— Рог favor, пожалуйста, побыстрее, — поила я водителя такси, протягивая пятьсот песет, но он не прибавил скорости. — Долго еще ехать до «Лас Куэвас»? — Ответа не последовало. Сережки с сапфирами — мой подарок Мерседес, сверкали в темноте у меня в ушах.

Всем захотелось на праздник в «Лас Куэвас»; получилось так, что удалось вернуться в Барселону. Чуть раньше в отеле, торопливо застегивая любимое платье из голубого шелка с глубоким V-образным вырезом на спине, которое всегда выручало меня, когда у меня не оставалось времени продумать другой туалет, мне показалось, что я сейчас выгляжу моложе, нежели несколько недель назад в Нью-Йорке. Я похудела — возможно, из-за радостного волнения по поводу фильма; изменения оказались невероятными. Я рассматривала себя в зеркале. Кожа натянулась, на щеках снова появился розовый румянец. Глаза словно раздвинулись; в зеркале четко обрисовались скулы и изящный подбородок Бетти, как на фотографиях времен «Театро дел Лисео». Волшебный дар танцовщицы давно покинул меня, но внешность каким-то образом вернулась. Глядя на свое отражение, я поняла, что безумно соскучилась по танцам. Вечером, глядя на танцующих, меня, конечно же, охватит чувство потери.

Особенно при виде Мерседес с ее уверенными плавными движениями, совершенными линиями и безупречной техникой. В танце испанки отсутствовали паузы, остановки. Она постоянно плыла, какими бы отрывистыми ни были ритмы фламенко. Мерседес казалась воплощением жизненной энергии, идеальной танцовщицей. Джордж сразу же заметил мою зависть в тот первый вечер в «Лас Куэвас».

«Si, carina. — Он понимающе посмотрел на меня после выступления Мерседес, когда в зале зажегся свет. — Ты все еще хочешь танцевать».

«Как соблазнительно, Джордж».

Я почувствовала себя дискомфортно — причина состояла не в сути правдивого замечания, а в том, что он с такой легкостью заглянул мне в душу.

«И что потом? Снова страдания из-за травмы?»

«Страдания из-за того, что ты любишь больше жизни».

Сейчас, сидя в такси, я сгорала от нетерпения, желая увидеть Мерседес в танце La Guitana. При одной только мысли, что он посвящается мне, меня охватывал восторг.

— Вот, возьмите, — я снова обратилась к водителю, протягивая через окно в стеклянной перегородке еще пятьсот песет. Таксист получил желаемое, и мы мгновенно оказались возле «Лас Куэвас».

Жозе, Свен и Пако уже находились там.

— Ты заблудилась в дороге?

Со мной поздоровались. На меня обрушились поцелуи, первоклассная еда, вина, новые знакомства. Главный зал клуба был декорирован под цыганскую пещеру. Мерседес и Родольфо обнимали продюсера Альмодовара, актера Тапье и Жозе Греко, прибывшего с сыном и дочерью, известными исполнителями фламенко. Мерседес возбужденно отдавала указания армии официантов и поваров. Без сомнения, она меня еще не видела.

Наконец клубные гитаристы сменили рок-певца. Пришло время Мерседес очаровывать гостей. Все расселись за столиками. Мерседес ышла из боковой двери в огненно-красном платье, и покоренные ею посетители повернули головы; свет в зале погас. Она замерла, безупречно изогнувшись.

— Дамы и господа, — заговорила она на испанском сквозь аплодисменты, что сопровождали ее выход, — я посвящаю танец La Guitana, «Цыганка», своей новой американской подруге, талантливому продюсеру, бывшей прекрасной танцовщице. Танцовщица ведет бродячую жизнь цыганки и понимает главное в цыганской душе — стремление к свободе.

