Я потеряла ориентацию. Не могла сказать, где начинается и заканчивается комната. Сквозь стекла восьмигранного «фонаря» я видела не то Средиземное море, не то небо. Отраженный солнечный свет падал на побеленные стены, мешая разобраться, то ли это границы студии, то ли прозрачный каркас, где висели картины. Светящиеся пастельные полотна сливались с дрожащими узорами, порожденными отраженными от моря лучами солнца. Моя Страна Чудес была абстрактной комнатной версией мира Моне, заполненного хаосом; картины Карлоса не имели никакой структуры. Похоже, я теряю собственную форму и растекаюсь по комнате. Свет обретал здесь множество оттенков. Элизабет плыла в пространстве, чувствуя себя обновленной. К ней возвращалось собственное «я». Она снова была балериной.
Если бы мы с Карлосом говорили на одном языке, могли беседовать, эта необыкновенная легкость стала бы невозможной. Все утонуло бы в разговорах, обязательном обмене информацией. В словах, сплавляющихся и сталкивающихся с другими словами. Нюансы, намеки, интеллектуальные остроты сковали бы нас, точно цепи. Мы бы обсуждали работы Карлоса, его достижения, теории, мнения, стремления, победы. Мне бы пришлось высказать свое отношение. Обсуждались бы его выставки, творческие планы, прошлое, образование в области искусства. Обрел ли он известность, мечтает ли о ней? Беседа коснулась бы моей работы, наград, нового фильма, моего прошлого, теорий, стремлений, свершений. Познавая друг друга в интеллектуальном плане, наши души вступили бы в контакт. Потом мы стали бы любовниками, принялись бы спорить.
Но сейчас я снова была молодой и свободной. Какое мне дело до мира достижений и разногласий? Никакого. Ни к чему расходовать драгоценную энергию на слова, мысли — тем более общие мысли. И Карлос не пытался рассуждать, произносить какие-то слова. Наконец-то Элизабет избавлена от общения. Как я мечтала об этом! Пролетела сквозь эфир, поднялась по винтовой лестнице в мансарду и на минуту избавилась от вечной настороженности женщины-продюсера. Я сбросила эту настороженность в Средиземное море. В броне появилась лишь узкая щель, но Бетти тотчас скользнула в нее.
Солнце, отразившись от воды, светило так ярко, что комната превратилась в множество пляшущих точек. Спустя некоторое время я разглядела стоявшего передо мной Карлоса. Его обнаженное тело как бы состояло из окружавших нас точек. Именно такое мускулистое, атлетическое тело я представила себе, когда он выходил из кафе. Покатые плечи, выпуклые грудные мышцы обтянуты той гладкой золотистой кожей, которая восхищала Бетти при взгляде на своего партнера Луиса. Ко мне протянулись те самые руки, которые когда-то подхватили Бетти и опустили на кровать. Я увидела те самые молодые бедра, которые всевозможными способами сплетались с бедрами Бетти. Знакомые крепкие, выпуклые ягодицы молодого танцора. Руки Карлоса приблизились ко мне, маня в первые ночи волшебной страсти; голубые, коричневые и золотистые краски другого времени затмили окружавшее меня буйство ярких точек…
… Первый вечер после спектакля, Луис пригласил Бетти к себе. Держась за руки, будущие любовники идут темными переулками через Старый квартал Барселоны. Останавливаются перед домом, где он живет, ласкают друг друга. На лицах тени. Луис прикасается к щеке Бетти, тихонько проводит пальцем, ласкает губы, проникает в ее влажный рот. Потом обследует те же самые тайники языком. Она поднимается за ним по лестнице, слышит, как поворачивается ключ в замке…
Цыган зажигает красную свечу, свет которой падает на фарфоровое блюдо на пустом столе; в комнате почти нет мебели. Мужчина начинает раздевать Бетти, словно разворачивая драгоценный подарок, частично состоящий из ее тонких туалетов. Их тени движутся по стене. Он осторожно снимает ее жакет, целует хрупкие руки от локтя до запястья, затем стягивает юбку, почтительно целуя обнажающуюся нежную кожу. Опускается на колени, вынимает из юбки сначала одну ее ногу, потом вторую, руки его скользят вверх, лаская ее икры и бедра… Он прижимает пальцы к ее ягодицам, и из горла вырывается стон страсти, сливаясь с ее счастливым вздохом… Он раздевается, демонстрируя загорелые мускулистые бедра, которые она месяцами разглядывала на сцене, когда они в прыжках покоряли пространство, — она мечтала о них лишь по ночам. Гладкое гибкое тело танцора сохранило мальчишескую легкость: не будет этой удушающей тяжести зрелого мужчины. Вот перед ней выпуклые, крепкие, округлые ягодицы танцора с глубокими ямочками, за которые она ухватится, чтобы погрузить Луиса в себя. Стоя перед ним, она ликует, ибо бесподобный Луис, звезда балета, снова опускается на колени и с благоговением обнимает ее ноги. Поток поцелуев омывает Бетти…
Он приподнимает ее, крепко прижимает к себе, потом бережно укладывает на темную постель, прикасается к ее соскам языком и зубами. Сосет грудь Бетти, и время для нее останавливается; наконец она крепко обнимает Луиса, чтобы слиться с ним навсегда. Тела любовников соединяются среди ночных теней; Бетти впервые исполняет безумный танец, который будет вечно танцевать с Луисом и любовью.
