Заканчивался Великий пост — время, когда Сидни всегда становился раздражительным, и в эти дни директор колледжа Тела Господнего попросил его провести на Страстную пятницу трехчасовую службу в университетской часовне. Ничего неразумного в его просьбе не содержалось, но служба падала на самую середину первого после смерти мужа приезда Хильдегарды в Гранчестер. Изменить Сидни ничего не мог. Сроки назначены, билеты куплены, гостиница заказана. Сидни был весь на нервах.

Служба представляла собой размышления на тему каждого из семи «слов» Иисуса на кресте. Начинать следовало с «Отец! Прости им, они не понимают, что делают!», и обсудить идею вечного прощения и отношений между Иисусом и матерью. Проповедь будет перемежаться музыкой в исполнении хора колледжа, специально отобранной профессором музыковедения Орландо Ричардсом. Затем Сидни предстояло коснуться испытанного Христом одиночества («боже мой, боже мой! Почему ты меня оставил?») и закончить его окончательной победой и воссоединением с Богом («Отец, в руки Твои предаю Мой дух»), Сидни решил посвятить каждому «слову» по целому дню подготовки и, чтобы проникнуться вдохновением, повел Диккенса прогуляться по лугам. Было пасмурно и ветрено, низко висели тяжелые дождевые облака. Погода вполне подходящая для размышлений о Страстях Господних.

Сидни попытался представить себя у подножия Голгофы. Посмотрел на нависший над рекой Кем высокий вяз и подумал о дереве креста, двух разбойниках и мучительной смерти. А если поговорить об этом событии как о преступлении, в котором Христос стал жертвой? Можно было бы привести список подозреваемых. Иуда значился бы в нем соучастником убийства, первосвященник — виноватым в том, что отправил невиновного на казнь. Пилат проходил бы как член правительства, оказавшегося неспособным вмешаться. А какова роль самого Иисуса? Ведь он «не отвеща ему ни единому глаголу», и Его молчание могло спровоцировать суд.

Можно было бы пойти дальше и попытаться выяснить, какая ответственность лежит на самом Создателе. Пожертвовав Сыном во имя великого блага, не превратился ли сам Господь в убийцу?

Хотя после войны эта тема была бы многим близка и Сидни смог бы углубиться в теорию целительной жертвы, такой путь был бы опасен. Ему пришлось бы объяснить, что история Иисуса отлична от любой другой. Поскольку это была первая смерть, за которой последовало воскресение, центральный персонаж превратился из жертвы в главное действующее лицо. Пасха являет собой попрание смерти смертью. Воскресение — развязка преступления, разрешение величайшей тайны, не только смерти Иисуса, но и смысла жизни человека на земле.

Сидни позвал Диккенса, который с упоением рылся под кустами, и помахал рукой прохожему. Надо было записать все, что он собирался сказать. Однако сделать это Сидни не успел, поскольку его отвлек приход Орландо Ричардса.

Профессор музыковедения был приятным человеком с крупным, задумчивым лицом. Он был в темно-синем мешковатом костюме и белой рубашке со свободным, не стесняющим шею воротником. Во время пения ничто не должно стеснять горло, и его красный галстук был завязан не туго. А самой его заметной чертой были большие, слегка заостренные уши. Каждый раз, когда они встречались, Сидни старался не смотреть на них, но не мог припомнить никого другого, у кого были бы такие удивительные приспособления для слуха. Словно оттого, что человек всю жизнь внимал музыке, у него волшебным образом отросли такие большие ушные раковины.

Орландо заглянул, чтобы выяснить, нет ли у Сидни конкретных пожеланий по поводу музыки, которую он желал бы услышать во время трехчасовой службы.

— И еще хотел бы узнать, вы собираетесь прийти на вечернюю службу в воскресенье?

— Пока не знаю. Почему вы спрашиваете?

— Если с вами придет ваша знакомая из Германии, мы могли бы приготовить для нее небольшой сюрприз.

— Очень любезно с вашей стороны, Орландо, но я научился с опаской относиться к сюрпризам.

— На сей раз вам не о чем волноваться. Мы все хотим, чтобы каждая минута ее пребывания в колледже показалась ей приятной, даже при том, что в последнее время наша жизнь была нарушена.

— Полагаю, вы говорите о замене проводки?

Орландо был не в восторге от того, как выполнялись работы, и теперь воспользовался возможностью пожаловаться.

— Понимаю, это надо было сделать, но нам уготовили смертельную ловушку из старых проводов. Чарли Кроуфорд — настоящая беда. Доктор Кейд уже беседовал с ним и по поводу его компетенции в электрике, и по поводу сверхурочных. От этого человека одни неприятности. Никогда не заканчивает одно, прежде чем начать другое. В помещении придется делать косметический ремонт. А про шум я уже не говорю.

— Представляю!

— Удары слышны повсюду. У него даже свист немелодичный.

Сидни решил напомнить и о положительной стороне модернизации колледжа:

— Косметический ремонт пойдет на пользу. Покрасите стены либо в темно-красный цвет в георгианском стиле, либо в успокаивающий зеленый.

— Кроуфорд постоянно нам твердит, что колледж в любой момент может запылать.

— Этого не хотелось бы.

— Скажите на милость, с чего ему пылать? Сотни лет стоял, ничего не случалось.

— Я бы не стал благодушничать, — ответил Сидни. — Прошлогодний поджог послужил суровым предупреждением того, с какой скоростью может распространяться пожар.

Поезд Хильдегарды прибывал после полудня, и Сидни беспокоился, как бы не опоздать. Волнение от предстоящей встречи заставляло его крутить велосипедные педали энергичнее, чем обычно, и, несмотря на все усилия сосредоточиться и ехать аккуратно, он нервничал. Даже вспомнил, как на этом самом вокзале с его подачи арестовали Аннебел Моррисон. Это она убила Стивена Стантона, а Сидни не только организовал ее захват — ему еще пришлось сообщить его вдове Хильдегарде, что случилось с ее мужем. Но в разговоре с ней он утаил самую существенную деталь — не сказал, что причина покушения — неверность мужа, изменившего ей с другой женщиной. Сидни решил, что правда причинит Хильдегарде слишком сильную боль. Но до сих пор испытывал неловкость оттого, что узнал больше, чем полагалось.

Священник обязан хранить тайну (эту задачу он находил трудной, когда выступал в роли детектива-любителя), но Сидни всегда сомневался, всю ли информацию должны получать друг о друге будущие супруги, намеревающиеся создать семью. В чем признаться, что утаить? Сидни знал мужчин, которые никогда не рассказывали о войне, о бывших женах и даже о детях, какие у них были — как они выражались — «в прошлой жизни». Они хотели нового начала без всякой связи с тем, что случилось раньше. Вероятно, и Хильдегарда такая же. Сам Сидни был очень осторожен, если речь шла о том, чтобы похоронить прошлое. Пусть прошлое — чужая территория, но желание снова посетить ее бывает сильнее, чем считают люди.

Он пытался унять волнение, представляя, во что будет одета Хильдегарда. Наверное, в свободный, открытый на груди жакет из черного сержа, узкую юбку, чулки со швом и остроносые туфли. Сидни нравились маленькие шляпки, которые она часто носила, надевая их слегка набок — так, чтобы они не затеняли ее зеленые глаза и чуть насмешливо вздернутые брови.

Сидни вообразил, как Хильдегарда выходит из вагона и направляется к нему. Подготовил себя к тому, что поведение их обоих в первые минуты будет официальным, даже сдержанным. Ведь с прошлой встречи прошло много времени. Каково это смотреть, как к тебе идет женщина, и знать, что от твоих слов зависит, жить ли вам вместе или порознь.

Сидни окинул взглядом других стоящих на платформе людей — озабоченных родителей, нетерпеливо ждущих детей, полных надежд влюбленных. Когда пассажиры высыпали из состава, он увидел много женщин, которых издалека можно было принять за Хильдегарду, и на мгновение ощутил, что теряет уверенность. Вдруг он ее не узнает или она вообще не приедет? Но вот дым рассеялся, и Хильдегарда оказалась перед ним. Чужой мог ее вообще не заметить, не обратить внимания на ее необыкновенную красоту. Но для него, Сидни, она была прекрасна, и он почувствовал, как его сердце часто забилось.

Она была в черном до колен пальто с капюшоном-пелериной, с не подбитыми ватой, приспущенными плечами, в черной фетровой шляпке. В руках держала сумочку. Ее светлые, по-мальчишески коротко подстриженные волосы были откинуты назад. Тонко подведенные брови над зелеными, цвета листьев, глазами, губы чуть подкрашены. На Сидни вновь нахлынула вся теплота, которую он испытывал к этой женщине, — в ней ему нравилось все: немного насмешливая, почти осуждающая улыбка, удивление в глазах, слегка приоткрытые губы и то, как она со вздохом делала шаг назад, когда он говорил нечто такое, что сама сказать не решалась.

