Если бы кардинал Ришелье не обладал выдающимися способностями к борьбе с самыми хитросплетенными интригами и заговорами, то одни лишь придворные ковы должны были бы отнять у него целиком все время. Пребывание его у кормила правления оказалось бы тогда столь же безрезультатным, как и деятельность его предшественников – Кончини и герцога Люина. К счастью для Франции и Европы, в слабом теле Ришелье жил мощный дух. Сознавая, что надежнейшим средством сохранить за собою пост первого министра является выполнение политической программы Генриха IV, которую Людовик XIII в принципе вполне одобрял, Ришелье деятельно работал над ее осуществлением. Он обещал королю укрепить внутри государства авторитет верховной власти и возвеличить Францию извне и сдержал свое обещание. Наиболее трудною представлялась первая часть этой задачи. Целое столетие междоусобных войн и религиозных смут ослабили во Франции все внутренние связи. Аристократия, которая при Генрихе IV начала было привыкать к повиновению королевской власти, убедилась за время регентства Марии Медичи и в первые годы царствования Людовика XIII в возможности безнаказанно сопротивляться королевским декретам. Французские протестанты представляли собою государство в государстве. Владея в силу Нантского эдикта многими крепостями, важнейшими из которых были Ла-Рошель и Монтабан, гугеноты являлись не только религиозной сектой, но вместе с тем также и политической партией, не стеснявшейся искать для себя союзников за границей. Государственные финансы находились в полном расстройстве; правосудие существовало только номинально. Даже в Париже на глазах короля безнаказанно нарушалась имущественная и личная безопасность граждан; нельзя было выходить из дому без оружия уже потому, что среди белого дня никто не мог считать себя на городских улицах в безопасности. В самом Париже герцог Ангулемский, побочный сын Карла IX, пользовавшийся расположением Людовика XIII, не платил многочисленной своей прислуге жалованья, ссылаясь на то, что его отель выходит на четыре улицы, на которых такие молодцы, как его лакеи, могут без труда раздобыть себе деньгу. Если лакеи знатных бар бесцеремонно грабили и обирали прохожих, то их господа позволяли себе еще большие вольности, на которые тогдашнее общественное мнение смотрело сквозь пальцы, между тем как с точки зрения современной нравственности они представляются чудовищными преступлениями. Можно было, разумеется, обращаться с жалобами в суд, но суды, по уверению современников, были “опаснее разбойничьих вертепов”. К тому же французское дворянство не признавало авторитета судебной власти и смеялось над парламентскими повестками. Судебные приставы не смели даже являться в знатные дома с такими повестками, зная, что за подобную попытку будут до полусмерти исколочены палками. Сам Людовик XIII находил такое обращение с судебными приставами в порядке вещей и приказал было проучить палкой парижского парламентского пристава, дерзнувшего явиться в королевский замок Фонтенбло с исполнительным листом на одного из придворных. К счастью, присутствовавший при этом член государственного совета вступился за пристава и предложил королю сперва осведомиться, по чьему указу и распоряжению принесен во дворец исполнительный лист. Как и следовало ожидать, из документов выяснилось, что пристав действовал именем самого короля и по его указу.

Вообще в знатных домах тогда держали целые команды палочников, расправлявшихся по-свойски с людьми, имевшими несчастье навлечь на себя неудовольствие господ, причем и сами господа не гнушались иной раз собственноручно прибегать для вразумления подчиненных к палке. Кардинал Ришелье не составлял исключения из общего правила; он бил палкой не только своих служителей, но также государственного канцлера Сегье и главноуправляющего министерством финансов Бюллиона.

Будучи сам дворянином и вполне сочувствуя образу мыслей тогдашнего французского дворянства, Ришелье оказался, однако, вынужденным силою обстоятельств нанести смертельный удар исключительным правам и преимуществам, которыми фактически обладала тогда французская аристократия. Участие наиболее видных ее представителей в интригах и заговорах против его власти заставило кардинала прибегать к строгим карательным мерам, наглядно свидетельствовавшим, что знатное дворянство не может более рассчитывать на безнаказанность для себя и своих клиентов иначе, как при условии искреннего с ним союза и соглашения. Противники Ришелье убеждались на горьком опыте, что карательные законы писаны по преимуществу именно для них.

