Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко-зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло-желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко-красными островами посреди ярко-зеленых озимей. Русак уже до половины перелинял, лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки.

Было лучшее охотничье время. Было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. Небо таяло и без ветра спускалось на землю.

Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся мельчайших капель мги или тумана. На оголившихся ветвях висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Пряно, чуть горьковато пахло вянущим лесом. С полей, на которых сжигали жнивье, тянуло дымом. Дым, стелясь, медленно поднимался вверх и смешивался с клубами тумана.

Охота удалась знатная. Уже были потравлены зайцы и тороки набиты добычей, уже был загнан матерый кабансекач, когда в слегка тронутом первыми сполохами осеннего пожара осиннике собаки учуяли лося. Зверь показался Люту громадным: крепкий, с раскидистыми ветвями рогов, как Перуново дерево — кряжистый дуб, зверь стал было на опушке, широко расставив ноги и наклонив голову, готовый, как могучий воин, встретить наседающую свору. Черно-пегий широкозадый кобель — любимец Люта бесстрашно кинулся на быка, но был остановлен страшным ударом копыта. Миг — и с рассеченной головой, кровавя траву, он, не визжа, а крича от смертной боли, в судорогах катался по земле. Собаки было отпрянули, но ярый зверь, увидев спешащих на него конников, решил отступить. Широким махом белых, словно в исподних портах, ног он пошел все быстрее и быстрее прочь, набирая ход.

Лют гикнул, приподнявшись в стременах, и стрелой пустился вскачь за великолепной добычей. Подмерзшая земля весело зазвенела под копытами. Страсть охватила его, закружила, как легкий осиновый лист. Его била радостная, счастливая дрожь. «Не троньте, он мой!» — крикнул он дружинникам и, резко остановив коня и выпростав стрелу из тула, пустил ее в лося. Раненый лось дернулся, но рана не оказалась тяжела. Впереди была небольшая речка. Матерый бык в три скачка преодолел ее на перекате, но на другом берегу застыл, верно примеряясь, как одолеть крутое всхолмье, за которым начинался спасительный густой бор. Лют жадно вглядывался в зверя, рука тянулась к су лице — легкому копью для сокрушающего броска. Лось тяжело, как кузнечный мех, дышал косматыми бурыми боками, на которых дрожали прозрачные капли речной влаги. Карим диковатым глазом он косился на человека, который должен был принести ему смерть. В его зрачке с наливавшимся кровью белком не было страха, но виделись царственная гордость и презрение. Ноздри широко и гневно раздувались. Он ловил ноздрями голубоватый прохладный воздух.

И Лют, его не менее гордый преследователь, так же жадно впитывал в себя это дыхание осени. Сердце сладко ныло от верных и вещих предчувствий — от тех похвал, которых удостоят его, еще почти полуотрока, и грозный отец воевода Свенельд, поседевший в боях с ворогами, и сам князь Ярополк.

Лось взялся с места и широкими прыжками пошел в гору — там, где подъем не был для него крут. Лют прильнул к луке седла, готовый ринуться вслед, но кто-то из дружинников непочтительно остановил удальца, схватив коня за узду.

— Взгляни, господине, это заповедная земля князя Олега, только он может охотиться в этих угодьях, — вымолвил дружинник и указал рукой на ряд вех с вырезанными на них знаками.

— Что мне, сыну славного Свенельда и Ярополкову любимцу, какой-то косматый древлянин! Да и земли эти некогда были отцовыми: кормиться с них ему дозволил еще Старый Игорь!.. За мной!..

Осыпая себя и коня дождем брызг, он ринулся в реку. Лось не успел уйти далеко.

— Стой! Не смей трогать зверя на моей земле! — внезапно услышал он отрочески невзрослый, но властный крик откуда-то сбоку. Слева на холм выехали несколько всадников, впереди — юноша в княжеском плаще-корзне и шапке.

Чужие дружинники обступили наглеца, а его оробелые люди стояли на том берегу как завороженные, не в силах пересечь черты, обозначенной вешками.

— Кто ты таков, сучий сын? Я — князь Олег, и это мои угодья!

Сердце, только что рвавшееся вверх, бившееся где-то у самого горла, оборвалось, упало, как подбитая птица. Лют вдруг ощутил себя маленьким и беззащитным. Хозяин заповедного леса — его сверстник — смотрел на него презрительным прищуром холодных жестоких серо-голубых глаз. Рука нетерпеливо мяла плеть.

Лют понял, что пропал, погиб. Он набычился, слегка наклонив голову, чуя, что смерть увлекает его в свой водоворот, потом поднял глаза и медленно, отчетливо выговорил:

— Ты не князь, а грязь! Князь у меня один — мой господин Ярополк. А эти земли издавна были у моего отца Свенельда!