Хильдегарда протянула руку, Сидни пожал ее, а затем она подставила обе щеки для поцелуя. Это было их обычное приветствие, и лишь совершив ритуал, Хильдегарда поздоровалась.

— Хорошо доехали? — спросил Сидни.

Она устало улыбнулась:

— В итоге я здесь.

— Надеюсь, вы считаете, что это стоило усилий?

Сидни помнил, что каждый раз, встретившись после долгой разлуки, они испытывали неловкость — результат чего-то, что еще предстояло понять.

— Конечно, — ответила Хильдегарда. — Хотя я немного нервничаю.

Сидни посадил ее в такси, уложил багаж и сказал шоферу, что будет следовать за ним на велосипеде. Странно разлучаться, только что встретившись, но это было разумным решением. Он добрался до места через несколько секунд после того, как там остановилось такси.

Сидни устроил Хильдегарду в доме Грейс Уорделл — сестры рабочего колледжа, который занимался заменой электропроводки. Она была ниже гостьи, с темными волосами и настороженным взглядом. Ее муж погиб в автомобильной аварии, сына убили в Штутгарте в 1943 году.

— Стантон — ирландская фамилия? — спросила Грейс.

— Это фамилия мужа.

— Его больше нет?

— К несчастью, нет.

— Вероятно, погиб на войне?

Хильдегарда забеспокоилась, что Сидни мог рассказать о ней хозяйке и та, догадавшись о ее национальности, откажет ей в жилье. Это бы ее не удивило. Она привыкла к неудобствам, которые определялись обстоятельствами ее рождения, и знала, какое первое впечатление производит на англичан. Помнила, как приехала сюда почти десять лет назад. С каким недоверием и подозрительностью относились к ней собеседники и лишь потом, вспомнив о приличиях, признавали, что едва ли ее лично можно винить в войне. Но миссис Уорделл уже сменила тему:

— Итак, вы приехали на десять дней. Можете мне рассказывать все, что хотите, а не хотите — тоже никаких проблем. Комната чистая, убранная, чай в половине седьмого, когда приходит с работы брат Чарли. Вас устраивает?

— Вполне.

— Не обращайте внимания на его настроение. Он немного вспыльчив, но не имеет в виду ничего дурного. Если захотите уйти погулять после чая, я дам вам ключ. Мы ложимся спать в десять часов, и я была бы вам признательна, если бы вы поступали так же. Мы привыкли, засыпая, знать, что дом заперт и все на месте.

— Не сомневаюсь, что миссис Стантон будет следовать вашим правилам, — заверил Сидни.

— Это не правила, каноник Чемберс, просто просьбы.

— Однако вам приятно, если гости выполняют их.

— По-моему, так легче жить.

Хильдегарда попросила Сидни подождать, пока она развесит одежду и приведет лицо в порядок. Аманда не стеснялась подкрашивать при нем губы, а Хильдегарда всегда уходила в туалетную комнату и там занималась собой. И эта деликатность еще сильнее подчеркивала ее достоинство, уравновешенность и изящество. В ней чувствовалась спокойная властность, которой завидовал Сидни. И хотел бы больше на нее походить.

Он повел ее поужинать в свой любимый ресторан «Синее, красное, белое», где они отведали домашний паштет с тостами, куриные грудки с первым молодым картофелем, а затем шоколадный мусс, сдобренный ликером «Гранд Марнье». Это было единственное спиртное, которое позволил себе Сидни, и хотя он предложил Хильдегарде вина, та отказалась в знак солидарности с его воздержанием во время продолжающегося до Пасхи поста. Было интересно обменяться новостями, но разговор стал серьезнее, когда Хильдегарда спросила о предстоящей трехчасовой службе.

— Речь идет о том, чтобы проникнуть в суть страдания, — объяснил Сидни. — Вот в чем смысл послания Иисуса с креста. Чтобы проникнуть на другую сторону, необходимо приобщиться к Страстям Господним. Триумф воскрешения невозможен без отчаяния распятия. Это нечто такое, что даже наиболее воцерковленные из нас пытаются сгладить.

— А вы, Сидни, намного серьезнее, чем думают о вас люди.

— Не люблю, когда игнорируют боль, лежащую в основе христианской идеи, а священников превращают в посмешище.

— В Германии это невозможно.

— Там все очень серьезные. Англичан смущает торжественность. Они склонны посмеяться над непредсказуемостью жизни, потому что боятся ее.

— Вы хотите сказать, что у немцев нет чувства юмора?

— Моя дорогая Хильдегарда, ничего подобного я не имел в виду.

— Однако подразумевали. Мне кажется, английский язык дает больший простор для юмора.

— Богатство языка — то, чем мы гордимся.

— Но его трудно учить. Одно и то же слово имеет разные значения. Может, настанет время, когда я попытаюсь каламбурить, но это трудно для иностранца. Иногда стоит изменить букву, и слово превращается в собственную противоположность: был «смех», стал «спех», была «власть», стала «сласть». В немецком глагол ставится в конце фразы, поэтому в разговоре труднее удивить собеседника.

Сидни заказал кофе.

— Наверное, вера и шутка похожи: разложи все по полочкам, и шутка перестает быть смешной.

— Вам нужно посвятить этой теме проповедь. Я с удовольствием послушаю.

— Вам вовсе не обязательно посещать все мои службы.

Хильдегарда накрыла его руку своей:

— Мне хочется, Сидни. Я для этого сюда и приехала — послушать вас.

— Надеюсь, что не разочарую вас.

— Вы меня никогда не разочаровывали.

— До сих пор, может быть. Но я не люблю ничего принимать без доказательств.

— Кроме моей дружбы.

На следующее утро Хильдегарду накормили обильным английским завтраком. Грейс Уорделл была заботливой хозяйкой, но подразумевалось, что ее гостья уйдет сразу после еды и не станет мелькать перед глазами весь остаток дня. Ее дом не для того, чтобы в нем рассиживаться. Брат Грейс, Чарли, подбросит Хильдегарду в Гранчестер.

Чарли Кроуфорду было лет пятьдесят. Коротышка пяти футов шести дюймов, днем он носил рабочий комбинезон, но по вечерам частенько превращался в щеголя и так обильно смазывал волосы бриллиантином, что становился похож на папашу Элвиса Пресли. Нетерпеливый энтузиаст, не способный ни на чем сосредоточиться, верный член профсоюза, он был приверженцем социализма. Постоянно вступал в споры с младшим казначеем по поводу причитающихся ему сверхурочных за замену проводки, сумма которых почти вдвое превышала недельную зарплату.

— Доктор Кейд задолжал мне за четыре недели. Он всегда задерживает жалованье. Я намерен с этим разобраться.

— Очень мило, что вы согласились подвезти меня, — произнесла Хильдегарда, забираясь в его рабочий пикап. Небо на Вербное воскресенье нахмурилось низкими, тяжелыми тучами, и уже слышался приближающийся гром.

— Никакого беспокойства, — ответил Кроуфорд. — Мне бы тоже следовало пойти в церковь, но слишком много работы.

— Даже в праздник?

— Женатые парни разъехались по домам, и пока их нет, я могу поработать в их комнатах. Но трудно справиться со всем одному. Очень характерно для нашего колледжа — хотят на всем сэкономить и сделать подешевле. Но даже после этого пытаются нагреть на сверхурочных. Младший казначей не человек — одно недоразумение.

— Ваша работа опасная?

В ветровое стекло ударил дождь, и Чарли подался вперед, чтобы протереть его.

— Электричество всегда опасно, миссис Стантон. Люди это понимают, но не могут предсказать последствия. — Он включил стеклоочистители. — Не нравится мне эта погода. Молнии мне совершенно ни к чему.

Хильдегарда поблагодарила его за то, что он подвез ее, и вступила в сумрак под простые своды гранчестерской церкви. Скульптуры были задрапированы материей, сквозь окна проникал тусклый свет. В последний раз она приходила сюда на похороны мужа.

Орландо Ричардс из колледжа Тела Господнего репетировал с хором, и они пели хорал из сто тридцатой кантаты Баха на Вербное воскресенье «Himmekskonig, sei willkommen». Хильдегарда была настолько растрогана, что поблагодарила маэстро после службы.

— Хотел вам сделать приятный сюрприз. Я сам большой почитатель немецкой музыки, хотя, конечно, мой национальный характер смущает меня и заставляет задуматься.

— После войны это вполне объяснимо, но, надеюсь, для меня вы сделаете исключение.

