Стоял теплый летний вечер середины августа, и Сидни пребывал в хорошем настроении. В последнее время его ничто не приводило в смятение, многие прихожане разъехались в отпуск, и у него появилось время на самого себя. Вот такой, наверное, и была жизнь викторианского священника, думал он, выгуливая Диккенса на лугах у реки и направляясь к ближайшему лесочку. Список дел уменьшился до вполне разумного, Сидни мог, не разбрасываясь, сосредотачиваться на одном, и его не отвлекали криминальные расследования. В данный момент ему не требовалось ничего, кроме как благодарить Господа за все ему ниспосланное и наслаждаться обществом своего ласкового лабрадора.

Компания школьников играла в импровизированный крикет на участке с только что скошенной травой. Сидни постоял, наблюдая. Ему даже захотелось поучаствовать в их забаве. Ведь, по большому счету, его школьные деньки пролетели не так давно, и иногда ему казалось, что он так и не решил, кем хотел стать.

Сидни вспомнил традиционный средневековый кукушкин канон, которому научили в школе, и стал тихонько напевать:

Остальное Сидни забыл. А Аманда, он не сомневался, спела бы все до конца. Она уехала на Славное двенадцатое в Шотландию и вернется с рассказами о богачах с именами вроде Энгус, Гектор или Хэмиш. У всех охотничьи домики на Северном нагорье, где собирают гостей и устраивают вечеринки с танцами. Это был чуждый Сидни мир, и поэтому ему было так легко с Хильдегардой. Эта женщина, как ему казалось, была очень похожа на него самого.

Муж Хильдегарды, Стивен Стантон, умер более четырех лет назад, и с тех пор она ни разу не приезжала в Гранчестер. Несмотря на взаимную симпатию, Сидни не настаивал на этом, предпочитая короткие визиты в Германию. В первый раз навестил ее на Новый 1955 год и с тех пор совершил еще две поездки. Хильдегарда возила его в Гамбург посмотреть церковь Святого Михаила и сохранившийся еще со Средневековья мост Трост-Брюкке. В прошлом году они провели несколько дней в Кобленце, сплавали в Боппарод и по Рейнской долине до Рюдесхайма.

Хотя друзья и коллеги приставали с настойчивыми расспросами, Сидни решил в их отношениях пока не ставить точки на i. Но начал брать уроки разговорного немецкого у пожилого прихожанина Марка Грунера и в последний приезд удивил Хильдегарду умением произнести первую скороговорку на иностранном языке.

Ситуация, однако, была не простой. В отличие от Аманды, которая говорила ему все напрямик, Хильдегарда вела себя осторожнее. Сидни, например, понятия не имел, есть ли у нее поклонники в Германии и готова ли она к новой любви и последующему браку. Ее окутывала атмосфера таинственности, хотя Сидни считал, что в тридцать один год ей рано отказываться от семейных уз. Как будут развиваться их отношения: тянуться в том же духе или наступит перелом? Пусть в их отношениях с Амандой было больше свар и размолвок, чувствовал он себя с ней увереннее. Наверное, потому, что она не требовала от него слишком многого. Его слабости не имели особого значения, поскольку Аманда дала ясно понять, что никогда не выйдет замуж за священника. Она обладала вздорным характером, легко обижалась, но быстро прощала. Хильдегарда была спокойнее, рассудительнее, но менее понятна. С ней Сидни больше думал о своих поступках и обязанностях. Она больше требовала от него, и он опасался, что разочарует ее.

У леса его отвлек от мыслей один из его не посещающих службы прихожан. Джером Бенсон стоял под кронами каштанов. Он был в матерчатой кепке с твердым козырьком, твидовом «жокейском» пиджаке, вельветовых брюках и поношенных охотничьих сапогах. Неухоженная борода казалась рыжее волос, а лицо таким раскрасневшимся, словно его душил гнев. При нем было ружье двенадцатого калибра. Джером Бенсон нес его, держа за ствол, магазином на плече, прикладом за спиной. На другом плече висела твидовая сумка, из которой выглядывали две куропатки. Сидни поздоровался и, проходя, заметил, что вельветовые брюки Бенсона подвязаны веревкой. Через несколько ярдов он миновал машину «Триумф-Роудстер», в которой сидела влюбленная парочка. Сидни хватило беглого взгляда, чтобы узнать в девушке Абигайл Редмонд, миловидную семнадцатилетнюю дочь заводчика его лабрадора. А стильный автомобиль, судя по всему, принадлежал Гари Беллу, сыну хозяина местной бензоколонки.

Внезапно раздался выстрел. Диккенс умчался прочь, но быстро вернулся с совой в зубах и положил добычу у ног хозяина.

— Боже милостивый! — воскликнул Сидни. — Это же незаконно!

Пес смотрел на него, ожидая похвалы и награды, но прежде чем Сидни решил, что ему делать, появился со своей ищейкой Джером Бенсон.

— Что это у вашей собаки?

— Это вы застрелили сову?

— Вальдшнепа. Ваш пес что-то перепутал.

— Я бы этому очень удивился.

— Уверяю вас, я стрелял в вальдшнепа. Дайте-ка мне осмотреть сову. — Бенсон наклонился, взял птицу и принялся изучать. — Никаких следов дроби. Умерла естественной смертью. Я могу о ней позаботиться. А теперь пойду поищу своего вальдшнепа. Ваша собака очень активна.

— Да, — кивнул Сидни, не зная, что сказать.

В наступившей тишине загудел мотор машины; она подъехала ближе и вдруг задержала ход. Гари Белл высунулся из окна и крикнул:

— Извращенцы! — И тут же нажал на газ и скрылся вдали.

Интересно, что он о них подумал, удивился Сидни. Лучше было пойти в «Орел» и повидаться с Китингом. Его благостное летнее настроение испортилось.

В августе в Кембридже царило затишье. Студенты разъезжались, и те, кто жил здесь круглый год, вздохнули свободнее. В это время Кембридж превращался в еще один городок с базаром, которых так много в восточной Англии. Хотя величественные здания университета сообщали ему историческую незыблемость, словно в любую минуту он мог вернуться к своим средневековым корням, а сейчас просто отдыхает, ожидая приезда осенью нового поколения. Летняя спячка, думал об этом периоде Сидни: не столько длинные каникулы, сколько долгая сиеста.

Он предвкушал традиционную игру в триктрак с Китингом, но еще больше помрачнел, заметив, что приятель в задиристом настроении и склонен над ним подтрунивать. Еще недавно это бы ему понравилось, но после обескураживающей встречи с Бенсоном и оскорбления Гари Белла в душе совсем не осталось радости.

Накануне вечером Китинг смотрел фильм с Дорис Дэй и теперь не только горел желанием пересказать содержание, но упорно интересовался романтическими делами Сидни, намекая на его двойной интерес и к Хильдегарде, и к Аманде.

— В Кембридже чертовское затишье, потому что в последнее время мисс Кендалл совсем не кажет к нам носа, — добродушно подшучивал он. — Вы что, дали ей отставку?

— Ничего подобного. Она поехала освежиться в прохладном климате — на Шотландское нагорье.

— Мне казалось, в Шотландии полно комаров.

— Ей до них нет дела.

— Что верно, то верно — скорее они ее испугаются.

— Охотится с друзьями.

— Будем надеяться, они не перестреляют друг друга. Впрочем, эти места вне нашей юрисдикции.

— Кстати, об охоте… — начал Сидни.

— О, ради всего святого! — замахал руками инспектор.

— Не волнуйтесь. По-моему, все это несерьезно — незначительное правонарушение, но то, что произошло сегодня вечером, меня тревожит. Я не в курсе, насколько вы осведомлены о защите диких животных.

— В 1947 году был принят соответствующий закон.

— Думаю, отстрел сов — незаконное дело?

— Безусловно.

Сидни рассказал о своей встрече с Бенсоном. Инспектор обещал послать коллегу выяснить обстоятельства. Хотя убить, ранить или поймать дикую птицу, объяснил он, в том числе неясыть, является правонарушением, подбирать умерших своей смертью животных и птиц не считается незаконным актом.

— Спорный вопрос, — заметил священник.

— Согласен, Сидни. Но если мы не были свидетелями события или не обнаружили в мертвой птице дробь, мало что можно предпринять. Должна быть уверенность. Если человек ведет себя подозрительно, это не означает, что он совершил преступление. Если мы станем арестовывать всех людей со странностями, тюрьмы переполнятся. А вас посадят одним из первых.

— Надеюсь, вы меня вытащите из-за решетки?

— Если не попаду туда вместе с вами. Моему начальству уже доложили о нашей дружбе. Оно не одобряет, когда на подчиненных оказывают нежелательное влияние.

— Беседа со священником не может быть предосудительной.

— Ошибаетесь. Священники так же подвержены коррупции, как остальные люди.

Сидни заказал вторую пинту пива.

— Я бы не стал этого утверждать, — произнес он. — Мы стараемся держать марку.

— А как насчет викария из Стиффки? — усмехнулся инспектор, возвышая голос, чтобы его мысль была доходчивее для собеседника. — Падре проституток. У него был очень «практический» способ общения с падшими женщинами.

— Думаю, его неправильно поняли.

— А потом он просил сделать его менеджером футбольного клуба «Блэкпул» и принять на работу дрессировщиком львов.

— Ни то, ни другое не является незаконным.

— Еще слышал, что его дочь стала гимнасткой на трапеции и бегала на свидания к Геббельсу.

— Вы фантазируете.

— Нисколько, — возразил инспектор Китинг. — Готов поклясться на любой Библии. Это примеры того, как священники рассчитывают всегда выходить сухими из воды. Я давно понял, что за ними, как за всеми остальными, нужен глаз да глаз.

— В своем случае рассчитываю на презумпцию невиновности.

— Вы сами предостерегали меня быть осторожным с презумпцией. Я же только следую тому, чему научился у вас. Осторожность никогда не бывает лишней.

Жаркая сушь продолжалась. Зеленели только луга, а сады и знаменитые английские газоны перед гранчестерскими коттеджами высохли и побурели, растрепанные розы роняли свои лепестки. Душный воздух днем настолько раскалялся, что жители ленились выходить полоть и поливать.

Один из таких дней клонился к закату, солнце немилосердно било во все выходящие на юг деревенские окна, и в это время к старому летнему дому были вызваны из Кембриджа две пожарные машины. Дом снимал фотограф Дэниел Марден, который уехал в Лондон на свадьбу, и пожар заметили поздно. Пламя охватило все строение, и потушить его не удалось. Огонь лизал стены, поднимался к крыше, добрался до балок и стропил. В окнах трескались стекла, выпала входная дверь.

Когда прибыла пожарная команда, второй этаж уже готов был рухнуть. Жар охватил все вокруг, и никто не мог приблизиться к центру возгорания. Благодаря переменчивому ветру огонь распространялся сразу в три стороны. Несколько человек наполняли ведра из уличного крана, а Гари Белл и его родители тряслись от страха, как бы пожар не перекинулся на бензоколонку с большими запасами горючего. Томас Белл изрыгал проклятия и кричал, что никогда не сдал бы дом этому фотографу, но думал, что тот ответственный человек. Очень типично для него — смотался в Лондон и не несет никакой ответственности.

— Головой ручаюсь, не потушил свою чертову сигару! — бушевал он, а сын говорил, что теперь поздно переживать.

Внезапно все вокруг осветила вспышка. Дом всосал в себя окружающий воздух, и мощный всполох потряс строение. Пламя закружило в неуправляемом вихре, выбилось из всех щелей. Огонь ярился, температура росла, и каркасное строение больше не могло сопротивляться пожару. Крыша рухнула под его напором. Все вокруг наполнил треск дерева и грохот падающего кирпича, а ветер продолжал раздувать жар.

За полчаса от дома остался один остов. На фоне темно-синего неба торчали вертикальные почерневшие, обуглившиеся опоры. В воздухе летали искры и хлопья пепла, потрескивали головешки, пахло горелым деревом, тканью и фотографическими химикалиями.

