КАК МЫ ПЫТАЛИСЬ ЗАВЕСТИ ШКОЛЬНЫ» ГРУЗОВИК

(Объяснительная записка ученика 6-го класса пионера Лгу Сихвки заведующему учебной мастерской)

Если рассказывать честно, как все было, я должен начать с того дня, когда мы узнали, что новый ученик Март Обукакк умеет здорово подражать жужжанию овода. Тогда-то мы и стали придумывать, как можно это использовать.

Тоип сказал:

— Посадим его в шкаф для наглядных пособий, и пусть жужжит на уроке истории.

Но мы не смогли это осуществить, потому что шкаф был набит до отказа.

Каур предложил:

— Посадим его на пожарную лестницу, и пусть жужжит за окном.

Но с этим не согласился Обукакк.

Поскольку мы не сумели больше придумать, где еще можно спрятаться, Юхан Кийлике сказал, что, в силу обстоятельств, оводу придется жужжать в открытую, и пусть Обукакк не волнуется, вопросы безопасности он, Кийлике, берет на себя. Но в этот день директор находился в школе, и поэтому Кийлике счел за лучшее отложить жужжание. На следующий день директор уехал в столицу республики, а классный руководитель, товарищ Пюкк, пошел с младшими классами в учебный поход, и вот тут-то Кийлике сказал: теперь или никогда.

Мы открыли все окна, и когда учитель истории, товарищ Пюгал, вошел в класс и стал раздумывать, кого вызвать, Обукакк принялся жужжать. А мы содействовали ему массовым психозом — так подучил нас Кийлике: целый класс сначала смотрел на вентиляционную решетку над доской, затем на тряпку, которой стирают мел. А затем на третий справа абажур. И так далее.

Поскольку Кийлике предварительно велел всем написать карандашом на партах, в каком порядке на что смотреть, массовый психоз шел как надо. А учитель Пюгал не переставал удивляться, почему он не видит овода, за которым целый класс следит с таким вниманием. Но когда очередь дошла до пятна на задней стене, Каур слишком понадеялся на свою намять и в результате уставился на пятно на передней стене. И Топп, по примеру Каура, тоже. От этого возникло всеобщее замешательство, так что никто уже не знал, куда смотреть.

Тогда-то учитель Пюгал и понял, в чем дело. Он ужасно рассердился, сказал, что искать виновных далеко не надо, и выслал меня, Кийлике и Каура за дверь, что было совершенно несправедливо, потому что жужжал-то, как я уже написал, новый ученик Обукакк.

Сначала мы стояли в коридоре, но потом Каур сказал, что свежий воздух полезнее для легких, и мы можем с таким же успехом стоять во дворе.

Во дворе было тихо. Только белая курица истопника кудахтала на крыше кабины школьного грузовика. Тут в нас пробудился интерес, чего она там кудахчет. Может, снесла яйцо на сиденье кабины. И мы пошли проверить.

Но на сиденье не было никакого яйца. Там лежали только ключи от зажигания. И мы огорчились, потому что у школы могли возникнуть из-за этого неприятности.

Я сказал:

— По правилам вождения нельзя оставлять ключи вот так валяться.

Каур сказал:

— Шоферу за это может нагореть.

А Кийлике:

— Если бы сейчас тут оказались жулики, наш грузовик был бы уже далеко.

И мы решили, что для безопасности грузовика отнесем ключи в канцелярию. Но когда я уже собрался это сделать, Юхан Кийлике предложил ради интереса проверить, заводится ли машина.

И сразу же полез к стартеру.

Тут-то и выяснилось, что машина не заводится. И конечно, мы стали обсуждать, что могло с нею случиться.

Кийлике сказал:

— Как я слыхал, в большинстве случаев неполадки бывают в смесителе, — и снял крышку смесителя.

Каур сказал:

— А я слыхал, что чаще виноват карбюратор, — и стал там что-то крутить.

Я же не сказал ни слова, потому что был занят отвертыванием различных трубок, чтобы проверить — как там обстоит дело с горючим.

Но когда машина все равно не завелась, мы поняли, что трудились впустую. И что неполадки где-то совсем в другом месте... Мы хотели уже уйти, но тут Каур сказал:

— Есть еще одно средство. Надо попробовать принудительное зажигание.

И он рассказал нам, что если у зоотехника их колхоза не заводится мотоцикл, то зоотехник бежит с ним но дороге до тех пор, пока мотор не затарахтит. Он всегда бежит в сторону коровника. Если и не заведет таким способом, так хоть скорее добежит до места.

У меня этот рассказ особого доверия не вызвал. Я сказал:

— С мотоциклом, может быть, так и можно, но с машиной не очень-то побежишь. Хорошо, если мы вообще сдвинем ее с места.

Но Кийлике почесал подбородок и сказал, что бежать с машиной вовсе не требуется. Он считал, что если мы подтолкнем машину до котельной, откуда дорожка начинает идти под гору, то дальше машина покатится сама. И сразу станет ясно, сказал Каур правду или соврал.

Семь раз отмерь — один раз отрежь, говорит старая пословица, и это верно. Теперь я понимаю, что нельзя ничего предпринимать, не взвесив всего основательно, но тогда я об этом не подумал. Не подумали и Кийлике с Кауром, это явствует из того, что они-то и толкали машину, а я только сидел в кабине и крутил руль.

Но когда машина покатилась под гору, я подумал, что неважно, если скорость станет слишком большой, просто надо будет быстро затормозить.

Однако когда машина понеслась и я хотел нажать на тормоз, педаль провалилась, как в яму, это может подтвердить и Кийлике, который ехал на подножке. А когда я схватился за ручной тормоз, у него отвалилась ручка, потому что Каур отвинтил там гайку.

Как говорит наш классный руководитель товарищ Пюкк, в опасной ситуации человек соображает очень быстро.

Это совершенно верно. Потому что, когда машина уже мчалась со страшной скоростью между опытными грядками, я понял, что затормозить можно только в том случае, если я съеду с дороги и поверну руль так, чтобы одно колесо оказалось по одну сторону грядки с огурцами, а второе — но другую. Но Кийлике разгадал мой план и заорал страшным голосом:

— Только не влево! Только не влево! Мы там вчера пропололи!

Он ухватился за руль и повернул его вправо, выбрав, таким образом, для торможения грядку редиса, где прополка еще не проводилась.

Но за то время обе грядки уже оказались позади, и поскольку впереди было только две возможности — или кусты крыжовника, или пруд позади них, — я предпочел первую. Ведь глубина пруда не была мне известна, а человек в нашем обществе — самое ценное достояние, и это звучит гордо.

Теперь я честно рассказал все, как было, и что мы вовсе не виноваты, мы только хотели попробовать, заведется ли машина.

В правилах вождения сказано, что нельзя забывать в машине ключи от зажигания. И это верно.

Сначала небрежность, потом несчастье.

Штучка, которая вращается под крышкой в смесителе, тоже нашлась. Кийлике забыл ее у себя в кармане.

 

КАК Я СЛОМАЛ ШКОЛЬНЫЙ МАГНИТОФОН

(Объяснительная записка Лгу Сихвки директору школы)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того урока эстонского языка, на котором учительница говорила нам о Пушкине и о том, как Онегин застрелил на дуэли Ленского с расстояния в двадцать пять шагов.

Во время следующего урока, когда мы собирали на школьном участке овощи, Кийлике подошел ко мне и оскорбительно замекал:

— Неумека, неумека, неумека!

Тогда я, под впечатлением рассказа учительницы эстонского языка, взял у Каура перчатку — своей у меня не оказалось — и бросил ее Кийлике.

А Топп сказал, что он мой секундант, и отмерил шагами двадцать пять метров. Каур стал секундантом Кийлике и принес нам обоим помидоры.

Как известно, у дуэлянтов должно быть одинаковое оружие, но мне Каур дал зеленый помидор, а Кийлике — гнилой. Поэтому я не мог достоять до конца и в последний момент бросился на землю. А гнилой помидор Кийлике полетел прямо в живот учителю, товарищу Пюкку, который как раз подошел проверить, как движется работа.

Учитель страшно рассердился, потому что на пальто осталось пятно и вообще продуктами нельзя бросаться. И нас с Кийлике отвели в школьную канцелярию, где мы должны были в наказание стоять, хотя я и не был виноват, потому что нашел-то гнилой помидор Каур, а бросил его Кийлике.

Сначала мы стояли в канцелярии возле двери, но когда бухгалтера товарища Мятаса вызвали взвешивать мясо для интерната и в помещении никого не осталось, кроме нас, Кийлике передвинулся к той полке, где лежали иллюстрированные журналы, а я подвинулся вслед за ним.

Тут-то Кийлике и обнаружил статью, которая возбудила в нас большой интерес. Там сообщалось, что иностранный язык можно легко изучить во сне, если записать слова и падежи на магнитофонную ленту и несколько раз за ночь прокрутить ее спящим.

Мы прочли статью два раза. Потом Кийлике сказал:

— Вишь, какая история! Почему же нам об этом не говорили?

Я ответил:

— Может быть, еще не успели.

Но Кийлике не поверил:

— Об этом нам не хотели говорить. Если все так просто начнут во сне учить иностранные языки, учительница английского языка останется без работы. И учителя других языков тоже. И куда же их девать?

Поскольку пионер никому не желает зла, мы с Кийлике решили ни одному человеку не говорить об изучении языков во сне. Но Кийлике не сдержал слова, это видно из того, что, когда я вечером вернулся с тренировки в интернат, мальчишки нашей комнаты рассуждали, где бы достать магнитофон. А Каур предлагал всем за пятнадцать копеек учебник английского языка, но это была, конечно, шутка.

Я очень разозлился на Кийлике, что он все разболтал:

— Теперь я вижу, как держат слово. Честное слово врать готово. И что будет с учительницей английского языка?

Но Кийлике не смутился:

— Ничего с учительницей не случится. Нам вовсе не обязательно знать английский язык в совершенстве. Будем учить во сне только то, что задают на дом. Это просто повысит общую успеваемость.

На это мне нечего было возразить, и мы все вместе принялись обсуждать, где бы достать магнитофон. И конечно, все мы вспомнили, что в кабинете иностранных языков в шкафу имеется магнитофон, на котором в правильном произношении записаны отрывки из учебника в расчете на половину учебного года. И отдельно новые слова каждого отрывка, который дает нам прослушивать на уроке учительница.

После недолгого совещания мы отправились посмотреть, крепко ли заперта дверка шкафа в кабинете иностранных языков. Конечно, все это происходило под покровом глубокой тайны.

Дверка оказалась очень крепко запертой, но Кийлике заявил, что он сын слесаря и внук мастера по отмычкам и что, если немножко унять голос его совести, эта дверка не устоит.

И тогда мы начали унимать голос совести Кийлике.

Каур сказал:

— Мы же не воровать собираемся. Просто возьмем напрокат ненадолго.

Я сказал:

— Технику надо использовать на всю катушку.

Каур сказал:

— Брать учебные пособия для занятий никогда не запрещалось.

И так далее.

Когда же Топп, который смотрел в окно, сказал, что вообще-то можно было бы попросить магнитофон у дежурного преподавателя Рехеметса, но он — смотри, смотри — с авоськой в руке как раз идет в сторону магазина, голос совести Кийлике умолк окончательно, и он вынул из нагрудного кармана гвоздь с загнутым концом.

Бумагу надо экономить, потому я не стану здесь описывать, как мы доставили магнитофон в спальню, это происходило, разумеется, тайком, а продолжу с того места, когда уже наступило время ночного сна, который, как всем известно, начинается, согласно распорядку дня в интернате, в двадцать два часа тридцать минут.

После того как воспитатель Рехеметс заглянул в нашу комнату, нашел ее в состоянии покоя и удалился по своим делам, мы поднялись снова. А Кийлике взял пять спичек, отошел с ними в угол комнаты и сказал оттуда:

— Лотерея-аллегри. Кто вытащит спичку с головкой, может спокойно ложиться спать.

И велел нам тащить.

Поскольку мне сразу досталась спичка без головки, другим уже не требовалось ничего разыгрывать. Ведь тот, кто вытащит спичку без головки, должен остаться дежурным у магнитофона. И они все позалезали в постели со словами, что кому не везет в игре — повезет в любви. Эти слова, адресованные мне, были слабым утешением.

Затем Топп просунул ногу между прутьями спинки кровати, Каур закусил угол подушки, а Кийлике сказал, что ученье свет, а неученье тьма, и я включил магнитофон.

Но когда женский голос все читал себе и читал «lesson twenty three», а также новые слова одно за другим и Кийлике тоже уснул, я начал понимать, до чего же мне не повезло. И я задумался, что же произойдет, если завтра я не буду знать английского урока. А что я не буду его знать, это было ясно наперед, потому что вечером, когда готовили домашние задания, я, надеясь на новый метод, не выучил ни слова.

Как говорит преподаватель естествознания товарищ Пюкк, человеческий мозг в трудном положении начинает работать вдвое быстрее, так случилось и со мною. После некоторого напряжения я понял: нет другого пути, чтобы спасти свою и всего класса среднюю успеваемость, кроме как выучить урок и новые слова во сне, с помощью того же метода, что и мои соседи но комнате.

Тогда я взял из кармана пиджака Кийлике тот самый гвоздь с загнутым концом и пошел посмотреть, можно ли им открыть кабинет физики и не найдется ли там какого-нибудь приспособления, чтобы магнитофон включался и выключался без моего участия.

И гвоздь открыл дверь, и я принес в нашу спальню электромагнит, проволоку, мешочек с дробью и такую машину, которая, если ее крутить, дает ток. Но поскольку я еще не знал, как устроить автоматический включатель-выключатель магнитофона, а храпение Кийлике мешало мне думать, я решил проверить, нельзя ли унять этот храп с помощью электромашины. И просунул проволоку между пальцами ног Кийлике, а потом покрутил ручку. Этот поступок оказался необдуманным, ибо Кийлике так сильно хватил рукой по тумбочке, что мешочек с дробью полетел прямо на магнитофон.

Старая эстонская пословица говорит, что несчастье не предупреждает о своем приходе. Так оно и есть. Потому что еще раньше Каур снял с магнитофона крышку, чтобы посмотреть магнитофонное устройство, и поэтому дробинки попадали внутрь магнитофона. Но достать их оттуда рукой было трудно, и я попытался сделать это с помощью электромагнита.

Но после того, как я довольно долго держал электромагнит над магнитофоном, он, вместо того чтобы вытянуть изнутри дробинки, размагнитил большую часть ленты, где были записаны двадцать английских уроков, которые начитала на ленту доцент университета, жившая в Англии.

Теперь я и подошел к тому, о чем учительница английского языка сказала «преднамеренное преступление» и записала то же самое в моем дневнике. Потому что она и слушать не пожелала, как все случилось. И что не было преднамеренно.

Преднамеренно действовал только Кийлике, подло обломав, как выяснилось позже, головки у всех пяти спичек.

С моей стороны не было никаких злых намерений. Это могут подтвердить Каур и Топп. Если бы я знал, как действует электромагнит на магнитофонную ленту, я вытащил бы все дробинки пальцами.

 

ПОЧЕМУ Я ПО УТРАМ ОПАЗДЫВАЮ В ШКОЛУ

(Объяснительная записка Агу Сихвки классной руководительнице)

Чтобы рассказать все честно, как есть, я должен начать с того, что наш колхозный механик Вальдемар Кару изобрел самодействующий насос питьевой воды для стада. Это произошло летом нынешнего года в сарае Вальдемара Кару.

Насос Вальдемара Кару абсолютно оригинальный, потому что если другие насосы приводит в движение электричество, ветер или сам человек, то этот насос качает воду под действием тяжести самой коровы. Для чего она должна взойти на специальную платформу.

До тех пор механик Вальдемар Кару изобретал главным образом небольшие вещи, вроде самовращающегося ежика для мойки бутылок, который подходит к бутылкам любой величины, если только помещается в них. Или особой пилки для ногтей, которая может служить рожком для надевания обуви. Поскольку за все прежние изобретения Вальдемар Кару получал по пять рублей премии, Кийлике был уверен, что так будет и с самодействующим насосом. Ибо, как всем известно, и мы это проходили в школе, в нашей стране каждый получает по своему труду, о чем мы и сказали Вальдемару Кару.

Но тут мы ошиблись, потому что механик Вальдемар Кару радостно отправился в столицу республики, чтобы получить премию и изобретательское свидетельство, а вернулся нерадостный, не получив изобретательского свидетельства, не говоря уже о денежной премии.

Мне и Кийлике тоже это показалось весьма странным.

Как всем известно, техника сейчас совершает революцию, и повсюду надо изобретать именно такие машины, которые работают сами.

Кийлике сказал:

— Разве же они там не поняли, что самодействующий насос экономит провода и электроэнергию? — Под этим он подразумевал, что насос Кару не требует тока и строительства электролиний.

Я сказал:

— Неужели они там не поняли, что самодействующий насос сберегает и воду? — Под этим я подразумевал, что тощая корова, которая мало весит и мало пьет, накачает и воды меньше, чем толстая корова, которая весит больше и хочет больше воды.

А вместе мы сказали:

— Послушай, Вальдемар Кару. Может быть, этот насос у тебя вообще не работал?

Но колхозный механик Вальдемар Кару замахал руками — нет, нет, нет, вы что, насос работает превосходно! И он подтвердил это сообщением, что когда там, в городе, шесть человек, общий вес которых можно считать равным одной условной корове, взобрались на платформу, то самодействующий насос накачал столько воды, что ее хватило бы и условной, и взаправдашней корове.

Теперь я, пожалуй, подошел к тому, с чего все же было бы вернее начать. Как выяснилось из рассказа колхозного механика Вальдемара Кару, он вернулся без премии и изобретательского свидетельства только потому, что, изобретя самодействующий насос, он не изобрел, как объяснить коровам, что, когда хочешь пить, надо взойти на платформу.

Пионер не боится трудностей, как поется в песне и написано на лозунге, что висит в коридоре, и я шепнул Кийлике:

— Послушай, Кийлике, у меня возникла идея.

А Кийлике шепнул в ответ:

— У меня тоже идея.

Затем выяснилось, что это была одна и та же идея, а именно: мы решили помочь колхозному механику преодолеть возникшие трудности.

После этого мы пошли ко мне домой и обсудили все детально.

Я сказал:

— Чему в молодости не выучишься, того в старости не знаешь. Обучим сначала телят пользоваться насосом.

А Кийлике в ответ:

— Дело в шляпе. У вас как раз две телки.

Так как механик Вальдемар Кару своим насосом больше не интересовался, потому что уже работал над новым изобретением, мы погрузили платформу на тачку и привезли к телятам для ознакомления. А на следующий день, возвратись из школы и проходя мимо поля, где росла репа, прихватили с собой несколько репок, чтобы использовать их в случае необходимости.

Кийлике сказал:

— Как всем известно, животные не понимают словесных объяснений, поэтому я выдумал такой план: ты заманишь телку на платформу, а я сразу же дам ей репу. Тогда телка подумает, что взбираться на самодействующую поилку хорошо, и в дальнейшем будет лазить на платформу даже безо всякой репы. И если дело так пойдет, то вскоре у нее выработается привычка, которую мы сможем назвать рефлексом Кийлике.

Мне слова Кийлике не понравились.

— Это почему же рефлекс Кийлике? — спросил я. — С таким же и даже большим успехом это может быть рефлекс Сихвки. Телки-то наши. Но, как написано в зоологии, все-таки правильнее будет назвать это рефлексом Павлова, потому что он провел такие опыты раньше нас.

Но Кийлике стал возражать:

— Рефлексы Павлова — у собак или рыб. С телками Павлов никогда не экспериментировал.

Умный уступает, говорит старинная пословица, поэтому я не стал больше спорить с Кийлике. К тому же мы пришли к соглашению назвать рефлекс «рефлексом Сихвки-Кийлике». Однако, когда мы приступили к самой работе и я хотел заманить телку по кличке Мери от забора к платформе, из этого ничего не вышло, потому что телка выхватила у меня репу из рук. Взяв другую репу, я бросился бежать к платформе, но телка, как и следовало ждать от животного, тут же догнала меня и слопала вторую тоже.

После двух неудачных попыток мое настроение упало. Потому что Кийлике смеялся, а в придачу ко всему я еще вляпался в нечто такое, чего на выпасе хватает с избытком. Я сказал:

— Больше я в этом не участвую. Пойдем отвезем платформу назад в сарай к Кару.

Но Кийлике и слышать об этом не хотел, он сказал, что всякое начало бывает трудным и что, может быть, нам больше повезет, если мы сначала накормим телок.

Тогда мы взяли тачку и отправились снова на поле за репой. И так несколько дней. И телки, Мери и Мусти, лопали репу что было сил, иногда занимались этим даже стоя на платформе.

«Мы не знаем наперед, как нам в жизни повезет...» — поют иногда по радио, а также гости заведующего маслобойней, и это действительно так. Разве могли мы знать наперед, что репа приучит Мери и Мусти не взбираться на платформу, а ходить следом за мной и Кийлике!

Теперь я и подошел к тому, почему я третий день подряд опаздываю. И это вовсе не оттого, что я ленюсь или долго сплю. Виноваты телки по кличке Мери и Мусти, которые, увидев, как я утром иду в школу, перепрыгивают через проволочную ограду выгона и выказывают настойчивое желание идти со мной. Как известно из книги Оскара Лутса «Весна», уже у Тоотса были неприятности, когда он принес в школу щенка Питсу. Стоит ли говорить, что было бы, если б я явился на урок математики в сопровождении телок Мери и Мусти.

У скотины и разум скотский, говорит бухгалтер Мятас, и он совершенно прав. Мне не удалось объяснить Мери и Мусти, что в школе не лакомятся репой, а изучают математику, где лишь проценты и дроби, и еще учат английский язык, где, все пишется по-одному, а произносится по-другому.

«Не становись изобретателем!» — сказал колхозный механик Вальдемар Кару, когда у него не приняли самодействующий аппарат для подковки лошадей. А я еще добавлю, что не становись и помощником изобретателя. Особенно когда у тебя такой приятель, как Кийлике, который, для того чтобы телки его теперь не узнавали, ходит мимо нашего выпаса, надев длинное пальто брата.

 

КАК МЫ ДРЕССИРОВАЛИ МОРСКОГО ДРАКОНА

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы рассказать честно все, как было, я должен опять-таки начать с того, что в нашем классе появился новый ученик, Март Обукакк, который здорово умел подражать жужжанию овода. Однажды на перемене, когда мы бегали во дворе, потому что спорт полезен для здоровья, и случайно оказались на берегу Банного пруда, новый ученик Обукакк сказал:

— Надо бы прийти сюда после уроков поплавать.

Никто из нас не поверил, что новичок Обукакк говорит это всерьез.

Я сказал:

— Не прыгай в воду в незнакомом месте! В октябре температура воды тут ниже пяти градусов.

Топп сказал:

— На середине пруда глубина шесть метров, а если и не столько, то два метра наверняка.

А Кийлике пообещал:

— Я съем свою шапку, если Обукакк действительно войдет в воду.

Но тут подошли к пруду девчонки, и мы вынуждены были сменить тему и начать брызгать на них водой, чтобы они отошли подальше, — девчонкам опасно ходить по берегу пруда. А после звонка, когда уже начался урок математики, откуда-то сзади передали моему соседу по парте Кийлике свернутую бумажку, оказавшуюся письмом, в котором сообщалось:

«Плавание в шесть часов. Захвати с собой шапку».

Письмо Обукакка заставило меня задуматься. Я сказал:

— А вдруг этот псих действительно полезет в воду. Тогда тебе и впрямь придется съесть шапку.

Но Кийлике покачал головой и заявил:

— Я в октябре падал в пруд. Я знаю, что это значит. Добровольно туда сейчас никто не полезет.

После этих слов я уже не спорил, потому что поверил жизненному опыту Кийлике.

Но иногда жизненный опыт подводит, потому что, когда мы в шесть часов или чуть позже пришли к школьной бане, Обукакк в резиновом костюме уже барахтался в воде и, конечно, не вопил от холода, благодаря своему костюму.

Видя столь подлое поведение Обукакка, Кийлике побледнел. И когда Обукакк вылез на берег, Кийлике процедил сквозь зубы:

— Это не в счет! Так не честно! Так можно и зимой полезть в воду. На тебе же резиновый костюм.

Но Обукакк засмеялся и заявил:

— Раздет я буду или одет — об этом речи не было. Речь шла лишь о том, чтобы войти в воду.

Тут Кийлике еще больше помрачнел, потому что стало ясно: он попал впросак. И действительно, об этом не было разговору, наденет ли что-нибудь Обукакк, когда полезет в воду. Но никто не обратил внимания на огорчение Кийлике, потому что всех гораздо больше интересовал резиновый костюм новичка. Потому что хотя у Топпа есть трубка для подводного плавания, а у Каура маска и ласты, такого резинового костюма, который не пропускает воду, никто раньше не видел.

Как мы вскоре установили, костюм состоял из двух частей. И поскольку резиновая блуза на спине Обукакка сидела мешковато, Топп заметил:

— Костюм-то наверняка не твой?

Но Обукакк ответил:

— Ну и что с того. Я всегда могу взять костюм, когда брата нет дома, лишь бы он ничего не узнал.

После этого мы стали обсуждать, какую пользу может принести костюм.

— Имея такой костюм, можно вволю повеселиться, — сказал Кийлике. Он считал, что иной раз, когда у пруда много народа, Обукакку следовало бы высунуть голову из воды и поблеять бараном.

Обукакка подобные штуки не интересовали.

— Тогда ты мог бы замаскироваться под дракона, — посоветовал Кийлике и рассказал об одном озере в Англии, где живет такое чудовище.

Но Обукакк не желал маскироваться и под дракона.

— Мне не надо прибегать к маскараду, чтобы повеселиться, — сказал Обукакк. — Мне будет достаточно весело, когда Кийлике начнет есть свою шапку. — И он засмеялся: — Хи-хи-хи! — и велел Кийлике намазать козырек маслом, чтобы легче было глотать.

Забота подобна камню на шее, гласит старинная поговорка, и когда мы с Кийлике возвращались в интернат, он совсем приуныл. Но где самая большая беда, там и помощь ближе всего. И когда мы шли мимо кооперативного буфета, у меня возникла прекрасная идея.

— Послушай, Кийлике, — сказал я. — Ну-ка, улыбнись! Тебе вовсе не обязательно есть именно фуражку.

Но Кийлике не улыбнулся.

— Ты думаешь, что лыжную шапочку съесть легче? — хмуро спросил он.

— Тебе и лыжную шапочку есть не придется. Вообще не ешь шапку. Съешь лучше шляпку. — И я показал ему на витрину, где были выставлены «грибы», сделанные из очищенного яйца, на которое надета шляпка из половинки помидора.

Кийлике сразу же повеселел, и мы тут же купили два гриба, по двадцать копеек штука, завернули в бумагу и побежали назад к школе.

Обукакк все еще был возле пруда.

— Слышь, Обукакк, — сказал Кийлике. — Радуйся и ликуй, я пришел, чтобы выполнить свое обещание. Но прежде чем приступить к делу, хотелось бы узнать, что я должен съесть, фуражку или шляпку.

Обукакк от удовольствия заикал. И засмеялся:

— Хи-хи! А какая разница? В деревне говорят фуражка, шапка, в городе — шляпа. А вообще-то все одно — головные уборы.

Тогда Кийлике повернулся ко мне:

— Ты слыхал, Сихвка? Обукакк разрешает мне вместо шапки съесть шляпку. Ты — свидетель.

А Обукакк захохотал еще пуще, так что даже стал красным:

— Ха-ха! Разрешаю! Но если тебе одному будет скучно грызть шляпку, то твой приятель Сихвка может войти в долю. — И, пообещав в таком случае еще хоть три раза искупаться в пруду, Обукакк чуть не лопнул от смеха.

Кийлике не стал терять времени, вынул из кармана гриб и впился в него зубами. Я последовал его примеру.

Глядя, как Кийлике поедает шляпку из помидора, Обукакк потерял всякое желание смеяться.

— Вы ведь должны были съесть свои шапки, — взвизгнул Обукакк, а мы спросили, чьи же мы едим. И, сообщив, сколько они стоили и где мы их купили, велели Обукакку снова облачиться в резиновый костюм, как он обещал.

Теперь я и подошел к тому моменту, когда мы подумали, что было бы жаль пустить Обукакка просто так за здорово живешь барахтаться в пруду. И что если Обукакк не согласится изображать дракона, мы могли бы поселить в пруду искусственное чудовище, которое Обукакк смонтировал бы в воде.

И на следующий день, когда уроки кончились, Кийлике сказал: «То, что можно сделать сегодня, не откладывай на завтра!» — принес из канцелярии ключ от школьной мастерской, и мы приступили к делу.

— Резиновый шланг отлично заменит туловище дракона, — сказал Кийлике и снял со стены мотоциклетный воздухопровод.

— Малярная кисть — хвост, — сказал Каур.

Топп шарил глазами по сторонам, высматривая, куда девался бараний череп, который на последнем уроке зоологии отвалился от подставки и был отослан в мастерскую для починки.

Терпение и труд все перетрут, гласит старинная пословица, и это верно, потому что дракон получился совсем как настоящий, и это подтверждается тем, что когда Топп показал его в окно одному мальчугану из первого класса, тот от страха завопил и даже не стал ждать автобуса, хотя до дома ему было полкилометра.

Кийлике был очень доволен поведением малыша и сказал:

— Когда искусственный дракон высунет голову из пруда, они еще не так завопят.

После этого мы накачали резиновый шланг воздухом и отнесли чучело на берег Банного пруда. И поскольку учитель, товарищ Пюкк, совсем недавно рассказывал, что таким страшным явлениям природы, как тайфуны и ураганы, дают женские имена, мы назвали своего искусственного дракона Анеттой.

Но когда мы хотели погрузить Анетту в воду, нам это не удалось, потому что в Анетту был накачан воздух. Выхода у нас не оставалось, и я приволок пудовую гирю, которую не убрали в шкаф после урока физкультуры, а Топп принес из школьного сада веревку. И Кийлике, продев веревку через ручку гири, забросил гирю в пруд, чтобы иметь на дне точку опоры, которая помогла бы нам спрятать дракона под воду.

Точка опоры сразу помогла. И после того, как каждый из нас попробовал затащить Анетту под воду и снова выпустить на поверхность пруда, мы закрепили за ивовый куст веревку, с помощью которой можно было все это проделывать, и оставили Анетту до следующего утра под водой.

Теперь я продолжу с того, как на следующий день наш класс вышел на школьный участок, чтобы сажать деревья, и это было здорово, потому что зеленое золото необходимо всем и к тому же посадка проводилась на уроке зоологии.

Девчонкам, Роозилехт и Таммекырв, было поручено носить из пруда воду для поливки, но они делали это страшно медленно, и нам захотелось проверить, нельзя ли заставить их двигаться побыстрее с помощью Анетты. Кийлике прокрался к кусту, за который была закреплена удерживавшая дракона веревка.

«Человек сам никогда не знает, на что он способен», — сказал учитель истории, когда Топп правильно назвал дату Куликовской битвы. И вообще историк был прав. Потому что как только Роозилехт и Таммекырв увидели Анетту, они побросали ведра и бросились бежать с такой скоростью, что, будь это на стадионе, можно было бы зафиксировать если не мировой, то уж районный рекорд наверняка.

Но в школьном парке скорость осталась незафиксированной.

— Что вы носитесь как угорелые? — сделал замечание учитель, товарищ Пюкк, и не пожелал даже слышать о жутком чудовище, которое высовывает голову и хвост из Банного пруда.

Но когда назначили новых водонош и Кийлике хотел снова выпустить Анетту на поверхность пруда, веревка за что-то зацепилась. Мы с Топпом помогли дергать, и веревка вовсе оборвалась. Из Анетты вырвался воздух, а череп барана отвалился, только воздух поднялся вверх, а череп свалился на дно.

Слово — серебро, молчание — золото, гласит старинная поговорка, но новый ученик Обукакк не прислушался к ней, и вскоре не только ученики, но и учителя прибежали на берег Банного пруда, хотя смотреть было уже не на что.

Теперь я и подошел к тому, по поводу чего преподаватель зоологии и естествознания, товарищ Пюкк, сказал, что мы злоумышленники, а преподаватель физкультуры сказал, что нам больше нечего надеяться на появление новых Тальтсов и Алексеевых. Потому что они и слышать не хотели, что череп и гирю можно еще достать из пруда, если начать развивать в школе подводное плавание. Если бы мы знали, что Обукакк вообще не может вести подводные спасательные работы, мы бы не воспользовались гирей в качестве точки опоры.

В каждом отрицательном явлении следует видеть и положительную сторону, говорит преподаватель истории, товарищ Пюгал. Как утверждают Роозилехт и Таммекырв, верхняя и нижняя челюсти бараньего черепа будут стоять у них перед глазами до самой смерти.

 

ЗА ЧТО МНЕ ЗАПИСАЛИ БЛАГОДАРНОСТЬ В ДНЕВНИК ОТРЯДА

(Письмо Агу Сихвки приятелю Карлу)

Здравствуй, друг Карл!

Пришла теперь моя очередь поделиться с тобой опытом и написать о том, как мы живем и что у нас нового.

Начну сразу же с того, как подошла ко мне и моему соседу по парте Кийлике председатель совета отряда Сильви Куллеркупп и сказала, что у всех пионеров есть пионерские поручения, а у вас, Сихвка и Кийлике, нет. Так что теперь будете два раза в неделю помогать коллективу детской библиотеки.

Пионер всегда обязан говорить правду, поэтому я должен признаться, что мы вовсе не были восхищены этим заданием, как, казалось бы, полагается.

Я сказал:

— Во всех газетах рекомендуют вводить в пионерскую работу романтику, а какая романтика в библиотеке. Там одни книги.

И мой друг Кийлике добавил:

— Это несправедливо.

Он имел в виду, что у других пионерские поручения лучше — пятеро ребят ходят каждую неделю помогать в пекарню, а четверо в пожарное депо, и одни уже успели наесться пирожков, другие — пополивать из брандспойта. А в библиотеке таких возможностей не бывает.

В ответ на наш протест Сильви Куллеркупп сморщила нос и сказала:

— Пионерское задание — это не какое-нибудь развлечение.

И посоветовала спросить у классной руководительницы, если мы не верим ей. Конечно, мы ничего у классной руководительницы спрашивать не стали, так подсказывал нам наш жизненный опыт. Мы примирились с положением и отправились в библиотеку, чтобы у всех пионеров нашего звена была связь с коллективами трудящихся.

Коллектив библиотеки встретил нас радостно, велел называть себя тетей Лидией и показал свое хозяйство, в котором, как и следовало предполагать, были одни только книги. Затем тетя Лидия спросила:

— Что самое трудное в нашем деле?

Я сказал, что вытирание пыли, а Кийлике, что поиски необходимой книги на полках. Но мы оба, как оказалось, были неправы, потому что для борьбы с пылью в библиотеке имелся пылесос, а для отыскания нужной книги — каталог.

Когда мы это узнали, наше настроение сильно улучшилось — можно было надеяться, что вытирать пыль и раскладывать книги нас не заставят. И в нас пробудилось любопытство.

— А что же тогда самое трудное? — спросили мы в один голос.

— Заполучить обратно книгу у недобросовестного читателя, — сказала тетя Лидия и показала нам толстую кипу карточек, где каждая карточка — один такой читатель.

Полчаса спустя мы уже шагали по поселку, потому что пионер не боится работы и трудностей, как и сказал Кийлике тете Лидии. К пяти часам у нас была целая кипа книг, завернутых в бумагу, и мы могли с полным правом вернуться в библиотеку. Но Кийлике пожелал зайти еще в один дом на улице Риннаку, потому что ему вдруг захотелось перечесть «Весну» Оскара Лутса, в которой рассказывается о веселых приключениях Тоотса, а также о его однокашнике Кийре, у которого пропали пуговицы с ботинок.

На улице Риннаку стояли индивидуальные дома. Когда мы подошли к большим железным воротам дома номер восемь, в котором жил ученик 7-го класса «Б» Пухвель, не возвращавший «Весну» в библиотеку, Кийлике сказал:

— Теперь произведем разведку. — И спросил: — Как лучше всего разузнать, есть во дворе собака или нет?

Я не знал, и Кийлике ответил сам:

— Надо полаять под забором.

Потом Кийлике пролаял четыре, а я три раза, но в ответ лая не послышалось. Зато отворилось окно дома и какой-то голос позвал:

— Полла! Полла! Полла! Тукси! Тукси! Тукси!

И несколько хлебных корок перелетело через забор.

Кийлике счел это очень оскорбительным, потому что мы пришли по делу, а в нас швыряют огрызками. И еще он рассердился потому, что все они попали в него, а меня совсем не задели. И рванулся в ворота.

Как мы увидели, ученик 7-го класса «Б» Пухвель лежал грудью на подоконнике и хихикал в свое удовольствие. Это еще больше рассердило Кийлике и он закричал:

— Хлебом разбрасываешься! А библиотечную книгу несколько месяцев не возвращаешь!

Но Пухвель только рассмеялся. И спросил, какое Кийлике до этого дело. И когда Кийлике заявил, что он уполномоченный библиотеки, Пухвель сказал, что плевать он хотел на таких уполномоченных, и сделал вид, что действительно собирается плюнуть.

Дорогой друг Карл! Конечно, и тебе в своей школе там у вас, в Янесевере, приходилось быть дежурным по школе и просить какого-нибудь ученика старшего класса, который больше тебя и поэтому силой на него не воздействуешь, выйти из класса на перемене. И если при этом ему на тебя наплевать... Сам знаешь, какое это вызывает чувство.

— Мое терпение кончается! — сказал Кийлике.

Но я был более уравновешен и прошептал, как Карлсон, который живет на крыше: спокойствие, спокойствие, только спокойствие. И напомнил Кийлике, что мы пришли сюда как официальные лица.

Тогда Кийлике взял себя в руки и спросил как лицо официальное:

— Это восьмой дом по улице Риннаку?

— Допустим, — с издевкой ответил ученик 7-го класса «Б».

— Ты — Велло Пухвель?

— Допустим, — хихикнул Велло Пухвель. И, сделав вид, что он нас совсем не знает, спросил: — А что вам надо?

— Спокойствие, спокойствие, только спокойствие, — снова сказал я Кийлике. Но это не помогло. Потому что терпение Кийлике лопнуло и он закричал вовсе не официальным тоном:

— Сейчас же подавай сюда книгу!

Много крику — мало толку, говорит старинная пословица, которую ты, друг Карл, наверняка знаешь. Так было и на сей раз. Вместо того, чтобы принести книгу, ученик 7-го класса «Б» плюнул на ботинок Кийлике и тут же захлопнул окно. И когда мы пригрозили, что пожалуемся его отцу или матери, ученик 7-го класса «Б» рассмеялся и сказал, что его родители оба работают на фабрике в вечернюю смену.

Мы ушли с улицы Риннаку вне себя от злости. И Кийлике сказал, что он этого дела так не оставит. На сей раз это были не просто слова, ибо Кийлике надолго исчез куда-то из интерната, а когда вернулся, отозвал меня в сторонку и, воскликнув: «Умри, собака!» — выхватил из-за пазухи двуствольный пистолет, который я видел раньше у дяди Кийлике за стеклом в шкафу. И затем он предложил вернуться на улицу Риннаку вооруженными и таким образом отнять книгу, которую мы не получили.

Если придерживаться истины, то должен заметить, что сначала я был против этого плана.

Я сказал:

— Это еще неизвестно, сможем ли мы получить книгу, угрожая пистолетом.

Но Кийлике возразил:

— Сможем. Ведь он не знает, что пистолет не заряжен.

Я сказал:

— Его родители могут оказаться дома.

А Кийлике в ответ:

— Так скоро они не вернутся. Слыхал же — они работают в вечернюю смену.

Я еще сказал, что парень, когда придет в себя от страха, может заявить в милицию и устроить за нами погоню. Но Кийлике ответил, что и против этого имеется средство. И предложил переодевание.

По настоянию Кийлике я взял под мышку коричневый пиджак своего одноклассника Виктора Каура, а Кийлике взял пиджак Пеэтера Топпа, который спит на соседней кровати. Действовали мы без спросу, потому что оба наших приятеля находились на тренировке. И Кийлике сказал, что нет ничего страшного в том, что пиджак Каура достает мне до колен и карман у него почти оторван. Дескать, маскировочная одежда и должна быть такой.

Около улицы Риннаку мы забрались в большой декоративный куст, названия которого я не знаю, и переоделись. А мне еще повезло — я нашел пустую бутылку, которая стоит двадцать копеек, и взял ее с собой, потому что лучше синица в руке, чем журавль в небе. А Кийлике взлохматил себе и мне волосы и угольком размалевал нам лица.

Когда подготовка была закончена, мы перебежали через улицу прямо во двор дома номер восемь. И затем дальше в прихожую, где Кийлике вынул пистолет и постучал рукояткой в дверь комнаты.

— Сейчас он выйдет, — шепнул Кийлике, и так оно и случилось. Потому что когда послышались шаги и дверь распахнулась, за ней стоял именно тот, кто был нам нужен. Он сразу же стал пятиться, а Кийлике целился в него пистолетом, наступал и все повторял: — Умри, собака!

И велел подать сюда библиотечную книгу «Весна».

Так они прошли почти через всю комнату. Затем Велло Пухвель споткнулся и посмотрел в сторону. И захихикал. Я, конечно, тоже глянул туда, куда смотрел он, и у меня подкосились ноги. Потому что рядом с дверью, в которую мы вошли, стоял высокий мужчина — это был директор нашей школы.

Дорогой друг Карл! Я уверен, что и у тебя в жизни случались страшные мгновения, когда кровь застывает в жилах, а в голове бьется мысль: быть или не быть. Вспомни самое жуткое из них, и ты поймешь, что мы почувствовали. Кийлике заклацал зубами, как ксилофон. И хотя он изо всех сил пытался запихать пистолет в карман, это ему никак не удавалось — дрожали руки.

Единственный, кто радовался, — это ученик 7-го класса «Б» Пухвель. Его рот растянулся до ушей, и от восторга он хлопал руками по коленям.

Как ты и сам понимаешь, мы с Кийлике стояли, не смея поднять глаз. И конечно, ждали, что скажет директор. Но к нашему удивлению, нам он ничего не сказал, зато сказал ученику 7-го класса «Б»:

— От своего племянника я такого не ожидал.

Услышав это, мы подняли глаза и поняли, насколько пропала у Пухвеля охота смеяться. И когда затем директор прикрикнул, что, дескать, брать в библиотеке книги ты умеешь, а обратно относить не научился, улыбка исчезла с лица Пухвеля окончательно.

Жизнь полна неожиданностей, гласит народная мудрость, и это правда. Потому что потом директор подошел к нам и спросил:

— Стало быть, вы гонцы библиотеки? (На что мы кивнули.) И теперь ваше пионерское поручение — наведываться к ленивым читателям? (И мы опять кивнули.) А чья идея — являться вот так?.. — И он указал на двуствольный пистолет Кийлике и нашу маскарадную одежду.

Тут я понял, что в интересах истины мне следует взять слово, и сказал:

— Он придумал! — И подтолкнул Кийлике вперед.

Но Кийлике уточнил:

— План мы составили все-таки вдвоем! — И потянул меня за собой.

— Так, так! — Директор похлопал Кийлике по плечу. — Тебя я сразу узнал. Ты, стало быть, Тоотс...

В эту минуту из разорванного кармана пиджака Каура, который был на мне, выпала на пол бутылка с этикеткой «Вируская белая», та самая бутылка, которую я нашел в кустах. И директор сказал:

— А ты — Либле. — И засмеялся. Мы на всякий случай тоже засмеялись, хотя ничего не поняли.

Ты, далекий мой друг Карл, читая эти строки в спокойной обстановке и в тишине, конечно, сразу понял, что имел в виду наш директор. Но нам потребовалось на это время. И только тогда, когда директор спросил:

— Значит, если какой-нибудь мальчик надолго задержит «Приключения Тома Сойера», к нему в один прекрасный день явятся Том и Гекльберри Финн? — мы стали догадываться, в чем дело. И совсем ясным все стало тогда, когда директор заметил, что особенно славным было бы появление Карлсона и Малыша за книжкой о Карлсоне.

Итак, дорогой друг Карл, я, согласно нашему уговору, рассказал тебе о самом захватывающем происшествии прошлого месяца. Находчивость при выполнении пионерского поручения — великое дело. Так сказал товарищ директор и собственноручно вручил нам «Весну», которую его племянник Пухвель вынужден был безо всяких возражений принести из другой комнаты.

Начиная нашу дружескую переписку, мы договорились обмениваться опытом, и теперь ты знаешь, за что совет отряда записал мне и Кийлике в дневник благодарность.

— Находчивость в пионерской работе — великое дело, — сказал и старший пионервожатый нашей школы. Вот так и теперь бывает, что если кто-то из читателей детской библиотеки долго не возвращает «Приключения Тома Сойера», к нему в один прекрасный день являются Том и Гек.

А однажды мы даже были пиратами, и Кийлике пел:

И ковылял на деревянной ноге, которая от этого сломалась.

Другие ребята теперь ужасно завидуют нашему пионерскому поручению. Каур даже хочет перейти к нам из пекарни. Но это мы еще посмотрим.

Во всяком случае, тогда он должен достать для роли Гекльберри Финна дохлую кошку или, еще лучше, чучело кошки.

На этом, верный друг Карл, я кончаю. В ожидании твоего ответного письма

твой Агу Сихвка.

 

КАК Я ИСПОРТИЛ КОСТЮМ ПОЧЕТНОМУ ГОСТЮ

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с той пятницы, когда в зале нашей школы готовилась выставка ученических работ и все получили приказ принести что-нибудь.

Как известно, на выставке ученических работ выставляются перчатки, салфеточки и носки, изготовленные девчонками, а также изготовленные мальчиками доски для разделки мяса, скалки и табуретки. Поэтому все были очень изумлены, когда Каур принес в школу деревянного льва, державшего в зубах стеклянную трубку.

Я сказал:

— Только поглядите, у напаши Каура в последнее время было много свободного времени.

Кийлике сказал:

— Это попахивает производством объединения народных промыслов «Уку».

А Топп спросил, почему льву в зубы не сунули берцовую кость, и заметил, что стекло грызут только шпагоглотатели, да и то лишь в цирке и за большие деньги.

Поскольку девчонки страшно восторгались львом и не утихали ахи и охи, Каур жутко заважничал и обиделся на наши дружеские замечания.