— Разумеется, — отозвался Орландо. — Однако, согласитесь, вопрос непростой. Характер и есть музыка. Одно без другого не существует.

— Но великую музыку не всегда создают великие люди.

— Хотите сказать, не всегда создают люди высокой морали? Они могут быть великими музыкантами, но их жизни не достойны их творений?

Хильдегарда улыбнулась.

— Мы должны упорно трудиться, чем бы ни занимались. И постоянно практиковаться. Надеюсь, вы мне в этом поможете.

— Каким образом?

— У меня здесь нет пианино.

— Почему вы раньше не сказали? Пожалуйста, располагайте моим кабинетом, если способны выдержать грохот, — галантно предложил профессор музыковедения. — В дневное время мне приходится пользоваться помещением в колледже Святого Петра. Этот шум меня доконает.

— Не хотелось бы создавать вам неудобства.

— «Берстайн» очень приличный, почувствуете себя как дома. Что вы сейчас играете?

— Баха, кое-что из Моцарта, позднего Бетховена.

— Боюсь, для меня все это из слишком позднего.

— Орландо специалист по старинной музыке, — объяснил Сидни. — Все, что написано после 1800 года, он считает авангардом.

— А уж что касается джаза, Сидни, — пожал плечами профессор музыковедения, — я вообще не понимаю, как можно это слушать. Какофония.

— Вы серьезно? — улыбнулась Хильдегарда. — А мне Бах иногда кажется джазом. Вот, например, концерт ре-мажор…

— И все-таки есть разница между Бахом или Дитрихом Букстехуде и музыкой Бикса Бейдербека.

— Разумеется. Но иногда сходство так же интересно, как и различие.

Сидни счел разумным прервать опасную тему:

— Осторожнее, Хильдегарда. Вы можете лишиться доброго расположения профессора Ричардса.

— В таком случае я буду играть произведения, написанные не позднее восемнадцатого столетия. У вас есть клавесин?

— И клавесин, и фортепьяно. Будете как Ванда Ландовска. Знаете, что она дважды исполняла на одном концерте «Гольдберг-вариации» Баха — сначала на клавесине, затем на фортепьяно?

— Забавно было слышать ее слова, что Баха можно исполнять, как вам угодно, но лучше всего в манере, которую предпочитал композитор.

— Интересно сравнить, — согласился Орландо.

— Различие в технике исполнения кардинальное.

— Мы еще это обсудим. Сидни, где вы прятали такую замечательную женщину?

— Долгая история, — ответил священник, ощутив укол ревности.

Он начал подталкивать Хильдегарду к выходу. Не хватало только, чтобы какой-то самодовольный профессор музыки узурпировал право общаться с Хильдегардой, — ведь у них и так совсем немного времени.

Утром в понедельник на Страстной неделе Сидни показывал Хильдегарде колледж, чтобы она, играя на инструменте Орландо, знала, что где расположено.

Он решил пройти через церковь Святого Бенедикта, а не через проходную привратника — так, по его мнению, можно было лучше понять историю колледжа. Затем он показал Хильдегарде Новый двор с его симметричным изяществом девятнадцатого века и возведенную там знаменитую часовню. Справа и слева от нее находились библиотека и зал. Треугольное расположение зданий отражает равновесие между академической, духовной и социальной сторонами жизни сообщества колледжа.

Но обстоятельные объяснения Сидни были подпорчены сценой у библиотеки. Чарли Кроуфорд направлялся к лестнице с большим мотком медного провода, где его остановил младший казначей Адам Кейд. Было очевидно, что доктор Кейд чем-то недоволен и возражает то ли по существу проводимых работ по замене проводки, то ли по поводу все возрастающей их цены. Чарли положил провод на землю и скрестил руки на груди. А затем поспешно скрылся в привратницкой. Явно побежал жаловаться.

— Этого нам только не хватало, — буркнул Сидни.

Хильдегарда посмотрела в просветы между зданиями и заметила, что здесь все не совсем такое, как кажется на первый взгляд: за светлыми просторными дворами прячутся темные углы, мрачные проходы и темные лестницы.

— Напоминает монастырь.

— Думаю, такова и была идея основателей — создать замкнутый мир школяров, ограждаемых от всего, что отвлекает от учебы.

— И в этом смысле главная опасность — женщины? Что происходит, если кто-нибудь из членов колледжа решит жениться?

— Уезжает в город, но сохраняет за собой комнату для учебных целей и продолжает обедать в колледже.

— А жена при этом скучает?

Адам Кейд пересек двор, чтобы поздороваться, и Сидни, представляя Хильдегарду, сообщил, что она остановилась у сестры Чарли Кроуфорда.

— Надеюсь, дома он не вытворяет то, что мне пришлось вытерпеть?

— Не замечала, — заверила Хильдегарда. — Что-то не в порядке?

— С Кроуфордом всегда что-то не в порядке. Ему только бы поспорить. Если бы он перестал жаловаться и принялся за дело, то уже поменял бы проводку. Вечно все раскидывает, хотя я ему постоянно твержу, что мне нужна чистота и порядок, чтобы я мог сосредоточиться на своей работе. Пришлось попросить оставить все на месте. Я уже и так опаздываю со сдачей книги издателю и не могу терять больше времени.

— Мне кажется, он беспокоится о деньгах.

— И вам успел нажаловаться, миссис Стантон? Не очень-то тактично. Я его предупреждал, чтобы он был точнее с ведомостями на сверхурочные работы. Нельзя прикидывать суммы на глазок и требовать, сколько ему вздумается. Цифры не соответствуют действительности — я не верю, что он сделал столько, сколько утверждает. Но я не электрик. Руководство колледжем — утомительное дело. Вам повезло, каноник Чемберс, что вы можете приходить и уходить, когда угодно. Работа священника, очевидно, доставляет удовольствие?

— У меня свои заботы, — твердо ответил Сидни. — Но признаю, что у духовенства есть свои преимущества.

— И немалое из них — общество вашей очаровательной гостьи.

Сидни решил, что настала пора объяснить:

— Миссис Стантон — пианистка, и профессор Ричардс любезно согласился предоставить ей свое помещение, чтобы она поупражнялась в игре.

— Я слышал, он съехал в колледж Святого Петра. Завидую, я бы тоже не отказался.

Хильдегарда встревожилась:

— Надеюсь, я не доставлю вам неудобств?

— Ни в коей мере. Мы с профессором Ричардсом много спорили о взаимоотношениях музыки и математики.

— Они близки друг другу, — заметила Хильдегарда.

— Мы говорили об общих законах, повторяющихся конструкциях и нумерологических сходствах. Но вам, наверное, неинтересна моя болтовня. Буду ждать возможности услышать вашу игру.

— Я не настолько талантлива, как профессор Ричардс.

— Может, и так, но я подозреваю, что вы скромничаете. Однако даже если вы правы, то, несомненно, с лихвой компенсируете меньшее мастерство своим очарованием. — Кейд приподнял шляпу.

Сидни проводил Хильдегарду в привратницкую и объяснил, как они условились с Орландо Ричардсом. Следующие несколько дней она занимается по два часа утром и днем, а Сидни забирает ее в обеденное время. Главный привратник, Билл Бигри, помрачнел, узнав, что должен впускать женщину, тем более немку, в колледж и она будет там свободно разгуливать. Но после того, как он с ней поговорил, его страхи рассеялись. А Сидни заверил его, что он сможет наслаждаться звуком прелюдий и фуг, которые будут доноситься из комнаты в юго-восточном углу Нового двора.

Он радовался, что музыкальные упражнения Хильдегарды оставляют ему время для выполнения своих обязанностей, но не лишают удовольствия обедать и ужинать в ее обществе. Сидни был уверен, что присутствие Хильдегарды способно скрасить покаянные дни Великого поста.

Однако эти надежды оказались несбыточными и длились недолго. На следующее утро упражнения Хильдегарды были прерваны криками служительницы Дорис Арнольд, которая убиралась в комнатах. Она обнаружила в ванной труп Адама Кейда, младшего казначея и научного сотрудника математического отделения колледжа.

Услышав об этой безвременной кончине, Сидни не только искренне расстроился, но и забеспокоился, как эту новость воспримет Хильдегарда. Молился, чтобы в смерти доктора Кейда не было ничего подозрительного. Не хватало еще заниматься расследованием в то время, как Хильдегарда гостит в Кембридже.

Доктор Майкл Робинсон назвал причину смерти — сердечная недостаточность. Это было странно, поскольку Адам Кейд недавно отмечал свое тридцатипятилетие.

— Не слишком ли он был молод для этого? — поинтересовался Сидни.