Потребовалось более двух часов, чтобы победить пламя, и к рассвету дом представлял собой груды кирпича, мусора и сожженного дерева. Головешки светились и вспыхивали огнем. Лишь очень немногое можно было узнать в этом хаосе: перекрученную металлическую конструкцию фотоувеличителя, расплавившийся метроном, треснувшую стеклянную пепельницу, часть рога — остаток висевшей на стене оленьей головы.

Сидни посетил место трагедии до утренней мессы и застал там одного из своих прихожан за работой. Марк Боуэн, осматривавший пожарище в тяжелых сапогах и толстых резиновых перчатках, был пожарным дознавателем.

— Все еще продолжается? — спросил священник.

— В некоторых местах так горячо, что можно печь картошку. Думаю, очаг возгорания находился где-то возле главных окон, но точно пока сказать не могу.

Сидни не заметил и следа этих главных окон, да и любой на его месте не смог бы определить ни каков был дом, ни как он был расположен.

— Разрушения гораздо значительнее, чем мог бы причинить обыкновенный пожар, поэтому напрашивается вывод о нескольких очагах возгорания. Вероятно, дело в фотографических химикалиях: тонере, проявителе, уксусной кислоте. В доме было полно всякой мерзости. Я нашел неподалеку канистру из-под бензина. Вроде бы естественно…

— Поскольку Беллы владеют бензоколонкой?

— Но они бы не стали оставлять горючее где попало.

— И каковы предположения?

Марк Боуэн распрямился и снял перчатки.

— Не исключено, что кто-то совершил поджог при помощи бензина и убежал.

— Человек, который специально принес для этой цели канистру?

— Именно, каноник Чемберс. Хотя, на мой взгляд, непохоже, чтобы такой пожар был вызван бензином.

— А чем же?

— Чем-то намного мощнее.

Сидни было пора возвращаться в церковь и проследить, как идут чтения на десятое воскресенье после Троицы.

— Вы считаете, что это не случайный пожар?

— Фотограф отсутствовал. Он до сих пор не знает о случившемся. Полагаю, когда он вернется, эта картина вызовет у него потрясение.

— Может, виноват какой-нибудь электроприбор? В доме было электричество?

— Непохоже.

Сидни отдавал себе отчет, что все это выше его понимания и ему пора идти, но не удержался и спросил:

— Зачем люди совершают поджоги?

— Я не сказал, что совершен поджог, каноник Чемберс.

— Конечно, это поспешный вывод. Ну а если теоретически?

— Виновники чаще всего молодые люди. Девушки этим редко занимаются. Иногда поджигателей толкает исключительно пиромания. Самая же распространенная в моей практике причина — месть. Хотя не сомневаюсь, вам все это прекрасно известно. Не мне вам говорить, что большинство проблем возникает из-за любви и денег.

— Порой люди сами поджигают свои дома.

— Но не в том случае, если хозяева находятся за шестьдесят миль от них. Я не нашел никаких признаков таймера.

— Вы хотите сказать, что ничего нельзя исключать?

— Можно даже воспользоваться услугами профессионального поджигателя. Если у кого-то дело на мели, эти люди тут как тут. После пожара владелец требует страховку, хотя непохоже, что за этот дом можно выручить круглую сумму.

— Значит, надо ознакомиться со страховыми договорами Дэниела Мардена.

— Подобный род занятий — не ваша сфера, каноник Чемберс. Вы занимаетесь гораздо более громкими делами.

— Я сам на это не напрашиваюсь.

— И вот еще что следует помнить: иногда поджог совершают, желая избавиться от улик.

— Какого рода улик?

— Разных.

— Компрометирующих документов, важных вещественных доказательств?

— Я имел в виду нечто более серьезное. Я говорил о трупах.

Через несколько дней Китинг рассказал своему приятелю, как обстоят дела. В то время, когда вспыхнул пожар, Дэниел Марден действительно находился в Лондоне, где фотографировал свадебную церемонию по случаю второй женитьбы одного из своих друзей. Сгоревший дом он три года снимал у Беллов и использовал в качестве студии, а сам жил на Хиллс-роуд в квартире, которая некогда принадлежала его матери. Марден был разведен, его бывшая супруга с тех пор, как они расстались, умерла, но, насколько выяснил инспектор, не при подозрительных обстоятельствах. У него был сын, он жил за границей.

— А вообще как он здесь появился? — спросил Сидни.

— Мямлил что-то о желании избавиться от соблазнов Лондона. Он вел, как выражаются в нашем деле, «яркую жизнь». Сами знаете, какие у фотографов отношения с женщинами. Примерно такие, как у священников, только с сексуальным запросом.

Сидни собрался возразить, но сообразил, что Китинг подтрунивает над ним.

— Здесь он мог держать себя в руках, — продолжил инспектор. — Никаких развлечений Сохо, до которых вы все так падки.

Сидни пропустил мимо ушей его намек на свою любовь к джазу.

— Полагаю, что в старой материнской квартире он жил бесплатно. Считаете, у него были проблемы с деньгами?

— Развод — дело более дорогостоящее, чем думают люди. — Сидни удивило, с каким безразличным видом говорил его приятель. — Никаких следов подруги не просматривается. Не исключено, что она тоже слиняла.

— Хотите сказать, что его первая жена ушла от него?

— Женщины, Сидни, как и мужчины, имеют обыкновение уходить от супругов. Иногда просто не выдерживают, как постоянно твердит мне моя половина.

— Вряд ли можно подозревать Дэниела Мардена в поджоге собственной студии.

— Не забывайте, что студия была не его. Дом принадлежал Беллам.

— Вы с ними беседовали?

— Они в ярости, если это не показуха. Семья постоянно нуждается в деньгах и, кроме того, пожар — способ избавиться от фотографа.

— Следовательно, поджигателями могли быть сами Беллы?

— Не вижу причин отрицать это.

— У них есть страховка на дом?

— Да, дом Беллов застрахован. Даже с Марденом в качестве внутренней начинки. Хотя выплата вряд ли будет произведена, пока мы не обнародуем результаты расследования.

— Но ведь сумма не может быть значительной?

— Нет. Однако достаточной, чтобы сжечь строение, которое никому не нужно. Если нет других причин…

Сидни колебался.

— Мне кажется, нечто подобное имел в виду Марк Боуэн.

— Если вы имеете в виду трупы, то их не обнаружили.

— А может, думали, что Марден находился дома?

— Намекаете на попытку убийства? Нет, Сидни, я не сомневаюсь, что это какая-то махинация со страховкой. Если хотите, можете пойти и сами взглянуть на фотографа.

— Надо придумать предлог.

— Прежде подобные мелочи вас не останавливали. Это же ваша работа — утешать страждущих. Интересно, что вам удастся из него выудить.

— Вы хотите, чтобы я с ним повидался?

— Вы же знаете, Сидни, я всегда благодарен вам за помощь.

— И благословляете меня на это дело?

— Для разнообразия с удовольствием поменяюсь с вами местами и благословлю.

По дороге домой Сидни все как следует обдумал. Направляясь на встречу с Китингом, он взял с собой лабрадора, чтобы по пути в бар и обратно собака погуляла. Общение с псом стало неожиданной и очень хорошей стороной его жизни. Случалось, что Диккенс своевольничал (особенно его выводили из себя овцы, и сезон окота был традиционно непростым временем), но Сидни радовался уникальному сочетанию в нем терпения и привязанности. В то время как собаки других хозяев тявкали, прыгали, лизались и рычали, Диккенс проявлял интерес к дому, почти не убегал, как делал раньше, и был вполне доволен своей судьбой. Он редко злился на людей, и вскоре Сидни понял, что может многому научиться у своей собаки.

Тем более его удивило, когда Диккенс вдруг сильно разволновался. Умчался вперед, затем остановился у прохода на луга и громко залаял. Почти стемнело; мимо них пробежал Джером Бенсон со своей гончей. В другую сторону, опустив голову, быстро прошла девушка в голубовато-зеленом сарафане. Левой рукой она придерживала откинутые назад светлые волосы, правая рука дрожала. Не иначе, Абигайл Редмонд, подумал Сидни. Но что сделал Джером Бенсон, чтобы так ее расстроить?

Дэниелу Мардену было лет шестьдесят. Смуглый красавец, одетый в знававшие лучшие времена кремовый льняной костюм. Коричневые ботинки сношены, панама небрежно валялась в продавленном кресле. Он сидел за столом со стаканом виски и постукивал сигарой по полной окурков пепельнице. Сидни он выпить не предложил, только удивился, почему священник решил навестить его. Хотя по жилищу Мардена никто бы не сказал, что он человек преуспевающий, после нескольких минут разговора Сидни узнал, что его собеседник в прошлом жил и в роскоши. И в лучшую пору извлекал выгоду из своей природной привлекательности и обаяния.

— В наше время все требует больших усилий, — начал он. — В молодости я рвался вперед, был активным и энергичным. А сейчас и на месте едва стоишь, а это, как вам известно, очень скучно.

— Зависит от того, на что вы смотрите.

— В этом смысле всегда уместна молодая хорошенькая девушка.

— Вы фотографируете хорошеньких девушек?

— Когда представляется возможность. Но теперь в основном свадьбы.

В двадцатые годы Марден оказался в кинобизнесе, работая ассистентом великого английского оператора Чарльза Рошера. Даже снял пару немых картин, но потом, как он выражался, «не сложилось с финансами», и его карьера покатилась вниз: сначала газеты, мода, затем реклама и, наконец, съемка свадеб и выполнение мелких поручений. Сидни увидел в корзине для мусора пустую бутылку из-под виски и задумался, насколько в «грехопадении» этого человека виновато спиртное.

Было заметно, что, говоря на темы, его интересующие, Дэниел еще способен увлечься и оживиться, но возраст и неудавшаяся карьера накладывали неизбежный отпечаток на внешность, и его лишенное эмоций лицо выражало лишь отказ от борьбы и покорность судьбе. Щеки словно обвисали, губы превращались в застывшую щель, взгляд становился отрешенным. Человек будто мог себя включать и выключать.

Дэниел объяснил, что ездил в Лондон фотографировать на свадьбе на общественных началах, однако Сидни заподозрил, что жених оказал своему знакомому услугу, наняв его за деньги.

— Приходится скрепя сердце желать им счастья, хотя в половине случаев очевидно, что брак обречен. Не сомневаюсь, каноник Чемберс, вам это тоже знакомо. Смотрите в храме на невесту и думаете: «Вот идет очередная овечка на заклание».

— Я надеюсь этого избегать и старательно готовлю пары к супружеству.

— А сами не женаты! — воскликнул фотограф. — Наверное, столько всего насмотрелись, что оттягиваете женитьбу.

— Не совсем так.

— Меня всегда удивляло, как родители стараются разодеть своих дочерей, всех этих дебютанток. «Любовь на продажу». Я недурно зарабатывал на них, фотографируя и помещая снимки в «Кантри лайф». Теперь их совсем не так много, хотя однажды мне пришлось снимать вашу подругу мисс Кендалл.

— Откуда вам известно, что мы с ней знакомы?

— Каноник Чемберс, это все знают! Она из тех светских львиц, у которых слабость к священникам.

— Хотите сказать, больше чем к одному?

— Многие знакомые стремятся заполучить в друзья викария, чтобы, если потребуется, он помог им выпутаться из передряги. Разумная страховка.

— Кстати, о страховке…

— Получается, что я тоже сорвал куш, — быстро произнес Дэниел Марден. — Мне причитается кругленькая сумма. Хорошо бы все на радостях не прокутить.

— Это деньги на приобретение оборудования взамен утерянного?

Фотограф кивнул.

— Но у меня есть иные соображения по поводу остатка жизни.

— Не хотите начинать сначала?

— Я собирался все бросить, впрочем, в нашей профессии не выбирают. Человек понимает, что остался без работы, когда перестает звонить телефон. Голливуд — это что-то в другой жизни.

Сидни попробовал зайти с другой стороны:

— А зачем вы сняли этот дом?

— Место здесь так себе, строение совсем разваливалось, но в нем очень удачный естественный свет — окна выходят на юг, и их можно занавесить марлей.

— Я считал, что фотографам требуется темная комната.

— Всю обработку я выполнял тут, в квартире — в ванной и в свободной комнате.