Гримаса ненависти исказила лицо князя.

— Убейте его, как пса! — закричал он и хлестко ударил наглеца плетью по лицу.

Великан лось приостановился и, косясь большим карим глазом, начал степенно, неторопливо уходить прочь между веселыми молодыми сосенками вглубь смолистого бора. Опасность миновала: его спасение было куплено ценой жизни человека.

* * *

…Распря между братьями Ярополком и Олегом, начавшаяся с убийства гордеца Люта, завершилась на равнине близ города Овруча, где были принесены обильные жертвы алчному богу войны Перуну, а земля засеяна костьми и полита кровью русичей.

Поток воинов, в страхе бежавших под натиском войск Ярополка, возглавленных старым Свенельдом, увлек за собой беспомощного Олега. На узком перекидном мосту через крепостной ров поток заклубился, словно водоворот. Стон стоял на мосту. Кони и люди смешались в кучу, зажатые со всех сторон, сдавленные до смертного хрипа, воины — раздавленные, умирающие — колыхались, словно волны. Давили, сталкивали друг друга в распахнутый зев рва, где росла гора кровавых тел. Толпа наседала. Под ее напором конь Олега, в ужасе оскалясь, осев на задние ноги, скользил к пропасти по плахам моста. Всадник и конь рухнули вместе, а сверху в эту живую могилу спелыми снопами падали и падали люди…

* * *

История, описываемая в этой главе, произошла задолго до рождения героев нашей книги. Тем не менее, скорее всего, она имеет самое непосредственное отношение к трагической развязке их судеб. Началась история эта с «драмы на охоте» — убийства древлянским князем Олегом Святославичем Люта, сына воеводы Свенельда, служившего брату убийцы — киевскому князю Ярополку Святославичу. Вот как рассказывает об этом событии «Повесть временных лет»:

«В год 6483 (975). Однажды Свенельдич, именем Лют, вышел из Киева на охоту и гнал зверя в лесу. И увидел его Олег, и спросил своих: “Кто это?” И ответили ему: “Свенельдич”. И, напав, убил его Олег, так как и сам охотился там же, И поднялась оттого ненависть между Ярополком и Олегом, и постоянно подговаривал Свенельд Ярополка, стремясь отомстить за сына своего: “Пойди на своего брата и захвати волость его”».

Братоубийственная — в самом прямом смысле слова — война разгорелась через год: «В год 6485 (977). Пошел Ярополк на брата своего Олега в Деревскую землю. И вышел против него Олег, и исполчились обе стороны. И в начавшейся битве победил Ярополк Олега. Олег же со своими воинами побежал в город, называемый Овруч, а через ров к городским воротам был перекинут мост, и люди, теснясь на нем, сталкивали друг друга вниз. И столкнули Олега с моста в ров. Много людей падало, и кони давили людей, Ярополк, войдя в город Олегов, захватил власть и послал искать своего брата, и искали его, но не нашли. И сказал один древлянин: “Видел я, как вчера спихнули его с моста”. И послал Ярополк найти брата, и вытаскивали трупы изо рва с утра и до полдня, и нашли Олега под трупами; вынесли его и положили на ковре. И пришел Ярополк, плакал над ним и сказал Свенельду: “Смотри, этого ты и хотел!” И похоронили Олега в поле у города Овруча, и есть могила его у Овруча и до сего времени. И наследовал власть его Ярополк. У Ярополка же была жена гречанка, а перед тем была она монахиней, в свое время привел ее отец его Святослав и выдал ее за Ярополка, красоты ради лица ее».

Ярополковой супруге, привезенной его отцом воителем Святославом из балканского похода, будет суждено сыграть в истории Бориса и Глеба особенную роль. А пока что в трагическую коллизию, достойную пера автора «Макбета» и «Ричарда III», оказался вовлечен третий брат — княживший в Новгороде сын Святослава и ключницы Малуши Владимир. «Когда Владимир в Новгороде услышал, что Ярополк убил Олега, то испугался и бежал за море. А Ярополк посадил своих посадников в Новгороде и владел один Русскою землею».

По данным «Повести временных лет», Владимир в 980 году, вернувшись с варяжской (скандинавской) подмогой на Русь, пошел походом на Ярополка, вынудил его бежать из Киева, а потом заманил на переговоры и вероломно убил. Летописная дата, по-видимому, неточна: другой источник, «Память и похвала князю Владимиру» Иакова мниха, относит гибель Ярополка и вокняжение Владимира в Киеве к 978 году: «И сел в Киеве князь Владимир в восьмой год после смерти отца своего Святослава, 11 июня, в год 6486 (978)». Эту дату историки, как правило, считают более достоверной.

