На ярко-желтом фасаде с двумя большими витринами была укреплена черная стеклянная вывеска, а по ней золотыми буквами: «Фердинанд Ленкейт. Хлеб и кондитерские изделия». Маркиза в белую и красную полоску дарила тень тортам, возлежавшим на ажурных бумажных салфеточках, и пирамидам, возведенным из булочек с маком и соленых палочек. Дом был в один этаж, с плоской крышей и четырьмя окнами на улицу. Вход в пекарню и в жилые комнаты находился слева, за белым, свежевыкрашенным забором. Ворота были распахнуты настежь, на подъездной дороге стоял желтый пикап, кузов которого наполовину прятался в гараже.
Крейцер нажал кнопку звонка. Полная химическая блондинка с перманентом впустила его и, после того как он изъявил желание побеседовать с господином Ленкейтом по делу, проводила в узкую комнатушку позади торгового зала. Комнатушка, судя по всему, служила конторой. Она была обставлена темной мебелью, а над письменным столом, заваленным деловыми бумагами, висел в золотой рамке диплом мастера, датированный 1929 годом.
— Прошу вас, присядьте. Муж сейчас придет, — сказала она и вышла из комнаты.
Не успел Крейцер сесть, как в комнату явился сам господин пекарь. Это был человек лет пятидесяти — шестидесяти, с брюшком, черными глазами, узенькой полоской усов над верхней губой, очень смуглым цветом кожи, на фоне которой особенно резко выделялись белые ровные зубы и среди них — золотая коронка. На голове у него сидела белая пекарская шапочка, надетая набекрень, с умышленной небрежностью, обличающей вкус и кокетливость; пекарские штаны из легкой ткани в мелкую клеточку были прикрыты чистым белым фартуком. Словом, вид у него был свежеиспеченный, а некоторая тучность лишь усугубляла впечатление южной элегантности.
— Ленкейт, — сказал он, протягивая руку. — Добрый день. Чему обязан?
Крейцер назвал себя и объяснил, что пришел по поводу «вартбурга», который пять недель назад обещал ему продать человек, назвавшийся доктором Николаи. Ленкейт бросил на него испытующий взор, глаза его вспыхнули. Приглашающим жестом он указал Крейцеру на мягкий стул, а сам уселся за письменный стол.
— Вы сказали «назвавшийся доктором Николаи». Как прикажете вас понимать?
— Этот человек — аферист. «Вартбург», который он вам продемонстрировал, ему не принадлежит, а четыре тысячи задатка он, по всей вероятности, выманил у вас, прибегнув к жульническому трюку.
Лицо Ленкейта посерело, несмотря на смуглый цвет кожи. Глаза его вдруг сузились.
— Кто же вы? — спросил он упавшим голосом.
— Я из уголовной полиции.
Ленкейт закатил глаза, после чего погрузился в красноречивое молчание. Крейцер ждал, но, поскольку пекарь не делал никаких поползновений заговорить, нарушил молчание сам:
— Я желал бы кое-что у вас уточнить. Надеюсь, вам было бы приятно в один прекрасный день получить назад свои четыре тысячи? — Засунув руку во внутренний карман, Крейцер достал оттуда конверт с письмом Ленкейта.
— Это вы писали, верно ведь?
Ленкейт взял конверт и внимательно посмотрел на него.
— Да, это писал я. — Он равнодушно кинул конверт поверх кучи бумаг, покрывавших его стол. — Но если этот Николаи жулик, как к вам тогда попало мое письмо?
— Существует подлинный Николаи. Жулик воспользовался его машиной и его настоящим адресом на случай, если жертвам придет в голову мысль справиться в телефонной книге или каким-нибудь другим способом навести справки касательно доктора. Настоящий доктор Николаи получил ваше напоминание и передал его нам.
— Ах, вот оно что. — И Ленкейт снова погрузился в молчание, лишь время от времени недоверчиво покачивая головой. Потом он спросил: — Все-таки не понимаю, почему жулик воспользовался правильным адресом. Из-за этого обман должен был неизбежно раскрыться, раньше или позже.