Слово «свобода» прозвучало так, что в моей душе образовалась щемящая пустота. Сердце тотчас шепнуло: «Почему там Мерседес, а не ты? Пойди и почувствуй, что значит танцевать в свете прожекторов. Вернись к источнику радости, заставлявшему тебя забыть обо всем, — туда, где существует только танец, пространство заполнено музыкой, царит совершенство». Я слушала, погружаясь в музыку и магию. Видела двадцатилетнюю Бетти в первом соло аллегро в «Театро дел Лисео». Бетти, парящую над сценой в русских прыжках, отточенных мадам Вероша. В воздухе девушка касалась согнутой ногой своей головы, потом бесшумно опускалась на сцену; затем — четкое, отточенное передвижение на пуантах, которое она так тщательно отрабатывала, потрясающий пируэт, переходящий в балансирование на одной ноге, жест в сторону аудитории. Наконец — темнота. Бетти, а не Мерседес, склонилась до пола перед публикой, когда музыка смолкла. Длинноногая танцовщица Бетти в короткой белой пачке с блестками принимала розы и гром аплодисментов.

— Bravisima, bravisima, — закричали из зала, когда Мерседес закончила La Guitana.

На сцену полетели цветы. Женщина ответила на выражения восторга земным поклоном.

Через полчаса Мерседес в элегантном платье подсела к нашему столу, обняла меня. Я тотчас прижалась к ней.

— Я так рада, что вы приехали.

— Мы едва не опоздали, — Жозе тоже заговорил по-испански, улыбкой выражая свою радость по поводу того, что нам удалось увидеть танец Мерседес.

— Мужчины, вы заставляете Элизабет слишком много работать, — упрекнула ребят Мерседес, сверкнув черными глазами. — Скоро она вернется в Нью-Йорк, так ничего и не посмотрев. Элизабет, почему бы нам не съездить в Памплону на праздник Ла Фериа де Сан Фермен? Увидишь на улице быков.

Я обвела взглядом свою команду. В ближайшие несколько дней никто во мне не нуждался. Жозе со Свеном заканчивают монтаж другого фильма. Проблема Джорджа пока не разрешена. Несколько дней ничего не изменят.

— А почему бы и нет?

— Превосходно.

Она восприняла мои слова как согласие.

— Выезжаем послезавтра, седьмого июля. Будь готова к шести часам утра.

И растворилась среди гостей.

***

Мерседес решила все организационные вопросы, связанные с нашей поездкой, и на следующий день позвонила. Просто потрясающе: она избавила меня от всяких хлопот. Ровно в шесть заехала за мной, и нас отвезли в аэропорт. Маленький самолет на Памплону уже ждал. В джинсах и ярких топиках мы, словно школьницы, бежали вприпрыжку к самолету, радостно скакали вокруг него, пели испанские песни, держались за руки и смеялись. Пепе, пилот, полностью разделял наше настроение. Перед вылетом он тоже пел и улыбался.

— Vamos para arriba, — сквозь шум мотора крикнула Мерседес Пепе.

— Arriba, — повторила я, пытаясь изобразить такое же раскатистое «р».

— Ar-r-r-riba, — поправила она меня.

— Ar-riba, — повторила я, добившись некоторого прогресса.

Маленький самолет взмыл в синеву; слово «arriba» раздавалось до тех пор, пока не зазвучало настоящее испанское «р». Отчаянный Пепе устроил нам «американские горки». В маленьком самолете ощущались все маневры. В Памплону я прибыла с легким головокружением, тошнотой и чувством восторга. Мерседес первой выскочила из самолета, повернулась, протянула мне руку, но когда я остановилась, чтобы справиться с головокружением, крикнула: «Vamanos chica» — и побежала вперед.

— Yo vengo, — ответила я, стараясь не отставать. Когда я наконец догнала Мерседес у здания аэропорта, она уже сидела за рулем красного спортивного автомобиля, в багажнике которого лежали наши вещи.

Она радостно сообщила, что для нас приготовлена просторная солнечная комната с высокими окнами и балконом в гостинице на улице Эстафета — в центре города, возле старинной городской площади, где разворачивается основное действие. Если мы поспешим, то успеем увидеть «эл енсьерро» — бегущих по улице быков. Зрелище начинается в восемь.

— Хочешь сесть за руль? — спросила Мерседес. — Потрясающий автомобиль. Тебе надо испробовать.

Мерседес обогнула машину, и я села за руль.

