Но получив тем или иным путем имя святого, агиограф должен еще облечь его плотью и кровью, создать его житие. В этом деле агиографы опять-таки не особенно обременяли свою фантазию, довольствуясь готовыми шаблонами. Французский ученый А. Мори в работе своей, вышедшей в 1843 году («Essai sur les légendes pieuses»), насчитал более 50 «обших мест», заимствованных авторами житий в «священном писании». Благовещение деве Марии о предстоящем рождении Иисуса повторяется в житиях святых Бернарда, Доминика, Альберта, Элоиза, Самсона, Бригитты, Клары, Стефана (венгерского), Ламберта, Романа, Евтихия; имеются даже иконы с изображением благовещения архангела матери Евтихия. Умножение хлебов встречается в житиях Иоанна Милостивого, Коломбина, Аполлония, Клары, Ричарда и др. 10 раз встречается мотив Каны Галилейской. Николай успокаивает бурю, как Иисус. Бенедикт и Мартин оживляют умершего тем же приемом, что и пророк Елисей, а Франциск повторяет евангельскую сцену воскрешения Лазаря. Христина в пещи огненной — подражание Анании, Мисаилу. и Азарии. Армию Хлодвига ведет, как и Израиля в пустыне, огненный столб, а Карл, в битве с сарацинами, останавливает солнце, как Иисус Навин. Многократно повторяется евангельский мотив об иссохшей смоковнице, об умножении елея, хождении по водам, о вороне, приносящем пустыннику пищу, и т. д.

Не брезговали агиографы и «внутренними заимствованиями». Житие Винцента Маделгорского скомбинировано из житий девяти других святых. Иногда просто брали готовое житие и приписывали его новому святому; так получались двойные жития: Мартина — Татьяны, Онисима — Алексея, Варвары — Ирины и т. д. Болландисты составили специальный каталог таких дубликатов. Наоборот, не спевшиеся между собой агиографы составили три разноречивых жития Козьмы и Демьяна. Согласно одному, они подвизались в Аравии и были обезглавлены при Диоклетиане. По другой версии, они римские святые, побитые камнями при императоре Карине. Третий вариант выдает их за сыновей Федота, умерших естественной смертью. Все три жития обращаются одновременно.

Ничего нет поэтому удивительного, что тело одного и того же святого имеет столь многочисленные мощи. Л. Лаланн дает в 1847 году такой перечень реликвий-дубликатов:

С тех пор количество реликвий еще возросло, как возросло и число святых.

Манера письма и композиции житий также свидетельствуют о чисто литературном характере древних житий. Выше уже упоминалось о заимствовании у стоиков тех речей, которые обычно произносят мученики перед судьей. Тип языческого жития дан в жизнеописании Аполлония Тианского и в пародиях Лукиана. Классические работы Эрвина Роде и Р. Рейценштейна показали, что житийная литература продолжает традицию греческого романа. Да и в мелочах авторы житий следуют греческим образцам.

Оратор II века Элий Аристид, например, говорит: «Я не в состоянии рассказать о всех деяниях спасителя, которые я вкусил по сей день; я даже не приведу здесь гомеровского стиха «если бы десять у меня было языков, десять ртов» и т. д., ибо и этого мало. Но если бы я даже превзошел всю находящуюся в людях силу слова и мысли, я бы даже не приблизился к возможности передать все это». То же говорит и Софроний в своем словословии Киру и Иоанну: «Кто в состоянии рассказать о чудесах, совершенных этими святыми? Каким велеречивым устам возможно все изложить? Никто из людей на это не способен, даже если бы он имел десять языков и десять ртов, медное дыхание и неутомимый голос». В том же духе говорит и автор жития Козьмы и Демьяна: «Как можно рассказать о всех их чудесах? Взяться за это — значит измерить океан или сосчитать звезды».

Чтобы заинтересовать читателя, Иероним прибегает даже к вставке в житие эротической сцены в греческом жанре.