— Обман при всех обстоятельствах должен был раскрыться. Узнав, что их обманули, жертвы непременно обратились бы в полицию. Но он выигрывал определенный срок в зависимости от той сказки, которую он сочинил для покупателя. Воспользоваться несуществующим именем и несуществующим адресом было много опаснее. При определенном стечении обстоятельств у жертвы раньше времени могло возникнуть подозрение. Вот почему он назвал имя подлинного владельца машины. Чтобы при случае сказать, будто действует по поручению владельца. Надо полагать, он считал свою выдумку достаточно надежной, чтобы пойти на риск.
Ленкейт потер кончиками пальцев подбородок.
— И все же не могу понять. Машина продавалась по объявлению в газете. Я написал по указанному номеру, мне позвонили, мы договорились о встрече, и этот субъект приехал ко мне однажды вечером на машине. Со дня публикации объявления прошло примерно две недели. Как же он рискнул две недели ездить на угнанной машине? Ведь в полицию незамедлительно сообщают об угоне.
— Нет, не так. Машину взяли в тот же вечер, незадолго до визита к вам. А получив задаток, ее тихонько поставили туда, откуда взяли.
— Разве возможно взять чужую машину в определенное время? Как-то не укладывается.
— Очень даже возможно, если действовать по строго продуманному плану. Мошенники, без сомнения, в курсе всех дел владельца. А ключи они раздобыли заранее.
Ленкейт слушал, полузакрыв глаза, слегка подавшись вперед и подперев руками подбородок.
— Но в таком случае подозревать можно только тех, кто составляет непосредственное окружение доктора Николаи. — Он открыл глаза и засмеялся. — Извините, что я лезу не в свое дело, но меня всегда занимали подобные проблемы.
— Вот и отлично, — сказал Крейцер, — тогда незачем объяснять вам, как важна для нас ваша помощь. Кстати, насчет непосредственного окружения вы совершенно правы, мы пришли к тому же выводу. Одна беда: слишком оно велико, это окружение, теоретически к нему можно причислить всех пациентов и весь персонал клиники. От вас же мне нужно предельно точное описание преступников и их поведения.
— Готов служить. Но ведь все это произошло пять недель назад. Так что задача будет не из легких.
— Как выглядел человек, назвавшийся доктором Николаи?
— М-м, на нем был светло-желтый плащ из какой-то синтетики, роста среднего и... в шляпе. Шляпу он так и не снял, я помню, что меня это очень удивило.
— Он не курил, когда разговаривал с вами?
— Вот чего не помню, того не помню. Минуточку, я постараюсь себе представить, как это все было. Итак, он заявился в начале девятого. Ворота были еще не заперты, он подъехал к гаражу. Я вышел из дому, мы познакомились. Я осмотрел «вартбург» бегло, так как с первого взгляда стало ясно, что он почти новый, потом мы перешли сюда, в мою контору. Я уже давно не курю, но для посетителей держу в ящике сигареты. — Он выдвинул ящик и достал оттуда пачку сигарет. — Кстати, не желаете ли? — спросил он Крейцера.
— Нет, благодарю, — ответил Крейцер. — Я тоже некурящий.
Ленкейт кинул пачку обратно в ящик.
— И хорошо делаете. Так вот, я, помнится, предложил ему сигарету. Он отказался, да-да, вспомнил, он достал из нагрудного кармана сигару и закурил ее.
Крейцер досадливо фыркнул.
— Ну точь-в-точь настоящий Николаи. Еще что-нибудь запомнили? Какие-нибудь особенности в поведении, внешнем виде, манере держаться?
Ленкейт беспомощно хлопнул в ладоши.
— Я вообще очень плохо его запомнил. Мы проговорили с ним от силы полчаса, и произошло это больше месяца назад. К тому же он был с виду вполне обычный, ничем не выделялся. Раз он мошенник, значит, у него были веские причины избегать того, что может потом облегчить опознание. Лица его я себе вообще не могу представить: ни глаз, ни носа, ни рта. Сплошное серое пятно. Бороды не было. Вот и все, что я могу сказать.
— А руки? Были на них кольца? Грубые или холеные? Кто умеет видеть, тот может по рукам определить, занят ли человек физическим трудом или — воспользуемся общей формулировкой — канцелярским.
Ленкейт сокрушенно покачал головой.
