять таблетку аспирина. Он обернулся назад, чтобы достать аптечку, но тут поток машин сдвинулся с места.

А может, развернуться на ближайшем перекрестке и поехать домой? Нет, неудобно перед дамой де ля пляс, она и так уже ждет. Он взглянул на часы, сорок три минуты! Да еще непонятно, сколько придется добираться. Эти известные парижские пробки! И ведь она ждет не дома, когда можно было бы позвонить и предупредить, что застрял, а в кафетерии. И мобильный не заводит принципиально, дескать, не по карману. Этим своим «не по карману» дама де ля пляс иногда ужасно напоминает Мишелю его отца. Он невольно хмыкнул: смешно — находить сходство в любовнице и родном отце!

Дама де ля пляс аккуратно сидела за столиком у входа в кафе. Увидев Мишеля, радостно замахала ему и привстала навстречу. Хрупкая женщина с очень коротким «каре», негустые волосы тщательно расчесаны на пробор. И почему женщины, связанные с искусством, обязательно носят «каре» или вовсе стригутся под мальчишку? — Мишель опять почувствовал раздражение. У моей Жюльет никогда не будет столь дурацкой стрижки, только длинные, прямые, блестящие волосы…

— Я так соскучилась, — сказала она, тонкими пальцами заправляя прядь за ухо. Чуть припухшие глаза без косметики делали ее особенно уязвимой.

Мишелю стало стыдно за свое раздражение.

— Извини, заставил тебя ждать, — смутился он. — Сплошные пробки. — Затем нагнулся и дотронулся губами до ее виска. Едва уловимый знакомый запах терпких духов. — Ты плакала?

— Пустяки. — Она жалобно улыбнулась. — Я готова ждать тебя всю жизнь.

— Не самое веселое занятие, — нарочито бодро прокомментировал он. Мишель всегда старался избегать этой темы в разговоре с ней. — Но плакать вовсе не обязательно.

— Это не то. Это — глазные капли. Окулист готовит меня к тому, чтобы пользоваться линзами. Я старею, Мишель.

— Не придумывай, глупышка. — Он едва заставил себя улыбнуться и галантно поцеловать ее холодные пальцы. Раздражение опять росло. Куда катится мир? Вчера родной сын закатил безобразную сцену, сегодня трепетная и нежная дама де ля пляс определенно провоцирует его. — Пойдем к тебе или сначала выпьем кофе?

— Кофе, — безразлично произнесла она.

Действительно безразлично, или ему так кажется? Он подозвал официанта и заказал две чашки.

— Я хочу пирожное, — сказала она. — Самое большое.

— Самое большое, — подтвердил он официанту.

Тот кивнул и ушел. Мишель решительно взял ее руку и поднес к губам. Надо скорее прекратить это невыносимое состояние! В голове и без ее унылого вида и капризного голоса шумит от бессонницы.

— Что случилось, малышка? В чем дело?

— Ни в чем. Просто я устала. Я мечтаю уехать!

— Зачем? Куда?

— Куда угодно! Например, на Канары!

— Конечно, поезжай, отдохни, — машинально согласился Мишель и вдруг по ее взгляду и выражению лица понял, что она говорит серьезно, и переспросил: — Ты действительно собралась в отпуск? А как же…

— Что как же? — торжествующе перебила она. Но он обрадовался резкой перемене ее настроения. — Как же ты без меня? Или ты хотел спросить что-то еще?

С подносом подошел официант. Мишель вместо ответа пожал плечами и опять пожалел, что поленился принять таблетку аспирина, — голова совершенно не справлялась с клубком мыслей.

— Ну, что ты замолчал, мой милый? — Она отломила кусочек пирожного, положила себе в рот и многозначительно, по одному, облизала пальцы. — События приобретают неожиданный оборот?

— Да. — Из клубка мыслей он вытянул самую простую. — Ты не такая, какой мне казалась. — И под столом с силой сжал ее колено, а потом скользнул выше, по бедру. — Совсем не такая!

— Это хорошо или плохо? — Она продолжала в той же развязной манере поглощать свое пирожное, как бы не реагируя на его энергичное подстольное «туше».

— Пойдем, протестируем на твоем диване, — подделываясь под ее непривычно-вульгарный тон, предложил он и сквозь шум в голове подумал: скорее бы!

Может быть, нормальная физиологическая процедура — полноценный половой акт — вернет комфорт его организму? Или нужно просто выспаться? Нет, нет! Конечно, секс! Воздержание в его возрасте — совершенно излишнее геройство. Зачем мучить уже не молодую плоть укрощением желания? Вон как призывно облизывает губы дама де ля пляс! Как отзываются на его прикосновения ее бедра…

Но Жюльет? Сможет ли она простить такое поведение отцу? Ой, какие глупости? При чем здесь еще не родившийся ребенок? Да дочь и не узнает! И в конце-то концов он в первую очередь щадит ее саму, занимаясь сексом не с ее матерью… И каким сексом!

— Да, Мишель, да, да! Идем скорее! — Они уже бежали по лестнице вверх к двери квартиры. Дама де ля пляс почти уже отдавалась ему на лестнице. — Скорее, мужчина моей жизни!

Они едва захлопнули дверь и тут же, в прихожей, повалились на пол, срывая одежду друг с друга. Из клубка мыслей Мишель вдруг выскользнула одна: нет, это не она отдается ему, а он ей! Это она всеми силами старается ублажить, удовлетворить, усладить его. Ее гибкие тренированные руки заставляют откликаться каждую клеточку его тела, а губы, проворный язык, вся ее змеящаяся, верткая плоть… Нет, Полин ведет себя совсем не так! Она не заставляет его и не изобретает сама чего-то там… эксклюзивного, а лишь жадно радуется его ласкам. Но как эта женщина умеет радоваться! Радость Полин захлестывает, переполняет его самого, от столь бурного и искреннего проявления чувств она становится все желаннее и страстнее… Нет, разве можно сказать так: «страстнее»? Надо сказать: «вызывающей все большую страсть»…

— Эй? Ты что там притих? — откуда-то издалека, из другой галактики долетел заботливый женский голос. — Что-то не так?

— Хорошо… Все хорошо…

Вот, вот, сейчас. Еще один вздох! Наконец-то! Какое блаженство! И он закричал:

— О, Полин! О-о!

И тут же лицо звонко обожгла пощечина. Слева.

— Мерзавец! — Еще одна пощечина справа.

— Мерзавец! Мерзавец! Мерзавец!..

Слева, справа, слева, опять справа. И как будто даже царапнули ногти… Она сидела на нем верхом и как заводная игрушка лупила по щекам.

— Прекрати! — Мишель с силой схватил ее за руки. Женщина лягнула его ногой. — Прекрати сейчас же! У тебя истерика!

— Ты все врал! Ты любишь только ее! — Она сразу обмякла и повалилась ему на грудь, щекотнув по дороге волосами его нос. Он невольно фыркнул.

— Тебе смешно, — беспомощно обиделась она, но не шелохнулась. — Да-а, тебе смешно…

— Нет. Нет же! — Он бережно погладил ее узкую спинку с острыми крылышками лопаток. — Извини, просто щекочут твои волосы.

— Конечно, у меня плохие волосы.

— Да что ты, малышка, замечательные!

— А грудь?

— И грудь замечательная!

— А ноги?

— И ноги, и руки, и музыкальные пальцы. — Он принялся старательно целовать их по одному. — И губы, и глаза, и ушки…

— Почему ушки, а не уши? — страдальческим тоном поинтересовалась она.

— И уши, и пятки… — Боже мой, когда это кончится? — И зубы, и колени, и… — Господи, что же бывает у человека еще? — И живот, и плечи, и…

— Это смешно, Мишель. — Она вдруг заговорила будничным голосом и резко поднялась на ноги. — Как бы ты ни притворялся, все равно не любишь меня.

— Люблю!

— Тогда почему мы не вместе? Почему встречаемся украдкой и только в рабочие дни? Почему я должна в одиночку тосковать по выходным? Почему? — Она неторопливо начала одеваться.

Мишель тоже поднялся. Как-то глупо выяснять отношения, лежа на полу в прихожей.

— Малышка, ты прекрасно знаешь, что я никак не могу развестись сейчас. У сына такой трудный возраст! Ты не представляешь, что он закатил вчера вечером, когда узнал о беременности Полин!

Какого лешего это слетело с моего языка, ужаснулся Мишель. Зачем! Только привел даму де ля пляс в чувство! И вот. На тебе. Не сдержался. Теперь уж точно не миновать сцены…

Но дама де ля пляс отреагировала на удивление спокойно, хотя и не вполне адекватно.

— Ну-ну, — сказала она. — А вот лично я очень за всех рада!

— Правда! Милая!

— Правда. Милый. Я рада за всех нас! — «Нас» она произнесла особенно выразительно. — Теперь я вольна поступать так, как мне вздумается! Понимаешь, мне! Мне! — На этом все спокойствие и закончилось. — Я уезжаю на Канары!

— Да езжай, пожалуйста. Только я не понимаю, зачем ты стараешься поссориться со мной перед отъездом?

— Я не стараюсь, просто… — Она шмыгнула носом и как обиженная девочка прижалась к нему. Такая маленькая, едва до плеча. — Просто ты меня не любишь.

Он вздохнул и погладил ее по голове. И едва сдержался, чтобы не отдернуть руку: волосы были противно-липкими от лака. Надо же, он заметил это только сейчас.

— Это не так, моя малышка.

— Ну, пожалуйста, разведись с ней!

— Разведусь, обязательно разведусь! Но ты же сама понимаешь, что я не могу бросить жену в таком положении. Подожди, потерпи еще немножко. Маленькая моя. — Он нагнулся и поцеловал ее щеки. — Ну не плачь, мы же рядом!

— А если я умру, так и не дождавшись? Вот возьму и умру!

Нет, это просто невозможно! Что творится со всеми, кто его окружает? — в который раз возмутился Мишель.

— На Канарах? Ты решила умереть на Канарах?

— Поедем вместе?

— Обязательно поедем. Естественно, не сейчас, но потом поедем обязательно.

— Конечно! Так всегда! Не сейчас…

Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта пытка, но мобильный голосом его секретаря сообщил, что пришел один запрос, которого давно ждет мсье Сарди, так что мсье Сарди может не волноваться, пакет лежит на его столе.

— Патрон вызывает срочно, — сказал Мишель, отключая мобильник. — Извини, малышка, ты же знаешь, что я подневольный человек.

Дама де ля пляс горько вздохнула и привычным жестом заложила за ухо прядь волос. Мишель наклонился, осторожно обнял ее и тихо поцеловал в губы.

— Пока, малышка! На следующей неделе Полин ляжет в клинику, все будет по-другому.

— Я бы родила тебе без всякой клиники. Ладно, мужчина моей жизни. Уходи. — Она чмокнула его в саднящую щеку. Словно коснулась наждаком. — Зря я выдернула тебя сегодня с работы.

— Что ты! Я так соскучился!

Она внимательно посмотрела на него снизу вверх.

— Больно, любимый? — И осторожно прикоснулась к его лицу пальцами. Они были холодными, как всегда, но сейчас это было приятно. — Извини. Я сама не знаю, что на меня нашло. Ты же не в первый раз назвал меня Полин…

 

Глава 7, в которой прошло полгода

— Знаешь, Эдит, я ужасно счастлива!

Я только что покормила Жюльет грудью, а теперь моя подруга докармливала ее из бутылочки. Ей так не терпелось взять на руки свою будущую крестницу! А я, позволяя себе чуть-чуть передохнуть от требовательных губенок, смотрела в окно. Мой садик, моя клумба, мои деревья… Конечно, сейчас под моросящим дождем и шквальными порывами зимнего ветра сад выглядел далеко не лучшим образом. Но я дома! Дома!

— Я невероятно счастлива, Эдит!

— Еще бы! Такие ангелы! — восторженно сказала она, а мадам Сифиз тем временем передала мне мою вторую девочку. Крошка выразительно вздохнула и тут же зачмокала, моментально поймав сосок и от нетерпения даже заметно прикусывая его деснами. — Но я и не предполагала, Полин, что их так много!

— Как это, много? — весело удивилась я. — Разве ты уже не видела их всех у меня в клинике?

— В клинике — это одно, они там все были завернутые и спящие, — вмешалась Мари, внучка мадам Сифиз, развлекавшая мою третью дочку в ожидании приема пищи.

Счастье, что у меня есть молоко, хоть и в весьма ограниченном количестве. Впрочем, и то, что внучка мадам Сифиз, моей домработницы, оказалась студенткой акушерского училища и не прочь подработать няней, тоже своего рода счастье.

Эдит вдруг пристально посмотрела на девочку у себя на коленях, а потом на ту, которая жадно сосала мою грудь.

— Слушай, Полин, а ты уверена, что у меня именно Жюльет? А как ты их различаешь? Они же совершенно одинаковые! Кстати, вы с Мишелем уже придумали имена для остальных?

— Придумали. Тебе понравятся, — кивнула я. — Мадам Сифиз, забирайте у меня Эдит и давайте скорее третью, а то бедняжке не достанется ни капли!

— В следующий раз, мадам Сарди, надо будет начинать с Мадлен, — наставительно сказала Мари, — чтобы она не подумала, будто вы ее не любите.

Мадам Сифиз смешно наморщила нос и басовито хохотнула.

— Скажешь тоже, внучка! Подумает! Тебе вон двадцатый годок пошел, а я сильно сомневаюсь, что ты уже умеешь думать.

— Они думают, ба! — обиделась Мари. — Наукой доказано. Мыслительный процесс начинается уже на определенной стадии формирования плода.

— Ишь ты! Стадия, наука!.. Кушай, кушай, девочка. — Мадам Сифиз старательно совала соску теплой бутылочки в ротик тезки моей подруги, но та мяукала, как котенок, и отворачивалась.

А Мадлен осторожно сосала мою грудь.

— Удивительно, — сказала я. — Правда. Такие крохи, а все разные. Жюльет с одинаковым усердием сосет и грудь, и бутылочку. Эдит вон, видите, от бутылочки воротит нос, а грудь даже прикусывает от жадности. Мадлен тоже не в восторге от бутылочки, но грудь берет очень бережно, словно боится сделать мне больно.

— Да. Удивительно, — кашлянув, отрывисто заговорила наконец большая Эдит, глядя куда-то в пустоту. Но тут же перевела взгляд на меня и весело добавила: — Спасибо, дорогая, за «Эдит». Я очень тронута. — А ее глаза, как в замедленном спецэффекте, из настороженных постепенно превращались в лукавые. — Значит, ты говоришь, что Мадлен боится сделать тебе больно?

— Да, мадам, Мадлен самая смирная, — вместо меня ответила Мари. — У Жюльет самый большой аппетит, а ваша тезка вечно всем недовольна.

В подтверждение ее слов маленькая Эдит выплюнула соску и что есть мочи завопила. Жюльет открыла глазки и тоже заплакала, видимо, из солидарности. Только Мадлен, также размеренно посапывая, продолжала тянуть из моего соска. Хотя, кажется, ее усилия были напрасны. Ей опять досталось меньше всех. Да, Мари права, в следующий раз нужно начинать кормежку именно с нее.

Когда все мои сокровища уснули и остались под присмотром Мари, мы с Эдит и мадам Сифиз спустились в кухню. Селестен и Бернар были в школе. Торжественно водворив меня с близнецами в дом, где уже ждали Эдит, вызванная по этому случаю мадам Сифиз и ее внучка, согласившаяся стать няней, Мишель отбыл в спешном порядке на слушание очередного дела в суде.

Мадам Сифиз выпила с Эдит черного кофе, — да, этот напиток непозволительная роскошь для кормящей мамашки, я вынуждена довольствоваться только молоком и кипяченой водой, — и ушла, заверив, что крохотули очаровательны и она готова в любой момент прилететь на помощь. Если что. И как-то особенно посмотрела на меня. Впрочем, может, и не особенно. Просто мне сейчас все казалось особенным, даже тишина в доме. Моя теплая, славная живая тишина в моем теплом, славном доме, в котором теперь стало живее еще на целых три души!

— Я тебе бесконечно благодарна, Эдит, — сказала я. — Если бы не ты, ничего бы не было.

Она откровенно засмущалась и характерным жестом поправила волосы.

— Правда, Эдит. Я бы не выдержала в постели полгода, и девчонок бы не было. Ты же знаешь, я активный человек, бездельничать и валяться в кровати — не мой стиль.

— Но, Полин, у тебя не было другого выбора.

— Почему? Был. Я могла сдаться и не доносить. Знаешь, какие только мысли не лезли в мою голову, когда я сутками отлеживала бока и смотрела все эти дурацкие телевизионные сериалы, а за окном шла нормальная жизнь?

— Ничего, Полин. Все позади. Ты выдержала! Ты — героиня!

— Это ты героиня, Эдит. Взвалить на себя чужую семью!

— Вы мне все совсем не чужие, но…

— А какое чудо ты сотворила на втором этаже!

— Но это не я.

— Не скромничай, Эдит. Вместо комнаты для гостей — дивная детская, рядом комната для няни и наша спальня. А комната Селестена и кабинет Мишеля — на другом конце, чтобы малышки их не беспокоили. И все с таким вкусом! Я бы и сама не сделала лучше.

— Это правда не я.

— Да ладно. Мишелю бы никогда в голову не пришло затеять такое великое переселение народов. И главное, ничего мне не сказали! Настоящий сюрприз. Я так суеверно боялась даже намекнуть ему на то, чтобы заранее оборудовать детскую, когда стало ясно, что там сидит тройня. — И показала на свой живот. Он был безобразным и складчатым, как у бегемота. Да еще этот шов от кесарева сечения. Из-за него пришлось лишнюю неделю провести в клинике. Я невольно вздохнула. Чужая, рыхлая, расплывшаяся фигура. Даже руки.

— Не переживай. Через пару месяцев все восстановится, — словно прочитав мои мысли, обнадежила Эдит. — Только это переселение народов, как ты назвала, вовсе не моя заслуга. Разве Мишель утром не признался тебе?

— В чем он должен был признаться?

— Ой, только, пожалуйста, не нервничай. И благоустройством, и, так сказать, надзором за твоими мужчинами занималась мадам Сифиз, а вовсе не я. И твоя свекровь, Анжели.

— Почему? Почему вы все мне об этом не говорили?

— Ну, — она вскинула брови, — сначала не знали, как сказать, чтобы не расстроить. Тебе и без того было не сладко изображать инкубатор. А потом решили не говорить вовсе до твоего возвращения. У меня была уверенность, что Мишель признается тебе по дороге из клиники.

Я задумчиво покачала головой.

— Теперь мне ясно, почему мадам Сифиз так странно смотрела на меня. Она ждала слов благодарности… Но, Эдит, я не понимаю все равно, почему я должна была расстроиться? Сказала бы, что тебе трудно следить за таким большим хозяйством. Ну и все. Я бы поняла.

— Ага, и тут же прибежала бы домой. Я тебя знаю. А потом, с хозяйством мне было нисколько не трудно, просто они все…

— Что они все? Кто они все?

— Ладно, вспоминать не будем. — Она натянуто улыбнулась. — Давай поговорим о чем-нибудь другом. Такие чудесные малышки! И ты напрасно переживаешь. Полнота тебе к лицу.

— Эдит, что у вас произошло?

— Да ну. Не хочется вспоминать.

— Говори. Я все равно не отстану.

— Понимаешь, они все как будто сговорились против меня. Как будто они — единое целое, а — лишняя, чужая.

— Кто они?

— Мальчишки и Мишель. У меня и так сложные отношения с сыном, а тут он прямо совсем отбился от рук. Я не хочу сказать, что твой Селестен плохо на него влияет, но так же нельзя! Мишель, выходит, — единственный авторитет, а я — родная мать — так, пустое место! Бернар только что «отцом» его не называет! Ах, папаша Сарди, то, ах, папаша Сарди, се!

— И только-то? Все приятели Селестена зовут Мишеля папаша Сарди.

— Не только! Эта деревенщина мадам Сифиз тоже заняла его сторону и безо всякого стеснения принялась учить меня жизни! Ты только подумай! Кто она и кто я?

— Но, по-моему, мадам Сифиз очень дипломатичная и неглупая женщина.

— Да ее дело — помыть полы, а не заглядывать в холодильник и кастрюли! «Вы испортите им желудки, дорогая мадам Как-вас-там, вашими концентратами и пиццами!» — визгливо передразнила она мадам Сифиз. — Да ее это не касается! Еще никто не умер ни от сублимированных продуктов, ни от пиццы!

Я никогда не видела Эдит столь возмущенной, но чем больше она жаловалась, тем труднее мне было сдерживать смех.

— Кстати, Эдит. Я вообще-то голодная, — сказала я. — Может, правда, закажем пиццу по телефону?

— Тебе нельзя ничего острого, ты же кормишь грудью. — Она встала, подошла к холодильнику, вытащила оттуда стеклянную кастрюлю. — Вот, запеканка. Твоя камердама приготовила. — Эдит брезгливо водрузила кастрюльку на стол. Сквозь толстое стекло проглядывало аппетитное бело-кремовое нечто. — По рецепту какой-то бульварной писательницы. Специально, чтобы тебе перекусить после кормления. А обед Мишель заказал в ресторане. Диетблюда. Повар суперкласса. Доставят к трем часам.

Эдит демонстративно отказалась от запеканки и приступила к новой порции черного кофе без сахара. Она вообще не ест ничего сладкого, очень боится за фигуру. Рано или поздно мне тоже предстоит начать бороться за восстановление своей, с грустью подумала я. Я же заставила свой организм выносить девочек, теперь же, кто его знает, может, он решит в отместку навсегда оставить меня такой коровой? Но пока я смело наслаждалась кулинарным шедевром мадам Сифиз.

— Ты сама выбрала имя Мадлен или Мишель придумал?

— Нет, придумала я. Но Мишелю понравилось. Ведь его мать — Мадлен.

— Но, по-моему, его мать зовут Анжели. Заносчивая, кстати, тетка. Дура дурой!

— Матушка Анжели — его мачеха, но я бы не сказала, что она дура. — Я нашла нужным заступиться за свекровь. — Простоватая, конечно, но жизнь отдаст за Мишеля. Он к ней искренне привязан. А его родная мать умерла, когда ему было двенадцать.

— Вот как? А я не знала, — откровенно огорчилась Эдит. — Он никогда не говорил мне.

— Ну и что? — улыбнулась я. — Мишель не все говорит даже мне, хотя я его жена. Да и ты, как выяснилось, тоже не из особо откровенных. Не смотри на меня так и не вздыхай. Ты целых полгода держала меня в неведении по поводу того, что творится в моем доме. Но я же не обижаюсь. Перепланировка второго этажа — настоящий сюрприз!

— Ладно. — Эдит опять вздохнула. — Я действительно должна сказать тебе кое-что. Но опять не решаюсь.

— Ты поссорилась не только с мадам Сифиз, но и с кем-то еще? — усмехнувшись, предположила я. — Выкладывай!

Она пристально посмотрела мне в глаза, а потом выпалила на одном дыхании:

— Возьми себя в руки, дорогая, Мишель опять встречается с Мадлен.

Шов на животе заныл. Я набрала в легкие побольше воздуха и начала считать до десяти. Но сбилась. Начала снова. Сбилась опять. Только с четвертой или с пятой попытки мне удалось досчитать до конца и, приложив дополнительные усилия, заставить себя улыбнуться. Шов ныл по-прежнему.

— Извини, — забеспокоилась Эдит. — Зря я это сказала. Ты такая бледная! Помочь перебраться на кушетку? Тебе, наверное, тяжело с непривычки так долго сидеть в кресле?

— Но ведь пока я лежала в клинике, ты регулярно знакомила меня со всеми перипетиями ее жизни, — медленно заговорила я, не двигаясь с места. Мое нынешнее тело было слишком большим, сейчас я ощущала это особенно явственно. — Ты ведь старательно не выпускала ее из поля зрения, дружила с ней по моей просьбе. И знаешь, там, в палате, в обществе сплошных персонажей телевизионных сериалов, Мадлен сделалась для меня тоже одной из них, и просто по-человечески, по-женски, я начала ей сочувствовать, как если бы бросивший ее любовник был тоже героем сериала, ну, неким условным мужчиной, а вовсе не моим мужем…

Я говорила медленно, но Эдит не перебивала меня. Где-то глубоко внутри меня зрело странное убеждение, что чем больше слов в защиту Мадлен я скажу, тем скорее Эдит признается, что просто грубовато пошутила и все совсем не так.

— Согласись, ведь это ужасно, — продолжала я, — когда одинокая, бедная, но тонко чувствующая женщина начинает встречаться с кем-то, влюбляется, а потом внезапно делает глупый шаг — ради того, чтобы бесплатно побывать на Канарах, расстается с ним на месяц, даже не успев толком предупредить. Что такое сообщение на автоответчике для пусть и влюбленного, но женатого мужчины? Ничто!

— Никакого сообщения для Мишеля на автоответчике не было. Я обманула тебя для твоего же спокойствия, — сухо сказала Эдит. — Они встречались перед ее отъездом. Поссорились, ей даже не хотелось ехать. Но я позвонила очень вовремя. Как чувствовала! И на своей машине отвезла ее в аэропорт.

— Но потом-то они не виделись! — с надеждой выпалила я. — Или ты опять обманула для моего спокойствия?

— Нет. После ее возвращения встреч у них действительно больше не было. Мадлен звонила ему, но он так и не смог вырваться.

— Ну да, я же помню, ты рассказывала мне, как она переживала. — У меня опять затеплилась наивная надежда. — Как потом уехала в турне со своим квартетом, как там случилось несчастье с ее пальцем.

Эдит согласно кивала, а я уже не могла остановиться и поспешно извлекала из своей памяти все, что только было связано с Мадлен, словно от того, как много я вспомню, принципиально зависела вся моя дальнейшая жизнь.

— Ты сама утверждала, что твоя подруга — невзрачная на вид, с жидкими бесцветными волосами, но с выдающимся нижним бюстом. И что из всех мужчин она предпочитает жгучих брюнетов с усами.

— Да, Мишель явно не оправдывает ее пристрастий, — вставила Эдит, но я не обратила внимания, продолжая рассуждать о Мадлен, как о персонаже из сериала:

— Сейчас, как ты сама утверждала, у нее полная катастрофа, хотя и так в квартете последнее время относились к ней хуже некуда. Первая скрипка интриговала, чтобы выжить ее и пристроить свою племянницу, которая «вообще играть не умеет» по сравнению с нашей виртуозкой. Но бедолага Мадлен нечаянно прищемила дверью мизинец левой руки, чем и воспользовалась интриганка, да еще плюс к тому пустила в музыкальных кругах Парижа такие гнусные сплетни, что теперь Мадлен не берут никуда. Хотя из-за травмы пальца она не сможет играть даже в кабаке, впрочем, кому нужны там ноктюрны и рапсодии?

— Слушай, — прищурилась Эдит. — К чему ты пересказываешь мне это все? Ты что, действительно переживаешь за эту стервозину?

— Оставь, пожалуйста, свои характеристики, Эдит. А то мне начинает казаться, что и обо мне ты говоришь за глаза с таким же красноречием.

— Что, не стерва, по-твоему? Бедная девочка?

— Просто я попыталась посмотреть на все со стороны. — Но вовсе не со стороны я видела, как Эдит буквально трясет от моих рассуждений. Зато шов-то на моем животе совершенно перестал ныть! — И думаю, что такая утонченная и наверняка обидчивая особа, как твоя подруга детства, возобновила отношения с бросившим ее любовником не от хорошей жизни. Окажись я на ее месте, одна, без средств к существованию, тоже бы наверняка поступила точно так же.

— Утонченная? — Эдит явно нарочно сделала ударение не там. — Без средств? Возобновила? Плохо ты знаешь своего муженька, дорогая. Это он возобновил! Потому-то я и не смогла жить с ним под одной крышей, зная, чем он занимается на стороне, пока его родная жена мужественно ждет в клинике родов! Откуда я знаю? Да эта жучка заставила меня сто раз прослушать его страстные мольбы о рандеву на автоответчике! Она прыгала от счастья! «Ах, мой Мишель меня любит! Ах, Мишель, Мишель! Он каждый день звонил мне, пока я была в турне! Ты права, дорогая Эдит, расстояния закаляют чувства!» Тьфу!..

И тут я поймала себя на мысли о том, что мне очень хочется нажать кнопочку на пульте и уменьшить звук. Я воспринимаю ее темпераментный монолог как заученный текст роли очередной героини телесериала! И все это никоим образом не относится ко мне лично…

— Тише, Эдит, ты кричишь на весь дом.

— Ты бы хоть поинтересовалась, во сколько Мишелю обходятся эти чувства!

— Ну и во сколько? Только, пожалуйста, тише.

— Да эта стер… Мадлен не берет у него ни су! Ни су она не берет, — повторила Эдит, определенно с трудом понизив голос. — Это же, получается, любовь?..

— Может быть, — сказала я. — Но на что же она тогда живет? Пошла работать в школу?

— Она не выносит подобные заведения, — хмыкнула Мадлен. — «Микроклимакс» школы нашей утонченной не подходит. Она помещает объявления в газетах — ищет место няни или гувернантки с музыкальным образованием. Только без толку. Все требуют рекомендательных писем, а где ей их взять? Я предложила написать липовые. Что ты! Ни в какую! Она честная! Насилу вчера уговорила. Может быть, не сегодня завтра кто и купится.

— Но все это время на что же она жила?

— До чего же ты все-таки странная, Полин. На твоем месте я бы при первой возможности застала ее с Мишелем и вообще… Убила!