Вокняжившись в Киеве, Владимир взял себе на ложе вдову брата — бывшую монахиню. Ее сыном и стал Святополк — убийца Бориса и Глеба. «Сказание об убиении Бориса и Глеба» определенно называет отцом Святополка Окаянного не Владимира, а Ярополка.

Напрашивается простое и психологически понятное объяснение: Владимир пасынка не любил, тот же помнил о своем настоящем отце и о его убийце и горел жаждой мести. Не признавая прав сводных братьев и их родителя на престол, Святополк после смерти Владимира в 1015 году решил захватить всю власть в Русской земле. Отчим показал ему в этом весьма яркий и выразительный пример, вокняжившись в Киеве благодаря вероломному убийству старшего брата Ярополка. А жертвами Ярополкова отпрыска оказались Борис и Глеб.

Это объяснение истории на шекспировский манер — личными мотивами, страстями ее участников и творцов — в действительности небесспорно. Но не будем забегать вперед и вернемся к первоистоку — к последней охоте злосчастного Люта.

На первый взгляд «Повесть временных лет» исчерпывающе объясняет и причину Олегова гнева, и начало распри между ним и Ярополком. Князья исстари страстно любили охоту, бывшую одной из любимых потех, и нарушение чужаком границ их угодий могло стоить наглецу жизни. Так и посчитал еще в середине позапрошлого столетия С.М. Соловьев, достаточно простодушно относившийся к источникам и не обремененный гиперкритицизмом и подозрительностью, присущими многим исследователям позднейших времен. Основания для доверия летописному объяснению дает древнерусское законодательство позднейшего времени (XI века) — «Русская Правда», в которой за охоту в чужих угодьях были предусмотрены весьма суровые наказания.

Охота была азартным и порой опасным развлечением, достойным настоящего мужчины-смельчака. Князь Владимир Мономах в своем «Поучении» гордо перечислял охотничьи подвиги, схватки с дикими быками — турами и медведями, наравне с ратными делами: «Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал, и руки и ноги свои повреждал — в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей. Что надлежало делать отроку моему, то сам делал — на войне и на охотах, ночью и днем, в жару и стужу, не давая себе покоя. <…> И у ловчих охотничий распорядок сам устанавливал, и у конюхов, и о соколах, и о ястребах заботился».

Охота была и своего рода княжеским бизнесом, важной статьей доходов: «<…> Княжеская охота, достигавшая иногда весьма значительных размеров, хотя служила для князей предметом забавы и телесных упражнений, в то же время доставляла им большое количество всякого зверя и дичи, следовательно, и мясо для употребления, а также меха и кожи».

В охоте участвовали загонщики, у князей имелись собаки и даже охотничьи леопарды или гепарды. В апреле 1147 года черниговский князь Святослав Ольгович подарил Юрию Долгорукому в Москве (это первое упоминание о городе) «пардуса». По толкованию Б.А. Рыбакова — это «охотничий гепард, самое быстрое животное, от которого не мог ускользнуть ни один олень».

Разные виды охоты именовались одним общим словом «ловы». Вот как рассказывает о княжеской охоте известный историк В.В. Мавродин: «Понятие ловы в то время имело очень широкое значение. Оно означало охоту в самом широком смысле слова, включая в первую очередь все формы ловли зверей. Ловы князей представляли собой грандиозное предприятие. Существовали специальные княжеские ловчие дружины, ловчий наряд. В состав ловчего наряда входили псари, конюхи, пардусники, сокольники и др. Нам известны охоты Олега Святославича, Владимира Мономаха, Владимира Святославича (Владимира Красное Солнышко древнерусских былин), Ярослава Осмомысла, Святослава Ольговича, Даниила Романовича и других князей.

Охотничьи дружины князей Киевской Руси нередко были весьма многочисленными, не уступая в этом отношении тем дружинам, с которыми князья выходили на войну.

Охотились с собаками. Судя по фрескам киевского Софийского собора, датируемым XI—XII вв., на Руси имели распространение несколько пород охотничье-промысловых собак. На белку, куницу, горностая, вепря охотились с собакой типа лайки. Это был далекий потомок так называемой торфяной собаки, прирученной еще в каменном веке и широко распространенной в Европе в период бронзы. Собака находила и облаивала пушного зверя, задерживала кабана и медведя. Для преследования оленя служил другой вид собаки, напоминавшей борзую. На тех же фресках Софийского собора изображены собаки типа гончих. С ними “гна по звери в лес”. Охотничьих псов знает Русская Правда. За кражу ловчего пса установлен штраф 3 гривны. Характерно, что за убийство смерда или холопа уплачивался штраф всего 5 гривен (что свидетельствует не только о бесправном положении простой чади, но и о ценности охотничьих собак). Псовая охота на Руси получала все большее и большее распространение.