Заимствуя из греческой литературы — те или иные сказочные мотивы или отдельные эпизоды, агиографы иной раз оказывают медвежью услугу своему святому, выдавая с головой его далеко не соответствующие христианскому учению подвиги, В 1902 году в «Записках историко-филологического факультета СПБ университета» был опубликован на греческом языке «Рассказ Тимофея, архиепископа Александрийского о чудесах святого и славного мученика Мины». Чудо 5-е там гласит! «Был некий человек расслабленный с детства; он не мог ни ходить ногами, ни делать что-либо руками, и от врача, ни от какого бы то ни было другого человека не мог получить исцеления. Услыхав от многих людей о чудесах св. Мины, он попросил, и его туда доставили. Народ, увидев его, удивился (его немощи). Нашел он там женщину немую, никогда не говорившую. И оба там пребывали, прося об исцелении. Когда прошло время и он не выздоравливал, он возроптал на святого, говоря: «Как я вижу, о святой, все, что я о тебе слышал, — ложь и неправда». В ту же ночь святой явился паралитику и сказал ему: «Что ты сердишься на меня, человече? Ну, раз я, по твоим словам, не в состоянии тебя вылечить, то ты не излечишься вовек, если не сделаешь, что я тебе скажу»… И говорит ему святой: «Иди и незаметно для всех займи ложе немой и ложись с нею, и ты получишь исцеление». Проснувшись, паралитик удивился, думая, что святой шутит над ним или испытывает его, и сказал про себя: «Я не знаю, что мне делать; я пришел просить исцеления, а святой, по-видимому, толкает меня на прелюбодеяние… и если я так сделаю, то я боюсь, чтобы мне не стало хуже». Святой, вторично явившись ему, сказал: «Сделай то, что я тебе говорю». Паралитик рассердился и сказал святому: «Святой божий, не будучи в состоянии меня вылечить, ты побуждаешь меня предаться блуду? Таково-то учение святых? Или ты шутишь надо мною?» Но святой, снова явившись ему во сне, сказал: «Сделай то, что я тебе сказал, и ты получишь исцеление». Он же, проснувшись, сказал: «О, святой божий, я сделаю, как ты предписываешь и как приказывает бог и твоя помощь». Затем, пробравшись туда, где лежала немая, он выждал, пока заснул весь народ в храме, и, вставши и укрывшись от глаз, он занял ложе немой, приподнял ее плащ и обнажил ее. Немая проснулась и, охваченная страхом, заговорила: «Насилие! Какой-то мужчина на мне». Тот в страхе и смущении, желая убраться с постели и бежать, вскочил на ноги, как бодрый конь… И так оба ушли, хваля и славя бога и св. Мину».

Излечение больных путем полового сношения не очень, казалось бы, уместно в христианском житии святого. Но благочестивый архиепископ брал готовый материал, который к тому же не противоречил христианской практике. Ведь и самый прием ночевки в храме бога-целителя, чтобы получить от него во сне совет и помощь, — весьма древний обычай. Особенно знаменит был чудесными исцелениями во сне (инкубациями) храм греческого бога-героя Асклепия в Эпидавре. О чудесах в этом храме сохранились многочисленные предания. Сводятся они обычно к тому, что больной засыпает, во сне является ему Асклепий, дает ему лекарство или производит хирургическую операцию, и больной просыпается здоровым. Буквально такие же подвиги сообщаются в тех же выражениях и с теми же подробностями о христианских целителях — Козьме и Демьяне, Кире и Иоанне, Мине и др. Вот, например, отрывок из жития святого Элигия: «Некая женщина… немая и слепая, была некогда доставлена к могиле св. Элигия… Охваченная сонливостью, она отдалась сну. И вот, когда она спала, ей вдруг привиделось, что у ее ложа стоит св. Элигий; он ласково коснулся ее глаз, затем ножом или шилом слегка подрезал основание ее языка. После этого она проснулась здоровой… и вернулась в родное селение».