— Ну и убила бы сама! — улыбнулась я. Не поверите, но мне на самом деле стало очень смешно. Как она прошипела это «Убила!»… — Что же ты до сих пор с ней общаешься и не убиваешь?

— Я не жена, права такого не имею. — К моей радости, Эдит немного повеселела, видимо, заразившись улыбкой от меня. — А потом, знаешь, как я ее увижу, дуру такую, становится жалко.

— Надо понимать, ты ее и подкармливаешь?

— Как же! Так она и позволит. Утонченная! Нянчится с соседским младенцем за гроши.

— С младенцем? — удивилась я. — Это же так трудно!

— Да я и сама ошалела, когда узнала. Сказала ей то же самое, не поверишь, слово в слово. А она так ручками взмахнула, — Эдит показала, как взмахнула ручками Мадлен, — и говорит: «Что ты! Младенцы — это прелесть, розовые попки, крошечные пальчики, я их обожаю!». Оказывается, она сидела с младенцами в юности, чтобы подработать, когда училась в консерватории. При младенцах можно было репетировать на виолончели, — они сладко засыпали, — тогда как с детьми другого возраста такое совмещение деятельности невозможно.

— Потрясающе! — сказала я.

— Ну! — согласилась моя подруга. — Только ты как хочешь, а, по-моему, это клиника. Она так гордится, что у Мишеля родилась тройня, как если бы родила ему сама. Только, кажется, она еще не знает, что одна из твоих дочек — ее тезка.

— Узнает, — пожав плечами, сказала я.

Эдит смерила меня взглядом и покачала головой.

— Жаль, Полин. Я не думала, что ты сдашься.

— А я не думала, что ты можешь подумать так. Слушай, а какое у нас сегодня число?

— Восьмое, а что?

— То! У тебя ведь через… Через… — Я сосчитала на пальцах. — Через семь дней день рождения! Что ты хочешь в подарок?

— Полин! Какие условности. Придете ко мне в гости, и все.

— Какие гости, дорогая! Мне уже опять пора исполнять обязанности коровы. — Я показала ей на часы над камином. — Предлагаю попраздновать у нас. Но, пожалуйста, скажи, что тебе подарить? Не изображай нашу «утонченную» знакомую.

Эдит вздохнула и промолчала. Но затем словно опомнилась:

— Спасибо, Полин, за предложение, но я не сказала тебе еще кое-что.

Почему-то меня уже больше не волновали никакие ее недоговоренности.

— Я думала, что вы с Мишелем придете ко мне, и я вам всем его тогда и представлю. В смысле, Макса. Макса Валанси… То есть Селестен его, конечно, знает, ты, наверное, тоже. И твой муж. Макс преподает в коллеже астрономию. Но еще окончательно не ясно…

Я погладила ее руку.

— Хочешь, чтобы я пока не говорила Мишелю?

— Да, — ответила она.

 

Глава 8, в которой моя любимая спальня…

Моя любимая кровать, моя любимая спальня! За стеной тихо дышат во сне мои сытые девчушки, у меня тоже есть возможность поспать пару часиков до ночного кормления. Какой длинный был сегодня день. Но я дома! Как же я соскучилась по своей спальне…

Вообще-то, если быть точной, это теперь совсем другая комната — одна из бывших комнат для гостей, кстати, та самая, где тогда бессонной ночью лежал и курил Мишель. Но заботливые руки моих добрых фей — мадам Сифиз и матушки Анжели — с потрясающей точностью воспроизвели здесь мою спальню: точно такие же нежно-сиреневые обои, картина Матисса в золоченой раме… Она специально висит так, чтобы можно было ее рассматривать, лежа в постели. Из окна падает прямоугольник лунного света, обои и рама кажутся серебряными. Тени деревьев размытой графикой колышутся на стене: на улице сильный ветер. А дома, под одеялом, так уютно и тихо. Особенно рядом с Мишелем. Горячее, сильное тело. Может быть, только одеколон резковат. Я принюхалась. Нет, тот же, просто я, наверное, отвыкла за полгода.

Я потерлась щекой о его плечо.

— Устала? — ласково прошептал он, слегка касаясь губами моих волос.

— Так хорошо! Я дома… — Глаза слипались, по всему моему измученному организму разливался мягкий покой.

— Спи, родная. У тебя был сегодня такой длинный день.

— Знаешь, я только что подумала то же самое.

— Не разговаривай, спи. Спокойной ночи. — Он поцеловал мой лоб. — Зря ты не прилегла после обеда.

— После обеда пришел Селестен, а потом твоя матушка Анжели. Я ей так благодарна!

— Я рад, что вы наконец-то нашли общий язык. Но, пожалуйста, постарайся уснуть. Тебе нужны силы. Скоро ведь опять кормить.

— Ты так здорово ассистировал нам с Мари во время последней кормежки! Можешь смело работать патронажной сестрой.

— Тогда уж братом, — ласково усмехнулся он. — Я подумаю над твоим предложением.

— Все-таки зря ты не захотел попросить Мари остаться на ночь. Хотя бы сегодня. Я боюсь, что не справлюсь с ночным кормлением без нее.

— А патронажный брат на что? Не придумывай, мы прекрасно справлялись с Селестеном безо всякой няни.

— Мы были намного моложе, и потом — Селестен был один, а их трое.

— Справимся, Полин, не переживай. Утром придет мадам Сифиз, а после обеда — Мари. Если хочешь, можем вызвать матушку Анжели. Она будет только рада. А сейчас, ну прошу тебя, спи.

— Хорошо, хорошо. Только еще два слова. А то усну и забуду сказать. У Эдит через неделю день рождения.

— Боже мой, Полин! Далась тебе эта Эдит! О подарке поговорим завтра. Спокойной ночи!

— О подарке — само собой. Я о другом. Только — это секрет. Если что, ты ничего не знаешь. У нее появился кавалер.

— С ума сойти! — Мишель хохотнул, иронично, по-моему.

— Ничего смешного. Это Валанси. Ты его знаешь. Мсье Валанси, который преподает астрономию в коллеже Селестена. Насколько я поняла, у него серьезные намерения.

— Этот кучерявый очкарик? Пустое! С ней ни один мужчина не будет жить, даже такой чокнутый звездочет.

— Почему? — Спать хотелось ужасно, но любопытство было сильнее.

— Потому что невозможно построить серьезные отношения на голом сексе.

Я чуть не икнула от формулировки Мишеля!

— На голом сексе? Откуда у тебя такие выводы?

— Но ведь она думает только о себе! И ничего не умеет делать. Ни готовить, ни слушать нормально, ни даже гладить! Представляешь, она прожгла утюгом мою самую любимую рубашку. Ну ту, которую ты, помнишь, подарила мне на прошлое Рождество?..

— А почему это Эдит взялась гладить? Почему не мадам Сифиз? Я же договорилась с ней, что всю глажку та целиком берет на себя. И потом, твои рубашки мы всегда отдавали в…

Мишель не дал мне договорить.

— Да из-за твоей драгоценной подруги старуха Сифиз чуть не взяла расчет! Я вообще не понимаю, как тебе только могло прийти в голову поселить у нас эту… — Мишель закряхтел. — Эту зазнайку! Все, Полин, достаточно. Давай спать.

— Но я хотела отпраздновать день рождения Эдит у нас дома.

— Пожалуйста, дорогая, не надо! Я видеть ее не могу!

— А я не в состоянии выходить никуда, пока…

Он опять перебил меня, но на этот раз не словами, а поцелуем. Хорошим поцелуем, долгим и многообещающим.

— Мишель! — Я перевела дыхание и открыла глаза. В полутьме его лицо было таким красивым. — Мишель, я ведь не гожусь на это пока. — Он все так же смотрел на меня. Так художник смотрит на свое произведение. — Правда, я сейчас вообще ни на что не гожусь…

— Глупая! — Он как кошке почесал мне переносицу. — Родная моя, я люблю тебя, и ты рядом. Что еще нужно?

— То…

— Спи. — Он обнял меня и подтянул одеяло. — Спи, моя красавица.

— Не смейся. Я похожа на бегемота. Из всех вещей на меня лезет только шуба.

— Тогда уж на бегемотицу. На самую красивую бегемотицу в мире. Самую, самую! Самую большую, мягкую, шубную бегемотицу.

Он шептал мне еще какие-то глупости. Было так приятно чувствовать на шее, возле уха, его дыхание и губы.

И вдруг все сразу: пронзительный детский плач, яркий свет, побагровевшее от крика личико одной из моих девочек и виновато-испуганные глаза Мишеля.

— Проснись, Полин! Ну, просыпайся, пожалуйста!

Вылитый Селестен! До чего же они похожи! С точно таким же выражением сын смотрел на меня, когда годика в три умудрился извлечь из часов кукушку. Из бесценных прабабушкиных ходиков позапрошлого века.

— Полин! В самом-то деле! Очнись! Сделай хоть что-нибудь! Ну, пожалуйста! Я сойду с ума…

— Давай, скорее! — Усевшись на кровати, я достаточно проворно, хотя все еще в полусне, справилась с пуговицами ночной рубашки. — Иди ко мне, моя маленькая! Иди к маме, Диди!

— Разве это Эдит? — искренне удивился Мишель. — Или я успел перепутать кроватки?

— О чем ты? — Девчушка уже вцепилась ротиком и пальчиками в мою грудь. Краснота с личика быстро спадала. Из-за стены по-прежнему доносились рыдания остальных, но вроде бы тише. Или мне кажется, что тише, потому что замолчала Эдит? — Как это перепутал? И не стой столбом! Иди, подогрей бутылочки, постарайся дать остальным. Хотя бы Жюльет, она спокойно берет соску. Да не стой же ты! — От беспомощности я уже чуть не плакала сама. — Они же охрипнут от крика!

— Но у тебя точно Эдит? — Мишель бледнел на глазах, но не двигался с места. — А не Жюльет? Точно?

— Точно, точно! Давай, скорее, неси мне бутылочку для нее! И тащи Мадлен! Иначе эта маленькая жадина никому не оставит молока! Ну, Мишель, скорее!

— А как я угадаю, которая из них Мадлен?..

— Боже мой, мне все приходится делать самой! — Я начала осторожно, чтобы не побеспокоить сосавшую малышку, спускать ноги с кровати, раздражаясь на свое огромное, неповоротливое тело. Но маневр мне не удался, Эдит потеряла сосок и мгновенно завопила с удвоенной энергией!

— Держи! Она уже не самая голодная! — Я решительно протянула плачущую бедняжку Мишелю и бегом — как это только удалось мне? — ринулась к распахнутой двери.

— Мама, что здесь происходит? — спросил Селестен. Я даже не поняла, откуда он взялся. — Зачем вы их мучаете? Почему они ревут? Что… — и запнулся, видимо увидев мою вытащенную поверх рубашки грудь.

Не раздумывая, я схватила его за руку:

— Скорее, сынок, ты мне поможешь! — И поволокла в детскую.

Жюльет и Мадлен почему-то лежали вместе в одной кроватке — тут же валялись три полные бутылочки, — и дружно рыдали. Эдит вторила им на руках Мишеля. Причем бутылочки были еще вполне теплые!

— Что это значит, мам? — растерялся Селестен.

— Потом, сынок! — Я извлекла Жюльет и одну бутылочку. — Бери на руки!

— Я боюсь. Вдруг ее уроню.

— Сядь! — Я придвинула ногой стул, сын послушно выполнил мой приказ. — Держи! Вот так, молодец. Теперь даем ей соску… Ну, бери, бери, моя маленькая! Не плачь! Очень вкусно! Ну, ну, вот умница, вот молодчина! — Девчушка зачмокала; голосящее трио превратилось в дуэт.

Я осторожно передала бутылочку Селестену. И тут же почувствовала, как он напряжен, как неуверенно действуют его пальцы, принимая бутылочку из моей руки. Но его глаза, немного припухшие ото сна глаза моего любимого сына, которые только что были встревоженными и испуганными, засветились радостным умилением.

Я взгромоздила свою тушу на другой стул и приложила к груди Мадлен. В отличие от остальных, она притихла сразу, стоило мне лишь взять ее на руки. Прежде чем начать сосать, она как обычно глубоко и как-то осознанно вздохнула. Дескать, предстоит дело серьезное, надо собраться с мыслями.

Плакала и все еще отказывалась от бутылочки только Эдит на коленях Мишеля. Но наконец и ему удалось впихнуть ей соску. Третью бутылочку я поставила в прибор для нагревания. Мои добрые феи так хорошо продумали детскую, что этот смешной электростакан всегда оказывался под рукой.

Какое-то время мы сидели молча в прекрасной, уютной тишине, наблюдая каждый за своей питомицей.

— Это я виноват, — тихо произнес Мишель.

— Догадываюсь, — кивнула я. — Надо было разбудить меня сразу, а не пытаться изображать кормящего отца.

Селестен хмыкнул и с одобрением посмотрел на меня.

— Я не пытался. Просто хотел посмотреть, как они спят. Имею же я право полюбоваться на своих родных дочек?

— Имеешь, — согласились мы с Селестеном.

— И для удобства любования наш бестолковый папаша Сарди сложил их всех в одну кроватку, — добавил сын.

— Ничего подобного, — обиделся Мишель. — Это потом так получилось. А сначала я просто ходил на цыпочках от одной кроватки к другой и напевал им нашу колыбельную. Ты ее помнишь, сынок? «Рыцарь спит, конь тоже спит, сокол в колпачке сопит…» — фальшивя, запел мой муж.

По семейной легенде Мишеля выходило, что в незапамятные времена его некая прародительница якобы служила кормилицей у какого-то рыцаря, только что не герцога, и баюкала его чадо упомянутой песенкой. Мишель страшно гордится этим культурным наследием своей семьи.

— Пожалуйста, папа! — взмолился Селестен. — Твои музыкальные таланты опять доведут девчонок до слез! А мне завтра, на всякий случай, в коллеж. И контрольная по алгебре.

— Двоечник! — сказал Мишель. — Да я в твои годы…

— У-у!.. — протянул сын. — Второй дедушка Жероним!

— Что ты имеешь против родного деда?!

— Не ссорьтесь, — потребовала я. — У отца тоже завтра рабочий день, сынок. Всем надо выспаться. Давай мне Жюльет и забирай Мадлен. Докормишь, бутылочка уже согрелась.

— Мам, а как ты их различаешь? Ой, мам! А, моя, по-моему, уже спит. — Селестен осторожно отнял пустую бутылочку и перешел на шепот. — Правда, мам, все выпила и уснула.

— Тогда аккуратно отнеси ее в колыбельку и тоже иди спать. Спасибо, сынок, что бы мы без тебя делали! — То, как сын заботливо и нежно укладывал сестренку в постель, было ужасно трогательно. — Спасибо, подойди, я поцелую тебя. Милый! — Я чмокнула его теплую щеку. — Спокойной ночи!

— Нет, правда, мам, как ты их различаешь? Они же совершенно одинаковые.

— Ну да! — вместо меня отозвался муж. — Я теперь их тоже никогда не спутаю. Если только Жюльет с Мадлен — они обе тихони. Но зато Эдит! — Он покачал головой. — Никогда. Самая крикливая и беспокойная. Я же всего-то навсего поцеловал ее, а она завопила! И эти тоже проснулись. И как давай все плакать! Ну, думаю, переполошили всю округу. Надо кормить. Я же помню, что ты, Сел, всегда ревел, когда был голодный.

Мы с Селестеном внимательно слушали, не перебивая. Может, потому что и сами были уже в полудреме.

— Я скорее греть бутылочки, двоих взял на руки. Третья-то не помещается. Вопят! А наша мама спит себе, ничего не слышит. Насилу добудился. Это все из-за тебя, Диди! — Мишель погрозил над ее головенкой пальцем. Девчушка на отцовский монолог не реагировала, а медленно, в отличие от Жюльет, втягивала в себя содержимое столь нелюбимой бутылочки.

— Да, — согласилась я. — Эдит самая беспокойная.

— Зря вы ее так назвали, — вздохнув, подал наконец голос Селестен. — Теперь оба не любите. А как ей жить дальше, если вы ее уже сейчас не любите?

— Селестен! — воскликнули мы с Мишелем дружно, но, правда, шепотом.

Сын укоризненно покачал головой. Почему-то я почувствовала себя виноватой, но и Мишель, как мне показалось, тоже!

— Точно, зря. Она же чувствует, потому и такая. А назвали бы, ну, например, Анжели, как бабулю, или Анит, в честь твоей мамы, мам, она бы и была спокойная. Вон, Мадлен, — он кивнул в сторону притихшей у меня на коленях крошки, — назвали в честь папиной мамы, она и довольна. А Жюльет — обжора, вроде кое-кого из нас.

— Философ, — сказал Мишель. — Иди спать, а то договоришься неизвестно до чего. Мы их всех любим одинаково, как тебя. Понял?

— Нет, меня вы все равно любите больше! Знаете почему? Потому что я люблю их вместе с вами, потому что я такой же, как вы, а они — глупые растения. Нет, вы не поняли, я не то хотел сказать! Я имел в виду, что они крошечные, ужасно смешные, беспомощные.

— Все, все, философ, — наморщил нос Мишель. — Иди спать.

— Па, только ты не буди их больше. Ладно?

— Ладно.

Селестен посмотрел на отца, на меня. Я чувствовала, что он не уходит, потому что не решается еще на какое-то откровение. Я оказалась права.

— Па, дай мне Эдит. Я сам уложу ее в постельку. А то она у тебя завопит опять. А у меня нет. Правда, мам, я точно знаю. Иди, иди ко мне, сестренка! Мам, а вы им чистые подгузники надели? Нет? Ну вот, я так и знал. За вами глаз да глаз! Старые, не помните ни шиша. Бабуля предупреждала…

Бабулей сын зовет матушку Анжели, и на его ворчание я не обиделась. Все правильно, мы с Мишелем действительно старые по сравнению с нашими девчушками.

— Я не ревную, дорогая, — после ухода Селестена из детской лукаво прошептал муж. — Но, по-моему, он чувствует себя папашей. И, знаешь, мне нравится! Ему идет.

— Да, я тоже рада. И эта новая взрослая стрижка, как у тебя. Но мне не по душе некоторые его, как бы ты сказал, позиции.

— Позиция Селестена по поводу крошки Эдит? — усмехнулся Мишель.

— В общем-то, да, отчасти. — Я была вынуждена согласиться. — Может, сын и прав. Действительно, еще не поздно переиграть имя. Мы ведь пока не успели оформить метрики. Запишем ее Анжели или Аннель. Можно сразу два имени.

— Нет, дорогая. Все. — Мишель заглянул в кроватку. — Это глупо. Эдит, значит, Эдит. Дело вовсе не в имени.

— «Что значит имя? Роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть нет», — процитировала я.

— Вот именно, дорогая. Народная мудрость.

— Никакая не народная, бестолковый папаша Сарди. — Мне стало весело. — Это Шекспир! «Ромео и Джульетта». Адвокату не мешало бы и знать классику. Но я хотела поговорить о другом.

— О том, что нам тоже пора в объятия Орфея?

— Не Орфея, бестолочь. А Морфея. Морфей — античный бог сна. А Орфей — легендарный певец. Ладно, неважно. Ты никак не даешь мне сказать.

— Пойдем. — Муж потянул меня за руку. — Скажешь в постели. Уже светает. Мне скоро вставать на работу.

— Иди, ложись. — Я решила все-таки перенести этот разговор на завтра. — Я останусь с детьми. Вдруг опять проснутся.

— Не придумывай, пошли. Ты тоже устала, моя мамочка.

— Вот именно. — Ладно, скажу сейчас, передумала я. Очень уж момент подходящий. — Мишель, нам нужна няня.

— Но у нас же есть Мари? И мадам Сифиз, и моя матушка не отказываются помогать тебе. Пойдем, глаза слипаются.

— Нам нужна ночная няня. Понимаешь? Ночная.

— Зачем? Почему ты так любишь, чтобы в нашем доме ночевали какие-то чужие тетки? То подселила мне Эдит, теперь вот какую-то ночную…

— Но, дорогой, неужели ты не понимаешь, что это только первая ночь?

— Ну и что? Помог Селестен. Мы справились. Все хорошо!

— Мишель, но ведь такими будут все ночи в ближайшие месяцы, а то и в ближайшие годы!

— Сомневаюсь, что ты намерена кормить их грудью до школы, — пошутил Мишель.

— При чем здесь кормить грудью? Ты лучше вспомни, в каком возрасте нас перестал будить по ночам Селестен? И ведь не по одному разу за ночь. Ну, вспомнил, наконец?

— Значит, без ночной няни нам не обойтись никак? — обреченно спросил Мишель и с той же интонацией ответил себе сам: — Да, никак не обойтись. Матушка Анжели тоже говорила. Это ее идея, прорубить дверь из детской в смежную комнату…

— Твоя матушка Анжели — гений в бытовых вопросах.

— Ох, Полин, но ведь это так неудобно, постоянно помнить о том, что в доме посторонняя женщина. Нужно все время быть одетым!

— Можно подумать, что вы с Селестеном разгуливаете по дому голыми! Конечно, Мишель, это определенные дополнительные расходы, но я не прошу для себя никакой новой одежды! Я похудею, и мне опять будет годиться старая.

— Она к тому времени выйдет из моды…

— Какая еще мода, Мишель! Мне нужен покой в доме, ты же не можешь не спать по ночам. И я не могу. И Селестен.

— Но посторонний человек за стенкой?

— А как жили в старину всякие герцоги, маркизы, графы и виконты? Полный дом нянек, мамок, всякой челяди. Да и сейчас живут, например… — Но привести пример из жизни современных господ я так и не успела: в поддержку мне первой, как всегда, захныкала капризная Эдит, через мгновение к ней присоединится закряхтевшая в кроватке чуткая Жюльет…

Мишель округлил глаза и открыл рот.

— Тихо! — шепотом цикнула я на него и, выхватив Эдит из постели, улизнула в смежную комнату.

Обескураженная скоростью моей реакции малютка смолкла на мгновение, но мне было этого достаточно, чтобы впихнуть сосок ей в рот. Она тут же вцепилась в него, да так яростно, что я сама чуть не вскрикнула. Грудь была пока пуста, но пусть кусает, лишь бы не плакала.

Мишель боязливо прокрался за мной.

— Как ты ловко! — чуть слышно прошептал он.

— Все тихо? — практически одними губами поинтересовалась я.

— Да, дорогая.

— Принеси Диди соску и мне какой-нибудь плед на ноги. Я посижу тут с ней в кресле.

— Сейчас. — Он исполнил мою просьбу и неуверенно спросил: — Хочешь, я тоже побуду с тобой?

— Не нужно. Спокойной ночи, милый.

— Спокойной ночи. — У него были красные, усталые и очень виноватые глаза. — А тебе удастся найти подходящую няню за один день?

— Не знаю, но постараюсь.

— А вдруг не найдешь? Зря я не послушался матушку Анжели и не подыскал няню заранее. У нее, между прочим, была одна на примете. Но теперь она уже устроилась.

— Конечно, ночные няни — такая редкость. Хорошо хоть, что ты вовремя договорился с Мари.

— Да, Мари — славная, но совсем молодая. И наш Селестен поглядывает на нее. Такие приходят идеи! Ты уж, пожалуйста, подбери ночную няню постарше.

— Не забивай себе голову глупостями, Мишель. Селестен — ребенок.

— Ребенок. — Мишель вздохнул. — Как же! Я в его возрасте…

— Спо-кой-ной ночи, до-ро-гой. Я постараюсь найти какого-нибудь студента-медика с усами. Будущего педиатра или гинеколога. Мой профессор говорил, что сам подрабатывал в юности ночным беби-сторожем.

— И ты при нем будешь кормить грудью?!

— Тише, только что угомонилась! Ложись спать. Тебе осталось меньше трех часов на сон. Хватит препираться.

— Поцелуй меня!

— Иди сюда. — Он нагнулся, я поцеловала его колючую щеку. Борода Мишеля всегда росла с фантастической скоростью! — Спокойной ночи. И не забудь побриться перед работой.

— Не должен, — усмехнувшись, произнес он и провел ладонью по своей щеке. — Ой, вот что я все время забываю сказать тебе. Наш Селестен теперь тоже бреется!

— Ему-то что брить?

— Не знаю. Но бреется! Так старательно. Станок себе завел и щедро пользуется моей пенкой.

— Смешно, — прошептала я.

— Смешно, — шепотом согласился Мишель.

 

Глава 9, в которой на столе Эдит зазвонил телефон

На рабочем столе снова зазвонил телефон. Если это опять эта любопытная особа, я больше не вынесу, раздраженно подумала Эдит. Широкой колонковой кистью она удаляла пыль с древнего кожаного переплета и некогда золоченого обреза очередного раритета из тех, что утром принесла из хранилища. Рукописная Псалтирь XIV века из Клюнийского монастыря. Дивный фолиант! Только, похоже, тебе опять предстоит вернуться в хранилище, мысленно пожалела книгу Эдит, и никто не удивится твоим торжественным шрифтам и тончайшим миниатюрам.

Начальство предложило Эдит подготовить экземпляры для обновления экспозиции — в который раз! Она давно привыкла к тому, что в лучшем случае одна или две книги получат возможность встречи с людьми и светом, а то и вовсе все ее любимцы отправятся обратно в темноту подземелий Лувра.

Эдит медлила снимать трубку. Вдруг опять эта дама? Ах, скажите, любезная, Мадлен Сэз — действительно добросовестная гувернантка? Она не забудет вовремя накормить моего малыша? Она, случайно, не курит? Не злоупотребляет спиртным? Не получится так, что она приведет кавалера? Знаете, милочка, у меня уже был такой опыт! Прихожу, а гувернантка занимается интимом в моей гостиной! А у меня дорогая мебель! Да, представьте себе, не дешевая. Я б никогда не решилась побеспокоить вас, если бы не тот случай. А со зрением у нее все в порядке? Она не разобьет хрусталь? Нет, конечно, хрусталь не стоит в детской, но вы сами понимаете, она останется в моем доме одна! И столовое серебро… Между прочим, от Картье, а не какая-нибудь дребедень с блошиного рынка…

Лавина, шквал, океан подобных вопросов и рассуждений! Кто бы мог подумать, что, нанимая няню, люди действительно так дотошно пристают к ее предыдущим клиентам, досадовала Эдит. Зачем я только написала ей эту липовую рекомендацию? А теперь приходится врать, да еще с оглядкой, я же не знаю, что сама Мадлен рассказала этой зануде.

Врать! Как же это противно. Гораздо легче промолчать, не договорить что-либо. А сейчас Эдит была вынуждена откровенно делать это:

— Да, да, мадам, она очень внимательная, заботливая. Что вы, ни спиртного, ни сигарет в рот не берет. Какие поклонники! Она не выйдет из детской!..

Собственно говоря, не такое уж это и вранье, Мадлен действительно такая, но вдруг всплывут какие-либо подробности? Например, она спросит о мифических детях Эдит, о не менее мифическом муже, наконец, о загородном доме, в котором добросовестная Мадлен якобы жила неделями с детьми одна, когда Эдит и «муж» уезжали по делам в Нью-Йорк и Лондон…

Телефон умолк. Какое облегчение! Колонковая кисть занялась переплетом следующей книги. А если Мадлен не сможет договориться с этой занудой и мне начнут звонить другие? Сама виновата. Меня никто не тянул за язык предлагать ей рекомендации. Уговорила на свою же голову!

Телефон опять потребовал внимания. Может, не снимать трубку? А вдруг это кто-то другой? По делу. Нет, по делу ей бы позвонили по местному телефону. Это — городской. Поэтому может быть кто угодно.

— Слушаю, — сказала Эдит.

— Ах, моя дорогая! Ах, Диди! Я так тебе благодарна! Так благодарна… — С ходу защебетала Мадлен. — Ты даже не представляешь! Ты моя единствен…

— Мадлен, извини, мне сейчас очень некогда.

— Ах, я только два слова! Только два! Я так счастлива! Это провидение!

— Эта дама — зануда с серебром от Картье — уже наняла тебя? Поздравляю!

— Нет, что ты! Не она! Она отказала мне сразу.

— Сразу? Но, между прочим, она трепала мне нервы полдня, все расспрашивала о тебе.

— Ах, извини! Я не знала, что она…

— Мадлен, у меня много работы.

— Да, да! Конечно, она отвлекала тебя, теперь я отвлекаю. Но всего два слова! Мне тоже надо бежать. Я не смогу тебе позвонить оттуда.

— Мадлен, если не возражаешь, поговорим вечером, когда ты вернешься.

— Да нет же, дорогая. Я не вернусь! Мне удалось наняться ночной гувернанткой. Такая дивная семья! Дивные дети! Ах, если бы только ты знала, чьи это дети!

— Президента, сенатора, английской королевы?

— Ах, Эдит, какое у тебя замечательное чувство юмора! Нет, конечно, но все равно, если бы мне сказали еще утром, я бы не поверила! Хотя, ты знаешь, у меня было предчувствие чего-то такого… Такого… Только не смейся! Такого, как бы это сказать попроще… Мистического, пожалуй! Да, именно мистического! В общем, моя дорогая Диди, в двух словах…

И тут дорогая Диди услышала такое! Такое! Такое мистическое!

Кроме владелицы столового серебра от Картье, по газетному объявлению Мадлен позвонила еще одна дама, некая мамаша поздних детей, которой требовалась помощь в ночные часы.

— В ночные часы, Диди! Ты же понимаешь, что это очень дорогая услуга, но она готова платить! Это невероятная удача! Работать ночью, а днем я буду свободна!

