Княгиня Элеонора Львовна Шалуева была из той породы женщин, которые всегда все — или почти все — обо всех — или почти обо всех — знают. Она была в курсе всех новостей, сплетен и слухов, которые распространялись в высших кругах. Ей всегда было дело до всех и до всего. Но особенно ей было дело до того, что говорилось об её семье и происходило вокруг её семьи. При помощи различных хитростей и знакомств ей удавалось проникать в корень этих разговоров об её семье, а при помощи интриг и денег — вырывать эти корни, если они были ей неприятны, или же, наоборот, подпитывать, если они были ей полезны.
Княгиня Шалуева не виделась с дочерью с того самого дня, когда в ультимативной форме заявила ей, что если та разведется с князем, двери родительского дома навсегда закроются для нее. Но несмотря на это, мать была в курсе всего, что происходило с дочерью и внуком. У княгини Шалуевой имелся свой человек, служивший в доме дочери, — некий кучер Антип. Антип докладывал княгине обо всем, что ту могло хоть как-то заинтересовать. Причем делал это он совершенно бескорыстно, руководствуясь самыми добрыми порывами. Он предан был княгине-матери и вместе с этим заботился и опекал княгиню-дочь. Он считал, что мать должна быть извещена обо всем, что касается её дочери, каковы бы ни были их отношения.
Именно от Антипа княгиня Шалуева узнала о «неизвестной болезни», неожиданно постигшей Елизавету. Элеонора Львовна сидела в своем кабинете в высоком кресле и с важным видом разбирала какие-то письма и бумаги, когда Антип сообщил ей эту новость.
— Моя дочь серьезно больна? — удивленно переспросила Элеонора Львовна. — Но с чего это вдруг?
— Их сиятельство Елизавета Алексеевна вчера вечером почувствовали себя очень плохо и даже потеряли сознание. Молодой барин Алексей Дмитриевич очень перепугались за свою маменьку. Меня послали за доктором.
— Ну? И… — нетерпеливо произнесла Элеонора Львовна.
— Я привез доктора. Гнал изо всех сил. Едва ось у коляски выдержала. А то, не приведи Господь, сломалась бы по дороге, и пришлось бы…
— Эти подробности меня не интересуют, — пренебрежительно произнесла она. — Что за болезнь у моей дочери?
— Не могу знать, ваше сиятельство, — виновато развел руками Антип.
— Что же ты не попытался узнать? — упрекнула она.
— Я пытался. Да никто ничего не говорит. Их сиятельство Елизавета Алексеевна только сегодня утром пришли в себя. Молодой барин Алексей Дмитриевич распорядились, чтобы никто не заходил в покои их сиятельства, а сами куда-то уехали. Их сиятельство очень слаба и ещё не выходили из своих покоев. А еду им собственноручно готовит их горничная и никому не дозволяет к ней притрагиваться. Так распорядились молодой барин.
Княгиня Шалуева отложила в сторону бумаги. В словах Антипа она почувствовала какую-то опасность. Она медленно выпрямилась и странным взглядом, от которого веяло холодом, посмотрела на него.
— Почему? Что все это значит? — спросила она.
— Да разве ж я знаю, ваше сиятельство? Мы люди подневольные. Господа с нами не делятся. Они только отдают распоряжения, а наше дело — исполнять. Правда, сказывают, будто…
Антип в нерешительности остановился.
— Ну и что же ты замолчал? — нетерпеливо произнесла Элеонора Львовна.
— Сказывают, будто Елизавету Алексеевну пытались отравить.
— Откуда тебе сие ведомо?
— Конечно, все что говорят господа — не наше дело, — замялся Антип. А коли их разговор случайно долетит до нас, мы не должны брать его в толк.
— Говори же! — прикрикнула она.
— Я случайно слышал, как доктор говорил что-то о яде с молодым барином и их сиятельством графом Вольшанским.
— С графом Вольшанским? — удивленно переспросила княгиня Элеонора Львовна. — С каким ещё графом Вольшанским?