— Я собирался спросить о вашей семье. — Сидни считал, что знает, каково семейное положение Дэниела Мардена, но хотел услышать объяснения из его уст.

— У вас повышенный интерес к моей жизни. Я исключение или таков удел всех ваших прихожан?

— Я стараюсь быть каждому полезным. Это часть моей работы.

— Кое-кто может решить, что вы суете нос не в свое дело.

— Таковы издержки моей профессии.

— Все зависит от того, какую профессию вы имеете в виду.

— Я священник.

— И по совместительству детектив, как я слышал. Об этом многие судачат.

— Надеюсь, одно не противоречит другому.

— Не уверен, но с готовностью расскажу о своей семье. Она немногочисленна: у меня есть сын, который живет во Франции. Но мы с ним не общаемся.

— Печально слышать.

— У меня с ним разногласия.

— А его мать?

— Умерла, но до этого успела развестись со мной. Неприятная история.

— Сочувствую.

— Ничего не поделаешь.

Сидни понимал, что пора уходить.

— Вы упомянули, что хотели бросить свое ремесло. Интересно, чем бы вы стали заниматься, кроме фотографии?

— Собирался попытаться начать рисовать. Меня всегда к этому тянуло, хотя фотография — дело более прибыльное.

— Живопись — более медленный процесс?

— А время скоротечно, вы это хотите сказать? Подчас невозможно осознать его ход. Все, что в наших силах, — ухватить отдельный момент и тщательно изучить его: например, как падает свет из окна. Сгоревший дом прекрасно для этого подходил. Можно было целыми днями наблюдать за светом.

— Вы это хотели рисовать?

— Мечтал поймать красоту — обнаружить покой в сердце движения, — ответил Дэниел Марден.

— И, полагаю, юность?

— Разумеется. Розу до того, как распустился цветок. Когда раскрываются лепестки — это уже преддверие увядания. Я люблю фотографировать обещание — миг до того, как на свет является красота во всем своем великолепии. Затем возникает предвкушение, драма. Кажется, я утомил вас, каноник Чемберс.

— Отнюдь. Вы говорите с таким энтузиазмом, что я никак не могу взять в толк, почему вы хотите бросить свое занятие.

— Не уверен, что люди способны оценить то, что я пытаюсь запечатлеть. И, разумеется, как всякого художника, меня одолевают сомнения. Не говоря уже о противоречии между тем, что хочется делать, и тем, что приходится делать ради пропитания.

— Это разные вещи?

— Иногда, каноник Чемберс, приходится торговать собой, чтобы заработать на жизнь. Врачу и даже священнику легче сохранять целостность. Люди постоянно болеют и постоянно умирают, поэтому они всегда обеспечены работой. А кому нужен фотограф?

— У вас сгорело все? — спросил Сидни.

— Осталась «лейка», которую я брал на съемку свадьбы. И еще захватил с собой повседневный аппарат — миниатюрный «минокс». Я с ним экспериментировал.

— Никогда о таком не слышал.

— Портативная камера, которой пользуются шпионы, если им требуется переснять документы. Я же фотографировал им людей. Даже не глядел в видоискатель — для этого надо чувствовать кадр, — жал на затвор и рассчитывал на успех. При съемке «с бедра» получаются неожиданные ракурсы, можно поймать любопытный момент. А если повезет, откровение красоты.

— Люди знали, что их снимают?

— Нет. Я заставал их врасплох. Они не догадывались, что на них наведен объектив, и вели себя более естественно. Как будто подглядываешь в замочную скважину, но меня это не смущало.

— Вроде как стрелять наугад?

— Вся жизнь стрельба наугад, каноник Чемберс. Так и фотография отражает эфемерную непредсказуемость нашего существования.

— Кстати, об эфемерности знания: вы не знаете, кто поджег вашу студию?

— Понятия не имею.

— У вас есть враги?

— Наверное. Но они достаточно осторожны, чтобы не называть свои имена.

— И никаких ключей к разгадке тайны?

— Предпочитаю их не искать, если подозреваю, что в итоге ждет разочарование. Не люблю наживать неприятности к тем, какие уже имею.

По дороге домой Сидни задержался у бензоколонки, чтобы взглянуть на место пожара. Он также рассчитывал перемолвиться с Гари Беллом. Каким образом канистра из-под бензина оказалась там? Как ведут свое хозяйство эти Беллы: аккуратно или спустя рукава? Хорошо ли знакомы с Дэниелом Марденом и почему решили сдать ему дом?

Сидни не сомневался, что именно Гари Белл обозвал его извращенцем, когда две недели назад он выгуливал Диккенса. Он не мог выбросить тот случай из головы.

Гари в синем комбинезоне возился с мотоциклом, что нарушало планы Сидни. Рядом в ожидании поездки стояла Абигайл Редмонд в белой присборенной блузке и обтягивающих джинсах.

— Что вам здесь надо? — вскинулся Гари после того, как Сидни поздоровался. — Меньше всего нам нужны здесь священники.

— Мне часто приходится это слышать, — ответил викарий. — Но бывает, что священник — это все, что остается у человека — в минуту смерти, например.

— Тут никто не умирает.

— Было близко к тому.

— Ничего подобного. Марден находился отсюда далеко. Он вечно ходит со своим дружком Бенсоном пялиться на женщин. И вы такой же. Подсматривали тогда за нами?

— Я как раз хотел поговорить об этом. Я просто гулял со своей собакой, а не «пялился» на вас, как ты выразился.

— Я видел, вы смотрели на нас.

— Бросил взгляд, проходя, — твердо произнес Сидни. — И мне показалось, что у тебя на уме было совсем иное.

— Не без этого. — Гари усмехнулся и посмотрел на девушку.

— Этот человек с бородой и ружьем. Бенсон, — сказала его подружка. — Он вечно здесь все вынюхивает. Мне кажется, он за мной следит. — Она закурила.

Сидни не стал комментировать — не хотел говорить молодым, что был свидетелем их стычки с охотником. Чего доброго, укрепятся во мнении, будто он из «подсматривающих».

— Вы заявили в полицию?

— Какой смысл? — воскликнул Гари. — Не хватало, чтобы за ней следили еще и полицейские!

— Они могут поговорить с Бенсоном. Сделать ему предупреждение.

Абигайл Редмонд затянулась.

— Папа сказал, мы сами все разрулим. Он этим займется. Нам не нужны полицейские.

Сидни встревожили ее слова.

— Я бы не советовал вам брать закон в свои руки.

Гари Белл смерил его взглядом.

— Не советуете, и ладно. Что вам от нас надо?

— Хотел уточнить обстоятельства того вечера, когда мы с вами встретились. Повторяю, я за вами не шпионил. А напустился на Бенсона, потому что решил, будто он убил сову, что запрещено законом. А сюда пришел, потому что собирался спросить, когда вы в последний раз видели Дэниела Мардена?

— Зачем вам? С ним что-нибудь случилось?

— Я имел в виду, перед пожаром.

— Видел в то утро. Он вызвал такси и шел со всей своей аппаратурой и двумя серебристыми коробками. Я поинтересовался, не намерен ли он снимать фильм.

— Марден весь вспотел, — добавила Абигайл.

— Выходило наружу спиртное, — пояснил ее приятель. — Если бы он остался здесь, то к моменту пожара так бы наклюкался, что не сумел бы выбраться из дома.

— Есть какие-нибудь соображения, отчего начался пожар?

— Полицейские сказали, что они нашли у дома одну из наших канистр. Задавали вопросы, из которых можно было понять, что я под подозрением. Но если бы это сделал я, неужели бы оказался настолько тупым, что оставил улику рядом с местом преступления? — Гари Белл повернулся к Абигайл за поддержкой. Та согласно кивнула, бросила на землю окурок и растерла подошвой красной туфли на высоком каблуке.

— Согласен, не оставил бы, — отозвался Сидни. — Еще я хотел узнать, насколько хорошо вы знали мистера Мардена.

— Практически не знали.

— Он не просил разрешения сфотографировать вас, мисс Редмонд?

— С какой стати? — возмутился Гари.

— Я никому не позирую! — бросила Абигайл.

Проезжая на велосипеде по Кембриджу, Сидни с тревогой размышлял, что бы все это значило. Почему некоему человеку пришло в голову поджечь дом, который так мало стоит? Была ли это лишь махинация со страховкой или нечто более серьезное? Может, поджог совершили Гари и Абигайл, чтобы выдворить Дэниела Мардена со своей территории? Но в таком случае не проще ли было не продлевать с ним договор об аренде? Не существовало ли между Марденом и Абигайл романтической связи даже при том, что девушка совсем юная? А этот таксидермист Бенсон, судя по тому, что сказала Абигайл, похоже, тот еще тип. Насколько хорошо знал его Марден?

Сидни не сомневался, что даже если Мардену больше нечего добавить по делу о пожаре, из него можно вытрясти десяток-другой недурных историй, что само по себе любопытно. Не исключено, что во время работы в Голливуде он встречался с такими кумирами Сидни и героями джаза, как Юби Блейк и Нобл Сиссл. Сидни вспомнил Бенни Гудмана в «Отеле “Голливуд”», Беси Смит в «Сент-Луис блюз», Фэтса Уоллера в «Дождливой погоде» и даже «Дули» Уилсона в «Касабланке».

Дело было после полудня в понедельник, в начале сентября. Марден обрадовался возможности предаться воспоминаниям, но он не удостоился чести встретиться с легендарными джазовыми исполнителями, о которых жаждал услышать его гость.

— Боюсь, каноник Чемберс, что большинство из них пришли в кинематограф после меня. Я из плеяды тех, кто снимал немые фильмы. Звуковое кино меня угробило, как и многих других.

— Но вы же наблюдали его рождение!

— Разумеется. Однако нам слова были не нужны. Если посмотрите самый знаменитый из фильмов, которые я снимал, то поймете, что мы раскрывали содержание визуальными приемами. Заставки старались использовать как можно реже. В фильме Фридриха-Вильгельма Мурнау «Последний человек» есть единственный титр — это слово «Конец». Он считал, что все должна объяснять картинка. «Довольно слов!» — таков был наш девиз. Мы хотели, чтобы зрители смотрели ленту как сон или воспоминание. Воздействовать на только что открытый участок мозга. И были в этом отношении бескомпромиссны.

— Как назывался фильм? — спросил Сидни.

— «Восход солнца». О мужчине, который задумал убить жену. Но не убил. Действие происходит на озере. Тема картины — прощение. Мы использовали все черты сна: скачки вперед и назад, наложение изображений, комбинированные съемки, иллюзии, многократную экспозицию.

— Интересно было бы посмотреть.

— Сохранившаяся копия не очень хорошего качества. Пришлось делать печать с нового негатива, поэтому изображение не такое резкое, каким его видели первые зрители. Черное превратилось в серое, на звуковой дорожке посторонние шумы.

— Жаль.

— Но посмотреть все равно следует. Сразу поймете, что это шедевр.

— А что вы делали позднее?

— Взялся за режиссуру, хотя мне было далеко до Мурнау. А вскоре возникли проблемы.

— Вам вовсе не обязательно рассказывать, если неприятно.

— Обычная история. Работа пошла не так, как я планировал. Страсть к возлиянию и юным старлеткам завладела мной, и я оказался в самолете по пути домой.

— Вы храните свои старые фильмы?

— Не здесь. Если я их смотрю, у меня развивается депрессия. Они лежат в лаборатории, где были обработаны.

— В день пожара вы везли в Лондон какие-то коробки…

— Откуда вы узнали?

— Гари Белл сказал.

— Вот как? В них были пробы материала фильма, который я так и не доделал.

— И что же это за фильм?

— Я задумал создать новую версию «Весны священной» Стравинского. Люди решили, будто я свихнулся. Ролик длится всего полчаса, поэтому коммерческого успеха ему было не видать, если только я не напихал бы чего-нибудь в середину. У меня была прекрасная балерина по имени Наташа. Наполовину русская. Очень бледная, удивительно тонкая девушка. Широкоскулая, с потрясающими черными глазами… Но закончились деньги, и мне пришлось возвращаться в Англию. Мы обзавелись домом рядом с четой Оливье и притворялись, будто у нас все хорошо. Я воображал, что все еще в игре, но затем Эмма сделала свой ход, и я отрезвел. — Марден налил себе виски.