Мадлен тут же поехала на переговоры, и девочки — а их целых три! — с первого взгляда показались ей необычайно родными и необыкновенно одаренными, и сердце само собой начало наполнять радостное предчувствие. С мамашей, — которая, конечно, вполне доброжелательная, но явно требовательная и волевая особа, — они тут же нашли общий язык, и Мадлен с радостью выказала готовность сегодня же приступить к выполнению своих обязанностей. Никогда в жизни она еще не имела дела с такими понятливыми и ласковыми младенцами.

— Но, самое удивительное, одну из девочек зовут как тебя, моя дорогая Диди, а еще одну — самую милую и спокойную — как меня! Теперь ты должна понять, как затрепетало мое сердце! Я собралась уже ехать домой за вещами, чтобы вернуться часам к девяти, когда уйдет дневная няня, но тут… Нет, ты мне не поверишь! Лучше сядь, если стоишь. Чтобы пообедать дома, на пару часов заехал с работы отец девочек. Им оказался — ты уже сидишь, дорогая Диди? — так вот, им оказался не кто иной, как Мишель!

Сначала Мадлен растерялась и, естественно, постаралась сделать вид, что они незнакомы. Мишель тоже держался как человек, который видит ее впервые. Но сердцем она чувствовала, да, да, именно сердцем, что он тоже очень рад такому повороту событий. Это же судьба! Они будут видеться каждый день, она будет ночевать в их доме! А девочек она уже любит, потому что они дочки ее возлюбленного, недаром же одну из них он назвал ее именем.

— Но наши дети будут еще лучше, когда Мишель разведется с Полин и мы поженимся! Я едва вернулась домой, как сразу же набрала твой номер! Но ты не снимала трубку.

— Пришлось отлучиться в хранилище, — хоть что-то наконец смогла произнести «дорогая Диди», не узнавая собственного голоса.

— Я так счастлива! Кроме тебя, мне не с кем поделиться своей радостью. Мне уже пора уходить, я обещала Полин прийти сегодня не к девяти, а пораньше. Мне нужно еще успеть купить себе какие-нибудь приличные домашние туфли. Я ведь не могу ночью разгуливать по детской в уличных. Это негигиенично и, потом, стучат каблуки. Ах, Эдит, это такое чудо! Такое чудо!

— Чудо, чудо, — старательно согласилась Эдит и тут же набрала номер Полин.

— Ты в своем уме?

— Это ты? Эдит? — удивилась Полин.

— Да, я. Привет! Как ты только могла придумать такое?

— Привет. Рада тебя слышать. Ты так переволновалась из-за Мадлен? Кстати, очень милое существо.

— Милое?

— Да, Эдит. Очень милая и смешная. По твоим рассказам я представляла ее себе несколько иначе. А она — прелесть!

— Прелесть? Милая и смешная? Ты издеваешься?! Как тебе только такое могло прийти в голову…

— Ей была нужна работа, а мне — няня. Все довольны!

— Особенно Мишель.

— Во всяком случае, за обедом он держался с ней вполне учтиво. Надеюсь, так будет и впредь.

— И твой муж не был против?

— На основании чего? Мадам Сифиз и Мари твоя протеже понравилась. Опытная и собранная. Это не мои слова. Это слова мадам Сифиз!

— При чем здесь мадам Сифиз!

— Извини, совсем забыла: вы с ней не ладили. Но Мишель очень дорожит ее мнением. И мнением матушки Анжели.

— Она тоже видела Мадлен?

— Конечно. Я специально пригласила ее. При выборе няни лишний глаз — не лишний. Все-таки Мадлен предстоит теперь ночевать в нашем доме. Але, Эдит? Что ты замолчала? Ты со мной не согласна?

— Это слишком сложно для моего ограниченного ума!

— Да все проще простого и, по-моему, замечательно! — рассмеялась Полин на том конце провода. — «Дай случиться тому, что должно случиться», — говаривал Конфуций. «Но держи процесс под контролем», — добавляла моя бабушка. Разве так сложно? Але! Ты опять молчишь!

— Могла бы хоть предупредить, сказать мне заранее…

— Ты тоже далеко не все говоришь мне.

— Что же, например? — выкрикнула Эдит.

— Например, что Мадлен живет в том же доме, где находится твоя «бабушкина» квартира. Я узнала об этом только из ее документов, а не с твоих слов. Что это за секреты? Близкие подруги так не поступают.

— Мне что, теперь больше не появляться у тебя?

— Почему? Не стоило напоминать о квартире? Извини, я не хотела тебя обидеть.

— А в качестве кого я теперь приду? Для твоей «милой и смешной прелести» я — сотрудник телефонной компании!

 

Глава 10, в которой я улыбнулась

— Эдит, не ревнуй, — улыбнулась я. — Ты была и остаешься моей единственной подругой. И моей бывшей однокурсницей.

— И что теперь, прикажешь мне врать Мадлен? — В голосе моей единственной подруги и однокурсницы все еще звенела обида.

— Ничего врать не надо, Эдит! — ласково сказала я и добавила: — Зачем нагромождать горы лжи? Просто мы с тобой не виделись сто лет, и вот такое удивительное совпадение: моя однокурсница дала рекомендацию бывшей няне своего малыша, а няня нанимается в мой дом. Я ведь имею право позвонить тому, кто дал Мадлен рекомендательное письмо? Вот, я звоню, и вдруг выясняется кто ты и что ты. А в телефонной компании ты не работаешь, лишь подрабатываешь при случае. Але, ты меня слушаешь?

— Слушаю, — раздалось после некоторой паузы.

— И потом, вовсе не обязательно, что вы пересечетесь в моем доме. На первых порах Мадлен будет являться только на ночь и уходить домой в районе девяти-десяти.

— А Мишель?

— Кстати, о Мишеле. Я хочу посоветоваться с тобой.

— Ты? Посоветоваться? — раздраженно бросила она.

— Да, мы с ним никак не можем придумать, что подарить тебе на день рождения?

— Спасибо! — кашлянув, поблагодарила она. — Что угодно. Но я должна сказать, что Макс очень не хочет праздновать мой день рождения у тебя дома. Он предлагает посидеть в ресторанчике поблизости. Такой вот средний вариант.

— Отлично! Идет, — обрадовалась я. Замечательно! Мне не придется изворачиваться, чтобы вновь не разозлить Эдит категоричным нежеланием Мишеля видеть ее в нашем доме.

Мы поболтали еще несколько минут, причем — вполне мирно. Трубку я повесила с легким сердцем. В общем-то, все шло нормально. Эдит успокоилась, и я отныне могла тоже спать спокойно, поскольку заполучила Мадлен в качестве ночной няни — и это была большая удача во всех отношениях.

Но одна проблема все же беспокоила: что мне надеть на торжество? Понятно, что для ресторанчика напротив не требуются декольте и бриллианты, но все равно, не идти же в тех бесформенно-спортивных одеяниях, которые я носила в клинике, или в том немыслимом костюме, который приобрел для выписки Мишель, проконсультировавшись с матушкой Анжели. И уж тем более не в этом полуафриканском халате.

Я задумчиво разгладила на коленях цветастую ткань. Честно говоря, мне и дома пока не в чем принимать гостей, разве что в шубе поверх халата. Но ведь я уговорила Мишеля на ночную няню в обмен на отказ от нового гардероба. Да, тут я допустила промашку. Конечно, он купит мне все, что нужно, но не стоит заикаться об этом сейчас. Я же не совсем идиотка и понимаю — он будет искать любой предлог, чтобы удалить Мадлен из нашего дома.

Естественно, Мишель не подал виду, что знаком с ней, но у нее-то глазки вспыхнули! А как беспомощно она застеснялась — мне даже стало жаль Мадлен. Смешно… Правда, почему я не испытываю к ней ненависти? Ведь знаю же, что она любовница моего мужа! Кошмар! Я не испытываю ненависти к его любовнице! Зато Эдит испытывает, да еще какую! Я помню, как она прошипела вчера: «Я бы ее убила!».

А что, если Эдит врет? — внезапно мелькнула мысль. Вдруг она недоговаривает больше, чем я предполагаю? Да нет, все так: я словно на экране увидела перед собой Мадлен в тот момент, когда «знакомила» ее с Мишелем. Растерянное лицо и сияющие радостью неожиданной встречи глазки… Кругленькие такие, маленькие глазки без косметики. Ну почему? Почему я не испытываю к ней ревности? Ненависти?

— Мадам Сарди! — постучав, в спальню заглянула Мари. — Там пришла мадемуазель, эта, как ее, Сэз, новенькая няня… Мадлен. Можно, я тогда уйду сегодня пораньше, а, мадам Сарди?

— Хорошо, Мари. До завтра.

Она ушла. В доме было удивительно тихо. Надо бы поприветствовать Мадлен и заглянуть к сыну, но вставать с постели совсем не хочется. Я блаженно вытянула ноги и расправила на подушке плечи. Глаза закрылись сами собой…

Судя по темноте за окном, я проспала целую вечность. Однако стрелки часов равнодушно демонстрировали, что пребывала я во сне не более сорока минут. Так или иначе, я чувствовала себя на удивление отдохнувшей.

Я бодро влезла в тапочки и на ходу взглянула на себя в зеркало. Фу-у… Лучше бы я этого не делала! Мне стало страшно: казалось бы, чувствую себя отдохнувшей, а на самом деле! Обрюзгшая тетка с серой кожей, всклокоченными волосами и в диком одеянии. И совсем рядом — под одной крышей! — эта чистенькая, восторженная Мадлен с быстрыми глазками. Боже мой! Уж не перехитрила ли я сама себя?

Я старательно — насколько позволял шов и бинты — обтерла свое тело влажным полотенцем. О душе пока нет и речи! Умылась, кончиками пальцев вбила крем в круги под глазами, сожалея, что не могу пользоваться духами, пока кормлю. Расчесала волосы. Накрасить ресницы и губы? Нет, это будет слишком беспомощно и глупо… Но вот небольшие серьги все же достаточно уместны. И однотонный шелковый палантин на плечи. Он закроет хотя бы часть моих телес и этих африканских рисунков на халате.

Девчушки мирно спали, а мой сын и ночная няня сидели возле пеленального столика и увлеченно шептались. При этом Мадлен что-то чертила на бумаге.

— Привет, — тихо сказала я. — Как дела?

Мадлен обернулась и с улыбкой покивала. Улыбка была совсем как у стеснительной девочки-подростка.

— Мам! — Селестен поднял на меня радостные глаза. — Мадлен учит меня нотам! Представляешь, она виолончелистка! А я, — сын ударил себя в грудь, — я впервые все понимаю! Купишь мне гитару? Вы давно с папой обещали.

— Мадемуазель Сэз разрешила тебе называть себя по имени?

— Мадам Сарди, вы тоже зовите меня Мадлен. Или просто Мадо. Мне так привычнее.

Я судорожно сглотнула.

— Мы, музыканты, все по именам, — с той же детской улыбкой добавила она. — А у вашего сына — определенные способности.

— Ма, — хмыкнул Селестен. — Мадо считает, что у девчонок тоже. Знаешь, мам, пока ты спала, Диди захныкала, и Жюльет вслед за ней. А Мадо тихонечко начала напевать. Жюльет с открытым ротиком так и застыла. И Диди — все тише, тише. Просто удивительно, мам! Такие маленькие, а слушают.

— Наш папа тоже им пел, но…

— Ваш муж поет? — заинтересовалась Мадлен.

— Ну ты и сравнила, мам, — встрял сын. — У меня у самого волосы дыбом от его вокала.

Я старательно изобразила безмятежную улыбку.

— Да, мадемуазель Сэз…

— Мадо, — поправила она. — Просто Мадо.

— …поет. Колыбельную. Но ни слуха, ни голоса!

— Так не бывает, — серьезно произнесла она. — Голос есть у всех. Это слух и способность интонировать встречаются реже.

— Интонировать? — переспросил мой сын.

— Воспроизводить мелодию, — объяснила Мадлен. — Например, пропеть то, что услышал. Но этому можно научить, если есть слух.

— А меня научите?

Прежде чем ответить, Мадо взглянула на меня, потом на него.

— Конечно, было бы желание.

— Прямо сейчас, Селестен? — спросила я, потому что мне показалось, что взглянула она на меня гордо. Неужели я переоценила свои силы?

— Ты что, мам? Если я сейчас запою, девчонки проснутся, я по части пения — весь в папу.

— Фамильная черта. К тому же оба не выносят классическую музыку, — иронично произнесла я, мельком взглянув на Мадлен.

— Правда? — откровенно расстроилась она и с надеждой спросила: — А вы? Вы любите музыку?

— Еще как! — опередил меня Селестен. — Наша мама — фанатка этого, как его? Который на воде, с дудками…

— Сынок, не дудки, а валторны, — поправила я. Мне вдруг стало неловко перед Мадлен. — Ты же много раз слушал со мной эту вещь. Неужели так и не запомнил имя автора?

— Похоже, речь идет о Генделе? — понимающе улыбнулась мне Мадлен. — «Музыка на воде»?

— Гендель, Гендель! — обрадовался Селестен. — Только я все время путаю его с Мендельсоном!

— Замечательно, — констатировала Мадлен и, чтобы не рассмеяться в голос, прикрыла ладонью рот. Ладонь была большая, с крупными сильными пальцами, пожалуй, даже непропорционально большая для такой хлипкой женщины. И изуродованный мизинец на левой руке…

— Конечно, замечательно, — согласилась я. — Но это еще что! Наш папа умудряется перепутать Орфея с Морфеем. Имена похожи, не правда ли, мадемуазель Сэз?

— Просто Мадлен, — поправила она. — А лучше — Мадо.

— Правда, мам, — сказал Селестен. — Не выпендривайся. Человек же тебя просит.

— Мне неудобно.

Наверное, забывшись, мы стали разговаривать слишком громко. Девчонки проснулись. Первой, естественно, заявила о себе Эдит. Через мгновение подхватили остальные. Селестен укоризненно посмотрел на меня.

— Все равно пора кормить, — сказала я.

— Да, — подтвердила Мадо, — крошка Диди очень пунктуальная. — И тихо начала напевать что-то под нос. Причем запела она вовсе не высоким голосом, как можно было предположить исходя из ее щуплой конституции, а, напротив, теплым, бархатистым контральто.

— Пунктуальная, как наш папа. — Я достала Диди из кроватки. — Тише, моя маленькая. Сейчас, сейчас дам тебе молочка.

И вдруг растерялась. Вчера ночью я без всякого стеснения кормила грудью при сыне, а сейчас, в присутствии поющей Мадлен, не могла решиться на это.

Тем временем ни на мгновение не прекращая петь, Мадо уже успела деловито вставить бутылочки в нагревательные стаканы и своим контральто, словно по волшебству, утихомирить тройные вопли. Мои девчонки лишь чмокали губками и пускали пузыри.

— Может быть, начать кормежку с других? Это чудо: они голодные, но все молчат! Как вы думаете, Мадо?

— Бутылочки уже теплые. Как хотите, мадам Сарди, — быстро проговорила она и опять тихо запела в полной тишине.

— Просто Полин, — сказала я. — Как это у вас получается, Мадо?

Не прекращая петь, она пожала плечами и лишь улыбнулась своей детской улыбкой, мол, что тут особенного?

— Наша Мадо — волшебница, мам, — гордо сказал Селестен, как если бы это именно он научил ее волшебству, и пристально посмотрел на мои пальцы, которые до сих пор не решились расстегнуть пуговицы на груди. — Я пойду, мам, почитаю. Зови, если что.

И ушел под тихое пение Мадлен, осторожно закрыв за собой дверь.

Я начала кормить крошку Диди, прислушиваясь к пению. Что-то очень знакомое и вовсе не похожее на обычную колыбельную. Что-то из классики… Ну конечно!

— «Ночная серенада»! Моцарт!

Мадо радостно кивнула. На ее коленях в ожидании кормежки смирно и как-то осознанно лежали Мадлен и Жюльет.

— Невероятно! Вы помните наизусть всю пьесу!

— Ах, пустяки, Полин! Дело техники. — И опять «Ночная серенада» в оригинальном исполнении.

— У вас замечательный голос! Вы могли бы петь в опере!

— Потом, Полин. — Она виновато улыбнулась, словно я не понимала чего-то главного, а она понимала, но не могла объяснить мне, потому что до меня не дойдет все равно. — Поговорим потом. Кормите. — Пение возобновилось.

— Диди, достаточно.

Я протянула руку за бутылочкой и ловко подменила ею свой сосок. Малышка даже не вякнула. Или она уже стала на день старше?

— Зря мы отпустили Селестена. Он бы докормил Диди из соски.

— Нет, не зря. Он стесняется. — Мадо показала глазами на мою грудь. — Это очень мило для его возраста. Я докормлю. Кого вам подать следующей?

— Наверное, вашу тезку… Только как мы справимся с таким тройным маневром? — Я с сомнением посмотрела на дочь, одной рукой при этом придерживая ее, другой — бутылочку. А на коленях Мадо расположились сразу две малышки.

— Ах, Полин! Это так удивительно — вашу девочку зовут как меня! Знаете, я еще раздумывала: браться ли за работу с тройней, но потом, когда узнала, что одна из них — моя тезка!.. А теперь вот еще и выясняется, что вы тоже любите настоящую музыку!

Рассуждая подобным образом, Мадо без всяких сомнений, словно порядок перемещения был отработан ею давно, переложила крошек со своих коленей в кроватки. Затем забрала у меня Диди с соской и тут же, как если бы у Мадо было несколько рук, передала мне Жюльет.

— Лучше покормите ее, моя тезка еще пару минут потерпит.

— Знаете, Мадо, она действительно самая спокойная. — Жюльет сначала носиком ткнулась в мой сосок, но он тут же оказался там, где полагается, и она блаженно зачмокала. — Мы назвали ее в честь покойной матери моего мужа.

— А Жюльет?

— Мне всегда хотелось, чтобы именно так звали мою дочку. А Эдит — в честь моей подруги.

— Правда? У меня тоже есть подруга Эдит. Знаете, Полин, мне очень неловко, но я должна вам признаться. — Мадлен выглядела очень смущенно. Даже крошка Диди на ее коленях, как мне показалось, засмущалась тоже. — Это именно она написала мне рекомендательное письмо, хотя я не воспитывала ее детей. Без рекомендации меня никто не брал на работу.

— Но она подписана некой мадам Сесиль Фружерак.

— Эдит подписалась вымышленным именем. А вы, выходит, не позвонили по телефону, указанному в письме?

— Нет. Я как-то не придала этому значения. Рекомендация как рекомендация. И потом, я же сразу увидела, как вы отнеслись к малышкам и что вы опытная няня.

— Спасибо, Полин. Тогда я вас очень прошу, не звоните моей подруге, раз все уладилось и так.

— Хорошо. Но как ее зовут на самом деле? — Лучшей возможности расставить все по своим местам и пожелать трудно!

Мадо проницательно посмотрела на меня своими маленькими глазками. Мне стало не по себе, и я добавила:

— Извините, Мадо. Можете не говорить, если мое любопытство неуместно.

— Полин, а вдруг она наша общая подруга? — Неуместен был ее неожиданный восторг, а вовсе не мое любопытство! — Ее зовут Эдит Жерарди, девичья фамилия…

— Гранье, — сказала я и тут же выложила все именно под тем соусом, как и обещала Эдит, добавив лишь, что мне непонятно, почему наша общая подруга до сих пор не познакомила нас. И знаете, как отреагировала Мадо?

Она запела «Лунную сонату», потому что навзрыд расплакалась ее крошечная тезка. После ряда перемещений под мелодию Бетховена, в результате которых маленькая Мадлен оказалась у моей груди, а тезка общей подруги, между прочим, проигнорировав плач своей сестры, — в кроватке, и Жюльет с бутылочкой на коленях у Мадо, которая все пела, я нашла нужным сказать хоть что-то:

— Удивительно, никогда бы не подумала, что можно петь «Лунную сонату».

— Можно, Полин, можно. Петь можно все. Знаете, не говорите пока ничего Эдит. Дело в том, что…

— Думаете, она по какой-то причине стесняется вас? — стремительно подсказала я, вдруг отчетливо испугавшись, что в следующую секунду могу лишиться не только молока, но и такой хорошей няньки.

— Да, да! Вы правы, Полин! — искренне обрадовалась повороту темы Мадо. — Не хочет говорить о нашей дружбе, ну и не надо! Только странно, почему она скрыла от меня, что трудится в Лувре? Я ведь все время подсмеивалась над тривиальностью ее работы в телефонной компании. А она, оказывается, служит, как и я, искусству! Вернее, я служила… — Мадо с горечью посмотрела на свой искореженный мизинец.

— Не переживайте. Что случилось, то случилось. Вы же все равно, так сказать, продолжаете нести искусство в массы. Будьте добры, подайте мне бутылочку. Вашей тезке опять меньше всех досталось экологического продукта. В следующий раз надо будет постараться покормить ее первой.

— Да, да, конечно, — рассеянно ответила Мадо, протягивая мне теплую бутылочку со смесью.

— О чем тут шепчутся мои чада и домочадцы? Да, ведь у нас новая няня! — В дверь детской заглянул Мишель. — Добрый вечер!

Незанятый соской ротик Эдит тут же завякал. Муж проворно шагнул к кроватке и взял Диди на руки.

— Иди к папочке, малышка! Соскучилась? Полин, это кто?

— Тише, Мишель. Ты такой бурный! — прошептала я. — Это Эдит. Ты хоть руки-то помыл с улицы? И в костюме!

— Диди! Моя маленькая сладкая капризуля! Помыл, помыл. Не описает она мой костюм? Она же, надеюсь, в памперсах?

— Мишель, в этом костюме ты ходил по судам и конторам. И можешь распространять всякую заразу. Они же совсем крошки!

— Моя маленькая! Моя самая, самая, самая… — засюсюкал муж, не обращая ни малейшего внимания ни на мои предостережения, ни на вопли девочки. Нет, вопли все-таки подействовали на него. — Тише, тише, не волнуйся, малышка! Папочка споет тебе песенку: «Рыцарь спит, конь тоже спит, сокол в колпачке сопит…».

Это было чудовищно! Особенно после профессионального пения ночной няни. В поисках поддержки я посмотрела на Мадлен. К моему изумлению, она таяла от умиления, созерцая папеньку и дитя. Да, миль пардон, господа, за невольную рифму: значит, я сильно нервничаю, если начинаю рифмовать.

— Как трогательно, мсье Сарди! Какая милая колыбельная! — восторженно пролепетала Мадо. — Очаровательно!

— Помолчите, милейшая! — неожиданно грубо оборвал ее Мишель. — Не мешайте мне общаться с дочкой: «Рыцарь спит, конь тоже спит, сокол в колпачке…»

Мадлен побледнела, Эдит на руках Мишеля притихла. Наверняка не от колыбельной, а от ужаса.

— Дорогой, что-то случилось? — спросила я. — Неприятности на работе?

— Нет. Все хорошо.

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем.

Эдит заплакала снова.

— Тихо, тихо, малышка! — Мишель начал укачивать девочку. — Полин, поговорим за ужином. «Рыцарь спит, конь тоже спит…» Да уйми ты ее!

Он сунул вопящую Эдит мне на колени, чуть не уронив с них маленькую Мадлен, я едва успела подхватить обоих, и выскочил из детской. Заплакали все.

А большая Мадлен запела. Это был Бетховен, «К Элизе». Помните, музыка такая, как будто падают капли?

— Извините моего мужа, Мадо. Редко, но на него тоже иногда находит, как на всех мужчин. Голодный, наверное, и ночью мы почти не спали.

В ответ только виноватая улыбка, кивок и тихое-тихое пение.

— Ах, Полин, наверное, это глупо, — заговорила Мадо только тогда, когда все малютки опустили реснички, ровно задышали и были перемешены в свои постельки. — Но я уже успела привязаться к вашим девочкам.

— Не продолжайте, Мадо. Я прекрасно понимаю ваше настроение и догадываюсь, что вы скажете. Так вот, я не хочу отпускать вас, а выходка моего мужа совершенно не относится к вам. Просто плохое настроение. Вы меня поняли?

Она смотрела на меня, а в маленьких глазках стояли слезы. Мне оставалось лишь как-то успокоить ее.

— Я сейчас покормлю Мишеля, потом подменю вас. Вы спуститесь и поужинаете с Селестеном. Он будет рад вашей компании.

— Ах, Полин! Вы такая заботливая! Но если можно, вы не обижайтесь, я бы лучше не выходила из детской. Я прихватила из дома бутерброды, чтобы перекусить.

— Еще чего! Бутерброды! Не придумывайте. Селестен все принесет вам сюда на подносе. А потом прилягте в соседней комнате. Не стесняйтесь. На кровати чистое белье, и вообще, эта комната специально приготовлена для вас.

— Для меня лично? Зачем!

— Не лично ДЛЯ вас, конечно, а для той няни, которую я предполагала найти. Так что не стесняйтесь, — повторила я.

— Все равно, спасибо, Полин! Вы — удивительная! Ах, какая вы удивительная. Мне так повезло…

— Мне тоже, — сказала я.

 

Глава 11, в которой день рождения Эдит

— Да, Эдит, нам необыкновенно повезло с ночной няней, — сказал Мишель. — Профессионал высочайшего класса!

От неожиданности я чуть не опрокинула рукавом шубы высокий стакан с минералкой. Это было не только первым одобрением деятельности Мадлен, слетевшим с уст моего мужа, но и его первой членораздельной фразой — к тому же обращенной к Эдит — с момента нашего появления в итальянском ресторанчике. Как вы уже догадались, на торжестве я присутствовала в шубе, естественно, не на голое тело — внутри был джемпер мужа и юбка от того самого костюма, в котором он забирал меня из клиники. Об обновах я не заикалась, — как бы Мишель не изгнал из дома ночную няню.

Мне и так было хорошо. Это же мой первый выход «в свет» после бесконечного затворничества! Несмотря ни на что, я чувствовала себя вполне комфортно и радовалась людям, незатейливым скатертям в белую и красную клетку, национальным мелодиям и блюдам этого крохотного заведения. Сегодняшний день выдался на редкость холодным, а ресторанчик не претендовал на презентабельность, так что в верхней одежде я не выделялась среди посетителей.

У нас был столик на шестерых — мы с Мишелем, Эдит, Макс и двое наших мальчишек, кстати сказать, последние трое сотрапезников с особым энтузиазмом уплетали спагетти всех цветов. Вернее, два столика были сдвинуты вместе возле самой эстрады, с которой сейчас немолодой тенор в сопровождении еще более престарелых гитариста и скрипача старательно умолял вернуться в Сорренто. Периодически, словно вспоминая о своем существовании, пару трелей на флейте, и не всегда к месту, выводила пухленькая смуглая девчушка лет двенадцати, вероятно, внучка кого-то из артистов.

— Да, господа, повезло, — повторил Мишель, рассматривая на свет кьянти в своем бокале, — необыкновенно повезло с ночной няней. — Он повел бровью и залпом осушил бокал.

— Браво, папаша Сарди! — Селестен пару раз хлопнул в ладоши. Причем именно в тот момент, когда приглашение в Сорренто окончилось. — Браво!

Вероятно, тенор решил, что аплодисменты предназначены ему, и а капелла выдал последний куплет. Да так молодо и задорно, что удостоился одобрения других столиков.

— Наконец-то, пап, ты понял это.

— Почему «наконец-то»? Я всегда говорил…

— Да ладно, па! Ты же только огрызаешься на нее все время. Она тебя до смерти боится, даже не выходит при тебе из детской. — Селестен уверенно взял кувшин и налил отцу и себе.

— Селестен, по-моему, ты увлекся, — заметила я.

— Ничего страшного, Полин, — сказал Макс, протирая пальцами стекла очков.

До чего же он все-таки похож на сына Эдит! Просто родной отец ее Бернара: и всклокоченные кудри, и очки, и такая же коротенькая, коренастая фигура.

— Мальчишки с нами, не в притоне же каком-нибудь. Слабенькое домашнее винцо. Налейте-ка, шевалье, мне и мсье Бернару. А также моей прекрасной даме Эдит. ~ Макс счастливо улыбнулся и, не мигая, уставился на ее почти нетронутый бокал. Очки криво сидели у него на носу. Оказывается, Макс был уже прилично подшофе. И когда он успел набраться? — Ты не пьешь, моя дама. Ты совсем не пьешь… Значит, нам скоро тоже понадобятся услуги ночной няни? — Он протянул руку и игриво потрепал Эдит по щеке. — Да? Я скоро стану папой? Да, моя прекрасная дама?

— Прекрати, Макс! — вспылила Эдит и запечатлела звонкую пощечину на его щеке. — Ты пьян! Как ты мог? При детях. При своих же учениках…

— Да, я пьян, господа и дамы! — Макс неловко поймал ее руку и умудрился поцеловать, правда, не с первой попытки. — Я пьян от счастья! — провозгласил он вполне трезвым тоном.

Я так и не поняла: валял ли он дурака, или пощечина Эдит возымела столь освежающее действие? Но с соседних столиков на нас уже опасливо поглядывали, а музыканты перешептывались с официантом, показывая на нас глазами.

— Господа, за нас! За нашу будущую семью! За новых братьев и сестер Бернара!

— Ма-а-акс, — с осуждением протянула Эдит.

— Мам, пожалуйста, — наконец-то подал голос Бернар. — Отстань от него. Макс не пьян. Просто сегодня он очень-очень веселый. Это ты вечно всем недовольна!