Первыми предостережениями по адресу французской аристократии были: арест побочных братьев Людовика XIII, двух герцогов Вандомов, и казнь графа Шале. Еще более сильное впечатление произвел смертный приговор над графом Бутвиллем из дома Монморанси. Сделавшись первым министром, Ришелье должен был обратиться к Людовику XIII с просьбой о строжайшем воспрещении поединков. Дело в том, что большая часть аристократической молодежи сочувствовала традициям лиги и держала сторону Анны Австрийской. Сторонники кардинала, беспрерывно подвергавшиеся публичным оскорблениям, должны были по установившемуся обычаю отвечать на них вызовами. Многие из приближенных Ришелье гибли на дуэлях или же оказывались вследствие полученных ран и увечий не в состоянии выполнять возложенных на них поручений. Людовик XIII издал против поединщиков суровый декрет, на основании которого их можно было присуждать к смертной казни, а также конфискации имущества. Ришелье в пояснительной записке к этому декрету указывал на желательность упразднить варварский обычай, из-за которого гибло ежегодно множество храбрых дворян, способных служить верой и правдой королю и отечеству.

Не находя себе поддержки в общественном сознании, королевский декрет против дуэлей, казалось, должен был остаться мертвой буквой. Сам Людовик XIII подшучивал над теми, которые отказывались от вызовов, и насмешливо замечал, что они, вероятно, радуются возможности сослаться на его декрет. Однако же, в тех случаях, когда это сообразовывалось с видами Ришелье, королевский указ против дуэлей применялся, хотя и в значительно смягченной форме. Несколько дворян, в том числе дю Плесси Прален, были за участие в поединках уволены от придворных должностей. Тем не менее мания дуэлей не ослабевала. Граф Бутвилль прибыл из Брюсселя на почтовых в Париж для поединка с маркизом Девроном. Несмотря на присутствие в столице короля, дуэль состоялась среди белого дня на Королевской площади. Секундант Деврона был убит. После поединка граф Бутвилль собирался бежать за границу, но был арестован и предан суду парижского парламента, который приговорил его к смертной казни. Все ожидали, что король воспользуется правом помилования и что смертная казнь будет заменена воспрещением приезда ко двору, но, по настоянию кардинала, Людовик XIII подписал смертный приговор, который и был приведен в исполнение. При этом случае современники дали Людовику XIII насмешливое прозвище “Справедливого – Louis le juste” с пояснением “a tirer de l'arquebuse”, то есть “метко стреляющего из ружья”.

Будучи на основании теоретических соображений поклонником системы террора, Ришелье пользовался каждым удобным случаем, чтоб устрашить своих противников и наглядно показать им свое могущество. Некоторое время спустя, ему представилась возможность проявить это могущество в еще более ярком свете, побудив короля отказать в помиловании графу Монморанси, одному из самых выдающихся представителей французского дворянства. Весь двор Людовика XIII и все его приближенные, за исключением Ришелье, умоляли короля смягчить приговор, постановленный тулузским парламентом, но король приказал отрубить Монморанси голову, запретив лишь палачу касаться при этом рукою до осужденного. Когда маршал Шатильон указал на взволнованные и опечаленные лица всех придворных, Людовик XIII, отличавшийся прирожденной склонностью к жестокосердию, резко заметил ему:

– Какой бы я был король, если бы позволил себе питать чувства, приличествующие моим подданным!

Ришелье, не терпевший никаких ограничений своей власти, всячески добивался отмены особых прав и привилегий, которыми пользовались до того времени Нормандия, Прованс, Лангедок и многие другие французские области. Заговоры и восстания, в которых принимали участие областные губернаторы, побудили Ришелье упразднить губернаторские должности, что, в свою очередь, значительно ослабило влияние высшей аристократии. Места губернаторов заняли королевские интенданты, непосредственно подчиненные первому министру. Чтобы вернее сломить сопротивление дворянства этим реформам, предписано было разрушить укрепленные замки, не представляющиеся необходимыми для государственной обороны.

