Комната была вытянутая, со скошенными с двух сторон стенами. Единственное окно располагалось на торцовой стене против двери.

Когда Арнольд и Крейцер вошли, Вальдемар Кривиц стоял, наклонившись к зеркалу на умывальнике, и причесывался. Он был в нижней рубашке без рукавов, защитного цвета бриджах, завязки которых свисали до щиколоток, и кожаных тапочках на босу ногу. Перед ним на обшарпанной мраморной доске умывальника стоял фаянсовый таз, такой же кувшин и множество коробочек, бутылочек с кремом для бритья, бриолином и прочими косметическими средствами, а на краю — стеклянная пепельница, полная окурков.

Кривиц медленно обернулся, выпрямился и прислонился к умывальнику. В угол рта он неторопливо воткнул сигарету. Лицо его было свежевыбрито, кожа на скулах блестела. Он едва заметно улыбнулся, и в серо-зеленых глазах мелькнуло смущение.

Крейцер обвел глазами комнату и сказал:

— Извините, что мы так неожиданно к вам врываемся. У нас были дела неподалеку. Не найдется у вас несколько минут, чтобы ответить на некоторые вопросы?

— Какие такие вопросы?

Крейцер попытался изобразить приветливую улыбку.

— Мы вас надолго не задержим, господин Кривиц. Мы хотим только расспросить о Дитере Николаи и садовом участке по соседству.

Кривиц чуть сгорбился, достал зажигалку и раскурил сигарету, потом глубоко затянулся и медленно выпустил дым из ноздрей.

— Мои холостяцкие апартаменты не бог весть как выглядят, да и беспорядок у меня, — промолвил он извиняющимся тоном. — Если не побрезгуете, могу предложить вам табуретки.

Оттолкнувшись от умывальника, он выдвинул две коричневые табуретки из-под стола, стоявшего в центре комнаты, и обмахнул их. Крейцер и Арнольд сели, а Кривиц тем временем подошел к металлической кровати, положил сигарету в пепельницу на тумбочке и принялся заворачивать перину и подушку в простыню.

— Работал всю ночь. Немного поспал и вот только что проснулся. Менял у «москвича» задний мост. Для одного приятеля. Он директор магазина, и машина ему нужна позарез. А зятек работает только с двухтактными. Мне же он иногда по ночам разрешает пользоваться мастерской.

Он накрыл пледом свернутую постель, сунул в рот сигарету и подошел к столу, сколоченному из некрашеных досок, а потому имевшему очень прочный и солидный вид. На столе лежали остатки завтрака — кусок хлеба на газете, рядом испачканный нож с червой деревянной ручкой, огрызок ливерной колбасы, масло в пергаментной бумаге, огуречная кожура и две пустые бутылки из-под пива. Кривиц собрал вместе колбасу и масло, переложил их на газету рядом с хлебом, перенес все в большой, грубо сколоченный шкаф, стоявший в ногах кровати. Шкаф был платяной, но Кривиц отвел полки узкого отделения под посуду и продукты. Затем Кривиц открыл вторую створку — там висела одежда, — снял с плечиков черную рубашку с короткими рукавами, надел ее и застегнул. На внутренней стороне дверцы кнопками были приколоты изображения голых женщин из журнала «Магазин». Кривиц повернулся к гостям, и, когда увидел, что оба уставились на эту картинную галерею, в его глазах мелькнуло понимание и он локтем прихлопнул дверцу.

— Вы хотите что-нибудь узнать про Дитера Николаи? — спросил он. — Вы его подозреваете?

Крейцер улыбнулся.

— Мы ведь не можем подозревать каждого, о ком расспрашиваем. Кстати, кто был тот молодой человек, который открыл нам дверь?

Теперь улыбнулся Кривиц, презрительно и вместе с тем покровительственно.

— Это был Бруно, мой племянник, сын моей сестры.

— Ваша сестра замужем за господином Гехтом?

— Да, моему зятю больше повезло в жизни, чем мне. У него работящая жена, отличный домик, мастерская — не мастерская, а золотое дно, — и вдобавок руки-ноги при нем. Он всю войну просидел дома, мастером у Боша, в Клейнмахнове. Весь автопарк был у него под началом. Недурной исходный капитал после сорок пятого. — Он замолчал, поглядывая на свою сигарету. — Не то чтобы я завидовал. Я от души желаю ему добра, он неплохой мужик, если, конечно, не обращать внимания на его странности.