— Значит, Макс хороший, а я плохая?

— Я этого не говорил!

— А ты скажи, скажи!

— Прекрати, Эдит, — попыталась остановить ее я. — А то мы сейчас уйдем, на нас и так уже давно все смотрят.

— Да, смотрят, — поддержал меня Мишель. — Мы так радовались, что у вас с Бернаром наконец-то все складывается счастливо, а ты устраиваешь сцену! Публичную сцену! Уходим, Полин, Селестен?

Эдит поджала губы.

— Извините нас, господа, — смущенно попросил Макс. — Останьтесь. И расскажите нам с Бернаром про няню. Нам ведь наверняка тоже скоро понадобится!

— Она — классная тетка! — с полным ртом заявил Селестен. Услышав, что мы собрались уходить, наш сынок принялся стремительно запихивать в себя остатки спагетти.

— Прожуй сначала, — сказала я.

— Мам, но она ж, правда, классная! Просто супер! Я ведь тебе говорил, Бернар, она учит меня нотной грамоте. И я с ходу все понял! Тон, тон, полутон, два тона, полутон! И про терции, квинты и кварты!

— Потрясающе, — вздохнул Макс. — Для меня все это недосягаемая галактика!

— Ну так! Наша няня — профессиональная музыкантша, — гордо пояснил Мишель, словно присутствие в доме Мадлен являлось его собственной выдающейся заслугой. Впрочем… — А как она поет! Полин говорит, что она поет наизусть всякие классические хиты! А как относится к детям! В наше время это большая редкость.

— Выходит, ты, папочка, до сих пор делал вид, что ее не выносишь? — прищурился Селестен. — А на самом деле?

— Да, — сказала я. — Ты ведь даже стараешься не заходить при Мадо в детскую.

— Что тут объяснять. Мне хочется поцеловать и потрогать не только малышек, но и жену. Не могу же я обниматься с ней при постороннем человеке!

— Ой, пап! Я все понял! — хохотнул сын. — Ты просто положил глаз на Мадо, а она не отвечает взаимностью!

— Ты что несешь, балда! Эх, не дотянуться, чтобы дать подзатыльник! Чтоб я положил глаз на эту бесцветную особу?

— Да ладно, па. Бесцветная не бесцветная… Она ужасно хорошая. И мама подтвердит. В Мадо просто невозможно не влюбиться, как, например, в мсье Валанси! Ну ведь правда же?

— Правда, — тихо произнес Бернар. — Ты классный, Макс!

Явно польщенный классный Макс расплылся в улыбке.

— Только ты больше не играй в пьяного мушкетера. Мама иногда совсем не понимает шуток. Я тебя предупреждал давно.

Эдит открыла было рот, но я не дала ей выдать очередную порцию недовольства.

— Кстати, совсем забыла рассказать, — как бы вспомнила я. — Мы тут болтали с Мадо о том о сем, и вдруг выясняется, что она твоя давняя подруга, Эдит. Да не смотри на меня так! Вы же с ней соседи.

— Мам, ты дружишь с соседями? — ошалел Бернар.

— Я? — Эдит судорожно сглотнула, а Мишель вдруг часто-часто захлопал глазами.

— Нет, Бернар, — сказала я. — Твоя мама дружила с Мадо давно, в детстве. Она жила со своей бабушкой в том же доме, где до сих пор обитает Мадлен.

— А, там, в доме на площади Виктора Гюго? Да, мам? В квартире, которую мы теперь сдаем какой-то фирме?

— И она до сих пор живет там? — очень старательно удивилась Эдит. — Надо же! Я там бываю периодически, но ни разу не сталкивалась с Мадо. А как она выглядит?

Я пожала плечами, наслаждаясь натужным враньем подруги.

— Наверное, очень изменилась… — предположила она. — Я ведь не видела ее лет тридцать, а то и больше, пожалуй.

— Мам, это здорово! — заинтересовался Бернар. — Столько лет! Вам обязательно нужно встретиться. Как в кино! Тридцать лет спустя! Тридцать лет!

— Я обязательно загляну к Мадо. Как-нибудь. Когда поеду туда за квартплатой.

— Зачем тянуть, Эдит? — улыбнулась я и посмотрела на часы. — Сейчас начало девятого. Мадлен должна в девять часов менять Мари, но она всегда приходит пораньше. А мне как раз пора кормить девчонок. Мишель посидит здесь, а ты проводишь меня вместо него, заодно и возобновишь знакомство. Я уверена, Мадо искренне обрадуется тебе.

Эдит растерянно обводила всех глазами.

— Правда, мам, — сказал Бернар. — Иди, так даже интереснее. Потом расскажешь.

— Только незачем дамам бегать пешком по холоду, — заметил Мишель, поднимаясь из-за стола. — Отвезу вас обеих на машине.

— Мишель, до нашего дома меньше квартала, я в шубе, не замерзну, а ты выпил, — возразила я.

— Мы поедем со скоростью десять миль в час, дорогая. Клянусь! Селестен, Бернар, не скучайте тут с мсье Валанси. Мы — быстро. Идемте, Полин, Эдит.

Когда мы усаживались в «BMW», я все-таки улучила момент и шепнула подруге:

— Все идет так, как я задумала. Мишель уже едва выносит свою пассию! Да и та шарахается от одного его вида. Еще чуть-чуть, и она навсегда исчезнет из нашей жизни.

Эдит повела бровями и выразительно вздохнула.

— Но, если честно, мне самой жаль расставаться с такой первоклассной няней, — призналась я. — Да и человек она, в общем-то, милый.

— Ну-ну, — тихо сказала Эдит. — Милый и смешной, — добавила она уже в полный голос, потому что в этот момент мой муж, обогнув машину и открыв переднюю дверцу, сел за руль.

— Это вы обо мне сплетничаете, очаровательные дамы? — спросил Мишель, кокетливо улыбнувшись нам в зеркало заднего обзора. Я прекрасно чувствовала, как он нервничает и изо всех сил старается контролировать ситуацию.

— О Мадлен, — ответила я. — Я считаю ее милым и смешным человеком.

— Конечно, — с деланной обидой произнесла Эдит. — Твоя жена завела себе новую подругу и расхваливает теперь ее на все корки. Милая и смешная, не то что я!..

— …Занудная искусствоведка, которая собралась замуж за первого встречного звездочета, — в тон Эдит закончил фразу Мишель.

— А, по-моему, Бернар нашел себе замечательного папочку, — возразила я. — Они даже внешне похожи.

— Похожи, — согласилась Эдит.

Мишель промолчал.

Мадлен как раз переобувалась в прихожей из уличных сапог в тапочки. Она так и замерла на одной ноге, когда мы все втроем вошли с улицы. Естественно, она разахалась и разохалась при виде «полузабытой» подруги детства. Эдит тоже не отставала. Кстати сказать, надо отдать должное обеим: они совершенно убедили Мишеля в том, что не виделись тридцать три года. Я, пожалуй, и сама бы поверила в искреннюю радость их встречи, если бы не знала всей подноготной.

Мишель тут же предложил отметить это дело, поинтересовавшись, что предпочтут дамы: божоле или мартини? Честно говоря, после счетов из клиники, мебельного магазина за обстановку для детской, от строительной конторы за ремонт, а также состоявшихся и предстоящих расчетов с нянями и мадам Сифиз я удивилась такому выбору в баре Мишеля.

Дамы оказались патриотками и предпочли по глоточку божоле. Пока Мишель расставлял бокалы на столике в гостиной и открывал бутылку, я спросила Мадлен:

— Мари еще не ушла?

— Нет, конечно. Она в детской. Что вы, Полин, разве мы оставили бы малышек одних?

— Замечательно, — сказала я. — В таком случае поболтайте тут вдвоем, вспомните детство, а мы с Мари и Мишелем покормим девочек. Пойдем, дорогой, ты поможешь мне.

— Не скучайте, дамы! — Мишель с лукавым видом кивнул на божоле, подал мне руку и так торжественно повел к лестнице на второй этаж, словно должен был представить меня по меньшей мере английской королеве.

За прошедшую неделю у нас уже появился некоторый опыт: с кормежкой мы справились на этот раз просто в рекордные сроки. Сытенькие девчушки дремали: Жюльет на коленях у меня, Мадлен — у Мари и Эдит — у Мишеля. Между прочим, он до сих пор не умеет их различать. Хотя, Мари, кажется, тоже, но скрывает это достаточно ловко.

— Мадам, — прошептала Мари, укладывая отрыгнувшую Мадлен в кроватку. — В упаковке осталось только два подгузника. А вдруг понадобятся ночью?

— Так откроем новую упаковку, — удивился Мишель, — какая проблема?

— Это последняя, мсье. — Мари забрала у него Эдит и вытерла ей ротик.

— Как это, последняя? Полин, ты, что, решила экономить на подгузниках?

— Тихо, тихо, дорогой. Подгузников полно. В стенном шкафу в гардеробной. Забыл? Ты сам покупал десять упаковок. Потом матушка Анжели привезла еще три. И мадам Сифиз купила вчера две на всякий случай. Я скажу Мадо, она найдет.

— Я сам принесу. — Мишель резко поднялся со стула.

— Посиди. К чему такая спешка? Мы же только что их всех переодели. Понадобятся, Мадо сходит за ними в гардеробную.

— Да? А девочки будут тут одни? — Он направился к двери.

— Мишель, они еще не сбегают по ночам на танцы!

— Я схожу, мсье, — подхватилась Мари.

— Нет, я сам. Не хватало только беспорядка в гардеробной!

— Но я очень аккуратно, мсье…

Мне пришлось сделать Мари знак глазами, мол, пусть идет, если уж так хочет.

 

Глава 12, в которой Мишель понял, что сорвался

Мишель прекрасно понимал, что повел себя совершенно глупо, сорвавшись из-за каких-то подгузников. Но ведь это же невозможно терпеть! Он прошествовал по коридору к галерее. Галерея огибала гостиную и одной лестницей спускалась в нее, а другой — в кухню.

О чем там судачат эти кумушки? Ну какого рожна он начал расхваливать в ресторане Мадлен! Кто тянул его за язык? Ведь еще чуть-чуть и он бы вышвырнул эту кретинку из своего дома. Это же надо иметь такую наглость, влезть в его дом, втереться в доверие к его доброй кроткой жене! К его сыну! Нет, восторженной дуре Мадо не додуматься до такого. Это проделки Эдит! Все подстроила она! Мерзкое, мстительное, злобное существо! Конечно, в какой-то степени виноват и он сам, знал же, что Мадо живет в том же доме…

Из гостиной долетали обрывки фраз. Мишель замер на повороте лестницы и прислушался.

— Ах, как я рада за тебя, Диди! Ты выходишь замуж! Белая фата, букет, подружки в голубом! Или подружки будут в розовом? Кажется, ты всегда любила розовое?

— Какая фата, Мадо? Какие подружки? Мне почти сорок! Мы просто оформим документы в мэрии. Я бы и этого не стала делать, но Бернар хочет, чтобы Макс усыновил его. Они очень привязаны друг к другу.

— Ах, как это трогательно, дорогая! Какие возвышенные чувства! Как благородно со стороны твоего жениха! Кто он? Тоже человек искусства?

— В какой-то степени, — усмехнулась Эдит. — Учитель астрономии, так сказать, звездочет.

— Диди, пожалуйста, познакомь меня с ним! Он ведь наверняка умеет составлять гороскопы. Послушай, ты хотя бы попробуй божоле! Ах, я так счастлива видеть тебя снова! Один глоток! Совершенно изумительное! Я бы сама выпила все до капли, но боюсь, усну рядом с малышками. Ах, они такие милые! Представляешь, я всегда засыпаю от бокала вина. А ты?

Эдит пробурчала что-то в ответ; Мишель не расслышал. И чего я так разволновался? — подумал он. Совершенно невинная болтовня, а мне чудится заговор. Действительно, просто совпадение, они определенно не виделись много лет. К тому же, зная Эдит, трудно поверить, что она регулярно общается с этой дурой. Сейчас схожу за подгузниками в гардеробную, и можно будет вернуться к покинутым блюдам итальянской кухни. Полин так рада вновь оказаться на людях! Вполне понятно. Только бы Эдит не начала опять демонстрировать свой несносный характер!

Мишель повернулся и уже сделал шаг по направлению к гардеробной, как вдруг Мадлен сказала:

— А у нас с Мишелем обязательно будет настоящая свадьба!

Он остолбенел.

— Это просто провидение, Диди, что я попала именно в его семью! Я безумно счастлива! Вижу его каждый день. Естественно, нам обоим приходится скрывать свои чувства. Конечно, дорогая, это очень тяжело. Но нельзя, чтобы раньше времени догадалась его жена. Надо очень осторожно подготовить ее. Сейчас она еще очень слаба после родов и так любит Мишеля. Ах, Эдит, я и не предполагала, что она такая хорошая, я просто в растерянности. Знаешь, Диди, по его рассказам я представляла Полин совсем другой. — Глубокий вздох, и поток излияний зажурчал дальше. — Наверное, это потому, что он совсем не любит ее. Совсем, Диди. Это ужасно! Лучше бы я никогда не видела Полин. Так было бы легче. А теперь я не представляю, как она останется без него. Мне ее так жалко! Но Мишель говорит, что любит только меня и надо лишь подождать, пока подрастут дети.

— А если он тебя бросит, пока они растут? — Презрительный голос Эдит прозвучал отчетливо и громко.

— Не бросит, я уверена. Мы созданы друг для друга! Вот наберусь смелости и все честно расскажу его жене. Мне кажется, она умная, должна понять…

— Да, она умная! И давно все знает и все понимает! Это ты дура! Мишель никогда не разведется и не женится на тебе.

— Диди, что ты? Что с тобой? Что ты говоришь такое?!

— Никогда! Полин этого не допустит. Ты говоришь, она хорошая, любит Мишеля? Как же! Ха! — Короткий смешок прозвучал словно выстрел. — Да она вампир! Хитрый, изворотливый вампир, который живет за счет других! Она использует людей, а потом выкидывает, как рваную половую тряпку! Еще полгода назад она все рассчитала и подослала меня следить за тобой. Ты слепая дура! Она же наняла тебя в няньки, чтобы не спускать глаз, чтобы все и всех держать под контролем!

— Ты! Ты! Ах! Ох! Ты! — севшим голоском всхлипывала Мадлен. — Выходит, ты шпионила за мной? Ты помогала ей?

— Помогала. У меня не было выбора.

— И только притворялась моей подругой? А я верила тебе, распахнула перед тобой свою душу! Как ты только докатилась до такой подлости?

— Говорю тебе, у меня не было выбора. Я была любовницей Мишеля.

Мишель схватился за голову. Собственные руки были чужими и холодными. А лицо и голова — горячими и тоже совершенно чужими.

— Я была точно такой же дурой, как ты, — безжалостно продолжала Эдит. — Долгие годы тоже слепо верила, что он разведется и женится на мне. Но он просто развлекался. Беспардонно! Развлекался и пользовался. Точно такой же подлый циник, как и его жена. И мог бы быть поосторожнее и не заводить себе еще одну подружку в том же доме. Это же надо быть таким мерзавцем, чтобы в лифте, после ухода от одной любовницы, тут же начать интрижку с другой женщиной!

— Это неправда! — крикнул Мишель.

Эдит и Мадлен посмотрели на него, как на привидение. В общем-то, он и сам был не в состоянии объяснить себе, каким образом оказался вдруг уже не на галерее, а в гостиной. То ли спустился по ступенькам, то ли как каскадер спрыгнул вниз.

— Это неправда!

Первой опомнилась Эдит и, сузив глаза, прошипела:

— Мадлен все рассказала мне!

После бурных монологов это шипение показалось Мишелю мистическим. И он бы не особенно удивился, если у Эдит вдруг выросли бы клыки и она впилась ими в его горло.

— Как в лифте раскрылся футляр виолончели, — вещала Эдит потусторонним голосом. — Как ты помог ей справиться с ним, как потом вез ее на концерт в своей машине…

— Так, Полин действительно все знает? — Его собственный голос звучал тоже странно, а со всех сторон подбиралась темнота. Это же сон, обрадовался Мишель, сейчас проснусь, и кошмар кончится.

— Во всяком случае, почти все, — презрительно сказала Эдит.

Но произнесла это как-то странно, голосом его жены. Конечно, просто мне все это снится, больше не сомневался Мишель, Эдит не умеет говорить так спокойно и уверенно. Нужно проснуться. Проснуться! Мишель с силой зажмурился и резко открыл глаза. Но Эдит не исчезла.

— Полин — моя лучшая подруга, — размеренно продолжала она. — А из-за тебя я столько лет врала ей, чувствуя себя предательницей. Подлой предательницей. — И добавила, помолчав: — Но на самом деле твоя милая женушка лишь притворялась моей подругой, медленно и верно настраивая тебя против меня. Как видишь, успешно. Ты меня возненавидел! Теперь очередь за Мадо!

Мишель отшатнулся и попятился к лестнице, ведущей на второй этаж. Эдит не мигая смотрела на него. Мадо тоже не отрывала взгляд, виновато и робко полуприкрыв лицо руками. Неестественно багровое лицо, неестественно огромными белыми руками… Сейчас я вернусь на то же самое место, и все! И проснусь, и все кончится, мучительно надеялся Мишель. Одна ступенька, вторая, третья…

— Твоя обнаглевшая Полин окончательно перестала церемониться и действует еще изощреннее. — Обвинительным приговором звучал за его спиной голос Эдит. — Назвать родных дочерей именами любовниц! Это просто неслыханная по дерзости месть за супружескую измену! Твои дочери еще в колыбели, а ты уже ненавидишь их за наши имена! Ты будешь стараться полюбить их, но не сможешь, и никогда не сможешь отделаться от чувства вины! Она манипулирует тобой, манипулирует всеми нами! Даже собственными грудными младенцами… Это чудовищно! Чудовищно! Чудовищно!..

Так… Ступени лестницы позади… Эдит прекратила шипеть! Теперь несколько шагов по галерее, и вон уже то место, где начался этот кошмар. Мишель внимательно смотрел себе под ноги: когда смотришь под ноги, сосредоточиться, а значит, и проснуться легче…

— Мишель, где ты был так долго?

На том самом «исходном» месте, там, где коридор переходит в галерею, улыбаясь, стояла жена. Огромная и вся почему-то покрытая мехом. Нет, это не Полин! Это чудовище! Стоп, все правильно: Полин — чудовище!

— Ты — чудовище! — выкрикнул Мишель и побежал прочь.

Галерея, лестница, ковер гостиной, разноцветные плитки прихожей, дверь, снова ступени… Скорее! В лицо пахнуло холодом. Скорее, скорее! Вон моя машина, обрадовался Мишель. Скорее и подальше от этого места. Здесь все чудовища… Все женщины — чудовища! И они все заодно! Хотят использовать его и выкинуть, как грязную тряпку!

 

Глава 13, в которой Мишель едет куда глаза глядят

«Дворники» монотонно двигались по ветровому стеклу. Впереди была бархатистая влажная сине-черная темнота, силуэты и огни машин. Никакой это был не сон, не наваждение, думал, закуривая очередную сигарету, Мишель. Я просто заставил поверить себя, что это сон, чтобы было не так противно. Эдит всегда шипит, всегда всем недовольна. У Мадлен действительно непропорционально большие руки, и чуть что — краснеет лицо. А на Полин была шуба, и она действительно безобразно располнела до невероятных размеров. Они все знали всё и вертели мной, как идиотом.

До чего же мерзко! И сигареты отвратительные. Он выстрелил окурком в окно. Надо остановиться и купить что-нибудь получше. И коньяку. Да, надо обязательно купить коньяку или рому. Нет, ром не годится. Он сладковатый. Лучше джин. Джин так симпатично пахнет еловыми ветками.

Только не сейчас, сейчас можно покурить и эти. Он опять сунул в рот новую сигарету. Главное, уехать отсюда подальше. Как можно дальше! Впереди уик-энд, можно не беспокоиться ни о чем до вечера воскресенья, а сейчас не думать и об этом! Просто ехать вперед, постепенно увеличивая скорость и сливаясь с машиной в единое целое, как в юности. Да, как в юности…

Позади давно остался Булонский лес, мост через Сену, неприятный для Мишеля сюрреалистический Дефанс. Машины двигались по шоссе сплошным потоком, и разогнаться, как того требовали его вздыбленные нервы, не удавалось.

При первой же возможности он свернул с шоссе в сторону, даже не дав себе труда посмотреть на указатель. Не все ли равно? Дорога, так или иначе, выведет его куда-нибудь. Главное, найти такой участок, где можно было бы выжать из мотора «BMW» всю его сдерживаемую мощь. Какой-нибудь пустынный участок среди полей… И уж затем на полной скорости влететь на центральную улицу какой-нибудь сонной деревушки или городка, пронестись по ней, заставив вздрогнуть в своих кроватях местных жителей, и снова оказаться среди полей и неба… А потом, на рассвете, где-то впереди заблестит море.

Если, конечно, ехать достаточно быстро и по направлению к нему, усмехнулся своим мыслям Мишель, а я ведь даже не знаю, куда меня несет. Сворачиваю каждый раз, нарочно не глядя на указатели. Как в юности. Да, как в юности, на своей первой собственной машине…

Это была не какая-нибудь там воняющая бензином «букашка», а «понтиак». Своего рода подарок отца по поводу окончания высшего учебного заведения. Некое завуалированное проявление родительских чувств непоколебимого инспектора дорожной полиции.

Полицейский — вот единственная, по мнению отца, достойная профессия для настоящего мужчины. Мишель не оправдал его надежд: отец всегда мечтал видеть своего сына выпускником полицейской академии, дослужившимся как минимум до полковника. Лучше, конечно, до генерала.

Но Мишель считал иначе, хотя избрал для себя вполне родственную сферу деятельности — юриспруденцию. Однако отец категорически отказался тратить деньги на его образование.

— Ни единого су! В твоем возрасте я уже содержал семью. Ты и так должен быть благодарен мне, что я тебя кормлю и не требую денег за квартиру. Хочешь стать богатым бездельником, изволь поработать хотя бы сейчас! И не забывай, что электричество ты жжешь ночами тоже за мой счет!

Бесконечные напоминания о перерасходе электроэнергии были особенно обидны. Но что поделать? Мишелю нередко приходилось корпеть над учебниками до трех, а то и до четырех часов утра. В ту ночь — перед очень ответственным и трудным экзаменом — Мишель лег почти на рассвете. До чего же несовершенно устроен человек! Хочешь не хочешь, а хоть пару часов, но поспать нужно.

И вдруг с ночного дежурства позвонил отец. Должно было произойти нечто сверхъестественное, чтобы он позвонил домой с работы, а тем более среди ночи!

— Эй, Мишо! Неужели спишь? Тут такое дело. Один бездельник машину разбил. Вдребезги! «Понтиак»!

— Он жив? — сонно поинтересовался Мишель, тоскуя по покинутой постели.

— Говорю, вдребезги! Экспертиза подписала приговор. Сейчас перевозка приедет и — в последний путь, на свалку.

— Я спросил о водителе, пап, — едва справляясь с зевотой и недоумевая, что нужно от него отцу, уточнил Мишель.

— Откуда мне знать, Мишо? Я тебе толкую, «понтиак» — вдребезги! Мы думали, взорвется. Кверху пузом стоял. Подождали. Нет, ничего, выдержал, крепенький. Этого бездельника из-под него вытащили, увезли на «скорой». Гад, такого красавца угробил!

Инспектор дорожной полиции Жероним Сарди любил машины гораздо больше, чем их владельцев-бездельников. Как какой-нибудь гринписовец готов грудью заслонить пингвина или баобаб, так и отец Мишеля избрал столь непопулярную среди обывателей профессию, похоже, исключительно ради того, чтобы защищать дорогих его сердцу железных скакунов от их безмозглых владельцев.

— Так я тебе чего говорю, сынок, ты б пришел, посмотрел до перевозки. Для экспертизы однозначно — утиль, а папаша Тибо подъехал, считает, что сделать можно, раз не взорвался. Так мы б его сразу, бедолагу, к нам в гараж.

Папаша Тибо был лучшим механиком гаража дорожной полиции. Видимо, отца действительно очень взволновала судьба обреченного экспертизой «понтиака», если для собственной экспертизы он не постеснялся среди ночи вытащить старика Тибо из постели.

— Так что, давай, сынок, ноги в руки и по-быстрому!

Мишель спросил, куда ехать, и ужаснулся, услышав ответ. Край света! А завтра в восемь утра экзамен. Если он его завалит, даже не завалит, просто после бессонной ночи не сумеет сдать на «отлично», то столько лет труда коту под хвост!

— Пап, можно я возьму твой «пежо»?

— Еще чего! Совсем сдурел спросонок? Наладишь себе «понтиак», тогда и катайся. Давай, давай на велосипеде. И поживее! Я не могу тут караулить до обеда!

И Мишель поехал.

А потом сдал экзамен на «отлично». И вслед за этим благополучно скинул остальные зачеты и экзамены.

А попутно своими руками, естественно, не без помощи папаши Тибо, восстановил этот самый «понтиак». И у него теперь был свой собственный настоящий огромный автомобиль с роскошными никелированными деталями и откидным кожаным, правда, латаным-перелатаным верхом. Обладая таким сокровищем, Мишель чувствовал себя если уж не властелином мира, то, во всяком случае, богачом и героем какого-нибудь заокеанского фильма из числа тех, что заполонили тогда кинотеатры Франции.

Он вообще чувствовал себя победителем в то лето. Новехонький диплом свежеиспеченного юриста и работа. Не ахти какая, конечно, по сегодняшним меркам, — «адвокат бедноты», то есть назначаемый судом защитник всяких непутевых ответчиков — мелких воришек, стянувших батон с прилавка или взломавших телефон-автомат. Или какого-нибудь пьяного работяги, в порыве алкогольного приступа гражданского возмущения, а то и банальной белой горячки высадившего стулом окно в баре. Собственная миссия казалась тогда Мишелю ужасно благородной.

Это много позже среди подвыпившей компании студентов, пытавшихся штурмовать с альпинистским снаряжением Триумфальную арку якобы в политических целях, окажется сынок некоего влиятельного человека. Амбициозный паренек не пожелает помощи папашиных адвокатов, и ему назначат Мишеля. Почти ровесника и с не меньшими амбициями. Все закончится совершенно замечательно, политика в итоге окажется ни при чем, а влиятельный человек решит отблагодарить начинающего адвоката за сына. И пред Мишелем гостеприимно распахнутся двери конторы самого мэтра Ванвэ. Будущее было обеспечено.

— Ты продался, — скажет Мишелю отец. — Мало того, что эти богатые бездельники изувечили арку ледорубами, так они еще на полдня парализовали движение по Елисейским полям! А сколько из-за этого было пробок и аварий во всем городе? Не знаешь? Тебе не интересно? Это умышленное, масштабное преступление! А ты оправдал их!

— Оправдал суд. Я лишь адвокат, папа. Но не прокурор и даже не инспектор дорожной полиции, который имеет право выписать штраф. Моя профессия — защищать людей.

— Преступников!

— Папа, они люди.

— Преступники. Богатые бездельники и преступники. А адвокаты самые отъявленные из них!

— Будь твоя воля, ты бы отправлял за решетку даже за отсутствие запасного колеса в багажнике!

— Сопляк. — Отец включил телевизор. — Продажный сопляк.

С тех пор они не разговаривают с отцом ни о чем, кроме как о марках автомобилей.

Но все это будет потом. А в то лето!.. Самое замечательное лето в жизни Мишеля. Диплом, работа, машина и первый законный двухнедельный отпуск… Удивительное чувство свободы! Не нужно ночи напролет читать юридическую литературу, готовиться к семинарам и экзаменам, не нужно никуда торопиться, гадать, где перехватить денег, где подработать, переведут или не переведут на следующий курс, а главное, хватит ли средств заплатить за учебу. Осенью, конечно, опять станет сложнее, потому что он собирается учиться дальше, писать диссертацию, и его уже включили в список избранных, допущенных к этому многолетнему священнодейству. Работа в суде и диссертация — задача не из легких, но он справится! Он со всем справится, потому что он молод, настойчив, удачлив и у него есть все — диплом, работа, машина!

Нет только девушки, подумал он. И вдруг в ту же секунду, стоило ему об этом подумать, на повороте дороги, среди виноградников, возникла изящная девичья фигура…

Да, точно — среди виноградников. В Турени. Он тогда решил добраться на машине до Марселя. Почему? Просто он никогда не был там, надо же побывать. Хотя, если честно, он много и прилежно учился, каждую свободную минуту тратил только на то, чтобы заработать на учебу, и вообще не бывал нигде. Ну и что? Большая часть человечества никогда не видела Парижа, а он там родился и вырос. Для начала стоило побывать в Марселе, дальше — будет видно. И ничего удивительного, что по дороге он оказался в окрестностях Тура. Можно было ехать в Марсель и как-нибудь по-другому: он же был совершенно свободен в ближайшие две недели. Но так случилось, что он оказался в Турени.

Там все было иначе! Даже небо. В Париже никогда не бывает такого неба. Большого, веселого и бездонного, специально для созревания винограда. Чтобы у винограда были веселые воспоминания, когда он будет постепенно превращаться в вино. Чтобы вино тоже получалось веселым.

Тонкая фигурка на повороте приближалась. Возле ног девушки стояла большая спортивная сумка; ветер шевелил темные легкие волосы. Лица из-за расстояния он сразу не разглядел. Но Мишель не прибавил, а, напротив, сбросил скорость.