— Muy bien, chica, — подбадривала Мерседес, когда я направляла машину мимо роскошной наваррской зелени в сторону Памплоны. — Прекрасно выглядишь в этой машине. Волосы развеваются по ветру. Красный цвет — твой цвет. Как тебе удается быть такой красивой столь ранним утром?

Мерседес приблизилась ко мне и крепко обняла. Поцеловала меня в щеку, оставив у меня на щеке ощущение влаги.

Я сняла одну руку с руля и тоже обняла Мерседес.

— Que simpatico tu eres. Какая ты славная.

Едва успев поставить свою сумку, я услышала, как Мерседес уже что-то кричит с балкона шумной толпе на улице, и поспешила следом. Все балконы города заполнили люди, распивающие вино из мехов. Внизу пыль столбом, число бегущих беспрерывно увеличивается. Мужчины, женщины и дети у стен домов за деревянными барьерами хлопали в ладоши, кричали, передавали друг другу бурдюки с вином и бутылки. Стоило одному перемахнуть через барьер, как несколько других мужчин последовали за ним и мгновенно заставили его вернуться.

Я не поверила глазам — шесть крупных быков мчались за бегущей толпой. Те, что потрусливее, бежали за быками, пробуждая в животных ярость своими криками. Через несколько минут бегущие скрылись из виду; на улице остались лишь несколько человек, упавших друг на друга в пыли. Поднявшись, они запели, попивая вино из тех же мехов, к которым уже прикладывались зрители. Поразительно, что всем удалось избежать бычьих рогов и копыт. Я стояла, затаив дыхание.

— Chica, — Мерседес сияла от возбуждения, — развлечение с бегущими быками —

только начало. И так каждое утро во время фестиваля. Только здесь быки оказываются победителями, — улыбнулась она. — Позже, днем, мы отправимся на корриду. У нас приглашение в ложу знаменитого матадора, mi buen amigo Maноло Арриегаса. Его сегодняшнее выступление — гвоздь программы.

— Когда-то я была влюблена в красавца матадора Жозе де Малагу, — вспомнила Элизабет и улыбнулась. — Всегда называла его Жозелито — так звали того знаменитого матадора, который…

— Пожалуйста, замолчи, — перебила Мерседес, явно охваченная ревностью.

— Ну… хорошо. — Я удивилась резкой смене настроения и, очевидно, посмотрела на нее как-то не так.

— Дело в том, — смущенно объяснила Мерседес, заметив мой взгляд, — что у нас нет времени. Я голодна. Пойдем, на площади есть кафе.

Площадь запомнилась тем, что к восьми утра все уже были пьяны. Самые разные люди размахивали красными платками под музыку всевозможных стилей. Звучание духовых оркестров и старинных гобоев оттенялось какофонией джазовых барабанов и народных ансамблей разных стран. Мы не пили. В аромате марихуаны уже ощущался легкий кайф. Нас занесло в кафе «Рио», к студентам из разных уголков земли. Один молодой человек из Германии хвастался разорванной рубашкой — утром бык задел его рогом. «Вот здесь, вот здесь, — исступленно показывал он на грудь. — Я чувствовал его дыхание». Друзья немца поздравили его, подняли бокалы. Он подсел к нам с Мерседес, ликующие возгласы зазвучали громче. «Покурите со мной», — обратился немец и скрутил из гостиничной почтовой бумаги «косячки» с марихуаной. Мы с Мерседес заглотили обильный завтрак, потому что «травка» удвоила аппетит. Вскоре кафе и площадь опустели; туристы, гулявшие ночь напролет, отправились спать, нам оставалось только последовать их примеру.

Мы, еще вполне бодрые, вернулись в гостиницу и решили, что, спрятавшись от солнечного света, легче заснуть. Но как бы плотно мы ни задвигали шторы, все равно лучам удавалось пробиться сквозь какую-то щель и упасть на пол яркими желтыми полосами. Еще не избавившись от кайфа, мы принялись ловить друг друга, прыгая босиком по маленьким островкам солнечного света на полу. Потом разобрали свои вещи и разделись, чтобы вздремнуть. Мы сидели на противоположных сторонах большой двуспальной кровати, копаясь в своих полотняных чемоданах.