— Сделала свой ход?

— Я неожиданно вернулся домой и застал ее с мужчиной. Могли хотя бы как-то законспирироваться, но у Эммы никогда не хватало воображения. Тим был ее первым мужчиной, но Эмма тогда посчитала его недостаточно эффектным и стала искать себе более подходящую партию. Выбрала меня, однако я не оправдал ее ожиданий. А Тим упорно работал и превратился в приятного, принципиального и вполне успешного брокера.

— Ваш отъезд из Лос-Анджелеса никак не связан с юными девушками вроде Наташи?

— Считается, что бы ни случилось, в деле непременно замешаны женщины. Девушка была, но что бы обо мне ни судачили, я ничего дурного не совершал. Был для нее больше наставником, отцом. А люди сделали иные выводы, и ей, чтобы спасти карьеру, пришлось послать меня подальше.

— И потом никого не было?

— Я же не полный неудачник, каноник Чемберс. Однако после Эммы — ничего серьезного. С тех пор как она умерла — это был несчастный случай в бассейне приятеля, — я живу у родителей. И до сих пор у них. Полюбуйтесь: вот он я — в квартире своей покойной матери и без пенни в кармане.

— Значит, выплата по страховке вам кстати?

— Да. Но это не означает, что поджог совершил я.

— Разумеется.

— В момент пожара я находился в Лондоне.

— Да, — кивнул Сидни. — Полиция говорила с Гари Беллом по поводу канистры из-под бензина, однако я не представляю, чтобы он имел что-то против вас.

— И вы правы. Скорее против меня может быть настроен такой человек, как Джером Бенсон.

— Почему?

Марден закурил еще одну сигару.

— Он хотел посмотреть, как я фотографирую девушек.

— А вы ему не разрешили?

— Конечно, нет. Я должен быть осмотрительным и не позволять никому пялиться на моих моделей.

— Девушки, которых вы фотографируете, еще совсем юные?

— Должны быть не моложе шестнадцати, — вспыхнул Марден. — Хотя в наше время они рано развиваются. Но где-то так.

— Среди них есть и местные?

— Сомневаюсь, каноник Чемберс, что поступаю разумно, рассказывая о своих моделях, но все-таки отвечу: да, среди них есть и местные.

— Например, Абигайл Редмонд?

— Имя мне ни о чем не говорит, но многие изменяют имена. Девушки платят за съемку, а затем отсылают фотографии в модельные агентства. Всегда ждут от меня совета и просят похлопотать за них. Я помогаю, когда могу, но мои возможности невелики.

— За это вы берете с них дополнительную плату?

— Нет, каноник Чейберс, помогаю бескорыстно.

— И у вас нет любимиц?

— Я люблю их всех одинаково, как детей.

— Не было ли у вас каких-либо историй?

— Историй? Хотели спросить, не сделал ли я чего-нибудь такого, что сильно расстроило их родителей?

— Именно. Хотя признаю: меня это совершенно не касается.

— Тем не менее я отвечу: не сделал. Перерос этот этап.

— То есть вы признаете, что в вашей жизни был такой этап?

— Мне нравятся женщины, каноник Чемберс. Будете утверждать, что вам нет?

— Вашей жене пришлось несладко.

— Умозаключение правильное. Она даже заподозрила, что у меня была связь с Джейн Уинтон, актрисой, которая играла маникюршу в «Восходе солнца». Я говорил ей, что девушка только что вышла замуж.

— Вы сказали, что те дни позади. Так зачем же продолжаете?

— Деньги, каноник Чемберс. Деньги и тот факт, что я больше ни на что не способен.

— Я бы сказал, что это ступенька вниз: от немого кино и рекламных агентств к девушкам в откровенных нарядах.

— Откровенные наряды бывают не всегда. Случается, что на них вообще ничего нет. Но это не меняет дела. Моя работа хорошо оплачивается, а я нуждаюсь в деньгах. Я всегда нуждаюсь в деньгах.

Сидни смутил разговор с фотографом, но заинтересовало утверждение Мардена, что он знаком с Амандой. И он позвонил, чтобы проверить, сказал ли тот правду.

— Наверное, тот, кто фотографировал меня, когда я была дебютанткой. Довольно эффектный, однако уже стареющий повеса. Во что-нибудь вляпался?

— Пока не знаю.

— Помнится, у него прямо на лбу было написано, что он одно большое злоключение.

— Ты нашла его привлекательным?

— Это наводящий вопрос. Мужчины обычно такие не задают. Им ненавистна мысль о конкуренции. Он фотограф, Сидни, это не мой уровень.

— Я постоянно забываю, что твой будущий брак подразумевает социальный аспект.

— Не забывай о моих родителях и о моих деньгах. Я не хочу, чтобы меня обстригли, как овцу.

Сидни мог представить, как Марден растрачивает чужой капитал.

— Мудро поступаешь, Аманда.

— Не понимаю, почему ты меня об этом спрашиваешь? Мне не хочется ни о чем подобном говорить. Терпеть не могу, когда меня учат, кого любить, а кого нет. Отвлекает внимание и мешает работе. Ты-то ладно. У тебя хоть что-то есть на уме.

— Я бы не утверждал с такой категоричностью.

— Ради бога, Сидни, почему ты не покоришься неизбежному и не покончишь с этим? Хильдегарда — прекрасный вариант, и я вижу, ты постоянно думаешь о ней.

— Ситуация весьма запутанная.

К Сидни вернулись тревоги, связанные с его ухаживанием за Хильдегардой. Нужен ли он его возможной суженой? Что, если Хильдегарда приедет в Гранчестер, а потом все обернется для нее как и в первый раз — неудачей? Сумеет ли он помочь ей преодолеть боль и страдание, как она того заслуживает?

— Ситуация становится запутанной, если накручивать себя, — заявила Аманда. — Не существует подходящего и неподходящего времени. Взгляни на моего брата: не тянул с разводом — и премного доволен.

— Большая разница между разведенной женщиной и вдовой. Но есть и преимущества — они уже все повидали. Знают опасности семейной жизни и могут что-то исправить, пока все не распалось. Нужно пользоваться их опытом и учиться у них.

— Ты прав.

— Иногда, Сидни, надо действовать с надеждой, и будь что будет.

Жилище Джерома Бенсона было настоящей кунсткамерой. Стены передней комнаты украшали образцы искусства таксидермиста, в основном рыбы: пара окуней, три или четыре щуки, губастая кефаль, форель, карп, камбала, плотва. В следующей комнате все оказалось еще любопытнее — там чучела изображали целые сцены (лиса, поймавшая фазана, два дерущихся на шпагах горностая), дальше — настоящая жуть: двухголовый ягненок, мумия кошки, броненосец с мыльницей, в которой лежала модель человеческого глаза.

Диккенс испугался, увидев голову овчарки на деревянном щите и терьера под овальным стеклянным куполом. И поджал хвост, когда к ним приблизился Бенсон. Прежде Сидни не видел, чтобы его собака так оробела в присутствии человека.

— Полагаю, вы пришли по поводу совы? — произнес хозяин. — Но я ведь все разъяснил в прошлый раз. Уверяю вас, у полиции достаточно неотложных дел в городе, чтобы ехать за две мили в Гранчестер по поводу какой-то птицы.

— Я так не считаю.

— Не вижу причин, почему я должен оправдываться, тем более перед вами. У меня есть журнал регистрации, куда заносится каждая особь, и разрешение на занятия таксидермией. Я использую только тех животных, которые умерли. Друзья присылают мне экземпляры из-за рубежа, и я сотрудничаю с «Викторианой». Одно время работал для «Купера». Вы слышали о нем?

Сидни смутно помнил посещение в детстве музея Вальтера Поттера в Корнуолле с его странными антропоморфными диорамами: играющими в карты белками, котятами на свадебной вечеринке и вызволяющими друг друга из капканов крысами.

— Я не знаком с таксидермией. Вы специализируетесь на каких-то определенных видах животных?

— На птицах, — ответил Бенсон.

— Почему?

— Они красиво умирают…

— Не знал.

— Падают на спину, свернув голову набок, и получается форма сердца. Я стараюсь увековечить их красоту.

Сидни вспомнил фотографа Дэниела Мардена, мечтавшего продлить мгновение до вечности.

— Некоторым животным суждено исчезнуть. Вот в чем смысл моего ремесла, каноник Чемберс. Хохлатую пеганку в последний раз видели в 1916 году, медососа с острова Лейсон в 1923-м, кубинского попугая ара в 1864-м. Благодаря таксидермии мы знаем, как они выглядели.

— А как насчет совы?

— Я не убивал сову, каноник Чемберс. Птица умирала, а я ждал ее конца.

— В таком случае зачем вы носите ружье?

— Закон разрешает владельцам лицензии на оружие отстреливать хищников и вредителей. Кроме того, я ношу его для собственной защиты. Люди с подозрением относятся к моим прогулкам. Мне уже угрожали.

— В связи с чем?

— Многим кажется, будто меня интересует не дикая природа, а они сами.

— Вы говорите о влюбленных парочках?

— Я же сказал, что мне приходилось выслушивать угрозы, и теперь часто оставляю дома бинокль, потому что он вызывает еще больше подозрений.

— Но вы все-таки бродите в сумерках?

— Это лучшее время искать то, что мне нужно для работы. И еще: я ценю свободу.

Сидни заметил, что, кроме брошюр по таксидермии и прайс-листов на чучела, на столе лежал экземпляр журнала «Салтри». Уж в нем-то нет никаких мертвых птиц.

— Вы хорошо знакомы с Дэниелом Марденом? — спросил он.

— Марден делает фотографии для моей брошюры. Причем высокопрофессионально.

— Он ваш друг?

— Я бы не назвал его так, но у нас общие интересы.

— Например?

— Почему я должен перед вами отчитываться?

— Входит в эти интересы фотографирование юных девушек?

— В женской красоте нет ничего дурного.

— Я не утверждаю, что есть, но не говорил «женской», а сказал бы «юных девушек».

— Вряд ли вы в этом разбираетесь, каноник Чемберс.

— Верно, — раздраженно произнес Сидни и продолжил: — Не имеет ли это связи с идеей быстротечности времени? Животные застыли в одном вечно длящемся мгновении. Не играет ли фотография такую же роль? Вы видите нечто прекрасное и хотите сохранить?

Бенсон усмехнулся:

— Угадали.

— Вы взяли верх над разложением и распадом, любите красоту. У вас есть дети?

— Нет.

— Я провел много часов в беседах с родителями, которые никак не могут смириться с мыслью, что их отпрыски выросли, стали взрослыми и больше им не подвластны. Они бы, наверное, хотели, чтобы дети навсегда остались маленькими.

— Вероятно.

— Вы знакомы с Абигайл Редмонд?

— Кто она?

— У ее приятеля «Триумф-Роудстер». Она была с ним, когда мы с вами впервые встретились, и я решил, будто вы подстрелили сову.

— Ах, эта! Прекрасно известна. Постоянно обвиняет меня, что я ее преследую, хотя мы просто ходим в одну сторону. Она к бензоколонке, я к себе в мастерскую. Естественно, что мы частенько сталкиваемся.

— Согласен.

— Я пытался поговорить с ней, но ей взбрело в голову, что я готов на нее накинуться.

— А вы не хотели?

— Конечно, нет!

— Прошу прощения, — примирительно промолвил Сидни. — Я не знаком с вашими обстоятельствами.

— Особенно не с чем знакомиться. Я не самый легкий из людей.

— Наверное, проводите много времени наедине с собой? Наблюдаете, затаившись в лесу?

— На это требуется терпение.

— Глаз стал острым и способен различить признаки жизни и движения?

— Что вы хотите сказать?

— Поскольку живете близко от бензоколонки, хочу спросить, что вы делали в тот вечер, когда произошел пожар? Вы видели огонь?