Его сердце забилось учащенно. Такого давно не было с ним при виде девушек. Обычно наоборот: это у них сердце начинало колотиться в бешеном темпе, когда рядом оказывался Мишель, один из самых привлекательных парней на курсе.

Он относился к этому с пониманием, но всякий раз после двух-трех свиданий происходил разрыв. Причем вовсе не по его вине! Девушки никак не желали понять, что парень отказывает во встрече вовсе не потому, что появилась другая, а всего лишь по причине невероятной занятости! Конспекты, библиотека, подработка… И потом, почему он должен был залезать в скопленную с таким трудом на следующий семестр сумму ради того, чтобы сводить девушку в театр или купить ей подходящую к этому мероприятию сумочку? Глупое развлечение и пустая трата денег.

Поворот и девушка совсем близко. Удачные длинные ноги. Высокая. Легкие вьющиеся волосы. Симпатичная. Что ж такое с моим сердцем? — растерялся тогда Мишель. Далась она мне, эта симпатичная. Вот сейчас проеду мимо и больше не увижу ее никогда в жизни.

Он притормозил возле девушки и, облокотившись на борт «понтиака», спросил:

— Подвезти?

Девушка с сомнением смотрела прямо ему в глаза и напряженно покусывала нижнюю губку, словно умножала в уме пятизначные цифры и ее жизнь напрямую зависела от точности результата.

— Как хотите, — сказал Мишель, стараясь не смотреть на ее губы и злясь на себя за мальчишескую беспомощность. — Тогда я поехал.

Но не трогался с места.

— Ладно, — сказала девушка. — Сейчас светло и до Тура совсем близко.

Она подняла свою сумку, шагнула к машине, открыла дверцу, села на сиденье рядом, аккуратно поставила свой багаж на колени и закрыла дверцу. Двигалась его попутчица легко и уверенно, но почему-то как в замедленной съемке.

— Можно ехать. — Девушка опять посмотрела на него и улыбнулась.

Ровные зубы, десен не видно. Это хорошо, что не видно десен, подумал Мишель, противно, когда девушка улыбается и у нее видны десны.

— Но я еду в Марсель, — уточнил он. — А вам надо в Тур.

— Ничего, — сказала незнакомка. — Я скажу, где лучше всего высадить меня на дороге. Поймаю еще какую-нибудь попутную машину.

— Зачем?

Как интересно у нее двигаются губы, когда она говорит, удивился Мишель. Как два самостоятельных симпатичных существа. Верхнюю жалко — след от лихорадки. Где она умудрилась простудиться в такую жару?

— Что «зачем»? Я еду в Тур. — Губы девушки сложились в трубочку.

Как для поцелуя, подумал Мишель и механически повторил:

— В Тур.

Он чувствовал, как его губы готовятся к поцелую. А я не сделаю ей больно? — вдруг испугался он. Лихорадка еще не совсем прошла, корочка может лопнуть от напряжения…

— Эй! Ты уверен, что едешь в Марсель? — Девушка улыбнулась снова.

На ее щеках появились и исчезли ямочки. Как здорово! Странно, что я их не заметил, когда она улыбнулась в первый раз, подумал Мишель.

— Я бы поехала в Марсель по-другому.

— Ты была в Марселе?

— Нет. А ты?

— Я тоже. Хочешь поехать?

Девушка вздохнула, укоризненно покачала головой.

— Останови машину. Я никуда с тобой не поеду.

— Почему? Я не собираюсь останавливаться!

Она вдруг всплеснула руками — аккуратными, маленькими для ее роста руками — и захохотала.

— Что с тобой? — забеспокоился Мишель.

— Мы же до сих пор стоим на месте! Просто болтаем и никуда не едем! А оба уверены, что едем! А мы стоим!

— Правда, стоим, — обалдел Мишель. — С ума сойти!

Они смеялись, наверное, минут десять. Синее небо, зеленые террасы виноградников, ее заразительный смех, ямочки на щеках… Может быть, это были самые счастливые десять минут его жизни?

— Ладно, — вытирая пальцем выступившие от смеха слезы, произнесла наконец девушка. — Я пойду ловить другую машину. Счастливо добраться до Марселя! — Она повернулась, чтобы открыть дверцу.

— Нет! Я отвезу тебя в Тур!

— Знаешь, ты смешной парень. — Ее кулачок медлил повернуть ручку. — Но я не сажусь в машину к парням, когда езжу автостопом. Только к женщинам или к семьям.

— Автостопом? Ты? Ты не похожа на тех, кто ездит автостопом…

— Не волнуйся, я уже почти приехала. Мои родители живут в Туре. Я еду к ним на каникулы.

— Ты учишься? Где? — Мишель был готов расспрашивать о чем угодно, лишь бы она не уходила как можно дольше. А тут такая богатая тема!

— В Сорбонне.

— В Сорбонне? И твои родители не могут дать тебе денег на автобусный билет?

— Могут, конечно. У меня были деньги на дорогу. Но я опять кое-что купила себе.

— Духи? Колечко?

— Балда! Ой, извини, я случайно. Хочешь, покажу, что купила? Только обещай, что не будешь смеяться.

— Покажи. Не буду. — Хорошо бы это был купальник, помечтал Мишель.

— Вот. — Она раскрыла сумку, вытащила из нее коробку, открыла. Там лежал миксер.

— Что это? — глупо спросил Мишель.

— Миксер. Разве ты никогда не видел электромиксер?

— Видел. Но зачем тебе тратить деньги на миксер?

— Я люблю готовить.

— Поехали. — Мишель наконец-то тронул машину с места. — К которому часу родители ждут тебя?

— Ни к которому. Просто они знают, что я приеду сегодня. Мама жарит утку и печет миндальный пирог. Ты любишь миндальный пирог?

— Люблю. Меня зовут Мишель.

— А я — Полин.

Ее мама оказалась полной дамой, учительницей французского. А папа был сухощавый, подтянутый, немногословный, с аккуратно подстриженными усиками и очками в золотой оправе человек. Он больше смахивал на отставного военного, чем на учителя биологии, и больше всего на свете любил разгадывать кроссворды.

— Мама, папа, это Мишель, — сообщила Полин.

Он снял комнату в ближайшей гостинице. Из окна была видна площадь с облезлым фонтаном. На рассвете Полин постучалась в его дверь. На ее плече была та же самая спортивная сумка, а в ней, как выяснилось несколько позже: джемпер, блузка, кое-какое белье в пакете, горстка косметики, а остальное — коробки с посудой и кухонными принадлежностями.

Они уселись в «понтиак» и направились якобы в Марсель.

— Зачем ты таскаешь с собой все это? — поинтересовался Мишель.

— Разве я не говорила? Люблю готовить.

Виноградники под синим небом и маленькие гостиницы со старинными ваннами на чугунных звериных лапах… В деревенских лавочках они покупали всякие продукты — творог, молоко, яйца, ранние овощи, хлеб, ягоды — и без конца устраивали пикники. На полянках, на сеновалах, на берегу Шера, на кроватях в этих самых гостиницах.

Особенно по утрам. Мишель просыпался от звуков миксера — Полин обязательно взбивала для него что-то воздушное, утреннее и необычное, как это турское небо, как залитые солнцем виноградники, или похожие на картинки из детской книжки старинные замки, мельницы, домики и деревушки…

Они никогда не рассказывали друг другу о своем прошлом, хотя, собственно говоря, какое такое особенное может быть у двух студентов прошлое? Не строили планов на будущее, не размышляли о том, что было бы, если бы они не встретились, а просто радовались. Утром — новому дню, днем — солнцу, лету, мелькающим в окнах «понтиака» пейзажам, а также ветру, вину, блюдам придорожных ресторанчиков, вечером — предчувствию радостной ночи. Мишель никогда не встречал никого, кто бы умел радоваться так, как Полин. Искренне и заразительно.

Они вернулись в Париж и уже к вечеру сняли квартиру. Полин стерла пыль с кухонных полок, расставила на них свои сокровища и предложила:

— Сходим за продуктами?

— Я должен повидаться с родителями. Сходи без меня. — Мишель вытащил из кармана оставшиеся деньги. Их было до смешного мало.

— Хорошо, — сказала она. — Сварю луковый суп…

— Я снял квартиру, — сказал он дома.

— Дорого? — спросил отец.

— Нет. Студия на рю Пердонне.

— Я должен посмотреть. — Отец поднялся из-за стола. Родители и сестра ужинали. — Поехали, Мишо.

— Папа, может быть, не сегодня?

— Завтра я занят.

— Подождите, мы поедем с вами! — заторопилась Адель, а матушка Анжели застенчиво посмотрела на мужа. — Нам тоже интересно!

— Еще чего! Не бабье дело. — Отец впервые отказал своей любимице. — У нас мужской разговор. — И спросил уже в машине: — Ну и как она?

— Квартира?

— Дурень! Твоя подружка.

— Папа, как ты догадался?

— Ты же не совсем идиот, сынок, чтобы после отпуска снять квартиру для одного себя.

Отец молча ел луковый суп. Мишель и Полин молчали тоже.

— Значит, студентка, — наконец произнес старший Сарди. — Ты, часом, не беременна?

— Нет, наверное…

Сегодня Полин впервые накрасила глаза, и они казались двумя испуганными рыбками.

— Ладно. Женитесь. Но денег на свадьбу не дам!

— Папа, мы знакомы две недели. Мы пока не думали…

— Завел бабу — женись! — Отец хлопнул ладонью по столу. — Я не потерплю ублюдков!

На прощание отец пожелал «счастливых сновидений», хмыкнул и как бы случайно подмигнул Полин.

— Я его боюсь, — сказала она уже в постели. — Вы внешне так похожи, значит, ты тоже внутри такой же зверский?

— Не знаю, — честно ответил Мишель. — Я как-то никогда не думал об этом.

Полин вздохнула. Он поцеловал ее губы. Осторожно, хотя лихорадка давно уже прошла. На Полин была смешная коротенькая рубашечка с какими-то детскими зайчиками. Прежде чем лечь, она всегда надевала эту ночную рубашку и заплетала волосы в косу.

Мишель вдруг очень отчетливо вспомнил эту рубашку и самостоятельные завитки на шее Полин. Они тут же выбивались из-под косы. Как же это было давно: девочка Полин, всего девятнадцать! Но и сейчас ее волосы на шее пахнут так же фантастически…

Назавтра он вышел на работу и весь день не мог сосредоточиться над делами, размышляя, где бы раздобыть денег. Но так и не придумал ничего лучше, чем вместе с Полин отправиться ужинать к родителям, а потом незаметно одолжить до получки у матушки Анжели.

Полин открыла дверь. В квартире пахло чем-то необыкновенно вкусным.

— Привет! Я соскучилась. У меня сегодня день рождения.

— Почему ты не сказала вчера? — спросил он, целуя. К запаху Полин примешивался запах специй и жареного лука. — Поздравляю, но у меня нет подарка.

— Зато есть у меня. Смотри!

На столе стояла бутылка дешевого вина и яблочный пирог на сковородке. На плите под крышкой кастрюли что-то аппетитно побулькивало. Мишель уставился на сковороду. Полин проследила за его взглядом.

— У меня нет блюда, — сказала она. — Пришлось подать на стол вместе со сковородкой.

— Я когда-нибудь подарю тебе блюдо из серебра! Но… но где ты раздобыла деньги?

— Нигде. В одной лавке мне верят в долг. Я ведь жила раньше в этом квартале. Хозяин меня знает.

— Сколько ему лет?

— Кому?

— Хозяину лавки.

Она растерянно пожала плечами.

— Семьдесят, наверное. Может, восемьдесят. А может, все сто. Мы с подругой снимали квартиру тут, неподалеку. Вернее, она снимает ее и сейчас. Я ходила к ней сегодня, забрала свои книги и зимнюю одежду. А она отдала мне перевод от родителей! Они ведь пока не знают мой новый адрес. Вот, смотри. — В руках Полин вдруг появилась сотенная купюра. — Мы теперь богачи! Родители прислали на день рождения. До твоей получки дотянем!

И потом так будет всегда. В самые безденежные времена у Полин всегда чудесным образом появлялась какая-то заначка. То подруга отдала долг, то родители прислали, то она обнаружила забытую горсть монет в кармане плаща или пальто.

Всегда будет вкусная и обильная еда. И сама Полин к его возвращению всегда будет дома. Ну, не всегда, конечно. В первые годы они учились оба, и для Полин было своего рода трагедией, если она задерживалась, например, в библиотеке, и не успевала приготовить ужин. Тогда они готовили вместе. Вернее, все равно готовила она, а Мишель завороженно следил за движениями ее рук. Вот она режет овощи, вот разделывает курицу, вот — мясо, вот ее маленькие пальцы держат ложку, которую она протягивает ему и просит:

— Попробуй. Я не знаю, достаточно ли соли?

Все ее движения и жесты волновали, как и раскрасневшиеся от жара плиты щеки, пряди волос на лбу и на шее, моментально превращавшиеся в упрямые колечки.

О, этот запах ее волос на шее! Вкус мягких мочек ее маленьких продолговатых ушей… Ее губы, когда она радостно произносила с закрытыми глазами:

— Мишель! Мишель! Как хорошо… Еще! Еще!

Они поженились, когда Полин окончила университет. И практически одновременно оказалось, что, несмотря на всю их предосторожность, она беременна, и это было здорово!

Свадьба состоялась в Туре, у родителей Полин. Мишель впервые увидел ее подруг. Это было немного странно: в Париже он знал о них лишь понаслышке. Они с Полин почти никогда не ходили ни в какие компании. За редким исключением, всегда были только вдвоем. Как-то не нуждались в посторонних. Может быть, потому что были оба чересчур заняты? Или их интересы вне стен дома не совпадали?

Он работал и учился. Она только училась, но дома создавала ему такой комфорт, что Мишель не замечал более ничего вокруг. И все же в Париже Полин встречалась с подругами не только в университете. Например, ходила с ними в театр или в консерваторию. Без него. Только однажды ей пришло в голову предложить Мишелю провести свободный вечер таким образом.

— Пойдем пораньше и купим билеты с рук. Я так люблю «Волшебную флейту»! — предложила она.

— А если не купим? — предположил Мишель.

За окном в темноте сыпал мокрый снег, и выходить из дому хотелось меньше всего.

— Ты не любишь оперу? — в лоб спросила она.

Она всегда спрашивала прямо, и это было хорошо, потому что можно было отвечать также, без обиняков, тем самым раз и навсегда расставляя все по своим местам. Например, Мишель не выносит, когда бесцельно включают телевизор и перещелкивают каналы. Он всегда покупал самую подробную программу и заранее прорабатывал ее, отмечая кружочком, что ему интересно. И еще он терпеть не мог ручек, которые пишут синим или зеленым. А Полин раздражали перекрученные и выдавленные, как попало, тюбики зубной пасты. И они прямо сказали друг другу об этом. Что такого? Почему надо что-то скрывать или стесняться?

Вот и в тот раз Мишель ответил честно по поводу оперы:

— Не люблю. Зачем ходить куда-то? Можно посмотреть по телевизору. Я запомнил: «Волшебная флейта». Отмечу, когда будет в программе, чтобы ты не пропустила, если покажут.

— По телевизору не то, — расстроилась Полин. — И дело даже не в самой опере. Просто в театре особая атмосфера, публика.

— Публика точно такая же, как в метро или в зале суда, — сказал Мишель. Это была их первая размолвка.

— Пойдем! Тебе понравится!

— Слушай, я же не тащу тебя в боулинг.

— А я бы сходила. Папа учил меня играть в кегли.

— Может, у вас в провинции и не видят в этом ничего особенного, но у нас в Париже в кегельбан ходят только шлюхи. — Мишель нес полную чушь, но представить себе, как он войдет в боулинг с Полин и на нее будут пялиться все мужчины, а то, что будут пялиться, — очевидно, было выше его сил. — Если хочешь, сходи с какой-нибудь подругой.

Во всяком случае, мужчины в театре будут пялиться не только на Полин, но и на ее подругу. Это несколько утешало, как и то обстоятельство, что его самого при этом не будет.

— Правда, сходи, Полин, а я посплю впрок, надо же с пользой провести свободный вечер.

На месте его жены любая другая бы завелась, мол, что, я мешаю тебе спать? Так и скажи! И хлопнула бы дверью. Или же, наоборот, разобиделась и никуда не пошла.

Но это была Полин, и она с улыбкой сказала:

— Конечно, Мишель, поспи. Я схожу с подругой. Если мы не достанем билеты, вернусь скоро, а если повезет, ты успеешь хорошенько отдохнуть до моего прихода.

Больше она никогда не приглашала его в театр и ходила только с подругой. В театр, на концерт, в музей. Но Мишель никогда не видел этой подруги. Не было ее и в числе гостей на свадьбе. Поэтому, когда через много лет вдруг всплыла ее бывшая однокурсница, которая к тому времени работала в Лувре, Мишель сразу понял, что это и есть та самая подруга-театралка, которой по каким-то неведомым ему причинам не было на свадьбе. Он почувствовал, догадался, что это она. Как?

Трудно сказать. Как болезненный укол ревности, как предчувствие потери Полин.

В тот вечер он вернулся с работы немного раньше, а его домоседки-жены вопреки всем привычкам и логике не оказалось дома. Неужели у нее появился другой мужчина?

— Где мама? — Мишель влетел в комнату сына.

— Привет, пап! — встрепенулся тот ему навстречу. — Здорово! Ты сегодня рано, па!

— Мама где?

— Ты чего, пап? Голова болит? — Сын сочувственно смотрел на него снизу вверх ее глазами. У Селестена только ее глаза с длинными густыми ресницами, остальное все от него, Мишеля. — Хочешь, я дам тебе аспирин? Я умею растворять таблетку.

— Ты оглох? Я тебя в третий раз спрашиваю: где твоя мать?

Сын захлопал ресницами и шмыгнул моментально покрасневшим носом. Его собственным, мишелевским, детским, покрасневшим носом… А он наорал на него! Отец — родной, большой и сильный. И это было ужасно.

— Прости, сынок! — Мишель присел на корточки и положил на маленькие плечи свои руки. Теперь он сам смотрел на сына снизу вверх. — Правда, голова разболелась.

— Так бы сразу и сказал. — Селестен потер нос. Пальцы были перепачканы чем-то, как у всех десятилетних мальчишек. — Я не знаю, где мама. Я думал, ты знаешь.

И тут голова Мишеля разболелась на самом деле!

В первые годы их совместной жизни Полин выходила из дома без него. Не часто, но посещала театр, музей, консерваторию. Мишель не имел ничего против: во-первых, один билет стоит дешевле, чем два, во-вторых, никуда не надо идти самому, а в-третьих, Полин не ревновала его к боулингу и приятелям. Зато на каток они ходили вместе и ни на минуту не расставались во время отпуска.

Потом родился Селестен, а года через полтора они купили этот дом в районе Булонского леса — Мишель работал тогда уже у мэтра Ванве и пересел из лихого «понтиака» в степенный новенький «рено» синего цвета, — и Полин наслаждалась обустройством семейного гнездышка. Она всегда умела очень ловко распоряжаться деньгами, и скоро их дом стал выглядеть так, как если бы они получили его в наследство, имея вдобавок немереные капиталы.

Полин и прежде никогда не водила в дом своих друзей и подруг, а теперь ее общение с внешним миром и вовсе состояло из редких приемов семейных пар коллег и нужных знакомых Мишеля. Да и то, как правило, подобные встречи чаще происходили в ресторане. На Рождество из Тура приезжали родители Полин, а Новый год они встречали у его родителей, если не отправлялись в Альпы кататься на лыжах.

Полин, похоже, нравилось замкнутое существование: муж, сын и дом. Хотя, сказать по правде, Мишель как-то и не задумывался над тем, нравится ли ей такое положение или нет. Жизнь текла привычно и естественно, Мишель и думать забыл о ее прежних «музыкально-культурных» отлучках с какой-то там подругой: Полин всегда дома и всегда рада его приходу.

И вдруг ее нет! И сын не знает, где она…

— Ты пришел из коллежа, и ее уже не было? — замирая от ужаса, спросил Мишель.

— Была. Мы пообедали, а потом она ушла.

— Куда?

— В магазин.

Мишель усмехнулся, почувствовав небывалое облегчение. Глупость какая! Он поддался детскому страху, как десятилетний!

— Но это было днем, пап. Давно. А теперь вечер.

— Может быть, мама застряла на какой-нибудь распродаже?

— Может быть. Но тогда она бы обязательно позвонила.

— Какие же мы глупые, сынок! Давай сами позвоним ей на мобильный.

— Бесполезно, пап. Она забыла его на столе, в кухне.

И тут она пришла, причем очень радостная и возбужденная.

— Голодные, наверное? Я сегодня вдруг совершенно выпала из времени!

И начала проворно готовить ужин.

— Где ты была? — ревниво поинтересовался Мишель.

Полин вдруг с воодушевлением заговорила о том, что теперь, когда подрос Селестен, она может себе позволить немножко выйти из затворничества. Она захотела работать. Естественно, о какой-то выдающейся научной карьере говорить уже поздно, но, во всяком случае, она могла бы водить, естественно не каждый день, экскурсии по Лувру. Новые люди, польза человечеству от ее знаний.

— Здорово, мам! — обрадовался Селестен. — По Лувру! А ты будешь брать меня с собой?

— Ну-ну, — произнес Мишель. — Откуда такие идеи?

— Ты против? — удивилась Полин.

— Нет, собственно… Просто очень неожиданное решение.

— Для меня тоже, — весело призналась она. — Понимаешь, я сегодня совершенно случайно встретила свою бывшую однокурсницу. Та теперь работает в Лувре, заведует фондом Средневековой миниатюры и дополнительно к научной работе, чтобы уж совсем не засохнуть в своем хранилище, водит экскурсии. И по Лувру, и по городу. Вот мы с ней и подумали, что я бы тоже могла поработать экскурсоводом.

— А как ее зовут, мам? — спросил сын.

— Эдит. Эдит Гранье. Хотя по мужу у нее какая-то другая фамилия. Я уже забыла. Так вот. Иду я из магазина, и вдруг вижу: она сидит за столиком в кафе через дорогу и болтает с каким-то пожилым господином. Причем точно такая же, как была раньше! И прическа, и светлый костюм. Она не изменилась ни капли! А мы не виделись сто лет! А ведь когда-то очень дружили, даже вместе снимали квартиру. В общем, я стою на противоположной стороне улицы и не знаю, как мне быть. Подойти, поздороваться? А если она меня сразу не узнает? Будет глупо напоминать о себе при постороннем человеке. Мало ли кем он ей приходится? Но тут этот господин встает из-за столика, прощается с Эдит и уходит. Она машет ему рукой и вдруг замечает меня. Представляете, на противоположной стороне улицы! И мы так заболтались, что я опомнилась только тогда, когда официант зажег светильник на нашем столике. Оказывается, уже стемнело. Мы проболтали пять часов! Кстати, Селестен, у нее сын точно твоего возраста. Его зовут Бернар. Мы договорились, что все вместе поедем в субботу в Диснейленд.

— Ура! — завопил Селестен. — Наконец-то! А то все обещаете и обещаете!

— В Диснейленд? — удивился Мишель. — Ты же всегда считала подобные развлечения забавой для толпы.

— Да, для толпы детей! — рассмеялась Полин. — Нам надо успеть побывать, пока Селестену еще интересно. Он сам разберется, что для толпы, а что — для эстетов!

Она была в необычайно приподнятом настроении, но, честно говоря, это совсем не радовало Мишеля.

— Не хмурься, дорогой! — сказала Полин. Как всегда, она чувствовала его настроение. — Тебе понравится Эдит. Ужасно жаль, что мы с ней потеряли друг друга так надолго. Сейчас, сейчас, накормлю моих любимых мужчин, и все будут сытенькими и веселыми!

Они поужинали и ритуально посмотрели с Селестеном его любимый мультик «До начала времен» — про спилберговских динозавров, хотя, по мнению Мишеля, в десять лет у мальчишки давно должны быть уже другие интересы. Затем Полин пошла укладывать сына спать, а Мишель, сверившись с программой, переключил телевизор на вечерние новости.

Четверть часа спустя Полин спустилась в гостиную и пристроилась рядом с ним на диване, как обычно поджав под себя ноги и положив голову ему на плечо. От запаха ее волос он острее почувствовал приближение ночи, его рука сама собой обняла талию жены, а губы нашли мочку ее уха. Хорошо, что она не носит серег, они бы мешали.

— Мишель… Мишель…

Ласковые звуки ее голоса и теплое дыхание. Маленькая рука гладит его щеку и подбородок. Все как всегда.

Нет, не как всегда. Зачем обманывать себя, если в виске пульсирует одна и та же короткая фраза: «Что-то случилось, что-то случилось, что-то случилось…»

— Что происходит, дорогой? — спросила она. — Ты все дуешься? Но я ведь потерялась не нарочно. Просто первый раз в жизни выпала из времени. Больше не буду. Честно!

— Ты действительно провела пять часов с подругой? — спросил Мишель, хотя ни на секунду не сомневался в этом с того самого момента, когда не обнаружил Полин дома. Смешно, но даже в другом мужчине для него не виделось такой угрозы, которая вдруг возникла от вторжения в их жизнь этой самой забытой, загадочной Эдит.

— Конечно! — Полин резко отстранилась. — С кем же еще? Я все рассказала и тебе, и Селестену. Мне не нужен никто другой, кроме тебя! Ты прекрасно знаешь!

— Ты никогда не говорила мне об этом.

— Ты, между прочим, тоже. Но ведь это ясно и без слов! Мы почти пятнадцать лет вместе!

— Около четырнадцати. Но это неважно.

— Неважно? — Она ошеломленно посмотрела на него. Ошеломленно, но не с обидой. Полин никогда не смотрела на него с обидой.

— Конечно, неважно, потому что мне кажется, что вместе мы были всегда, — примирительно сказал он. — Точность до одного дня не имеет значения.

— А, вот ты о чем, — успокоилась Полин. — Хочешь вина?

— Потом.

— Смотри. А я выпью.

Она встала и направилась к бару, мягко ступая по мохнатому бежевому ковру.

Что-то тут не так, подумал он. Ей тоже не по себе от появления этой Эдит. Я же вижу, что не по себе. И он решительно спросил впрямую:

— Ты не уверена, что стоило возобновлять ваше знакомство?

— Почему? — Полин замерла с двумя бокалами. Все-таки с двумя. Себе и ему. Бокалы звякнули в ее руках. — Напротив, я очень рада! Мы были очень близкими подругами.

— Но ведь потом, похоже, поссорились, если не виделись, как ты сказала, сто лет?

Она вскинула голову и вздохнула.

— Какого тебе налить? Красного? Белого? Полегче, покрепче?

— Или я ошибаюсь?

— Тогда коньяку. — Она поставила винные бокалы на место. Взяла коньячные. — Я бы сказала проще, — жизнь развела.

— В таком случае, нужно пить шампанское за встречу.

— Шампанское теплое. И потом, я уже налила коньяк.

Она вручила ему его порцию и уселась в кресло напротив. Вытянула ноги, пригубила коньяк. Вдруг резко встала и вернулась с рюмкой к бару.

— Нет, не хочу коньяк. Лучше вина. Белого, легкого и сухого. Самого кислого! Открой, пожалуйста. — И протянула ему бутылку и штопор. — Я сейчас принесу конфеты из холодильника. Не смейся! Ты же знаешь, я люблю пить рислинг с шоколадными конфетами.

— Ты держишь шоколад в холодильнике, и он делается железным. Заодно прихвати мне сыру.

Она вернулась с целым подносом провизии.

— Пир до утра? — весело констатировал он.

— Вообще-то, знаешь, мы действительно поссорились с Эдит накануне моей свадьбы. Ужасно глупо! Она спросила, кто будут мои подружки. Я сказала, что твоя сестра, моя турская кузина и, конечно, она тоже. Она вдруг вспылила: «Я всего лишь „тоже“? А на первом месте они? Эти дуры? Они дороже тебе, чем я?» Но мне пришлось сказать ей, что, нет, конечно, не дороже, но они совсем не дуры. «А я, значит, дура?» Я этого не говорила! — возразила я. «Но ведь это так! Ты всегда так считала! Я была нужна тебе лишь в качестве компаньонки для театра! А теперь ты выходишь замуж и я тебе не нужна!»

Ну и все в таком духе. Что я променяла ее на тебя, что дружба дороже любых мужчин, что ее бросили. И уж совершеннейшие глупости, вроде того, что я нарочно тебя ей не показывала, потому что боялась, что ты уйдешь к ней от меня. Я пыталась объяснить, что ты просто очень занят, что тебе некогда тратить время на общение с моими подругами, что обязательно познакомлю вас на свадьбе, что мы будем дружить семьями… У Эдит в то время как раз появился кавалер, кстати, будущий отец ее Бернара. Но она не унималась, поскольку была страшная максималистка! Теперь она, конечно, совсем другая. Вполне выдержанная, ироничная ученая дама. Интересная, ухоженная, с тонким вкусом. В общем-то, она и раньше умела следить за собой и подать себя в самом выгодном свете. Мы так смеялись, вспоминая ребячью глупость нашей ссоры!

— Ты никогда не рассказывала мне о ней.

— А что было рассказывать? Как две дурочки поссорились из-за пустяка?

— Я говорю не о вашей ссоре. Ты никогда не рассказывала мне о Эдит. Я же помню, что ты с ней дружила. Постоянно сбегала с ней от меня в театр.

— А ты ходил бы со мной туда? Тебя и сейчас не заставишь слушать классическую музыку, разве что в качестве сигнала твоего мобильника.