— Это знатный господин, который ныне в чести у их сиятельства, объяснил он.
— Что значит: в чести? — возмущенно произнесла она.
— Их сиятельство Елизавета Алексеевна жалует этого господина своим вниманием. Последние дни они много времени проводят вместе с этим господином.
— Уж не появился ли любовник у нее? — задумчиво и вполголоса произнесла Элеонора Львовна, затем небрежно бросила вопрос Антипу: — Откуда он взялся — этот граф?
— Не могу знать, ваше сиятельство, — ответил тот. — Мы люди подневольные. Нам неведомо, откуда приходят господа, у куда потом уходят; с делами ли пожалуют аль безо всяких дел. Наше дело — отвезти, привезти, с поручением съездить. Только вот в последнее время их сиятельству почти без надобности мои услуги. Они все на экипажах этого господина разъезжают. А молодой барин все больше собственными силами управляются.
— Почему ты мне говоришь об этом только сейчас?
— Простите, ваше сиятельство, — виновато произнес Антип. — Откуда же мне было знать, что вас интересует этот господин?
— Меня интересуют все, с кем водит знакомство моя дочь и мой внук. И уж тем более все, кого они у себя принимают.
— Они со многими водят знакомство и многих у себя принимают. Взять хотя бы эту мадмуазель Софи из дамской лавки. Ну почто барыне водиться с этой лавочницей? А нет! Принимает её, словно свою подругу. Или этот господин Корнаев. Не нравится он мне: все выведывает, выспрашивает, и все со своими советами к их сиятельству. А недели две назад даже сам Дмитрий Кириллович были у их сиятельства.
— А ему что понадобилось? — удивилась Элеонора Львовна.
— Не могу знать. Только их сиятельство Елизавета Алексеевна очень гневались из-за этого, потому как Дмитрий Кириллович появились там без их дозволения.
— Ты хочешь сказать, что он тайно проник в её дом? — с тревогой в голосе произнесла Элеонора Львовна.
— Именно. Да ещё ночью.
— Почему ты мне раньше об этом не сказал? — возмутилась Элеонора Львовна. — И вообще, почему ты столько важных вещей от меня утаивал?
— Простите, ваше сиятельство, — ещё раз извинился Антип. — Откуда ж мне было сообразить, что это важные вещи? Я человек неграмотный и бестолковый.
— Моя дочь водит какие-то сомнительные знакомства, а тебе кажется это неважным!
— Но Дмитрий Кириллович — муж их сиятельства, — робко возразил Антип.
— Он ещё хуже всякого сомнительного знакомого!
— Простите, ваше сиятельство.
— Ну что заладил одно и то же! — раздраженно воскликнула она.
«Простите», — чуть было не сказал он, но только открыл рот и тут же его закрыл.
— Ладно, — сменив раздраженный тон на более спокойный, произнесла Элеонора Львовна. — Ступай. Не хотелось бы, чтобы твое продолжительное отсутствие кто-то обнаружил. Впрочем, там сейчас не до тебя.
Антип немедленно удалился, а она осталась одна в своем кабинете.
После разговора с Антипом княгиню Элеонору Львовну охватило жуткое беспокойство. Кто-то пытался отравить её дочь! Даже в своих самых худших предположениях такого она предвидеть никак не могла. И кто мог на такое пойти? Кто заинтересован в том, чтобы Елизавета Ворожеева оставила мир живых? Для кого она может представлять опасность? На все эти вопросы ответ был один: князь Ворожеев. Однако этот ответ был крайне неприятен княгине Элеоноре Львовне, к тому же содержал упрек и обвинение. И признать этот ответ она готова была в последнюю очередь. Она не желала обвинять себя и давать на растерзание своей совести. Ведь именно из-за этого человека она рассорилась с дочерью. Именно его она выбрала в супруги своей дочери. И, возможно, именно он едва не лишил её дочери.