В период разорительных междоусобных войн и половецких набегов в некоторых районах Руси сохранились поселения, жителями которых были одни псари. Только они и могли уцелеть в опустошенной местности, где место человека вновь занимали дикие звери. <…> Охотники совершали свои подвиги молодецкие верхами. На скакунах преследовали тарпанов и оленей, на лошади Владимир Мономах охотился на туров, оленей, вепрей, лосей, ловил диких лошадей в черниговских пущах и в степи».

Словом, «охота была любимой забавой русских князей киевского времени» (Г.В. Вернадский), и Олег Древлянский ничуть не уступал в этом увлечении, названном Пушкиным «бешеной забавой», ни гоголевскому Ноздреву, ни толстовскому Николаю Ростову. Разве что времена были другие: Ноздрев, застав в своих угодьях нежданного гостя, ограничился бы домашним внушением — тумаками, а граф Ростов довел бы конфликт до дуэли. Олег же велел убить Люта.

Оставаясь обычным досугом и русских правителей, и русских бар, охота стала предметом осуждения в официальной книжности только в эпоху Ивана Грозного (предпочитавшего братьям нашим меньшим более крупную дичь), в историографическом памятнике середины XVI века — «Степенной книге» и в «Стоглаве» — сборнике постановлений церковного собора 1551 года. «Степенная книга» напоминала «о погыбших в позорных ловитвах» и о том, что «в позорных ловитвах нача-ся в господствующих братоубийство в Руси», упоминая поступок Олега Древлянского: скверное увеселение распаляет страсти и влечет на человекоубийство. А «Стоглав» тех, кто «ловитвам прилежит», повелевал отлучать от причастия. Впрочем, эта оценка охоты мало повлияла на последующих русских властителей.

* * *

Понятны отцовские чувства Свенельда, жаждавшего отмщения. К тому же кровная месть в те далекие времена была нормой, а старый Ярополков воевода был естественным мстителем за своего плохо воспитанного и заносчивого отпрыска.

Так что всё, казалось бы, логично и ясно. Но в жутковатой и бесхитростной картине, нарисованной пером летописца, смущает ряд деталей.

Во-первых, события в этой драме разворачиваются по неписаным законам фольклорного эпоса — преданий и сказаний. Имеется и вызов, нарушение запрета, и расплата за дерзость, и — в свой черед — отмщение уже за эту жестокую кару. Аналогичные сюжеты щедро представлены и в скандинавских сагах — а ведь династия Рюриковичей имела скандинавское происхождение, и их дружина была в те далекие времена полуславянской, полуваряжской. Правда, в «Повести временных лет» этот сюжет фольклорного происхождения подвергся литературной обработке, на что указывает использование прямой речи.

Фольклор, конечно, хранит память о былой истории. Однако ни предания, ни былины, ни исторические песни не отличаются фактографической достоверностью.

Во-вторых, Олег убивает Люта не сразу, а только после выяснения, что он сын Свенельда. Олег вроде бы убивает непрошеного гостя не столько из-за вторжения в чужие владения, сколько из-за его родителя: сын отвечает за отца.

На это обстоятельство обратил внимание еще С.М. Соловьев, в общем удовлетворившийся объяснением летописца: «Здесь, впрочем, несмотря на предложенное нами выше общее объяснение поступка Олегова, нас останавливает одна частность: Олег, говорит предание, осведомился — кто такой позволяет себе охотиться вместе с ним и, узнав, что это сын Свенельдов, убил его. Зачем предание связывает части действия так, что Олег убивает Люта тогда, когда узнает в нем сына Свенельдова? Если бы Олег простил Л юту его дерзость, узнав, что он сын Свенельда — знаменитого боярина старшего брата, боярина отцовского и дедовского, тогда дело было бы ясно; но летописец говорит, что Олег убил Люта именно узнавши, что он сын Свенельда; при этом вспомним, что древлянскому князю было не более 13 лет! Следовательно, воля его была подчинена влиянию других, влиянию какого-нибудь сильного боярина, вроде Свенельда».