При таком обращении с материалом, при чисто условном бытии самих святых и мучеников, жития, естественно, все на один лад: все копируют одни и те лее древние образцы и друг друга. Выработался определенный трафарет, который варьируется лишь в мелочах. Нет скучнее чтения, чем жития святых мучеников: беспрерывно тасуются одни и те же захватанные и затасканные, к тому же крапленые карты. После мнимоисторического введения, где автор пытается дать «исторические» сведения о своем, часто вымышленном герое, он переходит к самому интересному — к допросу, пыткам и казни. Допрос ведет иногда сам виновник гонений — царь или проконсул или, чаще, исполнитель воли царской. Судья рисуется обычно суровым, не поддающимся убеждению. Сам мученик, в сущности, обезличен. Мученики на допросе отличаются друг от друга только именем, полом, возрастом. Они говорят одни и те же речи, ведут себя совершенно одинаково. Судья пытается убедить мученика принести жертву цезарю и отступиться от веры; он обещает ему полцарства, он предлагает ему свою дочь в жены. Мученик с презрением отвергает земные блага. Судья переходит к угрозам. Но мученик разражается в ответ речью, где он по всем правилам греческого ораторского искусства отстаивает свою веру, нападает на язычество, заявляет о своей готовности претерпеть муку. Между прочим, никакие обстоятельства не могут прекратить потока речи мученика; у церковного поэта Пруденция мученик Роман и после того, как у него вырвали язык, произносит речь, занимающую 410 стихов.

После речи мученика начинаются пытки. Здесь агиограф распоясывается вовсю. Но его фантазия ограниченна; он лишь нагромождает все больше и больше всевозможных пыток, стараясь поразить воображение читателя количеством мучений. В житии Климента и Агафангела рассказывается, как Климента повесили и терзали железными когтями, рот и щеки разбили камнями; после этого его привязали к колесу и били палками, резали ножами; затем ему втыкали кинжалы в лицо, разбили ему челюсти и вырвали по одному все зубы, а ноги защемили в железные колодки. Потом обоих мучеников бичевали бычьими жилами, подвесив их к потолку; по их бедрам проводили пылающими факелами, затем их бросили на растерзание зверям. Далее им запускали под ногти раскаленные докрасна шипы; после этого их погребают под слоем негашеной извести, где они пребывают два дня. «А поутру они вновь улыбались…» Их извлекают из-под извести, вырезают ленты у них со спины и бьют по живому мясу палками. Далее их укладывают на железную кровать, нагретую до белого каления, и бросают их в огненную печь, где они пребывают один день и одну ночь. После этой огненной ванны их снова бьют по чреслам железными прутьями. Затем устанавливают подобие бороны с острыми зубцами и бросают на них героев. Агафангелу сверх того льют расплавленный свинец на голову; его волокут по городу с жерновом на шее и избивают камнями. Клименту протыкают уши раскаленными иглами и вновь бьют палкой. Десять дней подряд им дают ежедневно по 50 розог; наконец им обоим отрубают голову. Обычно «усекновением главы» пытки заканчиваются, но некоторые мученики ухитряются еще иногда продолжать действовать, держа в руках свою отрезанную голову.

Во все время пыток мученики не перестают проповедовать, не теряют спокойствия духа и даже веселого настроения. Они издеваются над судьей и над его бессилием, они выражают сочувствие палачам, уставшим от истязаний; они помогают палачам изобретать новые пытки., подсказывают им новые виды мучений. Весь секрет здесь не в особом мужестве мученика, а в его чудесной нечувствительности к пыткам. Правда, при такой постановке дела мученичество теряет всякий смысл, но агиографу хочется одновременно показать и мужество героя, и всемогущество бога, защищающего своего верного слугу от страданий и творящего чудеса. Мученик живет, пока бог этого хочет; до того момента, когда бог признает нужным прекратить эту комедию, все силы природы отказываются служить палачу: огонь и кипящая смола не обжигают, кипяток не обваривает святого, камни его не ранят, вода не топит, звери не едят, яды не отравляют.

Все рекорды побил святой Георгий. Его пытки продолжались семь лет. К нему применялись самые замысловатые способы истязаний. Его изрубили мечами, положили на него колоссальные тяжести, вливали в него расплавленное олово, голову пробивали раскаленными гвоздями; его распилили на семь или десять частей и сварили эти куски в котле, в котором кипели смола и олово, вздымаясь волнами высотой в 15 локтей; его наполовину сожгли на костре и останки разрезали на девять частей. Но Георгий всякий раз вновь оживал.