— Прекрасно видел, но только после того, как дом запылал. — Бенсон немного помялся и посмотрел на священника: — Вы намекаете, что поджог совершил я? У Мардена висела лучшая из моих оленьих голов, и я ему уже заплатил за мой следующий каталог. С какой стати мне понадобилось бы уничтожать его жилье?

— Я этого не утверждал.

— Странная у вас манера разговаривать, каноник Чемберс.

— Напрасно я вам докучал.

— Да, — кивнул Марден, надел очки и зажег паяльную лампу, готовясь обжечь голову крокодила.

В этом человеке не было ничего привлекательного: он не следил за своей внешностью, и его не заботило, какое впечатление он производит на окружающих. А интересовали только животные и юные девушки.

Направляясь к выходу, Сидни прошел мимо сидящей на лугу очковой каравайки, размещенной вместе с лугом в прямоугольном коробе. Далее следовали панорамы с участием морских птиц: тупик, гагарка, кайра и краснозобая гагара. От этого выставленного напоказ безжизненного сборища Сидни пришел в уныние. Но хотя бы его собака бурлила энергией, и ее безграничный энтузиазм поддерживал хозяина. Диккенс тщательно обнюхал низенький столик с африканским серым попугаем.

При виде этой картины Сидни вспомнил одну из своих самых любимых историй. Однажды приятель рассказал ему о похоронах дяди. Его тетя настояла, чтобы среди скорбящих был и любимый попугай ее мужа. Но когда гроб незабвенного хозяина после службы стали выносить из церкви, птица завопила во все горло: «Вставай! Подъем!»

На следующее утро Сидни поддался странному капризу: покупая «Таймс», снял с полки экземпляр журнала «Салтри» и положил рядом с газетой.

— Вы уверены, что выбрали то, что хотели? — обратилась к нему продавщица. Печатной продукцией торговала тетя Абигайл Редмонд, Роузи.

— Провожу кое-какое расследование.

— В какой области, позвольте спросить?

— В области современной морали.

— И чтобы ее понять, собираетесь читать эту муть?

— У меня сложилось впечатление, что журнал «Салтри» популярен среди молодежи.

— Не только среди молодежи, вот в чем проблема.

— Тогда тем более я должен заглянуть в него, хотя не собираюсь вдаваться в детали — просто чтобы получить общее представление.

— Уверена, что вы можете представить все, что там есть, не глядя. Мы заказываем всего два экземпляра — в конце концов, у нас же приличная деревня. Один я оставляю для таксидермиста, а от второго, если хотите знать мое мнение, я только рада избавиться.

— Будьте любезны, никому не рассказывайте, что журнал купил я.

— Это будет нашим секретом, каноник Чемберс.

Сидни понимал, что никакие секреты в их деревне невозможны — к обеду новость облетит весь Гранчестер, и ему придется выкручиваться. Зачем ему понадобился этот журнал? Какое-то безумие. Вернувшись домой, Сидни заварил себе чаю.

Дожидаясь, пока закипит чайник, он пролистал «Салтри». Издание показалось достаточно безобидным. Но вдруг у него екнуло сердце: он наткнулся на фотографию знакомой девушки. Подпись утверждала, что это Кэнди Свит, но Сидни узнал в ней подружку Гари Белла Абигайл Редмонд.

«Я никому не позирую» — так она говорила.

Абигайл была единственной дочерью Хардинга и Агаты Редмонд — известной фермерской семьи, владевшей большими участками земли между Гранчестером и Бартоном.

Ее мать состояла в цветочной гильдии, и именно от нее Сидни достался лабрадор Диккенс. Сидни полагал, что Абигайл уже окончила школу, и задавался вопросом, одобряют ли родители ее связь с Гари Беллом, если вообще знают о ней. Он решил, воспользовавшись предлогом, зайти к ее матери и задать несколько вопросов.

Фермерский дом стоял на восточной стороне большого мощеного двора, где находились также навес для дойки, амбар с сеном и хозяйственные постройки разной степени ветхости. Как только они с собакой вошли к Редмондам, разогнав клюющих в тени кур, подбежали два черных лабрадора и джек-рассел-терьер. Из крана на камни под ногами лениво падали капли воды.

Только-только перевалило за полдень, и Агата Редмонд занималась выпечкой хлеба. Она предложила гостю чаю, ломтик бисквита и объяснила, что муж уехал на маслобойню, а Абигайл отправилась навестить кузину Анни. Агата доверительно сообщила, что уследить за дочерью теперь непросто, и Сидни подумал, уж не является ли этот визит к кузине отговоркой для чего-нибудь иного.

— Дочь поступает в сельскохозяйственный колледж, — продолжила Агата, — хотя я не вижу в этом смысла. Сама кого угодно научит — прекрасно знает, как ведется работа на ферме.

— Полагаю, здесь все сложнее, чем кажется на первый взгляд.

— Она могла бы изучать финансовую сторону дела, но у нее и самой голова на плечах.

— Так вы считаете, что она останется работать на ферме?

— А чем ей еще заниматься?

— И ничего иного не говорила?

— К чему вы клоните, каноник Чемберс?

Сидни попробовал бисквит: легкий, хорошо пропитанный, тающий во рту. В нем чувствовалась свежесть яиц.

— Ну, как вам сказать… Многие девушки устраиваются работать секретаршами, парикмахершами и даже моделями.

— Не представляю, чтобы наша Аби делала что-либо подобное. Она привыкла жить на свежем воздухе.

Сидни постарался, чтобы его голос звучал как можно невиннее:

— Молодые люди не слишком докучают?

— Гари Белл положил на нее глаз, но он ей не пара. Аби больше нравится его машина, чем он сам. Все-таки разнообразие после трактора.

— Полагаю, ей нравится шик?

Сидни был доволен тем, как повернул разговор и навел мостки к теме фотографии, но Агата Редмонд разочаровала его.

— Ничего не знаю про это.

— Модельный бизнес очень популярен в наши дни, а Дэниел Марден, этот несчастный фотограф…

— Тот тип, чей дом сгорел при пожаре?

— Он очень увлечен своим делом.

— Слишком увлечен, я вам скажу. А несчастным я бы его не назвала.

— Вы его хорошо знаете?

— И его, и его дружка Бенсона. Вечно косятся на юных девушек. Хардингу пришлось с ним серьезно поговорить. И Эндрю, дяде Аби, тоже. Они ему сказали: пусть только попробует приблизиться к Аби — тут же вышибут мозги. Неудивительно, что кто-то спалил логово фотографа. Таксидермист, или как его там называют, наверное, на очереди.

— Вы подозреваете, что это был поджог?

— Ходят такие слухи.

— Полиция не делала никаких заявлений.

— Этого и не требуется. Думаю, кто-то, наслушавшись разговоров, сам по-своему разобрался.

— А этот кто-то, случайно, не ваш муж?

— Мы не преступники, каноник Чемберс.

— Конечно, нет. Хотя, на мой взгляд, негоже угрожать людям.

— А что нам оставалось делать?

— Сообщить в полицию.

— Думаете, полицейские смогли бы нам помочь? Эти типы заявили бы, что просто прогуливаются и дышат свежим воздухом.

— Абигайл не позволяла снимать себя, не потворствовала им?

— Не говорите глупостей! Если бы случилось нечто подобное, отец бы ей показал!

— Дочь никогда не противится воле отца?

— Никогда, каноник Чемберс. Аби папина дочка. Если я хоть что-то точно знаю про свою дочь, так именно это.

Пока Сидни отсутствовал, миссис Магуайер обнаружила в доме викария номер журнала «Салтри» и остаток дня не работала, обдумывая свое будущее. Объяснения пришлось давать Леонарду Грэму. Зайдя в кухню за лечебной порцией виски, Сидни наткнулся на кюре. Леонард держал руки за спиной, его лицо подергивалось, взгляд блуждал, не в состоянии ни на чем сосредоточиться.

— Миссис Магуайер в отчаянии.

Сидни добавил в виски воды.

— С позволения сказать, это ее естественное состояние.

— Она нашла среди ваших вещей нечто такое, чего никак не должно здесь находиться.

— Когда она это нашла?

— Стирая пыль.

— О чудо — мисс Магуайер стирала пыль! Наверняка теперь все лежит не на своих местах. И что же она такое обнаружила?

Леонард показал ему номер «Салтри», который до этого держал за спиной.

— И что? — удивился священник.

— Она в вас разочаровалась. Видно, что журнал много листали. Полагаю, он принадлежит вам?

— Конечно, мне. Я купил его для расследования.

— Думаю, миссис Магуайер не одобрит изучение порнографии, даже если оно свершается в целях расследования. Уверен, изучая уголовные дела, можно опираться на воображение.

— Конечно, Леонард, но бывают случаи, когда требуется взглянуть на голые факты.

— И вы на них очень пристально взглянули. Даже поставили галочку против фото самой откровенной новой модели. Это ваша ручка, которой сделана пометка?

— Моя.

Леонард начал читать, и его тон с каждым словом становился все суше:

— «Эта сладенькая карамелька способна подсластить чай любого мужчины. Смазливая Кэнди Свит предпочитает свежий воздух даже в холод. Но не отчаивайтесь, читатели: она жаркая штучка!»

— Согласен, текст не на уровне Достоевского, — заметил Сидни. — Вам не кажется знакомой эта модель?

Лернард еще больше помрачнел.

— Не в моих привычках пялиться на семнадцатилетних девчонок.

— И не в моих тоже. Но вам ясно, что Кэнди Свит — псевдоним?

— Конечно.

— Девушку зовут Абигайл Редмонд. Она дочь Агаты Редмонд.

— Агаты из цветочной гильдии? Заводчицы лабрадоров? А фотограф наверняка Дэниел Марден?

— Именно.

— Это означает, что если какой-нибудь мужчина увидит снимок Кэнди, то есть Абигайл, и она ему понравится, он захочет, чтобы девушка «подсластила» чай и ему?

— Вы очень догадливы и теперь понимаете, почему я должен был приобрести журнал.

Леонард помолчал.

— Но почему вы решили приобрести данный номер? Откуда узнали, что внутри помещена фотография Абигайл?

— Интуиция, Леонард. Обыкновенная интуиция.

— И сколько же номеров журнала вы готовы были купить, чтобы проверить свою интуицию?

— Уверяю вас, меня нисколько не манила перспектива разглядывать целую галерею подобных красоток.

— Рад слышать. Вы сами собираетесь рассказать о своей находке миссис Магуайер или это сделать мне?

— Расскажите вы, Леонард. Хотя…

— Думаете, было бы забавно еще сильнее подогреть ее подозрения?

Сидни колебался.

— Пожалуй, не надо, как бы того ни хотелось. У миссис Магуайер в голове и без того опасные мысли. Не нужно, чтобы она распространяла слухи по всей деревне.

— У меня сложилось впечатление, что она уже начала, — произнес кюре. — Мол, вы с Бенсоном и Марденом одним миром мазаны. Снюхались-сдружились. Кстати, о друзьях — вам звонила Аманда, просила перезвонить.

Аманда позвала Сидни на концерт Исаака Стерна, начинавшего осенний сезон концертов исполнением Прокофьева и Мендельсона. Но приглашение было предлогом, чтобы спросить его об ученом Энтони Картрайте. Он был профессором физики в Лондоне, и хотя Аманда не сомневалась, что Сидни не знает о его существовании, она просила навести справки в колледже Тела Господнего. «Обещающий» вариант, назвала она его.

— Человек с большими возможностями — не то что этот твой Марден. Я как раз на днях думала о нем. Ты продвинулся в расследовании? Я бы не удивилась, если бы за всеми событиями стоял ревнивый муж. Вот с чего я бы начала. Ищи женщин, Сидни, тебе это понравится!

— Мне кажется, Марден скорее интересуется юными девушками.

— Это не означает, что на него не могут запасть и дамы постарше из вашего прихода. Для девчонок он староват, а беднякам, как говорится, выбирать не приходится. Уж ты мне поверь.

— Удивлен, что ты собираешься встречаться с ученым, Аманда. Тебе известно, что у этих людей почти никогда не бывает денег?

— Не важно. У Энтони есть статус. Это все, что волнует моих родителей.

— Ты не должна выходить замуж лишь для того, чтобы угодить родителям.