Возраст Олега неизвестен, историк исходит из свидетельств «Повести временных лет», что его отец воитель Святослав родился около 940 года, Олег был его вторым сыном, а третий, Владимир, незадолго до отцовской гибели, когда новгородцы попросили его себе в князья, был еще не отроком, а ребенком. Но эти возрастные характеристики могут и не отражать реальности, о чем нам еще предстоит говорить. А вот соображения, что Свенельда Олег и его бояре считали виновным в каком-то тяжком проступке или преступлении, заслуживают внимания. Сам С.М. Соловьев считал, что Свенельда могли подозревать в преступном промедлении: Святослав послал Свенельда «степью в Русь, чтоб тот привел ему оттуда побольше дружины, с которою можно было бы снова выступить против болгар и греков, что он именно и обещал сделать перед отъездом из Болгарии. Но Свенельд волею или неволею мешкал на Руси. <…> Что Святослав сам отправил Свенельда степью в Киев, об этом свидетельствует Иоакимова летопись». Иоакимовскую летопись обильно цитирует и пересказывает историк XVIII века В.Н. Татищев, именующий ее памятником X — начала XI столетия. Летопись эта не сохранилась, и есть веские основания считать, что она составлена в XVII веке, когда возникла мода на псевдоисторические сочинения с яркими романическими мотивами, если не измышлена самим В.Н. Татищевым. Но воеводе Свенельду можно инкриминировать в вину другое преступление — постыдное оставление своего князя на поле боя. Весной 972 года поредевшее после неудачной войны с византийцами и обессиленное голодом во время зимовки в Белобережье (в устье Днепра) войско Святослава возвращалось на Русь. В нижнем течении Днепр перегораживали скалистые гряды — пороги, заставлявшие русов выходить из своих ладей и перетаскивать суда волоком. В одном из этих неблагоприятных для Святослава мест его войско атаковали степняки-печенеги. Князь погиб в бою, а воевода Свенельд не разделил, как подобало, одну судьбу со своим повелителем, а с конным отрядом благополучно достиг Киева. Княживший в «матери городов русских» сын Святослава Ярополк не только не положил опалы на Свенельда, но — судя по летописным известиям — оказал ему честь и сохранил за ним воеводство. Такое отношение наводит на подозрение: не был ли Ярополк заинтересован в гибели отца, несолоно хлебавши возвращающегося на давно покинутую родину и способного позариться на когда-то отданный сыну златокованый киевский трон? Не было ли предательство — если таковое имело место — совершено Свенельдом по сговору с Ярополком? Если эти догадки справедливы, Олег, убивая Люта, мог мстить за гибель своего отца Святослава Свенельду, а косвенно — и Свенельдову господину Ярополку.

Но, памятуя о презумпции невиновности (правом на которую обладают и люди далекого прошлого), воздержимся от огульного осуждения Свенельда и Ярополка. Об обстоятельствах, сопутствовавших гибели Святослава и прорыву Свенельда, известно слишком мало.

Существует и иное, более экстравагантное по своей смелости объяснение подоплеки «драмы на охоте». Оно принадлежит известному исследователю летописания А.А. Шахматову. Шахматов предположил, что в составе «Повести временных лет» эпизод с Лютом Свенельдичем — вставной. В первоначальном летописном тексте распря между Ярополком и Олегом была якобы связана с действиями Ярополкова воеводы Блуда, который упоминается в качестве воеводы этого князя в Новгородской Первой летописи под 972 годом, в известии о Ярополковом вокняжении (а эта летопись сохранила, как доказал А.А. Шахматов, фрагменты так называемого Начального свода, предшествовавшего «Повести временных лет»). В рассказе «Повести временных лет» под 980 годом о победе Владимира над Ярополком Блуд упомянут без всяких пояснений, «как уже известное лицо», хотя прежде о нем не говорилось. Из этого будто бы следует, что в «Повести временных лет» содержится текст, подвергшийся редактуре, и в нем имя Блуда было вытеснено именем Свенельда.

Согласно Новгородской Первой летописи младшего извода, дед Ярополка и Олега князь Игорь некогда передал дань с Древлянской земли Свенельду. В «Повести временных лет» это сообщение опущено или утрачено, но следы его изначального присутствия сохранились. В летописной статье под 945 годом, рассказывающей об убийстве Игоря древлянами, говорится: дружина жаловалась Игорю на свое скудное содержание в сравнении с дружинниками («отроками») Свенельда, и князь взял с древлян дополнительную дань, помимо некоей «первой», уже ими уплаченной.

Польский историограф XV века Ян Длугош (1415—1480), ссылавшийся на русские летописи, в том числе и позднее утраченные, упоминал о древлянском князе по имени Нискиня (в одном из вариантов — Мискиня), который после убийства Игоря сватался к его вдове Ольге (в «Повести временных лет» этот незадачливый жених носит имя Мал). Нискиня фигурирует и в некоторых поздних русских летописях, испытавших влияние польской историографии. А.А. Шахматов предположил, что этот древлянский князь, убийца Игоря, и Лют Свенельдич — одно и то же лицо и именно он подразумевается в упоминании «Повести временных лет», сообщающей, что у Свенельда был сын Мистиша.