… В течение многих недель любовники поглощены друг другом. Вечерами большой оркестр «Театро дел Лисео» играет только для них; глаза Луиса и Бетти ищут друг друга в водовороте танцоров. А после выступления и на следующий день они лежат в постели Луиса, купаясь в волнах нежности и безумия…
… Затем все внезапно меняется. Прошлой ночью он проигнорировал ее, и сейчас, проснувшись, она замечает незнакомое напряжение в его теле. Кладет голову ему на грудь, добиваясь тепла, но холодные руки тянут Бетти вниз по лестнице. Он отпирает ключом дверь маленькой каморки, где на покрытых паутиной полках лежат эффектные балетные костюмы, парики со спутанными волосами, баночки с гримом разных тонов и консистенций. Солнечные лучи проникают сюда сквозь разбитые окна, выхватывая из полумрака столбы пляшущих пылинок…
Она всматривается в темные цыганские глаза с красными прожилками. Луис тоже глядит на нее, крепко сжимает запястья, причиняя ей боль, заставляя опуститься на пол… Ладони его холодны как лед. Охваченная паникой, она пытается встать, но руки сковывают ее, точно наручники. Он пригибает Бетти к полу, ее роскошные волосы подметают пол. Взгляд мужчины давит, проникает в ее сознание… Нет! Невозможно… Это, должно быть, кошмар… сон… это он, ее возлюбленный, ее нежный Луис… да, ужасное мгновение скоро закончится… Цыган уже ласково гладит ей щеку, светлые волосы, покрытые пылью; она знает, что не ошиблась… «Любимая», — как дыхание звучит его голос, он позволяет ей подняться на колени и взглядом вонзается еще сильнее, Бетти подчиняется его воле, поддается гипнозу, испытывает желание принять все, что ее ждет… Он не отводит глаз, и она неожиданно чувствует, что окончательно сломлена… Он разрешает ей встать, она покорно следует за темными цыганскими глазами…
… Луис берет с заваленной вещами полки желтый шелковый плащ матадора и набрасывает его на Бетти. Она снимает под плащом всю свою одежду. Он надевает на себя алый плащ и молча указывает на высокий резной стол.
Дрожа, девушка быстро забирается на стол, неотрывно глядя на возвышающегося перед ней цыгана в алом плаще…
… Он склоняется над Бетти с туго натянутым кожаным ремнем в руках. Она чувствует, как в горле ее рождается вопль, но годы самодисциплины не прошли бесследно — крик застревает где-то внутри… любовник нежно целует ее, ласкает грудь… его руки движутся к шее балерины… скоро все кончится… Ремень опускается на ее бедра, оставляя красные следы… Луис срывает с девушки желтый плащ и затягивает ремень под ее бюстом. Она видит, как он беспокойными пальцами сжимает ее груди, слышит, как сосет сначала одну, потом другую, но чувствует только жжение в бедрах и возбуждается еще сильнее… по команде Луиса забирается к нему под плащ, овладевает им, его телом и душой, но глаза мужчины безжалостно насмехаются, отталкивают ее. Ремень обжигает Бетти. Она знает, что попала в плен к своему возлюбленному, но способна лишь подчиняться…
Луис сжимает ее ляжки и широко раздвигает ноги; она в восхищении наслаждается. Улегшись на плащ, девушка зачарованно следит за тем, как он водит заостренным кончиком белой кисти у нее между бедер. Грань между болью и наслаждением стирается, еще чуть-чуть — и она закричит, но Бетти пригибает голову возлюбленного, и тот мед-ленно целует ее раны до тех пор, пока ягодицы балерины не начинают вздрагивать в причудливом танце. Мужчина увлажняет кисть ее соками и выводит круги на ее бедрах, замирая в ранах. Кисть бередит каждую; наконец Бетти переходит границу безумия, откидывает голову назад, смотрит сквозь разбитые стекла, не смея взглянуть вперед; заостренный конец волшебной палочки проникает в ее тело; горячая кровь заливает внутренности. В предвкушении новых ощущений Бетти смотрит вниз, желая увидеть красную кровь, но видит лишь белое тело возлюбленного…