В своем стремлении подавить все оппозиционные элементы Ришелье не щадил также и парламент. Ему дозволялось высказывать только мнения, согласные с воззрениями кардинала. Всякая попытка к самостоятельности навлекала на парламентских советников весьма серьезные неприятности. Необходимо заметить, впрочем, что парламенты в то время зачастую руководствовались частными областными интересами, упуская из виду интересы общегосударственные. Так, бургундский парламент отказывался от возмещения хотя бы даже части расходов, в которые королю пришлось войти для обороны этой области. Бретонский парламент не пожелал скрепить королевский декрет об учреждении французской Ост-Индской компании, ссылаясь на несоблюдения некоторых мелочных юридических формальностей. Совершенно организовавшееся было французское Общество для торговли с Ост-Индией распалось. Подобным же образом гренобльский парламент, опасаясь, что не хватит хлеба для населения Дофине, объявил недействительными все контракты, заключенные на поставку продовольствия королевским войскам, действовавшим в Италии. Чтобы окончательно уничтожить политическое значение парламентов, кардинал Ришелье за год до своей смерти побудил Людовика XIII издать указ, воспрещавший им всякое вмешательство в государственные и административные дела. Указ этот, уничтожавший возможность законной оппозиции, является, по мнению Мишле и некоторых других историков, зерном, из которого выросла, полтораста лет спустя, революция, низвергнувшая королевский трон во Франции. Ришелье, очевидно, не разделял мнения о возможности опираться на то, что оказывает противодействие. Он никакого противодействия не терпел.

Французское духовенство возлагало сперва на Ришелье большие надежды, рассчитывая, что он в качестве кардинала должен отстаивать прерогативы своего сословия. Заняв пост первого министра, Ришелье не затруднялся, однако, требовать, чтобы духовенство, владевшее в то время почти четвертою частью всей французской поземельной собственности, платило в казну соответственные налоги. При этом он намекнул, что церкви и монастыри не имеют во Франции законного права владеть недвижимой собственностью и что король мог бы конфисковать все их имущества, назначив монахам и церковному причту приличествующее скромное содержание. В заключение Ришелье присовокупил: “Государство имеет действительные потребности, тогда как потребности церкви – воображаемые и произвольные. Если бы королевским армиям не удалось отразить неприятеля, то французскому духовенству пришлось бы понести громадные имущественные убытки”. Современникам казалось, что слова эти звучат чрезвычайно странно в устах кардинала.

Еще более странными признавали они отношения кардинала Ришелье к папской власти. Иезуит Санктарель обнародовал сочинение “Об ереси и расколе”, в котором, между прочим, утверждалось, будто папа имеет законное право низводить с престола императоров и королей в наказание за дурные поступки или в случае непригодности к выполнению монарших обязанностей. Ришелье, находя эту теорию оскорбительной для авторитета королевской власти, препроводил книгу Санктареля на рассмотрение парижского парламента, который присудил сжечь ее рукою палача на Гревской площади. Затем иезуитам дано было понять, что, в случае попытки защищать тезисы автора, они будут высланы из Франции. Иезуиты выказали в данном случае обычную свою гибкость и лицемерие. Несмотря на то, что книга Санктареля одобрена была папой и генералом иезуитского ордена, шестнадцать наиболее влиятельных иезуитских патеров скрепили своими подписями приговор, постановленный против нее парламентом, убедившись в опасности борьбы с кардиналом, они после неудачной попытки низвергнуть Ришелье начали оказывать ему усердную поддержку.

В сношениях своих с папой Урбаном VIII Ришелье обнаружил тем более замечательный такт, что в качестве кардинала не мог открыто противодействовать видам и стремлениям римского первосвященника. Необходимо заметить, впрочем, что собственные интересы Ватикана побуждали его не предъявлять к Ришелье никаких требовании, которые шли бы вразрез с французской политикой, стремившейся ослабить преобладание Испании и Австрии. В самом Риме серьезно опасались этого преобладания. При таких обстоятельствах если папа, уступая давлению мадридского кабинета, действовал иногда сообразно с видами испанской партии, то отпор со стороны Ришелье обыкновенно не вызывал в Ватикане особенного раздражения. Несравненно сильнее негодовал Ватикан на чрезмерную, по его мнению, независимость и самостоятельность Ришелье в религиозных вопросах. Ходатайствуя в Риме о разрешении для дочери Людовика XIII вступить в брак с английским наследным принцем, который с точки зрения католической церкви являлся еретиком, Ришелье дал понять, что в крайнем случае можно будет обойтись и без разрешения. В отместку за это Урбан VIII не согласился возвести Ришелье в почетный сан папского легата во Франции. Несколько времени спустя отношения между Францией и Ватиканом до такой степени обострились, что Людовик XIII отказался принять папского нунция и предписал епископам воздерживаться от всяких сношений с папским престолом. Урбан VIII струсил не на шутку, так как до него дошли слухи, будто Ришелье намерен совсем отделиться от Рима и сделаться патриархом особой галликанской церкви. В памфлете, озаглавленном “Optatus Gallus”, открыто высказывалось против кардинала такое обвинение. В возражении на этот памфлет, вышедшем за подписью одного иезуита, утверждалось, в свою очередь, что подобный шаг со стороны французского духовенства и кардинала Ришелье не представлял бы собою, в сущности, ничего еретического и противозаконного, так как для учреждения патриарших престолов в Иерусалиме и Константинополе не требовали согласия римского первосвященника. Неизвестно, имелось ли на самом деле такое намерение у Ришелье. Папа решил, однако, на всякий случай не доходить до окончательного разрыва с могущественным кардиналом и при посредстве Мазарини заключил с ним компромисс.