Шахматовский вывод таков: «Итак, первоначальный рассказ об убиении Игоря и вызванной им войне киевлян с древлянами представляется в таком виде: Игорь, побуждаемый дружиной, идет походом на Деревскую землю, но Свенельд не отказывается от данных ему прав, происходит столкновение Игоревой дружины со Свенельдовой и с древлянами (подданными Свенелъда), в этом столкновении Игорь убит Мстиславом Лютым, сыном Свенельда». Летописец — составитель Начального свода — якобы изъял со страниц летописи это предание и включил в текст известия из сказания или песни «о том, как Мистиша Лют Свенельдич был убит на охоте». В гипотетическом Древнейшем своде — еще более ранней русской летописи — Свенельд упоминался только как воевода Игоря, но не Святослава и Ярополка.

В 1930-х годах гипотезу А.А. Шахматова признал «вероятной» историк Б.Д. Греков. Для него «Свенельд — богатейший человек <…> за свои военные и политические заслуги посаженный князем Игорем на очень ответственный пост в далеко еще не замиренную Древлянскую землю. У нас нет прямых показаний источников, что он землевладелец, получающий ренту со своих вотчин. Но, поскольку нам известно, что князья и княгини в это время уже владели замками и селами, абсолютно не будет грехом, если мы допустим, что Свенельд и в этом отношении обставлен не хуже своего сюзерена».

Первоначально, в IX — первой половине X века, когда устанавливалась власть киевских князей над соседними землями и племенами, дань собиралась при помощи полюдья — объезда этих земель властителем или его посланцами. Но постепенно полюдье вытеснялось другими способами сбора дани. «Трансформация полюдья выражалась <…> в великокняжеском предоставлении доходов от собираемых податей одному из знатных служилых людей». Одним из них мог быть Свенельд. Собираемые подати он оставлял у себя. Эти подати «являлись средством материального обеспечения знатного по социально-политическому статусу Свенельда за службу князю».

Свенельд мог быть княжьим наместником в земле воинственных и непокорных древлян, населявших обширные угодья к западу от Киева. «Княжеские заместители выбирались или из числа младших членов Дома Рюрика, или из бояр. Они имели право на долю с той дани, которую собирали для князя, а также особый налог с населения данного места для обеспечения их существования. Позднее, в ранний московский период, такая система оплаты местным правителям стала известна как “кормление” — “кормление с земли” как таковой».

Итак, Свенельд мог держать Древлянскую землю не как ее правитель, а как княжий наместник, если использовать позднейший термин, относящийся к эпохе Московской Руси, — на правах «кормления». Он имел право собирать дань с древлян, часть которой, вероятно, должен был отдавать киевскому князю. Это право едва ли было бессрочным. Князь мог в любое время лишить своего наместника этого права; позднейшие примеры такого рода содержатся в одной из новгородских договорных грамот. Очевидно, уже в Киевской Руси существовало пожалование земли на условиях службы, то есть наделение феодами-фьефами, или бенефициями (в терминологии западного Средневековья). Скорее всего, Древлянская земля не находилась в полной власти, в неограниченном распоряжении Свенельда, она не была вотчиной (если использовать позднейшее русское понятие), или аллодом (в терминологии средневекового Запада).

У древлян были собственные князья: «Повесть временных лет» сохранила память о них в годовой статье 945 года, рассказывающей об убийстве древлянами князя Игоря и о мести его жены княгини Ольги. Но летопись не относит Свенельда к их числу.

Достоверность сообщения о дани, которую брал Свенельд с древлян, признали практически все историки — в том числе и те, кто отверг шахматовскую гипотезу о Люте Свенельдиче — убийце князя Игоря.

Современный исследователь А.В. Назаренко дал собственное объяснение, почему это упоминание о дани, собираемой с древлян Свенельдом, было изъято летописцем-редактором при составлении «Повести временных лет»: «С какой же целью или по какой причине фрагмент о данях Свенельда был исключен? Об этом нетрудно догадаться: летописец или редактор, включая в свой рассказ эпизод об убийстве Люта Све-нельдича за охоту на древлянской территории, не без основания усмотрел в нем противоречие с сообщением о праве отца Люта на древлянскую дань».

Эти предположения не вполне убедительны: если князь Игорь некогда наделил Свенельда правом собирать дань с племени древлян, то из этого отнюдь не следует, что позднее Свенельда не могли этого права лишить — может быть, компенсировав чувствительную утрату какими-то другими пожалованиями. Несомненно, при Святославе воевода занимал положение исключительно высокое: в договоре с византийцами, заключенном Святославом под болгарской крепостью Доростолом, с русской стороны помимо князя упомянут только воевода Свенельд. Воеводой же Ярополка, возможно, еще до возвращения Свенельда из Болгарии был Блуд. (Позднее он, переметнувшись на сторону Владимира, обманет и предаст своего властелина, чем обречет его на смерть.) После возвращения из Болгарии Свенельд и его сын, признавшие права Ярополка на Киев, заняли при князе высокое положение.