— Он был чрезмерно взвинчен и, как мне говорили, имел обыкновение работать по ночам. Постоянно в заботах, а ванну принимал утром, чтобы хоть как-то расслабиться.

— Вы не видите в его смерти ничего необычного?

— Нет, каноник Чемберс, ничего. Печально, что Адам Кейд утонул во время сердечного приступа, но ничего необычного я в этом не вижу. Смерть — наш общий удел, и иногда людям не везет. У покойного было слабое сердце. Он жил один и не мог позвать на помощь.

— Вы хотите сказать, что если бы он находился не в ванне, то мог бы выжить?

— Не исключено.

— Но он так хорошо выглядел, — заметила Хильдегарда.

— Бывают случаи, когда это ничего не означает, — отозвался врач.

Хильдегарда была не в настроении продолжать занятия музыкой, и Сидни предложил ей вернуться домой и прилечь отдохнуть. Однако там ее встретил Чарли Кроуфорд и тут же разразился речью.

Профессор Тодд намекал, что сердце доктора Кейда не выдержало из-за того, что он был лишен возможности размеренно трудиться. Стресс, вызванный заменой проводки в колледже, стоимость работ и нехватка времени для выполнения собственных обязанностей имели фатальный исход. Постоянные жалобы рабочих оказывали давление на младшего казначея, поэтому в порядке вещей анализ событий, предшествующих его смерти.

— Известное дело: они попытаются все свалить на меня. У человека случился сердечный приступ, а затем он захлебнулся и утонул. Моей вины нет.

— Они уж постараются что-нибудь найти, — подлила масла в огонь сестра. — Только и ищут причину, как бы от тебя избавиться.

— Меня поддержит главный привратник.

— Этого может оказаться недостаточным.

— Если хотите, я попрошу Сидни, — предложила Хильдегарда. — Не сомневаюсь, он скажет свое слово.

— Кто станет слушать священника? Я знаю одно: Тодд имеет на меня зуб.

— За что?

— Сами мухлевали с бумажками.

Хильдегарда сделала удивленное лицо:

— Не понимаю, о чем вы?

— Оба запускали руки в университетскую казну. На рабочих катили бочку, а сами тащили, сколько могли. У них один закон для себя, другой для нас.

— Они знали, что вы так считали, мистер Кроуфорд?

— Я постоянно им об этом твердил.

— И что они отвечали?

— Мол, что если мне что-нибудь не нравится, я могу убираться и искать работу в другом месте.

— Почему же вы не ушли?

— Они мне очень много задолжали за прошлые работы. Если бы я уволился, то не смог бы получить деньги иначе как через суд. А там уж бог знает, как повернется. Мой старик имел дело с законом — бодался столько времени, жизни не хватит.

— Сейчас в этом нет необходимости, — добавила его сестра.

— Они только притворяются, что ведут себя честно, а сами думают лишь об одном — о себе, — отрезал Чарли.

На следующее утро директор колледжа позвонил Сидни и попросил зайти, чтобы обсудить организацию похорон Кейда. Он не сомневался, что из-за приближающейся Пасхи церемония пройдет не так, как обычно.

— Не нужно, чтобы колледж наживал дурную репутацию. Нам и без того хватает неприятностей.

— Я не сумею скрыть похороны, если вы это имеете в виду, — произнес Сидни. — Хотя хотелось бы знать, сколько у доктора Кейда родственников. Кажется, он не был женат?

— Нет, Сидни, но какие-то родные должны быть.

Их разговор был прерван появлением раздраженного Эдварда Тодда, который поинтересовался, как скоро удастся найти замену доктору Кейду. Ему не хотелось перед летними публичными экзаменами на степень бакалавра с отличием взваливать на себя еще и дополнительную ношу учебной нагрузки.

— Я могу направить студентов в другие колледжи, но должен быть уверен, что они не попадут в руки профанов. Профессор математики в Фицуильям-колледже оставляет желать лучшего, да и Кац тоже не подарок.

— Доктор Кейд был хорошим наставником? — спросил Сидни.

— Одним из лучших, — признал Тодд. — Однако посматривал в сторону Америки. Был не без амбиций.

— Разве плохо, если математик амбициозен? — заметил Сидни.

— Лучше, чем амбициозный священник.

— Это правда, сам я стараюсь не стремиться к успеху.

— Чепуха! Никто не сомневается, что придет время, и вы станете епископом.

— Вряд ли.

— При условии, конечно, что бросите заниматься криминальными расследованиями.

— И жена вас, разумеется, поддержит? — спросил Кроуфорд.

Сидни попытался удержать разговор в рамках обсуждаемых проблем.

— У меня нет планов жениться.

— Непохоже, если позволите так выразиться.

— Видимость и суть часто не одно и то же. — Сидни надеялся, что тема исчерпана, однако профессор Тодд не собирался сдаваться.

— Я слышал, ваша подруга остановилась у сестры Кроуфорда. — И, повернувшись к директору, добавил: — Боюсь, мне придется уволить его.

— Боже! — воскликнул сэр Джайлз. — В середине процесса по замене проводки? Вы полагаете, это разумно?

— На каких основаниях? — поинтересовался Сидни.

— Доктор Кейд успел раскусить его. Этот Кроуфорд требовал какие-то немыслимые сверхурочные, а к работе относился спустя рукава. В городе существует прекрасная электрическая компания, поэтому нельзя позволить, чтобы в колледже возобладала точка зрения трейд-юнионов.

— Но Кроуфорд — член коллектива. Не достаточно ли простого предупреждения? Не жестоко ли выбросить его на улицу?

— Нам необходимо навести порядок, укрепить колледж, чтобы сосредоточиться на академических вопросах. А все остальное лишь расхолаживает людей. Вы согласны, Сидни?

— Да, — ответил священник, не вдумываясь в смысл сказанного.

Он уже размышлял над тем, почему профессор Тодд упорно стремится избавиться от Чарли Кроуфорда. И чем все-таки был вызван сердечный приступ доктора Кейда?

Позднее в тот же день Хильдегарда подтвердила, что Чарли Кроуфорд действительно уволен, и попросила походатайствовать за него.

— С ним поступили несправедливо, и он очень расстроен.

Сидни понимал, что вмешиваться в дисциплинарные решения колледжа можно только с большой осторожностью.

— Не всякий, кто расстроен, заслуживает сочувствия, — заметил он. — Может, он просто притворяется, что его мучают угрызения совести.

— Нет, — возразила Хильдегарда. — Наоборот, он сам обвиняет.

— Ну, это-то вполне объяснимо.

В комнату вошел Леонард Грэм.

— Вы считаете, что Чарли Кроуфорда уволили зря?

— Да. Он даже предположил, будто доктора Кейда — цитирую его слова — «укокошили».

Леонард Грэм удивленно изогнул бровь. Сидни пытался вникнуть в то, что сказала Хильдегарда.

— Что это ему взбрело в голову?

— Он говорил очень сумбурно. Сидни, вы должны сами с ним побеседовать.

— Нельзя допустить, чтобы он направо и налево сыпал обвинениями. Рано или поздно в колледже снова появится инспектор Китинг, и неизвестно, к чему это приведет.

— Доктор Кейд был молодым.

— Но с больным сердцем. Нет никаких свидетельств, что имел место злой умысел.

— Чарли Кроуфорда просто убрали, чтобы не мешался.

Сидни не мог поверить, что мысли Хильдегарды развиваются в таком направлении. Она пришла к заключению, которого он сам начинал опасаться.

— Вы же не предполагаете, что эти два события как-то связаны? Это чистое совпадение.

— Мы стали свидетелями ссоры.

— Которая даст любому повод заключить, что если доктора Кейда убили, то наиболее вероятный преступник сам Чарли Кроуфорд. С какой стати ему делать подобные предположения?

— Не знаю, Сидни. По-моему, он человек принципов.

— Я бы согласился с вами, но данная линия расследования ни к чему хорошему не приведет. Меньше всего нам нужно задаваться вопросом, не было ли это убийством и какова причина преступления.

— Неужели? — Леонард принялся мыть свою чашку и блюдце. — А мне казалось, именно в этом смысл Пасхи.

Хильдегарда решила, что на сей раз поужинает с Кроуфордами. Она знала, что Сидни ждут за «высоким столом» и ему еще надо поработать над проповедью. Кроме того, оставшись дома, Хильдегарда имела возможность задать несколько вопросов хозяйке.

Сидни был благодарен за ее интерес и признавал, что у нее логический склад ума и ясный способ мышления, но переживал, что Хильдегарда слишком серьезно принимает подозрения Чарли Кроуфорда. Неопределенность предполагала дальнейшее расследование и вынужденную необходимость отрываться от прямых обязанностей. В подобных обстоятельствах трудно было сосредоточиться на них.