— Я пока вообще не планирую выходить замуж, Сидни. Сказала только, что Энтони — человек с возможностями. Девушка вообще не может позволить себе расслабляться. Как сказано в одной умной книге, ей не дано знать ни дня, ни часа.

— Полагаю, это намек на Царствие Небесное?

— Из Притчи о мудрых и неразумных девах. По-моему, там появляется еще и жених, и поэтому мое поведение нельзя не признать разумным.

— Ничего иного от тебя не ожидал.

— А я была бы благодарна, если бы ты воздержался от ехидных замечаний по поводу моей девственности.

— В мыслях не было.

Сидни пообещал, что постарается попасть на лондонский концерт и наведет справки о Картрайте, хотя это добавляло еще один пункт в его и без того длинный список дел. Он заварил себе чаю и перед тем, как лечь спать, решил прочитать главу из «Англосаксонских поз» Энгуса Уилсона. Но через двадцать минут понял, что не в силах сосредоточиться, и перешел в кабинет. Там он начал составлять список. Разделил лист линией сверху вниз пополам и с левой стороны стал вписывать свои обязанности настоятеля прихода, а с правой — соображения о поджоге. Закончив же, увидел, что дел у следователя вдвое больше, чем у приходского священника. Вот пример того, как изменились его приоритеты.

Надо было отставить все мысли о поджоге и заняться предстоящей проповедью. В одиннадцатое воскресенье после Троицы полагался текст из Евангелия от Марка. Сидни положил перед собой лист бумаги, открыл Библию, но, прежде чем начать писать о том, как накормили пять тысяч страждущих, задумался.

Гранчестерский приход

4 сентября 1957 г.

Дорогая Хильдегарда!

Я с такой радостью провел с вами время в Германии, что жизнь в Гранчестере без вас кажется очень странной. Понимаю, вам тяжело приехать туда, где сохранилось немного светлых воспоминаний, но повторяю: вы здесь всегда желанный гость. Признаю, тут все необычно, а я опять ввязался в очередное запутанное расследование. Выводя эти строки, вижу, как вы улыбаетесь и качаете головой. Когда все выяснится — а я уверен, так оно и будет, — вероятно, сумею выбраться вас навестить. Может, осенью или сразу после Рождества? Славно будет посмотреть на Рейн, провести время в вашем обществе и немного подправить мой убогий немецкий. Уехав отсюда, я бы передохнул от интриг моих прихожан!

Передайте мой самый теплый привет сестре, с которой я с таким удовольствием встречался, и больше пишите о себе: сколько учеников обучаете игре на фортепьяно? Переменился ли Берлин? Завели ли вы новых друзей?

Похоже, я веду две разные жизни: одну — когда рядом с вами, другую — когда вас не вижу. Надеюсь, вы не сильно встревожитесь, прочитав, что я скучаю без вас и хочу, чтобы вы приехали ко мне. Я вспоминаю о вас, когда слушаю музыку Баха и вообще любую музыку.

С наилучшими пожеланиями,

Всегда ваш

Сидни.

Инспектор Китинг пребывал в благодушном настроении, и его даже позабавили слухи о его приятеле. Когда они встретились, чтобы, как водится, поиграть в триктрак, улыбнулся и, поставив перед ним пенящуюся кружку пива, заметил:

— Я бы на вашем месте не воспринимал это серьезно.

— Но вы не на моем месте! — возмущенно воскликнул Сидни.

— Верно, — усмехнулся инспектор. — Вы совершенно из другого теста и рядом не стояли с этими ребятами. Кстати, чтобы вы знали, мы ими занимаемся. Бенсон несколько раз получал предупреждения, Гари Белл однажды зашел с девушкой чуть дальше, чем она того хотела, но затем обвинение сняли. Да и у Дэниела Мардена в прошлом всякое бывало. Мы даже разыскали его сына.

— Во Франции?

— Его зовут Джонатан. Мы нашли его при помощи телефонной трубки.

— Вот как?

— К вашему сведению, Сидни, по ту сторону пролива тоже есть телефонные аппараты.

— Я в курсе. И что вам удалось выяснить?

— Узнали, почему Джонатан Марден не разговаривает с отцом. Оказалось, что одна из его подружек положила глаз на его папочку.

— Хотите сказать, что отец увел девушку у сына?

— Не уверен, что зашло так далеко. Но Джонатан заявил, что ему осточертело смотреть, как папаша увивается вокруг его подружки, стараясь сбить ее с толку. Марден-старший наплел ей о своей жизни в Голливуде, и она решила, что такой влиятельный человек может сделать из нее кинозвезду. Подобное случается сплошь и рядом: женщины попадаются на удочку плотоядных старикашек.

— Может, виновата сама девушка — заманила его?

— Не надо заигрывать с несовершеннолетними! Этот Дэниел Марден мне кажется каким-то скользким. А вы, я вижу, не любите Бенсона. Мне он тоже не очень-то нравится, но я не вижу причин, зачем ему поджигать тот дом.

— Да вроде бы нет…

— Вы же не испытываете дурных чувств к Бенсону. Но даже если считаете его милым повесой с добрым сердцем, это не доказывает его невиновности, как и виновности.

— Я не утверждаю, что Марден идеальный человек.

— Надо покопаться в его биографии.

— Я полагал, что у вас больше на подозрении Гари Белл. Он открыто заявлял, что терпеть не может Мардена. Считает, что тот подглядывает за его возлюбленной. И мог подпалить дом, желая запугать недруга и одновременно получить страховку. Логичнее подозревать именно его.

— Но он не допустил бы такой промах — не оставил бы канистру из-под бензина валяться у всех на виду. К тому же пожарный следователь убежден, что огонь вызван не бензином — задействовано что-то другое. И я хочу, Сидни, чтобы вы мне помогли узнать, что именно. Кстати, обелите свое имя.

— Неужели оно настолько замарано?

— Болтают о скабрезных журнальчиках и юных девицах. Надо положить этому конец, Сидни. Возьмите мне еще пинту пива, и я вам расскажу, как мы будем действовать. Вам придется нанести несколько ваших знаменитых пасторских визитов.

Следующим вечером Сидни с Леонардом пошли в кино на «Окно во двор» Альфреда Хичкока. Они ожидали крутой триллер и были удивлены неспешным началом. Сюжет почти полностью строился на нежелании Джимми Стюарта жениться на Грейс Келли. Он был не готов к браку и боялся, что семейные узы лишат его возможности приключений. Служанка Стела сказала ему, что у него недостаток гормонов, если дефилирующие под окном красотки в бикини ни на градус не поднимают его температуру.

Сидни чувствовал: Леонарда смущает мысль, что женщины способны возбуждать мужчину, но сам испытал волнение, когда наконец появилась Грейс Келли в платье за тысячу долларов и с ниткой жемчуга на шее.

Как ни досадно, но предметом обсуждения героев снова стал брак.

«Ты считаешь, что ни один из нас не способен измениться?» — спросила Грейс у Джимми и посмотрела с подкупающей прямотой. Сидни вздохнул.

Прошло полчаса, но ничего похожего на убийство не произошло. Мысли Сидни вновь направились в сторону любовных отношений, брака и семейных уз. Когда он очнулся от грез, на экране появился частный детектив и обсмеял все усилия Джимми Стюарта как «любительское разнюхивание».

Леонард наклонился к Сидни и прошептал:

— Все это знакомо.

— Нам хотя бы не приходилось иметь дело с расчленениями.

— Пока не приходилось.

— Бенсон ограничивается особями из мира животных.

— Ну, это насколько нам известно, — успел ответить Леонард, прежде чем на него зашикали зрители.

Конечно, Бенсон мог быть просто эксцентричным человеком, нельзя подозревать человека только потому, что кому-то не нравятся его манеры. Однако было в нем нечто такое, что настораживало Сидни.

На следующий день он решил проверить, дома ли Дэниел Марден и готов ли тот ответить на несколько вопросов. Сидни решил, что полдень самое подходящее время для визита: хозяин уже встал с постели, но не успел приложиться к спиртному. Они даже могли бы пойти в ближайший паб — Марден вряд ли станет отказываться от приглашения. Фотограф удивился гостю.

— Ваш приход неожиданный подарок, каноник Чемберс. Вам следует знать, что я воспитан в римско-католической вере. А если родился католиком…

— Покажите мне мальчика, которому нет еще семи лет…

— И я скажу, какой из него вырастет мужчина. Игнатий де Лойола. Полагаю, я научился подавлять в себе страх вечного проклятия и адского пламени.

Сидни ухватился за повод повернуть разговор в нужное русло.

— Что касается пламени — его ведь у вас и в этой жизни случилось предостаточно.

— Верно. И именно поэтому вы ко мне пришли. Признайтесь, ведь не для того же, чтобы получить удовольствие от моего общества. — Марден закурил сигару.

— Мне понравились ваши рассуждения о фотографии. Остановка во времени, творение момента, консервация памяти…

— С этим надо быть очень осторожным.

Сидни вспомнил альбомы, которые листали его родители. В них были снимки их самих и троих детей: Сидни, еще младенец, на руках матери, трое малышей на санках, отец уворачивается от снежка, мать примеряет противогаз, Сидни крайний справа на снимке одиннадцати лучших игроков крикетного клуба «Мальборо», его сестра с подружкой по дороге на бал в «Ланздауне», армейская шеренга, в которой стоят три его погибших друга.

— Вы хотите сказать, что мы воспринимаем слишком реально? — спросил он.

— Это всего лишь фиксация момента, — ответил Марден. — И единственное изображение, специально скадрированное таким образом, чтобы отсечь всякий намек на то, что случилось до этого мгновения и после него.

— Но от этого снимок не становится недостоверным.

— Сама память недостоверна, каноник Чемберс. Мы реконструируем ее всякий раз, когда что-нибудь вспоминаем; это творческий и адаптивный процесс.

— Да, память нередко ошибается.

— К тому же она лжива. Фотография — нечто иное. Она обладает индивидуальной, ясной реальностью.

— Следовательно, необходимо отделять образ от его изображения, — заметил Сидни.

— Так в наши дни учат в университетах.

— Значит, снимок… юной девушки — не фиксация определенного времени в ее жизни, а самостоятельное произведение искусства?

— В принципе так, хотя подобная концепция слишком возвышенна для того, чем занимаюсь я.

— Согласен. Не представляю, чтобы кто-нибудь вроде Абигайл Редмонд разбирался в подобных тонкостях. Она знала, что вы собирались опубликовать снимки, где она наполовину голая?

— Не совсем… то есть нет.

— Вы их просто продали?

— Любая, кто снимает одежды перед фотографом, должна понимать, что не он один увидит конечный результат. Это было бы наивным. А Абигайл отнюдь не наивна.

— Вы все-таки знали ее имя?

— Вы о чем?

— Когда мы с вами встретились в первый раз, вы сказали, что понятия не имеете, как ее зовут. Она позирует под псевдонимом Кэнди Свит. Но, оказывается, вы в курсе, как ее имя.

— Всего не упомнишь. Иногда что-то забывается. Вот она, память…

— Абигайл просила особого отношения?

— Да, демонстрировала знаки расположения. Но с ними со всеми так. Пойдут на что угодно, только бы отсюда удрать. Не желают быть женами и секретаршами. Мечтают жить в Лондоне, но для большинства это просто воздушные замки. Девчонок много, но лишь немногие из них на уровне.

— Абигайл на уровне? — спросил Сидни.

— Я говорил, что ей надо немного похудеть и ее нос чуть приплюснут, но она не слушала — не сомневалась, что станет роскошной моделью. И по тому, как одевается, я думаю, все еще искренне в это верит. Как же она мало знает жизнь!

— Полагаю, Абигайл рассердилась, когда вы заявили, что она не обладает качествами модели?

— Да.

— Настолько, что могла поджечь вашу студию?

— Не исключено.

— По-моему, мистер Марден, вы равнодушны к расследованию. Уверены, что рассказали мне все?

— Хотите выслушать историю моей жизни?

— Нет. Всего лишь узнать относящиеся к делу факты. Не уверен, что вы были откровенны со мной, рассказывая о ваших отношениях с Абигайл Редмонд.