— Не знаю, не знаю. Мне думается, среди тысячи человек едва найдется один, который запоминает такие мелочи. Способность к наблюдению развита в нас так слабо, что уже через час после беглого знакомства мы не можем сказать, какой костюм был на нашем собеседнике, не говоря уж о башмаках или рубашке. Я вполне заурядный человек, не ждите от меня чудес.
Крейцер вздохнул.
— Ну ладно, перейдем к следующему вопросу. Опишите, пожалуйста, мотоциклиста.
— А откуда вы про него знаете? Ведь я про него не обмолвился ни словом.
— Вы не первый, с кем я разговариваю. У афериста была цель выбить из вас задаток. Выбивать следовало активно, но так, чтобы у вас не возникло и тени подозрения. Когда первый чувствует, что покупатель клюнул, появляется второй и делает вид, будто хочет перебить у вас добычу, предложив в качестве задатка весьма внушительную сумму. Как должен поступить после этого деловой человек? Он должен со своей стороны предложить задаток.
Ленкейт хлопнул себя по лбу.
— Я болван! Как я мог попасться на такую дешевку! Все было именно так.
— Расскажите подробнее.
— Значит, так: Лжениколаи как раз втолковывал мне, будто продает машину лишь потому, что через месяц должен получить новую «волгу», которая больше подойдет для его многочисленной семьи. Тут в дверь позвонили. Жена вышла, потом вернулась и сказала, что там какой-то молодой человек, который хочет непременно поговорить с доктором Николаи. Тогда мы вышли к нему. Этот мерзавец делал вид, будто ничего не понимает и не может догадаться, как его тут разыскали. Едва мы вышли на крыльцо, юнец рванулся к нему и сразу поднял ужасный шум.
— Как он выглядел?
— Красный шлем, серый кожаный комбинезон. Шлем он с головы не снимал, подбородок упрятал в шейный платок, на лбу у него были очки. Словом, безличен, как марсианин.
— А какой у него был мотоцикл?
— Не знаю. Он оставил мотоцикл на улице, слева, позади нашего дома, от гаража не видать. Я только потом услышал, как взревел мотор и как он уехал.
— Какой между ними был разговор?
— Молодой человек начал причитать, что вот, мол, доктор Николаи обещал продать машину ему, что без машины ему зарез, что он положился на обещание доктора. Николаи притворился, будто эта история ему крайне неприятна, пытался успокоить мотоциклиста и потихоньку спровадить. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление и не возникло ни малейшего подозрения, что все это может быть подстроено.
Тогда-то молодой человек и предложил тут же, не сходя с места, уплатить задаток в пять тысяч, достал из кармана толстую пачку денег и принялся совать их доктору.
Николаи, помнится, ответил: «Вы ведь знаете, что раньше чем через месяц машину не получите», а молодой человек сказал, что это не играет роли, что пять тысяч он желает внести немедля, чтобы машина точно досталась ему. Эти слова вроде бы подействовали на Николаи. Он сказал: «Приходите ко мне сегодня вечером, мы спокойно все обсудим. Твердого слова я покамест никому не давал». Тут я заволновался, машина мне понравилась безумно, я не хотел, чтобы в последнюю минуту ее увели у меня из-под носа. И я начал соображать, как поступить. Когда молодой человек уехал, мы снова вернулись ко мне в контору. Я сразу почувствовал, что Николаи витает мыслями где-то далеко. Он меня почти не слушал и думал, наверно, про эти пять тысяч. На мой вопрос, может ли он твердо пообещать мне машину, он отвечал уклончиво и вообще как будто решил сыграть отбой. Для меня все это прозвучало сигналом тревоги и побудило к решительным действиям. Я пошел ва-банк и предложил ему такой же задаток. Причем сперва я хотел побывать у доктора на следующий день и там вручить ему эти пять тысяч, потому что такой суммы у меня дома, разумеется, не было. Но он мое предложение не принял. У него-де очень много дел в ближайшие дни, его и дома-то почти не будет, а еще через несколько дней он уходит в отпуск и намерен провести его за границей. И лучше бы всего отложить переговоры на несколько недель, а там он, возможно, даст о себе знать. Но я со своей стороны не принял его предложение из вполне понятных соображений, как мне тогда казалось.