Сидни прочитал за «высоким столом» положенную перед едой молитву, надеясь, что знакомое повторение латинских слов восстановит его религиозный пыл. Опустившись за стол, принялся за говяжье консоме, но ему не давала покоя горячность Хильдегарды и мысль, с каким пренебрежением относятся научные сотрудники к рабочим колледжа. Конечно, следует признать, что его коллеги — странная компания и не каждый захотел бы проводить с ними время. Однако, несмотря на чудаковатость каждого, трудно было представить, что кто-то из них способен на убийство. Сидни смотрел, как они молча едят суп.

Вот пожилой профессор истории Клиффорд Уотт. Еще много лет назад, в расцвете сил, он очень растерялся, когда во время войны сократили обслуживающий персонал. Постоянно спрашивал, как опускаются шторы в его комнате, потому что раньше никогда этого сам не делал. Нейл Гардинер, ответственный за набор студентов и лектор юриспруденции, владел для перемещения по стране собственным самолетом. Ходили слухи, что ему нравилось одеваться пожилой дамой и просить перевести через дорогу, когда улицы переполнены велосипедистами.

А вот Марк Мортимер, светило английской словесности, приятный собеседник, но волокита и любитель спиртного. Он часто проводил занятия, лежа на полу. И был настолько неисправим, что его студенты, изучая поэтов-метафизиков, часто звали на помощь Сидни и жаловались, что их профессор считает, будто Донн и Герберт слишком христианские.

Кроме Орландо Ричардса было еще несколько человек, с кем можно было поддерживать разговор. Особенно сварливым нравом отличался профессор математики Эдвард Тодд, который постоянно делал замечания по поводу работников кухни. Утверждал, что пирог с красной смородиной нельзя подавать без малины, тушеный ревень не что иное как сорняк, непригодный для употребления в пищу, а черепаховый суп без хереса — мелочная и глупая экономия.

В тот вечер Сидни сидел рядом с ним и спросил, над чем перед смертью работал Адам Кейд.

— Думаю, теперь это уже не важно.

— Может, и не важно, профессор Тодд, но если доктор Кейд завершал работу над книгой, не стоит ли ее издать в его память?

— Вряд ли это кто-нибудь поймет.

— Но вы утверждали, что репутация Кейда росла и публикация его труда добавила бы блеска математической славе колледжа.

— Сомневаюсь. Я сам сейчас готовлю публикацию.

— Чему она посвящена?

— Теории просачивания, если вы знаете, что это такое.

Сидни покаянно улыбнулся:

— Попробую догадаться. Изучение вопроса, как вода обтекает или просачивается сквозь камень. Верно?

— Не совсем. Это математическое описание поведения связных структур в дискретной среде. Иными словами, попытка смоделировать поток жидкости в пористом теле.

— Вы пытаетесь выявить модель или повторяющиеся элементы, чтобы предсказать поток или распространение просачивания?

— Что ж, именно так я мог бы объяснить теорию простыми словами. Воспроизведение процессов в двухмерных и трехмерных решетках. Двухмерная — проще, но наша цель — создать вразумительную теорию случайных пространственных процессов, то есть повязать геометрию с вероятностью.

— Доктор Кейд был в курсе вашей работы?

— Мы работали в одном отделении.

— А он ее читал?

— Доктор Кейд интересовался ее практическим применением: как с помощью теории просачивания смоделировать распространение лесного пожара, эпидемий или роста населения. Меня же больше занимала математическая составляющая проблемы.

— А вы читали заметки доктора Кейда — как он предполагал применять теорию просачивания на практике?

— Вы проявляете необычайный интерес к моей работе, каноник Чемберс.

— Считаю, что всегда существует возможность пополнить знания. И еще есть мнение, что теология и математика не так далеки друг от друга, как принято думать.

— Надеюсь, вы не собираетесь говорить со мной о нумерологии?

— Например, цифра двенадцать имеет в Библии большое значение.

— Не математически — тематически. Двенадцать колен израилевых, двенадцать апостолов, двенадцать оснований стены Нового Иерусалима, двенадцать жемчужин для его двенадцати ворот, двенадцать ангелов. Это всего лишь повторение.

— Понимаю, все можно довести до крайности, но цифра «три» также важна для Троицы.

— Или шесть. Человек был сотворен на шестой день, шесть значений слова «душа», число 666 — насмешка над Троицей, двойничество совершенной святости. С Библией можно проделывать какие угодно штуки. Доктора Кейда больше интересовала нумерология в музыке. Он часто говорил об этом с профессором Ричардсом, хотя, если желаете знать мое мнение, все теории слишком искусственны, чтобы им доверять.

— Вы тесно работали с доктором Кейдом?

— Математика такая наука, которая требует уединенной сосредоточенности, поэтому замена проводки Кроуфордом отвлекала. Он то заходил, то выходил — никто из нас не мог сосредоточиться.

Профессор Тодд доел суп, а Сидни свой отставил.

— Почему вы предполагаете, что это могло послужить причиной смерти доктора Кейда? — спросил он.

— Я ничего подобного не говорил.

— А Кроуфорд утверждает, что говорили.

— Надеюсь, вы не верите ему больше, чем мне?

Со столов убрали тарелки и подали цыплят. Сидни почувствовал, что профессор Тодд рассердился и лучше поостеречься и больше не давить на него. Но было в его тоне нечто большее, чем обычное чопорное профессорское превосходство. Он поспешил уволить университетского электрика, и Сидни ощутил в его поведении одновременно и защиту, и агрессию. Он начал размышлять, не было ли у Тодда причины желать смерти Адама Кейда, и не было ли ему на руку удаление Кроуфорда из колледжа.

Надо это выяснить и, если опасения подтвердятся, сообщить о них инспектору Китингу. Перспектива не из приятных. И пусть он много раз вовлекал в свои проделки Аманду, это не повод впутывать в расследование Хильдегарду. Сидни не знал, как все это повлияет на их будущие отношения, но если хотел уподобиться герою Джона Баньяна из «Путешествия пилигрима», то должен был поставить поиск истины превыше всего остального.

Орландо Ричардс радовался, что Хильдегарда играет в его комнатах Баха, и надеялся, что она не прервет занятий из-за того, что совсем рядом недавно умер человек. Он явно нервничал, и Хильдегарда задавалась вопросом: уж не предчувствовал ли профессор музыковедения смерть коллеги? Не специально ли перебрался на это время в другой колледж? Казалось странным, что кто-то решил покинуть прекрасное помещение из-за обычной смены проводки. Но это была не единственная его странность. Взять хотя бы омовение рук в теплой воде перед тем, как сесть за клавиатуру. Орландо считал, что способен играть лишь в том случае, если температура его пальцев выше естественной температуры тела.

— Они проворнее всего при температуре девяносто девять градусов по Фаренгейту, — сообщил он. — Летом иногда приходится их даже охлаждать. Но нужно следить, чтобы не сесть за инструмент с влажными руками.

Хотя Хильдегарда уже признала важность этого действа (подумав, что привычка профессора на грани неврастении), Орландо все продолжал объяснять, что следует методике Гленна Гульда. Он не снимал перчатки дома, постоянно опускал кисти в горячую воду и держал включенным свой электрокамин. Хильдегарда решила никак это не комментировать, но не сомневалась, что все его уловки никак не влияют на чувствительность пальцев. Орландо же объяснил, что нервничает больше обычного из-за нового музыкального сочинения к Страстной пятнице на слова Сорок четвертого псалма: «Если бы забыли мы имя Бога нашего и простерли руки наши к божеству чужому, разве не разведал этого Бог, ибо знает Он тайны сердца? Ведь из-за Тебя убивают нас всегда, считают нас овцами заклания».

Он выбрал этот текст в качестве пролога пасхальной жертвы. И Хильдегарда отметила, что размер произведения четыре четверти, а его исполнение намечено на четвертое число четвертого месяца, на которое выпала Страстная пятница.

Орландо был покорен тем, что от нее не ускользнула его игра в нумерологию.

— Все-то вы подмечаете! — похвалил он.

— Я думаю, вы поступаете очень умно, соединяя музыку и математику, — произнесла Хильдегарда.

Профессор музыковедения, демонстрируя ложную скромность, старался не показать, что доволен ее похвалой.

— Да, — кивнул он, — подобное привораживает. — Орландо подался вперед и добавил: — Есть нюансы, с которыми знакомы только музыканты.

— И математики, — улыбнулась Хильдегарда. Ее зеленые глаза искрились. — Но только самые умные. — Если кто-нибудь наблюдал бы за ними со стороны, то решил бы, что она заигрывает с Орландо. — Полагаете, вас поймут?