— Chica, ты — женщина, которой я восхищаюсь. — Мерседес повернулась ко мне. — Я восхищаюсь очень немногими. Мне захотелось пригласить сюда тебя одну. В тебе чувствуется радость, интеллект, красота, способные оживить для меня этот праздник.

Я повернулась, чтобы поблагодарить ее за комплимент. Мерседес, одетая в черный кружевной полупрозрачной пеньюар, поднялась на ноги. Чуть выше талии перехватила тонкой фуксиновой лентой под полным бюстом. В длинные разрезы пеньюара виднелись ноги танцовщицы, начинавшиеся едва ли не от подмышек. Мерседес относилась к числу тех немногих женщин, которые прекрасно чувствуют себя без одежды. Она повернулась, и мое внимание привлек очень длинный разрез сзади, обнажавший безупречные выпуклые ягодицы. Невольно захотелось прикоснуться, проверить, действительно ли все такое крепкое и упругое, каким кажется. Я тотчас зарделась при этой мысли.

— Почему ты не раздеваешься?

Мерседес подошла ко мне.

— Заснула, сидя на кровати?

Высокие крупные груди из-под черных кружев действовали на меня поразительным образом. Сексуальное белье, предназначенное для мужчин, всегда заводило в первую очередь именно меня. На самом деле мне нравилось носить его главным образом ради себя самой. Сейчас, увидев такое белье на другой женщине, я почувствовала, как твердеют соски. Замерла, пытаясь взять себя в руки, но втайне получая удовольствие от этого состояния.

— Chica, ven. Перестань пялиться и раздевайся. Надо немного поспать. Впереди у нас длинный день.

Мерседес невинно кокетничала со мной. Она села подле и положила руку мне на плечо. Другой рукой принялась расстегивать мою блузку. Причем делала это ловко, непринужденно, совсем не так, как мужчины.

— Какая у тебя чудесная кожа, piel de rosas, точно лепестки розы. — Мерседес гладила мне руки и шею. — За такую кожу я готова убить.

Интересно, слышит ли она биение моего сердца? Мерседес расстегнула мне джинсы и стянула их, обнажив бедра и живот.

— О, плоский живот танцовщицы. Никто не способен оценить наши тела лучше нас, танцовщиц. Я так рада, что ты сохраняешь форму, хотя больше не танцуешь.

— Хотела бы я, чтобы это было правдой, Мерседес.

— Это правда, — ласково заверила она. — Ты так похожа на танцовщиц, мы всегда кажемся сами себе недостаточно совершенными. И только потому, что мы лучше других понимаем, что такое совершенство. Позволь взглянуть на твои ноги. Я оценю их по достоинству.

Мерседес начала стягивать мои обтягивающие джинсы, словно тесные сапоги. Когда ей наконец удалось это сделать, она по инерции отлетела к стене. Забавный момент снял напряжение. Обстановка разрядилась.

— Давай потанцуем, — пропела Мерседес, откинув назад голову; начала тихо хлопать в ладоши, щелкать пальцами, соблазняя ритмом фламенко. Имитируя ее движения, я также откинула голову назад, прогнула спину, начала притоптывать босыми ногами. Я поворачивалась одновременно с Мерседес, встречаясь с ней взглядом после каждого поворота. Словно зажав кастаньеты, она подняла руки. Я сделала то же самое. Когда невидимые кастаньеты опустились вниз вдоль моего тела, я тоже опустила свои руки, мысленно лаская Мерседес. Мы следили за своими отражениями в длинном зеркале гигантского шкафа — две полуобнаженные женщины танцевали фламенко в лучах света, проникающих сквозь шторы. Но сколь велика разница между нами! Я была высокой и светловолосой, с маленькой грудью; мои движения оставались мягкими, чисто балетными, как бы я ни пыталась танцевать фламенко. Миниатюрная Мерседес с округлыми мышцами и полной грудью над тонкой талией вкладывала в каждое движение неистовую энергию.

— Видишь, как ты красива, mi amiga.

Мерседес изогнулась и артистично щелкнула пальцами. В ее теле присутствовала музыка.