Это бессилие палача перед «слугой истинного бога» приводит судью в бешенство; он неистовствует, он назначает премию за изобретение новых пыток, он вызывает магов, посылает запросы императору, он сходит с ума, теряет сознание, кончает самоубийством. В конце концов мученика обезглавливают, вера торжествует, народ толпами обращается в христианство.

Таков трафарет, выработавшийся в IV–V веках; десятки тысяч житий перепевают эти мотивы, варьируя их на все лады. Действительные мученичества вряд ли нашли отражение в этих житиях. Не только форма и содержание житий, но и самые имена их героев, как мы видели, ничего общего не имеют с действительными фактами. Церкви нужно было не прославить того или иного исторического мученика, а дать в форме поучительного и занимательного чтения житие героя, пусть вымышленного, но способного укрепить авторитет церкви и пропагандировать христианство среди масс населения, оставшихся чуждыми новому учению. Именно потому подлинные жития мучеников, как, например, Юстина, не пользуются популярностью: они слишком прозаичны и не способны действовать на воображение.

В житиях и в тех якобы исторических документах, которые послужили для них источником, нигде не встречается никаких выражений скорби по поводу утраты общиной лучших и преданнейших сынов церкви; ни разу не упоминается о печали и горе, которые переживали родные и близкие потерпевших. Наоборот, в рассказе о мученичестве Монтана и Луки мать печалится по поводу того, что мученическая казнь ее сына отложена. Мать Марьяна радостно приветствует удар палача, отсекающего голову ее сыну, и поздравляет себя с выпавшей на ее долю великой честью. А между тем автор жития Марьяна и Якова выдает себя за очевидца. Все это, конечно, фантазия агиографа, направленная к возвеличению культа мучеников в интересах церкви.

Взгляд на мученическую смерть как на торжество церкви формулировал в III веке епископ помещик Киприан, сам ставший впоследствии «мучеником». Узнав о жертвах гонений при Декии, он пишет: «Какое счастье для церкви, которую бог снисходительно освящает своей милостью и которую в наши дни кровь мучеников украшает столь великой славою. Уже раньше она достигла ослепительной белизны, благодаря делам добродетели наших братьев: ныне она сверкает ярким пурпуром крови мучеников». Эти чисто церковные идеи полностью проводятся и в житиях, претендующих на историчность.

Ученый — католический, епископ Делегэ вынужден признать, что большинство житий — поучительные романы. Агиографы выдавали себя за очевидцев, учеников и последователей своего героя: так, Еврип — «ученик» Иоанна Крестителя, Пазикрат — «слуга» святого Георгия, Авгар — «секретарь» святого Федора, Афанасий — «стенографист» Екатерины, Нил — «товарищ» Федота. Евагрий — «ученик» Иннокентия и т. д. В сущности, вполне достоверным или почти достоверном можно, по мнению Делегэ, считать мученичество Юстина, Поликарпа, лионских и сцилитанских мучеников, Перпетуи, Фруктуоза, Киприана, Марьяна и Якова, Максимилиана, Маркелла и Касьяна.

Источниками для наиболее добросовестных агиографов служили устные предания и фантастические иконы и реликвии. Письменных источников не было. В IV веке Августин писал: «В то время как для других мучеников мы едва находим тексты их деяний, чтобы читать их в день, посвященный их имени, его мученичество (речь идет о «первомученике» Стефане) находится в канонической книге «Деяния апостолов». Такому отсутствию источников дается свое довольно оригинальное объяснение, которое должно служить возвеличению святого. Автор жития святого Винцентия говорит: «Для славы мученика Винцентия показательно уже то, что враг (то есть диавол) ненавидит (и уничтожил) писания о его мученичестве». Но в тех случаях, когда агиограф ссылается на официальные документы, не следует ему доверяться. «Нет ничего легче, чем подделать указ, особенно когда автор обращается к публике не очень требовательной к подробностям протокола».