— Кстати, о мобильнике. Ты, что, не могла позвонить домой по ее мобильному?

— У нее нет.

— А из автомата? Да в любом кафе телефон есть даже на стойке! Мы с Селестеном чуть с ума не сошли. Мама пропала!

— Я понимаю. Виновата. Ну, не сердись! Говорю тебе, что как будто выпала из времени. Мы не виделись больше пятнадцати лет. А у меня было такое чувство, как будто разобиженная Эдит только вчера хлопнула дверью… — Она вздохнула. — Я ведь очень переживала все эти годы.

— Почему же не поделилась со мной?

— Грузить тебя глупыми девчоночьими проблемами? — усмехнулась Полин.

— Ну и что? Я бы все понял. Помог бы вам помириться. Я адвокат, — весело напомнил Мишель. — И умею приводить к компромиссу враждующие стороны.

— Ты не знаешь Эдит. Она не признает компромиссов. Тогда не признавала, во всяком случае. Понимаешь, жизнь далась ей слишком нелегко. Она вряд ли бы чего добилась, если бы шла на компромиссы.

— А по-моему, — сказал он, — жизнь — сплошной компромисс. Это оголтелой прямолинейностью и хлопаньем дверей ничего достичь нельзя. Нужно стараться понять другого человека, разобраться, какие мотивы им движут, так сказать, примерить на себя его шкуру.

— Все так, — покивала Полин. — Для нас с тобой. Но не для Эдит. Я бы не хотела оказаться в ее шкуре. У нее незавидная судьба. Но она оптимистка, никогда не жалуется!

— Даже на мужа? — шутливо поинтересовался Мишель.

— Нет! Не жалуется! Абсолютно все считают своим долгом жаловаться на мужей: и твоя сестра, и мои кузины. Я не могу с ними общаться. Считаю, если у тебя такой уж плохой муж, разводись, а не ной.

Пожалуй, Полин немного захмелела, почувствовал Мишель. Когда она под хмельком, то позволяет себе порассуждать о родственниках.

— Может, у нее правда хороший муж, потому и не жалуется.

— Да на сегодняшний день у Эдит вообще нет мужа. Она разведена давным-давно, и никому не ведомо, где этот ее бывший. Она одна тянет своего сына, хватается за любую подработку, за эти самые экскурсии, кстати, будь они неладны, но не жалуется!

— А родственники, родители?

— Нет у нее никаких родителей, а родственники такие, что и вспоминать к ночи не стоит! Понимаешь, она одна, как перст одна! Родители… Ха! — пренебрежительно хмыкнула Полин и принесла еще одну бутылку. — На, открой. Выпьем, и я расскажу тебе про ее родителей!

Да, разошлась сегодня моя женушка, поражался Мишель. Что же там такое за подруга, если своим появлением умудрилась так взбудоражить размеренную, благостную Полин?

— Ее так называемые родители были художниками. Два эдаких безумных непризнанных гения. Может быть, даже не лишенные искры таланта. Но талант вовсе не индульгенция на всю оставшуюся жизнь! — с пафосом и горящими глазами продекларировала Полин.

Он согласно кивнул и подлил ей вина. Забавно видеть жену в роли гражданского обвинителя.

— Кстати, знаешь, Мишель, совершенно случайно и очень давно мы с Эдит обнаружили их ранние работы в какой-то лавчонке блошиного рынка. Достаточно претенциозные вытянутые портреты в стиле не то Дали, не то Модильяни, но при всем при том личное сходство уловить можно. Эдит чуть не вскрикнула, когда увидела их. Эти два взаимных портрета — условная физиономия ее матери работы отца, и отца соответственно, наоборот, — висели в квартире ее бабушки.

Портреты продавались за сущие гроши, но даже эта сумма была нам, двум студенткам, не по карману. Мы по возможности ездили любоваться ими в ожидании более денежных времен. Но однажды в лавочке оказался новый хозяин и совершенно другая коллекция «раритетов», а старый хозяин и все остальное бесследно исчезли.

Собственно говоря, Эдит и знала родителей по этим чудным портретам. Лет до шести она жила с бабушкой, а не с ними. Понятно же, два непризнанных гения, которые то поддерживают друг друга, то ненавидят, завидуют, дерутся, швыряются подручными предметами, сыплют оскорблениями и через минуту клянутся в вечной любви. И так двадцать четыре часа в сутки. Тут же куча приятелей аналогичного калибра, сомнительные личности, бутылки на полу, «травка». И грудной ребенок. Мамаша отца Эдит, степенная парижская вдова, давно плюнула на беспутного сына, однако в данном случае восстала против разгильдяйства бестолковых родителей и забрала крошку к себе.

Ну и вот. Эдит вполне счастливо живет с любящей и заботливой бабушкой, а эта гениальная парочка не придумывает ничего лучшего, как взять и поехать на Таити. Дескать, Гоген — их кумир, они отправятся в «землю обетованную» и через данное паломничество к ним придет успех и слава. Лет шесть от них не было ни слуху ни духу. А потом вдруг в один прекрасный день объявляется мамаша Эдит, с порога закатывает свекрови скандал и увозит дочку в неизвестном направлении, а именно в Нант, к своей сестре.

А у той уже немаленькое семейство: двое мальчишек — восьми и десяти лет, общих с мужем, да тринадцатилетняя дочь от первого брака. Плюс двадцатилетний сын мужа от его первой жены — гениальный поэт, надежда нации, ясное дело, безработный, его беременная подруга-марокканка, только что ощенившаяся собака деликатной лабрадорской породы со своим потомством и соответственно сам муж — профессиональный алкоголик. Это, конечно, метафора, на самом деле он оперный певец, но допившийся до такой степени, что его пускали далеко не во все заведения. Он пробавлялся тем, что пел в кабаках песенки собственного изготовления в стиле шансон.

Понятно, сестра не сильно обрадовалась гостям. При наличии столь «творческого» спутника жизни ей и без них приходилось несладко, при всем при том, что личность она была в Нанте известная. Журналист по профессии, тетка вела театральную колонку в «Нантских ведомостях». А для прокорма своей сложносочиненной семьи не брезговала пописывать в бульварные журналы порнушные и детективные рассказы с мистическим оттенком из английской жизни под псевдонимом Гарри Маквейн, равно как и сценарии аналогичной направленности по заказу полулегальных съемочных групп. Ну и для вдохновения — добродетельной матроне не так-то просто сосредоточиться на подобной тематике — тетка неизменно пропускала рюмочку-другую…

Итак, энергическая мамаша-художница пробыла в Нанте до вечера, оставила сестре свою «ненаглядную крошку», вырванную ею из лап «гнусной старухи», улучив момент, выгребла из комода скудные сестрины средства к существованию и мгновенно смоталась в Париж «готовить персональную выставку». Вероятно, готовит и по сей день, потому что Эдит с той поры больше никогда ее не видела.

Тетка дико злилась на сестру и, чего греха таить, на племянницу, которая, несмотря на все теткины усилия — оплеухи и пощечины, не могла вспомнить ни фамилии бабушки, ни ее адреса. В метрике Эдит вместо имени отца, которого ее маменька называла просто «этот бездарный негодяй», стоял прочерк: презирая всяческие социальные предрассудки, ее родители не были зарегистрированы официально.

Заниматься поисками бабушки тетке было и некогда, и лень. Однако она ежедневно напоминала Эдит, что имеет все основания сдать ее в приют, но никогда не сделает этого, потому как является человеком высокой нравственности. Кузены смотрели на малышку косо, поколачивали, дразнили «подкидышем» и «собачим отродьем». Да и дядюшка шансонье тоже не оставлял ее без внимания — старый алкоголик подглядывал за девочкой в ванной, особенно когда Эдит подросла. Хотя именно к нему одному Эдит испытывала нечто, похожее на симпатию, вероятно, из-за наивных песенок и пафосного обличения ненавистной тетки, предавшей, по мнению дядюшки, благородное дело служения искусству ради низменной потребности в хлебе насущном. Так что ты можешь представить себе, каких трудов стоило Эдит вылезти из этой «творческой атмосферы» и попасть в Сорбонну. Она всего добилась сама.

Короче, сюжет, достойный пера Виктора Гюго. Отсюда и все комплексы Эдит: и обидчивость, и замкнутость, и вспыльчивость. Из всего курса с ней дружила только я. Мы обе были из провинции, и это отчасти сближало нас. Иногда мы часами бродили по Парижу, — она пыталась по памяти отыскать бабушкин дом. Помнила, что перед домом было кафе и площадь. Но ведь таких домов в Париже сколько угодно.

— Значит, вы не нашли бабушку в Париже и теперь решили поискать ее в Диснейленде? Нарядитесь Красными Шапочками?

— Это жестоко, Мишель! Как ты можешь быть таким жестоким? — Полин внезапно всхлипнула.

И в ее глазах он с ужасом увидел не только слезы, но и осуждение. Первое осуждение в их жизни. И первый раз она не поняла его шутки. Или не захотела понять?

Он не смог выдержать ее взгляд, отвернулся и вдруг увидел четыре пустые бутылки на полу. Боже мой! Она же пьяная! Совершенно пьяная тоже первый раз в жизни! Потому и плачет и ничего не понимает. Что же он наделал! Собственными руками напоил родную жену: он ведь тянул глоточками коньяк и подливал ей вина, а она машинально пила его, как воду. Нет, Полин не могла выпить четыре бутылки, просто физически в нее бы не поместилось. Значит, он тоже основательно помогал ей?

— Ты жестокий, — повторила она. — И совершенно не способен почувствовать чужое горе! У Эдит такая тяжелая жизнь!

И тут он почувствовал! Да еще как! Только вовсе не чужое горе, а невероятную ярость к самой Эдит! Из-за нее расстроена жена, из-за нее она полдня проболталась неизвестно где, из-за нее же напилась, в конце концов!

У Эдит тяжелая жизнь? Хорошо. Нет, конечно, плохо, что тяжелая, хорошо в том смысле, что он выслушал, принял к сведению. Но почему чья-то чужая тяжелая судьба должна отражаться на его собственной, тоже в принципе вовсе изначально не безоблачной жизни? Зато сейчас у него все хорошо: прекрасная работа, уютный дом, смышленый сынишка, добрая, кроткая, красивая жена. А из-за этой твари бедная женщина напилась и бросает ему упреки! Почему он должен терпеть, спокойно наблюдая, как разрушается его семейное счастье? Из сочувствия, из сострадания? А кто посочувствует потом ему самому?

Но он даже не вправе запретить Полин встречаться с ней. К сожалению, Мишель не средневековый феодал, чтобы со спокойной душой запереть свою любимую жену в замке. Для ее же блага: на следующий день Полин чувствовала себя совершенно разбитой и едва передвигалась по дому.

А в субботу они отправились в Диснейленд, предварительно заехав за Эдит и Бернаром на рю Пердонне. Мишель не был там много лет и, попав снова, испытывал почти суеверный ужас — в квартале ничего не изменилось, разве что еще больше облупились дома и поблекли вывески лавчонок. Но он-то изменился! Он больше не принадлежал к бедноте, одалживающей продукты до получки в лавке. А эта Эдит нагло напомнила ему и о луковом супе, и о сковородке вместо подноса, и о «Понтиаке» со свалки.

По спине пополз холодок, как подтверждение того, что сейчас, в эту минуту, по всему зданию его отлаженной жизни от крыши до подвала пойдет трещина. Безобразная, осыпающаяся краской и осколками кирпича рана на белоснежной стене дома. Или она уже есть? Стена треснула в тот день, когда Полин встретила старую подругу? Ненависть к Эдит разрасталась и набухала. Если он прикончит ее, это будет расценено как преднамеренное убийство или все-таки как убийство в состоянии аффекта?..

— Познакомься, Эдит, — сказала жена, — это мой Мишель и наш Селестен.

— Очень приятно, Мишель. Я — Эдит. — Она протянула ему руку. — Моего сына зовут Бернар.

Ее рука была суховатая, с ухоженными ногтями, но без лака. И два тонких серебряных кольца на безымянном пальце. Одно из них с темным камешком в высокой оправе. Как будто змея обвила палец и подняла головку. И взгляд самой Эдит — тоже змеиный. От него невозможно убежать, он манит, притягивает, гипнотизирует…

— Рад с вами познакомиться, — пробормотал Мишель.

Она смотрела, не мигая и не отнимая руки от его ладони после рукопожатия. Резко отдернуть свою было не совсем удобно.

— Полин много рассказывала о вас.

— Да? — Эдит улыбнулась. Тот редкий случай, когда от улыбки лицо не делается привлекательнее, а превращается в кукольную маску с нарисованным растянутым ртом. — Вот, значит, каков ее Мишель!

Как только Полин может общаться с таким созданием? Неужели она не видит того, что видит Мишель: суховатого небольшого монстрика в женском обличье. Особенно отвратительна эта стрижка — каре с короткой челкой и подбритым затылком. Пробор — волосок к волоску. От прикосновения руки Эдит Мишель испытывал невероятную гадливость, а камешек кольца словно впивался в его кожу. Вот взять, набраться решимости и сжать ее ручонку до крови! И всю ее сжать, искорежить, измять, избить, изломать… Чтобы она заорала от боли и унижения и запросила пощады!

Мишелю вдруг стало страшно. Что за мысли маркиза де Сада? У него никогда не возникало ничего подобного по отношению к женщинам! Но ведь расправиться с этой хочется именно так! Овладеть и надругаться, подобно какому-нибудь древнему наемнику-солдату в пылающей разграбленной деревне. Естественно, не для доказательства нежных чувств, а лишь в порядке мести и демонстрации торжества собственной правоты и власти…

Эдит отдернула руку. Почувствовала, наверное. Слишком резко отдернула и оцарапала его кольцом. Он невольно уставился на свою раскрытую ладонь. Царапина алела крошечными капельками крови.

— Ох, извините. Я не нарочно. Дурацкое кольцо. Все время рву им чулки и перчатки.

В ее голосе была растерянность и смущение. Нормальные человеческие чувства. Но в глазах! Там не было ни того, ни другого. Дескать, понял, мальчик, с кем ты собрался тягаться? Рискни, попробуй! Это не ты, это я буду сверху, потому что я, понял, я этого хочу!

— Мишель, в аптечке есть пластырь, — из другого измерения донесся до него голос жены. — Или давай поведу машину я, чтобы ты не растер ладонь о руль.

— Пустяки, — отмахнулся Мишель и по-мальчишески облизнул царапину, все еще не отводя взгляда от Эдит, которая тут же провела языком по своим губам, словно передразнив его жест. Ярость и желание обуздать Эдит сделались еще сильнее.

Но ведь и она определенно кипела жаждой того же самого! Неужели Полин ничего не замечает? Да вроде бы нет: болтает, безмятежно обернувшись к заднему сиденью, где расположились Эдит и мальчишки.

Они катались на всех аттракционах подряд, ели барбекю и мороженое, шутили. Мальчишки гонялись друг за другом с криками, а они — с не меньшим воодушевлением — за ними. И вообще, со стороны их компанию можно было легко принять за очень дружных родственников: семейная пара с детьми и кузиной, милые, веселые, достаточно молодые люди.

Мишель старался больше не прикасаться к Эдит и не встречаться с ней взглядом, потому что это скотское желание разделаться с ней в постели было не только мучительно, но и унижало его. Или, может быть, он просто хочет овладеть ею вовсе не из мести, а по старому мужскому принципу: «Женщина ничья — значит, моя»?

Но ему не нужны другие женщины! У него есть своя, самая лучшая, самая нежная, ласковая, заботливая жена на свете! Никто, кроме нее, не умеет так радостно шептать: «Мишель, Мишель… Еще! Еще!», что уже от одного ее шепота он чувствует себя самым любимым, желанным и, что называется, великолепным. А эти завитки на ее шее? Он как бы случайно приблизился к затылку жены и втянул ее запах… Сразу стало легче! Разве может благоухать так другая женщина?

— Ого, Бернар! Подземелье ужасов! — восторженно произнес Селестен. — Пап, мам, идем?

— Если можно, без меня, — попросила Полин. — Я боюсь.

— Ты что, мам? Там же все понарошку! Это игра!

— Тем более, — сказала жена и села на траву.

— Игрушечные ужасы еще страшнее, чем настоящие, — добавила Эдит. — Я бы тоже не ходила, а посидела с тобой на травке. — И по-змеиному гибко опустилась на газон.

— Ну и зря, — сказал Селестен. — Пожалеете! Идем, пап. А ты чего застрял, Берно? Струсил?

— Мама, пожалуйста, пойдем вместе. Пожалуйста, мама!

Он был на полголовы ниже Селестена, давно не стриженный и в очках. И произносил слово «мама» старательно и раздельно, так Мишель до сих пор обращается к отцу: «папа». Почтительное слово, а не панибратские «пап», «мам» их сына.

— Мама, пожалуйста!

И они пошли: дети, Мишель и Эдит, а Полин осталась сидеть на траве. Перед самым входом он обернулся; жена помахала ему рукой и поправила юбку на коленях. Шелковую, темно-зеленую юбку. Обычно на прогулки она одевалась по-спортивному, да и вообще предпочитала брюки. Но в тот день почему-то пошла в юбке и на каблуках.

Мишель так и запомнил ее: сквозь каштановые легкие волнистые волосы просвечивает солнце, темно-зеленый шелк струится по ее коленям, а вокруг ярко-зеленая трава и причудливые постройки Диснейленда. Наверное, вокруг было полно народу, но в его памяти Полин сидела на траве совсем одна. Одинокая фигурка, как на картинке из детской книжки про одинокую сказочную принцессу.

Они заплатили за билеты, вошли в павильон. Темнота вместо солнечного света. Сели в вагонетку, и та проворно повезла всех в темноту, словно навеки похищая у солнца и сказочной принцессы. Может, действительно в том моменте заключалось нечто неумолимое и символическое?

Ужасы были просто замечательные! Такие страшные, что в какой-то момент даже Мишелю стало не по себе. Дети завопили, вжавшись в сиденья; Эдит вскрикнула и, видимо, все-таки непроизвольно изо всех сил вцепилась в его руку.

— Все хорошо, — тихо пробормотал Мишель и, не особенно понимая, что он делает, добавил: — Не бойся, я с тобой. — Вагонетка неслась сквозь темноту.

— Навсегда… — не то утвердительно, не то вопросительно прошептала Эдит и совершенно беззвучно поцеловала его руку и на мгновение прижалась лицом к поцарапанной ладони.

На одно мгновение, пока вагонетка опять не выскочила под свет факелов и извергающего огонь чудовища. Мишель почувствовал ее дыхание, влажное прикосновение языка и горячего рта, мокрого, как у собаки. Странное чувство — наслаждения и брезгливости одновременно. Он пальцами стиснул ее лицо, понимая, что делает ей больно. Но она не посмеет вскрикнуть, не только потому, что они не одни, но и потому, что ей хочется, чтобы он сделал ей больно. Хотя, может, он и просчитался — за это мгновение она успела в отместку куснуть его руку. Крошечный синячок внутри среднего пальца он обнаружит только вечером…

Он ненавидел и желал Эдит. И чем больше ненавидел, тем больше желал. Но чем больше желал, тем ненавидел еще больше. Это было невыносимо! К тому же каждый раз при встрече, а она зачастила в их дом, Эдит безжалостно дразнила его. Естественно, очень незаметно и осторожно, но с такой изощренной жестокостью!

Например, однажды она принялась уговаривать его жену сделать короткую стрижку. И для подтверждения того, что ей пойдет, подняла над затылком волосы Полин, брезгливо провела по ее завиткам пальцами — по запретной, сакральной области, принадлежавшей только ему! — и безапелляционно заявила, что это все безобразие следует снять бритвой. А потом провела ладонью по своей подбритой шее и тут же, без стеснения, по его!

— Видишь, Полин, как выглядят затылки у нас с Мишелем? — Прикосновение ее сухой ручки отдалось ознобом по всему его организму. — Гораздо элегантнее!

Или в другой раз, по просьбе Селестена, она раздобыла в гримерной какого-то театра всевозможные бороды. Сын должен был играть в школьном спектакле старого короля. И подзадорила Селестена, чтоб тот заставил примерить эти бороды всех без исключения. И Полин, и Мишеля. Селестен и Полин, забавляясь, приклеивали эти бороды друг другу, Эдит же приклеивала Мишелю, а он — ей. У него тряслись пальцы. Ужас! Но Полин и Селестен ничего не замечали и хохотали до слез. Они все даже сфотографировались вчетвером с бородатыми физиономиями. Селестен страшно гордился своей «мыльницей» со вспышкой и автоматикой. Или впятером, с Бернаром? Нет, кажется, тогда Бернар еще не прижился в их доме.

Какое-то время спустя Полин скажет:

— Знаешь, Мишель, нашей Эдит предложили дивную командировку. Лувр проводит ряд выставок в Метрополитен-музее, она могла бы поехать в качестве сопровождающего лица и экскурсовода. Но она в растерянности: на кого оставить сына? Было бы слишком жестоко отправить его на три месяца к тетке в Нант. Думаю, ты согласишься со мной: будет лучше, если Бернар поживет у нас. Они с Селестеном уже успели подружиться, и им обоим очень нравится изображать братьев. Наш сын так забавно его опекает!

— Но Бернар посещает школу на другом конце города, — холодея от беспомощности, засопротивлялся Мишель.

— Не волнуйся, тебе не придется возить его туда. Я уже обо всем договорилась в школе Селестена. Они будут учиться в одном классе. Бернар прилежный и тихий мальчик, проблем с ним не будет.

Бернар поселился в комнате для гостей, вел себя даже слишком тихо для десятилетнего парнишки и вежливо говорил Мишелю:

— Доброе утро, мсье Сарди… Добрый вечер, мсье Сарди… Спасибо, мсье Сарди… Вы очень добры, мсье Сарди…

Селестен сдержанно хихикал, Полин улыбалась с умилением. А Мишель злился. Бернар был совершенно не похож на элегантную, грациозную Эдит. Нескладный маленький очкарик, но он был ее сыном! И сыном какого-то сгинувшего мсье Жерарди, оставившего ему и его матери свою фамилию.

И дело вовсе не в фамилии, а в том, что этот Жерарди трахал свою мадам Жерарди как и сколько ему вздумается! А он, Мишель, не может! И не только потому, что она подруга его жены и жене все обязательно станет известно, а еще и из-за того, что сейчас эта распроклятая мадам за океаном! И ее вежливый сыночек наверняка чувствует, что маменька оставила здесь его нарочно, чтобы даже в свое отсутствие изводить Мишеля напоминанием о себе.

В общем, бесконечные недели сплошной муки. Сюда подмешивалась еще и ревность: порой Мишелю казалось, что жена и сын любят этого кукушонка больше, чем его самого. Например, стоило Мишелю открыть окно, как все сразу начинали волноваться, не продует ли Бернара? А если Мишель в кои веки собирался посмотреть аналитическую передачу по телевизору, тут же выяснялось, что именно в это время по другой программе транслируется нечто такое, без чего драгоценный Бернар никогда не засыпает. Да и всякого другого хватало… Ему, Мишелю, строго-настрого запрещалось читать за столом газету, а этот очкарик преспокойно клал свои комиксы только что не в тарелку. А эти отвратительные пластиковые бутыли с коричневатым пойлом? Ах, ах, Бернар любит пепси! И в довершение всего выясняется, что в отсутствие Мишеля кукушонок делает уроки в его кабинете, за его столом!

— Извините, мсье Сарди. Я не знал, что вы не знали. Я сейчас все уберу. — Лягушачьи глаза за толстыми стеклами, писклявый голосок и костистые, прямо-таки крысиные лапки, испуганно собирающие тетрадки, книжки, ручки, ластики, линейки… — Простите, мсье Сарди!

— Живее, бездельник! — рявкнул Мишель.

— Как ты мог? — тихо спросила Полин за его спиной. Он стоял возле окна и курил. Кажется, уже не первую сигарету.

— Так! — Он не обернулся. — Так и мог!

— Хорошо, — сказала она и достаточно энергично закрыла дверь за собой.

Мишель ночевал на диване в гостиной.

— Вы когда-нибудь пользовались услугами психоаналитика? — спросил он на следующий день у своего секретаря.

— Я — нет. Но моя теща делает это регулярно. Если нужно, я спрошу у нее телефон.

— Да. Прямо сейчас.

В половине одиннадцатого утра он уже лежал на кушетке и рассказывал о своем детстве, меньше всего желая беседовать именно на эту тему. Все походило на идиотский аттракцион.

— Можете вставать. Придете через неделю. — Психоаналитик протянул счет.

— Но, доктор!

— Не волнуйтесь, мсье Сарди. Вы сильный человек, вы справитесь. Еще несколько сеансов, и вы окончательно…

— Всего доброго, мсье!

В приемной сидела женщина. Она вздрогнула и подняла на вылетевшего из кабинета Мишеля сильно подведенные фиолетовым глаза. Сквозь блузку проглядывал бюстгальтер. Как она могла напялить черный бюстгальтер под красную блузку? — зачем-то подумал Мишель и сказал:

— Не ходите туда, мадам. Пустая трата времени и денег.

— Извините, мсье. — Женщина хмыкнула. — Он — мой муж.

И скрылась в кабинете.

Мишель вышел на улицу. Бред какой-то! Кушетка, психоаналитик, его жена в черном бюстгальтере. Зачем она пришла к нему в офис? Они, что, занимаются любовью на этой кушетке? Он взглянул на часы. Через сорок минут встреча с очень важными клиентами.

Возле его «BMW» стояла полицейская барышня и выписывала штраф.

— Здесь нет парковки, мсье, — сказала она. От нее пахло кофе. Форма шла к ее синим глазам.

— Вы пили кофе? — спросил он.

— Да…

— Вам идет форма.

Она усмехнулась.

— Это не меняет дела, мсье. Здесь нет парковки. — И «дворником» припечатала штраф к ветровому стеклу.

Встречу пришлось отменить — он застрял в пробке.

— Как вы себя чувствуете, мсье Сарди? — спросил секретарь. В конторе мэтра Ванвэ даже секретари были мужчинами.

— Паршиво, Рене. У нас есть что-нибудь выпить?

— Есть. Но вас просил зайти патрон.

Выпить удалось только в пять после слушания одного страшно запущенного дела. Судьи опять отложили его за недостатком улик.

— Вы уже обедали, Сарди? — спросил адвокат другой стороны. Это был Жюбер Эрма, пройдоха и давний конкурент Мишеля.

— Нет еще. Не успел.

— Может быть, составите мне компанию?

Мишель кивнул. Вообще-то не годится идти на поводу у Эрма, но пить в одиночку не хотелось…

Он проснулся на простынях из розового шелка. Рядом лежала блондинка. Кажется, ее звали Арлет. Мишель не помнил, когда она подсела за их столик, но память достаточно отчетливо сохранила в его голове некоторые куски из того, что произошло в ее квартире. И это было ужасно! Как и синяк у нее под глазом, и следы кнута на ее плечах, и следы уже ее ногтей на спине у него самого…

— Ты хочешь боли, унижений, жестокости? — вызывающе спросила она, когда они вошли в бело-розовую квартирку. — Потерпи, малыш! Я быстро!

Из ванной она явилась в кожаном белье и с кнутом!

— На пол! — скомандовала Арлет. Кнут щелкнул!

Мишель с неожиданной для себя ловкостью перехватил его, дернул на себя, девушка упала, а он, рыча от обиды и ярости, принялся хлестать ее спину и плечи ее же кнутом!

— Пожалуйста, не надо! — застонала она, пытаясь подняться на колени. — Я не хотела! Я не так поняла! Я думала…

— Ты думала! Ты еще можешь думать! — Он ударил ее кулаком по лицу! И блондинка рухнула навзничь.

Он, Мишель Сарди, адвокат Мишель Сарди, ударил женщину кулаком! Женщину! Перед этим в кровь исхлестав ее кнутом! Совершенно чужую и ни в чем не повинную женщину!

А вдруг он убил ее? Она же не шевелится!

— Арлет! Арлет! — Мишель в ужасе нагнулся к ее лицу. — Прости! Пожалуйста! Я не хотел! Не знаю, что со мной!

— Ха! — истерически взвизгнула она, открывая глаза. — Я знаю! Я знаю! — И как пружина обвилась вокруг него, целуя, кусая, царапаясь и призывно хохоча одновременно…

Он тихо оделся и ушел, оставив хозяйку квартиры спящей и чувствуя себя полнейшим подонком. Остановился на лестнице, вернулся, запомнил номер квартиры и из ближайшей цветочной лавки отправил ей коробку с орхидеями, вложив туда чек с щедрой суммой. Мелькнула мысль, может быть, это Эрма подстроил все нарочно? Чтобы потом прислать фото его жене?

Миленький получится сувенирчик: добропорядочный мсье Сарди лупит кнутом проститутку! Ну и что? Как что?! Если она проститутка, он, выходит, не должен чувствовать себя виноватым за насилие? Стоп. А если он подхватил от проститутки тоже какой-либо сувенирчик? Как он ляжет теперь с Полин?

В телефонной будке он разыскал по справочнику соответствующую клинику и побежал сдавать анализы.

— Воздержитесь пока от сексуальных контактов, — сказали ему там, сделав профилактическую инъекцию. — Недельки две, три. В случае чего процедуру повторим.

— Все прошло удачно в Марселе? — спросила в прихожей Полин. Громко спросила, чтобы слышали дети. — Мы и не ждали тебя сегодня. Думали, прилетишь завтра.