— Доктор Кейд всегда пытался понять меня, и профессор Тодд знает намного больше, чем кажется на первый взгляд. Но если речь идет об истинной музыке, они всего лишь профаны.

Хильдегарда повернулась к столу, где лежала партитура.

— Вот что я еще заметила, если мне будет позволено сказать…

— Вашей проницательности, миссис Стантон, нет предела.

— Я об аранжировке слова «убивают». На мой взгляд, она довольно странная.

Орландо бросил на собеседницу хитрый взгляд и принялся объяснять:

— Это сделано специально. Слово «убивают» должно звучать необычно. Бах, к примеру, постоянно занимается звукоподражанием. В кантате 130 есть басовая ария: «Змий древний завистью пылает и воздвигает постоянные напасти, чтобы запять нас, бедных христиан», и музыка взвивается, как адское пламя. Я пытаюсь сделать нечто подобное.

Однако не признал, что слово «убивают» заключено в обрамление нот, буквенное обозначение которых соответствует фамилии Кейд.

Хильдегарда заинтересовалась, когда Орландо Ричардс начал сочинять свое произведение. Непохоже, чтобы в короткое время, прошедшее с момента смерти профессора математики, он написал так много музыки. Но если начал раньше, откуда взялось совпадение в виде намека на смерть жертвы? Не хотел ли Орландо предупредить коллегу об опасности? Или ноты отражают нечто более зловещее — заговор?

Во время обеда Сидни заметил, что его гостью что-то волнует. Но она не стала об этом распространяться.

— Я размышляю, — произнесла Хильдегарда. — Когда мне удастся встретиться с вашим другом, инспектором Китингом?

Сидни решил установить новую традицию омовения ног своих прихожан на Страстной четверг как символ священнической покорности в память о Тайной вечери. Возгордившись своей идеей, он отмел доводы Леонарда Грэма, который сказал, что когда дойдет до реального воплощения в жизнь данной процедуры, его пыл спадет.

Разумеется, он оказался прав. Сидни был разочарован, когда со все возрастающей неохотой мыл ноги примерно тридцати присутствующим в церкви. Среди них были Гектор Кирби, не в меру общительный мясник, Майк Стэндинг, бизнесмен с дурным запахом изо рта, владелец похоронного бюро Гарольд Стрит, склонный к чрезмерному употреблению спиртного дантист Фрэнсис Торт и новый приятель Сидни пожарный дознаватель Марк Боуэн. В конце концов Сидни понял, чему должен быть посвящен ежегодный съезд мастеров педикюра.

За ними последовали девушка Майка, Сандра, она же чемпионка восточной Англии по дзюдо, нервная органистка Марта Хидли и даже миссис Магуайер, которая пришла со своей сестрой-спиритуалисткой Глэдис. Сидни не сомневался, что последние две явились, руководствуясь не религиозным порывом, а желанием стать свидетельницами его замешательства. Он спрашивал себя, стоит ли Хильдегарда в этой очереди босоногих кающихся.

Склоняясь на колени и смахивая губкой воду с шишковатых белых ступней миссис Магуайер, Сидни вспоминал не Марию, льющую масло на ноги Иисуса и вытирающую их своими длинными волосами, а мертвого Адама Кейда в ванне. Если у него не было сердечного приступа, отчего же он все-таки скончался? Не заметили ли чего-нибудь подозрительного осматривавший тело врач Майкл Робинсон и Гарольд Стрит, хранивший труп жертвы в своем похоронном бюро? Вряд ли кто-нибудь из них рассматривал, например, ноги доктора Кейда с тем же вниманием, с каким сейчас это делает сам Сидни. Нужно будет переговорить с обоими, и даже если их ничего не встревожило, попросить коронера Дерека Джарвиса произвести осмотр тела. Придется заручиться разрешением Китинга, а это гладко не пройдет, тем более что вечером ему предстоит познакомить инспектора с Хильдегардой. Но самое главное — все надо делать по правилам. Сидни беспокоило, что никто, кроме Хильдегарды, не принимал смерть Кейда так серьезно, как следовало бы.

Она села перед ним на стул и сняла черные туфли-лодочки. Сидни не требовалось поднимать голову, чтобы узнать ее. Он задержал в левой руке левую обнаженную ступню — бледную, но теплую, с изящным, почти в романском стиле, подъемом и по-девичьи юными, аккуратно подстриженными ногтями. Не спеша, взвешивая на ладони, протер ноги губкой и высушил полотенцем. Правую задержал дольше, чем требовалось, обтер и, слегка сжав, осмелился посмотреть Хильдегарде в лицо. Она улыбнулась. Сидни наслаждался моментом. Не сомневался: все заметили, что он уделил Хильдегарде больше времени, чем другим, но ему было безразлично.

Этот миг был единственным приятным за вечер. Все сразу изменилось, как только они заговорили с инспектором Китингом о возможном убийстве Адама Кейда.

— Ушам своим не верю! — возмутился полицейский, услышав, что все не так просто, как кажется. — Вы решили испортить праздничный вечер, наговаривая на врача, который сообщил, что человек умер естественной смертью. Миссис Стантон, я должен извиниться за друга. Иногда его заносит.

Было половина девятого, и они втроем сидели в баре «Орел». Хильдегарда понимала, что удостоилась особой чести, оказавшись в традиционной мужской компании, и примирительно произнесла:

— Я чувствую, что должна взять часть вины на себя.

— С какой стати? — удивился инспектор. — Не хотите же вы сказать, что это ваша идея? Мне вполне достаточно мисс Кендалл.

— Уверяю вас, мисс Кендалл здесь совершенно ни при чем, — заметил Сидни.

— Не могу взять в толк, Сидни, — Китинг еще пытался превратить разговор в шутку, — откуда вы берете этих женщин?

Хильдегарда повернулась к священнику. Тот не представлял, насколько быстро может измениться ее тон.

— Я не думала, что нас так много.

— Две и то выше крыши. — Полицейский встал и направился к стойке взять себе еще пинту пива и по стакану лимонада нарушителям благочестия Великого поста.

Сидни почувствовал себя неловко в наступившей тишине и соображал, как исправить ситуацию. Впервые за время знакомства и с Хильдегардой, и с инспектором Китингом ему не хватило слов.

— Какие улики подтверждают факт совершения преступления? — вернувшись, спросил полицейский.

Прежде чем ответить, Хильдегарда покосилась на Сидни:

— Слишком много совпадений.

— Этого недостаточно.

— Доктор Кейд был молод, — продолжила она.

— Я понимаю, насколько деликатна ситуация, и помню печальный случай с вашим мужем, миссис Стантон. В тот раз я так же не хотел ввязываться в дело, как и теперь. Я не имею возможности совать нос в дела колледжа. И вряд ли могу рассчитывать на звание победителя ежегодного университетского конкурса на самую большую популярность.

— К счастью, такой не проводится, — улыбнулся Сидни. — Все, что я вас прошу, — переговорить с Дереком Джарвисом и убедить его провести осмотр тела.

— Вы хотите, чтобы я попытался организовать неофициальное вскрытие?

— От этого не будет вреда. Если не обнаружится ничего из ряда вон выходящего, незачем, чтобы о нем узнали.

— Сидни…

— Пусть это будет нашим маленьким секретом.

— А если обнаружится?

— У вас появится повод поблагодарить меня за то, что обратил ваше внимание.

— Мне надо все обдумать. Неужели у вас нет других занятий, кроме как впутываться в подобные дела?

— С мистером Кроуфордом поступили несправедливо, — тихо добавила Хильдегарда.

— Его уволили! — отмахнулся Китинг. — Такое бывает. Люди частенько резко реагируют на то, что лишились работы, но нельзя же при этом обвинять других в том, что они совершили убийство!

— Он никого не обвиняет напрямую.

— Передайте ему, чтобы и дальше так продолжал. Дело вам кажется странным?

— Да.

— Ладно, я подумаю. Но только учтите: я ничего не обещаю.

— Я бы никогда не решился требовать от вас чего-то большего, чем просто вникнуть в ситуацию.

— Вы смеетесь надо мной, Сидни? — воскликнул инспектор Китинг.

— Нет, всего лишь осторожничаю, стараюсь не разозлить вас.

— Когда это я на вас злился?

Вечер подошел к концу, и Сидни проводил Хильдегарду домой на Португал-плейс. Когда они шли по Тринити-стрит, Хильдегарда взяла его под руку и спросила:

— Вы действительно уверены в том, что говорили?

— Конечно, нет. Но стоило мне проявить хоть малейшее сомнение, инспектор бы и пальцем не пошевелил.

— Он и не пошевелил.