— Сам ты попахиваешь «Уку»! — сказал он Кийлике. — Сам можешь взять кость в зубы! — сказал он Топпу. И, кашлянув в мою сторону, добавил: — Если бы у вас было больше соображения, вы бы уже давно докумекали, что эта стеклянная трубка имеет свое назначение. Этот царь зверей будет у меня фонтанировать воду.

Тут и мы заметили, что стеклянная трубка проходит через льва насквозь. Точнее, входит в пасть и выходит под хвостом. И наше отношение ко всему этому делу изменилось.

— Если мы имеем дело с фонтаном, — сказал Кийлике, — тогда другое дело. Тогда «Уку» и не пахнет.

— Я тоже беру свои слова назад, — сказал Топп.

А я признался, что намек, будто льва изваял старик Каур, был задуман как шутка. И пусть молодой Каур не обижается.

Тут я пропускаю, как украшали выставочный зал, как варежки и кашне и так далее были разложены на одном конце длинного стола, а изделия из дерева - хлебницы и толкушки — на другом. Также пропускаю, как Каур прикрепил ко льву резиновый шланг, а шланг к пластмассовой трубке, которую в свою очередь соединил с жестяной коробкой, где, как указывала этикетка, раньше находилась сельдь атлантическая.

Поскольку коробка была пристроена за занавеской на высокой полочке для цветов, каждый понимал, что оттуда вода должна потечь вниз. Так оно и было, ибо, когда Каур наполнил коробку водой, Цапик стал цвиркать водой в предназначенную для этого ванночку.

Чтобы в самый день выставки дети не мешали гостям, всем было велено заранее насмотреться и удовлетворить свое любопытство. Итак, в зал непрерывно стекались ученики. Поскольку лев был единственным экспонатом, из которого бежала вода, то естественно, что все толпились перед ним. И председатель совета отряда Куллеркупп передвигала табличку нашего отряда все ближе и ближе ко льву и сама не отходила оттуда. И безусловно, Каур тоже бы не отошел, если бы ему не требовалось все время таскать воду.

Но когда настал следующий день, день открытия выставки, Каура не было. Топпа послали выяснить, что с ним, и оказалось, что он лежит в постели и у него жар, то есть температура, 39 градусов.

Болезнь друга вызвала у нас сочувствие.

— Вот тебе и фонтан! — сказал Кийлике.

— Я тоже думаю, что его добило таскание воды! — сказал Топп. — Если тело потное, к воде даже близко подходить не следует.

А Калкун заметил:

— Теперь, значит, лёвушка не сможет и глотку смочить.

Но председатель совета отряда Куллеркупп считала иначе. И объявила:

— Успех Каура — успех всего отряда. Трудовая победа Каура — одновременно и наша общая трудовая победа. Один за всех, все за одного. Сегодня вы — Сихвка и Кийлике — позаботитесь о том, чтобы из пасти льва брызгала вода. И отнеситесь к своему заданию серьезно, потому что, говорят, на выставку придут депутаты сельсовета и учителя из других школ.

Теперь я рассказал, с чего все началось. И что Каур сделал льва, а сам заболел. Дисциплина — основа порядка, говорит преподаватель физкультуры товарищ Пауксаар, и, получив задание, мы с Кийлике осмотрели льва, трубки и банку для воды. Кийлике сказал:

— Прежде всего составим план. Поскольку теперь ясно, что Каур доконал себя работой, мы должны организовать дело получше. Если ты не возражаешь, предлагаю сделать затычку для отверстия в дне банки.

Я не возражаю. Я сказал:

— Полностью согласен. Поддерживаю двумя руками. Затычка позволит перекрыть воду в то время, когда важные гости отсутствуют.

И тогда мы сделали деревянную затычку и вскоре увидели, что, благодаря новшеству, или, как пишут в газетах, научной организации труда, жизнь наша стала гораздо легче, чем накануне у Каура. Потому что теперь мы лишь тогда пускали льва цвиркать водою, когда в помещение выставки входил кто-нибудь из родителей, учителей или учеников старших классов. А поскольку, благодаря этому, приходилось выносить гораздо меньше воды, которая натекала из пасти льва в замаскированную под бассейн эмалированную ванночку, у нас оставалось время даже па критику.

— Что касается пользы, — сказал Кийлике, — то моя толкушка и твой валек для стирки куда ценнее. Но на них никто не смотрит, поскольку все толпятся вокруг льва. Не понимаю, неужели они не видят, что у него горб, как у верблюда?

— Горб — но велика беда, — сказал я. — Водь лев относится к семейству кошачьих, у него и горб может быть. По-моему, гораздо больший недостаток в том, что вода брызжет лишь на пять сантиметров.

Поскольку как раз в посещении гостей наступил перерыв, мы стали рассуждать, от чего зависит дальность брызгания. И я вспомнил, что когда я был маленький, то принес с реки стебли и сделал из них насосы для водяной войны. И как Сулев Калкун сделал отверстия в своих насосах гонтовым гвоздем и сказал, что это у него пушки, а я в своих — тонким гвоздем, и это были снайперские винтовки. И когда началась война, широкая струя у Сулева летела лишь на несколько метров, зато у меня раза в три дальше.

— Теперь ясно, в чем Каур допустил ошибку, — сказал я после воспоминаний о детстве. — Стеклянная трубка, которую он засунул во льва, слишком широкая. Из такой широкой трубки лев никогда не сможет далеко брызгать.

Вместо того, чтоб ошибку хулить, помоги ее устранить, говорит старинная эстонская пословица, а также наш директор, когда проводится генеральная уборка или другая важная работа. Поскольку гостей, ради которых льву стоило извергать воду, но было, мы с Кийлике стали обсуждать, как исправить дело.

Я сказал:

— Если бы Каур воткнул во льва медную или железную трубку, мы бы взяли клещи и сжали конец трубки. Но стеклянную трубку не сожмешь.

Кийлике был со мной согласен:

— Стеклянную трубку, конечно, не сожмешь, но зато на стеклянную трубку можно надеть наконечник, в котором не так уж трудно пробуравить тоненькую дырочку. — И Кийлике велел мне вспомнить о встрече нашего отряда с бывшим партизаном, состоявшейся несколько недель назад.

И как только Кийлике произнес слово «партизан», я сразу вспомнил, как во время сбора мы сидели в классе на полу вокруг красной лампы и как бывший партизан рассказывал о землянке и о карбидной лампе, где очень важно было тоненькое отверстие, через которое выходил карбидный газ.

«Угадайте, из чего мы в лесу делали горелку? — спросил партизан, и, поскольку мы не смогли угадать, ответил сам: — Из ружейной пули. Выплавив из нее свинец».

— Беседу с партизаном я, конечно, отлично помню, — сказал я Кийлике. — Но также помню, что у нас нет больше ни одной полой ружейной пули. Последняя пуля, которая долго служила наконечником для стрелы, пропала вместе с вороной, которую ты хотел застрелить на пастбище.

Но Кийлике усмехнулся.

— Кто ищет, тот всегда найдет, — сказал он и достал из кармана пулю.

Затем мы принесли из мастерской шило и проковыряли в остром конце пули дырочку. И еще я принес просмоленной пакли, а Топп польский клей «Суперцемент», чтобы получше укрепить пулю в пасти льва. Но когда все было готово и мы привели фонтан в действие, из пасти льва брызнула тонкая струйка, однако ничуть не дальше, чем прежде.

Такое поведение льва возмутило нас.

— Не понимаю, чего он, сатана, еще хочет, — сказал Кийлике. — Если бы в стебле можно было сделать такое хорошее отверстие, как теперь во вставном зубе льва, вода летела бы на полкилометра.

— И я тоже не понимаю, чего он хочет, — сказал Топп, который во время реконструкции льва был нашим советчиком. — На всякий случай можно было бы поднять повыше банку с водой.

Но и это не принесло большой пользы. Потому что, когда полочка для цветов, на которой стояла банка с водой, была поднята еще на стул, струйка из пасти льва удлинилась лишь на сантиметр или два.

Где самая большая беда, там и помощь ближе всего, говорит старинная пословица, и иной раз это верно. Потому что в это время в зал вошел Тимохвкин.

Как всем известно, Тимохвкин никогда не отказывается отвечать на вопросы. Так было и на сей раз.

— Сопротивление силы трения обратно пропорционально... — сказал Тимохвкин насчет ружейной пули с маленьким отверстием и прибавил формулу, которую я не запомнил. — Сила давления прямо пропорциональна... — сказал Тимохвкин по поводу поднятой выше цветочной полочки и выдал еще одну формулу, которую я также не могу теперь повторить.

Заслышав формулы, Топп сразу же отошел подальше, а Калкун, который до тех пор все искал себе занятия при нас, даже и смотреть на льва больше не стал. Но мы с Кийлике находились при исполнении пионерского поручения и не позволили себя запугать.

— Очень мило, — сказал Кийлике. — Как в Академии наук. Но поскольку нас еще туда не приняли, скажи то же самое так, чтобы и простым людям было понятно.

— Произведите давление на поверхность воды, — посоветовал Тимохвкин. И спросил, разве мы забыли, что жидкость передает давление во все стороны с одинаковой силой.

Теперь и мы вспомнили, как учитель физики товарищ Кинк принес в класс насос и манометры. И привинтил манометры к устройству из труб, а насосом производил давление. И все манометры на трубках показывали одинаковое давление, не считая одного, который был испорчен и ничего не показывал.

Я сказал:

— Как мне кажется, словам Тимохвкина можно поверить. Если мы надавим на поверхность воды, это давление обязательно должно достичь вставного зуба льва. Вот только чем надавливать?

Но Кийлике сказал:

— В учебной кухне есть разные крышки от кастрюль.

Вот теперь я и рассказал все, как было, и объяснил, что не было озорства, было лишь желание заставить льва лучше извергать воду. «Все за одного», — сказала председатель совета отряда Куллеркупп, и мы старались. «Усильте давление», — сказал Тимохвкин, и мы усилили. И вода действительно передала давление дальше, вылетев из вставного зуба льва на воротник пиджака председателя сельсовета и немножко на отвороты.

«Экспонаты руками не трогать!» — говорят па выставках и пишут на стенах. У нас таких табличек не было, товарищ председатель сельсовета взял льва в руки и вот тебе на.

Пионер говорит всегда и везде только правду, и я повторяю еще раз, что никто чернильного порошка в банку с водой не сыпал. То, что насыпал туда Топп, был марганцевый калий, которым полощут горло при ангине и используют в хозяйстве.

 

КАК Я ПОЛУЧИЛ ДВОЙКУ ПО ГЕОМЕТРИИ

(Объяснительная записка Агу Сихвки завучу)

Чтобы честно все рассказать, как было, я должен начать с того дня, когда у нас проходила радиолинейка и председатель совета дружины Кибуваск велел всем запомнить, что в жизни знания необходимы, как винтовка во время сражения.

Такая постановка вопроса меня сильно удивила. Я сказал:

— В современных условиях с винтовкой много не навоюешь. Надо иметь хотя бы автомат.

Топп сказал:

— Теперь винтовка годится только, чтобы медведей стрелять. В сражениях и боевых походах теперь главное оружие — танк.

А Кийлике:

— Очевидно, Кибуваск не читает газет. По-моему, вместо винтовки ему следовало бы упомянуть ракету. — После чего Кийлике принялся нам объяснять все, что можно сделать ракетой.

Поскольку в речи председателя совета дружины Кибуваска как раз наступила пауза, потому что один листок упал на пол, а без текста Кибуваск не мог ничего сказать, старший пионервожатый услыхал слова Кийлике, подошел к нам сзади и сделал замечание за нарушение дисциплины на торжественном сборе.

Здесь я пропускаю, как председатель совета отряда Сильви Куллеркупп зашипела на нас, что также нарушило ход торжественного сбора, но это оставили без внимания, и продолжу с того, когда мы вернулись в свой класс и стали принимать личные обязательства.

Я сказал:

— Не страшится трудностей пионер. Я обязуюсь учиться как только смогу, лишь на «удовлетворительно» и «хорошо».

Кийлике сказал:

— Я обязуюсь продвинуться в математике дальше, чем в прошлом году.

А Каур:

— Мы с Топпом повысим успеваемость на десять процентов.

Сильви Куллеркупп все записала. Но вместо похвал сморщила нос и напомнила о замечании во время радиолинейки и об очках, которые вычтут за это у всего отряда.

— Что значит, как только смогу? — сказала мне Сильви Куллеркупп. — Учиться хорошо можно всегда... Ты уже в прошлом году продвинулся довольно далеко — в отряде из-за тебя едва не появилась двойка, — сказала Сильви Куллеркупп Кийлике. И она закончила свое выступление, сказав, что нас, включая Топпа и Каура, следует обязать жить по расписанию.

Теперь я и подошел к тому, с чего, по правде, следовало бы начать. Как Сильви Куллеркупп повела, так другие ее и поддержали. Тут же на сборе нам составили расписание на сегодняшний день.

— Кто минуты ценить не научится, из того передовик не получится, — сказала Сильви Куллеркупп и написала это на доске.

Но когда мы выразили опасение, что дело непривычное и по силам ли нам жизнь, которая идет но строгому расписанию, она добавила:

— Если друг тебе опора, не страшны любые горы.

Под этим она, конечно, подразумевала, что я должен опираться на Кийлике, и наоборот.

Когда мы наконец разошлись со сбора, было уже половина третьего.

— Хорошенькое дело, — сказал Кийлике. — Через пятнадцать минут мне положено зубрить английский, а я еще возле школы. Мотоцикла у меня нет и такси мне не подали, так что придерживаться расписания будет до вольно трудно.

Я не пал духом. Я сказал:

— Эта Куллеркупп ошиблась насчет опоры. В теперешнем положении тебе больше нужны ноги друга. Если кто-то поведет или, как говорят спортсмены, задаст темп на дистанции, можно и без мотоцикла вовремя успеть в интернат.

И я пустился бежать, подавая пример Кийлике, ибо из-за большого собственного веса бегать самостоятельно ему трудно.

Как вообще известно и можно прочесть в журнале «Физкультурник», спортсмены, бегущие за лидером, всегда показывали лучшие результаты, и конечно, Кийлике с моей помощью успел бы вовремя к учебнику английского языка, если бы на мосту нам не встретился классный руководитель, товарищ Пюкк.

— Ага, Сихвка и Кийлике, — сказал учитель Пюкк. — Вот кстати. Идемте со мной, поможете принести из магазина учебные пособия.

Всякому без объяснений понятно, что учителя следует слушаться.

Потому что если не послушаешься, можно, конечно, вовремя успеть к учебнику английского языка, но что произойдет на следующем уроке зоологии, тоже известно. Вот мы и помогли учителю отнести в школу несколько чучел грызунов, два застекленных ящика с бабочками, барометр-анероид и еще желудок животного из искусственного материала, открывающийся, как шкаф на петлях, и состоящий из рубца, сетки и сычуга.

Когда мы пришли в интернат, было уже без десяти четыре.

— Поторапливайся! — сказал я Кийлике. — Принимайся за свой английский.

Но Кийлике покачал головой и мрачно спросил, разве я не помню, в чем мы поклялись на сборе отряда.

Теперь и я вспомнил, как мы в конце сбора стояли в строю и Куллеркупп спросила:

— Сихква и Кийлике, готовы ли вы точно выполнять свое дневное расписание?

И мы ответили:

— Всегда готовы!

И я понял, что, конечно, Кийлике уже не может возиться с английским языком, поскольку время, отведенное на приготовление английского, сейчас кончится. И я тоже не могу, потому что с четырех до пяти у меня, как и у Кийлике, по расписанию баскетбол и другие игры с мячом, которые предусмотрены для того, чтобы наше физическое развитие не захирело, как это теперь часто случается.

Лови быка за рога, человека — на слове, гласит старинная пословица, и на сей раз нам удалось сдержать свое обещание.

Но когда настало пять часов и мы хотели приступить к следующему пункту программы дня, нас постигла неудача, потому что на лестнице нам встретился заведующий интернатом товарищ Кадастик. И сказал точно те слова, которые я тут пишу:

— Сихвка и Кийлике, во дворе у бани завалилась поленница. Идите сложите ее заново.

Так нам не удалось с пяти до шести часов выполнить свое обещание. Потому что, хотя мы и пытались объяснить товарищу Кадастику, что общественная работа по плану у нас позже, он об этом и слышать не захотел. И о нашем обещании также. И мы складывали дрова все то время, что было предназначено по плану для геометрии.

Вот я и рассказал честно, как случилось, что Кийлике получил двойку по английскому, а я по геометрии. Пионер держит свое слово, и мы сдержали, как смогли. За правду не бьют, говорит старинная пословица, но учительница английского языка и учитель геометрии нас наказали, потому что они и слушать не захотели, как все было и что мы не виноваты.

Если бы председатель совета отряда Куллеркупп не взяла с нас клятвы строго придерживаться программы дня, мы бы могли выучить английский и геометрию перод сном. Но это время было предусмотрено для прогулки и личных дел.

Век живи, век учись, говорит старинная пословица, и верно. Теперь я знаю, что само по себе расписание или программа дня не обеспечивают высокой успеваемости.

 

КАК МЫ НАРУШИЛИ НОЧНОЙ ПОКОЙ В ИНТЕРНАТЕ

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы рассказать честно все, как было, я должен начать с фильма, в котором Фантомас действовал снова и который мы ходили смотреть — я два, Кийлике два, Топп два и Каур три раза.

Искусство пробуждает мышление, говорит учитель рисования, и это верно. Когда мы вечером вернулись в интернат, Кийлике сразу же поднял вопрос, как нам понравилось бы, если бы мы могли иногда менять свое лицо, как это делал Фантомас.

— Мне бы понравилось! — решил Топп и сказал, что на уроках взял бы себе лицо Тимохвкина, потому что у Тимохвкина все всегда бывает выучено, и учителя его не вызывают.

— Мне бы тоже понравилось, — сказал Каур. — На урок математики я хотел бы взять себе лицо учителя математики или еще лучше — директора школы.

А я ничего не сказал, потому что понял: все это пустые мечты.

Кийлике был согласен со мной.

— Современная техника не дает еще таких возможностей, чтобы каждый человек мог менять себе лицо. Кое-что из этого фильма можно и теперь претворить в жизнь. — И объяснил, что имеет в виду то место, где французский полицейский лег спать в постель, которая начала ночью двигаться.

Тогда и в нас пробудился интерес, и когда пятый мальчик из нашей комнаты — Трауберг, который не слыхал нашего разговора, потому что находился в это время в умывальной, уснул, мы встали и вчетвером забрались к нему под кровать.

— Раз-два, взяли! — шепнул Кийлике, и мы перенесли кровать к печке.

— Раз-два, взяли! — снова шепнул Кийлике, и мы вернулись с кроватью назад.

Поскольку Трауберг спал как и прежде, стало ясно, что прямолинейное движение койки на него никак не действует. И само собой разумеется, нас заинтересовало, как действует на него криволинейное движение. А особенно такое, при котором кровать бы еще и тряслась в меру. Но когда мы попробовали установить это экспериментальным путем, Кийлике под кроватью стал вопить, потому что пружины матрасной сетки попали ему промеж ребер.

Мы очень рассердились на Кийлике, ибо своими воплями он разбудил Трауберга, и тот все понял. Таким образом, полностью провалился наш эксперимент по проверке реакции современного человека на действие необъяснимых сил, или, говоря иначе, на чертовские штучки.

Я сказал:

— Во время войны люди переносили всякие пытки. А ты даже маленькую боль не мог вытерпеть. Теперь провалился такой прекрасный план.

Но Кийлике сказал:

— Это неважно. Я могу тут же придумать новый план, — и предложил повесить перед дверью соседней комнаты призрак, как это делал в фильме Фантомас.

Чтобы все было понятно, я должен, между прочим, рассказать о том уроке эстонского языка, на котором учительница, товарищ Корп, сказала, чтобы мы хорошенько подумали, нет ли у кого-нибудь дома хомута, который родители позволили бы принести для украшения ее новой квартиры.

Как всем известно и как показывают по телевизору, теперь старинные вещи, и в первую очередь прялки, колеса от телег и кофейные мельницы, в моде, поэтому желание учительницы никого не удивило. И после уроков Каур отправился домой. Когда он вечером вернулся в интернат, то бросил с грохотом на пол хомут с несколькими ремешками, которые, как выяснилось, называются сбруей. И потом еще выложил два медных колокольчика и бубенцы.

Конечно, посмотреть на это сбежалось пол-интерната: лошадиной сбруи многие вблизи никогда не видели, потому что краеведческие музеи имеются только в городах. И словно само собой возникло возвышенное настроение.

— Детство! — сказал Кийлике и припомнил, как он в трехлетнем возрасте ехал на лошади.

— Выпас! — вздохнул Топп и рассказал о камне, с которого его отец всегда взбирался в седло. А Каур запел:

«Однозвучно звенит колокольчик...» — взяв, к сожалению, фальшивую мелодию.

Мысль всегда влечет за собой действие, говорит классный руководитель товарищ Пюкк, и это верно. Потому что как раз в тот момент, когда мы огорчались, что теперь больше не слышно голоса колокольчика, у Каура возникла идея, как исправить это положение. И он тут же надел хомут себе на шею. Но постромки мешали ему скакать по коридору, и он просто отрезал их, воспользовавшись для этого ножом Кийлике.

Поскольку постромки еще не используют для украшения квартир, они с тех пор валялись под койкой у Каура, и теперь Кийлике вспомнил о них. А так как над дверью комнаты мальчишек из восьмого класса в потолке торчал подходящий крюк, мы подцепили сбрую на него за одно кольцо и подвесили Каура.

— Все-таки хорошо, что в старину у лошади и под хвостом проходил ремешок, — сказал Тони. — Теперь Каур в случае необходимости может на нем сидеть.

Но Кийлике возразил ему:

— Этого даже в кинофильмах не бывает, чтобы привидение присело отдохнуть. Если уж он устанет, правильнее будет сменить его.

Затем, когда Каура завернули в простыню, мы выключили в коридоре все лампочки, чтобы остался только лунный свет, и стали держать совет, как бы кого-нибудь разбудить и выманить в коридор.

Каур считал, что он смог бы жутко завыть.

Топп сказал:

— Я мог бы прокрасться в комнату и дернуть кого-нибудь за ногу.

Но Трауберг возразил:

— Нет, нет, это не пройдет, — и сказал, что, как известно из жизни, дерганье за ногу во время утренней побудки лишь вызывает поворот на другой бок и еще более крепкий сон.

Ум хорошо, а два лучше, учит старинная пословица, и это верно. Потому что Кийлике припомнил, как он однажды принес в интернат три копченых атлантических селедки. И как вся комната не могла спать, потому что нас мучила жажда и целую ночь все ходили в умывальную пить воду. Сначала мы не поняли, почему он об этом заговорил. Я сказал:

— Хорошенькое дело. Каким образом ты собираешься накормить спящих селедкой?

Топп спросил:

— И откуда сейчас взять эти селедки?

Но Кийлике сказал, что дело не в селедке, а в соли. И соли на кухне предостаточно, надо только принести.

Тогда-то я и принес по совету Кийлике пачку соли, а Кийлике взял фонарик у привидения, которое, несмотря на запрет, к этому времени уселось на вышеназванные ремешки сбруи. Но когда мы вошли в соседнюю комнату посмотреть, кого же накормить солью, выяснилось, что выбора у нас нет, потому что только Петерсон спал на спине с открытым ртом.

— Как ты думаешь, сколько соли потребуется, чтобы вызвать жажду? — спросил я. Но Кийлике не знал и предположил, что для начала достаточно одной чайной ложки.

После этого мы крадучись выбрались из соседней комнаты, вернули Кауру фонарик и спрятались у себя в комнате за приоткрытой дверью.

— Скоро он выйдет, — сказал Кийлике. — Теперь эта соль должна уже раствориться.

И так оно и случилось, что видно из того, что дверь соседней комнаты отворилась и на пороге появился Петерсон. Но вместо того чтобы закричать от страха нечеловеческим голосом, он лишь почесал затылок, скосил глаза на висящего под потолком Каура и спокойно направился в умывальную.

Как вы понимаете, мы были очень изумлены и не знали, что и думать.

— Это все оттого, что призраки становятся ленивыми, — рассердился Кийлике. — Я же утверждал, что нельзя садиться на хвостовой ремень. И почему Каур не взял фонарик в зубы?

И хотя Каур тотчас учел критику, это ничего не дало. Попив воды, Петерсон прошел мимо него опять с, таким выражением лица, будто призрак, державший под простыней зажженный фонарик, — привычное, будничное явление.

Конечно, от этого у нас упало настроение, потому что время — самое дорогое достояние человека и нет смысла расходовать его зря.

«Хочу все знать!» — гласит плакат в кабинете физики. И мы тоже. Мы тут же начали обсуждать, что случилось с Петерсеном.

— У Петерсена куриная слепота, — сказал Топп, подразумевая, что в полутемном помещении Петерсон мог вообще не заметить Каура.

Этому никто не поверил, потому что позже у Каура был даже горящий фонарик в зубах. Да и в окно с улицы падал свет.

— Может быть, он был в ненормальном состоянии, — предположил Кийлике, подразумевая, не является ли Петерсон лунатиком.

В это тоже никто не поверил, потому что, как всем известно, лунатики, двигаясь ночью в темноте, протягивают впереди себя руки, а протянутых впереди рук у Петерсона никто не заметил.

Тогда Трауберг начал говорить и одним махом разгадал эту головоломку.

— Петерсон занимается в историческом кружке, — сказал Трауберг, — где наука ясно доказывает, что призраков и привидений не существует. А если некоторым людям доказано, что чего-то нет, то потом можешь им дать это хоть руками потрогать, все равно не поверят.

Поскольку Трауберг умный парень, больше никто не сомневался, что мы зря подвесили Каура. И ни у кого больше не возникло желания посолить вместо Петерсона какого-нибудь другого ученика, потому что сила современной науки известна, а список членов исторического кружка так поздно вечером негде было достать.

— Если у Каура выработалось мировоззрение, для него уже ничего не значит то, что видят его глаза, — сказал Трауберг. И посоветовал спустить вниз Каура вместе с белой простыней и всей сбруей.

Но когда мы собирались это сделать, на лестнице послышались шаги и постукивание палки, которая, как все знают, вырезана из можжевельника и принадлежит сторожу Сидорову, охраняющему по совместительству ночной покой интерната.

Теперь я и подошел к тому, о чем заведующая интернатом сказала: «Нарушение ночного покоя и пугание старого человека», потому что она и слушать не захотела, как все было на самом деле и что никто ничего не нарушал и никто не пугал Сидорова. Он испугался самостоятельно и но собственной инициативе.

Знание — свет, невежество — тьма, говорит учительница русского языка, и это верно. Если бы сторож Сидоров в молодости тоже посещал исторический кружок, он бы, увидав привидение, и глазом не моргнул.

Сбрую и другие ненужные для учебного процесса вещи Каур отнес обратно домой.

 

КАК МЫ СПОСОБСТВОВАЛИ РАСПРОСТРАНЕНИЮ ВИРУСА ГРИППА

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того, как на сбор нашего отряда пришел товарищ старший пионервожатый и сказал:

— Скоро к нам приедет корреспондент, который хочет написать в газете про работу с октябрятами.

Поскольку мы как раз перед тем обсуждали работу Топпа в качестве вожатого октябрят и признали ее неудовлетворительной, потому что в плане не было ничего, кроме похода «До свиданья, Осень!», который не состоялся, и похода «Здравствуй, Зима!», который тоже но состоялся, у председателя совета отряда Сильви Куллеркупп задрожали руки.

— Вот так всегда, — сказала Куллеркупп с горечью. — Когда наш отряд собрал больше всех металлолома, сюда не явился ни один журналист. Когда наш отряд вырастил тыкву, которая весила 32 килограмма 450 граммов, тоже никто не пришел. Но теперь, стоило Топпу небрежно отнестись к пионерскому заданию, сразу появляются журналисты, и честь отряда будет замарана.

Старший пионервожатый посочувствовал Куллеркупп. Он сказал:

— Такова жизнь. Несчастья путей не выбирают. Но никогда не стоит отчаиваться. Когда должен прийти контроль или представитель газеты, можно и за короткое время сотворить чудеса. — И, ободряюще похлопав Куллеркупп по плечу, старший пионервожатый посоветовал временно поставить весь отряд на работу с октябрятами.

Теперь я пропускаю, что мы так и решили и Куллеркупп распределила задания: Каур должен был пилить с октябрятами фанеру, Кранман складывать из бумаги кораблики, а Топп должен был найти лесника, который знает следы зверей, — и продолжу с того, что мы с Кийлике получили задание научить октябрят кататься на коньках.

Поскольку для катания па коньках нужен скользкий лед, мы тотчас же пошли проверить, как там положение на Банном пруду.

Положение было абсолютно нормальным, это явствует из того, что стоило Кийлике разогнаться, чтобы немножко поскользить, как он сразу же растянулся во весь рост.

Я не засмеялся над несчастьем приятеля, я сказал:

— Как видно, на скольжение жаловаться не приходится. Для катания на коньках это очень хорошо.

Но Кийлике потирал место, на котором сидят, и кое в чем сомневался:

— Хорошо-то хорошо, но и плохо тоже. Тот, кто еще только учится, может на таком скользком льду упасть и покалечиться.

Тогда мы начали обсуждать, как уберечь октябрят от травм.

Я сказал:

— Может быть, стоит обвязать их подушками. В одном старом журнале под названием «Детская радость» я как-то видел картинку, на которой у мальчишки, учившегося кататься на коньках, одна подушка была привязана на животе, а другая пониже спины.

Кийлике изобразил на лице сомнение и сказал:

— Это, конечно, была шутка ради шутки, что теперь осуждается. Не знаю, где мы возьмем для каждого подушки. А главное — и падая с подушками, можно больно удариться. Мы должны выдумать что-то такое, чтобы они и без падений научились кататься на коньках.

Поскольку ждать было некогда, мы в тот же вечер принялись выдумывать.

— Как утверждает преподаватель математики, — сказал Кийлике, — найти различные решения легче с помощью схемы. Это тут будешь ты, а вот это буду я, а линия, которая соединяет нас, означает, что у нас общее задание.

Мне чертеж Кийлике не понравился. Я сказал:

— Как бы там ни было, у меня не такие большие уши. Хорошенькое дело, мне рисуешь огромные уши, а себе обыкновенные! И где октябрята, которые в этом деле самые важные? Твой чертеж никуда не годится.

Кийлике признал критику правильной:

— Ладно. Исправлю я твои уши. А между нами в срочном порядке набросаю октябрят.

Поскольку мои исправленные уши выглядели даже красивее ушей Кийлике, я больше не сердился и сказал:

— Приступим к анализу чертежа, как делается на уроке математики, когда поезд едет из пункта А в пункт Б. Только сначала скажи мне, почему у этого чертежа лишь одна прямая? Если бы прямых было две, октябрята смогли бы держаться за них двумя руками.

Приступая к решению любой проблемы, никогда не знаешь, что из этого выйдет, сказал знаменитый ученый Ньютон, которому на голову упало яблоко. Так случилось и с нами. Когда Кийлике провел еще вторую прямую, рисунок обрел новое лицо, раскрывая даже без анализа то, что изображено. И Кийлике сказал:

— Да ты только посмотри! Вот и найдено, что нужно! Лучшее учебное пособие для катка — стремянка.

Теперь я и подошел к тому, с чего, по сути дела, следовало бы начать. И объяснил, почему мы отнесли школьный инвентарь на Банный пруд. Здоровье не купишь, гласит старинная пословица, и когда, имея это в виду, мы разместили октябрят по одному между перекладинками и держали стремянку за концы, никто из них сам не мог упасть, а только вместе со мной, Кийлике и всеми другими октябрятами.

Когда октябрята научились уже немножко стоять на коньках, Кийлике сбегал в пионерскую комнату и принес оттуда со шкафа волчью маску. И мы стали играть, что по Банному пруду едет волчий автобус. Все это происходило под завывание Кийлике.

Октябрятам волчий автобус очень понравился. А завывания еще больше. И когда они на следующий день явились на пруд, у каждого из них уже была собственная маска, правда, все маски были заячьими, потому что в магазине кооператива других масок в продаже не оказалось.

Ребенок учится в процессе игры, пишут в журнале «Семья и школа», и это совершенно верно, потому что вскоре волчий автобус оказался уже не нужен, поскольку октябрята были в состоянии сами держаться на ногах. И когда председатель совета отряда Куллеркупп пришла на Банный пруд проверить мою и Кийлике работу, все, кто в этот момент не лежал, разъезжали на коньках по пруду.

Куллеркупп осталась довольна успехами октябрят, и Кийлике решил, что теперь нас сфотографируют на фоне развернутого знамени дружины. Но тут он ошибся, потому что Куллеркупп сказала:

— Хорошо, Сихвка! Хорошо, Кийлике! Но ваша работа еще не закончена. Приезд корреспондента задерживается, поэтому вы должны продолжить свою деятельность на Банном пруду. Поскольку маски у вас уже есть, вы могли бы разучить какое-нибудь представление на льду.

Не страшится трудностей пионер, поется в песне и говорится в речах, и когда председатель совета отряда Куллеркупп ушла, мы стали думать, что бы такое представить.

Кийлике сказал:

— Как объясняли на прошлой неделе по радио, у нас в республике дело с драматургией обстоит не лучшим образом. Поэтому нечего зря терять время в библиотеке, придется самим заняться творчеством. — И Кийлике пообещал к следующему дню написать пьесу, где в первом действии мать-коза уходит на работу, оставляя дома семерых маленьких козлят, а во втором действии волк съедает их, кроме одного, который спрятался в шифоньере.

Мне план Кийлике не понравился:

— Это у тебя вовсе не самостоятельное творчество, про мать-козу и ее козлят мне читали уже тогда, когда мне было всего пять лет. У меня от этой книжки даже обложка до сих пор сохранилась.

Но Кийлике настаивал на своем:

— Тебе читали сказку, а я напишу пьесу. Это две разные вещи, и это показывает хотя бы то, что мой козленок прячется не в печку, а в шифоньер.

Тут я совсем рассердился:

— Какие же ты, Кийлике, можешь иногда говорить глупости. Коза — и шифоньер? А как это поставить? Кто притащит этот шифоньер на лед? Что же касается козлят, то у октябрят маски заячьи, у тебя — волчья, у меня — лисья. Где мы возьмем козлиные маски? Надо исходить из имеющихся возможностей.

Тут мы и начали обсуждать, какие у нас имеются возможности. И конечно, пришли к решению, что для представления на лоне природы годится только такая пьеса, для которой не требуется ни комнат, ни шкафов и где действуют только волк, лиса и зайцы.

Чему Васятка научится, то Василий и знает, и это верно. Потому что теперь я вспомнил одну народную сказку из хрестоматии для пятого класса, в которой говорилось о крестьянине, едущем с возом рыбы, и о лисе, скинувшей рыбу с воза и потом раздразнившей рыбой волка.

И сказал:

— Знаешь, Кийлике, все в порядке, как в школьной тетрадке! Помнишь ли ты еще ту сказку из хрестоматии, за пересказ которой тебя в пятом классе чуть не оставили на второй год? Я буду лисицей, которая ворует у крестьянина рыбу, ты будешь волком, который тоже хочет рыбки и по совету лисы сует хвост в прорубь. А октябрята будут зайцами, которые, когда хвост волка примерзнет, танцуют вокруг него вальс на коньках, показывая всем, чему они научились с помощью своих старших товарищей и шефов Сихвки и Кийлике.

Вот теперь я и рассказал все, как было. И что председатель совета отряда Куллеркупп велела устроить представление. И что со стороны Кийлике поступило предложение поставить «Семеро козлят», которое не прошло, потому что мы сочли, что лучше пусть волк ловит рыбу.

Хороший спектакль рождается в муках, пишут в газетах, и это абсолютная правда. Потому что у кого не мерзли пальцы на руках — мерзли на ногах, а мне даже, когда рубили прорубь, залетел осколочек льда в глаз и саднил там, пока не растаял.

Но когда мы уже провели несколько репетиции, мне вдруг стало казаться, что чего-то но хватает. И может случиться так, как иной раз в театре, что спектакль есть, а искусства нет. И конечно, я стал думать, чего же не хватает, и поскольку я раздумывал так и этак, мне вспомнилось, как один раз учительница эстонского языка рассказывала о великих драматургах, у которых играет всякая вещь, находящаяся на сцене, и когда мы не поняли, она привела такой пример, что если в первом действии на стене висит ружье, то в хорошем спектакле оно до конца представления должно выстрелить.

И когда вспомнилась эта история с ружьем, меня озарило, и понял, чего нам не хватает. И я сказал:

— Послушай, Кийлике. Мы нарушили правила драматургии. Если на сцене прорубь, то в ходе спектакля кто-то непременно должен туда плюхнуться.

И вот теперь действительно все написано, как было. И что октябрята с помощью волчьего автобуса учились кататься на коньках, а председатель совета отряда Куллеркупп требовала спектакля. И мы разучили его, и затем прибыла корреспондентка из газеты, которой показали сначала выпиленных из фанеры петушков (руководитель Каур), затем бумажные кораблики (руководитель Кранман), затем следы на снегу (ответственный Топп) и так далее, пока, наконец, не пришла очередь нашего спектакля.

Сначала все шло по плану. На Банном пруду был устроен лес из отслуживших свое новогодних елок. И Обукакк, который хорошо подражает всяким голосам, ржал за елками, дескать, крестьянин едет. А я в роли лисицы поехал на коньках посмотреть. И вернулся с рыбой, которую играла нототения холодного копчения.

Но затем, когда волк-Кийлике подъехал с вопросом, где я взял рыбу, и я сказал, что в проруби, и волк-Кийлике отправился тоже ловить, случилось так, что левый конёк Кийлике зацепился за правый и, вопреки нашему намерению, он не смог сунуть в прорубь один только хвост, а плюхнулся в воду весь целиком.

Правду, правду, только правду, сказал один знаменитый человек, хотя не помню кто, и честное пионерское, никто из нас не мог ожидать от корреспондентки такой прыти, что она вскочит и бросится Кийлике на помощь.

Ведь с Кийлике-то ничего плохого не случилось, поскольку он стоял ногами на дне и в соответствии с правилами драматургии все равно через несколько минут прыгнул бы в прорубь, для чего заблаговременно надел под костюм волка шерстяное белье и резиновый костюм брата Обукакка.

Если мы в чем и виноваты, то только в том, что прорубь сделали слишком большой, дав этим возможность товарищу корреспондентке, бросившейся на помощь, в ходе спасательных работ тоже свалиться в воду.

Теперь я исчерпывающе объяснил, как все было, и рассказал, что мы хотели только хорошего. В настоящем театре то и дело закалывают и отравляют главных действующих лиц, и что было бы, если бы мы все из зала начали бросаться им на помощь. Если бы корреспондентка из газеты не упустила это из виду, она бы не промокла, что повлекло за собой заболевание гриппом.

«Если в спектакле есть ружье, оно должно выстрелить», — сказала учительница эстонского языка, из чего мы сделали вывод, что если есть прорубь, туда должен кто-то упасть. Двух падений в прорубь искусство не требует, да у нас так и не было задумано.

Председатель совета отряда Куллеркупп сказала: сделайте представление, и вот что получилось.

И нас не сфотографировали у знамени дружины.

 

КАК Я СОРВАЛ ЮБИЛЕЙНЫЙ КОНЦЕРТ

(Объяснительная записка Агу Сихвки руководителю оркестра)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать очень издалека, а именно с того урока эстонского языка в шестом классе, когда учительница, товарищ Корн, объявила:

— К послезавтра все должны написать домашнее сочинение. Чтобы обрадовать вас, позволяю писать на вольную тему.

Как известно, домашние сочинения пишут в каждом классе. Но обычно на какую-нибудь определенную тему, например «Как я провел летние каникулы» или «Как я помогаю маме по хозяйству». На вольную тему мы еще никогда не писали, поэтому слова учительницы вызвали замешательство.

— Не умею я выбирать вольную тему, — сказал Кийлике.

— Откуда мне знать, какая вольная тема самая лучшая? — заворчал Топп.

А Каур спросил:

— Может, эта тема настолько вольная, что можно вообще ничего не писать?

Слова Каура рассердили учительницу.

— Что же получается? Хочешь сделать добро, и вот тебе благодарность. Ладно, сочинение на вольную тему я отменяю. К послезавтра напишите сочинение на тему «Моя дорога в школу». — А когда в классе возник шумок, добавила: — Если кому-нибудь хочется еще что-то сказать, прошу к доске. Заодно спрошу и склонения.

Тут уж никто ничего не захотел больше говорить, потому что склонения, как уже видно из названия, нечто неопределенное — ведь в эстонском языке четырнадцать падежей, и никто не знает, до чего можно досклоняться. Лишь после того как прозвенел звонок и учительница вышла из класса, все принялись обвинять Каура.

— Вольная тема все же лучше, — сказала председатель совета отряда Сильви Куллеркупп. — Меня обычно в школу привозит отец на машине. Что об этом напишешь?

— Мне до школы только сто метров, — сказала соседка Куллеркупп по парте, которая живет рядом со школой. — Об этом тоже ничего не напишешь.

А новый ученик Обукакк захныкал:

— Если бы осталась вольная тема, я смог бы переписать любое прошлогоднее сочинение. А что мне теперь делать? О дороге в школу мы в прошлом году не писали.

Когда уроки кончились и мы с Кийлике пошли домой, потому что интернат из-за аварии печной трубы был закрыт на две недели, мы принялись обсуждать между собой вопрос об этом сочинении. Кийлике сказал:

— Я придумал, что написать: «В семь часов утра я начинаю шагать». И затем дальше три тысячи девятьсот раз, что шагаю, шагаю, шагаю, шагаю. Поскольку это слово я пишу без ошибок, учительница может порадоваться, что на Кийлике не придется расходовать красные чернила.

Я сказал:

— Я тоже думаю, что это ее приятно обрадует. Но поскольку два одинаковых сочинения писать не рекомендуется, мне придется придумать что-нибудь другое. Я лучше напишу про тех, кого встречаю утром по пути в школу. — И сообщил, что сегодня утром мне попался навстречу поселковый портной Ойнас.

02

Кийлике не одобрил мой план:

— Об Ойнасе нельзя писать в сочинении. Тогда придется написать, что он шьет такие узкие пальто, которые удается натянуть, лишь насыпав в рукава тальк. А это может рассердить учительницу — ведь портной Ойнас ее родственник.

Кийлике посоветовал мне написать лучше о том, какие мысли бродят у меня в голове, когда я иду в школу.

Дома я начал думать, какие же мысли бродят у меня в голове, когда я иду в школу. И нет ли среди них такой мысли, что если ее записать, то получится целое сочинение. Но ни одной длинной мысли я не смог вспомнить, и даже ни одной короткой — эти мысли вообще такая вещь, что, когда не надо, их много разных приходит в голову, но когда надо — ни одной.

Поскольку сочинение все-таки было необходимо написать, я отбросил мысли в сторону и написал о том, что расположено вдоль дороги в школу. Но как потом выяснилось, это была ошибка, потому что когда я получил сочинение обратно, там не было никакой оценки. И у Кийлике тоже. А это означало, что нам придется написать сочинение заново.

— Я не просила отчета о стогах сена, — сказала учительница мне, а что она сказала Кийлике, я не знаю, потому что это происходило в учительской и Кийлике отказался рассказать, о чем они говорили.

— Когда идешь в школу и из школы, держи глаза пошире раскрытыми и не сдерживай полета фантазии, — велела мне учительница, а что она велела Кийлике — неизвестно, потому что подсматривать в замочную скважину нехорошо, и к тому же хоть глаз и видит кое-что, все равно ничего не слышно.

Когда уроки кончились, мы с Кийлике продолжили обсуждение проблемы сочинения. Я сказал:

— Я целиком согласен с тем, что по дороге следует держать глаза раскрытыми. С закрытыми глазами никто и до места не дойдет, если, конечно, нет поводыря. Но как должна летать моя фантазия, этого я не понял. Насколько мне известно, летают только птицы и летательные аппараты.

Но Кийлике засмеялся:

— Тут же нет никакого искусства, — и привел пример: если мне попадется навстречу собака с одним хвостом, а я напишу, что она была с двумя хвостами, это и значит, что у меня имеется полет фантазии.

От слов Кийлике мое настроение не улучшилось. Я сказал:

— Как же, жди, попадется какая-нибудь собака навстречу, когда она нужна. Держу пари, что сегодня по дороге домой мы не увидим ни одного животного. — Но тут я ошибся, потому что, спускаясь с холма, мы увидели лошадь, которая тащила сани и трусила как раз в ту сторону, куда направлялись и мы.

Для ясности я должен отметить, что, поскольку Кийлике недавно начал переоборудовать свои финские санки в буер, мы ехали вдвоем на моих финских санках: один стоял на одном, другой на другом полозе, а сиденье санок было занято трубой баса «бе», которую в симфоническом оркестре называют «тубой».

Увидев лошадь, я тут же подумал, нельзя ли использовать ее вместо паровоза, потому что полозья санок скользили плохо, а Кийлике ленился получше отталкиваться. И поскольку учитель химии говорит, что эксперимент — самая лучшая форма получения знаний, мы со всех ног помчались вперед, догнали лошадь и зацепили конец веревки, которой была привязана труба, за спинку саней.

Лошадь не обратила на это ни малейшего внимания, и возница тоже, что было вполне естественно, ибо по всем признакам он пребывал в состоянии сна.

Как всем известно, от подножия холма до моего и Кийлике дома еще больше двух километров, поэтому я был рад возможности проехаться на буксире и сказал:

— Уж теперь, Кийлике, ты обязан сказать мне спасибо. Так легко ты никогда раньше домой не добирался.

Но Кийлике не сказал мне спасибо.

— Уж если кататься, то с ветерком, — ответил Кийлике. Он считал, что впряженная в сани лошадь могла бы развить большую скорость.

Тут-то мы и стали думать, как бы прибавить газу или, как говорили в старину, — приделать лошади ноги. Я сказал:

— Самый простой способ — огреть ее кнутом. Если ты выдернешь кнут из-под возницы, я могу взять это на себя.

Кийлике не захотел рисковать.

— Есть и другие способы увеличить скорость, — сказал Кийлике. — Как я читал, в старину, чтобы погнать лошадь быстрее, почтальоны трубили в рожок. Если бы твоя фантазия хоть чуть-чуть летала, как советует учительница эстонского языка, ты бы уже давно взял с них пример.

Мне упрек Кийлике не понравился:

— Почтальоны в старину трубили в рожок, а у нас труба. Если бы они таскали с собой трубу, то куда бы они сажали пассажиров?

Но Кийлике, как известно, совсем лишен музыкальных способностей и потому не понял разницы между рожком и трубой.