Он лег спать в пижаме, боясь дотронуться до жены и мучительно представляя себе неизбежное появление «миленьких» фотографий в их почтовом ящике. К тому же стоило закрыть глаза, как появлялось перекошенное от боли и страха лицо Арлет, умоляющей: «Пожалуйста, не надо!» — и ощущение хлыста в своих руках.

— Арлет! Арлет! Прости меня, Арлет!

— Проснись, Мишель! — жена трясла его. — Тебе снятся кошмары! И я не хочу спрашивать, кто такая Арлет…

Через день та позвонила ему на работу.

— Ты лучший мужчина в мире, Мишо! Такие цветы! Я случайно обнаружила твой телефон! Где? Ты написал его на моих трусах! Ага, стала стирать. Забыл? Нет, что ты! Никто меня не нанимал! Нет, не сержусь, все почти прошло! Но я хочу повторить, если ты сам не против! Это самая незабываемая ночь в моей жизни! Кстати, только не смейся, я купила тебе новый кнут! Ага, купила. Классный! Не, не кожаный, а из шелка… Ну, правильно, чтобы не так больно! Ты прелесть, Мишо! Я хочу тебя! Целую!

Он позвонил, узнать о результатах анализов. Они были отрицательными. В эту ночь он спал без пижамы и на розовых простынях. Шелковый кнут оказался тоже розового цвета. Но он не пригодился. Сказать по правде, слово «спать» тоже годилось для той ночи очень условно.

— Детка, у тебя есть аспирин? — с порога спросил Мишель. — Голова побаливает.

— Есть кое-что получше, — загадочно усмехнулась Арлет и угостила его какой-то розоватой таблеткой.

Он запил таблетку шампанским и расхохотался: жизнь прекрасна! Как же он раньше не замечал, что она так прекрасна?

Утром, прямо в постели выписывая чек, он почувствовал некоторый озноб и легкое головокружение.

— Бедненький, — сонно посочувствовала ему Арлет. — Это с непривычки. Проглоти еще одно «колесико».

— Что это за препарат? — поинтересовался Мишель, снова ощутив невероятный прилив энергии. — Я попрошу своего врача выписать рецепт.

— Это для спортсменов. Только я забыла название. — На розовых простынях она напоминала большую белую разнежившуюся кошку. — Чувствуешь себя чемпионом?

— Как никогда в жизни!

— Иди и побеждай, мой чемпион!

Через пару часов он с блеском выиграл у Эрма это запутанное, затянувшееся дело и уже сам предложил в знак примирения пропустить по аперитиву перед обедом.

— Ну и как тебе та цыпочка? Та блондинка в розовом, — напомнил Эрма. Вне здания суда они давно были на «ты».

— Большая оригиналка.

В кармане Мишеля зазвонил мобильный.

— Ты в Марселе? — спросила Полин.

— Допустим. — Мишель чувствовал себя мерзавцем, очаровательным мерзавцем и победителем.

— Дело в том, что Эдит вернулась из Нью-Йорка, и мы не знаем, ждать ли тебя сегодня или Бернар может попрощаться с тобой по телефону? — на одном дыхании произнесла жена.

Какое счастье! — возликовал Мишель. Значит, уже сегодня он не увидит ни кукушонка, ни его наглой мамаши! Можно смело возвращаться домой, все будет как прежде!

— Завтра! — тем не менее сказал он, решив перезвонить чуть позже, чтобы убедиться, что они ушли и путь свободен. — Все завтра!

Жена молча повесила трубку.

— Что завтра? — полюбопытствовал Эрма.

— Все! Все завтра. Эх, старина! Жизнь только начинается. Какой счастливый сегодня день! Я — победитель!

— Рад за тебя, — хмыкнул тот. — Знай я раньше, что ты будешь радоваться, как щенок, нарочно б проиграл тебе это дело.

Они выпили еще по одной, перекурили, снова выпили, и Мишель позвонил домой.

— Эти ушли? — без всяких предисловий спросил он.

— Ушли, — ответила жена.

От чувства свободы сердце заколотилось как бешеное.

— Значит, так, — Мишель посмотрел на часы, — к семи я буду дома! Я люблю тебя!

Это самый счастливый день в моей жизни, радовался Мишель. Я чемпион! Я победил всех! «Иди и побеждай», — сказала Арлет. И я победил! Славная она бабенка, надо бы послать ей цветы. Или заехать и поблагодарить глаза в глаза?

Он заехал. И поблагодарил, запив шампанским еще одну «чемпионскую» таблетку. Вполне понятно, что домой он попал не в семь, а в начале одиннадцатого. С цветами, шампанским и громко стучащим от полноты жизни счастливым сердцем. Весь мир лежал у его ног! Окна гостиной были освещены. Полин ждет меня, как же я соскучился! Ему казалось, что никогда в жизни он не любил жену так сильно, как в эти минуты.

— Полин! Я пришел! — закричал он, переступая порог. — Это я! Слышишь, я!

— Добрый вечер, мсье Сарди, — сказала мадам Сифиз из гостиной. Она стояла на коленях и губкой замывала какую-то длинную темную полосу на ковре. Из ведра вздымалась белоснежная пена.

— Мадам Сифиз? Что это? Что вы делаете? Где Полин?

— Успокойтесь, мсье. Сядьте. — Она тяжело поднялась с колен, а Мишель машинально опустился в кресло. Стук сердца гулко отдавался в висках. — Мы ждали вас из Марселя только завтра, мсье.

— Где моя жена? Где мой сын? Что вы здесь делаете?

— Селестен в своей комнате. Мадам Сарди вызвала меня, потому что он боялся оставаться один. И нужно было убрать…

— Один? Почему один? Где моя жена? Что вы от меня скрываете?

— У вашей жены случился выкидыш, и ее увезла «скорая». Я пытаюсь убрать кровь с ковра. — Она показала на темную полосу.

— Кровь?

Стук сердца вдруг превратился в чугунные щупальца, яростно стиснувшие его голову и весь организм.

— У нее внезапно открылось кровотечение. Селестен боится крови.

— Кровь… — Щупальца сжимали все сильнее. Сердце рвалось наружу, чтобы убежать от нестерпимой, горящей боли. — Выкидыш? — Мишель застонал, чувствуя, как вместе с болью накатывается темнота, а в темноте кадрами полузабытого фильма вспыхивают картинки: Полин пьет большими глотками вино и рассказывает про Эдит. Та в темноте впивается зубами в его ладонь. Кукушонок мямлит: «Простите, мсье Сарди, я не знал». Арлет кричит: «Пожалуйста, не надо!» — и опрокидывается на спину…

— Полин была беременна? Почему она мне ничего не сказала? — разрывая темноту, крикнул Мишель. Но темнота наваливалась тяжелой, сверхъестественной болью, она была заодно с этими чугунными щупальцами, с этим огнем, раздирающим его голову и кишки…

— Гипертонический криз, мсье, — сказал врач «скорой». — Вы еще очень молоды, мсье, вам нужно поберечь себя. Надеюсь, у вас хорошая страховка, мсье? Я бы советовал полежать в стационаре, пройти обследование. Кстати, вы не принимаете транквилизаторы? Передозировка чревата очень серьезными последствиями.

Он лежал в палате и старался заставить себя не вспоминать вчерашние испуганные глаза Селестена: «Папочка! А как же я? Вы оба меня бросаете!». Мокрые, страдающие глаза с длинными ресницами. Глаза Полин… Ужасно! Ужасно! Ужасно! И все из-за этой гадины Эдит! Это она вторглась в их семью, соблазняла, изводила Мишеля, подкинула своего очкастого кукушонка, из-за которого ему пришлось бежать из дома! Это все она! Из-за нее у них с Полин опять не родится девочка… Надо бы как-то утешить жену, но ведь у нее тоже, наверное, отобрали в больнице мобильный. Но почему она ему не сказала, что беременна? Почему? А вдруг? Нет, лучше не думать об этом. Но все-таки вдруг у нее кто-то есть? И она была беременна не от него?

— Почему ты мне не сказала? — сразу же спросил он, едва Полин появилась в его палате. В тот же день, ближе к вечеру. Бледная и еще более спокойная, чем обычно.

— Я сама не знала. Думала — так, задержка. У меня бывает и по две, и по три недели. Ты же знаешь. Как ты сам?

— Ты сбежала из больницы?

Она пожала плечами.

— Все обошлось. Не было большой нужды оставаться. Ты как себя чувствуешь?

— Паршиво, если честно.

Они помолчали.

— Если ты собрался перебраться «в Марсель», так и скажи. Я пойму и постараюсь объяснить Селестену.

— Не надо, Полин. Пожалуйста… Пожалей меня! Это было наваждение, вернее, вернее… — Мишель поманил ее пальцем, она наклонила к нему голову. Он почувствовал ободряющий аромат ее волос и прошептал: — Это был наркотик.

— Наркотик? Ты?..

— Ну, не совсем наркотик. Какой-то транквилизатор для спортсменов. Я больше никогда в жизни! Честное слово! Пожалуйста! — И с надеждой сжал ее непривычно холодные пальцы. — Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Ладно. — Полин сочувственно улыбнулась и кашлянула.

Она всегда так тихонько кашляла, как будто освобождала дыхание, прежде чем поцеловать его. Этот интимный звук был для Мишеля очень многообещающ и приятен. Конечно, глупо думать о чем-то таком сейчас, но все равно, это значит, что Полин с ним и он по-прежнему ее муж и любимый.

— Ты расхворался совсем не вовремя, мсье адвокат. Нашей Эдит срочно нужна твоя профессиональная помощь.

Ненавистное имя резануло слух, но он сдержался и деликатно спросил, подражая полушутливому тону жены:

— Промышленный шпионаж? Коммерческая тайна?

— Запутанное наследство. Помнишь, я рассказывала тебе о том, что она в детстве жила у бабушки, а потом ее потеряла?

— Сюжет, достойный пера Виктора Гюго?

Ссориться и отказывать жене ему совсем не хотелось. Было так приятно лежать и снизу вверх смотреть на ее губы, глаза, волосы.

— Ну да. Так вот, она нашлась. Вернее, не бабушка, а ее квартира. Кстати, именно на площади Виктора Гюго. Представляешь, какое многозначительное совпадение?

— Куда уж! — сказал Мишель. — Но я ведь не занимаюсь гражданскими имущественными тяжбами.

— Зато ты можешь порекомендовать ей какого-нибудь порядочного адвоката. Понимаешь, Эдит настолько несправедливо обошли в наследстве, что даже нотариус, случайно обнаруживший это завещание, разыскал ее в Америке! Этот нотариус, совсем молодой парень, завел частную практику, стал разбирать дела и вдруг случайно обнаружил подшитое не пойми куда завещание. Его просто потрясла наглость секретаря своего предшественника. Представь себе, бабушка завещала квартиру любимой внучке, выделив некоему нотариальному поверенному определенную сумму с тем, что тот разыщет единственную наследницу во что бы то ни стало. А этот проходимец подшил завещание в папку со старыми финансовыми отчетами и вот уже почти двадцать лет самостоятельно пользуется чужой недвижимостью!

— Выселить его с полицией и все дела, — сказал Мишель.

— Нет уж, — возразила Полин. — Пусть он возместит ей материальный и моральный ущерб за эти годы. Эдит голодала и ютилась по всяким углам, тогда так могла преспокойно жить в бабушкиной квартире или, например, сдавать ее.

— Найди в моей записной книжке телефон Жюбера Эрма и позвони ему от моего имени. Эрма все сделает, как надо.

В отличие от Мишеля, дорожившего репутацией солидного специалиста по корпоративным искам, тот вел частную практику и никогда не отказывался от любых тяжб.

— Курочка по зернышку клюет и сыта бывает, — приговаривал он.

Кроме законной жены и двух очаровательных дочурок, запечатленных под пленкой в бумажнике, у него имелось достаточно подружек на стороне. А удовольствия требуют денег.

— Спасибо за наводку, старина Сарди. — В знак благодарности Эрма пригласил Мишеля пообедать. Естественно, дело он выиграл. — Ну и особа, эта подружка твоей жены! Видно же, что огонь-баба. Я и так, и эдак. А она строит из себя Орлеанскую девственницу. Прямо-таки святая Цицилия!

— Я бы не сказал, — хмыкнул Мишель.

Он давно не видел Эдит и уже не испытывал к ней прежней острой ненависти и злобы. Даже к ее кукушонку после того гипертонического криза он стал относиться равнодушно. Вероятно, его умная жена поняла, что все произошло из-за этой парочки, и Эдит со своим сынком больше не появлялись в их доме. Ну, может быть, и появлялись, но не в его присутствии.

— Должно быть, я не в ее вкусе, — предположил Эрма. — Как ты считаешь?

— Откуда я знаю? — Мишель поморщился. — Далась она тебе?

— Слушай, а, по-моему, у тебя с ней что-то было?

— Спятил? Она подруга моей жены.

— Ну и что? С подругами как раз самый кайф. Они все время боятся. Лично меня это заводит страшно!

— А лично я не любитель острых ощущений.

— Ну-ну. Слушай, а что ты будешь делать с ее квартирой?

— Я? Это ее квартира. Я-то при чем?

— Просто подумал, что ты хочешь снять ее для «левого» офиса. Я же знаю, ваша фирма держит такие для тех свидетелей, кто не хочет светиться, являясь в центральную контору.

— Эрма, левыми, как ты говоришь, офисами занимается у нас специальная служба. Не хватало мне еще подыскивать помещения!

— Так ты хоть ей подскажи. Все лучше сдать конторе, чем каким-то жильцам. От конторы стабильная плата, а жильцы и удрать могут.

— Ты ее адвокат. Сам и подсказывай.

Эрма усмехнулся, тут же вытащил мобильный и позвонил Эдит. А через час они уже вдвоем трезвонили в дверь ее квартиры, чтобы посмотреть, как та выглядит изнутри. Ничего страшного не произойдет, уговаривал себя Мишель. Я не один, с Эрма. А сдать квартиру нашей фирме — действительно хорошая идея, и Полин будет довольна, что мы помогаем ее подруге.

Эдит держалась подчеркнуто официально, обращаясь «мсье Эрма», «мсье Сарди». На ней был светлый, наглухо застегнутый плащ, туго перетянутый поясом. Здороваясь, только кивнула, не подав руки.

— Кофе, господа? — тем не менее предложила она.

— Не откажемся, — сказал Эрма, и они вошли в квартиру.

И тут в его кармане зазвонил мобильный.

— Извините, господа, важный клиент. Вынужден вас покинуть. — Эрма развел руками.

Сразу же сбежать вместе с ним было бы в высшей степени неприлично и даже глупо.

— Проходите, мсье Сарди, — пригласила Эдит. — Осматривайте, а я пока закрою дверь за мсье Эрма. До свидания, мсье Эрма. Еще раз спасибо за все, что вы для меня сделали. — Дверь захлопнулась. Эдит защелкала замками, добавив: — Одну минуту, мсье Сарди, здесь такие сложные замки, надо будет заменить их новыми.

— Да, — согласился Мишель. — Нужно обязательно сменить для безопасности. Никто не знает, у кого могли остаться ключи.

— Конечно, вы правы, мсье Сарди, — сказала она и резко развернулась от двери, взметнув полами плаща.

Мишель остолбенел. Ее плащ был расстегнут. Внутри не было ничего, кроме белого шелкового банта на лобке.

— Что это значит? — хрипло прошептал он.

— Пояс верности. — Она неторопливо приближалась к нему, поглаживая свою грудь и живот. — Ты должен развязать и взять меня! Да! Да! Взять! Мы давно оба этого хотим!

А дальше было просто безумие! Даже бело-розовая шлюшка Арлет не вытворяла с Мишелем того, что делала подруга его жены, интеллектуалка с университетским образованием. Что он говорил ей, что обещал — Мишель не помнил. Только неожиданно загрохотал будильник. Именно загрохотал, возвращая его на землю…

— Тебе пора домой, — буднично отрезала Эдит. — Вставай. Половина девятого. В девять будешь дома.

— Зачем?.. Зачем ты гонишь меня?

— Уходи. Тебя ждет она.

— Она мне не нужна!

— Уходи. Все.

Эдит стала быстро одеваться.

— Все? Как все? Мы больше не увидимся?

— Хорошо. Завтра. Завтра в два.

— Но завтра в два у меня деловая встреча!

— Или никогда.

Он едва дожил до утра, отменил встречу и мучительно ждал двух часов. И опять было безумие, продолжавшееся ровно до половины четвертого. Она опять завела будильник.

— Все, уходи. Мне пора на работу.

— Как, уже все? — Его трясло от желания. — Что ты делаешь со мной? Как ты можешь?

— Могу. Я все могу. Я имею право! — Ее властный голос совершенно не соответствовал тому, что она только что делала своими руками, языком, змеиным телом, что позволяла делать с ней ему самому.

— Я не уйду!

— Но я-то ухожу все равно!

— Хорошо, буду ждать здесь, пока ты не вернешься с работы.

— Я не вернусь.

— Значит, до завтра?

— Нет!

Но она позвонила около восьми, Мишель как раз подъезжал к своему дому. Уже была видна крыша. Но он развернулся и понесся на площадь Виктора Гюго.

Будильник засигналил в девять.

— Все. Уходи.

— Как? Только полчаса?

— Все. Это и так слишком для тебя щедро. Убирайся.

Это безумие со встречами до звонка будильника — иногда через два часа, иногда через сорок минут, а как-то даже через пятнадцать — продолжалось несколько дней, пока однажды он не смог явиться мгновенно: ведь невозможно остановить только что начавшееся слушание дела без достаточно убедительной для всех причины.

Мишель опоздал почти на полтора часа. Она рыдала. Раньше он даже не представлял себе, что Эдит способна плакать.

— Лучше бы ты не приезжал совсем! — всхлипывала она. — Не желаю, чтобы ты видел меня в таком виде!

— Что ты, глупышка, я все равно люблю тебя! В любом виде! Я не могу жить без тебя!

Но с того дня все переменилось кардинально. Теперь свидания назначал он, а она подчинялась с собачьей покорностью. Даже когда Мишель заезжал только для того, чтобы сказать, что встреча отменяется. А иногда и вовсе не заезжал и даже не звонил. Она все равно безраздельно принадлежала ему.

Как-то раз Эдит снова попробовала заговорить с ним в том самом тоне жестокой рабовладелицы, но он в отместку не звонил ей недели две, и она больше не возобновляла попыток, отдаваясь ему с той же страстной, изобретательной, покорной дикостью. Впрочем, вполне вероятно, что была и другая причина ее покорности.

— Если ты будешь так вести себя, мы расстанемся, — предупредил он, встретившись с ней после двухнедельной разлуки и вручая Эдит деньги за квартиру.

Кстати, та была уверена, что квартиру оплачивает контора Мишеля, и поэтому не появлялась там в другие часы и дни. А на самом деле ей платил Мишель. Он просто не мог допустить, чтобы по этим потертым коврам и диванам, на которых они занимались сексом с Эдит, ходили и сидели другие люди. Здесь все принадлежало только ему! Все, вместе с Эдит. И не такие уж это и большие деньги, если уметь так, как Мишель, заполнять налоговую декларацию. Понятно, Полин знала, что Эдит сдает квартиру какой-то фирме, но никогда не интересовалась какой. Тем более что Эдит, в соответствии с договором аренды, не имела права этот факт разглашать.

— Я никогда не разведусь с Полин и не женюсь на тебе, — добавил он, потому что Эдит всхлипнула снова.

— А ты хочешь развестись? — Ее глаза мгновенно просохли от слез и загорелись. — Правда?

Это была такая резкая перемена, что он сразу понял: сболтнул лишнего. До чего же все-таки глупы женщины! Неужели она не понимает, что он не идиот, чтобы бросать с таким трудом созданный дом, имидж, репутацию? Тратить сумасшедшие деньги на развод?

— Естественно, — безмятежно произнес он. — Как же иначе? Селестен подрастет, и я разведусь тут же.

— Хочешь, я сама скажу все и ему и Полин? Я давно хочу ей сказать, но как-то не решаюсь.

Только этого не хватало!

— Не стоит, крошка. — Он поцеловал ее заплаканные глаза. — Для вас обоих это будет травмой. А я сумею сделать так, что мы все останемся друзьями. Я же все-таки адвокат и кое-что в дипломатии понимаю.

Больше он старался не разговаривать с ней на эту тему. Да и вообще ни о чем не разговаривать, с головы до пят погружаясь в рафинированное физическое наслаждение. Их хаотичные встречи постепенно вошли в систему: раз в неделю, по средам, с двух до четырех. К пяти он возвращался в офис: в его рабочем еженедельнике эти часы были отведены на посещение библиотеки. Зная пунктуальность мсье Сарди, его секретарь никогда не планировал ничего на это время.

Иногда и не возвращался, а ехал сразу домой. Жена любила эти его ранние приходы, потому что они тут же бежали в спальню и «читали там взрослые книжки», пока Селестен делал уроки. После посещения дамы де ля пляс Мишель испытывал к жене невероятную жажду и нежность. Полин не догадывалась ни о чем! Да и для самого Мишеля существовало как бы две Эдит: одна — не особенно приятная подруга жены, интеллектуалка и мать-одиночка, и вторая — огненная дама де ля пляс.

Причем жена не догадывалась до такой степени, что даже на время своего отсутствия — этих шести бесконечных месяцев в клинике — попросила Эдит «приглядывать» за ним! То была невероятная удача. Естественно, он поупирался для видимости, но в душе ликовал. У них огромный дом. Соблюдая определенные меры предосторожности, они ничем не выдадут себя перед Бернаром и Селестеном.

Но эта психопатка все испортила сама. Зачем-то выдернула его с работы в пятницу — ведь не их же день! — и закатила истерику. Она давно не устраивала ничего подобного тому, что позволила себе в ту пятницу… А эти две недели, которые она провела в их доме? Даже ее очкарик Бернар, и тот проникся сочувствием к Мишелю. Они даже подружились! Кто бы мог подумать, что этот щуплый малявка на поверку окажется толковым, смышленым и так застенчиво попросит:

— Мсье Сарди, можно я тоже буду называть вас папаша Сарди, как все остальные?

Конечно же, он разрешил. Почему бы и нет? Но как отреагировала эта змеища?! Она нарочно прожгла его самую любимую рубашку! Взяла и прожгла. Как будто у него сто любимых рубашек, подаренных любимой женой!

— Женился бы на мне! И получил бы от меня тысячу рубашек в день свадьбы! — крикнула Эдит в ответ на его замечание.

Идиотка, подумал он, неужели она считает, что, если будет орать и жечь его рубашки, ему захочется на ней жениться? Ни разу в жизни Полин не прожгла ни одной вещи, даже когда у них не было электрического утюга. А эта неумеха прожгла откутюрную рубашку паровым утюгом от «Тефаль»!

Даже виолончелистки умеют гладить! Это же просто залюбуешься, когда Мадлен гладит детские пеленочки и поет! Гладит и поет, как будто…

Стоп, стоп, стоп!

Естественно, Мишель приказал остановиться своим мыслям, а вовсе не машине. Машине он прибавил скорости! Конечно, конечно! И истерика Эдит в тот день, и дальнейшие гнусности произошли оттого, что она узнала про Мадлен. Боже мой! Как же он раньше-то не догадался.

Действительно, он отчасти виноват и сам: глупо было заводить интрижку с женщиной из того же дома. Но кто мог предположить, что Эдит и Мадлен знакомы? Если бы не эта восторженная дуреха, Эдит никогда бы не бросила его. А что ему оставалось делать? Жена в больнице. Он не монах в конце-то концов. И у него давно вошло в привычку каждую среду ездить на площадь Виктора Гюго. Почему он должен менять свои привязанности, если психопатка Эдит не желает его видеть? Конечно, в интимных вопросах Мадлен так же далеко до Эдит, как от Земли до Марса. Но, во всяком случае, Мадлен ни разу в жизни не устроила ему сцены. Ну, было разок, тихонечко всплакнула. А с кем не бывает? И ни разу не потребовала от него денег. Напротив:

— Что ты, Мишель! Тебе и так нелегко с прибавлением семейства! Разве я позволю себе сесть на твою шею?

И вдруг Мадлен в его доме и баюкает дочек! Как же он сразу-то не догадался, что это проделки Эдит? Вот ведь гадина! Как у него все было хорошо! Прекрасный дом, красивая, умная, ласковая жена, замечательный сын, трое — целых трое! — девчонок, проверенная любовница… И вдруг! Именно вдруг! В одночасье все кончилось. Они все показали свое истинное лицо! Это она настроила жену против него! И все исподтишка, тихой сапой. А Полин тоже хороша! Что, нельзя было сказать, так и так, Мишель, я все знаю. Нет, надо было изощренно мстить в духе Эдит! Раньше Полин такой не была, она бы…

И тут на дороге в свете фар Мишель увидел собаку. Она неторопливо трусила впереди, метрах в пятидесяти. Рыжая, крупная дворняга. Мишель засигналил, сбрасывая скорость. Бесполезно! Его «BMW» слишком разогнался и летел вперед по инерции. Уже двадцать метров, десять… А собака все так же неспешно перебирает лапами и взмахивает хвостом, не оглядываясь и не реагируя на автомобильные сигналы…

Сбить животное на дороге — еще хуже, чем столкнуться с другой машиной. Старое водительское правило, скорее суеверие с мистическим оттенком. Выскочить на встречную полосу? Но там приближается какой-то трейлер. Откуда он взялся? Была такая хорошая пустынная трасса. Свернуть на обочину? Но что там? Темно, фонарей нет, дикая сельская глубинка. Еще пара метров, и собачий хвост окажется под бампером. Сворачивать, сворачивать, иначе он не успеет!

Он вывернул руль вправо, давя на педаль тормоза. Слева со светом и драконьим грохотом промчалась громада трейлера. В кармане засигналил мобильник. Тормоза «BMW» заскрипели, машина вздрогнула, что-то круша в темноте под собой, неестественно подпрыгнула и вдруг резко накренилась вперед — передние колеса потеряли опору. Все произошло одновременно: фары и грохот трейлера, призыв телефона, пустота под колесами… Это же была не собака, ужасаясь своей догадке, успел подумать Мишель. Это было нечто другое! Нормальная собака давно бы… Темнота закружилась. Удар.

Руль выскочил на него из темноты, груди и рукам стало нестерпимо тесно… С шорохом распускалось что-то белое… Но темнота жадно поглотила все, на миг допустив внутрь сознания лишь прощальную робкую трель мобильного.

 

Глава 14, в которой я оторопела

Мишель дико посмотрел на меня, сдавленно выкрикнул:

— Чудовище! Ты чудовище! — и бросился прочь с такой поспешностью, как если бы действительно увидел монстра.

Он сбежал по лестнице, не оглядываясь, какими-то дикими скачками преодолел гостиную… Там на ковре на коленях возле кресла скрючилась Мадлен. Она вся дрожала. Эдит презрительным взглядом проводила Мишеля, достала из сумочки сигареты. Хлопнула входная дверь. Эдит щелкнула зажигалкой и закурила. Она закурила в моей гостиной! Там не курит даже Мишель! Несколько мгновений позже — звук отъехавшей от дома машины. Обычно в доме этого не слышно. Но сейчас было так тихо, как в немом кино. Или в подземном царстве.

— Что произошло? — спросила я. Оказывается, я уже машинально, за Мишелем, спустилась в гостиную.

— Пятый акт. Развязка, — бросила Эдит. Она курила, по-хозяйски развалясь в кресле. — Довольна? Ты давно этого хотела!

Значит, все? Мишель узнал все, поняла я.

В шубе мне стало нестерпимо жарко. Но почему сейчас? Почему это произошло именно сейчас? Я к этому, оказывается, еще не готова! Ох, только бы не перегорело молоко, не думайте об этом, мадам Сарди.

— Не кури здесь, — сказала я, непослушными руками избавляясь от меховой шубы. — Здесь не курит даже Мишель.

— Мишель? — вскрикнула Эдит, резко вскочила и сунула сигарету в недопитый бокал. — Да что ты знаешь о Мишеле!

— Он мой муж и отец моих детей.

Молоко, молоко, миленькое, пожалуйста, не кончайся!

— Муж? Отец? — прошипела она. Это было отвратительно, как в дешевом фильме ужасов. — Да чтоб он сдох, твой муж и отец! Ненавижу! Ненавижу!

Я почувствовала, что еще немного, и упаду. А ведь я никогда в жизни не падала в обморок!

— Молчишь? Нечего сказать? — продолжала шипеть она, приближаясь с прищуренными глазами. — Ты такая же! Сытая, благополучная, добренькая! Ненавижу!

— Диди! Ты в своем уме? — Дрожащий голосок Мадлен и ее большие руки, которые бережно помогают мне перебраться на диван. — Тихо, тихо, Полин, все хорошо…

— Хорошо? Ты говоришь, хорошо? Ты! Все из-за тебя, дешевая подстилка!

— Диди, пожалуйста, замолчи. Замолчи и уйди. Я знаю, что во всем виновата я. Ты права. Но сейчас уходи. Тебе потом будет стыдно. Все, Полин, все. Она уже уходит. Не волнуйся. Ты умница, тебе нужны силы. — Мадлен впервые в жизни обращалась ко мне на «ты», прижимала к себе и гладила по волосам. От нее пахло земляничным мылом, как в моем шкафу дома, в детстве.

И мне не было противно, хотя я прекрасно осознавала, что точно так же и этими же самыми руками Мадо не раз гладила и успокаивала моего мужа. Мишель любит, чтобы его гладили и успокаивали. Ужасно? Не знаю. Но сейчас самым главным было то, что Эдит замолчала и убралась из моей гостиной.