Ленкейт сделал паузу и белоснежным носовым платком, вытер лоб, на котором выступили капельки пота. Потом достал из кармана трубочку с леденцами, развернул обертку и предложил Крейцеру. Крейцер, поблагодарив, отказался. Ленкейт с сожалением развел руками, сунул одну лепешку в рот и продолжил свой рассказ:
— Я собрал все деньги, которые нашлись в доме, вышло тысячи полторы с лишним, потом позвонил зятю — он живет поблизости и, как мне известно, всегда держит при себе некоторое количество свободных денег. Когда я изложил ему ситуацию, он сказал, что через четверть часа принесет две тысячи. Еще пятьсот я набрал у своих подручных и у продавщицы, которые все живут в моем доме. Тогда Николаи наконец согласился, хотя и делал вид, что все это вовсе ни к чему. Он оставил мне свой адрес, и я...
— Минуточку, — перебил Крейцер, — в каком виде он вам его оставил?
— В каком виде? — удивился Ленкейт. — Вы хотите сказать... Ах да, он достал бумажник, хотел, вероятно, написать адрес, но нашел конверт, на котором адрес был уже напечатан, и дал конверт мне. «Зачем разводить всякую писанину?» — сказал он или что-то в этом роде. Ну а мне было все равно...
— Конверт у вас сохранился?
— Думаю, да. — Он встал и принялся рыться в стопке бумаг, лежащих в ящике на противоположном краю стола. — Пожалуйста, вот он. — Он протянул Крейцеру уже не совсем чистый конверт из желтоватой бумаги.
Адрес был напечатан на машинке, в верхнем правом углу наклеена двадцатипфенниговая марка, погашенная второго августа в Потсдаме. По цвету и форме конверт ничем не отличался от того, который получил Кранепуль, это не вызывало сомнений. Крейцер перевернул его. Отправителем была Бригитта Альвердес, Вильгельмсхорст, Лорцингвег, 5. Крейцер не мог сдержать улыбку. Наглость этих типов дошла до того, что они осмеливаются еще и острить.
— Можно, я возьму его? — спросил он.
Пекарь кивнул, и Крейцер сунул конверт во внутренний карман.
— Да, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.
Ленкейт несколько секунд собирался с мыслями.
— Значит, так: зять принес деньги. Я тем временем составил расписку, этот тип подмахнул ее, и я выплатил ему задаток.
— А можно взглянуть на эту расписку?
— Пожалуйста. — Ленкейт достал тоненькую папочку, вынул из нее листок и положил перед Крейцером. Листок обычный, белый, вырванный из блокнота, а на нем Ленкейт написал синими чернилами расписку в получении четырех тысяч марок. Подпись Лжениколаи была неразборчива, та же небрежная закорючка, что и на расписке Кранепуля, и в бюро по приему объявлений.
— Берегите как следует эту бумажку, она хоть и подписана мошенником, но своих денег стоит. Когда мы его поймаем, ему придется выплатить все до последнего грошика, даже если на это потребуются годы.
— А вы уверены, что поймаете его? — спросил Ленкейт, укладывая расписку в папку, а папку — на прежнее место.
— Да, — невозмутимо ответил Крейцер, — а мотоциклиста вы хоть сколько-нибудь запомнили? Возраст, рост, поведение, манера говорить, голос?
— Я, признаться, мало его видел, он был весь закрыт. Мне кажется, это был молодой человек лет двадцати пяти или чуть моложе. Рост метр семьдесят примерно, довольно плотный, но я могу и ошибиться, потому что на нем был кожаный комбинезон. О голосе ничего сказать не могу, голос был вполне обычный, не то я бы его запомнил. А манера говорить? Вполне обычная, здесь все так говорят.
— Это мог быть студент?
Ленкейт пожал плечами.
— Да как вам сказать... Мог. Он был очень возбужден, очень быстро втолковывал что-то Николаи... Ну как это опишешь... Может, слегка визгливо или истерически, да, пожалуй, истерически и есть подходящее определение.
— А когда ваш зять принес деньги, он не видел Лжениколаи?
— Дайте поразмыслить. Значит, как это было?.. — Ленкейт задумчиво посмотрел на свои руки. — Нет, просто жена сказала мне, что Петер уже здесь. Я вышел к нему, и он передал мне деньги прямо в передней. Нет, он его не видел.