Ришелье беспощадно боролся с протестантами во Франции, как с политической партией, но в то же время обнаруживал по отношению к ним полнейшую веротерпимость. Что касается янсенистов, то сперва он отнесся очень сочувственно к основателю этой секты аббату Сен-Сирану. Однажды, провожая его в приемную, кардинал объявил собравшимся там посетителям: “Господа, вы видите перед собою ученейшего человека в Европе!” Тем не менее, когда аббат, отказываясь принять участие в диспуте между католиками и протестантами, объявил, что католики должны обращать еретиков на путь истины не рассуждениями, основанными на текстах, а благочестивой жизнью и подвигами христианского милосердия, кардинал признал учение его опасным, разогнал янсенистов и посадил Сен-Сирана в Венсенский замок. Оправдывая эту суровую меру, Ришелье утверждал, будто Сен-Сиран опаснее шестерых неприятельских армий, и говорил, что если бы Лютера и Кальвина своевременно засадили в тюрьму, то Европа избавилась бы от многих кровопусканий.

Справиться с протестантами, или, как их называли во Франции, гугенотами, было несравненно труднее, чем с янсенистами. Тем не менее существование сильной религиозной политической партии, являвшейся государством в государстве, составляло для Франции серьезную хроническую опасность. Ришелье не мог приступить к деятельному выполнению своей внешней политической программы и двинуть французские войска за границу, пока внутри государства существовала сильно сплоченная многочисленная партия, беспрерывно враждовавшая с королевским правительством и заключавшая против него союзы с иностранными государствами. Главным опорным пунктом гугенотов был укрепленный город Ла-Рошель, который, благодаря своему приморскому положению и чрезвычайно сильным по тогдашнему времени укреплениям, считался неприступным, тем более что у Людовика XIII при вступлении Ришелье в должность первого министра не было порядочного флота. В первое время поэтому Ришелье избегал по возможности ссор с гугенотами и выказывал по отношению к ним большую уступчивость. Вместе с тем он энергически хлопотал о приведении французских морских сил в должный порядок. Достигнув в этом отношении желаемых результатов, кардинал предложил королю издать декрет о срытии всех укреплений, ненужных для государственной обороны. Декрет этот возбудил среди гугенотов величайшее негодование, совершенно, впрочем, понятное, так как он являлся прямым нарушением Нантского эдикта. При таком настроении умов достаточно было самой ничтожной искры, чтобы вызвать вооруженное восстание. Англия, которою управлял в то время герцог Букингем, обнадежила гугенотов своей поддержкой, и они стали деятельно готовиться к борьбе, представлявшейся неизбежною.

Первый министр английского короля Иакова I, герцог Букингем, остался у кормила правления и по вступлении на престол Карла I. При заключении брака Карла I с французскою принцессою Генриеттой, Букингему было поручено проводить молодую королеву в Англию. Герцог, отличавшийся, по словам современников, мужественной красотой, изяществом манер, утонченным вкусом и царственною щедростью, встретил при французском дворе чрезвычайно радушный прием. Особенно сочувственно отнеслась к нему, как уверяют, супруга Людовика XIII, Анна Австрийская. Букингем, в свою очередь, до того увлекся очаровательной французской королевой, что после официального отъезда из Парижа тайком вернулся туда, заранее обеспечив себе возможность застать Анну Австрийскую наедине в саду. Утверждают, будто королева сделала ему за этот дерзкий поступок выговор, “в котором высказывалось скорее нежное расположение, чем гнев”. Ришелье, узнав об этом свидании, поспешил принять меры к предупреждению дальнейших визитов герцога Букингема во Францию. В то время, как герцог собирался опять ехать в Париж во главе блестящего посольства, ему прислано было с курьером формальное запрещение показываться на французской территории. Это его до такой степени взорвало, что он поклялся увидеться с Анной Австрийской наперекор всем препятствиям со стороны кардинала и французского вооруженного могущества.