… Она сидит на своем плаще, корчится, смотрит, смеется, как сумасшедшая; возлюбленный выбирает стоящие на полке баночки с синей, лавандовой, пурпурной, розовой красками. Одна его рука движется вниз, глубоко проникает в Бетти, другая выводит краской абстрактные узоры на теле девушки. Из самой глубины ее существа вырываются хриплые стоны и заполняют всю комнату; Бетти окончательно теряет себя, оказывается в полной власти Луиса. По его команде она дерется и лижет его, точно дикое животное, ползает в пыли на коленях, кусается и рычит; они оба лишаются рассудка…
… Она наблюдает, вознесясь над своим телом, как они ползут по полу; Луис движется впереди и тянет ее за собой. Возле окна он овладевает ею сзади, безжалостно вонзаясь в Бетти и издавая при этом нечеловеческие звуки, она кричит еще громче. Наконец Цыган оглушает ее взрывом громкого смеха. Да это и не смех вовсе. Голова девушки вот-вот расколется на куски от жуткого гогота. Она, точно змея, ползет по полу; по ее телу пляшут проникающие сквозь разбитое окно лучи света… Луис берет ремень, заносит его над Бетти, и она замирает…
… Луис тянет ее вверх по лестнице. Тщательно омывает все раны, укладывает в постель; они спят до тех пор, пока свет за окном не становится густо-оранжевым. Пора готовиться к вечернему выступлению. Она пробуждается, надежно хоронит воспоминания, не раскрывает рта. Возлюбленный же снова нежен.
Панцирь из боли защищает грудь Бетти… она знает это… но, если он подведет, наружу вырвется нечто такое, чего девушка боится больше смерти. Она не сможет сдержать неистовый вопль…
— Bethy… Bethy… — позвал Карлос из ярко освещенной студии, возвращая в настоящее.
Темные краски картин, всплыв в моем сознании, уступили место средиземноморскому солнцу, и я поняла, что, должно быть, на какое-то время просто застыла на одном месте.
— Bethy, este manana, cuando yo…
Я слышала голос Карлоса, видела его перед собой, но не могла сосредоточиться на реальности…
Сразу за ним под дождем танцевала пара… два прекрасных молодых танцовщика… девушка в лавандовом шифоне парила над головой мужчины, опираясь на его руку; она была легче воздуха; балерина соскользнула на плечи партнера, коснулась пуантами пола, снова взлетела вверх и в ликовании бросилась в объятия другого танцора, ее Луиса, ее возлюбленного! Промахнулась, упала. Как быстро он нашел замену! Она продолжала притворяться, что все по-прежнему чудесно.
— Почему плакать, Бетти?
Карлос приблизился ко мне. Картинка перед глазами снова обрела резкость, танцоры исчезли.
— Бетти.
Мы с Карлосом стоим лицом к лицу. Серые глаза его подернуты пеленой. На нем черная футболка… Но он только что стоял обнаженным… Нет, был полностью одет…
Мои глаза привыкли к яркому освещению студии… его походка изменилась. Почему руки висят, как плети? Покатые прежде плечи приподнялись, золотистая кожа побледнела… на пальце черная печатка с пентаграммой… как я не заметила ее прежде?
Он приблизился почти вплотную.
— Бетти, не надо плакать.
Рука с печаткой уже у самого лица.
— Я должна идти, — закричала я незнакомцу с Рамблас.
Что со мной произошло? Почему я пришла сюда? Потеряла рассудок? Случись что-нибудь со мной, кто узнает об этом? Кто ведает, что может произойти?
— Пожалуйста…
Карлос попытался меня обнять. Его рука показалась мне холодной как лед.
— Нет!
Выбежав из студии, состоявшей из углов и света, и все еще ощущая смертельную опасность, я промчалась через сад с лилиями и протиснулась сквозь узкую дверь к улочкам Баррио Готико.
Затем пошла, побежала по старой мостовой, спотыкаясь на своих высоких каблуках, пока не оказалась на большой площади, окруженной зданиями, аркадами, колоннами и кафе; дети гоняли и кормили голубей; неподалеку раскинулся порт с прогулочными кораблями и множеством туристов на набережной. Я осталась в порту, обретая душевное равновесие среди людской толпы, пока оранжевые облака над Средиземным морем не скрылись за рыжеватыми вечерними горами. В моем мозгу роились воспоминания о кладовке Луиса; они глубоко проникли мне под кожу, точно впитавшиеся в холст краски старой картины.