Не исключено, что Свенельд после смерти Святослава попытался вернуть себе право управления землей древлян, как считает Г.В. Вернадский. Но более или менее вероятной представляется картина, нарисованная историком А.Ю. Карповым: «Кажется <…> как наследственное пожалование — расценивали передачу древлянской дани потомки Свенельда. Во всяком случае, один из них позднее проявит недвусмысленный интерес к Древлянской земле. <…> Появление здесь <…> Свенельдова сына Люта будет воспринято тогдашним древлянским князем Олегом Святославичем как прямой вызов и покушение на его власть: Олег убьет Люта сразу же после того, как узнает, чей сын оказался перед ним. Но сам Свенельд, судя по летописи, за древлянскую дань не держался и после смерти Игоря на нее не претендовал».

Олег погиб. После этого события имя Свенельда исчезает со страниц летописи. Возможно, он вскоре умер или оказался в немилости у Ярополка.

Что же касается предположения А.А. Шахматова о тождестве Люта с Мистишей и с древлянским князем — убийцей Игоря, то сейчас эта гипотеза полностью отвергнута. «Нискиня», упомянутый Яном Длугошем, — по-видимому, не вариант имени «Мистиша» (как считал Шахматов), а вариант имени древлянского князя Мала, который, согласно «Повести временных лет», настойчиво и неудачно сватался к вдове убитого Игоря княгине Ольге. «Нискиня» — низкий, невысокий, «Мал» — маленький, в том числе низкорослый, и польский хронист попросту заменил одним именем другое. Имя же «Мистиша», по-видимому, появилось в летописи вследствие ошибки переписчика: в изначальном тексте ни о каком сыне Свенельда с таким именем не говорилось. Несообразности этой версии четко отметил автор биографии князя Святослава историк А.С. Королев. «Главным и убийственным аргументом» против концепции А.А. Шахматова «была мысль о том, что убийца Игоря не мог оставаться воеводой его вдовы Ольги и сына Святослава». Да и в летописном рассказе о древлянском восстании нет никаких признаков того, что бунт возглавил Свенельд.

Остается лишь гадать, нарушил ли Лют границы Олеговых владений по безрассудному молодечеству или потому, что помнил: этими землями некогда управлял его отец. Мог ли Олег воспринять вторжение Люта как покушение на свои владельческие права? Ведь со времени, когда Свенельд брал дань с древлян, прошло так много лет! Или Олег узнал, что отец Люта интриговал против него, настраивая Ярополка на войну с родным братом? Интриговал во имя чего? Надеясь при новом, молодом князе восстановить свои давние права на управление Дереве кой землею? Увы, ответы на эти вопросы мы никогда не узнаем…

* * *

Не всё так просто, как в летописи, и с войной между Ярополком и Олегом, а затем, после гибели древлянского князя в овручеком рве, — между Ярополком и Владимиром.

Историк Б.Д. Греков в середине прошлого века предположил: «В этих крупных политических событиях, несомненно, была своя логика, скрытая от нас в слишком лаконичной передаче летописца. Очевидно, Ярополк, сидевший в Киеве после смерти отца, имел основания быть недовольным братьями. Можно думать, что Олег неохотно подчинялся Ярополку и, может быть, предполагал от него отложиться. Древляне вообще не прочь были поднять оружие против Киева, чтобы освободиться от его власти. Возможно, что и князь Олег вместе с представителями древлянского общества решил отделиться от Киева. Однако это только лишь предположения: точных фактов мы не имеем. Наш летописец причину войны Ярополка и Олега видит в ссоре и убийстве Олегом сына воеводы Игорева Свенельда. На самом деле для этого столкновения были, несомненно, более серьезные причины. Это видно из того, как ведет себя Владимир. Узнав, что Ярополк убил Олега, и чувствуя, очевидно, свою причастность к замыслам Олега, он испугался, хотя и находился далеко, в Новгороде».

Но и эти соображения — не более чем гадания. Ведь абсолютно ничего не известно о системе власти на Руси после смерти (а точнее, еще после ухода на балканскую войну) беспокойного и непоседливого Святослава: нет данных, которые позволяли бы утверждать, что Олег Древлянский и Владимир Новгородский находились в какой бы то ни было зависимости от Киева, где княжил Ярополк. А.В. Назаренко связывает эту междоусобицу с войной 974—977 годов между германским императором Отгоном II и чешским князем Болеславом II: Ярополк поддерживал германского императора, в то время как Олег и Владимир выступили на стороне чешского правителя. Версия А.В. Назаренко основывается отчасти на очень поздних чешских текстах (не ранее конца XVI века), авторы которых ссылаются на некие древние русские и польские летописи. Отчасти же она опирается на ряд гипотетических соображений самого историка. Так, одним из аргументов в пользу этой реконструкции событий является женитьба Владимира на некоей чехине, о чем упоминается в «Повести временных лет». Этот брак А.В. Назаренко склонен относить не позднее чем к рубежу 976/77 года.