Решив объявить Франции войну, Букингем убедил Карла I заключить союз с гугенотами и высадился с семитысячным отрядом на острове Ре, в виду Ла-Рошели. Губернатор этого острова, маркиз Туара, заперся с небольшим отрядом в находившемся там укреплении и оборонялся до такой степени упорно, что французские войска успели прибыть к нему на помощь. Герцог Букингем, выказавший блестящую личную храбрость, проиграл, тем не менее, сражение и должен был вернуться в Англию с остатками своего десантного отряда.

Во время высадки англичан на острове Ре жители Ла-Рошели открыто приняли их сторону. Ришелье убедил короля осадить или, лучше сказать, блокировать Ла-Рошель, окружив город с сухого пути линей укреплений и заградив доступ к нему с моря громадной плотиной. Утверждают, будто образцом для нее служила плотина, построенная Александром Македонским при осаде Тира. Король Людовик XIII, видя, что население Ла-Рошели не расположено сдаваться, уехал в Париж, поручив ведение осады кардиналу, назначенному главнокомандующим всех королевских войск, собранных под Ла-Рошелью, и в соседних областях. Ришелье ввел в войсках строжайшую дисциплину, очень не нравившуюся французскому дворянству, наиболее выдающиеся представители которого понимали, что взятие Ла-Рошели еще более усилит и без того уже неудобное для них могущество кардинала. Маршал Бассомпьер прямо говорил: “Ну, разве мы не сумасшедшие? Ведь мы, чего доброго, возьмем Ла-Рошель!” Действительно, несмотря на геройское мужество обороняющихся, они, после двухлетней блокады, были вынуждены голодом к сдаче. Английский флот дважды пытался прорвать плотину, устроенную Ришелье, и доставить в Ла-Рошель продовольствие, но обе эти попытки были крайне нерешительными и не привели к желаемому результату. Людовик XIII, вернувшись под конец осады в лагерь, дал, по совету Ришелье, гугенотам полную амнистию. Замечательно, что через несколько дней после сдачи Ла-Рошели поднялась страшная буря, разрушившая плотину, благодаря которой королевским войскам только и удалось овладеть городом.

Английский историк Юм говорит: “Падение Ла-Рошели закончило во Франции период религиозных войн и было первым шагом на пути к упрочению ее благоденствия. Внутренние и внешние враги этой державы утратили могущественнейшее орудие для нанесения ей вреда, и она, благодаря разумной и энергической политике, начала постепенно брать верх над своей противницей – Испанией. Все французские партии подчинились законному авторитету верховной власти. Тем не менее, Людовик XIII, одержав победу над гугенотами, выказал чрезвычайную умеренность. Он продолжал относиться с терпимостью к протестантскому вероисповеданию. Франция была тогда единственным государством, в котором веротерпимость признавалась законным порядком вещей”.

Действительно, история должна подтвердить, что Ришелье в век инквизиции отличался такой религиозной терпимостью, какая даже и в наше время встречается далеко не повсеместно. Сам он говорит в своем “Политическом завещании”: “Я не считал себя вправе обращать внимание на разницу в вероисповедании. И гугеноты, и католики были в моих глазах одинаково французами”. Впрочем, взгляд Ришелье на религиозный вопрос не имел прочной почвы в народном сознании, так что когда полвека спустя Людовик XIV отменил Нантский эдикт, мера эта не вызвала со стороны общественного мнения ни малейшего протеста.

Вслед за тем спор о престолонаследии в герцогстве Мантуанском дал ему повод захватить укрепленный город Пиньероль, обладание которым открывало французам свободный доступ в Италию. Испания и Австрия не могли воспрепятствовать этому захвату, так как Тридцатилетняя война была тогда в самом разгаре.

Несмотря на свой кардинальский сан, Ришелье всячески старался поддержать в Германии дело Реформации, казавшееся одно время окончательно проигранным. Победы Тилли и Валленштейна сделали императора Фердинанда II полным властелином Германии. Правда, в протестантских немецких землях обнаруживалось сильнейшее недовольство декретом о возвращении католических церковных имуществ, конфискованных более ста лет назад, но недовольство это ограничивалось глухим ропотом. Ришелье, опасаясь, что австрийский дом, подчинив себе всю Германию, направит свои грозные вооруженные силы против Франции, заключил со шведским королем, Густавом-Адольфом, договор, целью которого было ограждение самостоятельности германских государей и обеспечение одинаковой свободы вероисповедания немецким протестантам и католикам. Франция обещала Густаву ежегодную субсидию в 400 тысяч червонцев, он же, со своей стороны, обязался держать в Германии армию из 30 тысяч пехоты и 6 тысяч конницы.