— Зато ваша жена видела. Я охотно поговорил бы с пей. Может, она что-нибудь запомнила?
— Позвать ее?
— Да, пожалуйста.
Ленкейт встал, открыл дверь и крикнул в пустоту передней:
— Бетти, Бетти, зайди сюда на минуточку.
Где-то хлопнула дверь, и немного спустя в комнату вошла фрау Ленкейт. Она предстала перед ними в синем шерстяном платье с белым воротником и белых элегантных туфлях. Голубые глаза под красиво изогнутыми бровями были окружены длинными ресницами, и, несмотря на толстый слой пудры и двойной подбородок, на ее розовом лице легко угадывались следы былой красоты. Вместе с ней в комнату вплыл аромат дорогих духов.
Крейцер подал ей руку и назвал себя. Она ответила ему приветливой улыбкой и обратилась к мужу:
— Я уже собралась уезжать. Ты ведь знаешь, что я на половину двенадцатого записана к врачу. У тебя неотложное дело?
— Этот господин из уголовной полиции, — сказал Ленкейт сдавленным голосом. — Он хочет задать тебе несколько вопросов.
Губы его тронула легкая усмешка, ему явно доставляло удовольствие припугнуть жену. Но из этого замысла ничего не вышло. Жена оправила складки платья и сказала:
— Господи, перестань наконец шутить. Я тебя серьезно спрашиваю, в чем дело.
Мужчины сели.
— Увы, это не шутка, госпожа Ленкейт. Ваш муж собирался купить «вартбург» и внес четыре тысячи марок задатка. Увы, он стал жертвой обмана. Человек, выдававший себя за доктора Николаи, на самом деле не был ни доктором Николаи, ни владельцем данной машины. Я попросил бы вас как можно точнее описать этого человека. Вы ведь его видели.
Фрау Ленкейт поджала цикламеновые губы, с шумом выдохнула через нос, переводя недоверчивый взгляд с одного на другого.
— Быть этого не может! Он оставил свой адрес. И объявление в газете, оно ведь тоже было настоящее. — Голос ее поднялся на целую октаву. — Как же он мог?..
— Это я тебе потом объясню, — перебил ее муж, — ты лучше отвечай на вопросы.
Она метнула в него ядовитый взгляд из-под полуопущенных век и сказала резко:
— Ладно, если ты непременно хочешь командовать. Задавайте ваши вопросы, молодой человек.
Ленкейт с довольной улыбочкой откинулся на спинку стула. Развернул леденец, далеко высунул язык, пальцами возложил на него сладкую лепешку и втянул язык, заведя при этом глаза, словно бы от чрезмерного удовольствия.
— Перестань кривляться! — яростно прошипела его жена и, обратись к Крейцеру, сказала: — Понимаете, я с превеликим трудом отучила его курить и приучила вместо этого сосать глюкозу. И вот он не упускает ни одного случая, чтобы не поддразнить меня. Мерзкая привычка.
Крейцер вежливо кивнул и спросил:
— Госпожа Ленкейт, как выглядел этот мошенник?
— Как бы вам сказать... По-моему, он был выше меня.
Ценность этого ответа была весьма сомнительна, так как во фрау Ленкейт было от силы сто пятьдесят пять сантиметров.
— Возраст, по-вашему, какой?
— Не могу вспомнить.
— Ну хоть приблизительно. Молодой или старый?
— Не знаю. Примерно от тридцати до пятидесяти.
Она вполне откровенно не желала задумываться над вопросами Крейцера. Однако Крейцер не вышел из терпения.
— Как он был одет? — спросил он, делая вид, будто не замечает ее сопротивления.
Глаза у фрау Ленкейт блеснули. Вопрос, судя по всему, затронул ту область, которая весьма ее занимала.
— Светло-желтый нейлоновый плащ, серо-бежевые ботинки, плетеные, кожаные. Ботинки мне бросились в глаза прежде всего — я питаю слабость к обуви и подумала, что хорошо бы такие для Петера, мужа моей дочери. В тон ботинкам были и перчатки: светло-коричневые, автомобильные, представить себе не могу, чтобы какой-то жалкий мошенник...