— Рожок или труба — все одно, — сказал Кийлике. — Тебе что, не интересно узнать, как подействует труба на скорость лошади?

Пионер всегда и везде говорит только правду, и поэтому я должен признаться, что мне действительно было интересно, как подействует труба на лошадь. И поскольку мундштук на уровне моего лица как раз высовывался из-под брезента, в который труба была завернута, я продудел в него контроктаву «ре», которую исполняют, нажав на первый и третий клапаны.

Теперь я и подошел к тому, что хотел объяснить. Ведь сама учительница сказала, чтобы я не сдерживал полета фантазии, вот я и не сдерживал.

Контроктава еще не успела прозвучать, а уж лошадь рванула вперед так, что снег прямо брызнул у нее из-под копыт. Первым полетел в сугроб Кийлике, затем я, и сразу же после нас завалились набок финские санки с трубой, издававшей громкое бренчание, отчего лошадь мчалась еще шибче.

— Можешь распрощаться со своими санками и школьной трубой, — сказал Кийлике, когда прочистил от снега свой рот и глаза. — Эта лошадь разовьет теперь такую скорость, что скоро будет в Вильянди вместе с трубой.

Но тут он ошибся, потому что метров через четыреста мы нашли ручку от санок, затем трубку, через которую трубачи выливают воду из инструмента, потом полозья и, наконец, сиденье санок с оставшимися частями трубы.

Теперь я честно все рассказал и объяснил, что у нас не было намерения срывать юбилейный концерт оркестра, в чем обвинил нас позже руководитель оркестра, ученик восьмого класса Хансон. Я, со своей стороны, хотел сделать все от меня зависящее, чтобы концерт прошел успешно, для чего и взял домой трубу, чтобы поупражняться.

«Хочу все знать!» — гласит лозунг в школе на стене. И я хотел, и вот что из этого вышло. Теперь у нас с Кийлике имеется целых две пары полозьев, из которых можно соорудить буера.

Руководитель оркестра Хансон распорядился, чтобы я отнес остатки трубы к жестянщику Руубелю, где выяснилось, что ни одна беда не столь уж ужасна, как кажется сначала. Если труба не будет давать бас «бе», мастер немного уменьшит ее, и тогда будет тенор или баритон.

 

КАК Я ПОЛУЧИЛ ДВОЙКУ ПО ЕСТЕСТВОЗНАНИЮ

(Домашнее сочинение Агу Сихвки на тему, заданную завучем)

План сочинения:

1.  Дружба с Юханом Кийлике.

2.  Друг обирает друга.

3.  Инцидент с моим одеялом.

4.  Кийлике идет ночью в школу.

5.  Каменный уголь не годится для топки железных ночей.

6.  Заключение.

Чтобы рассказать все, как было, я должен начать с прошлой осени. В первый же день учебного года, когда все мы собрались в своем любимом шестом классе, подошел ко мне Юхан Кийлике и сказал:

— Знаешь, Агу, давай в этом году сядем за одну парту и станем дружить.

В пятом классе я дружил с Сулевом Калкуном. Но летом Калкун попросил у меня на время велосипедный насос со втулкой, а вернул без втулки. Из-за этого между нами возникло недоразумение и дружба охладела. Я ничего не имел против нового друга и сказал:

— Что же, давай дружить. Я согласен.

Теперь я должен рассказать про свой день рождения, который был 17 октября. Отец подарил мне десять рублей и сказал, чтобы я купил себе что захочу.

Я сначала хотел купить волейбольный мяч, но так как я пошел в магазин культтоваров вместе со своим другом Кийлике, то он посоветовал мне купить рыболовную снасть. И я купил удилище для спиннинга, которое стоило три рубля, и катушку для спиннинга вместе с леской — стоимостью тоже в три рубля. И еще две блесны — всего пятьдесят копеек. Кийлике купил себе тоже катушку для спиннинга, для чего занял у меня два рубля пятьдесят копеек, пообещав отдать долг, когда у него будет день рождения. После этого Кийлике сказал, что теперь можно пойти попытать счастья в рыбной ловле. И мы, пожелав себе ни пуха ни пера и послав себя к черту, пошли на речку.

На берегу Кийлике смастерил себе спиннинг из орехового прута, прикрепив к нему проволокой катушку. И, сказав, что нечего зря баловаться, будем соревноваться, кто больше наловит, сообщил, что прогуляется вниз по течению. Я остался на излучине, потому что после первого же заброса у меня возникли трудности с наматыванием лески на катушку.

Немного времени спустя я услышал, как мой друг крикнул, что у него что-то на крючке. И он вытащил из воды хорошую рыбину, которая оказалась щукой.

Я сейчас же пошел на то место закидывать спиннинг, а Кийлике перешел на излучину. И немного погодя он снова крикнул:

— Опять клюнуло!

И конечно, опять это была такая же большая рыба, как прежде.

Но когда еще через десять минут у Кийлике снова клюнуло и он стал подтаскивать рыбу к берегу, она застряла в камышах и сорвалась с крючка.

После этого у Кийлике пропала всякая охота удить, и он заторопился домой. Мы стали сматывать удочки, но прежде чем успели собраться, какой-то старик, удивший неподалеку, крикнул:

— Эй! Парень! Неси рыбу назад! Долго еще ты будешь ее показывать? — И быстро зашагал к нам.

Тут я понял, что Кийлике вытаскивал из воды все время одну и ту же щуку, которую он взял у старика, чтобы показать мне. Но теперь эта щука ускользнула в реку. И я подумал, что старик наверняка станет страшно ругаться. Но старик ругаться не стал, потому что получил от Кийлике рубль. Рубль был, конечно же, мой, последний из той десятки, которую отец подарил мне на день рождения.

По дороге домой я был очень сердит на Кийлике и сказал:

Тоже мне друг, готов обобрать друга до нитки!

Но Кийлике сказал:

— Из-за этого не стоит еще злиться.

Я сказал:

— Почему же не стоит, если ты занимаешься мошенничеством!

А он в ответ:

— Это не мошенничество. Это шутка. Настоящая дружба — это и есть, когда подшучивают друг над другом.

Но потом я перестал сердиться, потому что Кийлике сказал — пусть будет так, как я хочу, он не станет больше надо мной подшучивать. И пусть будет у нас дружба без шуток. Но он не сдержал своего слова. Это явствует из того, что когда мы остались в октябре в интернате, который, как всем известно, находился еще в старой школе, Кийлике встал ночью, подцепил край моего одеяла крючком спиннинга и, наматывая леску на катушку, принялся стягивать с меня одеяло. Я натягиваю одеяло на себя, но едва успеваю погрузиться в сон, как оно снова начинает сползать. И так десятки раз.

Поскольку это была уже вторая проделка надо мной, я не мог оставить дело просто так. Я должен был что-нибудь придумать, чтобы отплатить Кийлике. Сначала я хотел ночью зашить рукава его пиджака и штанины, но нитка оказалась очень толстой и не проходила в игольное ушко, что может подтвердить Виктор Каур. Еще у меня было намерение засунуть в ботинок Кийлике дохлую мышь, но и это я не осуществил из-за отсутствия дохлой мыши.

Согласно принятому в интернате порядку, у нас, как всем известно, ложатся спать в половине одиннадцатого, а в одиннадцать часов ночи должен быть полный покой. Однажды вечером, когда Юхан Кийлике уже захрапел, что свидетельствовало о том, что он находится в состоянии сна, мы все встали, заправили койки и оделись. Затем поставили стрелки часов в комнате на без четверти восемь и у часов в коридоре тоже. И еще взяли портфели. После этого я растолкал Кийлике и сказал, что ай-ай-ай, о чем он еще думает, воспитатель, товарищ Лининг, давно уже приходил будить. И мы со всех ног бросились из комнаты, словно уже было утро и надо что есть сил спешить в школу. В коридоре мы все спрятались в том маленьком помещении, названия которого приводить здесь я не стану, и поглядывали в дверную щель.

Вскоре Кийлике пулей вылетел из комнаты — кашне у него болталось, ботинки незашнурованы — и бросился на улицу.

После этого мы снова перевели стрелки часов, разделись, погасили свет и улеглись в постели.

Я сказал:

— Интересно, Кийлике прочешет так через весь поселок до самой школы, прежде чем догадается, в чем дело?

Топп ответил:

— Конечно, прочешет. Теперь ведь по утрам так же темно, как и ночью.

Я еще заметил:

— Но перед кинотеатром есть часы. Он может посмотреть, который час.

А Каур на это:

— Часы перед кинотеатром не в счет. Все говорят, что они показывают размер обуви, а не время.

И он оказался прав. Потому что Кийлике вернулся очень нескоро. Пыхтя, как бычок, он швырнул на пол сумку с книгами, но мы этого не слыхали, поскольку спали глубоким сном.

Читая мое сочинение, можно подумать, что я отклонился от темы, но я не отклонился. Я вынужден был рассказывать все это, чтобы стало понятно, почему я 15 мая начал топить печку в интернате. Потому что примерно таким образом, как уже описано, продолжалась и дальше наша дружба с Кийлике. Иначе говоря, он при каждом удобном случае пытался дружески подшутить надо мной, а я не оставался у него в долгу. Когда в мае погода, вдруг сделалась страшно жаркой и душной и Юхан Кийлике сказал, что ну и дела, даже ночью такая жара, что спать невозможно, я подумал: неплохо бы для Кийлике еще и печку протопить.

И когда Кийлике заснул, я закрыл окно, а в печке, топка которой, как известно, выходит в коридор, развел огонь, и остальные жильцы нашей комнаты помогали мне раздувать пламя. Через час печка раскалилась, и в комнате стало как в бане. И Каур, который ходил в комнату проверять, как там Кийлике, сообщил, что из него уже жир вытапливается — жирное пятно под боком. При толщине Кийлике это было вполне вероятно.

В этот момент я вспомнил, что на дворе в сарае лежат куски каменного угля, и я принес их полное ведро и подкинул в топку два совка. Через некоторое время я решил еще добавить уголька в печку, но тут выяснилось, что от страшного жара внутренняя дверка топки расплавилась, и таким образом оказалось испорченным школьное имущество, которое является нашим общим достоянием.

На следующий день об этом узнала вся школа, и все смеялись. Но старинная пословица говорит, что сколько ни смейся, все равно заплачешь. Так оно и случилось, по крайней мере со мной. Потому что на уроке естествознания, а точнее, зоологии учитель Пюкк вызвал меня к доске, лицо у него было доброе, и он сказал, что будем повторять пройденное.

А затем спросил:

— Из чего изготовлены печные дверки?

Я ответил, что из чугуна.

Тогда он посерьезнел и спросил:

— А при какой температуре начинает плавиться чугун?

Я не помнил, но Юхан Кийлике помнил и написал в воздухе, что при 1100 градусах.

— Так! — сказал учитель. — Значит, ты и это знаешь. Тогда ответь еще на один вопрос. Какую температуру дает пламя каменного угля?

Это был самый трудный вопрос, и я никак не мог вспомнить. Но Юхан Кийлике написал в воздухе 2000 градусов, а Виктор Каур шепнул, что это зависит от притока кислорода. Так я и сказал, тем самым правильно ответив на все вопросы.

Но тут-то учитель Пюкк и поставил мне двойку. И сказал, что он готов поставить мне даже единицу, потому что так он оценивает мое умение применять на практике теоретические знания. И добавил, что если бы я не знал температуру плавления чугуна и температуру, которую дает каменный уголь, то он бы счел возможным ограничиться лишь замечанием мне за плохую намять. А теперь замечания недостаточно. Он готовит нас к жизни, а в жизни важнее всего умение применять знания.

Так я и получил по естествознанию двойку, которую не заслужил. Потому что на самом деле я ведь не знал, какую температуру дает пламя каменного угля и когда начинает плавиться чугун. Это подсказал мне Кийлике.

Кийлике так ничего и не сделали, а я, мало того что получил двойку по естествознанию, должен еще вставить новые дверцы в топку.

Учитель сказал, что свои розги секут больнее всего, и я в заключение могу это повторить. Никто не заставлял меня заводить дружбу с Юханом Кийлике. Сам подружился, и вот что из этого вышло.

 

КАК МЫ ДРЕССИРОВАЛИ ПЧЕЛ

(Из заметок ученика шестого класса пионера Агу Сихвки)

Нынешней весной подошла к нам председатель совета отряда Сильви Куллеркупп и сказала, что, Сихвка и Кийлике, у всех есть пионерские поручения, а у вас нет. И предложила нам стать тимуровцами.

Осенью нашим пионерским поручением было помогать коллективу детской библиотеки, но весной библиотека закрылась на ремонт и потребность в нашей помощи отпала. Пионер не боится работы, и мы не имели ничего против нового задания.

Я сказал:

— Пожалуйста, всегда готовы.

А Кийлике:

— Только скажи, с чего начать.

Мы оба были уверены, что Сильви Куллеркупп нечего сказать, потому что каждому известно — число тимуровцев в несколько раз больше, чем количество людей, которые нуждаются в помощи. Но тут мы допустили ошибку, это явствует из того, что после уроков Куллеркупп отвела нас и один дом, где хозяйка уходила в парикмахерскую делать прическу, а мы должны были в течение двух часов присматривать за четырехлетним ребенком.

Поскольку у меня дома есть младшие братья, а поэтому и жизненного опыта побольше, я сказал Кийлике:

— Сначала ты будешь дежурным офицером.

И посоветовал ему первым делом посмотреть, не оставлены ли где-нибудь ножницы, которые наш подопечный мог бы по глупости воткнуть в розетку. Как это сделал мои младший брат Пеэтер.

Ножниц не оказалось.

— Теперь посмотри, но валяется ли где-нибудь наперсток, который наш подопечный мог бы проглотить, — посоветовал я.

Наперстка тоже не было.

После этого мы успокоились и уселись перед телевизором смотреть детскую передачу, хозяйка нам это разрешила.

В детской передаче показывали фильм про черный материк, где бьют в барабан по имени «тамтам» и где живут негры, а в реках крокодилы. Фильм нам очень понравился, и нашему подопечному тоже, это явствует из того, что вскоре, под влиянием фильма, он пошел на кухню тарабанить по пустой кастрюле.

Мы не стали ему это запрещать, поскольку нечего опасаться, что алюминиевая вещь разобьется. Не могли же мы предположить, что наш подоночный снимет с плиты чугунный круг и наденет его себе на шею. А он именно так и сделал.

У нас, понятно, сразу же пропала всякая охота смотреть телевизор. Я сказал Кийлике:

— Разве мы не договорились, что ты будешь дежурным офицером? Теперь наш подопечный испачкал себе рубашку.

Но Кийлике ответил:

— Это не беда. Сажа легко счищается.

Но когда мы хотели снять с шеи круг, чтобы вычистить рубашку, голова нашего подопечного в него не пролезла. А попытка применить силу вызвала вопль.

Поскольку ребенка доверили нам без круга, то всякому ясно, что его следовало вернуть в таком же виде. И мы стали думать, как же избавиться от круга. Я спросил:

— Интересно, как ото делают негры? Ты не читал об этом?

Хотя Кийлике и не читал, он поделился собственной догадкой:

— А негры и не снимают колец с шеи. Кольца в джунглях, наверное, жутко ценные, их могут украсть.

Из того мы сделали вывод, что искать помощи на черном материке не придется, и наше беспокойство усилилось. К счастью, Кийлике выглянул в окно и заметил, что мимо идет наш одноклассник Тимохвкин.

Три головы — все-таки лучше, чем две. Поэтому Кийлике открыл окно и попросил объяснить, как это может быть, что круг от плиты наделся на шею, а обратно голова в него не проходит. И чтобы было яснее, предъявил вещественное доказательство.

— Все очень просто, — сказал Тимохвкин. — Любое тело имеет свойство расширяться от нагревания.

Вероятно, он имел в виду, что после того, как наш подопечный надел на шею круг, голова его разогрелась оттого, что он барабанил по кастрюле. И следовательно, расширилась.

Тут нам тоже вспомнилось, как учитель физики продел подвешенный на цепочке железный шарик в кольцо, затем подержал под шариком горящую спичку, и назад этот шарик уже в кольцо не пролез. И мы не стали больше задерживать Тимохвкина.

Я сказал:

— Если от нагревания голова расширилась, то при охлаждении она начнет сжиматься.

А Кийлике сказал:

— Это ясно, как дважды два.

Поскольку весной неоткуда взять льда, который охлаждает лучше всего, мы намочили в кухне под краном полотенце. Но использовать его мы не смогли, потому что уже прошло два часа и мать нашего подопечного вернулась домой. Она и слышать не захотела о законах физики, призвала на помощь бога, но сама все-таки отправилась с сыном и кругом от плиты за помощью к кузнецу. Прежде она еще пообещала нам, что потом заглянет к Сильви Куллеркупп, которая является председателем совета отряда, и нам не поздоровится.

Услышав это, я огорчился.

— Теперь нас задразнят, — сказал я. — Теперь про нас будут говорить «горе-тимуровцы».

Но Кийлике утешил меня:

— Имя еще не клеймо. К тому же во всем виноват этот фильм. Когда показывают такие фильмы, пусть объявляют, что детям до шести лет смотреть запрещается.

После этого настроение у нас немного улучшилось, и мы решили, что будем тимуровцами и дальше. Но само собой разумеется, надо было срочно найти возможность помочь кому-нибудь по-настоящему.

Теперь я не стану описывать, как мы ехали автобусом домой, потому что весной никому не охота жить в интернате, и благодаря этому услышали разговор двух стариков из нашей деревни о том, что городские трубочисты не желают ехать в деревню, а у человека в годах от высоты кружится голова.

И еще я пропускаю, как под впечатлением этого разговора мы с Кийлике встретились вечером в субботу за еловой изгородью у дома одного старика, Михкеля Партса, выждали подходящий момент и взобрались на крышу.

Но я должен сказать, что, когда мы спустили на веревке в трубу принесенную Кийлике метлу, случилась беда, которая никогда не предупреждает о своем приходе. И больше мы своего орудия для чистки дымоходов не видели — только веревку вытащили наружу.

Конечно, мы очень испугались.

Я сказал:

— Теперь вместо пользы мы наделали вред. Если раньше печь плохо тянула, то после этого она вообще перестанет тянуть.

Но Кийлике считал, что у всякой неприятности есть и свои хорошие стороны. И что, когда пчелы Михкеля начнут роиться, старику достаточно будет развести огонь в печи и раскрыть окна.

Так мы говорили, но настроение от этого не улучшалось. Потому что мы очень хорошо понимали, что использовать испорченный дымоход для пчеловодства нельзя.

Честно говоря, мы испытывали тяжкие душевные муки. И всё думали, как бы загладить причиненное зло.

Поговорка свидетельствует, что где самая большая беда, там помощь ближе всего. Так оно и есть.

Теперь я должен рассказать, как два дня спустя к нам в класс залетела пчела, которую Каур поймал и хотел спрятать в пустой спичечный коробок, чтобы потом в какой-нибудь подходящий момент, например во время общешкольной линейки, выпустить на свободу.

Хотя преподаватель естествознания, товарищ Пюкк, как раз отмечал в журнале отсутствующих, он заметил намерения Каура, велел выпустить пленницу в окно и стал рассказывать нам о пчелах. Мы слушали его внимательно, потому что рассказ был интересным, и чем больше времени уйдет на пчел, тем меньше останется, чтобы спрашивать нас.

Тут-то мы и узнали, что пчелы очень умные. Одни охраняют летку и отгоняют чужих. Другие пчелы — цистерны — приносят в улей воду. А третьи — проветриватели — машут крылышками между сотами, нагнетая свежий воздух. Четвертые же — собиратели цветочной пыльцы и носители нектара. И если какая-нибудь пчела находит богатое место, она летит в улей, где начинает яростно танцевать. Этим она сообщает другим, какая там пища, где находится, много ли ее и какова на вкус.

Учитель Пюкк рассказывал о пчелах весь урок. Когда наступила перемена, девочки вышли погулять в коридор, а мальчики остались в классе, решив повторить рассказ учителя Пюкка, чтобы лучше усвоить пройденное. Топп и Каур стояли у двери с булавками и изображали сторожевых пчел. Четверо или пятеро ребят махали руками, разгоняя воздух. Некоторые гудели просто так. А Теэмуск изображал пчелу-цистерну и ртом таскал из коридора воду, но поскольку никто не хотел ее пить, он просто разбрызгивал воду по сторонам.

Перемена пролетела очень быстро. И когда учительница английского языка вошла в класс, Кийлике не стоял, как положено, возле своей нарты, а, размахивая руками, прыгал на одной ноге вокруг учительского стола.

Учительнице это не понравилось.

— Что это значит? — спросила она. — Отвечай, Кийлике! Что это за танец?

Поскольку Кийлике от бурного скакания совсем запыхался — ведь люди не наделены выносливостью пчел, — я решил прийти другу на помощь.

— Кийлике танцует, что у Каура в парте два бутерброда, — сказал я. — Один с колбасой по два рубля двадцать копеек килограмм.

Теперь я еще немножко пропущу и продолжу рассказ уже с того места, когда Кийлике стоял в коридоре под часами, а я рядом с ним. Потому что учительница английского языка не была знакома с привычками пчел и решила, что мы хотим посмеяться над нею. А у нас этого и в мыслях не было.

В коридоре стояла абсолютная тишина, которая, как пишут в газетах, способствует мышлению. И она действительно способствовала, что явствует из того, что мы не так уж долго простояли, когда Кийлике сказал:

— Теперь я знаю, как загладить историю с трубой. Давай выдрессируем пчел Михкеля летать к вам в сад.

Вокруг нашего дома растет много яблонь. Для пчел Михкеля мне их пыльцы жалко не было, и я сказал:

— Выдрессируем. Только разве ты не помнишь, что говорил учитель Пюкк — для этого нужно большое терпение.

Кийлике сказал, что у него терпения хватит.

— А еще учитель сказал, что потребуется мед.

Кийлике сказал — можно считать, что мед у нас есть. В этом он оказался прав, потому что, когда кончились уроки, мы пошли в магазин, где Кийлике выложил на прилавок как раз столько, сколько стоит маленькая баночка меду.

Теперь у нас было все, что надо. И когда мы пришли ко мне домой, Кийлике тотчас же взобрался на яблоню и начал кидать вниз цветы. А я тряс эти цветы над миской, в которой была кипяченая вода и купленный нами мед.

Потрудившись таким образом некоторое время, Кийлике счел, что запаха должно быть достаточно, и мы отнесли миску во двор к Михкелю. А сами отошли в ольшаник и стали ждать, что будет дальше. И обменивались мыслями о житье-бытье пчел.

Кийлике сказал:

— Интересно, где это Михкелевы пчелы сейчас собирают мед? Ведь у него нет яблонь.

Когда мы относили миску, я смотрел не только себе под ноги и поэтому смог ответить ему:

— Они летают на одуванчики. Там их полно.

— Мед с одуванчиков — это не вещь, — сказал Кийлике.-- А ты как думаешь?

Я думал так же. Любому известно, что одуванчик — растение горькое.

— Если они теперь учуют запах яблоневых цветов из нашей миски с медом, как ты думаешь, они оставят одуванчики? И начнут вынюхивать, откуда идет такой запах?

Именно так я и думал.

— На всякий случай я пойду посмотрю, как у них там идут дела, — сказал Кийлике.

Спустя некоторое время Кийлике вернулся, облизываясь, и сказал, что дела идут успешно. В миске сидело уже семь пчел.

Тогда и мне стало интересно, и я в свою очередь пошел посмотреть, как идут дела. Потом снова ходил Кийлике. Потом снова я. А в промежутке мы перенесли миску к моему дому, чтобы таким образом показать пчелам, куда надо лететь.

Поскольку пчел собиралось все больше, можно было предположить, что наше предприятие удалось. Это, конечно, наполнило нас гордостью. Я сказал:

— Теперь еще, в придачу к тому, что мы тимуровцы, мы стали естествоиспытателями.

— Которые не ждут милостей от природы, — дополнил Кийлике.

Я сказал:

— И я бы не пожалел денег для такого дела.

На что Кийлике ответил, что он и не сомневался в этом, и потому-то, чтобы получить деньги на мед, он и осмелился продать Кауру мою шариковую ручку.

Услыхав это, я, конечно, сильно огорчился, потому что шариковая ручка была совсем исправная, только не писала. И я сказал:

— В дальнейшем я не буду с тобой тимурить! Яблони мои, мед тоже мой, а что ты вложил в это дело?

Но мои слова не смутили Кийлике.

— С моей стороны идеи, — сказал он. — Они ценнее всего.

И он предложил, вместо того чтобы спорить, пойти посмотреть, не пора ли кончать дрессировку.

К тому времени над миской кружилась уже целая туча пчел. И как только Кийлике подошел и раскрыл рот, туда мгновенно залетели две пчелы.

Это показалось мне подозрительным. Я сказал:

— И мед ты тоже тайком лизал. С чего бы иначе пчелы полезли к тебе в рот? Теперь дыхни два раза и ступай вперед, пчелы полетят за тобой, как на привязи.

И я стал смеяться над его бедой, что, конечно, было глупо с моей стороны, потому что одна пчела залетела ко мне в рот.

Беда не предупреждает о своем приходе, учит пословица. И я повторяю это еще раз. Хотя мы теперь и держали рты закрытыми, воздух все-таки выходил через нос. И вскоре у меня в носу уже было одно жало, а у Кийлике два, что ясно свидетельствовало о том, кто из нас больше лизал мед. И мы поняли: если еще что-то и может помочь, то только мой сад, потому что там от яблонь идет больше запахов, дразнящих пчел.

Кто сил своих не пожалеет, любую гору одолеет, говорит пословица. И верно. Когда мы на следующий день отправились в школу на спортивные соревнования, на яблоне было черно от слетевшихся пчел. А когда мы подошли к саду Михкеля, старик стоял возле тех ульев, что находились сразу у дороги, и радовался:

— Вот бестии, так и летят, одна за другой! Интересно, где они нашли место с таким хорошим взятком?

— Да мы же... — начали было мы с Кийлике хором, но тут же закрыли рот. К нам с жужжанием направлялись две пчелы, щупальца у них были выставлены вперед, словно антенны, улавливающие запахи.

Настоящий тимуровец не хвалится своими подвигами.

 

КАК МЫ УСТРОИЛИ НОЧНУЮ ТРЕВОГУ

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того вечера, когда у нас на костре был в гостях писатель. Он спросил:

— Как сделать пионерскую жизнь более интересной?

И сам же ответил:

— Каждый должен выступить на борьбу со скукой.

Следующим вечером меня и Кийлике назначили дежурными по лагерю, и Кийлике вспомнил слова писателя. Когда все уже крепко спали, он сказал:

— Скука прямо-таки смертельная. Наш долг — выступить на борьбу со скукой.

И он предложил подбросить в палатку председателя совета отряда Сильви Куллеркупп жабу.

Как всем известно, обязанность ночных дежурных — следить за порядком на лагерной территории. Поэтому я не согласился с таким планом. К тому же неоткуда было взять жабу.

Но Кийлике сказал:

— Тогда придумаем что-нибудь другое.

И спросил, что я думаю о небольшой, тревоге.

Как известно, тревоги устраиваются в каждом пионерском лагере. В таком случае среди ночи поднимают весь лагерь и сообщают о таинственных незнакомцах, которые шпионили возле палаток. Затем следует ловля шпионов, роль которых, как выясняется позже, исполнял кто-нибудь из вожатых.

У нас в лагере тревогу еще не устраивали, и я сказал:

— Над этим стоит подумать. Пионерская жизнь должна быть интересной. А главное, таким образом мы поможем старшему пионервожатому и воспитателям — им будет меньше работы. Только где взять шпиона?

На это Кийлике ответил:

— Шпион не нужен. Что-нибудь придумаем.

И он все-таки выдумал план, который заключался в похищении гоночного велосипеда преподавателя физкультуры Пауксаара.

Затем мы пошли к палатке воспитателей и укатили оттуда велосипед, имевший двенадцать передач и на руле специальные зажимы для бутылочек с водой. Велосипед мы пристроили в лесу на дереве примерно на уровне человеческого роста. С этим пришлось повозиться. Велосипед был спрятан хорошо, и я сказал:

— Тут его ни один черт не найдет.

Но Кийлике сказал:

— В том-то и беда.

Он взял за палаткой воспитателей спиннинг Пауксаара и предложил привязать конец лески к звонку велосипеда, чтобы в случае необходимости мы могли звоном немного помочь искателям.

Потом мы стали обсуждать, как поднять тревогу.

— Юку-горнист спит в третьей палатке, — сказал Кийлике. — Пусть подудит в свою трубу.

— Юку потерял мундштук от горна, — напомнил я.

— Тогда давай сами просигналим свистком, — предложил Кийлике. — Свисток-то у нас есть.

Но этого мы тоже не сделали, потому что забыли, как свистеть в случае тревоги. Поскольку больше идей у нас не было, Кийлике сказал:

— В конце концов, воспитатели и сами могут позаботиться о том, чтобы поднять тревогу. Достаточно того, что мы все подготовили.

И тогда мы пошли к палатке воспитателей и стали трясти преподавателя физкультуры Пауксаара. Кийлике сказал:

— Тут шныряют какие-то подозрительные типы.

— Ну и пусть шныряют, — сказал Пауксаар и повернулся на другой бок.

— Мы думали, может быть, это шпионы? — сказал Кийлике.

— Весьма возможно, — ответил преподаватель физкультуры и захрапел.

Кийлике стало ясно, что шпионы не произвели на учителя никакого впечатления. Тогда Кийлике быстренько высказал опасение, что эти подозрительные личности могут что-нибудь спереть. А я добавил, что вроде бы слышал велосипедный звонок.

Тут Пауксаар сразу вскочил и бросился из палатки посмотреть, на месте ли его велосипед. Но общую тревогу он все равно поднимать не стал, только разбудил школьную повариху, вожатого Пауля, старшего пионервожатого и учителя Лепика, которые все были страшно сонными, ничего не понимали и изо всех сил хотели только одного — забраться обратно в свои палатки. Поэтому потребовалось довольно много времени, пока учитель физкультуры сумел растолковать им, что надо идти ловить похитителей велосипеда.

Мы же пока вернулись к костру, и Кийлике сказал:

— Такой прекрасный план провалился. Ну кто же мог подумать, что они станут сами искать. Но позвонить все-таки придется, поди знай, куда они еще забредут.

И мы раза два подергали за леску, в результате чего послышалось: дзинь-дзинь.

Учитель Пауксаар сразу же узнал звонок своего велосипеда и заметно повеселел.

— Слышите, далеко они не ушли. Темной ночью в лесу — велосипед только помеха.

И они все побежали прочесывать лес. Только старший пионервожатый не побежал, потому что впотьмах никак не мог найти свои туфли.

А мы с Кийлике сидели у костра, прислушивались, откуда доносятся голоса, и по мере необходимости подергивали леску.

Теперь я рассказал все, как было. Мы вовсе но хотели ничего плохого, а совсем наоборот — мы решили облегчить взрослым нагрузку.

«Ночная тревога — самое запоминающееся событие в жизни пионерского лагеря», — писала эстонская пионерская газета «Сяде». Из этого мы и исходили.

Пионер говорит правду всегда и везде, поэтому я еще должен добавить, что это именно Кийлике дергал за леску, отчего велосипед и свалился с дерева.

 

ПОЧЕМУ Я ОТСУТСТВОВАЛ НА ПЕРВОМ УРОКЕ

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того утра, когда Обукакк принес в школу привезенный его братом из-за границы секундомер, который показывает время с точностью до сотых секунды, как и требуется теперь в спорте. В здоровом теле — здоровый дух! — гласит лозунг на стене спортзала, и поскольку до начала уроков еще оставалось время, у меня возникла мысль использовать точные часы Обукакка для установления какого-нибудь нового рекорда класса. Перво-наперво мы замерили, кто сможет дольше всех задержать дыхание. Это предложил Топп. Затем соревновались, кто дольше всех простоит на голове. Наконец, провели соревнование «шесть метров на четвереньках», в котором победил Каур, а Кийлике прорвал штаны на коленке.

Продранная брючина заметно охладила интерес Кийлике к соревнованиям.

— Странное дело, — сказал Кийлике. — Погоня за рекордами захватила всех, а никто не подумал о том, что лучше было бы использовать хронометр Обукакка в интересах учебы, — И он напомнил нам задачку по физике, где спрашивалось, за какое время свободно падающее тело пролетит два метра.

Поскольку подоконник в нашем классе как раз на высоте двух метров от пола, искать другое место для проведения опыта не требовалось. Сперва свободно падающим телом был я, затем Каур и Кийлике. Но секундомер в руке Обукакка почему-то каждый раз показывал разное время.

Это вызвало у нас недоумение.

— Хронометр Обукакка неисправен, — сердился Кийлике.

— А может, падение было не совсем свободным? Меня, во всяком случае, немного подтолкнули, — сказал Каур.

А Топп считал, что в учебнике физики допущена ошибка, и предложил проверить это за школой в песчаном карьере, где больше возможности для свободного падения.

«Если в задачке останется что-нибудь непонятным, ваше дело выяснить это», — всегда говорит учительница математики, чем мы и руководствовались.

Вот я и рассказал, с чего все началось. И почему мы пошли к песчаному карьеру.

Там исследование свободного падения пошло гораздо лучше, поскольку само падение длилось гораздо дольше, а приземление гораздо мягче, потому что ноги погружались в рыхлый песок. Но когда в школе прозвенел звонок и мы хотели побежать на урок, Кийлике сказал:

— С такими грязными копытами нас в класс не пустят.

— Председатель совета отряда Куллеркупп, учитывая проходящую сейчас неделю порядка и чистоты, может упасть в обморок, — добавил Каур.

А Топп сказал:

— Самое худшее — плохой пример октябрятам! Давайте лучше пожертвуем первым уроком, но зато вымоемся и почистимся и вообще приведем себя в порядок.

Вот теперь я прямо подошел к самому главному, потому что нельзя было не объяснить, что мы пошли к Банному пруду не для того, чтобы просто убить время или развлекаться, а мыть ноги, которые были все в песке и глине в результате изучения свободного падения тела.

Возле плотины Банного пруда мы увидели две лодки из фанеры. У них лишь носы были на суше, а большая часть корпуса и корма оставались в воде. Появление лодок меня удивило, ведь никогда там лодок не было.

Я сказал:

— Интересно. Все знают, что в этом пруду ничего не водится, кроме лягушек и водяных жуков. А их можно ловить и с берега. Спрашивается: зачем сюда притащили лодки?

— Лодки могли привезти сюда, чтобы обучать школьников гребле, — предположил Каур. И напомнил рассказ учительницы английского языка о школах в Англии, где соревнования по гребле обычное дело.

Но Кауру никто не поверил.

— Да сейчас ни одна школа во всей Эстонии не станет проводить соревнования по гребле, — сказал Кийлике. — У нас соревнуются, кто больше соберет макулатуры, а в конце четверти еще в том, у кого меньше двоек.

— Может быть, просто хотели проверить, не пропускают ли лодки воду, — считал Топп.

Но Кийлике сказал:

— Как бы там ни было, мы не должны упускать хорошую возможность. — И он опять напомнил про учебник физики, на сей раз про ту страницу, где нарисованы лодки и стрелки, изображающие силы, которые их толкают.

Тогда я тоже вспомнил насчет этих сил. И как учительница говорила, что если с разбегу прыгнуть в лодку, она тотчас же отплывет от берега, показывая при этом воздействие инерции. Я сказал:

— Как всегда напоминает наш директор, повторение — мать учения. Имея это в виду, было бы глупо не проверить сейчас на практике утверждение насчет инерции.

И я тут же прыгнул в первую лодку, которая дернулась кормой вниз и сразу же поплыла на середину пруда. А Топп прыгнул во вторую, которая сделала точно так же. А Кийлике грозил кулаком и бегал вокруг пруда, жутко возмущаясь, что не может принять участия в эксперименте.

Приходи в родную школу только с чистыми руками, говорит товарищ Тикерпуу — школьный врач, из чего мы сделали вывод, что с грязными ногами тоже нельзя приходить, и пошли мыть их к пруду. Так что неверно, будто мы беспричинно отсутствовали на уроке и хулиганили у пруда.

Но потом Кийлике потребовал, чтобы его тоже взяли в лодку. Тогда я попытался с носа своей лодки толкнуть ногой лодку Топпа к берегу, но от этого лодки поплыли в разные стороны, а я ведь стоял одной ногой на своей лодке, а другой — на лодке Топпа, и когда ноги больше не растягивались, я полетел между лодок в воду, которая была глубиной по грудь и к тому же холодная.

Счастливо выбравшись на берег, я хотел выкрутить насухо штаны и куртку и другие личные вещи, но Кийлике сказал, что нет, нет, нет — ты, Сихвка, совсем не думаешь о своем здоровье, а здоровье — самое дорогое достояние человека. И он посоветовал высушить одежду в школьной теплице, где температура воздуха гораздо выше, а ветра, вызывающего простуду, гораздо меньше.

В теплице все трубы были горячие и тепла для сушки одежды было более чем достаточно. Кийлике задавался:

— А что я сказал! Жарко, как в банной парилке. Теперь быстро мокрую одежду на радиаторы. Поскольку в теплице центральное отопление из школьной котельной, нечего бояться, что сейчас, во время урока, кто-нибудь придет сюда топить печку.

Но тут Кийлике ошибся, потому что едва я успел снять свою мокрую рубашку и штаны, как открылась дверь школы и оттуда повалили парами, держась за руки, малыши, а вслед за ними вышла учительница Метс и объявила на весь двор:

— Дети, дети! Это будет наше путешествие в лето!

Всякому ясно, в апреле месяце настоящего лета взять неоткуда, поэтому у меня сразу же возникло подозрение, что теперь они, наверное, направятся в теплицу. И точно так оно и случилось.

Первые из малышей уже возились перед дверью теплицы, когда Кийлике, Топпу и Кауру удалось удрать через залатанный фанерой квадрат остекления. И тогда у меня возникла мысль, что если учеников второго класса привели смотреть на ранние огурцы, то им, естественно, не обязательно видеть ученика шестого класса Сихвку, да еще в голом виде. И поскольку бочка для поливки стояла тут же рядом, я забрался в нее. А чтобы голова не была видна, пригнул несколько огуречных стеблей и накрыл ими бочку. Вот я и рассказал совершенно честно все, как было, и что не было лени и уклонения от учебы, а просто сначала интерес к физике, потом необходимость просушить мокрую одежду. Ранний овощ я не срывал, а лишь пригнул вместе со стеблем. Если несколько огурцов при этом оборвалось, то просто из-за того, что они были плохо прикреплены к несущему стеблю.

Теперь я действительно все рассказал, как было, и доказал, что мы отсутствовали на уроке не из-за шалостей или лени. «Используйте каждую минуту для совершенствования своих знаний», — призывает нас учитель естествознания товарищ Пюкк, что мы и делали. Повторение — мать учения, подчеркивает товарищ директор, чем мы и руководствовались.

 

КАК Я ОПОЗОРИЛ ДОБРОЕ ИМЯ ШКОЛЫ

(Объяснительная записка Агу Сихвки директору школы)

Чтобы честно рассказать все, как было, я должен начать с того большого снегопада, который начался во время урока эстонского языка, когда мы проходили аффиксы «ги» и «ки». Общеизвестно: весной порядочный снегопад бывает редко, поэтому все уставились в окно. Первым это сделал Топп, стоявший у доски, потому что возможность обзора у него была больше, чем у всех остальных.

Со стороны учительницы товарищ Корп это не осталось незамеченным. Она спросила изумленно:

— Что вы так старательно высматриваете там, за окнами? Что это вам в голову взбрело?

На это Топп ответил:

— Мы смотрим, как снег идет.

А Кийлике добавил:

— Этот снег, пожалуй, хорошо лепится.

А Каур сказал:

— Нам вспомнился учитель Лаур из книги «Весна», который, если был большой снегопад, всегда ходил с учениками на поляну за школой устраивать снежный бой.

Заслышав про учителя Лаура, товарищ Корн встала и тоже посмотрела в окно на двор.

— Действительно, хороший снег. Как в годы моей юности. Но что касается учителя Лаура, то у него ведь не бывало после уроков заседаний депутатов сельсовета и собраний правления Общества книголюбов, как у меня каждый понедельник. И ученикам его не нужно было после уроков мчаться на автобус. Кто хочет при нынешнем стремительном темпе жизни еще и в снежки поиграть, тот должен использовать перемены.

Теперь я пропущу, как сразу же за этим прозвенел звонок и как мы ринулись во двор, чтобы использовать перемену по совету учительницы, товарищ Корп. И сперва мы с Кийлике были десантниками и атаковали Каура и Топпа, а потом они были десантниками и атаковали нас. Для экономии места продолжу с того момента, когда прозвенел звонок на урок и я, и Топп, и Кийлике, и вообще все уже, как положено, сидели на своих местах за партами, только Каур еще не сидел. Он вошел в класс самым последним — на рукаве его вытянутой левой руки лежали шесть снежков.

Появление Каура в классе в таком вооруженном виде вызвало у нас удивление.

Я сказал:

— Слышь, Каур, кидаться снежками в помещении школы воспрещается. И ведь мы заключили перемирие до следующей перемены.

Кийлике предупредил:

— Учительнице математики товарищ Кинк точно не понравится, если во время урока начнут летать снежки.

Но Каур в ответ только засмеялся и положил снежки на парту, сообщив при этом, что он и не думал кидать их во время урока. Он приготовил снежки для следующей перемены, чтобы, выбегая во двор, сразу взять с собой. Причем два снежка Каур пообещал отдать Топпу, своему союзнику.

Мне речь Каура не понравилась. И Кийлике тоже. В вооружении должно царить равновесие. Такого одностороннего вооружения мы с Кийлике допустить не могли.

Я сказал:

— Знаешь ли, Каур, но поводу твоих шести снежков я, как бы там ни было, заявляю протест. Это дело может плохо обернуться. Поскольку нам нечем будет ответить на твои снаряды, ты во время урока можешь не совладать с искушением и запустить одним-двумя снежками. Но что тогда подумает учительница математики товарищ Кинк и что из этого в конце концов выйдет, можешь и сам представить. Выбирай: или из шести снежков отдашь три нам, или выбросишь все за окно, на двор.

Мой протест заставил Каура серьезно задуматься, ибо в нашей школе всем известно: тем, кто нарушает порядок на уроке математики, учительница товарищ Кинк задает дополнительные задачки на дом. С одной стороны, Каур не мог с этим не посчитаться, поскольку у него были недоразумения с процентами. Но с другой стороны, ему было жаль отдавать нам три снежка, не говоря уже о том, чтобы просто выбросить все шесть во двор.

— Сделаем лучше так: положим снежки временно на нейтральную территорию, — предложил Каур. — Тогда ни у кого не сможет возникнуть искушения.

Жизненный опыт учит, что самая нейтральная территория в классе — район учительского стола, а лучше всего сам учительский стол, оттуда во время урока взять снежки никто не сможет.

Поэтому Каур и Топп положили все шесть снежков в пустой ящик учительского стола. Но когда дело было сделано, а учительница товарищ Кинк все еще не пришла, мы принялись обсуждать, долго ли продержатся эти снежки в ящике. Поскольку мнения были разные, возник спор.

Я сказал:

— Если вспомнить, как быстро таял комок снега, который вчера запихнули мне за ворот, можно утверждать, что от снежков Каура тоже вскоре останется только мокрое место.

Кийлике сказал:

— Присоединяюсь к предыдущему оратору. Но теперь, конечно, воды будет больше.

Однако Каур возразил:

— Одно дело — сунуть снег за шиворот, другое — положить в ящик учительского стола. Всем известно, что человеческое тело выделяет тепло, а ящик учительского стола никакого тепла не выделяет. И еще прошу учесть, что у меня снежки слеплены мягко.

Смысл последнего заявления Каура мы с Кийлике не поняли.

Я сказал:

— Слышь, Каур, не пудри нам мозги. В данном случае не имеет никакого значения — мягкий снежок или крепкий. Это существенно, когда кидаешь снежком в кого-нибудь, да и то лишь в случае, если попадешь.

Но Каур остался верен себе:

— Лучше сам пошевели мозгами. Плотность снежка важна и для таяния. Мягкому снежку теплота не так страшна. — И он посоветовал нам вспомнить ту страницу учебника естествознания, на которой картинка с дымящейся печной трубой и дано пояснение, что мягкие, пушистые материалы, как, например, мех, вата или шерсть, особенно плохо проводят тепло.

Я никак не мог вспомнить эту картинку с дымящейся печной трубой и пояснение к ней, а Кийлике, у которого в первой четверти оценка по естествознанию была на балл ниже моей, и подавно.

— Знаешь, Каур, — сказал Кийлике, — что касается меха, шерсти и ваты, то насчет них из-за отсутствия материалов вопрос останется открытым. Но поскольку снега у нас достаточно, проверим твои слова на опыте. — И он внес предложение слепить один из снежков Каура покрепче, положить рядом с мягким снежком и тогда убедиться, какой быстрее растает.

Но когда Тимохвкин слепил один из снежков покрепче, а Кийлике принялся пристраивать этот снежок вместе с несжатым на край доски, чтобы всем было видно, как они будут таять, у меня возникла мысль, что это все же не самое лучшее место. Ведь если кого-нибудь вызовут к доске решать задачку, он при этом загородит снежки, что нежелательно при проведении опыта.

Поэтому я и внес предложение поместить как крепкий, так и мягкий снежок на абажур висящей над столом электрической лампы, тогда наверняка всеобщий обзор будет обеспечен.

Теперь я и рассказал честно, как все было. И что снег повалил, и что учительнице эстонского языка товарищ Корп посоветовала вести снежный бой во время перемены, и что Каур пришел в класс со снежками, а это-то и вызвало спор, и что было решено проверить на опыте, соответствует ли скорость таяния рыхлого снежка пояснению в учебнике о пушистых материалах.

«Никогда не оставляйте ни один вопрос без поисков ответа на него!» — говорит преподаватель естествознания товарищ Пюкк. Этим я и руководствовался, когда клал крепкий и мягкий снежки на абажур. А что вместе с учительницей математики к нам на урок придет еще и товарищ инспектор из Министерства просвещения и что он включит свет, этого никто не мог предвидеть.

«Экономьте электроэнергию!» — пишут в газетах и говорят по радио и телевидению. И это правильно. Если бы товарищ инспектор среди бела дня не включил электричество, мягкий снежок не стал бы так быстро таять и не упал бы на голову товарища инспектора, а крепкий снежок на учительницу математики товарищ Кинк.

Используйте свои перемены, сказала учительница эстонского языка товарищ Корп, и мы использовали. Исследуйте тайны природы, говорит учитель, товарищ Пюкк, мы и исследовали. У нас и в мыслях не было позорить доброе имя школы.