Княгиню Шалуеву вряд ли можно было назвать образцовой матерью, особенно если принимать во внимание все те манипуляции, которым она подвергала дочь, зачастую не заботясь ни о её благополучии, ни о её душевном спокойствии. Едва ли случалось такое, что княгиня Шалуева проявляла нежность и уступчивость по отношению к дочери. Всегда строгая, холодная и отстраненная, Элеонора Львовна, казалось, была не способна на какие-то теплые чувства. И все же она любила дочь. Только её любовь была спрятана где-то глубоко в душе. Все её материнские порывы были направлены на то, чтобы поучать и вести постоянный контроль за поступками и повадками дочери.
«А что если моя дочь умирает?» — пролетела в голове княгини Шалуевой мрачная мысль.
Она побледнела и медленно опустилась на кресло. Она прислонила руки к голове и сделала глубокий вдох, словно ей не хватало воздуха.
«Ну нет! — тут же взяла она себя в руки. — Хватит строить догадки! Нужно самой съездить к ней и все разузнать!»
Она резко встала, взяла колокольчик и принялась что есть силы трезвонить.
«А что если этот дурень Антип все преувеличил или неправильно понял? пролетела в её голове другая мысль. — И мою дочь никто не собирался отравлять, она всего лишь плохо себя почувствовала».
В кабинет княгини Шалуевой вошел её мажордом и почтительно остановился.
— Звали, ваше сиятельство? — спросил он.
— Да, — подтвердила она. — Вели заложить экипаж. Я собираюсь навестить свою дочь.
Примерно через час экипаж княгини Элеоноры Львовны подъехал к дому Елизаветы. Элеонора Львовна, опираясь на руку своего кучера, вышла из кареты. Дворецкий Елизаветы, сразу же узнавший в приехавшей даме мать своей госпожи, почтительно открыл перед ней двери дома и пропустил её во внутрь. Элеонора Львовна небрежно вручила ему свою трость и накидку и направилась в покои дочери. У дверей её покоев она увидела Анфису.
— Эй, как там тебя? Анфиса? Где сейчас твоя госпожа? — надменно спросила Элеонора Львовна. — Мне необходимо её видеть.
— Они в своей спальне, — ответила Анфиса. — Только вам лучше не тревожить их — они очень больны.
Элеонора Львовна обдала горничную презрительно-холодным взглядом и пошла дальше, не обращая внимания на это предостережение.
— И молодой барин велели никого не впускать в их спальню, — прибавила Анфиса, смело преграждая ей дорогу.
— Что ты там такое пролепетала? — с возмущением и высокомерием сказала Элеонора Львовна. — Я её мать. Прочь с дороги!
Она отодвинула локтем стоящую на её пути горничную и прошла вперед. В этот момент дверь спальни Елизаветы распахнулась и вышла она сама. На ней был шелковый пеньюар, надетый поверх ночной рубашки. Следы недуга Елизаветы были очевидны: болезненная бледность, круги под глазами, язвы на губах и странная сыпь на шее и руках. Кроме того, Елизавета была очень слаба и едва держалась на ногах. Появление дочери, а, особенно, её болезненный вид, смягчил разгневанную мать. Возмущение, раздражение и гнев Элеоноры Львовны переменились на растерянность и виноватую покорность. Она уставилась на дочь, не зная, какие слова сказать.
— Здравствуйте, маменька, — слабым голосом промолвила Елизавета. — Не нужно обижать мою горничную. Она заботится обо мне.
Горничная Анфиса подскочила к госпоже и своей крепкой рукой обхватила её ослабленный стан.
— Ну что же вы поднялись с постели, барыня! — с ласковым упреком сказала Анфиса. — Вы так слабы!
— Не беспокойся, — сказала Елизавета. — Мне нужно поговорить с маменькой. Оставь нас, пожалуйста, наедине. И не бойся, я не упаду.
— Хорошо, барыня, — послушно сказала горничная, осторожно убирая свою руку, поддерживающую госпожу.