— Не было никаких отношений. Я ненавижу ее.

— Почему?

— Мне надо выпить. Без глотка спиртного об этом не рассказать. — Марден встал: прежде он не казался Сидни таким слабым и беззащитным — почти напуганным. — Пойдемте в паб, он уже, наверное, открылся. Не смогу говорить на пустой желудок.

Выведав все, что требовалось, у Мардена, Сидни решил, что должен взять инициативу в свои руки. Он оставит за себя Леонарда Грэма держать оборону в приходе, а сам разберется с делом о поджоге.

Он ехал на велосипеде в сторону фермы Редмондов. Миновав автобусную остановку, заметил, что ждущая там девушка не кто иная, как Абигайл. Сидни развернулся и, прислонив велосипед к столбу с табличкой, стал задавать ей вопросы. Абигайл была в плотно облегающей белой блузке с двумя расстегнутыми верхними пуговицами, широкая юбка в полоску, белые носки и теннисные туфли. У нее был скучающий вид, и она явно смущалась, что ее могут увидеть в обществе священника. Сидни понимал, что должен спрашивать прямо.

— Приехал поинтересоваться у вас о пожаре.

Абигайл отвернулась, видимо воображая, что если не станет на него смотреть, то он исчезнет.

— Не имею к нему никакого отношения.

— Я не утверждаю, что подожгли вы.

— Гари тоже не поджигал.

— Знаю.

Она бросила на священника быстрый взгляд и произнесла:

— Кто-то подбросил канистру из-под бензина, чтобы подумали на него.

— Не сомневаюсь. А еще хочу поговорить с вами о фотографе Дэниеле Мардене.

— Извращенец.

— Не уверен.

— Откуда вам знать? Вы священник. Хотя Гари утверждает, что такой же испорченный, как все. Вы тоже за мной подглядывали.

— Полагаете, все только и делают, что на вас любуются?

Абигайл достала сигарету.

— Да ладно вам…

— Я спрашиваю, потому что вы ходили фотографироваться к Дэниелу Мардену, причем чтобы об этом никто не знал.

— Вам-то какое дело?

— И ходили не один раз. Я прав?

Она выпустила дым чуть не в лицо Сидни.

— Ну и что?

— Хотели стать моделью в Лондоне и просили его помочь?

— В этом нет ничего плохого.

— Дэниел говорил, что собирается делать с вашими снимками?

— Показать кое-каким людям, посмотреть, не заинтересуются ли они. Но потом ни ответа, ни привета, и я снова заглянула узнать, как дела.

— Что тогда произошло?

— Это вас не касается.

— Но может коснуться.

— В каком смысле?

— Вы предложили ему нечто большее, если он постарается и все-таки поможет вам.

— О чем вы?

— Не притворяйтесь, Абигайл, мы это оба знаем. Но Дэниел Марден уперся, и вы решили, что надо что-то предпринять.

— Я не поджигала его студию, если вы на это намекаете.

— Я вас не подозреваю, мисс Редмонд. Имею в виду нечто иное.

Вернувшись в приходской дом, Сидни обрадовался, увидев, что пришло письмо из Германии. Хильдегарда наконец ответила, и это было хорошим предзнаменованием.

Берлин

14 сентября 1957 г.

Дорогой друг!

Надеюсь, вы приедете после Рождества. Может, это даже войдет у нас в традицию? Я бы хотела, потому что всегда рада видеть вас. У меня все нормально. Жаль, что мы мало встречаемся. Думаю, теперь моя очередь приехать к вам, и скоро я нанесу ответный визит в Гранчестер. Нельзя позволять прошлому губить настоящее. Таков один из уроков войны. Она давно закончилась. А поскольку вы будете там со мной, я могу быть сильной. Все намного проще, если вы рядом…

Сидни тоже скучал по Хильдегарде, но, позволив себе лишь на несколько минут предаться романтическим мечтаниям, решил, что ему надо снова встретиться с Марденом.

— Я думал, что в прошлый раз мы уже все обсудили, — произнес фотограф. Он был в пижаме, а поверх нее в старом халате с пейслийским узором в виде турецких огурцов. — Нет, я не валялся весь день в постели, если вы это заподозрили. Встал пораньше, чтобы поснимать. Начал работу над собственным проектом — восход.

— Понимаю.

— Это будет портрет Британии. Но не столько о тех, кто встал и кто ложится спать, а об улицах в час безмолвия, в промежутке между одним и другим. В час, когда вокруг ни души. Я люблю это время. Все замерло, в статике, но чувствуется, что покой в любой момент может быть нарушен. Он хрупок и недолговечен, а воздух наполнен голубовато-серым светом, нельзя понять, то ли это день, то ли ночь.

Сидни вспомнил это время суток на войне. На склонах к востоку от города под Камонским гребнем застыли танки. Ночь была теплая и тихая, но на рассвете на них обрушился минометный и артиллерийский огонь. Их батальон получил задачу атаковать Лутен-Вуд. И несмотря на красоту восхода среди французских полей, Сидни не сомневался, что в тот день погибнет. Впервые страх смерти обрел вполне конкретные формы. Не было ничего необычного в том, что снайперы вели огонь, пока они двигались по перелеску. Но вдруг Сидни увидел, как убили капитана Бисона, которым он всегда восхищался. Тот вылез из танка, чтобы помочь раненому лобовому пулеметчику. Сидни бросился на помощь, но в этот момент в танк попали опять — была пробита лобовая броня, взорвался боекомплект, и башню сорвало с места. На несколько мгновений Сидни в нерешительности застыл посреди опустошения смерти, не сомневаясь, что следующая очередь — его. Но он остался в живых и с того пугающе спокойного света раннего утра решил проводить каждый день так, словно он был последним. И считать дар жизни превыше неизбежности смерти. Так выкристаллизовалось его намерение стать священником.

— Как будто глядеть на мир, когда больше никто не смотрит, — продолжил Марден. — Все неопределенно, и никого нет. Призраки исчезли, а новые люди еще не появились. Я пользуюсь маленьким аппаратом «минокс», о котором рассказывал. Могу делать снимки так, что об этом никто не заподозрит, точно я свалился из космоса. Именно этого эффекта я добиваюсь: представить мир таким, словно его впервые открыли.

Сидни, прежде чем ответить, немного подумал:

— Мне кажется, мы с вами оба пытаемся делать нечто сходное: вы просите людей замереть и посмотреть, я — остановиться и помолчать.

Дэниел Марден не спешил развивать мысль. Сидни понял, что явился в неподходящее время.

— Прошу прощения, что ворвался к вам и причинил беспокойство.

— Я собирался поспать. Работа на сегодняшний день сделана. И вот не могу найти сигару. Полагаю, вы пришли, чтобы задать мне несколько вопросов?

— Мне очень жаль, Дэниел, но я пришел к выводу, что вы специально подожгли свою студию.

Фотограф никак не показал, что слова священника произвели на него впечатление.

— Я предполагал, что ваша мысль может развиваться в данном направлении. Это единственное убедительное объяснение ваших визитов. Я не настолько тщеславен, чтобы надеяться, будто вы приходите послушать мои воспоминания.

— Хотя это тоже было забавно.

— Я предпочитаю картинки, — заявил Марден. — У слов не такие возможности. «Satis verborum» — вот мой девиз. Я говорил вам, когда вы приходили в первый раз.

— Да. «Довольно слов».

— А вот вы, похоже, на слова не скупитесь.

— В этом моя ошибка. Священник всегда должен начинать с молчания.

— Следовательно, вы не вполне справляетесь со своей работой.

— Однако в данном случае я пришел к вам не в роли священника. Надеюсь, вы признаетесь, что совершили поджог, дело будет закрыто, и все смогут продолжать спокойно жить.

— Боюсь, вас ждет разочарование. Если вы все-таки попытаетесь доказать, что поджог совершен мною, несмотря на то что я во время пожара находился в Лондоне, я всегда могу сослаться на неосторожность или свалить вину на алкоголь. Нет оснований предполагать, что деяние было умышленным.

— Но зачем вы это сделали? — спросил Сидни. — Из-за Абигайл?

— Интригующее замечание. — Марден старался сохранить равнодушный вид.

— Наверное, Абигайл Редмонд чем-то вам пригрозила. Например, рассказать своему дружку о том, что произошло между вами. А если ничего не происходило, то выдумать. Ее отец уже предупреждал Бенсона, Гари Белл не испытывает к вам дружеских чувств. Поэтому Абигайл понимала, что преимущества на ее стороне, если…

— Шантаж! — воскликнул Марден. — Она меня шантажировала. Заявила, что если я не раздобуду ей работу модели в Лондоне, то она скажет отцу и своему дружку, будто я напоил ее и стал приставать или еще того хуже.

— Но ничего такого не было?

— Разумеется, нет. Я считал, что достаточно изучил юных особ, чтобы вывернуться из подобной ситуации, однако сознавал, что против подобных обвинений трудно защититься. Она не потребовала у меня крупную сумму денег. У меня их просто не было.

— А устроить ее работать моделью вы не могли?

— Каким образом? Влияние я растерял, а из Абигайл плохая модель — и ростом не вышла, и слишком круглолица.

— Однако в «Салтри» вы ее снимок продали, а ей не сообщили.

— Там берут все, что попало.

— Вскоре она снова к вам пришла. Сколько запросила?

— Пятьдесят фунтов.

— Почему вы не вывели ее на чистую воду?

— Наверное, поддался панике.

— Вы сообразили, что единственный способ быстро достать необходимую сумму, если не продавать материнскую квартиру, — поджечь студию, а затем потребовать страховку.

— Как легко вы приходите к выводам!

— Одновременно можно отомстить Гари Беллу.

Дэниел Марден плеснул себе виски и пошел в кухню за водой.

— Звучит заманчиво! — крикнул он оттуда. — Жаль, не пришло мне в голову. — Он вернулся в комнату. — Но вот в чем загвоздка: во время пожара я находился в Лондоне.

— Знаю, — кивнул Сидни, — но это не означает, что вы не совершали поджога.

— Каким образом? Насколько мне известно, пожарный следователь не обнаружил никаких следов реле времени.

— Вам оно было ни к чему.

— То есть?

— На вашей стороне было солнце.

Марден, не двинувшись с места, сделал глоток виски.

— Поясните.

— В тот день в середине августа стояла жара. Три дня подряд не спадала духота, а прогноз погоды предсказывал усиление зноя. Окна летнего дома выходили на юг. Вы выложили на стул у окна и на пол свои старые немые фильмы. Они были сняты на нитроцеллюлозной пленке. Окно послужило увеличительным стеклом, а солнце выступило в роли реле времени. Утром вы увезли пустые коробки в Лондон, там выбросили их. И пока читали в столице лекцию, солнце подожгло кинопленку. Простая мысль — вы поручили дело самой природе.

— Звучит фантастически, — заметил Марден, допивая виски. — Но у меня сложилось ощущение, что ваше предположение невозможно доказать.

— Да. Слишком велики разрушения.

— Не забывайте о канистре Гари Белла!

— Ее вы подбросили позднее.

— Что вас натолкнуло на мысль, как я мог все это проделать?

— Гари Белл видел, как вы увозили две коробки из-под кинопленки. Это, конечно, не означает, что фильмы были в них.

А вскоре я выяснил, почему не сохранилось ни одного хорошего позитива «Восхода солнца». Негатив сгорел при пожаре. Это был известный случай в истории кино, но вы о нем не упомянули. Слишком большой риск говорить о том, что нитроцеллюлозная пленка очень легко воспламеняется.

— Что вы собираетесь делать?

— Я должен изложить свои соображения инспектору Китингу. Он может мне не поверить. А вот страховщики точно поверят.

— Уверен, они в любом случае не станут платить.

— Вас могут подвергнуть судебному преследованию.

— Не исключено. Но у меня в жизни не так уж много осталось, для чего бы стоило существовать.

Сидни удивился его смирению.

— Как вы распорядитесь остатком жизни, Дэниел?