 

МЕЧТАТЕЛИ

Тыну Сааре и Эрни Лудри приглядывали за колхозным стадом. Исполнять такие обязанности для них труда не составляло: пастбище обнесено проволочной оградой и нечего опасаться, что скотина разбежится.

Поэтому они лежали возле канавы, подложив старый пиджак Тыну под голову, и обсуждали мировые проблемы.

— Скажи, Эрни, у тебя тоже так бывает, что вдруг начинаешь представлять себя кем-нибудь другим? — спросил Тыну Сааре. — Не тогда, когда вырастешь и станешь совсем взрослым, а теперь, сейчас. У меня бывает. Вечером, на сеновале, перед тем как уснуть, и иногда даже днем тоже. Я и не хочу думать, но это само на меня находит. Теперь я уже целую неделю представляю себя председателем колхоза.

Сказав так, Тыну приподнялся на локтях. Он хотел получше увидеть, как отреагирует Лудри на его слова. Уж не засмеется ли он вдруг?

Похоже было, что смеяться Эрни не собирается.

— Ты не думай, что я представляю себя председателем нашего колхоза, — продолжал Тыну. — Нет. Я представляю себя председателем такого колхоза, где все уже в образцовом порядке. Вокруг скотофермы все заасфальтировано, в коровниках всякие там автоматы и... — Тыну перевел дух. Он не мог так сразу сказать, какие еще агрегаты должны быть в коровниках.

— А я представлял, что у меня необыкновенный голос и я певец, — сказал Эрни. — Знаешь, как в этом фильме... как же он назывался?.. И еще я представлял себя спринтером. Самым быстрым в мире... который побеждает на Олимпийских играх.

Сообщение Эрни оказалось для Тыну большим сюрпризом. Его круглое, усыпанное веснушками лицо подозрительно вытянулось.

— Ну а в последнее время, кем ты представлял себя в последнее время? — хотел он знать поточнее.

— В последнее время представлял себя обоими. Сперва бью мировой рекорд, и тут же обнаруживается талант певца.

Лицо Тыну теперь совсем вытянулось. Необходимо было возразить, он не мог иначе.

— Так не бывает. Это невозможно. Самый быстрый бегун в мире, да еще с необыкновенным голосом. Никто не может быть и тем и другим сразу.

— Я так себе представлял. — Эрни спокойно вертел пальцами травинку. — Представлял, что я смогу.

Откуда-то налетел ветерок, потрепал головки растущих у канавы мать-и-мачехи и сорвал пригоршню пушинок. Над водой стрекотала стрекоза. Однорогая Чернушка мычала далеко за кустами, позвякивала боталом, которые скотницы шутки ради привязали ей на шею. У ветра, стрекозы, сердитой Чернушки — у всех свои дела.

— Так, как ты, я представлять не хочу, — сказал Тыну Сааре. — Так можно начать представлять себя бог знает кем, королем или... маршалом авиации. Я так представлять не хочу. Я больше думаю о будничных вещах. О том, как продвинуть в колхозе строительство... и землеустройство, и... Теперь я больше всего думал, как у меня дела в коровнике.

Эрни заложил руки за голову. Он немного посапывал. Тыну воспринял это как знак внимания.

— В коровнике, знаешь, у меня, как бы там ни было, такое дело, что... сплошь механизация и автоматика. И еще я думал о том, как доярки после дойки одежду рабочую убирают в специальный шкаф для проветривания, а сами под горячий душ. Или кто хочет... в ванну. Там же, при коровнике. Ванна такая... со всех сторон заделана белым кафелем. И пол ванной тоже кафельный. И если приезжают гости, ну там делегация или кто... обмениваться этим... опытом, то все удивляются. Все говорят, что действительно культурно, действительно необходимо. Но как этого добились? Мол, в проектах ведь такое не предусмотрено. Тогда я говорю, как бы между прочим, что проекты ведь людьми созданы, люди могут их изменить, если сочтут необходимым...

Щеки Тыну раскраснелись. Очевидно, очень приятно быть председателем, который не боится перестроить коровник, хотя проект и был утвержден начальством где-то в городе.

— Я больше всего люблю думать о том, как я в этом... в Риме устанавливаю мировой рекорд на стометровке, — сказал Лудри. — До сих пор рекорд улучшали всегда лишь на одну десятую. А я пробегу сразу за девять секунд ровно!

Тыну Сааре кровь бросилась в лицо.

— Но это же невозможно! Так сильно вдруг улучшить мировой рекорд не может никто!

Но парнишка Лудри оставался спокоен.

— А я представлял, что я смогу. Если уж у меня необыкновенный талант, почему же мне не смочь?

После этого друзья долго молчали. В душу Тыну Сааре закралась досада. И все из-за этого Лудри с его дурацкими фантазиями. Не может думать и строить планы, как нормальный человек. Вечно он хочет быть лучше других. А ведь такой хороший день, скотина так спокойно пощипывает травку. Солнце так ласково светит... Тыну попытался не думать о словах Лудри. Он представлял себя председателем колхоза, который ввел у себя премирование полеводов. Чтобы и они работали, как те, кто трудится на ферме, чтобы работали с радостью... Затем он стал думать о клубе, в котором большой зал и всевозможные другие помещения. Настоящий Дворец культуры! А потом еще о том, что в его колхозе ни одна косилка, культиватор или конные грабли не будут стоять под открытым небом.

Это все были знакомые мысли. И как всегда, они теперь привели к гостям. В таком колхозе, как тот, в котором он председательствует, не может быть недостатка в гостях. Наверняка они будут приезжать, чтобы изучать, как он все устроил... и может быть, даже из-за границы. Пусть приезжают, фотографируют, изумляются, расспрашивают: «Что, что, что? Где, где, где? Как, как, как?»

В связи с гостями Тыну вспомнил, что собирался сказать Эрни еще раньше.

— Ах да. — Тыну приподнялся на локтях. — Еще, это... Я так представлял... что я председатель колхоза, хотя высшего образования у меня и нет, но я учусь. В этой... в Сельскохозяйственной академии в Тарту. Заочно. Все изумляются. Мол, ведь без отрыва от работы, откуда же время берется. А я просто использую каждую минуту. Когда еду на машине по делам в райцентр, всегда беру с собой одного человека, который изучал языки за границей. Пока едем, разговариваем для практики по-немецки.

— Я тоже представлял, что знаю разные языки, — сказал Эрни. — Ну русский — само собой разумеется. А еще я представлял, что немецким, английским, французским, финским, венгерским владею свободно, а испанским, португальским, японским, индийским, арабским и африканским так, что, если надо, могу поговорить. Я представлял, что у меня к языкам особая способность.

Услышав это, Тыну совсем посерьезнел. И на языки особый талант! Эрни прямо-таки нарочно злит его. Старательная учеба ему, видите ли, не годится. У него непременно должен быть особый талант! Тыну вдруг показалось: просто его надувают, дурачат. Да, да. Явная несправедливость. Он-то придумывает себе навыки, опыт, в руководстве колхозом — все, что нужно председателю, все, чего достигают упорной учебой, а парнишка Лудри, будьте любезны, берет все готовенькое.

Тыну не мог иначе, он вынужден был протестовать.

— Такого необыкновенного таланта, чтобы уже в юности владеть столькими языками, и быть не может, — процедил Тыну Сааре. — Способности к пению и спорту, допустим, могут быть, но чтобы просто так знать языки... Языки ведь сами к человеку не пристанут. Иностранный язык нужно учить с детства.

Но Эрни и тут ничуть не смутился:

— Я так и представлял, что учил с детства. Один день у нас дома все говорили по-немецки, другой — по-французски...

Теперь Тыну совсем лишился дара речи. Раскрыв рот, уставился он на приятеля. Мир настоящий и воображаемый безнадежно перепутались. Мать Эрни работала в колхозе свинаркой, отец — в кузнице, и его нередко видели в деревне под хмельком. Тыну попытался представить себе, как кузнец утром требует по-французски огуречного рассола.

Но тут Эрни сам навел порядок у себя в доме:

— Конечно, я и родителей придумал себе соответствующих. — Он многозначительно кашлянул и согнал с руки кровожадного слепня.

Стадо, пощипывая траву, передвинулось из глубины пастбища поближе к мальчикам. Однорогая Чернушка подняла голову и посмотрела туда, где находился, как она знала, проход на клеверный луг. Чернушка была первостатейной шельмой и малейший удобный случай использовала всегда незамедлительно. Но теперь она опять опустила нос к земле. Нет надежды прорваться, если перед тобой два мальчишки с длинными березовыми прутьями.

У владельцев березовых прутьев руки опять были под головой. «Тарам-там-там...» — напевал себе под нос танцевальную мелодию Тыну. Пятку правой ноги он положил на пальцы левой. «Тарам-там-там...» — бубнил Тыну. До чего же глупые мысли могут иногда бродить в голове человека. Что касается его, Тыну Сааре, то... нет, ведь он не говорит, что когда-нибудь и впрямь обязательно станет председателем колхоза, но и ничего невозможного ведь в этом нет. В несбыточных фантазиях он не может себя упрекнуть. Но этот Лудри, с его длинной шеей... Лучший в мире голос и самые быстрые ноги... эх, эх, эх! Более вздорной мысли и представить себе невозможно!

Подумав так, Тыну Сааре обрадовался. Он доверительно наклонился к Эрни. Им овладело сильное желание немного поехидничать:

— Когда ты так думаешь, что у тебя необыкновенный голос, значит, ты то и дело ездишь на гастроли?

Парнишка Лудри ответил, что, конечно же, ездит. И даже за границу.

— А как у тебя тогда с этими... семейными делами? Жена тоже ездит с тобой?

Но Эрни Лудри еще не представлял себя человеком женатым.

— Ну уж об этом ты наверняка думал, — приставал Тыну, — как там... в театре или концертном зале... какая-нибудь девушка начнет нравиться и как ты потом пытаешься с ней познакомиться. Тебе ведь легко бегать за девчонками: у тебя ведь самые быстрые ноги в мире.

Для Эрни Лудри и это не было проблемой.

— Так девчонки сами будут пытаться познакомиться со мной, — сказал он. — Я представлял, что я необыкновенно интересный и красивый парень.

Тыну снова оскалился, но ничего сказать не сумел. Да и что тут скажешь, если другой в любом деле всячески ставит себя вперед. У Тыну — председателя колхоза почти не оставалось времени на личные, семейные дела. Тыну непременно был бы таким председателем, как тот, о котором поется в песне, что кто-то должен идти за него свататься. Теперь он немного сожалел об этом. Такая... грусть немножко с болью закрадывалась в душу. Упорно хотелось вздыхать.

И Тыну вздохнул.

— Это ты хорошо придумал, — сказал он Эрни. — Без такой выдумки у тебя могли бы возникнуть затруднения с этими девчонками и знакомствами.

Намек был довольно иронический. Ясный и однозначный намек, как ни погляди. Даже немного злой намек на внешность Эрни Лудри: торчащие в стороны уши, веснушки, обломанный передний зуб и царапины на шее, обладателем которых хотя и был двенадцатилетний мальчишка, но все это, само собой разумеется, не оставляло надежды на особенно большой успех у женского пола в дальнейшем.

— Это ты очень хорошо придумал, — сказал Тыну еще раз и умолк, ожидая, чем ответит теперь Эрни. Но тот ничего не сказал в ответ. Покусывая травинку, он глядел на плывущие в небе облака и почесывал время от времени босой пяткой икру другой ноги.

Однорогая Чернушка подошла еще ближе.

— Вот так, да! — Тыну Сааре по-стариковски вздохнул. — Вот так, да, проходят дни... один за другим... и когда однажды начнешь замечать... что сделал или что удалось... тогда...

Это, конечно, опять был председатель колхоза, который размышлял так. Упорный трудяга-председатель, использующий каждую свободную минуту для изучения иностранных языков, всегда больше думающий о других, мучающийся жадным человеческим желанием сделать еще больше, чем уже сделано. И поэтому протаптывающий новые тропинки даже в науке.

— Иногда я строил еще такой план, — продолжал Тыну Сааре, — как я выведу новый сорт пшеницы. Я придумал такой сорт, чтобы каждой весной его не нужно было сеять. Понимаешь, осенью скашивают, а весной стерня дает новые всходы... И такие же овощи. Огромная выгода для сельского хозяйства... Все семенное зерно можно использовать для других целей.

Этому Эрни нечего будет противопоставить. Радость захлестнула душу Тыну Сааре. Пусть бегает и устанавливает рекорды, пусть поет свои оперы и оперетты этот парнишка Лудри! Серьезная научная, исследовательская работа важнее! Тыну уже собирался добавить, какие премии он придумал себе за выведение нового сорта пшеницы, но в этот момент отлично знакомый голос заставил мальчишек вздрогнуть.

Вдоль канавы шла, приближаясь к ним, классная руководительница Куреметс, высокая, шагающая по-мужски женщина. Она вглядывалась через очки в обоих мальчишек со знакомым по школе вниманием.

— Ах, вот, значит, вы где, — сказала учительница Куреметс. — Нашла вас все-таки.

Тыну Сааре и Эрни Лудри лениво поднялись. По их лицам было видно, как они удивлены. Ну и времена, учительница приходит за ними на пастбище!

— Случилось быть на главной усадьбе, вот и подумала, что и вас заодно разыщу, — сказала учительница Куреметс и скользнула взглядом по выпасам, часть которых еще не была огорожена. — Хотела спросить, почему ты, Тыну, оставил без присмотра свой опытный участок в школьном саду. Карта использования удобрений не заполнена... на грядке полно сорняков. Если уж взял на себя какую-нибудь обязанность, то надо выполнять до конца.

Тыну Сааре смотрел в землю. «Времени не хватает... стадо большое...» — хотел он оправдаться, но холодный взгляд учительницы буквально приморозил слова к языку. Свалить все на недостаток времени было действительно трудно. В обеденный перерыв стадо загоняли в хлев, пастушата тогда освобождались, могли бы заняться сорняками на школьном участке.

— А ты, Лудри, забыл, что ты обещал учительнице английского языка? — спросила классная руководительница с еще большим упреком в голосе. — Ведь ты обещал каждую неделю по четвергам ходить на консультации по английскому.

— Один раз я ходил! — пискнул было Эрни, но тут же умолк. Очень давно состоялась эта консультация, так давно, что Эрни и не помнил, когда именно.

— Ты думаешь, что задание на лето по английскому языку — шутка? — продолжала учительница Куреметс — Это вовсе не шутка. Брал хотя бы учебник с собой сюда. Но наверное, и этого не делаешь.

Велев обоим явиться завтра в школу, учительница Куреметс отправилась продолжать свой обход. Тыну Сааре и Эрни Лудри огорченно глядели ей вслед, отчасти лишь утешаясь тем, что теперь она направилась к Индреку Сеппу — об этом она сама сказала им, уходя.

— Ишь где сумела нас найти! — заметил Тыну Сааре. Просто для того, чтобы что-то сказать. Он чувствовал себя неважно.

— Небось женщины с фермы ее направили, — сказал Эрни Лудри. — Иначе ей бы не найти.

Над канавой опять летала стрекоза.

Чернушка была теперь совсем близко, мычала и скребла копытом землю, словно она и не была молочной коровой черно-белой породы, а бычком, у которого растут рога.

По небу плыли обрывки облаков.

Гнать стадо домой нужно было не раньше чем через два часа.

Тыну Сааре и Эрни Лудри снова вытянулись на краю канавы. И вдруг им больше не о чем было говорить.

— Знаешь, Эрни, — сказал наконец Тыну Сааре. — Иногда я думаю, что... иногда возникает такая мысль, что... знаешь, вечером на сеновале, перед тем как уснуть... а иногда и днем... Начало учебного года не так уже далеко!

 

ХАРАКТЕРИСТИКА

На последнем уроке, за пять минут до конца, учительница эстонского языка и литературы Кадарик преподнесла седьмому классу очередной сюрприз:

— А теперь — домашнее задание. Сочинение. К завтрашнему дню каждый напишет характеристику своего соседа по парте.

Все выпучили глаза. Это было неслыханно. Так она в конце концов может придумать еще неизвестно что.

— Мы не умеем, — захныкали девчонки. — Мы не знаем, как это надо делать.

Учительница Кадарик постучала карандашом по столу:

— Ну, ну, ну! Седьмой класс — и такие разговоры! Да как же вам не стыдно! Семь лет просидели вместе в одном классе и не сможете охарактеризовать друг друга?!

Удрученный столь необычным заданием класс расходился по домам. По обычаю, Ээди и Тынис шли вместе с Лорейдой Лайус. За ними тащился, как на прицепе, брат Ээди — ученик четвертого класса Ханнес. Он знал свое место и не пытался встревать в разговор старших.

А разговор их вертелся вокруг только что полученного домашнего задания.

— Ребята, что вы вообще об этом думаете?

Ээди поморщился. Его широкое лицо как бы сжалось.

— Ничего не думаю. Придется как-то от этого отделаться!

Всем была известна антипатия Ээди к письменным работам. Тут не было причины сомневаться. Да никто и не сомневался. Только Тынис внес маленькое дополнение:

— Ты, стало быть, думаешь, что и впрямь не удастся списать?

— Ой, мальчики, а ведь и впрямь не удается!

У Лорейды была привычка иногда сообщать о совсем обычных вещах так, словно речь шла о каком-нибудь открытии. Вот и теперь она говорила, немного повышая голос:

— Не удастся, мальчики, не удастся! Тут выхода нет, придется самим поднапрячься. Просто нет другой возможности!

Тынис придерживался другого мнения.

— У Ээди все-таки есть одна маленькая возможность, — сказал Тынис— Я могу ему про себя сам написать. Ну, мол, хороший парень, и вежливый, и всегда готов помочь... Ему останется только переписать в свою тетрадку. Хочешь, Ээди?

— Нет.

— Наверняка хочешь, только не осмеливаешься признаться при Лорейде.

Какое-то время все трое шли молча. Вид у Ээди был хмурый. Да и Лорейда выглядела не очень довольной. Только Тынис чувствовал себя хозяином положения. На губах Тыниса блуждала улыбка. Домашнее задание, полученное от учительницы Кадарик, его не пугало.

— Мне не жалко написать о друге хорошее, — сказал Тынис— Напишу так: уже в раннем возрасте у него проявились наклонности человека труда.

При этих словах Ээди взглянул на соседа гораздо дружелюбнее. Он всегда удивлялся способности Тыниса говорить непривычно о самых обычных, будничных вещах. Наклонности человека труда — это было как в газете. Ясно, звучно, красиво. Но, может быть, это только так казалось Ээди. Во всяком случае, у Лорейды возник вопрос:

— Как эти наклонности у него проявились?

Тынис широко улыбнулся:

— Ты у них в большой комнате бывала?

— Бывала.

— В кресле-качалке сидела?

— Да.

— Ну тогда ты, конечно, заметила, что подлокотники вроде как обгрызены. Его работа! — И Тынис указал пальцем на Ээди.

— Мне тогда было всего четыре года! — возмутился Ээди. — А ножовку забыли убрать...

— Так я же и напишу, что в ранней молодости, — усмехнулся Тынис. — Или ты хочешь назвать такой возраст как-то иначе?

Ээди лишь неопределенно промычал. Он и сам не знал, чего хочет. Нет, все же неверно. Знал. Он хотел, чтобы Тынис не писал о том, как он испортил качалку, но гордость не позволяла просить.

— М-м-м-м-м-м... — произнес Ээди и, поддав ногой оледенелый комок земли, отшвырнул его с дороги.

— В характеристике надо все же писать больше о том, кто какой, — сказала Лорейда. Она увидела, каким хмурым стал Ээди, и охотно перевела бы разговор на приятные для Ээди вещи. — В характеристике следовало бы... больше писать о заметных чертах характера, — добавила Лорейда. Но этим своим замечанием она только оказала Ээди медвежью услугу. Потому что Тынис тут же любезно пообещал:

— Я и об этом напишу тоже. Я заметил, что у Ээди в характере много женских черт.

Заявление Тыниса было настолько неожиданным, что Ээди даже не успел рассердиться. Он остановился и уставился на Тыниса, словно хотел удостовериться, в полном ли уме его друг. Лорейда тоже остановилась. Ээди был самым сильным среди семиклассников. Когда доходило до выяснения отношений, ему не требовалось никого колотить, он просто хватал противника за руку и сжимал, словно клещами. И что же можно было считать в нем женственным?

Тынис сказал:

— Похоже, Ээди хочет стать дояркой.

Эти слова вызвали у Ээди смех.

— Ха-ха-ха! — засмеялся Ээди так, как иногда делают на сцене самодеятельные актеры. — Если ты напишешь ото в характеристике, тебе поставят двойку.

— За что?

— За вранье!

Но Тынис знал, что говорил.

— А кто у вас на прошлой неделе доил Смуглянку? — спросил Тынис — И кто у вас на прошлой неделе стирал белье? И кто это в хлеву племенного стада возился с коровами Лийзи Сармик, когда Лийзи поехала в Каркла на день рождения и не вернулась?

Ээди больше не высматривал места посуше, куда поставить ногу. Ссутулившись, он шагал прямо по лужам. Тынис вертелся перед ним, задавая каждый вопрос, тыкал пальцем в грудь Ээди, и тот чувствовал себя словно преступник, которому в суде или где-то еще предъявляют обвинения.

— Как было дело с хлевом, ты знаешь не хуже меня, — собравшись с духом, хмуро сказал Ээди. Говорил он Тынису, но почему-то повернулся к Лорейде. — Ну, случилась авария... Механика не нашли... Я не доить пошел. Меня женщины позвали трубу починить. И нам удалось наладить молокопровод, а Лийзи все не было, и дойка сильно запоздала... Ведь я там не доил, только надевал стаканы на вымя.

Ээди даже покраснел от напряжения, он не привык произносить столь долгие речи. Увы, Ээди напрасно пытался все объяснить. Губы Тыниса продолжали кривиться в усмешке.

— Хорошенькое дело, — сказал Тынис— Замечательно. Он, стало быть, не доил. Интересно, кто же доил?

— Электричество, — сказал Ээди.

Тынис разъярился, покраснел. И вряд ли виновата в этом была неловкая улыбка Ээди. Но и Лорейда легонько прыснула. Да и Ханнес подозрительно хмыкнул.

— Так-та-ак, — сказал Тынис ядовито. — Стало быть, электричество? И дома тоже? Какой фирмы доилка у вас там, в старом хлеву? Может быть, Мюллер-Беккер? И какой модели стиральная машина? Может быть, Фордзон-Лордзон?

Казалось, он говорит не со своим соседом но парте, а с исконным врагом.

Но Ээди, похоже, не обратил внимания на его тон.

— Смуглянку я доил вручную, — сказал Ээди с достоинством. — И белье стирал тоже руками. У матери нарывал палец.

— Я ни одной коровы в жизни не доил... — начал было Тынис, но продолжить не смог. Ээди перебил его:

— Подумаешь, чудо! У тебя дома три сестры!

Они немножко прошли молча. Вернее, это относилось только к мальчикам. Лорейда, опередив их на шаг-другой, шла, напевая себе под нос обрывок какой-то мелодии. По всему было видно, что ее настроение ничуть не испорчено.

Про Тыниса так сказать нельзя было бы. Тынис привык, что последнее слово всегда оставалось за ним. Но теперь он вовсе не был уверен, что на сей раз получилось тоже так.

Но Тынис был привычен и «менять лошадей», если ситуация требовала. Если нужно было, он мог оставить свои прежние намерения и направиться совсем в другую сторону.

— Не боись, — сказал он, — Я ведь о твоей дойке писать и не собираюсь. Пошутил только. Успокойся, братец-рак. Не напишу, что у тебя в характере женские черты. Умолчим — это святой долг соседа по парте. Напишу, что у тебя настоящий мужской характер. Утром из постели сразу под холодный душ. Слышишь, Лорейда! У него для этого бочка с дырками на дереве. Затем пробежка — два круга по пастбищу...

— Один круг, — скромно заметил Ээди.

— Двести приседаний...

— Сто, — поправил Ээди.

— Семьдесят пять сгибаний...

— Пятьдесят.

— И в завершение — штанга! — выкрикнул Тынис, все больше входя в азарт. — Рывок, жим, толчок! А откуда взялась эта штанга? Здрасте-здрасте!, Штангу спер Ээди, обладающий мужскими чертами характера, прямо из колхозной мастерской.

Тынис знал, когда говорить, а когда и помалкивать. Сейчас он замолчал, словно ему внезапно заткнули рот пробкой. Получилась особенно эффектная пауза. Тишина была такой огромной и плотной, что даже песня жаворонка не пробилась бы сквозь нее.

— М-м-м-м... — промычал наконец Ээди. — М-м-м... не из мастерской. А с задворок мастерской.

— Параграф тысяча девятьсот восемьдесят девять це... — ехидно произнес Тынис— Расхищение общественного добра.

— Ось от старой вагонетки. Она им там вовсе не была нужна.

— От трех до десяти лет, — заметил Тынис. Он верно рассчитал: Ээди нипочем не догадаться, что параграф и срок наказания Тынис сам придумал. Ох, Тынис еще пуще издевался бы над своим бедным соседом по парте, но теперь Лорейда вновь предприняла спасительный ход, и он удался на сей раз лучше.

— Такие вещи в характеристике не пишут, — сказала Лорейда. — В характеристике не пишут ничего, что могло бы бросить тень на человека. Я знаю, я видела. Когда Уно Сярга увольняли с лесопилки за последнюю драку, я видела его характеристику. Там инициатива была и награда за целину. А про то, что он еще раньше побил завмага и что из-за него чуть не сгорел сарай — ничего такого не было!

Это было толково сказано. Со знанием дела. Верные слова — со всех точек зрения. И что самое важное — они заставили всерьез задуматься над предстоящим заданием. Какова учительница Кадарик, было известно. Она небрежной работы не терпит. Все должно быть как полагается.

— Ну наград-то у нас нет, чтобы о них писать, — ответил Тынис. — Откуда у нас награды? А вот об инициативе говорить можно. У Ээди этой инициативы даже больше, чем нужно. Март Паю до сих пор не перестает удивляться, каким образом его «Беларусь», стоявший перед магазином, оказался в гараже.

Тут не о чем было расспрашивать. Вся деревня знала историю о том, как Март Паю отправился на тракторе в магазин за выпивкой. Все, что нужно, было закуплено, только поехать обратно на тракторе не удалось. За то время, пока совершались покупки, трактор исчез. Милиция нашла его только вечером. Ведь никому в голову и прийти не могло искать угнанный трактор там, где и полагается стоять всей технике, — на площадке возле ремонтных мастерских.

И хотя эта история была известна всей деревне до мельчайших подробностей и спрашивать вроде бы действительно было больше не о чем, Лорейда все-таки спросила:

— Послушай, Ээди! Почему ты так сделал?

— Ведь он же был пьяный!

— Боялся, что кого-нибудь задавит?

— Нет. Люди и сами держатся подальше. Боялся, что он разобьет новый трактор.

— Жаль, что меня там не было. — Лорейда засмеялась. — Хотела бы я видеть лицо Марта и услышать, что он сказал, когда трактора не ока... — Лорейда замолчала на полуслове, потому что не так уж трудно было представить себе, как мог выразиться Март. — Послушайте, ребята, но это же опасный поступок! Март Паю, когда выпьет, делается ужасно яростным. Если бы он случайно вышел из магазина раньше, он убил бы Ээди.

— Мы еще посмотрели бы, кто кого, — пробормотал Ээди себе под нос. — Трактор стоял не так уж близко к двери магазина, — сказал Ээди громко. — А ход у «Беларуси» быстрый. Март не догнал бы.

Тынис уже долго молчал. Он замолчал тогда, когда они, сворачивая на прямую тропу, должны были перейти мостки и Ээди взял у Лорейды ее портфель. Он и сейчас покачивался у него в руке. Разве трудно нести два школьных портфеля, если каждое утро поднимаешь штангу.

Портфели напомнили Тынису, что об одной вещи у них сегодня вообще разговору не было.

— Ну да, — сказал Тынис— Как бы там ни было со всем остальным... Семь лет за одной партой... вроде бы положено знать, что и как... Но ты, Ээди, мог бы и сам объяснить... что написать о твоем семейном положении?

Ээди уставился на Тыниса, раскрыв рот:

— Какое еще семейное положение?

— Ну... холостой ты или женатый?

Пальцами свободной руки Ээди потер переносицу. Такие действия означали, что он размышляет. Ээди действительно думал. Конечно, ему не требовалось думать о своем семейном положении. Он думал, что ответить Тынису.

— Не дури, — сказал он наконец.

Но не так-то просто было заставить Тыниса замолчать.

— Ничего я не дурю. Факты говорят сами за себя. Или ты хочешь сказать, что это вовсе не ты вечером в понедельник ворковал с Вийви Роопалу у мельничной плотины?

Ээди смотрел на Тыниса в большом изумлении.

«Что ты такое говоришь? Что ты выдумываешь?» — хотел он сказать, но не успел. Лорейда повернулась, сказала: «Дай сюда!» — и выхватила у Ээди свой портфель. И при этом в голосе ее вовсе не было той мелодичности, которая так нравилась Ээди, и, наверное, не только ему.

— Дай сюда! — сказала Лорейда, словно фыркнула.

Наконец Ээди собрался с мыслями.

— Когда это я ходил с Вийви к мельничной плотине? — Он схватил Тыниса за рукав. — Кто это видел? Нечего наводить тень на ясный день, если точно ничего не знаешь!

Но сосед по нарте и не подумал отступать.

— Где дела, там и свидетели, — сказал Тынис. — Если хочешь знать, я сам видел. Проезжал мимо на колхозном автобусе. Вы стояли на плотине у перил и смотрели в воду.

Ээди опять тер переносицу. Ханнес приблизился почти вплотную к старшеклассникам и с захватывающим интересом глядел на их лица. Лорейда стояла поодаль. Она делала вид, будто их разговор ее совсем не касается, однако же внимательно прислушивалась к каждому слову.

— Откуда ты... С чего ты взял, что тот парень на плотине был я? — спросил Ээди.

— Я же не слепой. Эта самая шапка с помпончиком была у тебя на голове, что и теперь.

— А почему ты решил, что та девочка была Вийви?

— Кто же еще это мог быть! Красное пальто было ясно видно. И она живет там поблизости.

Ханнесу давно не терпелось вмешаться в разговор. Теперь он наконец так и сделал:

— Красные пальто могут быть и у других. Красное пальто есть и у...

Сердитый взгляд Ээди вынудил его умолкнуть, не досказав. На всякий случай Ханнес отскочил назад шага на два.

Но Ээди на сей раз не собирался напоминать младшему брату, что малыши не должны совать свой нос в дела старших. Ээди снова обратился к Тынису:

— Выходит, что ты как раз слепой. Именно в понедельник я до позднего вечера был в мастерской. Старик Мятик может подтвердить, если иначе не веришь. Может, хочешь письменную справку?

Тынис думал. Письменной справки он не хотел.

— Значит, это было... Когда мы с физруком ездили в город? Да, точно, значит, это было во вторник. И отказаться ты не сможешь! — закончил он торжествующе. — У меня и свидетель есть!

Итак, правда была наконец установлена. Последнее слово, как обычно, сказал Тынис. Ээди больше не спорил. Тынис должен был бы торжествовать победу, но он неожиданно для себя обнаружил, что чувствует лишь досаду. Он и сам не понимал почему.

Зато Лорейду вдруг охватил приступ веселья. Размахивая портфелем, она кружилась, как фигуристка, и беспричинно смеялась. В голосе ее снова звучал колокольчик.

— Тоже мне, нашли о чем спорить! — почти крикнула она, смеясь. — Если хотите знать, в характеристике семейное положение и не указывается. Уно Сярга был дважды женат, а в характеристике ни об одной жене не написали.

До коровников было уже рукой подать. Сквозь голые, сбросившие листву деревья видно было скопление построек колхозного центра. Тынис сворачивал вниз, к реке, остальным нужно еще было идти дальше.

— Ну и ладно! — Тынис постарался улыбнуться. — Все бродяги по домам! — Он сумел сказать это довольно весело. Глупо уходить с таким видом, будто произошла ссора. — И ведь Кадарик не сказала, что нужно много расписывать. У нас характеры простые, длинно описывать и нечего. Как-нибудь справимся. Пока!

Но когда остальные пошли дальше, Тынис все же остановился и поглядел им вслед. Он смотрел, как Ээди все приближался к Лорейде, как Ханнес отстал от них, и тут его осенила догадка, неожиданная, как удар ножом в спину. У Лорейды ведь тоже есть красное пальто!

На следующее утро Тынис приехал в школу на машине. Прежде чем прозвенел звонок, он успел переписать свою работу.

«Знаю Эдуарда Таммевески с трех лет, — писал Тынис. — Эдуард Таммевески хороший товарищ, который относится к своим обязанностям добросовестно. В работе и делах проявляет инициативу. В третьем классе был принят в ряды Ленинской пионерской организации».

Чего-то вроде бы не хватало. Тынис повертел в зубах шариковую ручку и немного подумал.

И тут он понял, что еще нужно.

«Эдуард Таммевески хороший спортсмен, — дописал Тынис, — завоевал первое место по бегу в мешках, награжден дипломом».

Любопытствующие толпились вокруг парты. Кто-то спросил:

— А сам Ээди-то где?

— Хм. Разве он когда-нибудь появлялся, если надо было сдавать домашнее сочинение?

 

СЛЕДЫ ВАЛЕНОК

Шестой класс Валгутской школы проводил в пионерской комнате так называемый рабочий сбор. Его всегда проводили, когда приближались праздничные дни. Считалось, что готовность отряда к встрече великого события лучше всего проверяется подарком, который отряд преподнесет своей школе.

Примерно так было сказано в учительской пионервожатой Валентине, и примерно так она сказала шестому отряду, добавив от себя, что прекрасным подарком может быть стенд, отображающий новую жизнь в родной деревне. Еще один стенд! Идея Валентины не вызвала у шестого отряда особого энтузиазма, но возражать было бесполезно.

Над стендом они как раз и корпели, когда дверь распахнулась и в комнату вошел худой, с птичьей шеей мальчишка в пальто и заячьей ушанке. На его зимних ботинках и даже на брюках был снег.

Пионервожатая, сортировавшая альбомы в дальнем конце комнаты, сделала вид, будто ничего не заметила. Пусть, мол, председатель совета отряда Сийм сам выясняет, почему Ало Алавеэ является на сбор с опозданием на целый час, да еще в таком виде. Валентина считала пионерскую самостоятельность очень важной. Она так и продолжала бы перелистывать альбомы, повернувшись к детям спиной, если бы изменения в пионерской комнате не вынудили ее напрячь внимание.

Тихое рабочее настроение, царившее до сих пор, сменилось каким-то тревожным. Председатель совета отряда Сийм перестал выискивать в старых журналах картинку уборки урожая, на которой было бы не меньше трех комбайнов. Лучшая рисовальщица школы Юта Лехенуу отодвинула цветные карандаши в сторону. Толстощекий Пауль Укке, которого ребята прозвали Кексом, лучший спортсмен Тыну Надари да и остальные — все до единого, оставив стенд, собрались пчелиным роем вокруг мальчишки в пальто. И этот рой оживленно шевелился, жужжал, словно пчелиная семья, выбравшаяся из улья и собирающаяся улететь.

Валентина быстро положила альбомы обратно на полку. В стеклянной дверке шкафа, как в зеркале, на миг отразилась симпатичная девушка с бдительно глядящими из-под сведенных бровей глазами. Но на сей раз пионервожатой некогда было проверять, на месте ли закрученные колечками над ушами прядки волос и пет ли складок на форменной блузе.

— Ало, что за мужчина, о котором ты говоришь? Откуда он взялся?

Рой распался, показались ботинки, на которых таял снег, синие тренировочные штаны с обвисшими коленями, серое расстегнутое пальто и узкое веснушчатое лицо над всем этим. Ушанку мальчишка успел сдернуть с головы и держал в руке.

— Да я не знаю. Из лесу.

— А почему ты следил за ним?

— Да я не следил. Я случайно оказался поблизости от того дерева.

И тут рой вновь сомкнулся, захватив теперь в круг и пионервожатую. Почему мужчина взобрался на дерево, знали уже все. И все они хотели первыми объявить об этом:

— Валентина! Это дерево с дуплом!

— Наверняка он туда что-то спрятал!

— Ало видел: когда тот лез на дерево, у него в руках был какой-то пакет.

Пионервожатая успокаивающе подняла руку:

— Тише-тише, ребята. Не все сразу. Так ничего не понять. Ало, что это за дерево?

Взгляд мальчика обежал углы комнаты.

— Обыкновенное. Кажется, сосна.

— И что же было в руках у того мужчины?

— Я хорошо не разглядел. Вроде бы маленький сверток.

— Значит, когда мужчина лез на дерево, у него был сверток?

— Да.

— А когда он слез, свертка уже не было?

— Я хорошо не разглядел. Мне показалось, что не было.

Пионервожатая нахмурилась. И впрямь странная история. Пожалуй, есть о чем задуматься. Какой-то мужчина, какое-то дерево да еще какой-то сверток в придачу. Ничего хорошего ждать от этого не приходится.

— А дальше? Что он потом сделал?

Мальчишка мял ушанку и глядел в пол.

— Потом ничего, — сказал он и бочком, медленно стал пробираться к двери.

Но теперь остальные решительно вмешались:

— Н ет, Ало! Потом он посмотрел но сторонам, не видел ли его кто-нибудь.

— И затем он пошел в сторону Курблы.

— И потом свернул на одну из дорог, но которой вывозят лес.

— А потом вдруг исчез.

И все хором:

— Ты ведь сам сказал!

Пионервожатая в задумчивости потерла подбородок. С таким случаем она столкнулась впервые в жизни. Хорошо было бы спросить у кого-нибудь совета, но уроки уже кончились, и учителя все разошлись.

Что за сверток? Что за неизвестный мужчина?

— А откуда ты так точно знаешь, куда неизвестный пошел от дерева?

— Я крался за ним, — пояснил Ало.

— Но почему ты крался? — потребовала ответа пионервожатая, охваченная азартом допроса. Однако она тут же догадалась, что делать этого не следовало. Отряд глядел на нее с изумлением и недоумением.

— Ну... — сказал Ало немного неохотно, — мне показалось, я подумал, что дело подозрительное...

И остальные подхватили хором:

— Валентина! Это же и впрямь подозрительно!

Дело действительно казалось подозрительным. Зачем нужно честному человеку прятать что-то в дупло? У честного человека нет для этого ни малейшей необходимости. От этой дуплистой сосны могли расходиться бог знает куда бог знает какие нити. И если пионер Валгутской школы Ало Алавеэ случайно наткнулся на них, то, конечно, пионервожатая этой школы не могла оставить произошедшее без внимания.

— Ало, — сказала пионервожатая. Щеки у нее почему-то порозовели. — Наш районный уполномоченный случайно прогуливается сейчас возле почты. Ты в пальто. Будь добр, сбегай позови его сюда.

Через несколько минут в пионерской комнате стало на одного человека больше. По-мальчишески долговязый и стройный молодой сержант милиции выслушал новость с вниманием, делавшим честь его профессионализму.

— Так, — сказал сержант, открывая висящую на руке кожаную командирскую сумку. — Постараемся прежде всего выяснить, где этот тайник находится.

Карта, на которой ребята вскоре отыскали свою школу, а кое-кто даже свой дом, была гладкой и блестящей, с резкими переломами на сгибах. Очевидно, районный уполномоченный лишь недавно получил ее. Впрочем, могло быть и так, что карта уже давно лежала у него в сумке, но пользовался он ею редко.

Как бы там ни было, состояние карты ничуть не помешало сориентироваться по ней. Главную роль в этом сыграли мальчишеские пальцы, которые указывали на кустарники, непрерывные полосы, обозначавшие гравийные дороги, на квадратики и другие топографические знаки.

— Пожалуй, где-то здесь, — сказал мальчик. Снег у него на ботинках теперь уже окончательно растаял. И его чуть испачканный палец неуверенно ткнул туда, где были нарисованы маленькая елка, маленькое лиственное дерево, несколько точек и еще буква «К».

— Если карта не врет, туда будет чуть больше километра, — сказал милиционер.

Не могло быть и речи, чтобы кто-то еще продолжал заниматься таким скучным делом, как раскрашивание кружков диаграмм или поиски в старых журналах картинки с комбайнами, столь необходимой для иллюстрации нового лица родной деревни.

Они все пустились в путь.

Карта не врала. Туда было действительно чуть больше километра. И примерно четверть часа спустя владелец карты держал в руках коричневую вещь, а все остальные закричали нестройным хором:

— Бумажник!

Действительно, это был коричневый кожаный бумажник. Сильно потертый, с обтрепанными углами, раскрывающийся, как обложка книги. Такие бумажники были в моде в те далекие времена, когда землю пахали на лошадях, засевали вручную, а на хуторах еще жили люди, которых называли батраками, но дети, конечно, этого не знали.

Районный уполномоченный снял перчатки. Десяток пар глаз следили за ним в тревожном ожидании.

В первом отделении ничего не оказалось. Из второго был извлечен старый билет в кино. Затем на ладонь выпала английская булавка и два маленьких гвоздика. И последним — лотерейный билет, обернутый обрывком газеты.

Больше ничего не было. Милиционер вертел находки так и этак. Его лицо с пробивающимися усиками выглядело довольно растерянным. По некоторым причинам, о которых не имеет смысла тут говорить, молодой работник милиции хотел бы сейчас выказать особенно мудрую прозорливость. К сожалению, старый бумажник не давал такой возможности.

— Хорошенькая история, — сказал районный уполномоченный растерянно. — Эти вещи ничего нам не проясняют. Или как вы считаете? Между прочим, лотерейный билет тоже старый.

— А обрывок газеты? Кекс вспомнил времена, когда жизнь ребят была полна таинственных приключений и вместо изготовления стенда читали зашифрованные письма. — Может, там какие-нибудь буквы подчеркнуты?

Подчеркнутых букв не обнаружилось.

— Может быть, там возле некоторых букв проткнуты булавкой дырочки? — Кекс продолжал копаться в своих старых воспоминаниях.

Не удалось обнаружить и дырочек. Бумажник ревниво хранил свою тайну. Он не желал говорить и не говорил.

Но молчание одного из свидетелей таинственной истории не может, не должно сбить с толку молодого следователя. Он не имеет права терять уверенность, ему следует удвоить внимание и, само собой разумеется, начать новые поиски.

К великому огорчению Кекса, одна из девчонок догадалась об этом раньше, чем он. Уже целую минуту Юта Лехепуу осматривала шершавый ствол сосны, и ее труды увенчались успехом, о котором она тут же сообщила:

— А я знаю, какого цвета штаны были у этого незнакомца, — сказала Юта. И она положила на ладонь районного уполномоченного несколько синих ниточек.

Находка Юты снова собрала ребят в рой. Только проводник Ало стоял немного в стороне, рассматривал вершину сосны, словно ему все равно, какие штаны у таинственного незнакомца.

Обрывки нитей были посредине немного темнее. Очевидно, таинственный незнакомец когда-то закапал штаны маслом или, может быть, уронил на колени бутерброд. Обе версии были вполне логичны и могли впоследствии пригодиться для далеко идущих выводов. И Юта сияла от радости.

Но сейчас далеко идущие выводы еще не из чего было делать. Сейчас можно было лишь поточнее установить, куда пошел мужчина, после того как слез с дерева. Потому что, хотя он сам исчез, но следы-то все же остались. В зимнем лесу всегда остаются следы, будь только повнимательнее и проследи, куда они ведут.

Ало Адавеэ пришлось еще раз рассказать всю историю.

— Стало быть, слез с дерева и направился в сторону Курблы?

Об этом не требовалось и спрашивать. Глубоко вдавленные в снег следы говорили яснее ясного.

— А вот здесь он свернул на лесную дорогу! — чуть не крикнул Кекс, стараясь, чтобы никто его не опередил.

— Но куда же он потом исчез?

На пригорке, где молодые елочки подступали совсем близко к проложенным санями колеям, следы оборвались. Их вдруг совсем не стало, словно таинственный незнакомец взмыл в воздух.

— Здесь я потерял его из виду, — заметил Ало.

Но конечно же, невозможно поверить, что мужчина, который, как обыкновенный человек, влез на дерево, обладал способностью летать и позже воспользовался ею. И Кекс, да и спортсмен Тыну тоже не верили. Они продолжали искать и вскоре обнаружили следы по другую сторону маленьких елочек. Незнакомец сделал обманный маневр — перепрыгнул через них. Как компетентно утверждал Тыну, прыжок можно было считать хорошим.

Сразу же стала ясна и идея маневра. Немного в стороне от дороги с одного пенька был счищен снег.

— Смотрите! Он сидел здесь! — крикнула Юта, чем снова вызвала зависть у бедного Кекса. — Он присел тут, чтобы, спрятавшись, покурить, можете меня убить, если это не так!

Милиционер, который за это время немного отстал с раскрасневшейся пионервожатой, заинтересованно подошел поближе. Рядом с пеньком на снегу видны были табачные крошки и даже пучок коричневых волоконец. Милиционер поднял их, поднес к носу и понюхал.

Лондонские великие сыщики, о мастерстве которых милиционер читал в детективных романах, делали из таких находок великие выводы.

«Мечта моряка! — определили бы они по одному только запаху. — Куплено на Лайк-стрит в магазине мистера Муллигана».

Наш милиционер не обладал, к сожалению, такими способностями. И он не постеснялся признаться в этом.

— Похоже, какой-то табак, — сказал он, поколебавшись. — Но трубочный он или высыпался из сигареты, не знаю.

— Уж в лаборатории установят, — заметил Кекс, который, основательно обследуя окрестности пенька, ползал вокруг него на коленях. Он не был знатоком детективных романов. Зато он всегда внимательно читал в газетах судебные очерки, если таковые попадались, и знал точно, что где бы человек ни находился, он не может не оставить после себя каких-нибудь следов.

Кстати, здесь уже нашлось этому подтверждение. В жестяную коробочку Кекса, где он хранил марки, скрепку и кусок бывшей в употреблении жевательной резинки, теперь были помещены еще две наполовину обгоревшие спички.

Обогащенные информацией следопыты двинулись дальше. Того, что они знали, было теперь не так уж мало. Будь у Кекса с собой записная книжка, он мог бы записать:

«Носит синие штаны.

На штанах пятна.

Курит.

У него нет зажигалки.

Старается скрыть от случайных взглядов свое курение.

Если Юта права, то незнакомец не слишком вынослив или даже чем-то болен, быстро устает и должен отдыхать».

Дотошная девчонка промерила расстояние между следами валенок и таким образом обнаружила, что после отдыха шаг был гораздо длиннее.