— У Бруно, вероятно, тоже есть странности? — вставил Крейцер.

— У Бруно? — Кривиц был явно удивлен вопросом. Потом он глубоко затянулся и вздохнул. — С ним просто горе. Порой он бывает не в себе, на него вроде как находит, и тогда его надо привести в чувство. Но отец, по-моему, с ним чересчур круто обращается.

— Когда он от вас спустился, у него одна щека была заметно красней другой. Вам тоже понадобилось приводить его в чувство?

— От вас поистине ничего не укроется, —хмыкнул Кривиц. — Да, как ни жаль, мне пришлось дать ему леща. Знаете, когда он ко мне поднялся, он был прямо невменяемый, все из-за вашего прихода. Он собирался попросту отшить вас, соврать, будто меня нет дома. Вот я и попытался его урезонить, объяснил ему, что это вполне безобидный визит, что, если человек ни в чем не виноват, ему и бояться нечего. Но без толку: у него началась вроде как истерика — он страдает манией преследования или как это там в медицине называется. Вот и пришлось разок ему смазать — эта мера творит чудеса и совершенно его успокаивает.

Крейцер и Арнольд переглянулись. Они вспомнили грохот в мастерской: спокойствия хватило ненадолго.

— А он не дружит с Дитером Николаи? — спросил Крейцер. — Как мы слышали, они любят вдвоем поколдовать над своими мотоциклами.

— Ну, дружат — это сильно сказано. Дитер как-никак студент, какой ему друг из нашего Бруно. Они, правда, возятся иногда вдвоем с Дитеровым мотоциклом, здесь и инструмент есть, и машины всякие, а Дитер ему за это подбрасывает марку-другую. Старик бедняге ни гроша не дает, на сигареты и то не хватает.

— А у него есть мотоцикл?

— Вы со смеху помрете, если увидите эту колымагу. Усовершенствованный садовый стул, старый как мир «РТ», куплен за пятьдесят марок на оптовой распродаже и собран по кусочкам.

— Вы не знаете, он состоит в мотоклубе?

— Понятия не имею, спросите у него самого. Вполне возможно, если только там не надо платить слишком высокие взносы. Машины и мотоциклы — это его страсть. Модная болезнь нашего времени.

— А вы сами, господин Кривиц, по профессии автослесарь?

— Нет, я учился на строителя. Потом началась война, меня взяли в десантные войска. И вот в мае сорок первого, на Крите — осколок зенитного снаряда. С тех пор я калека, хотя снаружи ничего не видно. Пенсия по инвалидности. Какой из меня теперь строитель? Но только на одну пенсию не проживешь, сами понимаете. Вот почему я малость подрабатываю — когда здоровье позволяет. То одно, то другое, когда в саду, когда как обойщик или там машины — мелкий ремонт. Мне бы и половины хватило, но знакомые пристают прямо с ножом к горлу. Рабочей-то силы недостача, и, если можешь удружить людям, отчего ж не удружить. Лежать на боку и считать ворон я все равно не могу, хотя доктор скандалит и предсказывает, что я таким манером загнусь раньше положенного. А я себе говорю, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. Я и на Крите мог сыграть в ящик. И если суждено мне прожить еще пару годков, я не хочу никому быть в тягость, даже сестре не хочу, а уж зятю и подавно. — Он покачал головой, и глаза его, при последних словах блеснувшие слезами, снова ясно глянули на мир. — Вы уж извините, я слишком много болтаю. Но человеку надо порой выговориться, если он почти всегда бывает один. Вы сами видите, как мне тут живется. Гостя сюда не позовешь. И барахло-то это почти все не мое, зависишь от чьей-то милости.

Кривиц говорил правду. Судя по всему, жилось ему не очень хорошо. Комнату и впрямь не назовешь уютной. Ни коврика, ни половика, на окне какой-то вылинявший кусок материи. Да и прочее убранство довольно скудное: в углу возле двери железная печка с перекошенной трубой, от печки за долгие годы жизни отломились почти все украшения; на опрокинутом ящике электроплитка на две конфорки. Единственной мало-мальски ценной вещью был большой новый транзистор, стоявший на тумбочке возле кровати.

Крейцер, отвлекаясь от гнетущих впечатлений, спросил:

— Вы знаете зеленую дачу неподалеку от вас?

Кривиц посмотрел на него с недоумением.

— Она принадлежит семейству Першке, заброшенная такая, — пояснил Крейцер.

Кривиц поскреб в затылке.