— Пройдемте, маменька, в мою спальню, — предложила Елизавета.
Элеонора Львовна молча и безропотно прошла за ней в её спальню и плотно закрыла за собой дверь.
— У тебя заботливая горничная, — отметила Элеонора Львовна. — Однако это нехорошо, что она не впускает к тебе родную мать.
— Извините, что принимаю вас таким образом и в таком виде, произнесла Елизавета, — но я плохо себя чувствую.
— Я это вижу, — сочувственно произнесла Элеонора Львовна.
— Чем я обязана вашему визиту? — поинтересовалась Елизавета.
Тон её был холодным, но вежливым.
— Ты бы легла постель, — предложила мать. — Едва на ногах держишься. Давай, я тебе помогу.
Она крепко взяла дочь под локоть и помогла добраться до постели, затем усадила её поудобнее и поправила подушки. Сама же устроилась в кресле, напротив нее.
— Чем я обязана таким переменам? — удивленно спросила Елизавета. Помнится, в последнюю нашу встречу вы сказали, что постараетесь забыть о моем существовании. А также сказали, что двери вашего дома навсегда закроются передо мной, если я разведусь с князем.
— Но ты с ним пока ещё не развелась, — заметила мать.
— Но я не переменила своего решения. Сейчас более, чем когда-либо я желаю развестись.
— Почему сейчас более, чем когда-либо? — поинтересовалась мать. — У тебя появился мужчина?
Елизавета внимательно посмотрела на нее, пытаясь определить по выражению её лица: известно ли ей что-либо о графе Вольшанском, а если известно, то что именно.
— А что если и так? — неопределенно ответила Елизавета. — Разве не вы мне это посоветовали?
— Стало быть, твое решение развестись с мужем связано с другим мужчиной? — сделала вывод Элеонора Львовна. — Но это же глупо: идти на такие жертвы ради мужчины, пусть даже очень замечательного.
— Развод для меня не жертва, а избавление. И я иду на него только ради себя. Но если вы пришли ко мне затем, чтобы, как в прошлый раз, говорить о разводе и моих отношениях с мужем, то вы напрасно теряете время. Я отказываюсь вас слушать. Эта тема исчерпана.
— Нет, я пришла не за этим, — возразила мать. — Я пришла, чтобы справиться о твоем здоровье. Я узнала, что ты больна.
— С какой быстротой разносятся слухи! — поразилась Елизавета. Впрочем, сколько я себя помню, вы всегда были в курсе всего и обо всем узнавали в первую очередь. Нужно отдать должное вашим источникам осведомления.
— Я очень беспокоюсь о тебе, Елизавета. Тебе угрожает опасность.
В интонации её голоса, действительно, чувствовалось искреннее беспокойство.
— Опасность, — медленно протянула Елизавета. — Как странно! Вы первая, маменька, кто вслух произнес это слово. До сих пор никто со мной не обмолвился об опасности, хотя это ясно, что её дух витает вокруг меня. Это ясно из чрезмерной бдительности моего сына и моих слуг и, наконец, из странности моей болезни. Но все либо боятся признать её существование либо берегут меня от излишних волнений. А я слишком слаба и раздавлена, чтобы самой разобраться во всем этом. Может быть, вы поможете мне, маменька?
— Я сама едва ли что-то знаю.
— Полно, маменька! Вы знаете многое, иначе вы не говорили бы с такой уверенностью об опасности. Только что вы были так искренны, не будьте же снова фальшивы. На мою жизнь покушались, не так ли?
— Похоже, что так, — вынуждена была признать княгиня Элеонора Львовна.
— И вам известно, кто?
— Нет, — возразила Элеонора Львовна. — Этого мне неизвестно.
Если бы Елизавета была в своем обычном состоянии, она уловила бы волнение и неискренность в голосе матери, словно та что-то скрывала. Но внимание Елизаветы было рассеянным под влиянием плохого самочувствия.