Там, где следы петляли сквозь кустарник, прибавилось еще одно наблюдение: с молодой осины срезана ветка. Видимо, незнакомцу потребовалась палка. Приличной толщины ветка была срезана одним ударом, и бдительный Кекс запомнил для своей записной книжки еще одну строчку:

«Носит холодное оружие».

Когда такие факты становятся известными, то, естественно, мысли улетают весьма далеко от того места, где находятся головы, в которых они появились.

— А если эти следы приведут к какому-нибудь хутору, что мы тогда сделаем? Окружим дом и потребуем, чтобы он сдался?

Районный уполномоченный отрицательно потряс головой. На его толстогубом лице появилось выражение, какое возникает у ребенка, который боится дотронуться до горячей кастрюли.

— Нет, не имеем права. Ведь у нас нет оснований кого-нибудь в чем-нибудь обвинять.

— Тогда пойдем попросим напиться. И будем смотреть во все глаза.

Предложение Кекса не вызвало у милиционера энтузиазма. Он прекрасно представлял себе, как такая орава будет смотреть в доме во все глаза. И вообще, ему все меньше и меньше нравилась история, которую с таким азартом хотели расследовать подопечные пионервожатой Валентины. Он все время думал о том, звеном какой цепи событий является обнаруженный ими бумажник. Ведь не станет же человек лезть на дерево и прятать бумажник в дупло только потому, что он ему надоел. И ясно, что с шумливой оравой детей такое дело не расследуешь.

Уполномоченный как раз ломал голову над тем, каким образом объяснить это своим спутникам, когда следы неожиданно опять прекратились.

Человек в синих штанах вышел на гладко накатанную дорогу, и уж коль скоро он однажды задал загадку, то и тут остался верен себе.

Под елью, растущей у обочины дороги, лежали большие растоптанные валенки. Те самые валенки, следы которых вели от дерева с дуплом, петляли сквозь молодой ельник и вывели наконец сюда, на обочину дороги. Конечно, валенки были припрятаны и присыпаны сверху снегом, но разве сможет это обмануть десяток пар внимательных глаз!

— Теперь я больше не знаю, что и подумать!

Выражение лица лучшей рисовальщицы школы Юты Лехепуу всячески подтверждало эти слова.

— Странно. Действительно странно, — сказала пионервожатая.

— А если он сделал это, чтобы сбить с толку? — Кекс припомнил какой-то рассказ про шпиона. — Я читал нечто подобное.

Только районный уполномоченный, державший планшетку с картой, и Ало Алавеэ ничего не говорили.

Сержант сунул одну руку в валенок, пошарил там рукой и, задумавшись, почему-то помахал молча валенком перед лицом помалкивающего Ало. Но тот уставился на шнурки своих ботинок, словно от его взгляда развязавшиеся шнурки сами завяжутся.

— Значит, это был ты... — сказал наконец милиционер. — Хорошенькая идея: гонять меня по лесу. Или это ты хотел Валентину наказать?

— Да я не вас... — пробормотал мальчик. — Это я придумал для нашего отряда, чтобы немножко поинтересней было. Что же я мог поделать, если так вышло...

— Но ведь бумажник?.. — Валентина все еще ничего не понимала.

— Я сам спрятал в дупло, — пробормотал Ало.

— Господи! А... табак и спички?

— Их я принес с собой в коробочке.

Теперь и для Валентины история перестала быть загадочной.

— Ало! Ало! — Валентина покачала головой. В присутствии молодого человека — милиционера она не хотела быть слишком строгой. — Такого я от тебя не ожидала! Мы столько времени зря потеряли! Ведь стенд мог бы уже быть готов! Об этом ты, конечно, и не подумал?!

Ало Алавеэ не подумал об этом. Ничего не поделаешь, он думал совсем о другом.

Ну да чего там! Пора было двигаться обратно в школу.

— Вот они у меня какие, — сказала Валентина молоденькому сержанту, к которому после столь успешного расследования происшествия вернулось хорошее настроение. — Никогда не знаешь, что они могут выдумать. Я-то его прощу, но простят ли товарищи по отряду? — Валентина выдержала паузу, что должно было лишний раз подтвердить ее точку зрения: пионерские дела следует выяснять между собой самим пионерам.

Ни ее слова, ни последовавшая за ними пауза не дошли до тех, о ком шел разговор. Похоже было, что действия Ало ничуть не испортили настроение шестого отряда. Лучшая рисовальщица школы Юта сунула ноги в один из огромных валенков и на манер бега в мешках запрыгала в сторону школы, громко вскрикивая при этом. Между спортсменом Тыну и председателем совета отряда Сиймом шел спор из-за второго семимильного сапога. А толстяк Кекс ободрительно похлопывал худого Ало Алавеэ по плечу. Валентина и милиционер, шедшие позади них, услыхали, как Кекс сказал:

— Знаешь, как он догадался? Ботинки-то у тебя с шипами на каблуках, они оставили след внутри валенка.

— Вот они у меня какие, — сказала Валентина снова, но уже совсем другим тоном. Таинственная усмешка возникла у нее в уголках губ и, расширившись, перешла в улыбку. Громко рассмеявшись, она вдруг сделала подножку милиционеру, и он упал.

Когда растерявшийся сержант приподнялся и сел, пионервожатая Валгутской школы была уже далеко. Восклицая не хуже Юты, Валентина метнулась к мальчишкам, все еще вырывавшим друг у друга валенок, с ходу опрокинула их в сугроб и сама свалилась туда же.

— Такие они... — пробормотал милиционер, краснея.

Мудрая проницательность бесследно исчезла с его лица.

 

СЕМНАДЦАТЬ ЧАСОВ ДО ВЗРЫВА

Калью Йыкс, а для своих мальчишек просто Кальтс, не стал терять время на то, чтобы застегнуть куртку. Раньше, чем все остальные двинутся из дальнего конца раздевалки, он, Калью, должен очутиться во дворе. Три длинных шага — и он уже па лестнице. Перескакивая через две ступеньки, мчался он вверх. Навалившись плечом на тяжелую парадную дверь, ловко выскользнул в образовавшуюся щель и на миг замер, переводя дух.

Один впереди, остальные догоняют его. Беглец и преследователи. Все это так знакомо для него, пережито благодаря десяткам книг и кинофильмов. Цена малейшей оплошности — жизнь!

— Ка-альтс! — послышалось за дверями. Итак, они начали подниматься по лестнице из расположенной в подвале раздевалки. Нельзя больше медлить ни секунды. Он втянул голову в плечи, зажал сумку с книгами под мышкой, сделал рывок через двор и втиснулся между ожидающими следующей зимы поленницами.

Школьная дверь заскрипела.

— Ка-альтс! — позвали его теперь с крыльца. — Куда, черт возьми, он делся?

Ну, они и должны были удивиться. Ведь не может же человек растаять в воздухе. Он может лишь спрятаться получше или похуже, залезть в какой-нибудь сумеречный уголок, как это делал Стефан, с куском дерева, слиться со стеной сарая, прижаться к спасительной земле.

Кто бы мог сегодня утром предположить, что через шесть часов он окажется в такой ситуации? Сам он, во всяком случае, не мог. Но кто осмелился бы утром поверить, что, несмотря на все трудности, назло всем неудачам, вражеская батарея будет взорвана? Ну ясно, в это тоже никто не смог бы поверить.

Вчера вечером, вернее, в половине первого ночи, когда мать обнаружила, что Калью еще читает, Стефан со своими людьми был только на пути к острову. Они как раз ползли тихо, будто змеи, между скал, потому что с хребта Эльбасар вела только одна тропа, которую охранял часовой команды горных стрелков. Да, если бы мать пришла на миг раньше или позже, наверняка удалось бы ее заметить и можно было бы успеть сунуть книгу под матрац. Но мать вошла именно в тот момент, когда Стефан, держа острый пастушеский нож, готовился к решающему прыжку.

Калью не слышал, как ступали босые ноги матери, как, тихонько скрипнув, открылась дверь. В мир будней его вернули лишь внезапно наступившая со щелчком выключателя темнота и сто раз слышанная нотация о том, что тринадцатилетний мальчик должен спать, по крайней мере, восемь часов в сутки, что чтение в постели лежа портит зрение и что его двоюродная сестра Линда уже носит из-за этого очки.

У матери большой жизненный опыт. Поэтому, прежде чем снова лечь к себе в постель, она заглянула на кухню и нажала на кнопку пробки-автомата. Теперь во всем доме невозможно было бы зажечь свет. Тринадцатилетнему мальчишке оставалось лишь спокойно положить голову на подушку, если у него не было карманного фонарика, с помощью которого можно было бы читать дальше.

У него карманного фонарика не было. И свечи тоже. Как удалось Стефану и его людям выбраться с хребта Эльбасар, он узнал только утром. На уроке английского партизанская диверсионная группа добралась до скальной стены Тредор. На уроке истории он проделал с этой группой весь их дальнейший тяжкий путь, и, когда затем наступил черед математики, они, переодевшись во вражеские мундиры, находились уже в стенах старой крепости. Некоторых часовых удалось там провести, других прикончили и пакеты с динамитом уложили куда требовалось, а Стефан зачищал контакты, тянул кабель и натягивал канат. Тонкий манильский канат, тот самый, который должен был стать для них единственным путем к спасению из этого нависшего над морем гнезда смерти.

Несомненно, книга была виновата во всем. Откуда же еще взялись бы у него мысли, что не бывает безвыходных положений и неодолимых трудностей, что человек способен на гораздо большее, чем он осмеливается предположить, что, бросаясь в сражение, надо рассчитывать только на победу. Сам, по собственному почину, он никогда бы не вступил в спор с классной руководительницей. Ведь он знал, для нее вся жизнь упирается в учебу. Он не хотел думать об этом, но предотвратить случившееся на последнем уроке было не в его власти. Он видел перед собой лишь лицо классной руководительницы Куусеке и слышал ее иронический голос:

— Далеко ли требуется отправиться в поисках трудностей? Нет! Самые высокие горные пики ждут нас в воротах родного дома, — сказала она поучающе. — Кто за шесть школьных лет отучился напрягаться, тот на седьмом году учебы не сможет, пожалуй, всерьез собраться.

И так далее, и так далее... До тех пор, пока Калью не выпалил, взорвавшись, что завтра получит все пятерки. Классная руководительница сказала на это, мол, посмотрим, поглядим, и он, как бы находившийся не в классе, все еще ползущий, сцепив зубы, по тому манильскому канату, сказал, пусть спрашивают его завтра на всех уроках, вот тогда и увидят. И классная руководительница Куусеке пообещала так все и устроить.

Ну да, ему следовало бы подумать, по силам ли вообще такому, как он, семикласснику, который до сих пор больше довольствовался тройками, получить враз пятерки по всем предметам. Но в тот миг он был совсем не в состоянии думать. Заряд взрывчатки следовало уложить на место — и он был уложен. Затем требовалось еще протянуть канат как воздушный мост над леденящей душу пропастью — и протянули. Всеми мыслями Калью еще находился там, где не испытывали сомнений и не знали, что такое отступление. Там, где осуществляли невозможное.

«По отвесным скалам Тредора взобраться невозможно, сказал Джек. И как ответил Стефан?

— Вот мы и полезем здесь, потому что все считают это невозможным».

— Кальтс! — послышалось снова, но уже не с крыльца, а из-за сиреневой живой изгороди, тянущейся до большого шоссе. Итак, ему удалось. Они там, значит, решили идти домой без него.

Он выбрался из щели между поленницами и поглядел на часы. Сколько же времени в его распоряжении, чтобы подготовиться к завтрашним боям за пятерки? Если считать, что первый урок завтра начнется в восемь утра, то семнадцать часов. Но так считать было бы неверно. Тринадцатилетний паренек должен спать восемь часов в сутки — уж тут ничего не поделаешь. Так что из семнадцати пришлось сразу же вычесть восемь. И сколько еще? Ну, это выяснится в дальнейшем. Во всяком случае, на дороге домой он сэкономил двадцать минут благодаря тому, что удрал от друзей. Теперь можно сразу же, немедленно вцепиться ногтями и зубами в свою скалистую стену, и, черт возьми, он так и сделает!

— Вот же бред, — бормочет он, доставая учебник русского языка из сумки. — Бедный, бедный Кальтсике! — Он вздохнул, вырывая из книги лист со стихотворением. Но настоящей жалости, искренней потребности в сочувствии в этих словах не было. В этот момент у него было лишь странное чувство — будто стоишь на парашютной вышке. Или, вернее, будто прыгаешь вниз, зная, что обратно возврата нет, но не зная, раскроется ли парашют.

Итак, нужно было взорвать батарею. Завтра утром, точно в восемь часов, через пролив пойдут десантные суда. К этому времени все должно быть сделано. Просто должно, и все!

«Если бы сейчас дорогие одноклассники только видели, как я грызу гранит науки!» — мелькнула разок мысль, но была тотчас же отогнана, как и все другие посторонние мысли. Если уж человек пообещал завтра на уроках получить одни пятерки, он не должен терять ни минуты.

И он не терял. Он шел домой и в то же время учил наизусть стихотворение на русском языке. Шаг и слог — так он шел. И неплохо было идти так. Разделенные на слоги стихи звучали как марш духового оркестра. И шагалось гораздо бодрее.

Когда он обнаружил, что больше не требуется поглядывать на листок? Кажется, после моста. Во всяком случае, это произошло гораздо раньше, чем он мог предположить. И тогда, полный непривычной и странной радости, он решился читать стихи во весь голос.

сообщил он вороне, скачущей среди «лошадиных яблок», и дворняжке со свалявшейся шерстью, которая вынюхивала что-то в придорожной канаве.

Значит, с заданием по русскому языку он справился! Это бесспорно. И наверняка, если задано выучить наизусть стихотворение, учительница ничего другого спрашивать не будет, на этот счет не может быть никаких опасений. Классный журнал требовал оценок, а за что же еще их проще поставить, как не за чтение стихов наизусть. Пятерка теперь почти уже обеспечена, стало быть, он может поставить первый крестик в расписании завтрашнего дня.

Первый крестик он и поставил в дневнике в пятнадцать часов тридцать пять минут. Сейчас было уже двадцать три ноль пять, и он вполне мог поставить шестой — последний.

Что вместилось в промежуточное время, знал только он один. Правда, в какой-то мере знали и другие, но лишь в какой-то мере. Да и что мог видеть посторонний наблюдатель? Только внешнее проявление деятельности. Например, как он шел через двор в маленький домик, держа под мышкой учебник зоологии, чтобы не потерять зря время, пока будет сидеть там. Или как он шел на кухню, чтобы поесть.

Придя домой, он переоделся и пошел на кухню посмотреть, что оставил ему в духовке этот сатаненок, этот непозволительно умный для мальца-четвероклассника всезнайка-братец. По дороге на кухню Калью решил вычесть еще какое-то время из тех семнадцати часов.

Решение было совершенно естественным и само собой разумеющимся. Ведь поесть-то он должен. Пища требуется любому человеку, и особенно такому, которому предстоит большое напряжение. Но он ведь дал себе клятву использовать каждую минуту для учебы. Исходя из этого, он не имел права ни на минуту отрываться от учебников.

Оставалось остановить время. Как это делается при игре в баскетбол. Игра идет только в «чистое время». Так он и сказал себе, посмотрел на часы, запомнил положение стрелок и поднял крышку кастрюли. Крышку кастрюли он поднял в пятнадцать часов сорок минут.

Ну да, конечно, Бруно умял постное мясо и оставил одно сало. Ничего другого ждать от такого эгоиста и не приходилось. Но сейчас это его не очень занимало, потому что у него вдруг возникла заманчивая идея.

Пожалуй, он все-таки поспешил остановить время. Если по дороге домой можно было выучить стихотворение на русском языке, почему бы не выучить во время еды задание англичанки?! Он быстро принес учебник английского языка, открыл его на той странице, где были новые слова, установил книгу, подставив молочник, и с горячей картошкой во рту начал:

— Enough. On board. To care.

Каждый родитель должен бы ценить усердие ребенка в учебе. Каждый родитель должен бы стать союзником сына, упорно одолевающего заданный урок, но его мать была не такой. Разве же станет союзник напоминать о прошлом? Конечно же, нет. И насмехаться тоже не начнет. Ах, Калью не хотел и вспоминать об этом, но строптивый самостоятельный механизм памяти не считался с его нежеланием. Мать остановилась в дверях кухни, посмотрела на него, потом на книгу с подставленным под нее молочником и спросила как бы сочувственно, но неискренность тона была различима и за километр:

— Неужели сегодня живот не болит?

Он не сразу ответил. Enough. On board... Ведь невозможно сразу перестроиться с одной волны на другую. Однако мать не ушла. Она села по другую сторону стола, подперла подбородок руками и вот так уставилась на него.

— Неужто живот не болит?

— Нет, — сказал он. Коротко и окончательно. Давая понять, что сейчас нет времени для долгой беседы. — Enough. On board...

Но мать с этим не посчиталась.

— И голова тоже не болит? — продолжала она допрашивать. — А зубы? Может, горло болит? Бру-у-но-о! Ау-у! Принеси своему старшему брату градусник!

Только абсолютный дурачок мог не понимать этой игры. Он прекрасно понимал, куда мать клонит. Один-единственный раз он сослался на боль в животе, чтобы не делать домашних заданий, но об этом напоминали все время. Один-единственный раз или... ну два. Во всяком случае, не больше трех. Неужели этого никогда не забудут?

— И ногу ты тоже не вывихнул? — продолжала мать без передышки. — И руку не сломал? Бессердечные учителя просто жутко много задали выучить на завтра нашему бедненькому Калью!

Что он должен был ответить на такое ехидство?

— Enough. On board... — пробормотал он. Время-то бежало. Кроме того, само бормотание было ясным ответом. Для каждого, кто пожелал бы понять. Но только не для матери. В этом мать и учителя одинаковы. Даже тогда, когда все так ясно, они требуют переподтверждения словами: «Понял ты теперь свою ошибку? Ты больше никогда так не сделаешь?» — «Да, я понял теперь свою ошибку. Нет, я больше никогда так не сделаю». — Enough. On board... — Он еще раз взглянул на столбец слов и затем ответил то, чего от него ждали: — Да, на завтра мне дейст вительно задано особенно много.

Конечно же, этим ему следовало бы ограничиться. Какой черт дернул его добавить, что он твердо решил завтра по всем предметам получить пятерки! Кто, черт возьми, дернул его за язык!

Мать словно шилом укололи.

— Какой сюрприз! До чего же славно! — Она всплеснула руками. — Верно: пришел домой, увидел, что в кухне, в сенях, в ящике для дров нет ни полена — и быстренько решил!

И затем голос матери буквально резал стекло:

— А теперь послушай, что я тебе скажу! Во-первых, ты сейчас же пойдешь и позаботишься, чтобы дрова для плиты на неделю были там, где они должны быть. Во-вторых, тебе было поручено уложить в сарае на чердаке аккуратно в штабель всю кучу торфяных брикетов? Будь любезен — чтобы это тоже было сделано! И больше мы обо всем этом говорить не будем!

О чем тут еще было говорить! Он ведь знал свою мать. От колки дров и укладки торфа его не смогли бы больше спасти ни землетрясение, ни наводнение.

На хребте Эльбасар путь преграждали часовые команды горных стрелков. Со скалистой стены Тредора сорвался в пропасть весь запас провианта. На возвышенности Карлор группа нарвалась на засаду и застряла до наступления темноты в безжизненной каменной пустыне. Бах-бах-бах — рвались гранаты. Трах-трах-трах — разлетались щенки из-под топора. Никогда невозможно предвидеть все трудности и преграды.

Который был час, когда он принялся колоть дрова? Ах, это было уже неважно. Отсчет времени начался с того момента, когда он догадался пристроить свой «English Book» на козлы для пилки дров. И догадался он об этом, по крайней мере, на четверть часа позже, чем следовало бы. Чем отличается колка дров от еды? Ничем, если взглянуть с его точки зрения. И то и другое — действия, которые, как говорит учительница зоологии, не обременяют клетки мозга. Если во время еды можно было учить слова, можно заниматься этим и при колке дров.

Великие открытия всегда просты, это он где-то вычитал. Теперь он убедился: до чего верно сказано! Таинственный процесс запоминания никогда еще не казался ему столь осязаемым, ощутимым, буквально видимым глазом, его чуть ли не рукой можно было потрогать. Раньше чужие слова как бы просачивались у него сквозь пальцы, теряли очертания, сливались вместе, ускользали. Но теперь им некуда было деться.

Английский язык, который всегда властвовал над ним, угнетал, держал в страхе, теперь вдруг словно потерял свое могущество. Теперь Калью чувствовал свое превосходство над ним. Noble — ухватил он с козел для пилки дров новое слово и затем выбрал подходящий для этого чурбан. Noble, noble, noble — с начала до конца в его власти. Он мог назвать этим словом самую кряжистую, самую уродливую корягу, но, конечно, не делал этого. Во всем должно царить соответствие. Как и можно было предположить, это английское слово, весьма похожее на эстонское слово noobile , должно было легко запомниться. Но в таком случае оно подходило гладкому, одним ударом расщепляемому полену. Пусть noble будет красивым, ровным березовым чурбачком, а вон то, сучковатое, пусть будет... сейчас посмотрим... adventure. По башке тебе, adventure! Сопротивляйся сколько хочешь, но я сделаю из тебя adven-ture. И даже ad-ven-tu-re!

«То, что не удерживается на месте, будет прибито!» Он никак не мог вспомнить, кому принадлежала эта фраза и где он ее вычитал. И он подумал, усмехаясь, что между английскими словами и дровами много общего: одни никак не колются, другие никак не запоминаются, не удерживаются в памяти. Но ничего, будет прибито!

Позже, вечером, ставя второй крестик, он мог с полным правом торжествовать. Он не сдался. Не позволил сбить себя с намеченного пути. Скалистая стена Тредора — он взобрался по ней.

Да, он ловко одолел скальную стену, но словно для того, чтобы через полчаса свалиться в пропасть самым глупейшим образом.

Казалось, он все взвесил, но все же одну ошибку он допустил. Недооценил коварство своего маленького братца.

Проклятые торфяные брикеты! Это вам не колка дров. Где уж тут заглядывать в учебник, когда надо уложить в штабель целый грузовик брикетов! К тому же заучивать наизусть больше было нечего. История, зоология, геометрия — по каждому из этих предметов требовалось прочесть несколько страниц, а затем, обдумав прочитанное, уметь пересказывать собственными словами.

Он знал наперед: нечего и надеяться, что этот поросенок Бруно поможет укладывать брикеты — работа грязная, а свою часть Бруно давно уложил. Но у Калью возникла вот какая идея: не может ли Бруно в то время, пока он, старший брат, будет укладывать торф, читать ему вслух учебник истории? Помочь старшему брату в учебе — это должно быть интересно четверокласснику. Тем более, что в награду за помощь старший брат обещает красивый перочинный ножичек.

Тут Калью не ошибся. Бруно согласился без долгой торговли. И затем они полезли на чердак сарая. Отфыркиваясь от пыли, он перебрался через сваленный как попало торф, а Бруно с важным видом, как и следовало ожидать, уселся на край люка, где воздух был почище.

Чем больше Калью думал над тем, что ему предстояло одолеть, тем яснее понимал, что против него не ворох иноязычных слов, не геометрические теоремы, не бирманские куры, про которых завтра нужно будет отвечать учительнице зоологии. Нет, его противником было время, только время. Каждый может как следует выучить домашние уроки, если только дать ему достаточно времени. Его победа, достижение цели зависит от того, насколько хорошо сумеет он использовать часы, минуты и даже секунды, да — даже секунды! Без Бруно время, пока он будет укладывать торф, пропадет впустую. Но он не имеет права допустить, чтобы время шло зря.

— «Россия семнадцатого столетия была по сравнению с Англией отсталым государством...» — читал Бруно.

А он мысленно повторял за ним. Десять брикетин было уложено в штабель, пока он повторил, что Петр I поехал за границу учиться корабельному делу, и еще десять, пока он запомнил, что Северная война началась в 1700 году.

— ... в конце столетия на реке Воронеж было построено несколько вооруженных пушками кораблей... — повторял он вслед за Бруно, укладывая торфяные брикеты и пытаясь представить себе, как эти корабли плывут вниз но реке.

Ему и в голову не могло прийти, что младший братец не испытывает должного почтения к тексту учебника и вскоре начнет добавлять от себя!

— Для борьбы с турецкой кавалерией на верблюдах Петр создал первый слоновий полк, — не подозревая худого, повторял Калью вслед за Бруно и даже представил себе длинноногого Петра с лихо торчащими усами, руководящего сражением со спины парадно украшенного боевого слона.

Дурак он был, Калью, стопроцентный дурак!

И как только ерзанье Бруно, его сдавленные смешки и уже сама его неожиданная предупредительность не насторожили? А ведь все это могло бы позволить догадаться, что за игру затеял малец; Он, старший брат, который должен быть умнее, повторял, как попугай, фамилии генералов, каких вовсе на свете не существовало. Господи помилуй, слоновий полк! Как же, по крайней мере, это не заставило его усомниться?

Лишь когда Бруно уже совсем обнаглел и после слов «прорубил окно в Европу» стал «читать», что Петр I принялся на своем голландском токарном станке вытачивать карнизы для гардин, а князя Меньшикова послал в Германию выбирать для гардин ткань, у покрытого торфяной пылью Калью мелькнуло первое подозрение. Затем, когда он уловил брошенный искоса взгляд торжествующего, улыбающегося сатаненка и еще несколько быстрых, как выстрелы поглядываний, ему все стало ясно.

— Бруно! — заорал он и в ярости метнулся к люку, но этот змееныш, конечно, успел улизнуть.

Итак, его постигла неудача. Торф-то уложен, но до следующего задания — геометрии он не добрался. Наоборот, потерял вдвое больше времени, проторчав над учебником истории, чтобы проверить, что соответствует истине, а что нет. Пришлось кое-что выбросить из головы вон, а кое-что выучить заново. Этого щенка Бруно следовало бы основательно проучить!

Как ни странно, постигшая его неудача не ослабила боевого духа. Совсем наоборот. Дух только укрепился. Как и у группы Стефана после того дня, когда все шло вкривь и вкось.

За историей настал черед геометрии, и он атаковал равносторонний треугольник так, словно в руке у него был не карандаш, а копье. Он не позволил себе смутиться даже тогда, когда выяснилось, что в придачу к заданной теореме ему необходимо «разгрызть» несколько предыдущих. Ведь эти чертовы теоремы все связаны между собой, как звенья одной цепи.

Но теперь часы показывали двадцать три ноль пять и возня с острыми, прямыми и тупыми углами была уже позади. Разумеется, рядом с Эвклидом, Лобачевским и другими великими математиками поставить его, Калью Йыкса, конечно, нельзя было, но завтрашнюю теорему он знал, как говорится, назубок. И теоремы, которые проходили в предыдущие дни, тоже. История происхождения кур и местонахождение первобытной родины индюков крепко держались в памяти. Сколько весит золотоголовый королек? Пожалуйста: пять-шесть граммов. И конечно, придется добавить, что среди эстонских птиц меньше нет.

Геометрия действительно нужная наука. Хотя бы для того, чтобы почувствовать, как приятно после этих прилегающих и противолежащих углов, апофем и равноохватывающих заняться курами-банкива и золотоголовыми корольками.

Из большой комнаты послышались шаги босых ног, но на сей раз они не направлялись к электросчетчику. Очевидно, мать еще пойдет попить воды, подумал он и, довольный собой, улыбнулся. Бедная мать, она действительно растерялась, обнаружив уставшего от рубки дров и запыленного после укладки торфа сына над учебниками. И была совершенно ошеломлена еще позже, увидев, что ее сын все так же сидит и учит уроки. Кажется, у нее даже рот раскрылся.

Калью завернулся в одеяло, прижался щекой к подушке и попытался снова вызвать в памяти растерянное лицо матери. Но это ему не удалось. Упрямо, настырно возникало еще одно лицо, оно становилось все четче, затем его владелец, сунув руки в карманы, стоял возле постели, как он стоял под окном пятью часами раньше, и повторял те же самые слова, которые тогда звучали под окном:

— Пошли, Кальтс!

По скальной стене Тредора удалось взобраться наверх, из хребта Эльбасара удалось выйти. Провокатор, ставший почти опасным, разоблачен. И теперь... бросить все, не доведя дело до конца?

— Пошли, Кальтс!

Что он должен был сказать? Ведь у него не было выбора. Он тогда только дошел до геометрии. Куры и петухи банкива ждали своей очереди.

— Я не могу, — сказал он и закрыл уши руками.

Конечно же, Ивар изумился. Он и должен был изумиться. Калью не может?! Но ведь обо всем было договорено заранее! И гнездо уже высмотрено! Ведь давным-давно решено, что они раздобудут птенца ворона и научат его говорить.

Неужели и он на месте Ивара продолжал бы торговаться, упрашивать и уговаривать сменить решение?.. Стефан похоронил первого павшего, первого потерянного товарища на. четвертый день, а он потерял друга на пятом часу наступления.

«— Мы пойдем дальше, Джек, — пообещал товарищу Стефан, когда труп обложили камнями. — Если бы мы теперь отступили, это означало бы, что ты погиб напрасно».

А что сказал он, когда обиженный Ивар за окном подался прочь? Ох, Калью ничего не сказал. Он лишь с еще большим рвением принялся за острые углы.

И все же он не мог думать как о чем-то неприятном об этом вечере, об этих непривычных для него часах, когда каждая минута вдруг обрела многократную ценность, когда он изо всех сил старался затормозить ускальзывающее время. Нет, во всем этом были и новая для него радость открытия, и удовлетворение человека, справившегося с трудностями. И изумление: как много, оказывается, можно успеть за один вечер, если ни одна минута не пропадет зря. Временами ему казалось, что здесь сейчас вовсе не он, а кто-то другой, незнакомый. Кто-то, на кого он давно решил стать похожим, да просто никак не успевал.

Но теперь и все эти мысли были уже позади, и то, как он одолевал сонливость, а в подсознании звучал голос, призывавший выпрыгнуть утром из постели на полчаса раньше, чем обычно. Засыпая, он не думал ни об утренней спешке в школу, ни даже о предстоящих шести уроках, потому что он как бы опять был между поленниц и ждал, как давеча, пока уходящие домой не разбредутся но шоссе и тропинкам.

Он действительно проснулся утром еще до материнской побудки, до ее обычного: «Каль-ю-ю! Бру-у-но-о!» На полчаса раньше обычного выскочил из постели, пошел в кухню, но затем, опустив уже было руки в тазик для умывания, вдруг передумал. Ведь это было такое необычное утро, и он ясно чувствовал, что ничуть не ослабло возникшее вечером ощущение, словно он взведенная пружина. А если так, разве не следует сейчас начать день совсем с другого, с того, что он откладывал из месяца в месяц и с неделю на неделю.

Стянув с себя рубашку, он побежал к колодцу. Разбил кулаком ледяную корочку в большой лохани и обдал лицо, шею и руки до плеч позвякивающей льдинками водой. Заметив, что в спальне колыхнулись занавески, он повернулся к окну спиной и плеснул воду себе на загривок.

Конечно же, он не стал дожидаться Бруно. Пусть раздобывает себе слона, если ему нужна компания. Он хотел по дороге в школу мысленно повторить все. Английские слова и русское стихотворение. И геометрию, и зоологию. И деяния Петра Первого, которые потребуются прежде всего, потому что сегодняшнее расписание уроков начинается с истории. Просто повторить для проверки, а вдруг за ночь он что-нибудь забыл.

Он ничего не забыл, поэтому на мосту Ярвеотса можно было немного перевести дух.

Вода в ручье все еще была высокой, хотя весь снег в лесу растаял уже давно. Прошлогодняя листва и стебли плыли но течению, и он подумал, что ведь у них тут тоже нет ни минутки, которую можно было бы потратить зря. Если они хотят достичь моря, если они хотят куда-нибудь успеть, они должны теперь использовать каждую секунду. Сейчас как раз время стремления вперед, время весны, время напора. И когда он подумал так, ноги, словно сами собой, зашагали к школе.

И затем он положил учебники в парту и мысленно пролетел по всем шести урокам, и затем прозвучал звонок на первый урок, и затем пришел учитель истории и сразу же начал опрос с конца списка. А он слушал, ждал и был совсем спокоен, потому что на сей раз ему было абсолютно все равно, спросят ли у него начало главы или конец.

Но когда Петр уже построил первые корабли и отвоевал первые войны, назначил боярам налог на бороды, а Вилепилль, Варбик , Туукер и Ыйспуу получили свои тройки-четверки, старик Тутанхамон по-прежнему продолжал водить своим карандашом в нижнем конце списка. И тут его внезапно охватил страх. Господи помилуй, а что, если старик вдруг забыл, кого еще он сегодня обязательно должен спросить? На намять учителей никогда нельзя полагаться. И он быстро поднял руку, чтобы учитель вспомнил о его обещании.

Но Тутанхамон и внимания не обратил на его поднятую руку. Даже и тогда, когда Калью начал шевелить пальцами. Еще чего не хватало, подумал он, неужели у Тутанхамона и впрямь склероз? И, помахав рукой, он пискнул: «Учитель! Учитель!» Но старый фараон оставался глух и слеп к его усилиям напомнить о себе. И тут в коридоре затарахтел звонок на перемену.

Хорошо, что без зеркала человек не может увидеть своего лица. Если бы это было возможно, у Калью долго бы стояло перед глазами, как он просидел всю перемену за партой, словно получил поленом по башке. Но поди знай, может быть, это была и не такая уж грустная картина. И может быть, он был не так уж подавлен. Во всяком случае, второй урок он начал гораздо активнее. Как только учительница села за стол, он поднял руку. Но и теперь на него не обратили никакого внимания. Учительницу ни капельки не интересовало, что он знает о курах-банкива. Учительнице так не терпелось пройти материал дальше, что она вообще никого не стала спрашивать.

— Кальтс! Кальтс! — опять кричали с крыльца школы. И как вчера, он плотнее втиснулся между поленницами. Ему не хотелось сейчас никого видеть. Ему не хотелось ни с кем разговаривать. Он ждал, пока его оставят в одиночестве.

Но если вчера его ожидание было наполнено нетерпеливой просьбой: «Да уходите же!» — то сегодня казалось все равно, раньше или позже опустеет школьный двор.

— Кальтс! Ка-альтс! — позвали снова, но он почти не слышал. Вместо этого в ушах тикало, как часы, русское стихотворение. Раз-два, в ритме шагов:

Стихи тоже никто у него не спросил. И английские слова тоже. Казалось, учителя считают, будто Налью Йыкса вообще не существует. Похоже, словно в этот день все забыли о нем. До последнего урока и появления классной руководительницы.

К тому времени ему уже стало совершенно безразлично, спросят его или нет. Впрочем, не все равно. Он уже хотел, чтобы не спрашивали. Очевидно, это можно было прочесть и по его лицу. Может быть, именно поэтому не успела классная руководительница усесться за стол, как уже вызвала:

— Йыкс!

И сделала при этом свой характерный жест: махнула рукой за плечо в сторону доски.

Ну да, теперь у него больше не было ни малейшего желания идти отвечать. Пружина уже раскрутилась. Но конечно, нельзя было сказать об этом классной руководительнице.

— Йыкс! — вызвала учительница, и он пошел. — Сумма двух сторон треугольника? — спросила учительница, и он ответил.

— Сумма внешних углов выпуклого многоугольника? — потребовала учительница, и он ответил.

На один-единственный вопрос он не ответил, и сейчас этот вопрос остался без ответа, но он был задан позже.

На его первое доказательство классная руководительница сказала:

— Ишь ты! Ишь ты!

А после второго:

— Верно же, Йыкс может, если Йыкс хочет?

И затем:

— Ну сегодня Йыкс и впрямь заработал по геометрии пять!

«Только по геометрии! — с горечью подумал он. — Только по геометрии!» И хотел уже пойти за свою парту, но в классе поднялся шум.

— Учительница, учительница! — забубнил Вилепилль. — У него и все остальные уроки были сегодня выучены на пять!

— Учительница, учительница! — вскочил со своей парты Йыспуу. — Вы ведь обещали, что сегодня все учителя спросят Йыкса!

И тут еще Сента Оянере добавила:

— Вы, наверное, позабыли о своем вчерашнем обещании?

Как в кино, все снова пробежало у него перед глазами: и выражение лица вспоминающей учительницы: «Неужели, Йыкс?», и его хмурое: «Да», и допрашивающее: «Английский тоже?», и его еще более мрачное: «Да!», и сочувствие одних, и злорадный смешок других, и улыбка изумленной учительницы, и затем ее вопрос:

— Ну так что же теперь не так?

Во дворе все затихло. Подождав еще несколько секунд, он выбрался из-за поленницы. Головы уходящих виднелись уже на большом шоссе. Теперь и он мог потихоньку пуститься в путь.

Так что же теперь не так? Ну да, если задуматься, если глянуть поглубже и разобраться, как велела Куузеке, то, действительно, пожалуй, ничего. Разве же кто-нибудь сможет отнять у него то, что выучил? Никто не сможет отнять у него знаний. Для кого мы учимся? Знаем, знаем: для себя. Важнее всего действительно иметь знания, а не оценки, которые за них получают. Только вот... почему, когда он думает об этом, кривятся губы?

Он лег грудью на перила моста и долго глядел на желтовато-глинистую воду.

Он снова думал об отвесной стене скал Тредор, по которой никто раньше не взбирался, и о хребте Эльбасар. И о том, как они потеряли провизию и теплую одежду, и о том, как, пробираясь ползком по плоскогорью, тащили за собой тело Джека, чтобы, достигнув леса, все же похоронить товарища, завалив труп горой камней.

И затем они затаились между стен старой крепости, откуда было рукой подать до чудовищных стороживших море пушек. Переодевшись во вражеские мундиры, они проникли за последнее препятствие. Он, Калью Йыкс, он тоже. И предназначенная для пушек адская машина была установлена на место.

А когда земля вздрогнула от взрыва и черная туча закрыла солнце, они были уже далеко. В рубцах с ног до головы, они стояли на прибрежных камнях у моря. Семь дней они были в пути. Они терпели голод, и холод мучил их. И за то, чтобы достигнуть цели, заплатили жизнью двух своих товарищей. Но теперь задание было выполнено.

Не отрывая глаз, смотрели они на косу, из-за которой сейчас должны были выплыть десантные баркасы.

Батарея взорвана. Проход в залив был свободен. Десантные суда могли пройти и сейчас и позже, в любую минуту.

 

ЗАДУШЕВНАЯ ПОДРУГА

«Я уже не в том возрасте, — думает Вики. — Морские свинки, черепахи — животные, лучшие игрушки! — все это скорее забавы для младшего поколения. По-настоящему следовало бы сказать той женщине: «Нет, спасибо!» Мол, очень любезно с вашей стороны, но, к сожалению, у меня нет маленькой сестренки или братика. Однако вместо этого она ухватилась за банку, будто опасалась, что позади, за спиной, может внезапно возникнуть девчонка, у которой есть такая сестренка или братик. Несбывшиеся мечты детства, вот, очевидно, в чем было дело».

Когда-то давно она мечтала иметь тайную подругу. Такую, о которой другие не знали бы. Эту мечту она вычитала в одной старинной книге, доставшейся ей в наследство от тетушки. То был роман, в котором рассказывалось о том, как девушка, внезапно потерявшая родителей, была вынуждена жить в чердачной комнате и делиться с мышами своим скудным сиротским хлебом. Мыши выходили на ее зов из норки, играли у ног и даже взбирались к ней на колени. Они радовались, если девушка была веселой, и огорчались, если она грустила. Можно ли надеяться, что хомячок станет таким же другом? Будет огорчаться, если она загрустит? Будет становиться на задние лапки, если Вики позовет? Задавать такие вопросы сейчас, разумеется, рано. Прежде надо дать зверьку имя.

— Сделаем так, ты будешь Лийзи, — говорит Вики. — Слышишь, Лийзи?

В вате на дне банки какое-то шевеление. Вата усыпана семечками от яблок и резаной морковкой, и сперва оттуда высовываются два тупоконечных, торчащих вперед ушка, черные пуговки глаз, дрожащий нос и два длинных зуба. Крайне беспокойное, тычущееся туда-сюда рыльце и, выставив усы, словно антенны, принюхивающееся к запахам маленькой комнаты.

— Лийзи, — позвала Вики. — Выйди, покажись, Лийзи.

Хомячок поднимается повыше. Показывается коричневато-серая шея, белая грудка и затем уже все гибкое тельце. Две коротенькие передние лапки, сложенные на грудке, словно руки у низенького человека.

«В самом деле славная зверюшка, — думает Вики. — Странно, правда, что та женщина отдала ее просто так. Да еще вместе с банкой. За такого хомячка заплатили бы...» Ну, сколько заплатили бы за хомяка, Вики не знает, она ведь не заходила в магазин справляться о ценах, просто шла мимо. Но сколько-нибудь обязательно заплатили бы.

— Лийзи, хочешь на пол?

Хомячок кивает. Это так забавно, что Вики громко смеется.

— Ну ты и фокусница! Неужели, думаешь, я поверю, будто ты понимаешь, о чем я говорю?

Она опускает банку со стола на пол и осторожно кладет на бок. Чтобы видеть получше, отходит на несколько шагов в сторону. Интересно, как бегает хомяк? Как мышь? Или как белка? Сейчас она узнает. Но тут Вики ошибается. Выбравшись из банки, зверюшка тут же встает на задние лапки, опускает рыльце на грудь, затем вдруг делает чистейший кувырок через голову вперед...

Перед Вики стоит девочка примерно одного с ней возраста. Темные волосы падают на плечи, джинсы плотно облегают бедра. Стоит и улыбается.

У Вики перехватывает дыхание.

Естественнее всего — предположить, что она видит сон. Во сне все возможно. Во сне можно летать, как птица, и плавать, как рыба. Превращение маленького рыжего хомячка в девушку — вполне обычная вещь для сновидений. Но что же это за сон, если Вики чувствует, как давят на ладонь ее сжатые в кулак пальцы, чувствует даже, как обломанный ноготь впился в кожу.

Тогда, может быть, обман зрения? Галлюцинация или как там это называется? Она видит, что девочка есть, а на самом-то деле никого нет. Все — только игра воображения? Но тут же Вики замечает, что и такое объяснение не подходит, ибо случилось нечто необъяснимое: на девушке ее джинсы, слегка полинявшие, с лиловым чернильным пятном на правом колене, с небольшой дырочкой на клапане кармана и с надорванной, болтающейся одной из петель для ремня.

Вики сглатывает набежавшую от волнения слюну. Она бросает взгляд через плечо на кресло, куда до того кинула свои джинсы. Их там нет. И белой хлопчатобумажной водолазки тоже нет. Ну да, водолазка тоже на девочке. Вики не сразу это сообразила.

Фокус с одеждой меняет дело. Тут нельзя долго медлить. Но сперва Вики вынуждена призвать себя к спокойствию.

— Как ты это сделала?

Девочка улыбается. Не высокомерно, не иронически и не так, как ищущий выгоды подхалим. Девочка улыбается, как добрый друг:

— Перевернувшись через голову.

— А если бы их на кресле не было? — Вики указывает на джинсы и водолазку.

— Просто тогда не кувыркалась бы.

Это Вики понимает. Ей тоже не поправилось бы, чтобы кто-то другой глазел на нее совсем голую. А вот Аннике это нипочем. Выйдя из-под душа голая, как морковка, скачет по раздевалке, размахивает полотенцем и пробует звонко напевать. Теперь, когда они уже не подруги, Вики могла бы сказать, почему Анника делает так, что ее толкает на это, но Вики не унизится до такого. Не станет мстить.

Девочка стоит по-прежнему, словно ждет чего-то. Да уж не ждет ли она от Вики какого-нибудь распоряжения? Такое Вики не понравилось бы. Тупая исполнительница приказов Вики не требуется. Ведь ей нужна подруга, с которой они были бы на равных и могли бы доверять друг другу.

О том, кому доверяешь, требуется, конечно, знать побольше.

— Послушай, а обратно в хомяка ты тоже можешь превратиться?

Девочка кивает.

— Как? Покажи!

Девочка прижимает подбородок к груди. Мягко приседает и делает кувырок назад.

Вики бросает быстрый взгляд через плечо. Джинсы и водолазка вернулись на кресло. По полу ковыляет хомячок.

Вики не убирает джинсы с кресла. Анника убрала бы. Анника даже сесть как следует не решается в своих драгоценных: боится, что они вытянутся на бедрах. Вики не такая дура. Но она раскрывает дверь шкафа и достает оттуда свое платье в горошек и кладет рядом с джинсами. Она видит, что Лийзи следит за ее действиями. Если хомячок захочет перекувырнуться, чтобы составить Вики компанию, пусть догадается, чего от нее ждут.

И хомячок догадывается. Когда она опять стоит в комнате, превратившись в девочку, на ней платье в горошек. Вики заливается смехом. И Лийзи смеется ей в ответ.

— Ой-ой, — икает Вики, — а если бы я назвала тебя Роози?

И они обе хихикают. Затем Вики берет с полки свой альбом и показывает подруге.

— Кто тебе больше нравится: Ринго Старр или Боб Дилан?

Самой Вики нравится Ринго. Из-за прически и вообще тоже.

— Кто тебе больше нравится: Клифф Ричард или Джонни Холлидей?

И снова их мнения совпадают. Обе предпочитают Клиффа.

Впервые за долгое время Вики счастлива. Она давно хотела, чтобы у нее была такая подруга, с которой можно было бы говорить обо всем. С Анникой Вики не могла. С Анникой нужно было все время держаться настороже. Анника могла двумя-тремя словами настолько высмеять, что потом Вики было стыдно за себя. Разве это прежнее страстное желание выманить мышку из норки не было на самом деле гнездящейся в душе тоской, стремлением найти задушевную подругу?

— А книжки тебе читать охота? Мне совсем больше не хочется, — признается Вики со смелостью, какой она давно не испытывала.

Лийзи тоже не хочется. Это совпадение почему-то кажется им обеим страшно забавным.

Перелистывая альбом, девочки слушают ансамбль «Апельсин». Вики нравится Иво Линна. Конечно, не тогда, когда он поет пронзительным голосом. Вики принципиально не нравится, когда поют таким голосом, потому что это нравится Рихо. Вики терпеть не может такого пения. От пронзительного голоса у Вики делается гусиная кожа. Как и от Рихо с его длинными, похожими на паучьи лапы пальцами. Пусть только попробует провести ими по щеке Вики, как он однажды сделал с Анникой. Тогда он увидит!