— Ах да, я понял, о чем вы. Это куда недавно наведывалась полиция. Какая-то кража со взломом — в магазине, кажется. Бруно, нет, не Бруно, а сестра мне, помнится, рассказывала об этом.

— Верно, — подтвердил Крейцер. — Вам известно что-нибудь про этих Першке?

— А я думал, там все ясно.

— Не до конца. Еще кое-что надо выяснить.

— Внук этих Першке, который и совершил кражу, он вроде сидит? Его ведь взяли в тот же день, а на даче нашли все добро. Чего ж тут неясного?

— Уже после того, как грабитель спрятал все на даче, оттуда бесследно исчезла пишущая машинка и фотоаппарат. Некто неизвестный изъял эти предметы для собственных нужд.

Кривиц поднял глаза.

— А я и не знал. Машинка и камера? Тогда вашему незнакомцу чертовски повезло, что он как раз в ту ночь, когда добыча была еще там, вздумал навестить дачу.

— Не думаю, что это везение. Скорей всего, он знал, что на даче можно поживиться.

— Это как же?

— А так: он следил за вором и потом взял себе, что ему приглянулось.

— Почему он тогда не взял себе все? Я слышал, там было много стоящих вещей и все уложено в два чемодана.

— Это нам неизвестно. Может, он был любителем и взял только то, что могло понадобиться лично ему. А идти на риск и сбывать остальное не решился.

Арнольд одобрительно кивнул и добавил с улыбкой:

— Вот когда мы его поймаем, надо будет об этом спросить.

Кривиц удивленно поглядел на Арнольда.

— Ах, вот вас что интересует! А я-то думал, вы расследуете дорожное происшествие под Филиппсталем! — Он поднялся с кровати, подошел к окну, выглянул на улицу. Потом повернулся и спросил задумчиво: — А зачем вы мне все это рассказываете? Я здесь ни при чем и, стало быть, не могу вам помочь.

— Просто так получилось, — сказал Крейцер. — Мы осматривали дачу, а потом случайно прошли мимо вашего дома. Мы так и так искали кого-нибудь из соседей, чтобы порасспросить, а раз мы с вами уже знакомы, я и подумал, что, может, стоит начать с вас.

— Понимаю, но какой от меня может быть прок?

— Такой, что вы просто ответите на некоторые интересующие нас вопросы и не будете при этом ломать голову. Итак: нет ли у вас каких-нибудь соображений насчет того, кто мог проникнуть в дачу?

— Только самые общие. В этих краях околачивается тьма-тьмущая подростков. Они-то, наверно, и взломали дачу.

— Вы сами видели?

Кривиц засмеялся.

— Видеть, само собой, не видел. Не то я бы их живо шуганул.

— Вы знаете Вольфганга Першке?

— Нет. Это кто?

— Тот самый молодой человек, который прятал награбленное на даче своего деда.

— Ах, этого... Постойте-ка, сдается мне, что он бывал у нас в мастерской. Дитер привозил его на своем мотоцикле.

— Какой еще Дитер?

— Дитер Николаи. Они с Вольфгангом Першке знакомы по мотоклубу. Бруно мне, помнится, что-то такое рассказывал.

— Это очень любопытно. Вы уверены, что Дитер знаком с Вольфгангом?

— Уверен. А разве это так важно?

Крейцер пропустил его слова мимо ушей.

— Еще нам было бы интересно услышать, какого вы мнения о Дитере Николаи. Вы ведь его хорошо знаете.

— Ну, хорошо знаю — это слишком сильно сказано. Я иногда встречал его, когда они с Бруно возились в мастерской либо когда я сам делал что-нибудь в доме его отца.

— Ну и как вы его находите?

Кривиц сунул руки в карманы, опустил голову, подошел к своей кровати и сел на нее.

— Это не так-то просто, — заговорил он, — я и обманывать вас не хочу, но, с другой стороны, не хочу порочить человека только потому, что он мне не очень по душе. Понимаете, тут всякого может занести.

Он вытряхнул на тумбочку сигарету из пачки и закурил.

— Об этом вы не тревожьтесь, господин Кривиц, — успокоил его Крейцер. — Нас интересует только ваше мнение, и, разумеется, это останется между нами. А уж мы будем делать выводы.

— Ну хорошо, будь по-вашему. Но ничего приятного я рассказать не могу. Думается, у Дитера бывает слишком много денег. Он ведет легкомысленный образ жизни. А уж отсюда все беды, как говорит народная мудрость.