— А что вам известно? — спросила дочь.
— Это был яд. Только какой яд и как он попал к тебе, я не знаю.
Громкий голос Алексиса, неожиданно появившегося в покоях Елизаветы, бесцеремонно вторгся в их разговор.
— О! Да тут, кажется, говорят о ядах! — воскликнул он. — Весьма занимательная тема!
Обе дамы вздрогнули от неожиданности и обратили свои лица на него. Они были изумлены и немного встревожены его поведением. Всегда тактичный, деликатный и сдержанный в эмоциях Алексей Дмитриевич Ворожеев, не позволял себе подобных невоспитанных выходок. Но ещё более, нежели его поведением они были изумлены и встревожены его видом. Дрожащие руки, взлохмаченные волосы, истерическая мимика лица и боль в глазах — все это говорило о том, что произошло нечто ужасное.
— Добрый вечер, бабушка! — с напускной торжественностью приветствовал Алексис княгиню Элеонору Львовну. — Давно не имел чести вас видеть. Как вы поживаете? Выглядите вы хорошо. А чувствуете себя как? Наверное, тоже неплохо. И каких-либо признаков, что вам не дает покоя совесть, не видно. И то, что ваша дочь находится… Однако как вы узнали о её болезни? Впрочем, какое это имеет значение? Вы всегда были в курсе всего. А коли вы были в курсе всего, то тогда, двадцать лет назад, вы, должно быть, знали, что собой представлял человек, которому вручали свою дочь. Вы наверняка знали о всех грешках, которые за ним водились. Вы не допустили бы даже малейшего пробела сведений о нем. И зная все это, вы с легким сердцем отдали самое чистое и благородное существо в руки этого ничтожества. Вы сделали несчастной свою дочь! Вы обрекли её на вечный ад! И если она сейчас в таком состоянии, в этом имеется и ваша вина.
В другое время княгиня Элеонора Львовна не стала бы выслушивать подобные обвинения в свой адрес. Она поступила бы примерно так: назвала бы внука «нахалом» или «невоспитанным грубияном», гордо встала бы с кресла и ушла, продемонстрировав обиду и возмущение. Но сейчас она на удивление Елизаветы не попыталась ни прервать его, ни возразить ему.
— Алексис, что с тобой? — с испугом и недоумением спросила Елизавета. — Ты никогда не позволял себе так разговаривать с бабушкой.
— Сейчас я похож на своего отца, не так ли, матушка? Во мне вдруг заговорили: его грубость, его нахальство и его бестактность. Увы, к моему великому несчастью, во мне помимо вашей крови течет и его кровь. И с этим ничего нельзя поделать. Я проклят! Я дитя двух врагов! Мы все прокляты! И это оттого, что мы связаны с этим человеком родственными узами. Но более других проклят я!
— Не говори так, прошу тебя! — слабым страдальческим голосом произнесла Елизавета.
— Простите меня, матушка! — с нежностью произнес Алексис, и голос его дрогнул. — Вы и без того очень слабы, а я делаю вам ещё хуже.
Он уткнулся лбом в материнское плечо, словно ребенок, ищущий утешения. Елизавета нежно обняла его, и под действием её нежности его тело стало сотрясаться от вырывающихся наружу рыданий.
— Мне так плохо, матушка! Я не могу представить, что было бы, если бы вас вчера не удалось спасти! Я очень люблю вас. И если он снова попытается причинить вам зло, я убью его. Пусть я стану отцеубийцей, пусть меня постигнет самая страшная божья кара, пусть надо мной навечно нависнет проклятие, но я сделаю это!
Княгиня Элеонора Львовна, безмолвная и холодная, как статуя, со стороны наблюдала за этой душераздирающей сценой. По её каменному выражению лица невозможно было определить, какие чувства она испытывала. Но в её глазах горел какой-то странный огонь. Она медленно поднялась с кресла и тихо вышла из спальни дочери, быть может, первый раз в жизни оставив свой уход незамеченным.