Хлопнула дверь. Мать пришла с работы; услыхав магнитофонную музыку, заглянула в комнату Вики. Лийзи хотела встать, но Вики удержала ее. Пусть скажет свое «здравствуйте» с места. В их доме не принято разводить церемонии. Уж Вики потом объяснит, кто такая Лийзи.

От этой мысли Вики опять усмехается. Она знает, что прежде всего интересует мать. Из какой семьи подружка, кто родители. Из семейства хомячков с белой манишкой. Ближайшие родственники неизвестны.

Но на сей раз мать интересуется все же чем-то другим. Дело в том, что возле универмага мать случайно встретилась с классной руководительницей Вики. Классная руководительница считает, что Вики стала менее прилежной. Осенью она была прилежнее. Огорченная этим разговором, мать теперь слегка щурится и спрашивает:

— Ты химию уже выучила? А задачи по математике у тебя уже сделаны?

При этом мать смотрит с осуждением на магнитофон, на вертящиеся бобины с пленкой.

Вывешивать расписание дома на стену — неосторожность, думает Вики. Не будь этого, можно было бы сказать, что завтра нет химии, нет математики.

— Немножко надо еще повторить, — говорит она про химию, останавливает магнитофон и берет учебник.

— Лийзи, ты будешь читать или я?

Мать тихонько прикрывает дверь, она не хочет мешать девочкам заниматься, к тому же у нее самой еще тысяча дел. Она спешит переодеться, чтобы затем заняться делами на кухне.

— «Раствор, в котором при данных условиях вещество больше не растворяется, называется насыщенным раствором», — читает Лийзи.

Вики запоминает это. Вики вовсе не тупица. Стоит ей захотеть, она запоминает даже такие вещи, смысла которых не понимает. Обычно Вики не успевает сделать все домашние задания просто потому, что у нее куда-то девается время. Последние тройки она получила из-за того, что Анника больше ей не подсказывает. Если бы Вики попросила, может, Анника и подсказала бы. Но Вики не попросила. Того, кто обозвал ее кривулей, Вики не попросит даже под угрозой смерти.

После химии они громко читают историю. Два абзаца читает Лийзи, затем книгу берет Вики. О том, чтобы так учить уроки, Вики тоже давно мечтала.

— Девочки, ужинать! — зовет мать из кухни. Дочь занимается, и доносящееся из комнаты дочери непрерывное журчание голосов радует мать. Она приготовила сладкое.

Лийзи колеблется:

— Не знаю, идти ли мне тоже, — и смотрит в сторону банки.

Но Вики не сомневается. Пусть этот день будет исключением. Ей никак не хочется расставаться с Лийзи. За столом она накладывает Лийзи на тарелку еды больше, чем себе.

— Набивай за щеки, — говорит Вики, и опять обе разражаются смехом. Только они понимают эту шутку. Ведь у хомяков принято набивать пищу за щеки — про запас.

Интересно, что сделала бы мать, если бы узнала, кто Лийзи на самом деле? Что-нибудь она наверняка сделала бы. Куда-нибудь сообщила бы или поспешила бы с кем-нибудь посоветоваться. Или даже написала бы в газету. А то и на радио. Мать иначе не может, ей требуется ясность. И тогда Вики лишится подруги. Нет, нельзя, чтобы мать узнала. Она не должна даже подозревать. Поэтому вскоре после еды Лийзи придется исчезнуть. Девчонка-семиклассница не может ведь оставаться в гостях до поздней ночи.

Вернувшись после ужина в комнату Вики, они еще раз посмотрели альбом с фотографиями популярных певцов и выбрали самого красивого, затем Вики сказала:

— Мне жаль... я опасаюсь... понимаешь... — И, не находя подходящего слова, Вики просто показывает в сторону стеклянной банки. Ведь не может она сказать, что у них нет свободной кровати, где могла бы спать Лийзи. Или что мать может написать на радио. Или в Академию наук.

Но говорить такое Лийзи и не требуется. Она догадывается и без слов. Похоже, будто ею руководит некий инстинкт.

— И я устала, — произносит она и без долгих разговоров, словно это полностью само собой разумеется, делает кувырок назад. Мгновение спустя она уже прячется в банку между клочьями ваты.

Ложась спать, Вики ставит банку на стул у кровати. Вики ощущает вдруг приступ нежности. Она уже давеча хотела сказать Лийзи что-то доброе, но было как-то неловко. Теперь, когда Лийзи превратилась в хомячка и лежит в вате, говорить гораздо легче.

— У тебя красивые глаза, — говорит Вики. — Гораздо красивее, чем у Анники, хотя она и подкрашивает ресницы. Если хочешь, пойдем завтра вместе в школу.

Словно маленькие девочки, держась за руки, Вики и Лийзи на следующее утро бегут через площадь Свободы и Бормотушный парк, прозванный так потому, что в послеобеденное время здесь на лавочках располагаются выпивохи, а затем солидно продолжают путь по Дубовой улице. Отсюда уже видны окна школы. На Дубовой улице Вики всегда начинает чувствовать, что детство уже прошло.

В руке у Вики сумка из грубого брезента, на ней напечатан верблюд, курящий сигарету. Лийзи несет свои вещи в пластикатовом пакете, на котором еще более пестрая картинка: мулатки ансамбля «Бони М» опутывают единственного в ансамбле пиратского вида парня цепями. Конечно, на самом-то деле и вещи, которые несет Лийзи, принадлежат Вики. Просто девочки разделили книги и тетради Вики на две сумки.

Вики трудно справиться с ликованием. Пусть Анника изумится. Вики не станет выпрашивать у нее дружбы. И пусть сидит с Альви, к которой она пересела два дня назад, пусть сидит с кем хочет. У Вики новая соседка по парте, лучше Анники, настоящая подруга. Они обе думают одинаково, чувствуют одинаково.

Вики вовсе не пугает, что могут подумать учителя, когда она приведет в класс чужую девочку. Выгонять Лийзи ведь никто не станет. Ведь имеются постановления о всеобщем среднем образовании. Кроме того, Лийзи никому не доставит хлопот. Ее никому не требуется спрашивать, не требуется проверять ее тетради. Все, что ей нужно, — это место за партой и воздух, чтобы дышать.

Вики уже придумала, что она скажет классной руководительнице. Она выдаст Лийзи за свою двоюродную сестру, которая должна побыть несколько недель в городе, пока вылечит зубы. Кто может возражать против того, чтобы девочка, отсутствующая с разрешения врача из сельской школы, как можно меньше отстала от своих одноклассников?

Конечно, если классная руководительница опять случайно встретится с матерью, появление у Вики двоюродной сестры Лийзи может стать причиной недоразумения. Но вряд ли они еще встретятся. И эта вчерашняя встреча была чистой случайностью, буквально чудом. Два таких чуда подряд — в тысячу раз еще большее чудо и противоречит теории относительности, о чем Вики, да и весь класс, знает по рассказам учительницы математики. Вики распахивает дверь седьмого класса. Одной рукой она обнимает Лийзи за плечи.

— Хеллоу эврибоди! — кричит она и ведет Лийзи к своей парте. «Хеллоу!» — этого достаточно. Больше ей сейчас нечего сказать другим.

Зато ей нужно многое рассказать Лийзи. Лийзи должна узнать, кто есть кто. Эти трое, которые сейчас входят в класс, называются Золотой Троицей класса.

— Рихо страшно самонадеянный, — представляет Вики Троицу более обстоятельно, чем всех остальных. Два других члена Троицы — Венно и Лембит — свита Рихо, советник и адъютант. Сама Вики не глядит в их сторону. Вот еще, смотреть на них!

— Почему самонадеянный? — хочет знать Лийзи.

— Думает, что он жутко интересный парень, — шепчет Вики. — Думает, что все девчонки от него без ума и он может любую обвести вокруг пальца. Не смотри сейчас в его сторону.

Но Золотая Троица сама смотрит в сторону Вики и Лийзи. Все трое заметили новенькую.

— Ого! — произносит Рихо.

— Да-да! — поддерживает его адъютант. Советник сопит.

— Жутко противные, особенно Рихо, — продолжает шептать Вики. Она просто не понимает: и что некоторые в них находят?

Вики оказалась права: новенькая учителей не интересует. У них каждая минута на счету, столько-то на опрос, столько на повторение пройденного, столько на прохождение нового материала. Им даже некогда заметить, что в классе одной девочкой больше. Программа обширна и требования строгие. Дебри науки с каждым годом становятся все гуще. Пробиться сквозь них нелегко.

На большинство учеников строгие требования и плотность программы почему-то не действуют. А те, на кого действуют, просто не приспособились к борьбе за существование и не держат ушки на макушке, как утверждает Рихо из Золотой Троицы. У школьника, если ему больше не угрожает опасность быть вызванным на уроке, времени более чем достаточно, и Золотая Троица, сблизив головы, о чем-то советуется. Вскоре с парты на парту начинает путешествовать листок, на котором можно прочесть:

«РИХО, 104 г. (170 см) 200 кг., семь раз разведен. 12 сыновей. Высшее начальное образование. Хотел бы познакомиться с четырнадцатилетней темноголовой деревенской девушкой из большого города. Требуются: стройные ноги и умение пришивать пуговицы».

В такой форме публикует уже два-три года объявления о знакомствах журнал «Ноорус». Вики вместе с другими девочками не раз смеялась над ними. Каждый дающий объявление перечисляет так много своих достоинств, что невольно вызывает смех.

Объявление Рихо совсем ее не забавляет.

Из рук Вики оно дальше не переходит.

— Совсем спятили, — усмехается Вики и комкает объявление о знакомстве.

— А Рихо сам это написал? — шепчет Лийзи. — Слушай, сам?

Но теперь Вики должна немножко последить и за учительницей. Ведь она-то не вольнослушательница и, когда объясняют новый материал, не может глазеть по сторонам. Она не отвечает на вопрос Лийзи.

На перемене прогуливаются по коридору. Вдвоем, втроем, вчетвером. Кто как. Вики держит Лийзи под руку. Хотя Лийзи и задушевная подруга, Вики не решается рассказать ей, почему, прочитав объявление, она была не в духе. У Вики возникло подозрение, что требование стройных ног было обидным намеком в ее, Вики, адрес. Ноги у Вики чуть-чуть кривоваты, и никто лучше ее самой об этом не знает. Всякий раз, когда дома, кроме нее, никого нет, Вики ненадолго опускает зеркало на пол у стены и смотрит, как надо ставить ноги, чтобы кривизна была не так заметна. Стоит кому-нибудь заговорить о ногах, Вики сразу же внутренне напрягается. Может быть, скоро она доверится Лийзи, но пока еще рано. Сейчас Вики просто так болтает о том о сем.

Лийзи уже забыла объявление о знакомстве. У Лийзи необыкновенная способность приспосабливаться. Несколько раз оглянувшись, бросив несколько слов, она уже познакомилась с близнецами Траубог. На их попечение Вики и оставляет Лийзи, когда классная руководительница вдруг вызывает ее из вереницы прогуливающихся по коридору.

Похоже, классная руководительница тоже полагает, что вероятность новой случайной встречи с матерью Вики и впрямь ничтожна, но саму Вики она видит в школе каждый день. Это она и решает использовать. Капля камень долбит. Классная руководительница считает, что подобным же образом действуют и слова. Сегодня она снова повторяет свои вчерашние увещевания.

— Да, учительница. Я понимаю, — бормочет Вики. Ведь в ответ тому, кто принялся убеждать тебя, надо все время что-нибудь бормотать. — Да... Правда... — бормочет Вики и вдруг обнаруживает, что Лийзи исчезла из поля зрения. Значит, прогуливаясь по кругу, она дошла до дальнего конца коридора. Туда взгляд Вики не достигает. Не может же Вики повернуться к учительнице спиной.

Когда наконец Вики освобождается, Лийзи нет ни в ближнем, ни в дальнем конце коридора. Ее вообще нет среди прогуливающихся. И Рихо тоже нет. Каким-то таинственным образом Вики понимает это еще до того, как удостоверяется глазами. Два рядовых члена Золотой Троицы топчутся на лестнице, ведущей в зал, и вид у них такой, что, если бы Вики захотела бы пойти по этой лестнице вверх, они, загородив ей дорогу, сказали бы:

«Его превосходительство сейчас не принимают!»

Или даже:

«Кривоногим вход воспрещен!»

Но Вики не собирается идти туда. Владеть собой она умеет.

Лийзи вбегает в класс одной из последних. Она оживлена, щеки разрумянились.

— Приведи волосы в порядок, — вот и все, что говорит Вики. И протягивает Лийзи расческу.

— Он дул мне в волосы, — шепчет Лийзи. — Жутко наглый тип. Он сказал, что мои волосы...

«Словно мох», — могла бы подсказать Вики, но она этого не говорит. Она молчит. Прислушивается к себе. Что-то в ней сжимается, пульсирует, болит.

А Лийзи не в состоянии помолчать:

— И что за вздор он нес! Верю ли я... хи-хи-хи... что, мол, с первого взгляда... Настоящий придурок. Не знаешь, он каждой так говорит?

«Не каждой, — думает Вики. — Далеко не каждой. Тем, у кого мягкие волосы, и тем, у кого...» Тут она заставляет себя остановиться, сжимает кулак, так что ногти впиваются в ладонь, и сосредоточивает все свое внимание на органах кровообращения птицы. Левый желудочек, левая камера, правый желудочек, правая камера. Но сквозь гул артериальной и венозной крови все-таки пробивается шепот Лийзи:

— Ждет в половине пятого... Я и не думаю идти!..

Домой они возвращаются не под руку. Невозможно так идти с девочкой, которая ни с того ни с сего дважды обегает вокруг афишной тумбы, подскакивает к гуляющему по парку пуделю, чтобы погладить его, затем отбирает у играющих в классы на маленькой асфальтированной площадке детишек коробку из-под ваксы и, проскакав, как дошкольница, по «классам» до конца, кричит оттуда:

— Вики, а где памятник писателю Таммсааре?

Стеклянная банка стоит в комнате Вики на подоконнике. Вики снимает ее и ставит на пол. По лицу Лийзи видно, что ей совсем не хочется делать кувырок назад, но она не имеет нрава возражать. Проходит секунда-другая — хомячок уже забирается в вату, там, в своем складе провизии, находит морковку, зажимает между передними лапками и делает вид, словно принимается ее грызть.

Вновь, надев пальто, Вики берет банку. Это почти трехлитровая банка. Если бы хомяк лег на дно банки, голова его и задние лапки как раз упирались бы в стенки. В такой банке не расшалишься. И не покувыркаешься. По сути дела, там не больше места, чем нужно, чтобы копошиться, стоя на задних лапках.

Хомячок передвигается вдоль стенки, когда Вики закрывает банку плотной вощеной бумагой и концом ножниц протыкает в крышке дырки для воздуха. Вики отводит взгляд в сторону. Чтобы не видеть, как хомяк машет лапками и шевелит губами, будто хочет что-то сказать.

Через полчаса Вики уже стоит у стеклянных дверей зоомагазина. Там, где стоят они все — друзья черепах, любители ящериц, владельцы белых мышей. Покупатели. Менялы. Дарители.

Прижавшись носиком к прозрачной стенке банки, держится на задних лапках стройный, с белым воротником хомячок. В черных глазах его грусть, страх, надежда — все разом.

Долго ждать Вики не приходится.

Кто же не хочет обзавестись маленьким другом?

 

СИГНАЛ БЕДСТВИЯ

Михкеля разбудил какой-то сигнал бедствия, зов, мольба о помощи. Он отбросил одеяло, приподнялся, сел и поглядел в светлый прямоугольник окна. Там никого не было. Однако же всего миг назад он явственно слышал, как его звали, видел за окном голову лошади, узнал в ней Альфу и даже удивился, почему это она тревожно прядет ушами, ведь у добродушной, спокойной Альфы такой привычки никогда не было.

— Альфа! — тихонько позвал Михкель. — Что случилось, Альфа?

Никто не ответил. Лишь часы с гирями в соседней комнате пробили три, а старший брат Эндрик громче засопел в своей постели.

И тут Михкель понял, что видел сон. Можно было спокойно забраться обратно под одеяло, обнять подушку и закрыть глаза. Он так и сделал, но странная, непривычная и настораживающая тревога и, может быть, даже страх не исчезли.

Обычно, проснувшись, Михкель не помнил, что видел во сне, но на сей раз он отчетливо помнил все и все сильнее ощущал странное, тревожное беспокойство. И он долго ерзал, пока не заснул.

Утром ночное чувство тревоги превратилось в предощущение приближающейся опасности. Кто же объяснит, что бы это могло обозначать?

Михкель не находил покоя.

— Эндрик, — Михкель обратился к старшему брату. — Ночью мне приснилось, будто Альфа стоит за окном и хочет что-то мне сказать. Не знаешь, что бы это могло значить?

Большой брат Эндрик задумчиво почесал нос. Эндрик считался умником, а умные люди всегда подумают, прежде чем сказать.

— Если бы Альфа была человеком, это могло бы обозначать передачу мыслей на расстоянии или телепатию. Один посылает другому мысленно просьбу о помощи — такое бывает. Особенно если кто-то в беде. Но поскольку Альфа — лошадь, то наверняка тебе просто приснилось.

Не удовольствовавшись ответом брата, Михкель отправился расспрашивать бабушку.

— А можно ли верить в сновидения? — спросил он у нее.

Бабушка, изумившись, приподняла очки. Отец этого семейства сейчас как раз находился за границей — тренировал спортсменов-конников. А мать семейства отправилась вместе с ним. Бабушка была теперь и за мать и за отца.

— Дурачок! Ну что ты говоришь? Да кто же верит в сны? — сказала бабушка, как сказали бы это отец и мать.

Но когда на плите закипело молоко, бабушке захотелось немножко побыть и самой собой, поэтому она добавила:

— Правда, сны сбываются, я это частенько замечала.

Михкель еще больше встревожился. И он решил, не откладывая, пойти навестить Альфу, хотя сегодня урока верховой езды у него и не было. Когда отец с матерью уезжали, Михкель в придачу к обещанию слушаться бабушку пообещал заботиться об Альфе.

Школа верховой езды находилась в другом конце города. Туда можно было доехать на трамвае, но можно было и дойти пешком. Сунув в карман штанов черствый ломоть хлеба, Михкель отправился в путь. Чтобы сократить дорогу, он быстро прошел по железнодорожной насыпи вдоль рельсов, свернул напрямик через пустые еще участки застройки и затем пошел по вымощенной булыжником мостовой, пока не почувствовал запах клубники. Пора было сворачивать. Школа верховой езды находилась рядом с мыловаренным заводом.

Порядки в школе были строгие. Полагалось входить в школу только через дверь со стороны улицы. Затем следовало оставить в раздевалке, в шкафчике, свою обычную одежду и облачиться в костюм для верховой езды. Но на сей раз Михкель ведь пришел не на занятия. Ворота во двор были распахнуты, дверь конюшни приоткрыта. Михкель прошмыгнул в конюшню и через мгновение спешил уже по проходу к стойлу Альфы.

Альфы на месте не оказалось. Вместо серой в яблоках смирной кобылы Альфы там беспокойно переступала с ноги на ногу незнакомая молодая гнедая лошадь с гордо выгнутой шеей.

Михкель знал всех лошадей школы верховой езды. Гнедую он видел впервые. Где же Альфа? И почему гнедая стоит в ее стойле? От жуткого предчувствия Михкель вздрогнул.

И в тот же миг он услыхал знакомое ржание. Согласно школьным правилам, бегать в конюшне строжайше запрещалось, но сейчас Михкелю некогда было думать об инструкциях и обычаях. Он буквально полетел в дальний конец конюшни и обвил руками серебристо-серую шею.

— Альфа, — зашептал он. — Почему ты стоишь тут? Почему ты не в своем стойле?

Альфа покачала головой и снова коротко заржала. Это, видимо, должно было означать: «Сама удивляюсь. Очевидно, произошло недоразумение. Наверное, меня скоро отведут в мое стойло».

— Конечно, тебя скоро отведут в твое стойло, — подтвердил Михкель и опустил глаза. Он вовсе не был уверен, что сказал правду. Тревога, приведшая его сюда, вновь набирала силу. Но он не выдал Альфе своего волнения.

— Подожди маленько. — Он похлопал лошадь по шее. — Я схожу посмотрю, что тут происходит.

 

ГРУЗОВИК С ЛИСЬИМ ВЗГЛЯДОМ

Городские улицы опустели, не стало на них людей, только что спешивших на работу, когда грузовик с высокими бортами проехал по железнодорожному виадуку, свернул вскоре налево и остановился возле длинного, низкого строения. Из кабины грузовика выпрыгнул парень в вельветовой блузе, сверкнул зубами и крикнул:

— Э-ге-гей! Карета подана. Можете грузить свой хлам!

Старик в кавалерийских галифе, только что закончивший убирать двор, поморщился, заслышав громкий голос и «хлам». Он глядел на машину и на шофера с нескрываемым отвращением.

— Что ты мне кричишь об этом, — заворчал он. — Иди объяви директору, — и кивнул на открытую дверь.

Засунув большие пальцы рук за широкий брючный ремень, водитель вошел в разделяющий конюшни проход. Недружелюбие подметальщика не испортило его хорошего настроения. По-прежнему улыбаясь, поглядывал он на гнедых, каурых, бурых лошадей. Лошади поворачивали головы на звук его шагов, шевелили губами или тихонько пофыркивали. «Соната... Фараон... Карнавал...» — читал водитель на табличках, укрепленных над яслями, и посмеивался про себя. До чего же забавные имена дают скаковым лошадям! Водитель грузовика ездил по сельским районам. Он знал, что рабочие лошади обходятся и совсем простыми именами.

Гнедая кобыла кивала. Голова ее двигалась вверх-вниз, как у заводной лошадки, только внутри ничего не тикало. Вороной жеребец поставил передние ноги в корыто для овса. Его каурый сосед прикусил зубами край яслей, словно опасаясь, что кто-то заберет их.

«И у лошадей свои замашки. Ишь шельмы!» — подумал парень и подмигнул.

Сопровождаемый острым запахом лошадиного пота и сыромятной кожи, водитель перешел на людскую половину постройки. Комната, в которую ему нужно было, находилась в конце коридора. Стучать в обивку двери не имело смысла, и он постучал по дверной ручке:

— Товарищ директор, карета подана!

Какой старой может быть лошадь? Спросим лучше: до какого возраста доживают лошади?

Это зависит от условии их жизни. В школе верховой езды, где лошади каждый день приходится то бегать рысью, то скакать галопом, то прыгать через одинарные и сдвоенные барьеры, — пятнадцать лет уже почтенный возраст. Конечно, и пятнадцатилетняя лошадь в состоянии брать препятствия, но она будет быстро уставать, скорее, чем это предусмотрено расписанием школьных занятий. Она будет останавливаться перед препятствиями, протестовать против галопа. И не азарт соревнования будет в глазах ее, а все чаще тоска по конюшне и спокойном стойле. И это означает, что лошадь устала. Она достигла как бы пенсионного возраста, ибо — увы! — пенсия для лошадей не предусмотрена. Для них предусмотрены рысь и галоп с начинающими спортсменами и сложные прыжки с опытными всадниками. Но те лошади, которые уже не в состоянии выполнять это, должны уступить свое место в школе верховой езды молодым лошадям.

Такая судьба ежегодно постигала несколько лошадей школы. Но при этом обычно они переходили к новым хозяевам, которые не требовали от них ежедневно прыгать и галопировать. В большинстве случаев хозяевами стареющих лошадей становились колхозные или совхозные клубы верховой езды, где тренировок было не так много и жизнь текла гораздо спокойнее. И когда тамошний молодой неопытный тренер, случалось, ошибался, в каком порядке при выполнении разрядной нормы следует преодолевать препятствия, опытная в таких делах лошадь могла напомнить ему это. Но иногда бывало, что школе верховой езды требовалось срочно освободиться от старой лошади, хотя нового подходящего для нее места не нашли. Вот тогда-то к двери конюшни и подъезжал грузовик с высокими дощатыми бортами, на дверке кабины которого была изображена лисица.

Когда такое случалось, в школе верховой езды воцарялось сумрачное настроение. Конюх махал метлой. Он терпеть не мог подметать, но это занятие помогало ему успокоить нервы. Молоденький ветеринар запирался в своей маленькой лаборатории. Шорник, который обычно любил через каждый час распрямлять спину и прогуливаться по конюшне, так и сидел, согнувшись, за работой. А лошади, словно предчувствуя надвигающуюся беду, тревожно затихали и беспокойно шевелили ушами.

Сегодня как раз был такой день.

— Женщины, посадим Альфу в машину, — сказал директор в дверь, на которой висела табличка: «Бухгалтерия».

Женщины поглядели на него, в глазах у них стояли слезы.

— Идите, я приду следом, — сказала бухгалтер. — Мне надо немного подготовиться. Я должна выпить стакан холодной воды. Альфа была первой лошадью, на которую я осмелилась сесть.

Бухгалтерша любила покататься верхом в свободное время.

— Надеюсь, ты-то можешь пойти сразу? — обратился директор к счетоводше. — Ты ведь бывшая яхтсменка, в соревнованиях участвовала, у тебя небось нервы покрепче.

Но счетоводша не была уверена в себе:

— Я должна сперва выкурить сигарету. Боюсь, иначе она по моему лицу сразу догадается, куда хотят ее увезти.

Итак, пришлось начинать мужчинам самим. Директор впереди, водитель за ним пошли по знакомой нам конюшне. Заслышав их шаги, вороной, с высокой холкой жеребец снова поставил передние ноги в кормушку. Жеребец был страшно любопытным, и, стоя так, он мог глядеть поверх края стойла. Но его каурый сосед быстро убрал зубы с края корыта. Каурый знал точно, от кого ему достанется за дурную привычку. Один из пришедших относился к числу тех, кто бранил его за это.

Но на сей раз директору некогда было смотреть ни на вороного, ни на каурого. Он прямиком пошел к двери с надписью «Манеж».

— Здесь она. — Директор вздохнул. — Еще под нашей крышей, но уже без стойла. Смотрите хорошенько, молодой человек. Вы увидите лошадь, которая была некогда славой и гордостью нашей школы.

Директор отодвинул большой засов, откинул маленький крючок. Обе створки дверей распахнулись. Директор пропустил водителя грузовика вперед.

Молодой человек увидел огромное помещение, пол которого был засыпан опилками. Он увидел препятствия — кучей в углу. Одни в виде ворот, другие в виде куска стены. Он увидел полные сена ясли возле двери и железное кольцо в стене. И конечно же, он увидел зеркала, которые вешают на стенах манежей, чтобы те, кто учится верховой езде, могли проверять, как они сидят в седле. Но лошади, которая когда-то была славой и гордостью школы верховой езды, он не увидел.

Лошади просто не было.

Директор выбежал из манежа обратно в конюшню. Затем забежал в склад сена, а потом еще раз в манеж. Лошади по кличке Альфа нигде не было.

Запыхавшийся директор выскочил во двор. Конюх в этот момент как раз набивал трубку.

— Наша Альфа исчезла. Похоже, ее ночью похитили, — сказал директор. Как ни странно, голос директора звучал довольно радостно. — Конюх, а ты ничего подозрительного не заметил?

Ничего подозрительного конюх не заметил. Конюх швырнул метлу в угол и сел на лавочку у стены выкурить трубку. Постепенно на его лице появилась улыбка.

А директор пошел к шорнику.

— Наша Альфа пропала, — сказал директор шорнику. — Тебе ничего подозрительного на глаза не попадалось?

Шорнику ничего подозрительного на глаза не попадалось. Шорник отложил шило и решил немножко размяться.

Водитель грузовика все время ходил п о пятам за директором. Наконец ему это надоело.

— Интересно! — сказал водитель, но по лицу его впервые за это утро было видно, что ему совсем не интересно. — Чего я тут околачиваюсь? Целый час зря проваландался! Машина-то, как я вижу, вам совсем не нужна.

— Верно подмечено. Котелок у вас варит, — сказал молодому человеку директор. И поглядел на водителя с ободрением. — Теперь нам нужна не ваша машина, а милиция. — Голос у директора почему-то зазвучал радостно, словно он выиграл в денежно-вещевую лотерею стиральную машину, холодильник или даже рояль.

 

ПОДКОВЫ

Сержант милиции взял свою планшетку, выложил на стол карандаш и бумагу и принялся составлять протокол:

— Имя?

— Альфа, — сказали в один голос директор и бухгалтерша.

— Отчество?

Директор и бухгалтерша слегка растерялись.

— Фаготовна, — сказала счетовод и добавила: — Мать ее звали Алюминия.

— Имя матери не требуется. В планшетке у сержанта милиции были бланки, которые заполняют, когда пропадает человек. Бланков для исчезнувшей лошади у сержанта не было, поэтому он так и спрашивал. Он не знал, что, когда речь идет о породистой лошади, кличка матери тоже важна.

— Возраст? — продолжал сержант.

— Двадцать лет.

— Образование?

Трое работников школы верховой езды растерянно переглядывались. Что они должны были сказать? Альфа была высокообразованной лошадью. Она знала, в каком порядке следовало преодолевать барьеры в любом виде скачек с препятствиями. И когда школе верховой езды угрожало невыполнение плана подготовки разрядников, не требовалось ничего другого, как посадить какого-нибудь парнишку в седло на Альфу. Получив шлепок по шее, она трогалась на дистанцию. Однажды будто бы случилось даже так: Альфа притащила в зубах препятствие, которое рабочие забыли установить на дистанции.

— Что же вы могли бы написать в этой графе? — рассуждал директор. — Пишите: высшее образование школы верховой езды.

«Высшее образование...» — выводил сержант каллиграфическим почерком. Затем последовал особенно важный вопрос:

— Мотивы исчезновения? — Милиционер посмотрел на каждого из троих но очереди в упор. — Предполагаемые мотивы исчезновения? Попрошу коротко и точно.

Директор слегка покраснел. По его мнению, короткий и точный ответ должен был бы прозвучать так: «Лисицы», но язык не поворачивался произнести это.

— Может быть, то... — директор с трудом двигал языком, — что ей предстояло покинуть свою конюшню и стойло. — И директор рассказал сержанту милиции то, что мы уже знаем.

Слушая это сообщение, должностное лицо сурово хмурилось.

— Некрасиво, товарищи, — сказал сержант милиции, покачав головой. — Что же получается? Лошадь работает у вас честно и верно всю свою жизнь, но вместо того чтобы торжественно проводить ее на заслуженный отдых, вы посылаете ее... неловко даже сказать куда!

Работники школы верховой езды понурились. Они и сами думали точно так же, как милиционер. Но что они могли поделать! Лошадям в школе верховой езды нужно было ежедневно прыгать через барьеры, похожие на ворота культурного пастбища, и через препятствия, напоминавшие кирпичную стену. Альфа этого больше не могла.

Сержант милиции, конечно, не знал мыслей работников школы верховой езды.

— Неужели и впрямь невозможно найти немножко овса сверх нормы?

У бухгалтерши задрожали ресницы. Раздобыть немножко овса сверх нормы можно было всегда.

— И клочок лишнего сена разве же невозможно достать?

Добыть лишнюю охапку сена тоже было не так уж-трудно.

— Ну, а что касается ночлега, — продолжал рассуждать милиционер, — то можно было бы построить дополнительную конюшню для состарившихся лошадей.

Грустно улыбаясь, директор взял сержанта под локоть и подвел к окну.

— Что вы там видите?

Сержант смотрел на доходящее почти до самого окна длинное низкое строение и на высокую трубу взглядом человека, привыкшего использовать мелочи для серьезных выводов. Окно было приоткрыто. Сержант громко потянул носом воздух.

Думаю, что вижу мыловаренный завод.

— А теперь посмотрите сюда, — и директор подвел должностное лицо к противоположному окну. Оттуда тоже до каких-то больших корпусов было рукой подать.

— Кажется, обувная фабрика.

— То-то и оно. — Директор вздохнул особенно глубоко. — Где же нам строить дополнительную конюшню для состарившихся лошадей, если на нашем участке порой даже на тренировке лошадям негде развернуться.

Теперь и сержант милиции понял, что, когда в школу верховой езды присылают новых лошадей, школа вынуждена освобождать свои стойла от старых, и он перестал упрекать.

— Пойдемте осмотрим место происшествия, — сказал сержант, засовывая бумаги в планшетку. — Надеюсь, там ничего не трогали и не сдвигали.

На месте происшествия все было без изменений. Ясли с сеном все так же стояли у двери и кольцо торчало в стене.

— Насколько я помню, вы сказали, что исчезнувшая лошадь Альфа была очень сообразительной?

Директор, бухгалтерша и счетовод закивали.

— Когда я училась ездить и свалилась с нее, она тут же остановилась, — вспомнила бухгалтерша.

— Когда я забывала дать ей кусочек сахара, она всегда начинала качать головой, — вспомнила счетовод.

А директор рассказал о парне, которого Альфа всегда, стоило ему только сесть в седло, везла к щеткам и скребкам, потому что молодой человек забывал чистить лошадь, перед тем как седлать.

— Н-да-а... — протянул милиционер. — Действительно, умная лошадь. Но ведь не настолько же она умна, чтобы сама сумела отодвинуть засов и скинуть крючок?

Была ли Альфа и впрямь столь сообразительной, этого директор, бухгалтерша и счетовод не знали. Впрочем, знать этого в данном случае и не требовалось, ведь крючок и засов находились с другой стороны двери. Альфа и не могла бы до них добраться.

— Одно теперь ясно, — сказал сержант милиции, завершив осмотр места происшествия, — без посторонней помощи это таинственное исчезновение произойти не могло. Стало быть, возникает вопрос: кто ей помог?

Внимательный взгляд сержанта обшарил конюшню, где по обеим сторонам прохода стояли в своих стойлах гнедые, каурые и чалые лошади.

Вороной жеребец быстро убрал ноги из кормушки. И его каурый сосед быстро выплюнул щепки и сделал вид, будто он грыз не край кормушки, а жевал овес.

В этот момент у двери конюшни послышался лай. Вошел дружинник, который вел на поводке служебную собаку Гектора.

— Как видите, мы делаем все, чтобы найти вашу лошадь, — заметил сержант милиции.

А хозяин Гектора добавил:

— Принесите Гектору понюхать какие-нибудь личные вещи Альфы.

Директор развел руками. У лошади так мало личных вещей. Узда исчезла вместе с лошадью, седло тоже. Может быть, следовало дать понюхать кормушку Альфы.

Но этого не потребовалось. Услыхав пожелание проводника, к нему подошел конюх. Несколько дней назад Альфе сменили подковы на задних ногах. Одну старую подкову конюх выкинул, но вторая еще валялась в углу кузницы.

— Нюхай, Гектор, нюхай, — сказал дружинник и сунул подкову собаке под нос. Гектор вопросительно взглянул на хозяина. У него была долгая практика и большие заслуги. Ему доводилось вынюхивать следы кожаных и резиновых сапог, следы сандалий, сандалет, ботинок, женских туфелек, но со следами подков он имел дело впервые. Может, произошло недоразумение?

— След, Гектор, след! — требовательно повторил хозяин.

Нет, ошибки не было. Пес перестал морщить нос и втянул запах поглубже в ноздри. Этот запах ему не понравился, но профессия есть профессия, и надо исполнять работу. Нюхая землю, Гектор двинулся вперед по проходу.

Ничего подобного лошади школы верховой езды сроду не видели. Они умели прыгать через одинарные и двойные препятствия. Умели галопировать и мягко рысить. Некоторые из них умели даже танцевать. Но брать след никто из них не умел. Когда пес Гектор приблизился к стойлу вороного жеребца, тот настолько забылся, что влез в корыто для корма всеми четырьмя ногами.

Но Гектор и внимания на вороного не обратил. Уставив нос в землю, он покружил по конюшне, затем выбежал во двор, завернул за угол и остановился у забора, перед кучей металлолома, который накидали туда работники школы верховой езды. Откатив лапой в сторону дырявый чайник, чугунок и две пустых банки из-под краски, Гектор сунул нос между ржавыми бондарными обручами, вытащил что-то оттуда и залаял.

— Невероятно! — изумилась бухгалтерша.

— Молодец, пес! — похвалил директор.

— Высший класс! — Конюх округлил глаза.

Пес Гектор держал в зубах вторую подкову с задних ног Альфы.

Итак, должностные лица поначалу сделали все, что было в их силах. И ищейка Гектор показал себя с самой лучшей стороны. Гектор был не виноват, что не смог большего.

— Похоже, искать придется далеко, — подвел итог проделанному следствию сержант милиции. — Если угонщик лошади все время ехал рысью, они уже километрах в ста отсюда.

— Если этот угонщик все время гнал галопом, они могут быть и дальше, — радостно заметил директор.

Оба они ошиблись. Исчезнувшая верховая лошадь, отец которой носил кличку Фагот, а мать — Алюминия, была в этот момент так близко от них, что, проехав галопом, можно было увидеть ее минут через десять.

 

СПАСИТЕЛЬ АЛЬФЫ

Наверное, вы уже догадались, кто пришел Альфе на помощь. Конечно же, наш добрый знакомый Михкель. В тот раз, когда Михкель обнаружил в стойле Альфы чужую лошадь, а Альфу в проходе конюшни, он побежал прямиком к директору школы.

Ведь не могло же быть правдой то, что он услышал! Такое не могло быть правдой!

К сожалению, ему пришлось убедиться в обратном.

— Пойми, Михкель, — сказал директор. — Новую лошадь-то привезли неожиданно. Что же нам остается? Ни в одном колхозе или совхозе, куда мы звонили, сейчас, во время посевной, о верховой лошади и слышать не хотят. А город ведь не степь и не прерия, куда можно было бы просто выпустить лошадь. К тому же, — директор покосился на толстую конторскую книгу на углу стола, — у нас и права нет сделать так. Она ведь у нас на балансе. До тех пор, пока мы не получим от звероводческой фермы, где разводят лисиц... хм... — Тут на директора напал приступ кашля. — Пока не получим оттуда документ, который позволит нам списать ее...

Про баланс Михкель не понял, но про списание — вполне. Это прозвучало ужасно, убийственно, безнадежно. Михкель тут же представил себе тысячеголовую стаю хищных чернобурых лисиц. Они щелкали челюстями и жадно глядели на серую в яблоках лошадь, которая, не подозревая ничего худого, входила в ворота фермы. Глаза лисиц горели, как угольки. Зло посверкивали острые зубы. Эти животные были вовсе не похожи на миленьких зверюшек в клетках, которых дети видели на экскурсии.

Михкель, вздрогнув, отогнал от себя это видение.

— Был бы отец здесь! — выпалил он в отчаянии. — Он не дал бы! Он бы не позволил!

Директор, желая успокоить Михкеля, обнял его за плечи.

— Даже и лучше, что его нет! Ему было бы гораздо тяжелее, чем тебе, пережить это. Пойми, Михкель, есть вещи, с которыми приходится мириться. Такова жизнь.

Этого Михкель не мог понять. Он считал, что с несправедливостью никогда нельзя мириться. Он стряхнул руку директора с плеча. Глаза ему застилали слезы.

— Вы просто хотите отделаться от Альфы! — выпалил он. — Вам она больше не нужна. Вам все равно, что с ней будет. Даже если ее воры украдут.

Михкель чувствовал, что дольше сдерживать слезы он не в состоянии. Оттолкнув появившуюся в двери бухгалтершу, он выбежал из комнаты.

Бухгалтерша глядела ему вслед с пониманием и сочувствием:

— Бедный мальчик. Я его понимаю. Мне так жаль.

— А мне разве не жаль? — разволновался директор. — Но что я могу поделать? Даже если воры... Ну, не мог же я сказать ему, что и на самом деле не против... чтобы какой-нибудь добросердечный вор украл Альфу. Уж лучше так, чем на корм лисицам. Да где такого вора возьмешь?

Он не знал, что Михкель, выбежав, остановился за приоткрытой дверью.

Услыхав последние слова директора, Михкель тихо, словно тень, выскользнул на улицу.

«Я должен спасти Альфу, — вертелась у него в голове неотступная мысль. — Если бы отец был дома, он не оставил бы Альфу в беде. И я не оставлю».

Он ведь дал отцу обещание заботиться об Альфе, не мог же он его нарушить. Когда отец Михкеля и Альфа были молодыми, они выиграли много соревнований. Увы, лошадь стареет быстрее, чем всадник. Прошли годы, и отец Михкеля вынужден был выбрать себе для соревнований другую лошадь. Но об Альфе он не забывал никогда. И Альфа его не забывала. Когда отцу Михкеля случалось бывать в конюшне, он всякий раз подходил к Альфе, чтобы похлопать ее по шее. И Альфа уже издали узнавала его и приветствовала радостным ржанием.

«Я должен спасти Альфу, — думал Михкель целый день. — Я должен найти ей кров до тех пор, пока не вернется отец. Нельзя отдавать Альфу лисицам. Директор ошибается, говоря, что такова жизнь. Взрослые тоже могут ошибаться».

К вечеру план у Михкеля был готов. Он подождал, пока бабушка и старший брат Эндрик уснули, а затем тихонько выскользнул из квартиры. Он знал, как сможет проникнуть в конюшню школы верховой езды. Летом в жару некоторые окна конюшни на ночь оставляли открытыми.

В конюшне все было тихо.

Большинство лошадей спало. Конечно, они спали стоя. И каурый, над стойлом которого в окошке через некоторое время появился Михкель, тоже дремал, но его Михкелю пришлось разбудить. Прежде чем войти в стойло спящей лошади, нужно ее разбудить. Иначе можно испугать лошадь.

— Резгус! — тихо позвал Михкель. — Резгус!

Каурый повернул голову и посмотрел на зовущего желто-зеленым глазом. Похоже, его не удивило появление ночного гостя.

— Резгус, попяться! — потребовал Михкель.

Каурый послушно отступил шага на два. Дальше пятиться ему было некуда, да и не нужно было. Михкель опустил ногу. Она мягко коснулась крупа лошади. Спуститься с лошади на землю было уже плевым делом.

Альфа обрадовалась ему, негромко зафыркала. На ночь Альфу перевели в манеж. В большом пустом помещении она чувствовала себя очень одинокой и несчастной. Теперь, облегченно вздохнув, она положила голову на плечо Михкеля. Обрадованная избавлением от одиночества, она на сей раз великодушно не заметила, что ее не почистили, перед тем как седлать.

Когда они шли через конюшню, вороной жеребец, любопытствуя, поднял голову.

— Тсс! — сказал ему Михкель. — Смотри не выдай нас.

Наружная дверь открылась без малейшего скрипа. Прежде чем взобраться в седло, Михкель закрыл ее.

На улицах было пусто, как обычно в ночные часы. Навстречу попадались лишь отдельные прохожие, но они не обращали внимания на одинокого всадника. Чем больше город, тем меньше интересуются друг другом его жители. Глухо цокали копыта по мокрому после поливки асфальту. Михкель позволил Альфе самой выбрать аллюр.

Михкель жил в Марьякюле — Ягодной деревне. Так прозвали этот район жители города, потому что для названий всех улиц здесь были использованы названия ягод.

Родной дом Михкеля стоял на можжевелиновой улице. Двухэтажный деревянный дом с кокетливой башенкой на углу. За домом находился просторный двор с прачечной и мощным чугунным насосом на колодце. Двор был окружен забором, от соседей слева дом отделял утопающий в зелени садик, а от соседей справа — высокий забор из широких досок. Михкель остановил лошадь у колодца, слез с седла на землю и огляделся в поисках места, куда поставить спасенную Альфу.

Ему было ясно, куда спрятать Альфу на несколько часов: беседка, окруженная густыми кустами сирени, могла, безусловно, служить хорошим укрытием. Но куда поселить ее надолго, этого он, увы, еще не знал. Впрочем, время, чтобы придумать, у него было.

Довольная Альфа покачала головой, когда Михкель поместил ее под защиту зеленых стен. Это место понравилось ей гораздо больше, чем манеж, пахнущий затхлыми опилками. Альфа примирилась даже с отсутствием здесь кормушки. Одиноко скучая в манеже, она прилежно жевала сено. Голод ее теперь не мучил. Повернув голову, Альфа смотрела, как Михкель привязывал повод уздечки к ветке. Глаза Альфы грустно поблескивали. Михкель в утешение потрепал ее но холке и сказал:

— Не беспокойся. Теперь все хорошо. Уж я найду для тебя кров.

Но летние ночи в Эстонии короткие. Небо на востоке уже розовело. Однако было еще рано отправляться на поиски приюта дли лошади.

— Вздремнем часок, Альфа, — сказал Михкель. — Тогда видно будет, что делать дальше.

 

АЛЬФА ОБРЕТАЕТ НОВОГО ДРУГА

Старый чугунный насос колодца скрипнул в последний раз. С маленьким ведерком в руке Донна Анна пошла через двор.

Она не была испанкой, как можно было бы предположить по ее имени. Впрочем, это и не было ее настоящим именем. Такое прозвище она получила у шутников на своем первом уроке иностранного языка. Со временем прозвище совсем вытеснило ее настоящее имя. Дело дошло даже до того, что теперь ей приходилось заглядывать в паспорт, чтобы вспомнить свое настоящее имя.

За всю последнюю неделю с неба не упало ни одной дождевой капли. Донна Анна тревожилась за цветы. Обычно уход за небольшим палисадником занимал у Донны Анны почти половину дня. Другая половина уходила на то, чтобы учить людей иностранным языкам. Донна Анна никому не отказывала в помощи. Ни родителям, чьи дети не успевали в школе, ни туристам, которые перед путешествием за границу хотели пополнить свое знание языка. В последнее время число людей, отправляющихся за границу, сильно возросло. И в школе число неуспевающих по иностранному языку не уменьшилось. Если бы Донна Анна не ушла на пенсию, она просто не справлялась бы с нынешними нагрузками.

Донна Анна никогда не считалась с требованиями моды — одежду одного и того же фасона она носила всю жизнь. Зато мода считалась с Донной Анной. Через каждые десять, пятнадцать или двадцать лет мода обычно возвращалась туда, где Донна Анна когда-то остановилась. Теперь это случилось в очередной раз. Донна Анна была одета в кружевную зеленую блузу и юбку с оборкой, скрывающую икры. Иссиня-черная копна волос была зачесана на одну сторону, и старая дама двигалась по двору, словно только что сошла с картинки нового модного журнала.

Население дома с башенкой гордилось своим палисадником. Он хотя и был невелик, но в нем нашлось место и для длинного газона с многолетними цветами, и для альпинария, и для сиреневой беседки, и, конечно же, для травы.

Донна Анна поставила свое ведерко на камень, похожий на черепаху, и достала из кармана футляр с очками. Если хочешь расходовать воду экономно, поливка требует большой точности. Донна Анна поэтому сочла необходимым сменить очки для дали на очки, которыми она пользовалась, чтобы смотреть вблизи.