— Деньги у него откуда?

— Как откуда? Небось отец дает.

— Почему вам кажется, что Дитер ведет легкомысленный образ жизни?

Кривиц пожал плечами.

— Чего не увидишь, когда умеешь смотреть. У него дорогой мотоцикл. Обычно студент, да еще не получающий стипендии, себе такого позволить не может. Он гоняет на бешеной скорости по всей округе, что опасно для окружающих. Но мало этого. Когда отец уезжает, он тайком берет его «вартбург» и катает на нем своих девочек. Без водительских прав и вдребезги пьяный. Ну как вам это покажется? — Кривиц затянулся и умолк.

— А дальше? — спросил Крейцер. — Продолжайте.

— Куда уж дальше. Дальше некуда.

— Вы ведь еще что-то знаете. Вот и расскажите.

Кривиц замялся.

— Ладно. Раз вы настаиваете. Хотя и не хотелось бы. Значит, так. Дело было в воскресенье, в Глиндове, там ресторан в саду. А он был с такой рыжей девицей! — Кривиц плутовски возвел глаза к небу и прищелкнул языком. — И они под ручку топали к автомобилю. А официантка им сказала, что в таком виде за руль не садятся, но девица только огрызнулась в ответ, а Дитер сел за руль, и они умчались. Люди так и ахнули.

— А вы почему не вмешались? Вас он знал, может, и послушался бы.

— Я слишком поздно подошел. Они уже захлопнули дверцы. Мне потом официантка все рассказала. Ох, и кипела же она!

— А почему вы ничего не рассказали отцу Дитера?

Кривиц недовольно поморщился.

— Понимаете, он был в отъезде и вернулся только через две недели. А Дитер несколько дней спустя подошел ко мне и сказал, что случайно впутался в эту дурацкую историю и чтобы я ради бога ничего не рассказывал отцу. Больше это никогда не повторится. Ну, понимаете, я и сам был когда-то молод, пожалел парня и обещал помалкивать. Кстати, у меня и доказательств никаких не было. Вздумай он все отрицать, я бы и остался в дураках. Нет, я положил себе за правило не совать нос в чужие семейные дела.

— А эта рыжая девушка вам знакома?

— Я ее первый раз увидел.

— Больше не видели?

Кривиц отрицательно замотал головой.

— Думается, это было случайное знакомство.

Крейцер кивнул и опустил глаза.

— А приятельницу доктора Николаи вы знаете?

— Один раз видел, когда они проезжали мимо. Я ведь уже вам рассказывал.

— А случись вам встретиться, вы узнали бы ее?

— Навряд ли. Мало ли на свете красивых блондинок.

— И еще одно, господин Кривиц. У вашего зятя в мастерской есть ключи для «вартбурга»?

— Вы про ключи от дверцы или про ключи зажигания? Есть, целая связка. Ведь то и дело случается, что кто-нибудь из клиентов теряет свои ключи или оставит машину, а ключи отдать забудет.

— И все имеют доступ к этой связке?

— Кому нужен ключ, тот идет к шефу и берет у него.

— Это понятно, — нетерпеливо вставил Крейцер, — но где их хранят? После конца рабочего дня, к примеру?

Кривиц заморгал, потом качнул головой.

— Нет-нет, к ним доступа нет. Мой зять очень осторожен. Ключи у него всегда хранятся под замком, в ящике письменного стола. И всю связку он никому на руки не дает, только именно тот номер, который нужен.

— Ну хорошо, — сказал Крейцер вставая, — на этом и покончим.

— Извините, — произнес Кривиц, тоже поднимаясь. — Вы вроде что-то говорили о пишущей машинке и о фотоаппарате. Как они выглядели, я хочу сказать, какой фирмы?

— Серая портативная «Эрика» и малоформатная камера «Пентина ФМ». А вы слышали об этом?

— Нет, ничего не слышал. Но я много где бываю, вдруг и услышу что интересное.

Крейцер одобрительно кивнул, затем, подойдя к окну, нечаянно задел локтем красную занавеску, и, когда та сдвинулась в сторону, взорам присутствующих открылся цейссовский ночной бинокль. Он висел на большом гвозде, вбитом у самого края в оконную раму.

Крейцер протянул руку.

— Можно?

— Конечно.

— Красивый у вас сад. Вы за ним ухаживаете?

Кривиц засмеялся.

— Какое там! Это обязанность Бруно. Зять держит его в ежовых рукавицах.