Однако и против этой гипотезы есть возражения: она будто бы очень шаткая, основанная на сомнительных источниках. Из гипотезы следует, что поход Ярополка на Овруч произошел зимой 975/76 года или ранее, летом 975-го. Между тем «Повесть временных лет» датирует битву под Овручем более поздним временем — 977 годом. (Впрочем, вспомним еще раз об условности летописных дат.)

Возникает и еще один вопрос: верна ли датировка чешского брака Владимира? А.В. Назаренко исходит из свидетельства «Повести временных лет», что старшим сыном Владимира был Вышеслав, рожденный от «чехини». Но если косвенные данные и позволяют предположить, что женитьба Владимира на матери Вышеслава относится самое позднее к рубежу 976/77 года (после этого у Владимира уже родились другие сыновья), то нижняя граница времени этой женитьбы не прослеживается никак. Если доверять летописному известию о малолетстве Владимира во время вокняжения в Новгороде в 970 году, то получается, что до середины 970-х годов князь-отрок едва ли физически мог быть супругом. Но есть ряд свидетельств иноземных источников, в основном косвенных, из которых допустимо заключить, что Владимир родился не в середине 960-х годов, как обыкновенно утверждается, а намного раньше — скорее всего, в 930-х. Тогда он мог вступить в брак с «чехиней» задолго до германо-чешской войны и русской междоусобицы. Впрочем, время рождения Владимира — особая тема, весьма важная для истории Бориса и Глеба, и к этому предмету нам еще придется вернуться и рассмотреть его внимательнее и пристальнее.

Так или иначе, междоусобица второй половины 970-х годов была, по наиболее простому и логичному объяснению, борьбой за власть, точнее — за единовластие на Руси.

Единовластие утверждалось на Руси на протяжении всего X века. Очевидно, платой за него было истребление не только местных племенных князей наподобие незадачливого древлянского жениха Мала, но и боковых линий в роде Рюриковичей. Согласно «Повести временных лет», преемство власти предстает прямым, как Невская «першпектива»: Рюрик родил Игоря (здесь, правда, преемничество было на время подпорчено Вещим Олегом, вокняжившимся по малолетству Игоря на целых эпических тридцать три года) — Игорь родил Святослава… Только из сохраненных «Повестью временных лет» княжеских договоров с Византией выясняется, что у киевских правителей были многочисленные родичи — племянники и пр.

Имелись, наверное, и родные братья — похоже, что с ними поступили по известному принципу: «Нет человека — нет проблемы». Но вот Святослав имел неосторожность родить аж трех сыновей-наследников. Разгорелась первая зафиксированная древнерусскими источниками распря. Ученое объяснение междоусобицы 970-х годов в конечном счете мало отличается от толкования княжеских распрей древнерусскими книжниками: деяниями князей движут властолюбие, неутоленные амбиции.

Впрочем, Владимирове властолюбие, может быть, имело особенную природу. По мнению историка М.Б. Свердлова, Владимир, как рожденный от рабыни — Ольгиной ключницы Малуши, обладал как князь в сравнении со старшими братьями «изъяном» и стремился положить начало новой династии. Символична совершенная им замена двузубца — геральдического знака Рюриковичей — на новый геральдический символ — трезубец, символичны и женитьба на вдове Ярополка, и усыновление Ярополкова сына — Святополка: «Владимир должен был уничтожить Ярополка не только для того, чтобы восстановить в стране единовластие. Являясь “прижитым” сыном, чтобы добиться власти, он должен был прервать законную линию наследования княжеского стола старшей ветвью полноправного Ярополка. О таком содержании развивающихся событий, об осознании Владимиром своего особого положения как начала новой ветви в великокняжеском роде свидетельствует его княжеский геральдический знак в виде трезубца. О том же свидетельствует не только коварное убийство Ярополка по приказу Владимира, но также его женитьба по языческому праву левирата на вдове старшего брата, усыновление его новорожденного сына. Князь-язычник мог иметь несколько жен, так что родившийся Святополк Ярополкович должен был быть уравнен в правах с сыновьями Владимира».

Это объяснение небесспорно: в частности, неясно, существовал ли в тогдашнем обычае принцип наследования княжеской власти по старшинству. Но, так или иначе, кровавая цепь княжеских преступлений не оборвалась: в семье Владимира подрастал новый крамольник — мститель за своего отца. Остановить это преемство братоубийственного греха можно было только беззлобием, кротостью и непротивлением.

Впрочем, происхождение Святополка вызывает некоторые сомнения: «Да кто его отец?» Требуется более точное установление отцовства.