Она как раз справилась с этим, когда за спиной у нее послышался шорох. Донна Анна повернулась и увидела верблюдообразное существо в обрамлении веток сирени. И хотя у существа на спине вроде бы был горб, а нижняя губа отвисла, Донна Анна все-таки не захотела признать его верблюдом. Она быстро сменила очки и убедилась, что имела полное право на сомнения. Это не был верблюд. В беседке стояла серая в яблоках лошадь.

— О-о! — воскликнула Донна Анна. Она одинаково бегло говорила на двух местных языках и нескольких иностранных. Стоило ей заволноваться, она никогда не знала, каким из них следовало бы воспользоваться в данном случае, и ограничивалась словами и восклицаниями, которые на всех языках, какие она знала, имели примерно одно и то же значение.

— О-о! — сильно изумилась Донна Анна.

Лошадь приняла это как обещание. Она кивнула, шагнула поближе и сунула голову в маленькое ведерко. Несколькими глотками осушив ведерко до дна, лошадь снова кивнула, громко фыркнула и затем принялась мягкими губами срывать траву с края газона.

— О-о! — изумилась Донна Анна теперь особенно сильно.

Донне Анне не понравилось, что лошадь выпила всю воду, которая предназначалась для поливки петушков и примул. Но последующие действия лошади Донне Анне очень понравились. Так аккуратно и коротко не смогла бы подстричь траву ни одна косилка. Лишь единственный маленький недостаток был в этом способе кошения — местами лошадь оставляла нескошенные кустики. Но против этого можно было найти средство.

—- Послушай. — Донна Анна, успокоившись, потрепала лошадь по шее. — Я немножечко поруковожу тобой. — И она взяла лошадь под уздцы.

Когда Михкель со своим лучшим другом Пеэтером прибежал в сад, газон, окаймляющий альпинарий, был п одстрижен. Наполовину был подстрижен и край грядки с многолетними цветами. Донна Анна держала Альфу под уздцы, поглаживала ее гриву и приговаривала:

— Теперь еще здесь. Теперь еще вот там.

Она была очень довольна лошадью. Лучшей косилки она в жизни не видела.

Альфа же помахивала хвостом и тянулась своими мягкими губами туда, куда ей велели.

Увидеть такую картину мальчики никак не предполагали. Забыв даже поздороваться, они глядели, раскрыв рот.

— Хеллоу, Майк! Бонжур, Пьер! — сказала Донна Анна.

Каждую неделю по вторникам Михкель ходил к ней на урок английского, поэтому она всегда называла Михкеля на английский манер. Пеэтер каждую среду приходил к ней заниматься французским, поэтому к Пеэтеру она всегда обращалась по-французски.

— Это ваша лошадь?

Михкель кивнул, Пеэтер тоже.

— Надеюсь, она еще останется здесь на какое-то время?

Мальчики опять кивнули.

Взгляд Донны Анны скользнул по скошенному газону и по тем его краям, которые Альфа еще не успела скосить. Старая дама была очень довольна собой и лошадью. Но еще более она была довольна тем, что косьбу можно будет продолжить. И она не могла сдержать свою радость.

— Замечательно! Прекрасно! Вундербар! Файн! Кива! — воскликнула Донна Анна с восхищением на местных и иностранных языках.

Конечно, ее восклицания следовало бы написать несколько иначе. Вот так: «Tore! Прекрасно! Wunderbar! Fine! Kiva!»

 

НОВАЯ КОНЮШНЯ

Как найти в городе, населенном примерно половиной миллиона жителей, кров для серой в яблоках верховой лошади, если нет возможности дать в газету объявление: «Лошадь снимет конюшню. Желательно с удобствами». Так же, как ищут комнату люди. Спрашивая у знакомых. У знакомых знакомых. Михкель созвал всех своих ближайших знакомых. Возле колодца с насосом сидело и стояло ребячье войско — человек двенадцать из близлежащих дворов. Они с большим сочувствием относились к судьбе Альфы. Все были готовы помочь ей.

— У нас нынче теплица пустует, — сообщила маленькая девочка, косички которой торчали в стороны, как два маленьких рожка.

Теплица под жилье лошади не годилась.

— Сквозь стекла Альфа будет слишком хорошо видна. — Михкель покачал головой.

— У нас веранда освободилась. — Коротко стриженный сосед девочки с косичками вздохнул. — Но мать никого туда не пустит.

Детишки понимающе закивали. Здесь, на окраине города, во многих домах были пустые веранды и комнаты, но хозяева не пускали туда жильцов, даже людей, не говоря уже о лошади.

Вдруг послышался радостный крик. С улицы примчался лучший друг Михкеля Пеэтер с утренней газетой в руке.

— Ура-а! — вопил Пеэтер, размахивая газетой. — Нам и не требуется далеко искать. «Казбекфильм» в Таллине! Съемки начинаются на следующей неделе! Я готов съесть свою шапку, если здесь же, в нашем дворе, уже завтра не освободится один подходящий сарай.

Пеэтер ошибся совсем немного. Он ошибся лишь на один день. Еще не успели все прочитать сообщение в газете, как во двор вошел высокий мужчина в кожаном пиджаке, махнул детям, как старым знакомым, и вынул из кармана большой кованый ключ.

Этот ключ знали все. И все здесь знали этого мужчину.

— Дядя Пауль! Здравствуйте, дядя Пауль! — закричали все наперебой. — Мы знаем, зачем вы пришли! Машину опять будут снимать в кино!

Сарай, пристроенный к боку прачечной, вовсе и не был сараем. Это был гараж. Сколько помнили жители дома, там всегда стояла очень старая легковая машина «Мерседес-Бенц», а может быть, что и «Даймлер». Но года три-четыре назад наступил конец спокойным дням старости «Мерседес-Бенца» или «Даймлера». Вдруг все киностудии страны принялись снимать исторические фильмы. Им нравилось делать это в городе, который тоже сам по себе исторический. Но историческому фильму, кроме города, обладающего долгой историей, требуются и другие исторические вещи. Очень часто и автомобили. Старый «Мерседес-Бенц», а может быть и «Даймлер», враз сделался любимцем создателей фильмов. Один раз он вез белогвардейцев, которые стреляли из пистолетов, гонясь за красноармейцами. В другой раз красноармейцы гнались за белыми. Однажды на боках машины специально сделали вмятины, потому что это должна была быть машина одного военачальника, удирающего с поля боя во время одной давней войны. А в другой раз все дверцы отполировали до блеска, а машину всю покрыли лаком, потому что в фильме, который снимала очередная киностудия, на ней должны были ездить княжеские светлости.

Конечно, на самом деле во время съемок машина не мчалась. У создателей фильмов есть такие приемы съемки, которые позволяют создать на экране впечатление, будто машина мчится с бешеной скоростью, хотя во время съемок она спокойно стояла на одном месте. Киношники делали со старой машиной «Мерседес-Бенц», а может быть и «Даймлер», все, что им было нужно; дяде Паулю требовалось только доехать на ней к месту съемок.

— Хей-хоп! — крикнул дядя Пауль и крутанул заводную ручку.

Чух-чух-чух... — запыхтел «Мерседес-Бенц», а может быть и «Даймлер», голосом старого, усталого паровоза.

— Раз-два, взяли! — крикнул дядя Пауль, крутанув заводную ручку во второй раз.

Старая машина выбросила облачко голубоватого дыма и упрямо замолкла. Уже тридцать лет она не соглашалась заводиться, когда крутили заводную ручку. Она явно не собиралась уступать и на сей раз.

Детвора смотрела на усилия дяди Пауля и улыбалась. Дети знали, что требуется упрямой машине. И это прекрасно совпадало с их планами.

— Принудительное зажигание, дядя Пауль! — Они скакали у двери гаража. — Сделаем принудительное зажигание!

Дядя Пауль вынул большой цветастый носовой платок и вытер покрывшийся потом лоб. Он тоже знал, что требуется историческому средству передвижения, но если имеется заводная ручка, водитель всегда должен сначала попытаться завести автомобиль с ее помощью.

Дядя Пауль, кряхтя, сунул свои длинные ноги между сиденьем водителя и рулем. Ребячья стая влетела в гараж и пристроилась к автомобилю. Те, кому не хватило места, чтобы упереться в машину сзади, ухватились за дверные ручки. Поскрипывая пружинами, «Мерседес-Бенц», а может быть и «Даймлер», выкатился из гаража. И казалось, что разгон машине придают не загорелые, поцарапанные детские руки, а восклицания и крики, которые какой-то потаенный мотор превращает в энергию движения.

Первый круг по двору был сделан.

— Раз-два, раз-два, раз-два... — считал Михкель все быстрее. Затем мотор, фыркнув, заработал.

Дядя Пауль подъехал на машине к воротам двора и оставил ее там рокотать. Труд следовало оплатить.

— Стало быть, хотите опять ключ?

— Да! — дружным хором закричали помощники.

Всякий раз, когда старую машину увозили, гараж оставался во власти детей.

— И во что вы будете играть на сей раз? В разбойников и полицейских?

— Не-ет! — засмеялись толкатели машины. «Разбойники и полицейские» были игрой отцов и матерей, когда они были детьми. У нынешних детей другие игры.

— Значит, в индейцев? В разведчиков? В капитана Глосса?

Толкатели машины отрицательно мотали головами. Во все это они играли в прошлый раз, когда «Мерседес-Бенц», а может быть и «Даймлер», был на службе у съемочной группы студии «Старофильм».

— Теперь мы там играть не будем. Мы поселим туда Альфу.

Услышав свою кличку, Альфа вышла из-за угла. Она была по-прежнему под седлом.

Глаза дяди Пауля сделались круглыми, как у филина. Он поспешно сунул ключ в карман.

— Лошадь там не поместится... — предположил он.

Михкель тотчас же измерил Альфу рукояткой граблей. Затем подошел к двери гаража.

Альфа прекрасно помещалась в гараже. Даже еще оставалось свободное место.

— Там небось бензином воняет? — опасался дядя Пауль.

Десяток носов понюхал воздух в гараже. Бензином не воняло. В стенах сарая было много щелей. Через них входил и выходил воздух.

Подошедшая к колодцу Донна Анна слышала, как сомневался дядя Пауль. Человек, умудренный жизнью, она сразу поняла, почему ключ был засунут обратно в карман И она вмешалась:

— Пабло, не стоит сомневаться!

Когда-то Донна Анна учила дядю Пауля испанскому языку. С тех пор она всегда называла его на испанский манер.

— Не нужно бояться, Пабло. Лошадиный навоз — лучшее удобрение для цветов. Когда машина вернется, пол будет чист, как и прежде. Уж мы об этом позаботимся.

Услышав это обещание, дядя Пауль перестал озабоченно хмуриться и снова улыбнулся. И достал ключ из кармана.

Серую в яблоках лошадь торжественно повели к новому местожительству.

— Ты не смотри, что под ногами твердо, — сказал Михкель Альфе. — Сейчас мы принесем сюда опилок.

Альфа и не смотрела под ноги. Она смотрела на прикнопленную к стене картинку, на которой множество краснокожих скакало на гнедых, каурых, вороных лошадях.

— И не обращай внимания, что нет кормушки, — утешал Михкель. — Уж мы найдем кормушку.

Альфу и не заботило, что нет кормушки. Она теперь смотрела на другую стену, на которой был приклеен державший револьверы капитан Глосс. Низкий потолок действовал на Альфу успокаивающе. Она коротко заржала в знак благодарности.

Михкель снял с нее седло. Затем он сказал своим приятелям:

— Пойдемте теперь отсюда. Пусть Альфа привыкнет к новой обстановке. Лошади как люди. Им тоже требуется время, чтобы привыкнуть.

Альфа кивнула. Видимо, в знак согласия.

 

ЕЩЕ ОДИН ДРУГ

Черный возвращался с охоты. В последнее время ему везло. В лесу, на берегу моря он нашел место лагеря отдыхающих и, основательно понюхав все вокруг, нашел массу вкусных вещей. Черный был полностью доволен собой этим утром.

С наступлением теплой погоды жизнь Черного стала гораздо беззаботнее. Это сильно подняло настроение.

Навстречу Черному ехала поливальная машина, шумно выбрасывая струи воды. Черный не поторопился отпрыгнуть в сторону. Мокрая рука струи схватила его за шубу. Черный взвизгнул от удовольствия и затем бросился на тротуар — вытряхивать воду из ушей.

Если бы у Черного нос был чуть подлиннее и хвост пушистее, его могли бы принимать за овчарку. Будь у него лапы помощнее, грудь пошире и шерсть подлиннее, его могли бы считать водолазом. Но Черный не был ни той, ни другой породы. Черный был обыкновенной дворняжкой смешанных кровей, к тому же без ошейника.

До чего важной может иногда оказаться полоска кожи! Мчится во всю прыть по улице собака с ошейником, все говорят: «Ищет своего хозяина!» Собака с ошейником может останавливаться в воротах дворов, может стоять возле продовольственных магазинов и вилять хвостом перед детишками. Она даже может бродить среди загорающих, которые разложили свои подстилки на пляже. Никто за это на нее не рассердится.

У Черного ошейника не было. Стоило ему только приблизиться к людям, как они сразу начинали кричать: «Бродячая собака! Бродячая собака!» — и Черный знал, что надо тут же удирать.

Потому-то Черный и не любил разгуливать днем. Он поднимался и выходил на прогулку с восходом солнца. Рано утром он тоже встречал людей, но этим людям было не до него. Они куда-то спешили или были чем-то заняты. И Черный знал, что можно с достойным видом пробежать мимо них трусцой.

Сегодня он слишком долго задержался на берегу моря. Теперь насторожившись, весь в напряжении он скользил вдоль садовых оград. Жизнь, полная опасностей, приучила Черного к осторожности. Он научился незаметно приближаться к своему тайнику. Метров за сто от дома с башенкой он забирался в кусты, отыскивал лишь ему одному известный лаз под окружающей двор оградой и, не привлекая ничьего внимания, добирался до знакомого дощатого сарая.

За сараем росла плакучая рябина. От обычных рябин она отличалась тем, что ветки ее свисали до самой земли. Для Черного такая особенность была весьма важной. Ветки скрывали лаз, который Черному удалось прорыть под стеной, от чужих взглядов. Он мог уходить и приходить незамеченным.

Черный был мастером пролезать в небольшие отверстия. Но на сей раз он остановился на полдороге. Что же это такое? Вместо знакомых запахов шинной резины, смазочного масла и искусственной кожи на него пахнуло чем-то совсем иным.

Осторожно лез Черный дальше до тех пор, пока не просунул морду в сарай. И тут он не поверил своим глазам. Он привык видеть прежде всего колеса с деревянными спицами, но теперь на их месте он увидел четыре подкованных копыта. На высоте безжизненной желтой крыши автомобиля была теперь живая, теплая серая спина, а вместо сверкающих фар смотрели на Черного два доверчивых глаза.

Первым делом Черный вспомнил, что в земляном полу сарая зарыта кость. Когда тут стояла машина, он мог быть за кость спокоен, но нового жильца сарая Черный с этой стороны не знал. Осторожно подполз он к тому месту, где была зарыта кость.

Но оказалось — он волновался зря. Нос сразу же определил: сокровище на месте. Успокоившись, Черный повернулся к большому серому животному и, склонив голову набок, принялся его рассматривать.

Лошадей он видал и раньше. По утрам, когда он шнырял в лесу на берегу моря, случалось, появлялись на тропинках лошади со всадниками и скакали с топотом между деревьев. Черный иногда пробовал бегать вместе с ними, заманивал лошадь побежать за ним следом, но это ему не удавалось. Лошади со всадниками никогда не обращали на Черного внимания. Может, без всадника будет иначе?

Черный поднял морду и втянул запах лошади в ноздри. У него были зоркие глаза и чуткие уши, но собственному носу он доверял более всего.

«Кто ты? — спросил нос Черного. — Откуда ты? Не сделаешь ли ты мне больно?»

Лошадь смотрела на собаку большими добрыми глазами.

«Я никому не причиняю зла, — говорили эти глаза. — Я никогда никому не причиняю боли. Я рада, что ты составил мне компанию. Я не привыкла к одиночеству».

В ответ Черный начал помахивать хвостом.

«Я тоже доволен, что нашел тебя здесь, хотя и привык к одиночеству, — как бы говорил хвостом Черный. — Ты пахнешь гораздо лучше, чем машина. Оставайся здесь. Надеюсь, мы станем друзьями».

Все еще виляя хвостом, Черный подскочил к стене и принялся скрести землю так, что полетели комья.

Часа через два, когда Михкель открыл дверь гаража, Черный стоял возле Альфы, прижавшись боком к ее правой передней ноге.

— Ого! — изумился Михкель. — А это еще что такое?

Он напрасно задал свой вопрос. Большинство тех, кто стоял позади него, были учениками Донны Анны. И все равно, какому бы языку она их ни обучала, для всех эта учеба начиналась с картинки, на которой была изображена собака.

— Что же это? — спросил Михкель, показывая на собаку, и большинство детей тут же почувствовали себя словно на уроке у Донны Анны.

— Сэт эн шьен, — сказал лучший друг Михкеля Пеэтер, который усердно изучал французский язык.

— Дас ист айн Хунд! — звонко крикнул соседский Антс, который недавно начал учить немецкий язык.

Из толпы кто-то крикнул тонким голосом:

— Это собака! Это собака!

И сам Михкель не смог иначе, он протянул:

— Итс э дог. — Что, как вы, наверное, уже догадались, было сказано по-английски.

Черный был храброй собакой. Он вытерпел бы любой из иностранных языков по одному, но все вместе они нагнали на него страху. Он поджал хвост и пустился наутек.

Михкель смотрел в упор на Альфу. Но на нее иностранные языки ничуть не подействовали. Она ведь получила образование в школе верховой езды.

— Послушай, Альфа, что тут делала эта собака?

Ответ он получил не от лошади. Ответ дал трехлетний братишка друга Пеэтера. Иногда бывает так, что о некоторых простых вещах догадываются лучше те, кто помоложе. И чем моложе, тем лучше.

— Собачка приходила к лошадке в гости, — сказал маленький мальчик. — Чтобы лошадка не плакала. Видишь, она и кость лошадке принесла.

Теперь все дети заметили большую, немного испачканную землей кость в ногах у Альфы, и им стало жаль, что они испугали собаку.

— Возвращайся! — закричали детишки теперь уже на родном языке. Особенно настойчиво звал Михкель.

Но бродячая собака с густой черной шерстью была уже далеко.

 

КОССУ, ЭТО ЖЕ ЛОШАДЬ

Двор дома с башенкой был полон полуденного весеннего тепла. Тысячи тысяч маленьких пылинок плясали в лучах солнца. И еще столько же пылинок могло вскоре прибавиться. Михкель как раз кончил скрести правый бок Альфы. Теперь он принялся за левый бок.

Улицы в округе — Малая Клюквенная, Большая Терновая — и Рябиновый туник были маленькими и безлюдными. Там не было видно ни одного ребенка. У ворот дворов ждали ездоков велосипеды. В ящиках для песка рассыпались пирожные и крепости. Ружья, автоматы и пластмассовый пулемет с зеленым щитом валялись, забытые, в углах сада. Вся детвора округи сбежалась во двор дома с башенкой смотреть, как чистят лошадь.

Чтобы получше видеть, ребятня стояла за спиной у Михкеля, словно хор. В первом ряду трех- и четырехлетние. Пяти-, шести- и семилетние глядели поверх их голов. Те, кто побольше, стояли позади всех.

Наконец все пылинки были вычесаны. Грива расчесана. Длинный хвост вычищен. Серая шерсть Альфы заблестела, как шелковая. Альфа поворачивала голову, смотрела на себя то одним, то другим глазом и, довольная, пофыркивала.

— Одна порядочная чистка для лошади то же самое, что пол-обеда, — заметил Михкель со знанием дела.

Для зрителей это было новостью. Они никогда не придали бы чистке столь важного значения.

— А можно ее потрогать? — спросила девочка из первого ряда, которая держала в руках резиновую собачку.

— Можно, — разрешил Михкель, — только сперва вымойте руки.

Ребятишки тотчас же образовали очередь мыть руки. Ванночка с водой стояла рядом с колодцем на скамейке. Двое ребят умыли даже свои исцарапанные лица. Затем все подошли к Альфе и похлопали ее по шее и щеке. Альфа терпеливо позволяла ребятишкам проявлять свои чувства. Лишь от одного мальчишки с Клюквенной улицы она отпрянула, на то была причина.

— Руки-то помыл, но погляди, на что похожа твоя прическа! — сказал Михкель мальчишке с Клюквенной улицы. — Лошади школы верховой езды к такому не привыкли.

Устыдившись, мальчишка побежал домой за расческой, а остальные пригладили волосы руками. Конечно, лошади, обучавшейся в школе верховой езды, наверняка неприятно смотреть на лохматые головы. В дальнейшем это следовало принять во внимание.

Наконец Альфа была оседлана. Михкель мог бы теперь сесть на лошадь и гордо прорысить вокруг колодца, но что-то удерживало его.

У Михкеля было очень доброе сердце. Он решил сначала доставить радость другим:

— Кто хочет первым проехаться верхом?

Стоящие, как хор на сцене, ребятишки смотрели на него с изумлением. Они все хотели первыми проехаться верхом. Что же могло дать право на это?

— Когда мой папа был маленьким, у него была лошадь. — Мальчишка, который бегал причесываться, вышел вперед. Причесавшись, он настолько изменился, что его не узнали бы даже родные отец и мать.

— Я тоже раньше ездила верхом, — сказала одна первоклассница. — На красной деревянной лошадке.

— А меня зовут Альфред, почти как Альфа, — гордо объявил мальчишка из соседнего двора.

— А у моего Коссу сегодня день рождения, — сказала девочка, держащая резиновую собачку.

Столь явное желание всех поездить верхом привело Михкеля в легкое замешательство. Но он тут же взял себя в руки.

— Не нервничайте, — сказал Михкель. — Вы сможете уже сегодня поездить верхом. И однажды настанет день, когда все дети смогут.

— А те, кто в детсад ходят, тоже? — спросила девчушка с торчащими косичками.

— И те тоже, — заверил Михкель.

— А те, кто не умеет делать перемет колесом? — спросил один мальчишка с Голубничной улицы, который в прошлом году провалился на вступительных экзаменах в школу верховой езды именно из-за того, что не смог выполнить этого акробатического упражнения.

— И те тоже, и те тоже, — подтвердил Михкель. — В будущем ни одной лошади, если она постареет, не нужно будет опасаться, что она никому не нужна. Тогда будет гораздо больше лошадей. Но сейчас у нас лишь одна Альфа, поэтому пусть первой поедет та, у кого день рождения.

Так право поехать первой получила маленькая резиновая собачка. Но чтобы собачке одной не было страшно в седле, Михкель посадил на лошадь и ее хозяйку.

Альфа тихонько тронулась с места. При каждом ее шаге седло покачивалось, словно лодочка на волнах. И девочка с собачкой Коссу покачивались вместе с седлом.

Маленькая девочка обеими руками держалась за луку седла. Хотя ей и раньше доводилось смотреть сверху, сейчас она все же испытывала страх, правда не сильный. Но собачке Коссу она не хотела это показать. Собачка Коссу еще никогда не смотрела на землю с такой высоты, и ради нее девочка кренилась.

— Видишь, Коссу, — говорила девочка. — Мы первый раз едем верхом. Это настоящая езда верхом и у нас взаправдашняя живая лошадь.

Одна взаправдашняя живая собака, слышавшая эти слова из дальнего угла двора, удовлетворенно кивала. Бродячий пес Черный вернулся к своему неожиданно обретенному другу. Черный не все понял из того, о чем говорили дети, но что право первой поездки верхом предоставили его резиновому сородичу, было ему понятно.

Черный был так рад за Коссу, что испытывал сильное искушение завыть.

 

ПЯТЬ ДНЕЙ СПУСТЯ

Мальчик в яркой рубашке идет, подпрыгивая, по Можжевелиновой улице. Рядом с ним скачет большая черная собака. Желтый кожаный ошейник на собаке виден уже издалека. Конечно, скакать по улице — это не по возрасту десятилетнему мальчику, но его можно понять. Невольно начнешь скакать от радости, когда получишь письмо от отца и матери, уехавших надолго за границу.

Пес радостно скачет заодно с ним. Пес хотя и не получил письма, но это ничего не значит. У него и без письма есть причина прыгать. В его собачьей жизни произошли большие изменения. Теперь среди бела дня он может смело идти по улице и никто не схватит палку или камень, завидев его. Он даже может остановиться и повилять хвостом перед детсадниками, возвращающимися с прогулки. Потому что он больше не бродячая, бездомная собака. У него на шее сверкает широкий желтый кожаный ошейник, и за ним по пятам шагает хозяин.

Но и это еще не все. У него теперь есть и кличка. Дети назвали его Ромео. Это имя они позаимствовали у одного старинного автомобиля, который играет почти что главную роль в новом историческом фильме студии «Казбекфильм». Работникам «Казбекфильма» удалось установить марку автомобиля дяди Пауля. Оказалось, что это не «Даймлер», и не «Мерседес», и уж подавно не «Бенц». На удивление всем, оказалось, что это «Альфа-Ромео». И чтобы сложное название случайно не выскочило из памяти, дядя Пауль взял красную краску и кисть и намалевал на двери гаража во дворе дома с башенкой:

АЛЬФА — РОМЕО.

Но вскоре кто-то внес исправление:

АЛЬФА + РОМЕО.

Как бы там ни было, Ромео очень доволен своим именем. И он еще до сих пор не привык к счастью иметь имя. Когда кто-нибудь из детей позовет: «Ромео!», он сперва глуповато смотрит и лишь немного погодя бежит узнавать, чего от него хотят.

По Можжевелиновой улице идут радостный мальчик и радостный пес.

«Мы надеемся, что вы все здоровы», — написано в письме, край которого выглядывает из кармана рубашки Михкеля.

Спасибо за внимание, мы действительно все здоровы.

«Отец надеется, что и с Альфой все в порядке».

Может смело надеяться. С Альфой тоже все в порядке. Сейчас она, очевидно, бегает рысью вокруг колодца.

Действительно, Альфа рысит вокруг колодца. Стоящей в конюшне лошади ежедневно требуется движение. Она должна гулять и делать пробежки рысью. И разве же ей трудно при этом принять в седло одного маленького всадника? Не трудно Альфе это даже нравится. Дети дома с башенкой по очереди взбираются в седло.

Если у лошади образование школы верховой езды, ей не требуются ни «но-о!», ни «тпру!». Она сама знает, что надо делать. Альфа всегда поглядывает уголком глаза, кого сажают к ней в седло. Трехлетнего братишку Пеэтера она везет так плавно, что даже куриное яйцо не скатилось бы с седла.

Само собой разумеется, каждый ребенок не может кататься так долго, как ему хотелось бы. Иногда какой-нибудь мальчишка побольше пытается пролезть без очереди, но тогда друг Михкеля Пеэтер говорит:

— Де-мо-кратия! — Что означает: будь ты с Черемуховой, Брусничной или Можжевелиновой улицы, но порядок катания на Альфе для всех одинаков.

Серая в яблоках шерсть Альфы блестела теперь, как никогда. Но ведь так старательно ее никогда раньше и не чистили. Теперь каждый, кто хотел покататься, приносил из дому щетку. Хорошая чистка для лошади все равно, что пол-обеда — об этом здесь никто не забывал. По утрам скрести и чистить лошадь собиралось так много ребят, что все не умещались вокруг Альфы. Оказавшиеся без работы владельцы щеток утешались тем, что принимались чесать Ромео. К сожалению, Ромео вовсе не считал, что такая чистка его шубы равна половине обеда. Если Михкель при этом не удерживал его за ошейник, Ромео во всю прыть пускался наутек от чесальщиков.

Известность Альфы росла с каждым днем. Одна девочка, не то с Клубничной, не то с Земляничной улицы, даже отказалась из-за Альфы ехать к бабушке в деревню. «Что мне там делать? — сказала девочка. — В городе я, по крайней мере, вижу лошадь!»

Время от времени во двор дома с башенкой заглядывают и взрослые.

— Ах, ты, стало быть, учишься в школе верховой езды? И это твоя лошадь? — спрашивает Михкеля полный дяденька.

Сын дяденьки тоже хочет заниматься спортом, но в школу верховой езды родители его не пускают.

«Пусть идет в велосипедную школу, — считает дяденька. — Если велосипед дадут домой, не нужно будет, по крайней мере, беспокоиться о сене и овсе».

Друг Пеэтер был прав, когда утверждал, что тайна появления Альфы во дворе дома с башенкой сохранится лучше всего в том случае, если лошадь будет ежедневно у всех на глазах. Толстый дяденька не единственный, кто думает, будто лошадь дали Михкелю на дом для упражнений в верховой езде. Даже бабушка Михкеля так думает.

«Да, да, в велосипедную школу, в велосипедную, — считает толстый дяденька. — Велосипед не нужно ни кормить, ни поить».

Дяденька не знает, до чего же легко летом кормить и поить лошадь. Дважды в день Донна Анна берет Альфу под уздцы и ведет подстригать траву. В палисаднике дома с башенкой уже нечего подстригать, но в округе ведь есть еще и другие палисадники. Альфа работает очень чисто. Косилке, которую выпускает тартуский завод, с Альфой не сравпиться. К тому же косилка отбрасывает скошенную траву в сторону, а потом ее приходится убирать, Альфа же забирает все травинки до последней в рот, и не приходится сомневаться, что они попадают к ней в желудок.

Нет, с кормлением Альфы действительно не было никаких забот, потому что у каждого мальчишки и каждой девчонки, которые приходили во двор дома с башенкой, был в кармане кусок хлеба. В каждом городском доме остаются куски черствого хлеба. Их натаскали столько, что Михкелю пришлось достать с чердака старую детскую коляску И она теперь служит кормушкой для Альфы. И если Альфа не щиплет траву, а просто стоит в углу двора, везти к ней корм очень удобно.

Правда, может показаться, что у Михкеля вообще нет никаких забот, из-за Альфы. Это неверно. Заботы были. Однажды даже чуть не случилась беда. Дело было в том, что во двор заглянул начальник жилищного управления Ягодной деревни. Увидев пустой гараж (Альфу как раз увели стричь траву), он радостно закричал:

— Деревянные сараи подлежат сносу! — И пообещал завтра же утром явиться сюда с рабочими.

Михкель, лучший друг Михкеля Пеэтер, маленькая девочка с торчащими косичками и вообще все, кто находился в тот момент во дворе, чуть было не отчаялись, но, к счастью, вернулась Донна Анна с Альфой. Выслушав недобрую весть, она велела Михкелю быстро принести маленькую стремянку и бесстрашно взобралась на седло.

Верхом на Альфе Донна Анна догнала начальника жилищного управления.

— Херберт! — позвала Донна Анна, но, конечно, это прозвучало не так, как написано. Мальчишкой управляющий ходил к Донне Анне на дополнительные занятия по английскому языку. Поэтому она обращалась к нему на английский манер. — Херберт! У меня кран в кухне не закручивается. И потолок у меня протекает. Добро пожаловать завтра!

Заслышав про кран в кухне, управляющий Херберт прибавил шагу. А услыхав еще и про потолок, драпал ужо так, что и лошадь за ним не поспевала.

Дело в том, что Херберт был очень своеобразным и необычным начальником жилуправления: ничего не было ему противнее, чем ремонтные работы. От домов, требовавших ремонта, он держался подальше, по крайней мере, на расстоянии километра. Теперь можно было быть уверенными, что сарай во дворе дома с башенкой простоит на своем месте еще долго.

Когда, вернувшись, Донна Анна сообщила об этом, ее приветствовали торжествующим криком. Особенно благодарен был Михкель. Он с радостью выразил бы Донне Анне свою благодарность, но не знал, как это сделать.

Прямая, как карандаш, сидела Донна Анна на лошади, и складки длинной юбки с оборками покрывали ее ноги на левом боку лошади. Такой гордой посадки никто из ребят раньше не видел.

— Как красиво вы сидите в седле! — воскликнул Михкель, даже не догадываясь, что именно это и ничего больше от него и не требовалось, чтобы наилучшим образом выразить Донне Анне благодарность.

Мальчишка в пестрой рубашке и большая черная собака с желтым кожаным ошейником идут, подпрыгивая, по Можжевелиновой улице.

— Лови меня, Ромео! — кричит мальчик и бросается удирать. И на всю улицу звучит его смех.

Он еще не знает, что несчастье уже стучится в дверь.

 

СТАРЬЕВЩИК

В то же самое время, когда Альфа катала детей и прославилась как сенокосилка, в другом конце города, в Цветочной деревне, издыхала одна старая лошадь. Это была гнедая, с длинной тощей шеей кобыла. Грива ее уже давно не видела щетки, шерсть на боках свалялась и пропиталась пылью, хвост поредел и запутался. Вытянув ноги, тощая гнедая лошадь лежала на соломе, выцветший глаз смотрел на хозяина, спокойно попыхивающего трубкой на краю яслей.

— И не говори, Меэри, ты сегодня так выглядишь, что никак неохота больше ездить за утилем, — говорил лошади хитрого вида мужичонка. — Неужели ты хочешь, чтобы глиняные кувшины и свистульки я погрузил на свою «Волгу»?

Бледный глаз лошади оставался неподвижным, словно он был уже неживой, и мужчина понимающе кивнул:

— Тебе уже вовсе безразлично, кто отвезет обменный товар и привезет утиль.

Дверь дома скрипнула. С ведром в руке шла по двору к конюшне толстая женщина в халате.

— Ну погляди, Меэри, это блюдо приготовлено из чистой муки, сама поймешь, когда попробуешь, — хвалил пойло мужчина и пытался накапать лошади в рот. Но из этого ничего не вышло. Он лишь испачкал расслабленные губы лошади мучной похлебкой. — Бедная старая Меэри совсем занемогла. — Мужчина кивнул и снова сел на край ясель. — Почти совсем не дышит и голоса не подает, как написано в виршах. Старому Эдуарду теперь не остается ничего другого, как бежать туда, где контора газеты и типография. Как думаешь, Лотта? — обратился мужчина к женщине в халате. — Может, ты побежишь теперь и дашь объявление в газету: «Меняю мало прошедшую и мало поржавевшую «Волгу» на кобылу в хорошем состоянии»?

Женщина сердито фыркнула. У нее то ли было плохое настроение, то ли ее рассердила болтовня мужчины. Не произнеся ни слова, она ушла, громко хлопнув за собой дверью.

— Наша хозяйка-то совсем без юмора, — сказал мужчина с трубкой, качая головой. — Ее особенно злит, когда я дома говорю на этом своем торговом языке. Не понимает она, что перед выездом мне нужно немного поупражняться.

Эдуард был старьевщиком, или, как теперь говорят, заготовителем вторичного сырья. Уже десять лет он по субботам впрягал кобылу Меэри в телегу и отправлялся работать. В центральной утильной конторе фотография хитроглазого Эдуарда постоянно висела на доске Почета. Никому не удавалось скупить столько же старых перчаток, чулок, одеял, платков, мешков и пальто. Куча скупленного Эдуардом утиля всегда была в несколько раз больше, чем у других заготовителей утиля, работавших в этой же утиль-конторе. Как это ему удавалось, знала только кобыла Меэри. От нее у Эдуарда секретов не было.

— Они думают, что заготовлять утиль так же просто, как ходить за покупками в универсам, — говорил иногда лошади Эдуард. — Они не знают, что сбор утиля у населения — это настоящее театральное искусство. Тут нужно быть разносторонним мастером, как актеры знаменитого тартуского театра «Ванемуйне». А то ведь что получается? Взять, к примеру, беднягу Кристьяна Кальювалда. Прямо-таки жаль его. Он ходит на день раньше и вешает объявления, что придет скупщик утиля. Но что скажет подобное объявление, допустим, старухе, у которой где-то завалялся ненужный, рваный мешок? Да такое объявление не заставит ее искать даже маленький жалкий драный чулок! К объявлениям все привыкли. Трубочист придет — объявление, должен прийти электромонтер проверять проводку — объявление, утильщик придет — объявление!

Эдуард не развешивал никаких объявлений. Эдуард надевал старую, выгоревшую, мятую шляпу, натягивал рыбацкие сапоги, запрягал лошадь и пускался в путь. Подъехав к большим домам, он направлял лошадь во двор.

— Милая Меэри, теперь можешь немножко поржать, — говорил он, когда все уже было подготовлено. И лошадь послушно поднимала голову и ржала долго и лукаво.

Жители больших домов были привычны ко всяким звукам. Их слух был закален гудением пылесосов у соседей и грохотом самосвалов во дворе. Они не обращали внимания ни на орущие в парке громкоговорители, ни на крики мальчишек, играющих в футбол. Они делали вид, будто всех этих голосов и вовсе не существует. Но ржание живой лошади пробивало их глухоту. Окна раскрывались. Не веря собственным ушам, десятки людей высовывались, чтобы поглядеть вниз.

И что же они видели? Внизу, во дворе, на специальной площадке, где вкопаны рамы для проветривания ковров и выбивания пыли из половиков, стояла телега, запряженная тощей гнедой лошадью, а рядом с лошадью пожилой мужичонка дул в глиняную свистульку.

«Нельзя высовываться из окон!» — каждый день напоминали детям взрослые. Теперь они сами по пузо высовывались из окон. И, убедившись, что видят не сон, что лошадь, мужчина и телега существуют на самом деле, они спешили во двор.

— Ой, ой, Меэри! — шептал тогда лошади Эдуард. — Теперь они прямо-таки мчатся по лестницам вниз. Ничто не делает человека столь чувствительным и растроганным, как напоминание о давно прошедшем детстве.

Маленькие мальчики и девочки, сбегавшиеся отовсюду со всех ног, не могли понять, почему бабушки так понимающе кивали, а некоторые даже вытирали глаза уголком платка, когда детишки выпрашивали глиняных уточек. Ведь маленькие мальчишки и девчонки не знали, что когда-то давно бабушки и сами были маленькими и сбегались где-то в деревне к телеге мужчины, торговавшего глиняными свистульками. Тогда у детей ведь не было пушистых надувных кошек и кукол с нейлоновыми волосами. А заводных автомобилей и подавно! Тогда детскими игрушками были примитивно выструганные из дерева коровы и овцы да еще ярко раскрашенные глиняные свистульки, которых матери выменивали на всякую рвань.

Дорогие воспоминания детства! Незатейливые игрушки, рваные мешки и еще этот мужчина, говорящий так, как давние старьевщики. Бабушки отдавали все, что завалялось по углам в подвалах и на дне шкафов, и выкупали в придачу к уточке-свистульке еще и глиняную миску с красными краями.

— Ой, ой, Меэри! Не осталось в этом доме ни одних рваных старых штанов, — сообщал лошади Эдуард, погрузив добычу в телегу и трогаясь дальше. — Хотел бы я знать, чем они теперь будут протирать стекла своих автомашин. И, похихикивая, он потирал руки. Эти свистульки стоили копейки. И миска с красным краем стоила копейки. Какова же была настоящая цена полученного в обмен утиля — об этом знал лишь Эдуард.

Но теперь верная помощница лежала на соломе, протянув ноги.

— Ох господи, — вздыхал Эдуард, шагая по своему огороженному высоким забором и напоминавшему старинную деревянную крепость двору. — Подумать страшно, как я смогу обойтись без Меэри. Если в самом деле придется возить все эти свистульки и глиняные миски на своей «Волге», я буду выглядеть так же глупо, как этот бедняга Кристьян Кальювалд.

 

ИСЧЕ3НОВЕНИЕ

Привычка имеет большую силу. Хотя теперь на Ромео был желтый кожаный ошейник и благодаря ему он мог в любое время бегать по улицам, ему по-прежнему нравилось с восходом солнца вылезать из сарая и обегать знакомые места. В это утро он прежде всего направился к водонапорной башне на складскую площадку В уложенных штабелями трубах ночевали не имевшие постоянного местожительства кошки, и гонять их было, по мнению Ромео, достойным развлечением как для собаки без ошейника, так и с ошейником. Затем Ромео побежал на берег моря, где напугал двух белок на дереве. Белки были отъевшиеся — днем загорающие кормили их конфетами и бисквитами. Белкам было полезно встряхнуться, напрячь расслабленные мышцы.

Затем Ромео сходил навестить жившего среди дюн под старой лодкой мопса, подобрал у самой воды несколько выброшенных на сушу рыбешек, погонялся за уткой с подбитым крылом и полаял на чудовище, которое при ближайшем рассмотрении оказалось брошенным на куст ивняка ватником. Дел у Ромео в это утро было невпроворот. Он и не заметил, как время пролетело.

У привычек действительно огромная сила. Приблизившись к дому, Ромео, как и прежде, забрался в кусты и пробирался последние метры по чужим палисадникам. Чужие палисадники пахли, как и всегда, вполне привычно. Но когда он высунул голову из своего тайного лаза, явственно учуял чужой запах. На загривке Ромео вздыбилась шерсть. Неужели кто-то вторгся в их жилище?

Как и сотни раз ранее. Ромео лег на брюхо и пополз по вырытому им подкопу под стеной. Когда на рассвете он отправился в свой рейд по окрестностям, Альфа осталась спокойно дремать. Теперь же в конюшне-гараже никого не было. В изумлении Ромео обнюхал все четыре угла. Он даже поглядел вверх, будто Альфа могла взлететь и парить под потолком. Но, кроме висящего на крючке седла, он там ничего не увидел.

Ромео поднял нос кверху и жалостно взвизгнул. Он словно надеялся, что Альфа ответит на его зов. Но все было тихо.

Во дворе дома с башенкой Ромео снова учуял чужой запах. Теперь он был смешан с запахом Альфы. Следы Альфы и следы с чужим запахом вели за ворота. Некоторое время Ромео шел но этим следам, но затем они вдруг исчезли Поблескивал мокрый асфальт. Поливочная машина проехала по улицам Ягодной деревни и смыла все следы.

Будь Ромео обычной собакой, выращенной заботливыми людьми, он пошел бы теперь под дверь Михкеля и стал бы лаять и скрестись. Но ведь Ромео был бывшей бродячей собакой. Человеческое жилище внушало ему большое почтение. Поэтому он сел на крыльце и принялся ждать.

Михкель появился лишь часа через два. Едва он вышел на крыльцо, Ромео заскулил.

— Что это ты? — Михкель нагнулся и погладил собаку. Что случилось?

Ромео подбежал к сараю, на котором красовалось АЛЬФА + РОМЕО, и призывно оглянулся. Мальчик продолжал стоять на крыльце.

«Гав, гав!» — позвал Ромео, затем вернулся к Михкелю и ухватился зубами за брючину, как бы желая потащить его с собой. Но тащить не потребовалось. Михкель уже догадался, куда ему следует поспешить.

Час спустя маленькие друзья Альфы собрались в беседке. Совещанием руководил лучший друг Михкеля Пеэтер. Сам Михкель был до того потрясен исчезновением Альфы, что не мог вымолвить ни слова. Пеэтер же, напротив, действовал, будто опытный следователь. В одной руке он держал сине-красный карандаш, в другой — записную книжку. Пеэтер успел уже кое-что записать.

«Следы?» — было записано синим карандашом.

«Поливочная машина смыла!» — было записано красным.

«Свидетели?» — было записано синим.

«Свидетелей не было», — было записано красным.

Теперь Пеэтер писал еще что-то.

«Подозрение и наблюдения», — выводил Пеэтер синими буквами.

У них, у всех вместе, было десять пар глаз, если считать и глаза Ромео. Неужели и впрямь ни одна пара глаз не заметила ничего подозрительного? Не видела никого чужого, крадущегося но двору?

Маленькая девчушка, у которой косички торчали, как два маленьких рожка, подняла руку. Она еще не ходила в школу, но часто играла в школу с ребятишками постарше. Она знала, что в классе, когда ученик хочет что-то сказать, он должен поднять руку.

— Я не видела, чтобы кто-то чужой крался по двору, — сказала маленькая девчушка с косичками-рожками.

Немного погодя она снова подняла руку.

— Я видела вчера чужого дяденьку. Он стоял в воротах.

Сломленный горем Михкель поднял голову. Пеэтер повернул к бумаге синий конец карандаша.

— Этот дяденька... Он что-нибудь сказал?

Маленькая девчушка порозовела от радости:

— Что у меня красивые ленточки в косах.

Голова сломленного горем Михкеля снова опустилась на каменный стол беседки. Пеэтер сунул карандаш в карман.

Но оказалось, что Пеэтер слишком поспешил.

— Потом он еще сказал, что у нас хорошая лошадка, и спросил, где лошадка ночует.

Михкель встрепенулся. Пеэтер снова достал карандаш из кармана.

— Как этот мужчина выглядел? — спросили они почти в один голос. — Ты не запомнила?

Девчушка кивнула. Она была очень польщена выпавшим на ее долю вниманием. Да, она очень хорошо запомнила, как выглядел чужой дяденька, похваливший ленточки в ее косах.

— Он выглядел как старый дядя, — уверенно сказала девчушка с косичками-рожками.

Пеэтер отложил записную книжку в сторону.

— Не сходите с мест, — велел он, вскакивая. — Я вернусь через три минуты.

Ровно через три минуты он действительно вернулся, держа иод мышкой кипу старых журналов и зачитанных, растрепанных книжек с картинками. Он торопливо принялся их перелистывать.

— Такой старый дядя, как тут?

На картинке был изображен толстый мужчина с арбузом в руках. Усы, словно вороньи крылья, свисали из-под носа по обеим сторонам рта.

— Не-е-ет! — потянула девчушка. — Только сапоги похожи.

— Такой дяденька, как тут? — показал Пеэтер на картинке старика, ловящего золотую рыбку.

— Нет! — девчушка покачала головой. — Похож только нос... И уши тоже.

— Тогда, может быть, как тут? — отыскал Пеэтер картинку, на которой крестьянин шагал рядом с длинной телегой, везущей бревна.

— Не-ет! — Девчушка замахала руками. — Вовсе не такой. Только шляпа такая.

Тихонечко насвистывая, Пеэтер достал из кармана нож с тремя лезвиями и маленькими ножницами. Раскрыв ножницы, он вырезал из первой картинки сапоги, из второй нос пуговкой и уши, из третьей худую фигуру и шляпу с обвислыми полями. Так получился четвертый дяденька.

— Точно! — воскликнула девчушка с косичками-рожками. — Точно такой он и был!

— Теперь мы знаем, как выглядел конокрад, — сказал Пеэтер удовлетворенно. — Это облегчит его поиски.

Он даже и предположить не мог, что совершенно самостоятельно изобрел способ, с помощью которого полиции всего мира делают портреты тех, чьи фотографии неоткуда взять. Знай это, он возгордился бы еще больше.