Тем временем монах капуцинского ордена, патер Жозеф, отправленный французским премьером в качестве посла на регенсбургский сейм, уверил Фердинанда, что Франция, в случае новых осложнений в Германии, будет соблюдать строжайший нейтралитет, и уговорил императора уволить в отставку талантливейшего его полководца Валленштейна. Фердинанд II не замедлил раскаяться в своей легковерности, когда Густав-Адольф разбил наголову его войска под Лейпцигом. Шведы могли бы после того беспрепятственно овладеть Веной, но упустили благоприятный случай. Ришелье замечает по этому поводу в своих “Мемуарах”: “Господь Бог не хотел довести австрийский дом до окончательной гибели, находя, вероятно, ее вредной с точки зрения интересов католической церкви”.

Очистив от имперских отрядов прирейнскую Германию, Густав-Адольф предложил Людовику XIII свидание, чтобы переговорить о германских делах. Предложение это было отклонено, так как Ришелье считал неприличным для французского короля иметь личное объяснение с “каким-нибудь северным державцем”. Густаву-Адольфу дали знать, что если он возьмет на себя труд подойти несколько ближе к Лотарингии, занятой в то время французскими войсками, то первый министр Людовика XIII приедет к нему в лагерь для переговоров. Шведский король возразил, что предпочитает послать кого-нибудь из своих министров выслушать предложения г-на кардинала. Ответ этот произвел на Ришелье большое впечатление и значительно усилил его уважение к Густаву-Адольфу. Тем временем смерть Тилли, убитого при неудачной попытке помешать переправе шведов через Лех, заставила императора Фердинанда согласиться на все требования Валленштейна и назначить его снова главнокомандующим. Вслед за тем война приняла оборот, менее благоприятный для протестантов. Густав-Адольф одержал, правда, над Валленштейном победу под Люценом, но был сам убит в этом сражении. Валленштейна, собиравшегося перейти на сторону протестантов, умертвили собственные его офицеры, оставшиеся верными императору. После того война продолжалась с переменным успехом, и Франция начала усиленно готовиться к непосредственному в ней участию. Ришелье был заранее уверен, что протестантские немецкие государи окажутся вынужденными согласиться на всякие территориальные уступки, каких только захочет Франция в вознаграждение за свое содействие. Зная, что придется вести войну не только с Австрией, но также и с Испанией, Ришелье призвал под знамена более чем стопятидесятитысячную армию. Франция никогда еще до тех пор не располагала такой большой вооруженной силой. Содержание этих войск обходилось очень дорого и вызывало в народе сильнейшее недовольство против кардинала, оправдывавшегося тем, что считает своей задачей возвращение Галлии естественных ее границ.

В 1635 году была объявлена война Испании, от исхода которой, как заявлял Ришелье в “Gazette de France”, зависели “порабощение или свобода всей Европы”. Второй год этой войны чуть было не оказался роковым и для кардинала и для его политических видов. Испанцы вторглись в Пикардию и только по собственной вине не овладели Парижем, но не сумели воспользоваться одержанными победами и дали французам время оправиться. Военное счастье стало после того склоняться на сторону Франции, но государственные расходы ее все более возрастали и к концу 1639 года королевское казначейство совершенно опустело. Главноуправляющий министерством финансов объявил, что “чаша исчерпана до дна”. Тяжесть налогов, особенно угнетавшая крестьян, вызвала в Нормандии восстание “босоногих”, которое было подавлено с беспощадной суровостью. Следует заметить, что кардинал не особенно смущался жалобами народа на тяжесть податного обложения. Он говорит в своем “Политическом завещании”: “Все государственные деятели знают, что излишнее благосостояние только вредит народу, вызывая у него стремление забывать верноподданнические свои обязанности... Благоразумие не дозволяет освобождать от налогов податное сословие, которое утратило бы тогда внешнее наглядное доказательство подчиненного своего положения... Крестьян можно сравнить с мулами, до такой степени привыкшими к ноше, что долгий отдых вредит им более чем работа... С другой стороны, необходимо, впрочем, сообразовать тяжесть вьюка с силами животного. Подобным же образом следует относиться и к налогам, взимаемым с народа”.