— Я почувствовал — его проняло.

Вечер выдался холодным и ясным. Хильдегарда поежилась, и Сидни, ободряя, молча сжал ей руку. Она посмотрела под ноги и снова подняла голову.

— Не кажется ли вам, что и с верой то же самое? Стоит дать слабину, и вам больше не будет доверия.

Они остановились у университетской книжной лавки.

— Иногда, Хильдегарда, я думаю, что расследование преступлений требует определенной черствости сердца, суровой сосредоточенности, в то время как для веры необходима открытая душа.

— И открытый ум.

— Я вижу, вы начинаете проникаться идеей.

— К несчастью.

— Согласен, это непросто. Займешься расследованием, и ему нет конца и края, а вас в итоге ждут неприятности.

— От любопытства кошка умерла — это ведь английское выражение?

— Да. Но смерть кошки, видимо, еще нужно расследовать, чтобы установить, что именно любопытство стало причиной кончины животного. Не исключено, что кто-то специально подбросил нечто на дороге у кошки, зная, что предмет возбудит ее любопытство. В таком случае причина ее смерти окажется не настолько очевидной. Кого винить: кошку, чье любопытство довело ее до гибели, или лицо, специально возбудившее ее любопытство?

— Следовательно, если кто-то знал, что доктор Кейд привык принимать ванну в определенное время и определенным образом, он мог убить его, не вызывая подозрений.

— И даже любопытства, — сказал Сидни.

На Страстную пятницу часовня колледжа была полна, но Сидни понимал, что во время службы одни молящиеся приходят, другие уходят. Три часа — тяжелое испытание, и хотя многие заранее решили, что оно им не по силам, Сидни настоял, чтобы все кухни колледжа закрыли, и у людей не было бы альтернативы вместо службы поесть. Если обладатели самых дородных тел не в силах попоститься хотя бы день в году, то поистине нет им спасения.

Служба началась в полной тишине под торжественную музыку и первые слова мессы: «Отче, прости им, они не ведают, что творят». Сидни решил заострить внимание на понятии ответственности. Если Иисус утверждал, что виновные в его смерти были не в состоянии предвидеть последствия своих действий, то присутствующие в часовне ученые мужи не могли не знать, куда заведут их грехи. В этот день они обязаны заглянуть в самые темные уголки своих сердец, вытащить грехи на свет и молить Всевышнего о милосердии.

Первый псалом был взят из Пятой главы Книги «Плача Иеремии», а мелодию к нему подобрал профессор Ричардс:

«Прекратилась радость сердца нашего; хороводы наши обратились в сетование. Упал венец с головы нашей; горе нам, что мы согрешили!»

На Хильдегарду произвела впечатление суровая, без аккомпанемента вплоть до слова «согрешили», простота исполнения, прекрасно соответствующая молитвенной речи Сидни. Орландо все тщательно продумал — использовал шесть нот для двух срединных слогов, усиливая мысль о преступлении и вине.

Затем вперед вышел директор колледжа и прочитал из Книги пророка Исайи:

— «Я предал хребет Мой бьющим и ланиты Мои — поражающим; лица моего не закрывал от поруганий и оплевания. И Господь помогает Мне: поэтому Я не стыжусь, поэтому Я держу лице Мое, как кремень, и знаю, что не останусь в стыде».

Слушая композицию Орландо, Хильдегарда достала из сумочки маленький блокнот и карандаш. Отрывок был написан в ми-бемоль мажоре. Она быстро начертила нотную линейку и набросала мелодию. Слово «согрешили» сопровождал мотив из нот, буквенное обозначение которых принимало значение «умер», причем вторая буква повторялась дважды.

Сидни возобновил молитву. Теперь он говорил о вечном спасении и победе над смертью. Смерть человека означает конец его смертности, окончание сомнений и боли. Земная жизнь лишь прелюдия к фуге вечности. Как только его слова затихли, хор запел «Приди, сладкая смерть» Иоганна Себастьяна Баха.

Хильдегарда понимала, что все это простое совпадение, но по-немецки слово «смерть» звучит как фамилия профессора математики Тодда. Хотя… Если сравнить давнюю композицию с предыдущей, невольно задумываешься, действительно ли это лишь случайность. Уж не грозит ли Орландо Ричардс посредством музыки Эдварду Тодду? Не предупреждает ли с каждым пассажем все явственнее, что отомстит за убийство Адама Кейда, предав правосудию, которое приговорит его к смертной казни?

Хильдегарда еще сильнее встревожилась, когда после службы Орландо подошел к ней и спросил, понравилась ли ей месса.

— Я думаю, «понравилась» не совсем точное слово.

— Это была торжественная медитация.

Хильдегарда не сомневалась, что профессор музыковедения хотел, чтобы она задала ему вопросы.

— Я заметила кое-что не совсем обычное в отрывке из Книги «Плача Иеремии».

— Что же?

— Мелодию слова «согрешили».

— Понимаю. И отвечу так: все, что вам могло показаться в этом отрывке, имеет случайный характер.

— Затем вы повторили мотив Кейда, соединив его имя с немецким словом «смерть» — ведь именно так переводится фамилия Тодда — и посредством музыки связали друг с другом этих двух людей.

— Признаюсь, хотел покрасоваться. Вы оценили?

— Надеюсь, это было сделано не ради меня?

— Отнюдь.

— А другие поняли заложенный в музыке шифр? Например, математики?

— Музыка допускает несколько различных интерпретаций, миссис Стантон. Математиков, как мне кажется, подобное не волнуют. Им требуется четкий ответ: правильно или нет. Они наделены ясным сознанием правоты и неправоты.

— Как вы считаете, это относится и к их морали?

— Полагаю, профессор Тодд и доктор Кейд никогда не были друзьями.

— И вы решили посредством музыки объявить об их отношениях?

— Это мое личное наблюдение.

— Вероятно, не такое личное, если его способны разгадать другие.

— Уверяю вас, миссис Стантон, далеко не все умны, как вы.

Хильдегарда холодно посмотрела на него:

— Надеюсь, вы не зашифруете в музыке и мое имя?

Орландо задумался, словно его обрадовала возможность поговорить о музыке, а не об убийстве.

— С такой начальной буквой имени, как у вас, будет трудновато. Но я могу воспользоваться нотами си-бемоль и просто си, которая в старой европейской традиции обозначается также как «хис».

— Как у Баха?

— В последнем контрапункте его «Искусства фуги».

— Предсмертном произведении, — заметила Хильдегарда.

Дерек Джарвис работал умело и быстро. Несколько лет назад, когда Сидни с ним познакомился, это выводило его из себя. Зато теперь Сидни радовался тому, как толково ведет дела коронер. Джарвис появился в приходском доме к вечеру в Страстную пятницу, когда Сидни решил, что может позволить себе немного побездельничать.

— Вчера вечером мне позвонил инспектор Китинг, — начал коронер. — И я подумал, что это дело лучше сразу спихнуть. Должен сказать, что похоронщик был слегка удивлен моим визитом. Я же заглянул к вам сообщить, что впечатлен, как верно ваша догадка попала в цель.

— Вы хотите сказать, что с трупом что-то не так?

— Причина смерти в том, что покойный захлебнулся.

— Неужели?

— Да. На пальцах правой ноги доктора Кейда имеются следы ожогов, повреждения кожи, на венах икры отмечается расходящаяся краснота.

— Может, от соприкосновения с краном горячей воды?

— Наверное, он, лежа в ванне, открывал ногой горячую воду.

— И был несказанно удивлен эффектом от соприкосновения с металлом…

— Особенно если кран каким-то образом соприкасался с электрическим проводом нагревателя.

— Вы подозреваете удар электротоком?

— Ток прошел по правой стороне тела, затем через сердце, вызвав фибрилляцию желудочков.

— Невероятно!

— Это будет очень трудно доказать.

— Мне надо попасть в его комнаты.

— Опасно, но разумно.

— Нужно бы взять с собой Чарли.

— Кто это?

— Университетский электрик.

— А если он виновен?

— Как вы считаете, может смерть Адама Кейда оказаться несчастным случаем?

— Боюсь, что нет. Сидни, вам следует вести себя очень осторожно.

— Колледж предпочел бы, чтобы решение было однозначным и не вызвало шума. А истинным или нет, это мне трудно сказать.

— Вы предполагаете, что возможно сокрытие правды?

— Всякий раз, когда я проявлял интерес к тому, что не входит в круг моих непосредственных обязанностей, возникали проблемы.

Коронер пристально посмотрел на священника:

— Однако в прошлом это вас не останавливало.

— Верно.

— И я искренне надеюсь, каноник Чемберс, что не остановит и теперь.