 

СБРУЯ, ДУГА И ТЕЛЕГА

Посреди напоминающего крепость двора с высоким забором и мощными воротами горел маленький костер. Из здоровенного чугунного котла над костром поднимался пар. Сдвинув шляпу с обвислыми полями на затылок, ходил вокруг костра мужичонка с хитрыми глазами и ворчал:

— Пять тюбиков краски! Эта Лотта жадина. Разве хватит пяти тюбиков краски на целую лошадь? Эдуард-то знает уж по одному запаху, что должно быть дважды по пяти тюбиков.

Теперь десять тюбиков краски для шерсти было выдавлено в котел. Эдуард сунул палец в горячую воду с разведенной краской, поглядел на палец, повернувшись к свету и удовлетворенно кивнул:

— Я же сказал! Точно, как у старухи Меэри.

Старая Меэри, сломленная тяжкой болезнью, уснула вечным сном. Новая лошадь должна была занять место Меэри между оглоблями. Но ее нужно было приготовить к этому. Привязанная за узду к забору серая в яблоках лошадь смотрела на действия Эдуарда с растерянностью, но деловитого Эдуарда ничто не смущало.

— Если в паспорте отмечено, что ты гнедая, то серой ты быть не можешь, — говорил Эдуард новой лошади. — Не бойся, Эдуард сделает тебя еще более гнедой, чем была эта околевшая Меэри.

И тут он сказал правду. Десять тюбиков краски для шерсти сделали свое дело. Вскоре во дворе, похожем на крепость, стояла гнедая лошадь. Ее ляжки и бока были, правда, несколько пятнистыми, а грива вместо коричневой была черной, как уголь, но Эдуарда это не смущало.

— Пусть спросят теперь у Эдуарда, куда подевалась серая лошадь, — посмеивался мастер-красильщик. - Эдуард скажет: «И в глаза не видел. У Эдуарда все та же старая Меэри, это и слепому ясно».

Насвистывая, любовался хитроглазый Эдуард делом рук своих. Затем скользнул взглядом по напоминающему крепость двору. Здесь были двери, за которыми стояла черная «Волга» хозяина Эдуарда, и двери, которые скрывали красный «Москвич» хозяйки Лотты, и дверь, через которую до сих пор входила-выходила гнедая кобыла Меэри. Все они были красивыми крепкими дверьми, но сейчас Эдуарду было не до них. Сейчас Эдуарду нужна была сбруя, а сбруя висела под стрехой.

Альфа с изумлением смотрела на странную сетку, которую накинули на нее через голову. Таких украшений на шее носить раньше ей никогда не доводилось. Еще более удивительным было то, что ее заставили попятиться и встать между оглоблями. Но поскольку характер у нее был спокойный, она сделала и это.

— Прекрасно, прекрасно, — хвалил хитроглазый хозяин. — Теперь разок заржи на пробу.

Альфа в изумлении затрясла головой. Она не понимала, чего от нее хотят. За всю свою долгую жизнь она никогда не ржала по приказу.

— Подай маленько голос, — требовал Эдуард. — Один маленький знак, чтобы окна открылись.

Альфа вопросительно шевелила ушами. — Разок и-г-га-га-а! — подсказывал Эдуард. — Иг-га-гаа, и ничего больше!

Альфа по-прежнему не раскрывала рта.

Во двор вышла толстая женщина в цветастом халате.

— Вишь, Лотта, — пожаловался Эдуард. — Новая Меэри не хочет ржать. Ой, ой, теперь только я понял, чего лишился. Старая Меэри была просто мастером ржать. Стоило ей подать голос, даже мертвые воскресали. Ну, попробуем еще разок: иг-г-г-га-га-а!

Альфа стояла между оглобель немая, как столб. Она умела прыгать через барьеры и стенки, через канавы и заборы. Она умела гордо галопировать и плавно рысить. Она умела все, что должны уметь верховые лошади, и много такого, чего они могут и не уметь. Но ржать по приказу она не умела.

— Бедный Эдуард, — причитал мужичонка с хитрыми глазами. Теперь и ты лишишься голоса. Долго ли ты в силах ржать за лошадь!

Но на самом деле он не огорчался. На самом деле Эдуард был очень доволен собой и новой лошадью.

— Дела делаются постепенно, — сказал Эдуард лошади.

Вскоре Эдуард снова принялся насвистывать и принялся носить узлы с мисками и глиняными свистульками в телегу.

Вторичное сырье ожидало заготовщика.

 

ПРЫЖОК ЧЕРЕЗ ТЕЛЕГУ

Уже четвертый день искали ребятишки Ягодной деревни похищенную лошадь. Они обшарили все закоулки дворов в округе, караулили у живых изгородей и заборов, но нигде не было ни малейших признаков существования серой в яблоках лошади.

Затем маленькие друзья Альфы решили попробовать разыскать пожилого дяденьку с носом-пуговкой, в рыбацких сапогах и старой шляпе с обвисшими нолями. Чтобы помочь сыщикам, лучший друг Михкеля Пеэтер прикрепил картинку с таким мужчиной на стене дома с башенкой. Но никому не удалось найти похожего на него дяденьку, хотя даже базарную площадь в Ягодной деревне они прочесывали по нескольку раз в день. Если у дяденьки была шляпа с обвислыми полями, то не было рыбацких сапог. Если у него были сапоги, не было нужной шляпы. Когда же удалось обнаружить такого, у которого были и похожие сапоги и шляпа, оказалось, что нос у него не пуговкой.

Постоянные неудачи портят настроение в любом деле. С каждым днем участников поисков оставалось все меньше. Ребятишки с улиц Малой Голубичной, Большой Терновой и Рябинового туника снова вывели свои велосипеды на тротуары. Мальчишки вытащили пластмассовый пулемет из кустов. В ящиках с песком снова началось изготовление пирожных. Маленькие детишки начали уже забывать, что всего несколько дней назад они могли гладить настоящую лошадь. А когда они вспоминали об этом, им казалось, что то была сказка. Только Михкель ни на миг не забывал об Альфе. И также не забывал ее Ромео.

— Не могла же наша Альфа провалиться сквозь землю, — говорил Михкель большому черному псу. — Если здесь, в Ягодной деревне, ее нет, значит, просто надо искать ее подальше, в каком-нибудь другом районе города. И пусть меня переименуют в Милу, если я перестану искать ее.

Услышав эти слова, Ромео сунул свой мокрый нос в ладонь Михкеля. Чух-чух-чух — Ромео обмахивал хвостом собственные бока. Потом взвизгнул и слегка оскалился. И уж Михкель знал, что хотел сказать нес.

— Я понял. — Михкель потрепал друга по мохнатой шее. — Если ты отступишь, пусть тебя зовут не Ромео, а Рохля.

«Самое важное — последовательность», — сказал Михкелю отец два года назад, когда впервые посадил сына в седло. Теперь была самая пора вспомнить об этом поучекии. Сунув план города в карман, Михкель расхаживал по незнакомым улицам. Солнце палило. Ветер нес навстречу густые запахи. В его теплых порывах Михкель улавливал лишь запахи плавящегося асфальта, бензина и отработанного машинного масла, но он знал, что нос, Ромео более чувствителен. По правде говоря, все надежды он возлагал на хороший нюх Ромео. Едва ли можно было надеяться, что они встретят Альфу. Зато они могли наткнуться на ее следы. Невидимые глазом следы, запах которых доступен лишь носу Ромео.

Как известно, Ромео в детстве был беспризорником и не получил никакого образования. Он даже не знал, что и для собак имеются школы. Он не умел ходить у ноги своего хозяина. Но чего от него хотят, он понимал прекрасно. Принюхиваясь к земле, он стремился вперед.

Время от времени Михкель доставал план и ставил там крестики. В смысле последовательности это было очень хорошо. Так он не мог пропустить ни одной улицы.

К обеду они обошли всю Сенную деревню, так прозвали район, в котором улицы носили названия кормовых злаков или трубчатых растений, и всю Лесную деревню, где улицы носили имена деревьев или кустарников. Они уже подходили к первым домам Каменной деревни, когда Ромео начал беспокойно нюхать воздух. Его острый нос вертелся, как дуга радара. Неспокойно дергаясь туда-сюда, искал он на проезжей части запах Альфы и вдруг уловил его. Он перестал дергаться в разные стороны и не глядел больше по сторонам. Он устремился вперед. Поводок натянулся. Михкелю пришлось поднапрячься, чтобы поспевать за ним.

Так они пробежали половину Мраморной улицы, свернули на Плитняковую и выбежали на Доломитную, заскочили разок в одну арку и дважды забегали во внутренние дворы.

Наконец они увидели лошадь.

Лошадь была запряжена в телегу, обычную телегу, на которой лежали обвязанные веревкой туго набитые мешки, а на передке, на доске для сидения, были расставлены миски и игрушки. У телеги суетился мужичонка в рыбацких сапогах и старой шляпе с обвислыми полями.

Михкель почувствовал, как слабеют у него ноги. Тяжело дыша, он опустился па лавочку у стены дома. Какая неудача! И мужичонка такой, какого они ищут, и лошадь при нем. Но, увы, не милая серебристо-серая Альфа. Между оглобель стояла темно-гнедая лошадь.

— Ромео, Ромео! — Михкель с упреком покачал головой. — Я считал тебя умнее. Как же ты не понимаешь? — укорял Михкель. — Вовсе не все равно какая лошадь! Стыдно, стыдно! Нам нужна только Альфа, только Альфа.

Но Ромео ничуть не стыдился. Вместо того чтобы покорно заскулить, он вдруг поднял морду и несколько раз пролаял.

Детишки, спешившие со всех сторон к лошади и телеге, не обратили внимания на этот лай. Собачьего лая они уже наслышались. Не обратили внимания на этот лай и торчащие по грудь из окон бабушки, а уж суетящийся вокруг телеги мужичонка и подавно. Кроме Михкеля, было еще лишь одно живое существо, которое услыхало Ромео. И это существо ответило ему. Гнедая лошадь подняла голову. Звонкое громкое ржание разнеслось по всем закоулкам двора.

На этот голос обратили внимание все. Здесь никто не слышал лошадиного ржания. Глядящие из окон бабушки высунулись теперь по пояс, а одна маленькая девочка, спешившая с матерью к телеге, даже споткнулась и остановилась.

— Лошадка сделала и-аа! — обрадовалась маленькая девочка. — Все лошадки делают и-аа!

Лицо мужичонки в рыбацких сапогах, старой шляпе и с носом-пуговкой сияло, словно солнце.

— А что я говорил! — Мужичонка так тряхнул головой, что шляпа едва не свалилась на пыльную землю. — Точно, как старая Меэри!

Теперь нельзя было терять время.

— Сорт свисточков, мисок, ваз — настоящий экстра класс! — громко объявил Эдуард. — Самый наилучший сорт, настоящий люкс-импорт! Старое тряпье мне, свистульки вам!

До чего же предприимчивым был этот хитроглазый Эдуард, которого никто не мог перекозырять в заготовке утиля уже десять лет. Но невдомек ему было, что уже через несколько минут придет конец его столь блистательно начавшимся сделкам. Напрямик через большой двор с площадками для сушки белья и детскими площадками для игр бежали худенький мальчик в пестрой блузе и большая черная собака. Они не отрывали взгляда от лошади, которая в свою очередь, не сводя глаз, следила за их приближением. Ромео теперь держался так уверенно возле Михкеля, словно закончил с отличием все собачьи школы и курсы. Его мощная пасть была раскрыта. Между белых клыков виднелся розовый язык. При виде этого зрелища собравшиеся вокруг телеги детишки и первые сдатчики утиля расступились и попятились.

— Альфа! — тихо позвал Михкель, когда до телеги оставалось шагов десять. — Альфа!

Телега покатилась прямо из-под рук хитроглазого Эдуарда. Гнедая лошадь со странными пятнистыми боками пошла навстречу зовущему мальчику и лающей собаке.

— Тпру! — крикнул Эдуард. — Стоп! Стоп! Меэри, не ходи!

Лошадь не обращала внимания на его крики. Еще два-три шага, и она могла бы положить голову на плечо мальчика в пестрой блузе. Она была много повидавшей в жизни лошадью. Она была привычна к трудностям. Но запрягать высокообразованную верховую лошадь в телегу было слишком большой несправедливостью. Сейчас Альфе сильнее всего хотелось сбросить с себя трущие спину и шею постромки и хомут, выйти из оглобель и умчаться на полном галопе.

Благодаря Ромео это ее желание исполнилось. На предыдущей остановке хитроглазому Эдуарду особенно повезло в обмене утиля. Детишки из одной семьи, жаждавшие заполучить глиняные свистульки, притащили к телеге почти полный мешок тряпок, заготовленных для вязки лоскутного ковра. Этот довольно пухлый мешок был раскрыт, и из него высовывалась половина чулка.

Будучи еще беспризорным щенком, Ромео приучился опасаться людей. Он боялся их даже тогда, когда сам нагонял на людей страх. Но теперь друзья были в беде, и Ромео превозмог свой страх.

— Руки прочь от кобылы, которая всю жизнь честно возила утиль! — вопил мужичонка в рыбацких сапогах и обвислой шляпе, и его тон рассердил Ромео. С рычанием оскалил он клыки. Вцепиться сразу же в брючину Эдуарда он все же не решился. Чтобы набраться смелости, он вцепился в тянувшийся из мешка чулок и стал дергать его.

К великому изумлению Ромео, чулок поддался. К первому чулку был привязан другой. Оба, как змеи, выползли из мешка. Заметив это, Эдуард умолк, словно у него вдруг отнялся голос. Держа в руке миску, он бросился отгонять собаку. И тут появившаяся было смелость покинула Ромео. Он пустился наутек, продолжая крепко держать в зубах чулок, который держался в связке других чулков, и таким образом весь мешок потащился следом. Затем красные, желтые, синие, зеленые, целые и разрезанные на полоски чулки стали выскальзывать из мешка и разноцветными ручейками потекли по детским песочным ящикам и площадке для сушки белья.

Бедняга хитроглазый Эдуард! Вместо того чтобы ухватиться за выскользнувшую из мешка связку чулок, он гнался, потрясая кулаками, за черным псом. Но разве человек может догнать собаку! Гоняясь по двору за псом, Эдуард совсем обессилел. И к тому моменту, когда он заметил, что происходит возле телеги, Михкель уже успел распрячь лошадь. В пыль полетели сбруя, дуга и седелка. В следующий миг Михкель вскочил на край телеги и оттуда на спину лошади.

Лишь на первый взгляд он был маленьким беспомощным мальчиком, которого большие могут легко оттолкнуть. Вот и теперь даже взрослые отступили перед ним. Бабушки схватили своих внуков и быстро попятились подальше. Мальчишки и девчонки постарше собирали своих маленьких братиков и сестричек. Все выжидающе смотрели на мальчика, сидящего на лошади. Лишь тяжелое дыхание Эдуарда нарушало воцарившуюся во дворе тишину.

— Эта лошадь всю жизнь была верховой лошадью, — негромко сказал Михкель. — Когда она была молодой, на ней ездил один знаменитый спортсмен. Теперь она постарела. Старые лошади не в силах соревноваться с молодыми, но они до самой смерти остаются верховыми лошадьми.

Сказав так, Михкель плотно прижал к бокам лошади пятки, икры и колени. Держась одной рукой за гриву, он резко дернул другой за повод.

Альфа послушно встала на задние ноги. Она сделала красивый поворот на месте так же ловко, как в дни своей молодости. На животе у нее сверкнула светлая полоска — там Эдуард не покрасил как следует.

Рывок за повод, посыл бедрами и икрами — и послушная Альфа рванулась вперед. Прорысив по двору, она, как бы набрав разгон, перешла на галоп. Гравий полетел из-под копыт, когда она, как стрела из лука, пронеслась мимо столпившихся детей, бабушек, тетушек, матерей. Через ящик с песком Альфа пролетела, как на крыльях, — ведь это не преграда для лошади, которая завоевывала медали в соревнованиях высшего класса по преодолению препятствий. Альфа мчалась вперед, не снижая скорости.

Но перед ней было и настоящее препятствие — телега Эдуарда с набитыми утилем мешками и мисками-свистульками на передке. Альфа неслась прямо па телегу.

— Ой, ой, ой! — ойкал Эдуард, заползая под телегу. В испуге он закрыл голову руками.

Зато мальчишки и девчонки постарше подняли своих меньших сестренок-братишек, бабушки надели очки поудобнее, один оголец даже залез на дерево. И все они хорошо увидели, как за два-три метра до телеги Альфа взмыла вверх, словно птица. Подкованные копыта пронеслись над телегой, но не сбросили на землю ни одного глиняного кувшина, ни одной миски с красными краями, ни одной синекрылой утки-свистульки. Копыта даже не задели их. Прыжок был до того красивым, что взобравшийся на дерево мальчишка восхищенно закричал, а взрослые зааплодировали. Детям да и взрослым показалось вдруг, будто они в цирке. Только хитроглазый Эдуард был растерян и напуган.

Альфа уже скакала в проходе между домами. Мальчик в пестрой рубашке прижался к гриве, и казалось, что он сросся с лошадью. За ними, радостно лая, мчался большой черный пес.

Оставив за собой клубящуюся пыль, трое друзей покинули чужой двор. И они не видели, как дети махали им вслед.

 

В ПОИСКАХ НОВОГО КРОВА

Радостно рысила Альфа по улицам. С каждым шагом она удалялась от Каменной деревни и приближалась к Ягодной. Держась за гриву, Михкель прижимался к шее лошади. Загар и падающие на глаза черные волосы делали его похожим на мальчишку-индейца, который спешит через Скалистые горы с важным сообщением к вождю племени. Мальчишке-индейцу приходилось часто останавливать лошадь, потому что путь пересекали пенящиеся горные реки, а Михкелю порой преграждала путь пестрая река автомобилей, в светофорах загорался красный свет, и приходилось тоже останавливать Альфу. И так же хорошо, как мальчишка-индеец знал свою скалистую родину, знал Михкель законы своего города. Он знал, что вскоре вместо красного света загорится зеленый, автомобильная река остановится, и Альфа сможет двинуться вперед.

Ягодная деревня была уже совсем близко, когда Михкель направил Альфу в ворота какого-то парка.

— Передохнем немного, друзья, — сказал он своим спутникам. — Надо немного посоветоваться.

Михкель направился в тихий уголок парка, за ним по пятам шагали лошадь и собака. Там Михкель сел на пустую скамью, Альфа и Ромео остались стоять перед ним. Альфа терлась мордой о плечо Михкеля, Ромео уткнулся носом в его колени.

— Прости меня, Альфа, что я не смог позаботиться о тебе так, как обещал отцу.

Альфа подняла голову и несколько раз кивнула. Можно было понять, что она прощает Михкеля.

— А теперь поблагодари Ромео, ведь это он нашел тебя.

Альфа повернула голову к собаке. Ромео уже ждал этого. Он встал на задние лапы и быстро лизнул черный нос лошади. Хотя это могло выглядеть так, будто Ромео благодарит лошадь, что она все-таки нашлась, Михкель остался доволен.

— Ну хорошо, — сказал он друзьям. — А теперь посоветуемся, что же делать дальше. Мне кажется, Альфе больше нельзя оставаться в городе.

Михкелю действительно казалось так. Кто мог быть уверен, что хитроглазый утильщик не попытается снова украсть Альфу. Оказалось, что двор дома с башенкой не такое уж надежное местопребывание для Альфы.

— Мы с Альфой должны сегодня же покинуть город, — говорил Михкель. — Наверняка где-то есть и для Альфы теплая конюшня и отдельное стойло, мы должны только найти их. К сожалению, сейчас в деревне напряженное время — посевная, и все там занимаются только теми делами, которые относятся к севу, а о верховой лошади никто и слушать не желает.

Тут Михкель задумался. Сколько может длиться спешная пора посевной? Может быть, за ту неделю, что Альфа прожила во дворе дома с башенкой, спешка уже закончилась?

По дорожке парка к ним приближался солидный пожилой мужчина с бородкой клинышком. Он вел на поводке молодую овчарку, почти еще щенка.

— Извините, — вежливо обратился к нему Михкель, — можно мне у вас о чем-то спросить?

— Спрашивай, спрашивай. — Мужчина улыбнулся. — Осмелюсь предположить, что смогу тебе ответить. Если человек тридцать лет участвовал в турнирах знатоков, найдется мало вопросов, на которые он не смог бы ответить. Так что же ты хочешь узнать? В каком году нога лошади впервые ступила на Американский континент? Или как звали собаку, которая вошла в историю Римской империи?

— Нет, — Михкель потряс головой, — я хотел бы знать, кончилась ли уже в деревне посевная?

Услыхав такой вопрос, бородач сразу же перестал улыбаться. Вздохнув, он достал из кармана конфету.

— Ты заработал премию, — сказал бородач. — На этот вопрос я ответить не смогу. Если хочешь получить ответ, ты должен, пожалуй, сесть на лошадь и поскакать в деревню.

— Видишь, Альфа, видишь, Ромео, — сказал Михкель, когда молоденькая овчарка утащила своего хозяина подальше. — Нам, хочешь не хочешь, придется отправиться в деревню. Имеете ли вы что-нибудь против этого?

Ромео и Альфа не имели ничего против посещения деревни. К сожалению, не все бывают столь покладистыми. Михкель знал кого-то, кто, безусловно, будет возражать против такого намерения. Ни одна бабушка не позволит своему десятилетнему внуку пуститься самостоятельно в далекое путешествие. Конечно, другое дело, если старший брат десятилетнего внука возьмет ответственность на себя.

— А знаешь, Ромео, знаешь, Альфа, — признался Михкель друзьям. — Ведь мы не сможем сами поехать, Эндрик должен быть с нами.

После этих слов у Альфы и Ромео уши повисли. Похоже, они не очень-то верили, что Эндрик присоединится к ним. Но Михкель не терял надежды.

— Ох, вы его не знаете, — сказал он уверенно. — Если сказать ему, что Альфа может везти все его рамки для растений и ящики для насекомых, он будет готов отправиться куда угодно.

Снова взобрался Михкель на спину Альфы. Ромео принял стартовое положение. Он уже догадывался, что отсюда до ворот родного двора поскачут только галопом.

Альфа вернулась! Эта новость облетела всю Ягодную деревню в какие-нибудь полчаса. Мальчишки с Большой Терновой улицы побросали свои тарахтящие автоматы в кусты. Детишки в Рябиновом тупике прервали изготовление пирожных из песка. Вскоре во дворе дома с башенкой собралось множество гостей. Некоторые пришли приветствовать Альфу даже с цветами. Они тут же сплели из ромашек, анютиных глазок и незабудок венок и надели его Альфе на шею. Венок детишек Ягодной деревни нравился Альфе гораздо больше, чем хомут хитрого Эдуарда. Это напоминало прекрасные времена, когда ей вешали на шею венок из дубовых листьев за победу в соревнованиях.

Михкеля во дворе не было. Он уже упаковывал походное снаряжение. Палатку, одеяла, ящички и рамки Эндрика — всю эту поклажу должна была повезти Альфа.

В то же время бабушка сновала между кухней и кладовкой. На двух сковородах шкворчали глазуньи, в кастрюле варились яйца. Михкель рассчитал верно. Если бы даже десять псов были его телохранителями, все равно бабушка не позволила бы ему покинуть границы города. Но готовность взрослого брата Эндрика присоединиться к экспедиции решила дело. Бабушка сама, когда ей было шестнадцать лет, поехала в Петербург искать работу. Она считала себя не вправе думать, что в наши дни шестнадцатилетний юноша не сможет присмотреть за своим десятилетним братом.

Детишки Ягодной деревни очень огорчились, услыхав, что придется распрощаться с Альфой. Им и думать не хотелось, что это, возможно, прощание навсегда.

— Когда Альфа найдет себе новый дом, обязательно приедем ее навестить, — обещали они наперебой и старались похлопать лошадь по шее.

С газона, на краях которого Альфа так старательно подстригала траву, Донна Анна сорвала самый красивый цветок.

— На память о нашем успешном сотрудничестве, — сказала Донна Анна, втыкая цветок в гриву Альфы. По правде говоря, она собиралась произнести речь подлиннее, но задрожавший голос вынудил ее изменить первоначальное намерение. Она лишь добавила: — Дети! Крикнем теперь хором нашему другу: «Всего доброго!»

Так они и сделали. Когда путешественники тронулись в путь, все провожающие выстроились шпалерами — двумя шеренгами по обеим сторонам пути со двора, так что Альфе, Ромео, Михкелю и Эндрику пришлось идти в живом коридоре.

— Хювасти! — кричал этот коридор по-эстонски, когда Донна Анна подала знак, а затем: — До свиданья! — по-русски и: — Гуд бай! — по-английски. Возможно, они прокричали бы прощальные приветствии по-немецки, по-французски и еще на каком-нибудь языке, но путники уже успели выйти на улицу.

 

ПРАЗДНИК

Родной город остался далеко позади. Уже несколько дней шагали они по обочинам дорог и вдоль придорожных канав, делали передышки, когда уставали, и раскидывали бивуак с наступлением вечера. Впрочем, лишь одна Альфа шагала спокойно, с достоинством ступала она по дорогам и протоптанным в траве тропинкам. Остальные двигались иначе: Эндрик, охотясь за растениями, делал броски в сторону; Ромео, как всякая деловитая собака, отбегал обнюхать все встречные валуны и столбы, а Михкель просто ради пробежки устремлялся то за одним, то за другим. И хотя место, где Альфе предстояло обрести новый кров, еще не было найдено, первые дни путешествия доставили удовольствие всей четверке. Эндрик добавил к своей коллекции растений семь новых разновидностей осоки (колючую, топяную, пузырчатую, двутычинковую, лисью, пальчатую и осоку Маккензи). Ромео тоже узнал немало нового, а Михкель и Альфа просто радовались теплому ветру, солнцу и тому, что им можно быть вместе.

В каждом попадавшемся на пути ручье, реке или озерце Михкель купал Альфу. В конце концов удалось смыть краску хитрого Эдуарда. Серая в яблоках шерсть Альфы опять стала шелковисто блестеть.

Спешная пора посевной действительно кончилась. С полей доносилось теперь пение жаворонков. Лишь однажды они услышали с одного отдаленного поля ворчание трактора. Наверное, его водитель был просто филоном. Потом, подойдя поближе, они увидели и сам трактор и тракториста.

— Ло-о-шадь! — Тракторист-филон засмеялся, увидев четверых путешественников. — Лошадь в одну лошадиную силу! И что же она в состоянии сделать?

Раз-два-три!

Михкель снял поклажу со спины Альфы и взобрался сам в седло. После трех дней хождения под грузом у Альфы возникло желание немножко попрыгать ради разнообразия. Как птица перелетела она через кучерявые кусты можжевельника, затем набрала разгон и пошла прямиком на трактор. Неожиданно оказалось, что у филона-тракториста скорости достаточно. Он враз бросился на землю, спрятавшись за большое, одетое резиновой шиной колесо, как несколько дней назад прятался под телегу хитроглазый Эдуард.

— Ну, пусть теперь трактор попрыгает, — сказал Михкель, когда прогалопировал. Но на это тракторист лишь поддал газу, и трактор взревел и, оставив за собой облако дыма, укатил прочь.

Впрочем, это был не единственный раз, когда Альфу попытались сравнить с трактором. Все остальные прохожие и встречные понимали, что у трактора свои достоинства, а у лошади свои. Но поскольку они видели тракторы каждый день, а лошадей редко или вообще не видели, интерес к Альфе был велик. Особенно это было заметно, когда экскурсионные автобусы с детьми проезжали мимо. Ребятишки, сидевшие в креслах с правой стороны, прижимали носы к стеклам автобуса. И вскоре так же делали остальные, потому что на первом же перекрестке автобус разворачивался и ехал обратно, чтобы все дети могли посмотреть на лошадь. Пассажиры автобуса в течение двух дней осматривали самые высокие в Эстонии горы, и самые большие озера, и самый длинный мост, но лошадь они не видели ни разу. И хотя в каждом автобусе были для всех отдельные мягкие кресла, детишки смотрели на странную компанию путников так, словно были готовы тотчас покинуть удобный автобус и присоединиться к лошади, собаке и двум мальчикам.

Лошадь, собака и два мальчика этого, конечно, не знали. Они шли своей дорогой, искали повсюду заячью осоку, кричали работающим во дворах и садах людям: «Силы в работе!» — и даже сами включались в работу там, где требовалась их помощь.

Кричали, конечно, мальчики, а в работу включались, когда это требовалось, и Альфа и Ромео. Однажды дело было так. Они встретили в лесной деревне сломленного горем пастуха, стадо которого повалило ограду пастбища и так бесследно исчезло, что пастух подумывал уже, не вызвать ли вертолет на помощь. Но тут именно Ромео и Альфа помогли поймать беглецов. Благодаря своему отличному нюху, Ромео распутал все петли удирающих телят, и сидящему верхом на Альфе Михкелю не требовалось больше, как только следовать за Ромео.

Когда Михкель, Альфа и Ромео часа через два загоняли телят обратно на пастбище, восхищению пастуха не было предела.

— Вот это лошадь! Вот это собака! — радостно крикнул пастух и добавил, что если бы ему пришлось на будущий год опять быть пастухом, он отдал бы за таких помощников что угодно. К сожалению, пастушеская работа кончалась для него нынешней осенью. На будущий год совхоз уже заказал себе так называемого «электропастуха».

«Если бы мы могли всю жизнь так странствовать, — думал Михкель, сидя вечером у костра. — Я, Альфа, Ромео... Ну да, и Эндрик тоже». Но он тут же вспомнил про мать, и про отца, и про бабушку. И про друга Пеэтера. И еще про многое другое. И он быстренько отказался от идеи странствовать всю жизнь. Что делало сейчас путешествие особенно приятным? Сознание того, что у тебя есть дом, где ждут твоего возвращения.

На пятый день путники вышли на широкую гряду холмов. Вдали виднелись силосные башни, широкая крыша зерносушилки и длинные хлева. И на достаточном расстоянии от них, в стороне маленькие, с красными крышами дома колхозников, большое здание колхозного правления, целый ряд еще каких-то построек и одно только что законченное строение.

Это был колхоз «Карумяэ».

Лишь два дня назад председатель колхоза «Карумяэ» выслушал отчет своих помощников о только что законченном строительстве.

— Малярные работы — шик-блеск, все сверкает, любой уголок! — объявил прораб.

— Мебель достали, помещение обставили, в бассейн воду напустили, — сообщил заведующий отделом снабжения.

А заведующий клубом радостно воскликнул:

— Другого такого здания, я думаю, и не сыщешь!

На сей раз речь шла не о кухне для стада, торжественное открытие которой еще только предстояло. И не о зале в свинарнике, где поросята могут загорать под искусственным солнцем, и не о птичнике, где механизированы и кормежка птиц и сбор яиц. Речь шла о новом детском саде, который построил для своих детишек колхоз «Карумяэ». Теперь ни одна мать, уходя на работу, не будет оставлять своего ребенка дома под замком. Новый детсад мог вместить всех колхозных малышей, и все равно им бы не было там тесно. Работники правления так радовались этому, что готовы были говорить в рифму, если бы умели.

— А площадка для игр? — спросил председатель. — Подумали вы о том, чтобы детишки, играя, могли учиться и полезной деятельности?

И об этом заботливо подумали.

— В углу детсадовского участка мы соорудили автомобиль... деревянный, — сказал заведующий гаражом. — Там они смогут играть в шоферов.

— А на качелях они могут играть в космонавтов, — добавил заведующий колхозным клубом.

— В песочном ящике они могут заниматься строительством, — считал прораб. А главный механик сказал:

— Найдутся и старые слесарные инструменты, игру в водопроводчиков тоже можно будет организовать.

Председатель остался очень доволен своими помощниками.

— Славно, славно! — сказал председатель. — Значит, мы готовы к торжественному открытию. — И затем его последние слова сами собой неожиданно сложились в рифму:

Когда Михкель, Эндрик, Альфа и Ромео взошли на вершину гряды холмов, праздник открытия детского сада был в разгаре. На качелях уселись несколько десятков будущих космонавтов. В мелком бассейне пускали свои кораблики будущие моряки. И песочных ящиках возводились города и замки. Шла даже игра в слесарей-водопроводчиков.

А отцы, и матери, и вообще все население колхоза — от ночного сторожа до председателя — сидели на террасе на низеньких стульчиках детского сада, тянули через соломинку морс, ели мороженое и вспоминали свое детство.

— Время было тогда другое. — Агроном вздохнула. — Никто не покупал космонавтских шлемов.

— Водопровода тогда в деревне вообще не было, — сожалел главный механик. — Мое детство прошло без игры в водопроводчиков.

Четверо путников остановились на колхозной спортплощадке возле детского сада. Михкель снял со спины Альфы поклажу. Он почувствовал: наконец-то они прибыли туда, куда надо.

— Погоди, Альфа, — шепнул он. — Сейчас приведем тебя в порядок.

Увидав в руках Михкеля знакомую щетку и еще более знакомый гребень, Ромео на всякий случай затрусил подальше. Альфа же удовлетворенно кивнула и, предвкушая удовольствие, поиграла мышцами.

Маленькие мальчишки, качавшиеся на качелях, заметили Альфу и ее друзей. Немного погодя они были уже по другую сторону ограды детсада и стояли полукругом перед лошадью.

— А погладить ее можно? — спросил рыжеголовый мальчуган, который исполнял обязанности механика во время игры в ракету. В голосе его звучало столько надежды, что Альфа поскорее закрыла глаз, обращенный к мальчугану. Как мы помним, Альфа, получившая образование в школе верховой езды, не терпела грязнуль, нерях с немытыми руками, а рыжеголовый мальчуган, исполняя обязанности механика, испачкал руки как следует.

Вскоре все будущие космонавты похлопывали Альфу по шее и загривку. И тогда Михкель подсадил рыжеголового космонавта в седло. И хотя руки у мальчугана были немытые, Альфа плавно двинулась вперед. Будущий космонавт восседал на ней с таким торжествующим видом, словно только что вернулся из полета на Луну.

В саду опустели песочные города. Покинутые кораблики из папье-маше, дерева и пластмассы грустно покачивались на воде. Из грузовика без колес, но с настоящим рулем и настоящим зеркальцем для заднего обзора выскочили все пассажиры. Все праздновавшие открытие детского сада малыши сбежались туда, где уже неизвестно которого по счету мальчугана катала настоящая серебристая в яблоках лошадь.

Рыжеголовый механик ракеты взял на себя организацию порядка.

— Ты был впереди него, — ставил он детишек гуськом. — А он впереди тебя. А они пришли позже вас.

И детишки терпеливо ждали своей очереди похлопать, лошадку и проехаться.

Взрослые на террасе детсада все еще продолжали пить морс, есть мороженое и говорить о своем детстве.

— А где тогда были эти автомобили, — говорил водитель. — В детстве, малышом, я, бедняжка, играл в телеге.

— Мои кораблики были все только из коры, — с грустью вспомнила агроном.

— А я вообще не имел игрушек,. — признался председатель. — Откуда могли взяться игрушки у пастушонка.

От такого разговора все общество несколько опечалилось. Но в то же время сознание, что теперь у их детей все иначе, доставляло радость.

— А не пойти ли нам посмотреть, как там дела на качелях? — предложил механик.

— Сделать несколько песочных пирожных, что ли? — сказала агроном.

— До чего же охота поплескаться в бассейне, — признался председатель.

Но когда они, покинув прохладную террасу на северной стороне дома, перешли на другую сторону, оказалось, что у бассейна, качелей и грузовика с настоящим рулем нет ни одного ребенка. Все детишки были на заросшей травой спортивной площадке колхоза, по которой рысила длинноногая серебристая лошадь, а на ней в седле как раз в тот момент сидели две девчушки.

Взрослые сильно удивились.

— Настоящая лошадь! — воскликнул председатель. — Когда же я в последний раз катался на лошади?

Председатель снова вспомнил дни своего пастушества. И то, что какие-то игрушки у него все-таки были. Коровы-овцы из деревянных палочек и уж обязательно лошадь из корневища.

Председатель больше не испытывал искушения побарахтаться в бассейне. Теперь его неудержимо притягивала длинноногая лошадь серебристой масти. Очевидно, то же испытывали и другие взрослые. Несколько минут спустя все они стояли уже на спортивной площадке, где рыжеголовый космонавт быстренько выстроил их в очередь.

— Ты будешь за ней, — сказал он председателю.

— Он за тобой, — сказал он агроному.

— А вот они там за вами, — сказал он о водителе, трактористе и комбайнере, которые стояли группкой и обсуждали, сколькими ногами одновременно рысящая лошадь касается земли.

Председатель в этой дискуссии участия не принимал.

«Заводные игрушки — автомашины, самолеты, трактора, — думал председатель, — само собой разумеется, они нужны, как же иначе. Но, очевидно, для нашего детсада это не самое необходимое». Вдруг председатель вспомнил, как в те далекие времена, когда он был пастушонком, все животные приветствовали его по утрам своим мычанием, ржанием, блеянием, и подумал, что уж не такие ли вот воспоминания и были причиной его верности земле, деревенской жизни и работе в колхозе.

Цок, цок, цок — стучали копыта Альфы по круговой дорожке. Те детишки, которые уже покатались, бежали с криками рядом с лошадью. И никто не боялся, что попадет под копыта Альфы.

Велосипед может наехать на того, кто неожиданно окажется перед ним. Мотоцикл тоже, не говоря уже об автомобиле.

Лошадь же нипочем не наступит на человека.

 

НОВЫЙ КРОВ

— Ну так, — сказал председатель следующим утром, распахивая двери бревенчатого сарая, стоящего в тени деревьев. — Здесь будет ее конюшня.

Михкель сунул голову в дверной проем, Ромео заскочил внутрь. В просторном помещении пахло торфом и можжевельником. Любая лошадь должна была быть довольна таким местом жительства.

— Тут могли бы висеть ее узда и седло. — Председатель распахнул еще одну дверь. — А этот клеверный луг, — сказал председатель, указывая на зеленеющую вблизи поляну, — стал бы ее пастбищем.

Наконец-то для Альфы нашелся новый дом. Никто у нас не лишний. Конечно же, имелось место, где очень нужна была добрая и красивая лошадь, единственным недостатком которой являлось то, что ей уже стало не по силам прыгать ежедневно через препятствия. Поиски пристанища для Альфы успешно завершились. И хотя этот успех означал для друзей разлуку, Михкель все же был почти счастлив.

Председатель был счастлив полностью.

— Я с самого начала чувствовал, — говорил председатель, — что нашему детсаду не хватает чего-то важного. Только никак не мог отгадать, чего именно...

Теперь председатель отгадал это.

— Живое существо, — сказал председатель, — лучшее, что может быть. И что касается меня, то я не знаю ни одного животного, которое так годилось бы в друзья детям, как красивая, умная и верная лошадь.

Но тут взгляд председателя неожиданно упал на Ромео, который совсем опечалился. Председатель понял, что допустил сейчас небольшую бестактность, и сразу же поправился:

— Конечно, не говоря уже о красивой, умной и верной собаке.

Михкель гладил гриву Альфы. Он представлял себе, как Альфа лежит на пахучей траве. Он видел ее хватающей зубами пучки клевера и отгоняющей: хвостом мух. Пестрящая цветами поляна залита золотым солнечным светом. И в обоих глазах Альфы сверкает но маленькому солнцу. Потом он представил ее в окружении детишек...

— Так что же, ударим по рукам? — услышал Михкель голос председателя. — Сперва одна лошадь и маленькие наездники, а потом, глядишь, несколько лошадей и взрослые наездники. Пожалуй, верховая езда — самый лучший спорт для деревенского жителя.

Михкель глядел на Альфу, Альфа — на Михкеля. Ромео на обоих по очереди. Эндрик ни на кого не смотрел. Он увидел на кочке у канавы осоку блошиную.

— Ладно! — Михкель глубоко вздохнул. — Ударим по рукам, если вы готовы принять одно условие.

Михкеля тяготили угрызения совести. Нелегко изо дня в день чувствовать себя конокрадом. Хотя директор школы верховой езды вроде бы и желал, чтобы Альфу похитили, Михкель не был уверен, что он действительно хотел этого всерьез. Ведь сказал же он Михкелю, что Альфа как бы школьное имущество и она числится за школой. Поэтому Михкель хотел, чтобы Альфу незаметно, под покровом ночи отвезли обратно в школу верховой езды, а утром председатель смог бы, как полагается, договориться с директором школы о передаче лошади колхозу.

Теперь остается рассказать совсем немного.

Поздно вечером, когда ночь опустилась на леса, луга и поля, в город поехал колхозный грузовик с высокими дощатыми бортами. На сей раз высокие борта кузова были действительно нужны. Все трое пассажиров кузова грубо нарушали тот пункт правил дорожного движения, который водитель написал на стенке кабины:

ЕХАТЬ В КУЗОВЕ СТОЯ — ВОСПРЕЩАЕТСЯ!

Но Альфа никогда и не садилась. Она и не умела сидеть. Никто не научил ее этому. Поэтому Михкель и Ромео тоже ехали стоя — за компанию. Старший брат Эндрик сидел в кабине с водителем.

Одной рукой Михкель обнимал лошадь за шею.

— Какое-нибудь из окошек школьной конюшни наверняка открыто, — говорил Михкель Альфе на ухо. — И уж я тебе дверь открою. Ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо, можешь мне поверить.

И Альфа верила. В подтверждение тому она терлась лбом о грудь Михкеля. Конечно, есть сомневающиеся, которые не верят, что лошади понимают человеческую речь. Михкель не принадлежал к их числу. Он говорил с Альфой всю дорогу. Но что он говорил, другим знать не требуется.

Конечно же, все произошло так, как и было запланировано. Когда директор школы верховой езды пришел утром во вторник на работу, председатель колхоза «Карумяэ» уже ждал его.

С первых же слов председатель нашел поддержку у директора.

— Нет ничего лучше для ребенка, чем дружба с домашними животными, — сказал председатель.

— Безусловно. Это ясно, — поддержал директор.

— Рядом с хорошей лошадью не может вырасти плохого ребенка.

— И я думаю точно также, — согласился директор.

Но как только председатель завел речь о приобретении колхозом верховой лошади, директор перестал поддакивать и принялся вздыхать.

— Ох, ну что вам стоило приехать с этим разговором немного раньше, — сокрушался директор, — Что вы делали недели две назад? Где вы тогда были?

— Две недели назад мы сеяли, — сказал председатель. — А во время посевной даже высморкаться некогда бывает, не говоря уже о том, чтобы искать верховую лошадь для детишек.

— Так-то оно так, — согласился директор. — Только теперь у нас нет больше лошади, которую мы могли бы отдать. Пойдемте, я покажу вам наших лошадей, сами увидите.

Директор открыл дверь, ведущую в конюшню. Заслышав шаги, лошади поднимали головы. Черный жеребец поколебался было, но любопытство взяло все же верх. Он осторожно поднял ноги на корытце с овсом, чтобы лучше разглядеть, кто пришел.

— На этих тут тренируются пятиборцы, — объяснил директор. — На тех, там, троеборцы. Здесь стипль-чезные лошади, там лошади для выездки

— А за этой дверью? — поинтересовался председатель.

— Ох, там никого нет, — сказал директор. — Там манеж. Совсем пустой. — И директор распахнул похожую на ворота дверь в манеж.

В следующий миг он усиленно заморгал.

— Очки подводят, — сказал директор. — Видать, соринки налипли. — Директор снял очки в роговой оправе и принялся старательно протирать их стекла.

Но когда он вновь надел чистые уже очки, то ясно увидел хорошо знакомую, серую в яблоках верховую лошадь. Она стояла возле двери манежа, конец повода был привязан к кольцу в стене. Приподняв верхнюю губу, лошадь приветствовала директора широкой лошадиной улыбкой.

— Если это не обман зрения, то, очевидно, сон, — пробормотал изумленный директор и схватил сам себя за руку. — Лучший способ прогнать сон — легонько ущипнуть себя. — И он ущипнул себя раз и другой. Но серебристая длинноногая лошадь не исчезла. Напротив, она даже заржала.

Теперь директор уже не сомневался, что в манеже стоит их старая Альфа, которая так же таинственно вернулась, как и исчезла. Директор быстро схватил председателя за локоть и торопливо заговорил:

— Я прежде ошибался. Вы приехали как раз вовремя. Похоже, у нас действительно есть одна лишняя лошадь, которая вам подходит.

Уже и впрямь остается рассказать самую малость.

В то время, пока в бухгалтерии оформляли списание и передачу лошади колхозу, школа верховой езды прощалась с Альфой. Конюх медленно провел Альфу мимо стойл, а гнедые, каурые, пегие и чалые пофыркивали, топали и тихонько ржали, приветствуя ее.

Но прощание в школе верховой езды не шло ни в какое сравнение с проводами, которые устроили Альфе в Ягодной деревне. Когда грузовик приехал туда, детишки Ягодной деревни стояли по обеим сторонам улицы, махая совочками для песка и флажками. Маленькие мальчишки салютовали своими ружьями и автоматами, а маленькие девочки поднимали своих кукол высоко над головой, чтобы они могли посмотреть, как выглядит лошадь.

Подъехав к дому с башенкой, на котором красовалась табличка: «УЛ. МОЖЖЕВЕЛИНОВЛЯ, 10», грузовик свернул в знакомый нам двор. Лучший друг Михкеля Пеэтер подал знак, и собравшиеся возле колодца дети запели известную всем прощальную песню.

Заслышав первые же слова, Ромео поднял голову и, уставив нос в небо, заскулил. Но никто не рассердился на него за это. Дети понимали, что Ромео просто подпевает им по-своему.

Все жители дома с башенкой вышли во двор. Водителю грузовика пришлось приставить к кузову стремянку, чтобы каждый мог на прощание похлопать Альфу по шее. Первой взобралась в кузов бабушка Михкеля и дала Альфе свой прощальный подарок — испеченный из тминного теста хрустящий хлебец.

Донна Анна на сей раз принесла ветку сирени, чтобы воткнуть за ремешок уздечки возле самой челки — это напоминало давние времена, когда модницы втыкали в прическу цветок.

— Ах, как мы прекрасно с тобой работали! — сказала Донна Анна и пролила слезу. — Косилка тартуского завода просто нуль по сравнению с лошадиными зубами.

Михкель был единственным, кто не полез в кузов прощаться. Он стоял у колодца, опершись спиной о прохладную трубу насоса, а на лице его была теперь такая странная неуловимая улыбка, какая бывает иногда у людей, борющихся со слезами.

Ведь даже тогда, когда все хорошо кончается, разлука остается разлукой.