— Бетти! —перебил ее муж умоляющим голосом. — Бетти, не отвлекайся. Тебе и не надо ничего себе представлять. Твое дело рассказать, что ты видела.
— Лицо этого человека вы не запомнили?
Фрау Ленкейт поджала губы.
— Муж не дает мне рта раскрыть. Как же я могу отвечать вам?
— Пожалуйста, говорите спокойно. Мы больше не будем вас перебивать.
— Ну хорошо. Так о чем вы меня спрашивали? Как он выглядел? Нельзя сказать, чтобы неприятно, если вы понимаете, что я имею в виду. Конкретные черты я, разумеется, забыла, но он излучал такое, знаете, мужское обаяние... Как хотите, а на меня он произвел очень приятное впечатление.
— В чем это выражалось? Манера держаться, поведение или чисто внешние признаки?
— Нет, ни то и ни другое. Теперь я уже и не скажу. Наверно, все, вместе взятое. Мне уже после первых слов почудилось в нем что-то родное.
Ленкейт многозначительно покачал головой.
— Я знаю, тебе это кажется смешным, — осадила она мужа. — Я не могу объяснить, в чем причина, но, право же, так бывает.
— Некоторым людям, например, импонирует приятный голос, — сказал Крейцер, — может быть, в голосе вам и почудилось что-то родное?
— Голос? Голос... — Фрау Ленкейт задумчиво опустила голову, положила руки на подлокотники и принялась играть кольцом на левой руке — четыре брильянта чистой воды в квадратной золотой оправе. — Да, — наконец заговорила она, — может, и голос. Я выросла на побережье. И пожалуй, именно поэтому мне симпатичны люди, которые говорят на нижненемецком диалекте. А у этого человека были такие интонации, я теперь точно вспомнила. Когда он хотел уезжать и уже сел в машину, я заметила, что коврик под ногами у него очень грязный. Он перехватил мой взгляд и извинился такими примерно словами: «Здесь» —на коврике, стало быть, — «тоже надо бы пройтись утиркой», или как-то в этом духе. Он употребил слово «утирка», которого тут никто даже и не знает, а у нас на побережье так называют тряпку, которой вытирают пыль или моют полы. Да, я уверена, что он с побережья.
— Оч-чень хорошо, — сказал довольный Крейцер. — Думаю, нам это очень пригодится.
Затем он вынул из бумажника конвертик и вытряхнул оттуда две фотокарточки паспортного формата.
— Вам знакомы эти люди?
Он протянул ей снимки. Она поглядела на них, покачала головой и передала мужу.
— Нет, этих людей я никогда не видела. В магазине, конечно, бывает много народу, поэтому я не могу ручаться. Но близкого знакомства у меня с этими людьми не было.
Муж подтвердил ее слова. Ему тоже эти снимки ничего не говорили. Крейцер опять запрятал их в бумажник.
— Я почти ожидал такого ответа, — сказал он. — Это был настоящий доктор Николаи и его сын Дитер, у которого, между прочим, есть серый кожаный комбинезон и красный шлем.
Ленкейт насторожился.
— Постойте, постойте. Красный шлем и серый комбинезон? Ведь так был одет младший из них. Уж не хотите ли вы намекнуть, что... Дайте мне, пожалуйста, еще раз взглянуть на снимок.
Крейцер дал, Ленкейт еще раз внимательно поглядел на карточки и погрузился в раздумье. Наконец он сказал неуверенно:
— Не берусь утверждать, что этот молодой человек и есть тот мотоциклист. Подозревать кого-нибудь без достаточных оснований не в моих правилах. Но не исключено, что это был он. Какое-то сходство все-таки есть. — Ленкейт покачал головой, потом вдруг решительно отмахнулся. — Но нет, быть этого не может. Вы ведь сказали, что это сын настоящего Николаи. Это ставит его вне подозрения. Ему ведь вовсе не нужно добывать деньги таким грязным способом.
Крейцер промолчал. Ему доводилось вести дела пострашнее, чем проступок сына, использующего в преступных целях имя и машину отца.
Он подошел к столу, взял письмо Ленкейта, адресованное доктору Николаи, и, пряча его в карман, сказал:
— Благодарю вас за сведения. В ближайшие дни я дам о себе знать. Сдается мне, скоро наши птички будут в клетке.