— Это вопрос уверенности в себе. — Марден стал расхаживать по квартире, пытаясь найти виски и сигары. — Как только ее теряешь — иногда по какой-то пустяковой причине: кто-то что-то сказал или не клеится работа, — очень трудно вернуться к исходной точке. Такова величайшая дилемма тщеславия — понимать, когда настала пора признать собственную посредственность. Вероятно, продам квартиру. Тяжело жить среди воспоминаний о матери. Сам не понимаю, как выдержал так долго. Может, еще раз попробую встретиться во Франции с сыном. Мы так по-дурацки рассорились.

— Всегда надо мириться с теми, кого любишь.

— При условии, что полиция не отберет у меня паспорт. Вы думаете, меня арестуют?

— Не знаю. Вы же сами заметили, что доказательств нет. Я могу ошибаться.

— В Гранчестере ходят слухи, что вы никогда не ошибаетесь.

— Это миф.

— В таком случае я могу поздравить того, кто делает вам рекламу. Может, мне нанять их для своей первой выставки?

— Вы все-таки планируете заняться живописью?

— Если удастся. Вы, разумеется, правы. Мне надо чем-то занять оставшиеся дни. Попробую взглянуть на жизнь пристальнее — в образах, а не в словах. Не так уж плохо изучать мир, прежде чем в последний раз сомкнешь веки.

Сидни радовался, что удалось выудить информацию из подозреваемых, и предвкушал победную вечеринку с инспектором Китингом. И вдруг, как гром среди ясного неба, рано утром в понедельник неожиданно приехал преподобный Чантри Вайн, архидиакон Кили.

Он был ниже ростом и круглее Сидни, в свои пятьдесят лет абсолютно лыс, широкоплеч, с короткими руками, прижатыми к черепу ушами и губами, которые не могли сложиться в улыбку — все равно получался какой-то оскал. Ох, как же не подходило ему его имя — он походил на игрока в регби, а не на священнослужителя.

Чантри Вайна встревожили доходящие из Гранчестера слухи. Архидиакон говорил с акцентом, но Сидни не мог определить, из какой он местности — скорее всего, из Бристоля. Речь гостя была полна досады и критики.

— Дело зашло слишком далеко, — заявил он.

Сидни заметил, что не в ответе за криминальные выходки сограждан.

— Я считаю, вы должны бросить заниматься детективной чушью, — продолжил Чантри Вайн. — Пусть полиция делает свою работу, а вы свою. Вряд ли мне следует напоминать о первейших обязанностях священника. Согласны?

Сидни подтвердил, что призван служить глашатаем, стражем и распорядителем Всевышнего. И его священный долг — прилежно и старательно приводить к вере и познанию Бога порученную ему паству. Во время рукоположения он дал торжественный обет, что не усомнится в вере и будет жить праведно.

Архидиакон закурил трубку.

— Полагаю, вам необходимо обдумать, какой вы человек и каким должны быть священником…

— Все мы несовершенны.

Чантри Вайн откинулся в кресле. Он явно считал, что разговор предстоит долгий.

— Согласен. Но бывают случаи, когда человек чрезмерно упорствует в претворении того, что, по его мнению, является всеобщим благом. И может перепутать его с собственными интересами.

— Я старался вовлечь себя в заботы своих прихожан.

Архидиакон сделал вид, будто обдумывает его слова, хотя не собирался ослаблять напор.

— А нужно ли то, что вы называете «вовлечением»? Не уместнее ли в данном случае отстраненность? Ведь слишком погрузившись в житейские дела, вы не сможете окинуть взглядом общую картину. Иногда священнику, чтобы быть беспристрастным, необходимо отступить назад и посмотреть на все со стороны. Помните, что сказано в Евангелие от Марка? «Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение».

Сидни возмутило, в какой манере ему читали наставления (и вряд ли ему требовалось напоминать архидиакону продолжение цитаты: «…дух бодр, плоть же немощна»). Он прекрасно понимал разницу между изучением деталей и созерцанием общей картины и не нуждался в дальнейших разглагольствованиях гостя на данную тему.

— Еще до меня дошли слухи… — произнес архидиакон.

— Догадываюсь, что это за слухи.

— Что-то из ряда вон выходящее. Надеюсь, они ничем не обоснованы?

— Если вы говорите о покупке скабрезного журнала…

— Мне ничего не известно о журнале! — оборвал его Чантри Вайн, вынимая трубку изо рта.

Сидни угодил в его ловушку. Как он мог поступить так глупо?

— Ерунда. Журнал нашла моя экономка. Он требовался для кое-какого расследования.

— Скабрезностей? А мне говорили, он больше подходит для близкого знакомства с молодыми прихожанками. Поймите, Сидни, я всей душой за молодежь и за церковь более широких взглядов. Нам необходимо организовывать как можно больше молодежных клубов, но они не могут состоять исключительно из девушек. Это епархия организации девочек-скаутов. — Архидиакон снова сунул в рот трубку и улыбнулся так, словно только сейчас вспомнил, что это такое — девочки-скауты.

— Я не совершил ничего дурного.

— Остается надеяться. Вы хороший человек, Сидни, но вас легко сбить с толку. Вас наметили как вероятную кандидатуру в качестве моего преемника, но подобные поступки вам совершенно не на руку. — Архидиакон встал. — Не пора ли вам жениться? Архиепископ упоминал, что он в приятельских отношениях с семьей Кендаллов в Лондоне. У них, кажется, есть симпатичная дочь?

— Да.

— Почему бы вам не взять ее в жены?

— Это не так просто.

— В нашем мире все не просто, но жизнь священника намного легче, если у него есть достойная жена. Я бы пропал без своей Клэр.

Сидни почувствовал, что не в силах сосредоточиться на том, что ему советовал архидиакон. Его возмущало, что мало людей понимают, что он пытается делать. Ему требовался отдых. И как только Сидни подумал об отпуске, в голове всплыло слово «Германия».

Начался осенний триместр, и первые дожди наконец оросили сухие газоны и сады Гранчестера. Сидни встретился с инспектором Китингом, чтобы обсудить выявленные в ходе расследования факты. Арестов производить не предполагалось. Абигайл было только семнадцать лет, и у всех сложилось мнение, что достаточно серьезного предупреждения, чтобы в будущем она вела себя правильно. Для выдвижения обвинения против Мардена не хватило веских улик. Страховщики, как и ожидалось, платить отказались, и квартира его матери оказалась выставленной на продажу. Сам же он готовился к отъезду во Францию, где надеялся воссоединиться с сыном.

— В общем, единственный человек, чья репутация пострадала, — это вы, Сидни. Леонард сообщил мне, что архидиакон дал вам по мозгам.

— Церковь не должна привлекать к себе внимания.

— Тогда к чему вам все эти высоченные шпили?

— Он имел в виду: привлекать к себе внимание неправедными делами.

— Например, разглядыванием журналов с девчонками на картинках? — Сидни сурово посмотрел на полицейского, и тот поспешно продолжил: — Шучу, шучу. Но ведь они не воспринимают это серьезно?

— От нас ждут, чтобы мы были выше всякого упрека. Как полиция.

— Кстати, как вы все раскопали: поджог, шантаж?

— Не знаю. Наверное, надо жить среди людей.

— Проблема с нашей работой в том, что никогда не знаешь, сколько времени займет то или иное дело. Каменщик может сказать, когда закончит стену, я же не в состоянии предвидеть ничего, хотя, когда вы под боком, все получается значительно быстрее. Я не всегда это говорю, но я вам благодарен, Сидни. Позвольте взять вам вторую пинту пива.

В тот же вечер Сидни вывел Диккенса погулять по лугам. Еще не стемнело, и он удивился, услышав за спиной шаги. Обернувшись, увидел, что их догоняет Абигайл Редмонд. Она явно хотела поговорить с ним.

— Я порвала с Гари, — сообщила Абигайл.

— Жаль.

— Что-то не верится, каноник Чемберс. — Последовала неловкая пауза, затем она продолжила: — Я шла за вами. Подумала, вам надо знать, как обстоят дела.

— Полиция к вам приходила?

— Да, сделали мне предупреждение. Отец совершенно взбесился — не мог понять, что им надо в нашем доме. Пришлось ему что-то наплести.

— И что же вы ему сказали?

— Мол, меня снова преследует Бенсон и полицейские его схватили.

Сидни остановился. Ему хотелось взять Абигайл за руку, но он понимал, что нельзя давать ей повод к подозрениям.

— Но это же неправда!

— Какая разница?

— Перестаньте наговаривать на людей.

Абигайл потупилась и посмотрела на испачканные после недавнего дождя туфли.

— Он действительно преследовал меня.

— Раньше. После этого его предупредили.

— Меня все преследуют, каноник Чемберс.

Сидни не собирался терпеть всякую чушь.

— Никто вас не преследует. У нас маленькая деревенька. Людям просто негде больше ходить, и они постоянно друг на друга наталкиваются.

— Вы ничего не понимаете.

— Чего-то, конечно, не понимаю, но вам поверить не могу. Если подобное вас сильно расстраивает, уезжайте отсюда.

— Именно этого я и хотела, но отец настаивает, чтобы я работала на ферме.

— Вам вовсе не обязательно слушаться его.

Они дошли до края луга, надо было поворачивать обратно. Сидни позвал Диккенса, он не видел, куда убежала собака. Священник никак не ожидал, что в конце трудного дня ему придется наставлять юную девушку, которая в глубине души ему не очень-то нравилась.

Абигайл не спешила закончить разговор.

— Я могу, например, работать секретарем.

— Можно научиться работать кем угодно, — заметил ей Сидни. — Тем более женщине с вашей напористостью и… воображением. Только перестаньте воображать, будто на вас все таращатся. Ничего подобного не происходит. У большинства людей и в мыслях этого нет.

— То есть на меня вообще не смотрят?

— Нет.

— Даже вы?

— Даже я.

— Уверены?

— Да. Прекратите обвинять людей, дайте им спокойно жить. — Сидни возмущало то, как легко распространять слухи и порочить репутацию. И он решил прочитать в воскресенье на эту тему суровую проповедь.

По дороге домой с бежавшим довольным Диккенсом Сидни вдруг увидел, как в нескольких ярдах от него мелькнул Джером Бенсон. «Вот чего мне только сейчас не хватает, — подумал священник. — Доказательства, что Абигайл не фантазирует, и все начнется сначала». Сидни подобрал палку и кинул в сторону. Диккенс бросился за ней. Сидни понимал, что за Редмондом нужен глаз да глаз: огонь не угас — теплился, может вспыхнуть пламя.

Пламя, думал он, ежась от первого осеннего холода. Недолго уже и до самой ночи Гая Фокса, когда будут жечь костры. Сидни вспомнил ночь, которую три года назад после того, как убили мужа Хильдегарды, провел с Амандой.

Открыв ворота, огораживавшие луг, он двинулся по тропинке, выводившей на главную улицу. Последние несколько недель были странным периодом, заставившим его размышлять о том, какими люди видят себя в мире. Насколько точно сознают, кто они и кем стали? Должны ли пытаться увидеть себя такими, какими воспринимают их другие? Сидни сомневался. Важно научиться себя любить и стараться быть лучше. А выяснять, кто что думает, ни к чему.

На кухонном столе Сидни увидел завернутую в коричневую бумагу прямоугольную коробку. Ленонард объяснил, что нашел ее на пороге. Под ленточкой лежало письмо. Сидни развернул его и начал читать:

Дорогой каноник Чемберс!

Спасибо, что поняли меня, и за ваше всепрощающее сердце. Я знаю, что лишился доброго имени, и в прошедшие недели усвоил, как легко может рухнуть репутация. Людям несвойственна доброта. Они могут продолжать наговаривать вам на меня даже после моего отъезда. Скажу одно: я старался быть добропорядочным, даже если это не всегда получалось. Надо попытаться опять, постараться бросить пить. Я уезжаю во Францию — собираюсь примириться с сыном и миром. Благодарю вас за терпение и прошу прощения, если бывал груб. Последние годы я был сам не свой. Это вам сувенир в память обо мне. Наверное, всякий выдающийся детектив должен иметь такой. Встречайте зарю. Ждите восхода солнца. Satis verborum.

Сидни открыл коробку. Внутри оказался миниатюрный фотоаппарат «минокс» Дэниела Мардена.