— Спасибо, Мадо, — сказала я. — Я тебе очень благодарна. Мы ведь теперь на «ты», правда?

Она жалобно кивнула, отстраняясь от меня и садясь на ковер рядом.

— Ужасно, Полин. Просто ужасно! Я чувствую себя последней негодяйкой. Я так виновата! А ты — ангел…

— Не нужно, Мадо. Я не ангел. Знаешь, давай выпьем вина. Я не пила целую вечность.

— Не обижайся, Полин, но я не дам тебе ни капли. — Она поднялась с пола. — Ты же кормишь.

— Кажется, уже больше нет. У меня вряд ли будет молоко после этой истории.

— Будет! Мишель вернется! Обязательно, верь мне!

— Нет, Мадо. Он не простит меня.

— Тебя? За что?

— Дай мне вина, очень прошу. Будь, что будет. Я все равно не знаю, как жить дальше.

— Замечательно жить! Я сейчас уйду, Мишель вернется, меня здесь не будет. Он попросит прощения. Ты ведь сможешь его простить? Сможешь. Я знаю, ты ангел, ты сможешь. И меня тоже… Пожалуйста, прости… Если бы я знала, какая ты на самом деле! Но теперь я навсегда исчезну из вашей жизни, и все-все у вас будет хорошо!

— Мадам Сарди, извините, — вдруг с галереи сказала Мари. — Я вас всех потеряла. Мне можно уйти или нет? Уже десятый час.

— Да, конечно. Спасибо. Идем, Мадо, девочки там одни.

— Но, Полин, — вопросительно прошептала она. — Мишель?

— Потом, Мадо. Пусть она уйдет. Я не хочу, чтобы Мари хоть что-то узнала. Надеюсь, она не выходила из детской.

— Тогда, можно, Полин, я останусь с девочками до возвращения Мишеля? Можно? Честное слово, я не попадусь ему на глаза! Тебе ведь не справиться одной с тремя.

Зазвонил телефон. Совершенно неожиданно, мы обе вздрогнули от его звонка. Мишель!

— Мам, куда вы все пропали? — спросил Селестен. — Бернар и Валанси собираются домой. Нам вас ждать или как?

— Хорошо, что ты позвонил. — Я не решилась спросить, там Эдит или нет. Скорее всего, что нет, если он упомянул только про Бернара и Валанси. — Иди домой. Попрощайся с ними за нас, сынок, скажи, что мы извиняемся, но папу срочно отправили в командировку.

— Опять срочно? В Марсель?

— Да, в Марсель, — согласилась я, решив, что если Мишель вернется в ближайшее время, то всегда можно сказать, что, например, все отменилось в последнюю минуту.

Но он не возвращался и даже не звонил.

— У меня нехорошее предчувствие, — призналась я Мадо в третьем часу ночи.

— Пожалуйста, Полин, не придумывай. Мало ли чего в запале наговорила Эдит! Это все глупости. Все хорошо. У тебя даже молоко не остановилось! Позвони сама.

— Я не могу… Что я ему скажу? Если бы могла, давно бы позвонила… Позвони ты!

— Нет! Никогда! — Маленькие глазки испуганно заморгали. — Не хватало еще ему услышать мой голос! Звони, звони сама!

Я ушла в спальню и набрала номер его мобильного. Один сигнал, второй, третий, четвертый, пятый… Я нажала кнопку повтора. Результат тот же самый. Попыталась снова.

— Бесполезно, Мадо. Он не хочет снимать трубку.

— Может быть, он просто спит?

— Где? С кем? О Боже!

— Полин, Полин, пожалуйста… Не надо! Не трави себя.

— Мадо, я сойду с ума. Я знаю, я чувствую, с ним что-то не так! Может быть, позвонить в полицию?

— Завтра, завтра, Полин. Если он не вернется до вечера.

— Но я не выдержу до завтрашнего дня! Мне опять придется врать всем, что он в Марселе. Это ужасно! Ты даже не представляешь себе, что это — с беспечным видом всем врать! Это же все было несколько лет назад! Как будто время повернулось вспять! И я снова одна в этом океане лжи!

— Полин, это, конечно, наивно с моей стороны, но, может быть, завтра мне остаться с тобой? Вдвоем все же легче. И я хоть чуть-чуть заглажу свою вину. Не отказывайся от моей помощи. Клянусь тебе, что исчезну в тот же момент, когда Мишель вернется. Он обязательно возвратится завтра!

Но и назавтра Мишель не вернулся, и послезавтра… Мадо нянчилась с девочками и со мной. Конечно, в этом было что-то противоестественное, но рядом с ней я чувствовала себя гораздо увереннее.

 

Глава 15, в которой полицейский напоминал отца Мишеля

Голосом, фигурой, движениями, возрастом пожилой полицейский очень напоминал отца Мишеля, но в отличие от старшего Сарди был гораздо добродушнее и болтливее.

— Эко вас, мсье! Сейчас, сейчас, я вас вытащу! — Он с кряхтеньем извлек лобовое стекло. К дверям в узкой яме было не подобраться. — Ишь ты, а работают, оказывается, эти подушечки безопасности. Не зря придумали! Вот, и ремешочек пригодился! Вы молодец, мсье! Правильно, нечего пижонить без ремешка! Ну и угораздило вас! На всю трассу единственный овраг! На метр бы в сторону — и ровная дорожка. Ничего, ничего, мсье! Что, голова кружится? Это сколько ж вы вверх тормашками-то прокуковали? Обопритесь, обопритесь на меня, мсье. Первый раз в жизни такую картинку вижу! Чтоб авто точнехонько вписалось в яму вверх колесами! Понятно, двери-то и не открываются. Как специально ямка размера вашего «BMW»! Да вы просто каскадер, мсье! Жалко, лобового, конечно, а иначе вас не достать. А так машинка-то ваша вся целехонькая. Должно быть, молится за вас кто-то, мсье! Усердно молится!

Мишель сдавил лоб ладонями. От болтовни полицейского голова просто трещала. А из машины опять донесся вопль мобильного. Должно быть, выпал при перевороте из кармана.

— Мой телефон, офицер, — с трудом проговорил он, показывая рукой в сторону машины. — Телефон.

— Да леший с ним, мсье! Ну не лезть же вам за ним обратно? Как вы себя чувствуете? Можете идти?

— Могу. Где мы, офицер?

Старик произнес какое-то ничего не значащее для Мишеля название и представился:

— Сержант полиции Селестен Гришо.

Мишель вздрогнул от резанувшего слух имени сына. Нет, точно, мистика какая-то! Странная собака, теперь имя сына…

— А где собака? — спросил он. — Рыжая, большая такая.

— Наша шлюшка Жюльет? — ухмыльнулся сержант.

Еще не легче! Собака носит имя его дочери, да к тому же в сочетании со словом «шлюха»…

— Она теперь в моей машине греется. Это вы ей спасибо скажите, мсье, если б не эта сучка, вы бы еще неизвестно сколько висели в яме…

— Шутите, офицер? Я же именно из-за нее влетел в аварию!

И Мишель рассказал, как собака вдруг оказалась впереди, в пятидесяти метрах от его машины, как он сигналил, но она не реагировала, и ему пришлось резко свернуть, чтобы не сбить ее.

— А вы добрый человек, мсье. Пожалели животное. Только, должно быть, гнали с превышенной скоростью? Точно? Полсотни метров для торможения достаточно. Ладно, сынок. — Старик по-свойски похлопал Мишеля по плечу. — Вспоминать не будем. Главное, ноги-руки целы. Поехали, отвезу вас в гостиницу. Не ждать же вам аварийку на холоде.

Рыжая собака занимала все заднее сиденье, чувствуя себя там как дома. Мишель устроился рядом с сержантом.

— По какой нужде в наших краях? — спросил тот. — Вы так вроде столичный житель?

— Может, я угонщик? — хмыкнул Мишель. — Вы ведь до сих пор не проверили мои документы.

— Бросьте, мсье. Поживите с мое, никакие бумаги не потребуются. Я и так вижу, мсье, что вы, должно быть, человек хоть и молодой, но солидный, адвокат там или…

— Вы угадали, офицер. Правда, угадали. Я — адвокат.

— Ну! Что я говорил? И еще что я вижу, так это то, что у вас большие неприятности, от которых вы и удирали. Либо конкурент или там клиент подставил, либо — семейное.

Мишель вздохнул, но не удивился. Старые полицейские, если не спились, то очень прозорливы. Как его отец.

— Кофе хотите? Термос большой. Мне моя на всю ночь наготовила. Бери, бери, околел небось, сынок, кверху ногами висевши? Горячий? Ну вот. А вы стеснялись, мсье.

Было забавно, как старик обращается к нему, то «мсье», то «сынок» и на «ты». Хотя в общем-то отчасти приятно. Симпатичный старикан, хоть болтлив не в меру.

— Отличный кофе, офицер! Спасибо. Знаете, мой отец тоже полицейский. Мне нравится, когда вы говорите мне «сынок». А вообще-то я Мишель Сарди.

— Отец-то жив?

— Жив. Спасибо.

— Так чего у тебя дома-то стряслось? Жена загуляла? Или сам? Неужели с любовницей застукала?

— Хуже. Длинная история.

— Что ж хуже-то? Ребенок, что ль, не твой?

— Да нет, все мои. И сын, ваш, кстати, тезка. И три дочки.

— Три? Ну, ты молодец, сынок. В школу ходят?

— Сын скоро закончит, шестнадцатый год пошел. А девчонки только родились. Две недели назад. Тройня.

— Лихо! — Старый сержант присвистнул от восхищения и хлопнул себя по колену. — Ну и дела! Так в чем проблемы?

— Проблемы? — И Мишель выложил старику все.

Сбивчиво, торопливо. Все-все. Про Полин, Эдит и Мадлен. Правда, умолчал про кнут и блондинку. Старик слушал молча.

— В понедельник я начну бракоразводный процесс. Я не допущу, чтобы она воспитала моих дочерей такими же вероломными, корыстными и аморальными! Я сам займусь их воспитанием! Она уйдет от меня голая! С той же коробкой посуды, с которой я ее взял!

— С коробкой посуды, говоришь? — Старый полицейский крякнул и притормозил, съезжая с обочины. — А теперь послушай меня, приятель. Я вот не пойму одного: либо ты так шарахнулся головой, невзирая на всякие там подушки безопасности, либо законченный мерзавец!

— Что?

— Тихо, тихо, мсье. Ты же сам всем трем бабам морочил голову! Так какого рожна теперь обижаешься?

— Вы не имеете права читать мне нотации!

— Нотации? Да будь моя воля, я бы давил таких, как ты! Сиди мирно и слушай! У меня все-таки, — сержант похлопал себя по боку, — оружие, приятель. Стрельну — и все дела.

— Вы не посмеете!

— А кто видит? Жюльетка не проболтается. А мне поверят: действовал в целях самозащиты. Кто ж тебя знает, может, ты пытался задушить меня и угнать служебную машину?

— Вы — сумасшедший…

Никогда в жизни Мишелю не было так страшно. Даже когда он очнулся в перевернутой машине.

— Я отец, ты — тоже. Неужели в твою дурацкую башку никогда не приходило, что кто-то точно так же, как и ты, поведет себя с твоими девками? Будет трахать за обещание жениться или бегать по чужим кроватям, когда женится?

— Не верю, что кроме жены у вас не было других женщин!

— Были, — согласился старик. — Пока не родилась дочка. Она еще с локоть была, а я уже был готов убить любого, кто ее обидит! Выходи из машины.

— Вы не бросите меня на дороге!

— Брошу, мсье. Прогуляйтесь по холодку, проветрите голову. До деревни пятьсот метров. Вон. — Он показал рукой. — Огоньки. Сами найдете гостиницу. А я вас не повезу. Противно.

Старый ханжа, зло подумал Мишель, изо всех сил грохнув дверцей полицейской машины. Она с ревом сорвалась с места и тут же растаяла в темноте. Мишель похлопал себя по карманам. Так и есть, сигареты остались в «BMW». Неизвестно где.

Его машина неизвестно где, сам он неизвестно где! Поеживаясь от холода в одном костюме, — он и не подумал захватить из дома пальто, — Мишель побрел в сторону огней. Вокруг лежали припорошенные снегом поля. На небе горели звезды. Он давно не видел столько звезд. С тех пор, наверное, как они на древнем «понтиаке» путешествовали с Полин… Нет, вспоминать не нужно. Той тонкой, грациозной девушки давно уже нет. Есть гнусная, подлая, мстительная огромная мадам. Настоящее чудовище!

А этот деревенский моралист считает виноватым во всем его, Мишеля! Даже угрожал оружием, старый кретин. Весь мир сошел с ума и сговорился против него… Мишель поднял воротник пиджака, поглубже засунул руки в карманы, ощущая полное одиночество во Вселенной, незаслуженную обиду и одновременно — желание отомстить.

— Я уж заждалась вас, мсье, — сказала круглая тетушка за стойкой, сонно кутаясь в плед поверх пестрого ночного халата. Видимо, хозяйка этого заведения, напоминавшего жалкий павильон для фильма на средневековую тему. — Сержант Гришо рассказал о вашей аварии, мсье. — Она сочувственно покивала.

Ах, какие мы заботливые, зло подумал Мишель.

— Пойдемте, я приготовила для вас самую теплую комнату. Ужинать будете, мсье? На вас лица нет от холода. Я согрею для вас вина.

— Лучше бутылку коньяка, если можно, — сказал Мишель. — Еще лучше — две. Греть не обязательно. И пачку сигарет.

— Да вы шутник, мсье, — улыбнулась она. — Но хорошо, я принесу вам две.

В облезлом гостиничном номере не было даже телевизора. Только кровать, два стула, подобие не то комода, не то стола, мутное от старости зеркало над ним, вешалка. Единственное украшение — календарь на стене. Большой рекламный календарь какой-то фирмы, изготовляющей осветительные приборы. Пятирожковой люстре стиля шестидесятых соответствовал май, но дни и числа идеально совпадали с январем за окном.

Какого же он года? — подумал Мишель и в ожидании ужина перелистал на стене пожелтевшие глянцевые страницы. И снова испугался мистичности совпадения — это был год, когда он родился. А если бы безумный старик в форме полицейского действительно выстрелил бы в него? Холодок по спине… Нет, глупости, он просто замерз.

Мишель расправился с непрожаренной телятиной и уже с половиной бутылки коньяка, но этот холодок не проходил. Ну хорошо, допустим, выстрелил бы сержант. И даже не сержант, а просто Мишель взорвался бы вместе с машиной. Это же тоже не исключено. Что тогда? Все. Все бы кончилось. Его жена в одно мгновение сделалась бы вдовой. И до конца своих дней винила бы себя в его смерти. Из-за нее! Из-за нее на самом взлете оборвалась бы его жизнь! Сорок три — разве для мужчины это возраст? Это расцвет! У него все было хорошо, а она, она!..

А что, если?.. Вот это была бы месть так месть. Он налил себе еще. Выпил. Снова налил. Закурил. Да, именно так. Но оставить предсмертную записку, чтобы все узнали, что за страшное существо его женушка. Стерва! А девочки? Селестен? Ничего, их воспитает матушка Анжели. Правильно воспитает. И они будут знать, что их отец пожертвовал собой ради справедливости. Они возненавидят Полин! Очень хорошо!

Он потер руки, прошелся по комнате. От двери к окну, от окна к двери. До чего же тесно! Впрочем, неважно. Даже лучше, что его найдут в этой убогой комнатенке. Все увидят, до чего она его довела! Он опять присел на кровать и допил коньяк уже из горлышка. Так, теперь главное умно составить записку. Он вытащил ручку из внутреннего кармана. Замечательную, дорогую ручку от фирмы Монблан. Отвернул колпачок, невольно залюбовавшись дизайном. Пропасть! Но у него же нет бумаги. Спуститься к хозяйке? Нет, наверняка уже спит. Стоп! Отличная идея. Можно написать на обороте календарных листов. И это даже символично! Календарь года его рождения…

Он сорвал календарь со стены, пристроил на коленях. Нет, так неудобно. Но на этом подобии стола календарь не поместится. Даже если убрать на пол остатки ужина. Значит, придется писать на кровати. С чего начать?

Мишель опять прошелся по комнате и решительно открыл вторую бутылку. Взглянул на бокал, поморщился и глотнул из горлышка, подумав, странно, этот коньяк значительно вкуснее, чем из предыдущий, хотя одна и та же дешевая марка…

«Я ухожу из жизни, потому что больше не хочу жить по твоим правилам, Полин», — написал он, в неудобной позе скрючившись перед кроватью. Календарь лежал на ней. Нет, не так, подумал он. Надо написать: «Дорогая Полин», чтобы ей было обиднее. И начать не с «я», а с обращения. Итак: «Дорогая Полин», — написал он ниже, решив оборвать потом верхний край.

Дорогая Полин… Ему вдруг показалось, что это уже было, что однажды он точно так же стоял на коленях перед кроватью. Ну да, конечно, и не раз. Но на кровати лежала Полин. Дорогая, бесценная, хрупкая девочка Полин… В такой же занюханной гостинице, на такой же древней кровати… И потом, в той маленькой квартирке на рю Пердонне. Какая радость светилась в ее глазах, когда он появлялся на пороге. Он был счастлив! Безумно счастлив! А она?

Она тоже!.. И там, и в большом настоящем доме окнами на Булонский лес. Каждый день, каждую ночь они были счастливы, мир существовал только для них двоих!.. Но куда это все подевалось? Как же это произошло? Когда?

В тот миг, когда миниатюрная вагонетка унесла его и Эдит в подземелье бутафорской пещеры ужасов. В темноту. Но ужасы оказались настоящими… Он отхлебнул еще коньяка и помахал рукой перед глазами, поскольку слишком явственно увидел сейчас ту, залитую солнцем зеленую траву и Полин на ней, — в волосах просвечивает солнце, темно-зеленый шелк струится по коленям… Сказочная принцесса с ароматным затылком… Но во что потом превратилась эта сказочная принцесса?! В монстра!

Неужели такими же вырастут его дочки? Ну и пусть! Он все равно теперь этого уже никогда не узнает! Пусть сделаются хоть шлюхами, ему все равно!

Его дочери — шлюхи?.. Боже, такого не должно быть! Он убьет каждого, кто обидит, даже только попытается обмануть, обидеть, попользоваться его маленькими женщинами…

Проклятье! Этот полицейский прав! Тысячу раз прав! Гнусный, ханжеский старикашка! Например, отец Полин имеет полное право прикончить Мишеля. И отец Мадлен, и отец Эдит, и по большому счету даже папаша той бело-розовой, избитой им шлюхи-блондинки… Лучше бы сержант сразу пристрелил Мишеля! Это же невозможно! Впрочем, у Эдит-то как раз и нет никакого родителя. Может, поэтому она такая стерва, что ее папаше было наплевать на нее?

Да Мишель просто не имеет права уходить из жизни! Но как жить дальше? Как? Зная, что столько отцов очень даже имеют право расправиться с ним… Нет, конечно, с точки зрения юриспруденции это было бы предумышленное убийство, самосуд с их стороны. Но если по-человечески…

Тем более лучше раз и навсегда покончить со всем. Не думать, не переживать, а просто — раз, и погасла иллюминация!

«Дорогая Полин. Я не могу жить дальше. Не имею права. Позаботься о наших детях. Воспитай девочек такими…» — Он задумался, прихлебывая коньяк. Коньяк делают из винограда…

«…какой была ты. Помнишь, как мы встретились среди виноградников? И чуть не уехали в Марсель…»

«Ты в Марселе?» — спросила жена в тот день, когда он наглотался транквилизаторов у бело-розовой шлюхи, которую накануне чуть не избил до смерти.

«Мишель, пожалуйста, не надо, Мишель!» — умоляла блондинка, а он хлестал ее кнутом…

Боже! А если какой-то мерзавец отхлестает так его дочку?.. Прав старик полицейский, тысячу раз прав. Но с Полин-то он всегда был исключительно нежен! Особенно когда внезапно приезжал среди дня, разгоряченный после общения с Эдит. А если будущий муж его дочери тоже, недотрахавшись с любовницей, будет так же безнаказанно, в той же стремительной последовательности — из кровати в кровать — утолять свою жажду? Или, когда его дочь будет ждать ребенка, ее муж из самых благих побуждений воздержится от секса с ней, но под предлогом мнимой женитьбы заведет себе кроткую бесплатную дурочку вроде Мадлен? Или, наоборот, одна из его дочерей окажется на ее месте?..

«Дорогая Полин. Я — мерзавец, подонок, подлец, негодяй. Такие не должны жить! Не имеют права. Но я не родился таким, а стал из-за тебя. Прощай. Я все равно всегда любил тебя…» — Нет, так тоже плохо. Пошло, выспренно. Мишель отшвырнул календарный лист, мягко спланировавший на пол. Он проследил за его полетом, отхлебнул из бутылки, беспомощно сожалея, что опять придется начинать заново.

— Заново, заново, — заплетающимся языком повторил он вслух. — Все нужно начинать заново…

И тут его осенило! Он все начнет с Полин заново! Зачем уходить из жизни, бросая девчонок на произвол судьбы, если все можно начать заново! Просто с чистого листа. Не мучиться от воспоминаний, не размышлять, когда, почему, из-за чего или из-за кого все так скверно, а просто заново!

Он самый лучший отец! Самый верный и самый единственный! Надо прямо сейчас позвонить Полин и сказать все это! Но в номере нет даже телефона, а его мобильный остался в машине. Так это и к лучшему! Нужно подготовиться к разговору, набросать тезисы — как для речи в суде. Прихлебывая коньяк, Мишель начал радостно составлять «речь».

 

Глава 16, в которой наступило лето

За это время у моих девчонок выросли зубы, по два у Жюльет и Мадлен и целых четыре — у Эдит. А я похудела до своих юношеских габаритов. Но совсем не потому, что через полтора месяца, когда кончилось молоко, я тут же занялась диетами и физкультурой… А просто, когда у детей растут зубы, у троих детей, и все побочные кошмарные события — понос, рвота, температура — происходят в тройных масштабах и одновременно, не похудеть, даже если рядом верная Мадлен, нежный сын и приходящая Мари, невозможно!

— Знаете, мадам, — как-то заметила Мари, — может, и хорошо, что ваш муж в Марселе. Он не вынес бы таких ночей!

— Так вот в чем дело! — хмыкнул Селестен. — А я-то думаю, чего он там застрял?

В отличие от Мари, наш сын прекрасно знал, где сейчас его родитель. Знала я, знала Мадо и матушка Анжели. Все. Для остальных мсье Сарди находился в командировке в Марселе.

Матушка Анжели явилась на третий день после его исчезновения и странно посмотрела на Мадо.

— Это же его любовница! Как ты могла ее оставить?

— Могла, — сказала я. Мы уединились в кухне и пили чай. — Она хороший человек и хорошая няня. Вы от Мишеля?

— Да. Он рассказал мне все. Твой муж очень страдает.

— Ну и?

— Как это «ну и»? Мишель хочет вернуться.

— Мог бы сам сказать мне об этом. Зачем присылать парламентера?

— Он не может. Но хочет начать все сначала!

— Так вернуться или начать все сначала?

— Я тебя не понимаю. Что ему передать? Он может вернуться?

— Нет. Но над предложением начать все сначала я подумаю.

— А ты не подашь на развод?

— Над этим я поразмышляю тоже. Но он может начинать.

— Начинать что? Я опять тебя не понимаю. Мне казалось, что мы только-только нашли общий язык. А ты снова за старое. — Анжели была искренне расстроена.

— Так и передайте: он может начинать. Мишель поймет, в отличие от вас. — На жалость в тот момент я была неспособна.

— А я могу посидеть с внучками?

— Посидите.

— Ну и гордячка же ты, Полин! А Селестен знает?

— Что именно? — Она застала меня врасплох! Но я тут же предложила позвать его и рассказать правду. Без подробностей.

— Мам, лучше бы я не знал ничего, — сказал Селестен, когда я вечером зашла в его комнату пожелать спокойной ночи. — Как мне теперь относиться к вам обоим? А к Мадо?

— Не знаю, сынок. Дело твое. Спи.

— Мамочка, поцелуй меня. Ты всегда целовала в детстве.

Я присела на край постели и поцеловала его в лоб. Сын порывисто обнял и по-детски прижался ко мне. Такой большой и ужасно похожий на отца. Мой маленький родной мужчина. Мы сидели так долго-долго. И оба стеснялись своих слез.

Мишель позвонил на следующий день. Примерно в полдень и на мой мобильный.

— Как девочки? — достаточно сухо поинтересовался он, но я чувствовала, что ему хочется сказать мне очень многое. — Сын?

— Все хорошо, — тем не менее так же сухо ответила я.

— А как ты?

— Тоже хорошо.

— Мы можем встретиться? Я в кафе напротив.

— Нет, — сказала я. — Не сегодня. — И повесила трубку в абсолютной уверенности, что он перезвонит тут же. Или придет.

Но он позвонил лишь спустя неделю и поинтересовался исключительно здоровьем детей. Про мое здоровье он даже не заикнулся.

Не звонила и я, но, как ненормальная, кидалась к каждому телефонному звонку. Раз в неделю он все-таки давал о себе знать.

— Знаешь, мам, — однажды сказал Селестен; дело было уже в апреле, — я сегодня встретился с папой. Он ждал меня у ворот коллежа. Мы пообедали, и папа спросил, почему ты не хочешь с ним разговаривать?

— Я? Но он сам задает два вопроса и тут же прощается!

— Ты как хочешь, мам, но я буду встречаться с ним.

— Пожалуйста, имеешь право.

И вдруг Мишель прислал цветы. Там не было никакой записки, но я точно знала — они от него! Мои любимые лилии. На следующий день снова, и на следующий день… А потом произошло еще кое-что. Подождите, сначала я расскажу, как мне вдруг летом позвонила Эдит и заговорила таким тоном, как если бы я только вчера вернулась из отпуска:

— Как дела, подруга? Я ужасно соскучилась!

— Все хорошо. Как у тебя?

— Вот, собираюсь опять стать мамой.

— Да что ты! Кто бы мог подумать! — удивилась я, хотя прекрасно знала от Селестена, что у Бернара скоро появится братик. Мальчишки общались, но я была уверена: сын хранил тайну про Марсель. — И когда же?

— Буквально на днях. Мы с Максом ждем не дождемся. Мой Макс такой замечательный папаша, Бернар его обожает.

— Я очень, очень рада за тебя. Не пропадай, звони.

— А как там, кстати, наша подруга Мадо? — отреагировала Эдит на мое вежливое нежелание продолжать светскую беседу.

— Процветает. Устроилась хормейстером в капеллу пожарного депо.

— Представляю себе нашу трепетную виолончелистку в окружении бравых пожарных. И все, как один, холостяки-брюнеты с усами! Не болтай ерунды, Полин. Я же знаю, что она работает у тебя.

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Интересно. А что Мишель?

— Мишель?.. Мы созваниваемся периодически.

— Ты все-таки решилась подать на развод? — обрадовалась она. — Я давно тебе говорила: не тяни, чем раньше начнешь эту тягомотину, тем быстрее все закончится. Мне через это пришлось пройти, я бы не советовала, если бы не мой собственный опыт… Ну что ты смеешься? Полин? Что такого смешного я сказала?

— Ничего. Просто мы не собираемся разводиться.

— Нет?! После всего, что было?

— Понимаешь, Мишель очень изменился за эти месяцы.

— Перестань! Я не верю, что кто-то может измениться! Тем более мужчина!

— Может!

— Ой! Только не говори, что он все понял, осознал! Такое нельзя прощать!

— Я и не собираюсь. Да и Мишель не просил прощения.

— Ну тогда я просто не понимаю тебя! Ты не собираешься разводиться, но и не собираешься прощать. Он не просит прощения… Как это?

— Так. Просто он предложил мне начать все сначала.

— То есть?

— Ну, как если бы мы с ним не были знакомы раньше. Как если бы я нашла нового мужчину. Вот я и нашла.

— Мишеля? По-моему…

— А, по-моему, кому бы и говорить, только не тебе!

— Вот так?

— Да, так! Все равно ты не в состоянии понять, что мы всегда любили только друг друга!

— Ах, какая патетика!

Мне сделалось ужасно смешно! Мне всегда смешно, когда другие завидуют так откровенно.

— И уже две недели Мишель ежедневно присылает мне цветы, — добила ее я. — А вчера мы вместе ужинали в «Отель Латур-Мобур».

— В номере для новобрачных?

— Нет, в ресторане. И после ужина он проводил меня домой.

— Хочешь сказать, даже не зашел выпить кофе?

— Я не пригласила, — призналась я. — Хотя ему очень хотелось взглянуть на девчонок.

— А на Селестена?

— С Селестеном сложнее. Он уже давно общается с отцом. Но сын очень обижен.

— Ну-ну… — хмыкнула Эдит.

— Не злорадствуй! Селестен обижен на меня. Ему не известно, что я встречалась с его отцом. Он требует, чтобы я как можно скорее показала ему своего «нового поклонника». Так что в субботу мы все вместе идем на каток. Я уверена, мои мужчины понравятся друг другу.

— Желаю удачи. Рада была услышать твой голос. Звони.

— Ты тоже звони!

Но она до сих пор не позвонила, и надеюсь, что не позвонит. А я пока спешно подыскиваю новую няню. Мадо сдержала свое слово. Кстати, знаете, какое слово было первым у моих девчонок?

— Па-па!

Мишель очень гордится.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.