— Элизабет, ты создана для фламенко, тебя поддерживает внутренний огонь. Почему ты выбрала балет? Тебе следовало танцевать фламенко.

Теперь мы танцевали пасодобль, выбрасывая вперед ноги из-под воображаемых складок цветастых платьев в стиле фламенко.

— Нет, mi amiga, это тебе следовало выбрать балет. — Я положила руки ей на плечи и подняла ногу, сделав балетный арабеск. — Мы бы танцевали вместе в «Театро дел Лисео».

Я опустила ногу, поставила ее в пятую позицию и потянулась к Мерседес, делая порт-де-бра и приглашая ее к па-де-де, но она положила мои руки себе на талию и эффектно откинулась назад. Загадочно улыбнувшись, она слегка подернула плечом в мою сторону, словно собираясь выпрямиться, потом прогнулась назад еще сильнее, пока не коснулась головой пола. Тело танцовщицы было таким сильным, что она почти не нуждалась в моей поддержке. Я легко вернула ее в вертикальное положение.

Мерседес положила руки мне на плечи и мягко опустила меня на колени. К моему собственному изумлению, я начала ласкать ее икры, целовать внутренние стороны бедер, делать все то, что нравилось мне самой, и именно так, как я просила это делать мужчин. Никто не исполнял мои желания абсолютно точно — из мужского упрямства, чувства превосходства или просто из-за непонимания. Я лизала и покусывала ее половые губы, используя язык так, как это должен был делать в моих фантазиях идеальный любовник, перекатываясь по клитору. Я сжимала в руках напряженные ягодицы Мерседес, потом коснулась ее талии, проследовала к груди, туда, где у меня самой находились чувствительные точки. Казалось, что я занимаюсь любовью с самой собой и не испытываю чувства разочарования, неудовлетворенности, которое всегда пробуждали мужчины, стремившиеся навязать свою волю. Я превратилась в любовника собственных грез, избавилась от необходимости мириться с потребностями мужчин. Я имела дело с потребностями женщины — естественными, драгоценными. Я почти забыла о Мерседес, пока она не задрожала в экстазе. Впервые мне довелось ощутить вкус женского оргазма. Чувство стыда и смущения вернули меня к реальности. Послышался шепот моих нью-йоркских подруг и коллег: «Вы знали, что Элизабет — лесбиянка?» Что означает в действительности этот ярлык?

— Chica, тебе нужно отдохнуть.

Мерседес поняла меня; опустилась на колени, погладила по головке. Прильнула к моей груди, толкнула подбородком, заставив меня снова улыбнуться.

— Preciosa, не беспокойся, — невозмутимо произнесла она. — Женщина умеет доставить удовольствие другой женщине, и нечего этого стесняться. С тобой это впервые. Такое случается. Знаем только мы двое. Если никому не говорить, никто и не узнает. К тому же кому какое дело? Правда, Джордж бы обрадовался. Но мы и Джорджу не скажем.

Она подтолкнула меня к кровати. Какое облегчение — Мерседес свернулась в клубок на своей половине, довольно далеко, и крепко заснула. Запланировала ли она все это?

Я лежала и размышляла. Вот уж никогда не предполагала, что окажусь втянутой в лесбийские отношения. Никогда прежде не думала об этом. Как у большинства женщин, мое внимание было сосредоточено на мужчинах или их отсутствии. Я хотела ребенка, маленькую девочку. Назвала бы ее Марией. Моя дочь Мария будет убеждена, что мой мир добр, даже совершенен, и всегда был таким. Может ли быть иначе, если я — ее мать? Она подрастет и станет походить на меня. Почему нет? Я хотела вырасти и походить на Марию. Рассказывая ей истории, которые матери обычно рассказывают дочерям, я буду вспоминать только то, что происходило со мной до десяти лет. Обнимая Марию субботними утрами в нашей большой кровати, поведаю о том, какой счастливой была Куколка Бетти. Буду ворковать на ухо моей Марии, как ворковала Мария Бетти, произнося русские слова. И скажу: «Моя дорогая девочка, мы — как две ложки в ящике стола. Я люблю тебя, моя дорогая ложечка». Именно так говорила моя мама.