В 1640 году вспыхнуло в Португалии и Каталонии восстание против испанского владычества. Благодаря этому перевес решительно склонился в пользу Франции и ее союзников; Португалия окончательно отделилась от Испании, а Каталония в 1642 году отдалась под покровительство Людовика XIII, провозгласив его графом Барселонским и Руссильонским. Герцог Лотарингский вынужден был заключить мир, по которому Франция приобрела часть Лотарингии. Уже с 4 мая 1641 года Ришелье начал также с австрийским домом переговоры, закончившиеся, однако, лишь через три года после его смерти, а именно в 1645 году, Вестфальским миром.

В июле 1642 года скончалась в Кельне мать Людовика XIII Мария Медичи, тщетно умолявшая Ришелье дозволить ей вернуться во Францию. Сам кардинал пережил ее лишь несколькими месяцами. Он умер 4 декабря 1642 года, объявив на прощание Людовику XIII: “Теперь песенка Испании спета”.

Ришелье оставил Францию могущественным и прочно централизованным государством, обладавшим хорошо организованной армией, сильным флотом и значительными государственными доходами. При нем французы утвердились в Гвиане и в Вест-Индии, вернули себе Канаду, овладели островом Бурбоном и завели колонии на Мадагаскаре. Вместе с тем кардинал очень интересовался французскими поселениями в северной Африке на алжирском берегу и намеревался устроить поселения также в Тунисе. Для укрепления авторитета верховной власти упразднены были должности коннетабля и генерал-адмирала. Тем не менее Ришелье не удалось совершенно уничтожить систему продажи государственных должностей. Напротив, возраставшая потребность в деньгах зачастую побуждала его создавать новые должности. Так, он увеличил число парламентских советников, причем, продавая патенты преимущественно своим сторонникам, убивал, как говорится, одним камнем двух воробьев.

В заслугу Ришелье надо поставить также и заботы об улучшении образования французского юношества. В 1636 году он основал Королевскую академию с двухлетним курсом для подготовки молодых людей к военной и дипломатической службе. В 1640 году были основаны еще одна академия и Королевская коллегия для французского и иностранного дворянства. По мнению Ришелье, к изучению так называемых гуманитарных наук надлежало допускать сравнительно лишь немногих избранных. Знакомство с этими науками он считал безусловно вредным для людей, которым предстояло заниматься земледелием, ремеслами, торговлей и т.п., а потому высказывался в пользу сокращения числа классических коллегий и замены их двух и трехклассными реальными училищами, в которых молодые люди, готовящиеся к торговле, ремесленному труду, военной службе в унтер-офицерских чинах и т.п., получали бы необходимое образование. Лучших учеников он хотел переводить из реальных школ в высшие учебные заведения. Смерть помешала Ришелье выполнить эту программу преобразования французских учебных заведений.

Прибегая к суровым мерам, чтобы восстановить уважение к закону, и уверяя Людовика XIII в необходимости устранить лицеприятие в судах, Ришелье на самом деле обращался с правосудием довольно бесцеремонно. Он допускал суд правый и нелицеприятный лишь в тех случаях, когда это согласовалось с его собственными видами. Процессы против политических противников и личных врагов кардинала обставлялись сплошь и рядом так, что о каких-либо гарантиях беспристрастия не могло быть и речи. Даже в случаях действительной виновности противников Ришелье приговоры над ними имели скорее характер судебных убийств, чем законной кары. Нарушение правосудия носило зачастую характер вопиющей несправедливости, наглядными образцами которой могут служить процессы де Ту и Урбана Грандье.

Друг и приятель Сен-Марса, де Ту не принимал участия в заговоре и даже старался отклонить обер-шталмейстера от преступных его интриг. Правда, зная о них, он все-таки не счел уместным донести на своего друга. Объясняя на суде причины, по которым он не сделал этого, де Ту показал: “Я узнал о договоре, заключенном с Испанией, из рассказа самого Сен-Марса, сообщившего, что договор вступает в силу лишь в том случае, если французские войска в Германии потерпят поражение. Войска наши постоянно одерживали победы, а потому не было настоятельной надобности изменять другу для спасения государства от воображаемой опасности. К тому же у меня не было фактических доказательств справедливости доноса и если б виновные не пожелали добровольно сознаться, суд был бы вынужден приговорить меня к тяжелому наказанию за клевету”.

Многие из судей, находя доводы эти основательными, были расположены оправдать де Ту, но Ришелье требовал вследствие особых соображений, чтоб этот несчастный юноша был подвергнут смертной казни. Один из клевретов кардинала Лобардемон отыскал в архивной пыли декрет Людовика XI, предписывавший карать наравне с главными зачинщиками всех, кто, зная о договоре, не довел о нем безотлагательно до сведения правительства. Декрет этот никогда не применялся даже в царствование самого его автора, но это не помешало судьям подчиниться воле кардинала и приговорить де Ту наравне с Сен-Марсом к обезглавливанию.

Враги Ришелье уверяют, будто он сказал: “Де Ту-отец включил мое имя в свою историю, я же включу имя его сына в мою”. Действительно, в XXIV книге истории, составленной президентом де Ту, говорится о безнравственной жизни Антуана дю Плесси Ришелье, носившего прозвище монаха, так как он действительно был расстригой. Несмотря на злопамятность кардинала и мстительный его характер, трудно предположить, однако, чтоб Ришелье руководствовался в данном случае чувством мести. Гораздо правдоподобнее допустить, что он хотел казнью де Ту навести ужас на своих противников. Сам кардинал в своих мемуарах проводит ту мысль, что там, где дело идет о политических преступлениях, правительство ни под каким видом не может щадить своих противников. Отвадить от этих преступлений можно лишь в том случае, если виновных непременно будет постигать строжайшая кара. “Для достижения такого результата не следует останавливаться даже перед такими мероприятиями, от которых могут страдать невинные”.

Гораздо труднее приискать какое-либо оправдание образу действий Ришелье и его опричников в процессе луденского каноника Урбана Грандье.

Лобардемон, который играл видную роль в большинстве судебных убийств, запятнавших репутацию великого кардинала, был прислан в Луден с поручением следить за срытием там городских укреплений. Разузнав через наушников, что Грандье был автором появившегося за пятнадцать лет перед тем памфлета, в котором осмеивались притязания Ришелье на получение десятины с доходов луденского аббатства, Лобардемон донес об этом кардиналу и получил от него разрешение проучить памфлетиста надлежащим образом.

Необходимо заметить, что остроумие Грандье создало ему в самом Лудене много врагов. Этим только и можно объяснить тот странный факт, что бесноватые, появившиеся в луденском монастыре урсулинок, единогласно объявили, будто бесы вселились в них по приказанию каноника. Злополучный Грандье, убежденный в своей невиновности, отказался бежать за границу, как ему советовали некоторые из его приятелей. Он не хотел даже подчиниться приговору суда инквизиции, который, признавая несостоятельность главного обвинения против каноника, назначил, однако, ему церковное покаяние за “легкомысленные речи и поступки”. Грандье апеллировал против этого приговора, и дело было передано, по приказанию Ришелье, в судебную комиссию под председательством Лобардемона.

Комиссия эта постановила, в принципе, что дьявол обязан говорить истину, если его заклинают надлежащим порядком. Неверующим в этот тезис дано было понять, что их могут притянуть и самих к суду в качестве соучастников колдуна или, по меньшей мере, еретиков, позволяющих себе неуважительно отзываться о католических догматах. Угрозы эти привели к желаемому результату. Никто не осмелился выступить в защиту Грандье. Показания бесноватых были признаны имеющими силу законного доказательства. Врачи, назначенные комиссией, отыскали на теле несчастливца места, нечувствительность которых к уколу должна была неопровержимо свидетельствовать о договоре, заключенном им с сатаною. На всякий случай признано было уместным вывесить на всех перекрестках запрещение под страхом телесного наказания и большого денежного штрафа дурно отзываться о судьях, заклинателях и бесноватых. Один из членов комиссии, патер Лактанций, раскалив почти докрасна чугунное распятие, подносил его к губам Грандье, который, разумеется, каждый раз отдергивал голову назад. Комиссия занесла в протокол, что колдун не посмел приложиться к кресту. Грандье даже и под пыткой не хотел сознаться в сношениях своих с дьяволом, а потому был объявлен нераскаянным грешником и присужден к сожжению на костре. Он сгорел живьем, так как на петле, которой должен был удушить его в последнюю минуту палач, оказался узел, сделанный будто бы по распоряжению Лобардемона. Весьма вероятно, что в данном случае председатель судебной комиссии хватил через край и зашел несколько далее, чем это было желательно самому кардиналу.