Сидни сознавал, что пора побеседовать с Чарли Кроуфордом, но ему не хотелось разжигать страсти. Однако нельзя было допустить, чтобы университетский электрик продолжал выдвигать обвинения.

— Понимаю, — начал он, — вас могут смутить мои слова, но надо осторожнее высказываться на людях.

— Меня это больше не волнует. Мне терять нечего.

Сидни решил назвать вещи своими именами:

— Если, конечно, не считать жизни.

— Объяснитесь.

— Если кто-то действительно убил доктора Кейда, то ему не понравится, что вы рассказываете об этом всем и каждому.

— Кто поверит тому, что я говорю? И я никого не боюсь.

— К сожалению, боюсь я. И будет очень полезно, Чарли, если нам удастся установить кое-какие факты.

— Но только в одном случае: если не придется привлекать полицию. Моего старика постоянно таскали на допросы. Им только попадись, не отвяжешься.

— В данный момент нет необходимости обращаться в полицию.

— Миссис Стантон утверждает, что вы обратились.

— Инспектор Китинг — мой приятель. Он не имеет права вмешиваться в дела колледжа, если его не попросят.

— Вы уже попросили?

— Пока нет.

Разговор складывался тяжелее, чем предполагал Сидни.

— Как, по-вашему, встретил свою смерть доктор Кейд?

— Его утопили.

— Дверь в ванную была заперта. Там есть задвижка. Вы можете мне рассказать, как устроить так, чтобы человека поразило электрическим током?

— Вы не собираетесь объявить, что дело в замене проводки? Уж тогда точно все шишки повесят на меня.

— Просто объясните, как это сделать.

— Большинство бросили бы в воду нагреватель или радио. Что-нибудь под напряжением.

— А сама ванна может послужить проводником? Например, мыльница или краны?

— Тогда бы их пришлось соединить с сетью и протянуть провод в другую комнату.

— Например, в комнату профессора музыки.

— Вы же не хотите сказать, что он имеет к этому какое-то отношение? Провод висел бы на потолке поперек коридора.

— Кто-то мог воспользоваться его комнатой?

— Например, миссис Стантон?

— Исключено.

— Но она в это время играла на пианино в комнате напротив. Если вы, каноник Чемберс, начнете говорить такие вещи, ее обвинят вместе со мной.

— Глядя на проводку, вы можете определить, был ли способ подсоединить ванну к электрической сети?

— Ее нужно отодвинуть от стены.

— Это просто сделать.

— Потребуется определенная сила, и возникнет много шума. Если провод обнаружится, придется выяснить, куда он тянется: где находится выключатель — устройство, позволяющее подавать на ванну ток, а затем отключать.

— Но это возможно?

— Все возможно, если есть мозги, каноник Чемберс.

— Сходите в колледж и разберитесь с этой ванной.

Чарли не торопился с ответом.

— Не знаю… А если застукают?

— Мы пойдем ночью, и я буду с вами.

— Меня обвинят в незаконном проникновении в здание.

— Вы будете там со мной в качестве гостя колледжа. Если произошло убийство — а мы оба так считаем, — необходимо осмотреть место преступления.

— Ох, боюсь нажить еще больших неприятностей. Меня могут упечь в каталажку.

— У меня большие подозрения, — произнес Сидни, — что вас уже решили туда засадить. Моя задача — обелить вас и спасти от тюрьмы.

Свою одежду священника Сидни повесил в профессорской и теперь вернулся за ней. Оставался еще один день Великого поста, и он и помыслить не мог, чтобы взбодрить себя глотком спиртного. Сейчас Сидни хотел вникнуть в профессиональные отношения между профессурой: их конкуренцию в исследовательской работе, от которой зависел заработок, и в проблему плагиата. Не исключено, что мысли одного «перетекают» в голову другого так, что он об этом не подозревает, но надо видеть разницу между влиянием и обыкновенной кражей.

Сидни размышлял над тем, какова сфера практического применения теории, над которой работали Эдвард Тодд и Адам Кейд. Для обсуждения данной проблемы он обратился к своему приятелю, профессору теоретической физики Невиллу Мелдраму. Его интересовало, какую финансовую выгоду может принести теория в таких областях, как эпидемиология, распространение пожара и даже регулирование иммиграции. Насколько она носит всеобщий характер и как близко удалось Адаму Кейду подойти к ее коммерческой реализации? Выяснить, например, была ли у Адама Кейда возможность стать богаче Эдварда Тодда? Известнее? И могли ли эти факторы подхлестнуть между ними конкуренцию?

Профессора Мелдрама позабавили откровенные попытки Сидни задавать умные вопросы по поводу современных тенденций научных исследователей, но он понял, куда клонит его приятель.

— Предлагаю посмотреть на проблему с другой стороны, — предложил он, подаваясь вперед в кресле. — Человеческая кожа, например, является пористой субстанцией и пропускает вещества через отверстия потовых желез, волосяных фолликул, сальных желез, межклеточное пространство и даже сквозь связывающую все элементы решетку.

— Это и есть предмет теории просачивания?

— Кожа абсорбирует воду, микробы, ядохимикаты и, разумеется, электричество. Сопротивление человеческой кожи у людей неодинаково, оно зависит от времени дня. В сухую погоду электрическое сопротивление человеческого тела достигает 100 000 Ом. Во влажную может упасть до 1000 Ом.

— Применима ли данная теория к принципам электропроводимости? Можно смоделировать пробу электрическим током сначала воды, затем кожи?

— Тут нечего особенно моделировать.

— Ну, скажем так: рассчитать силу электрического тока, количество воды и время полного просачивания тока сквозь кожу.

— По данному вопросу уже проводились кое-какие опыты. Замерялась электрическая проводимость водомасляной микроэмульсии в присутствии небольшого количества токопроводящего электролита.

— Проделав такой эксперимент, можно установить вероятность…

— Вот именно — кластера с бесконечной токопроводимостью.

— Которым можно воспользоваться как орудием для поражения электрическим током.

— Да, но только учтите: есть разница между моделированием процесса и совершением убийства.

— Вопрос причины и следствия?

— Вопрос применения на практике того, о чем человек молится.

Это была безумная идея — взять Хильдегарду вместе с Чарли Кроуфордом, ведь их экспедиция с юридической точки зрения была незаконной. Но Сидни хотел показать ей, какие у него, помимо прямых служебных обязанностей, возникают дела и как серьезно он к ним относится. К тому же после трехчасовой службы ее сомнения по поводу профессора Ричардса возросли, и Хильдегарда хотела осмотреть и его комнаты. Ключ все еще находился у нее, а комнаты располагались на том же этаже, на той же лестнице. Если там имел место преступный умысел, все можно было быстро и легко скрыть, а настойчивое желание Орландо посадить Хильдегарду за свой инструмент — объяснить его намерением воспользоваться немкой как случайной приманкой.

Сидни не стал делиться с инспектором Китингом своими планами. Экспедиция ограничилась тремя участниками, прихватившими с собой фонарь и ящик с инструментами.

В комнатах Кейда по-прежнему лежали его книги и материалы исследований, были аккуратно сложены личные вещи. Но не гостиная вызвала особенный интерес Сидни. Ему не терпелось попасть в устроенную при спальне маленькую ванную.

Чарли осмотрел нагреватель воды и объявил, что старая проводка была смертельной ловушкой. Никакого заземления, автоматический выключатель на главном щитке не работал, у масляного радиатора поврежден провод и вставлен предохранитель не на ту мощность. По указанию Сидни электрик отодвинул ванну от стены и склонился над кранами.

— Удивительно. Как вы и предполагали, трубы и металлическая мыльница обмотаны проволокой. Если эта проволока соединяется с электросетью, мы попали в точку.

— Как это узнать?

— Придется постучать по стене. Будет шумно. Думаете, это не опасно?

— Трудно представить, чтобы сейчас кто-нибудь находился на этаже. Профессор Ричардс в колледже Святого Петра.

Стукнув по стене молотком, Чарли отбил штукатурку, и все увидели тянущийся по кирпичу провод. Электрик, втиснувшись в проем между ванной и стеной, посветил над головой фонарем.

— Идет вверх. А дальше либо по потолку к главному щитку, либо на следующий этаж. Надо еще немного отколоть. Все ванны и нагреватели находятся друг под другом.

— Кто живет этажом выше? — спросила Хильдегарда.

— Профессор Тодд. Я уже собирался приступить к замене проводки в его комнатах, но тут возник спор с доктором Кейдом.

— Следовательно, чтобы узнать, куда ведет этот провод, нам придется проникнуть в его квартиру?

— В этом нет необходимости, — раздался голос от двери. На пороге стоял профессор Тодд. — Можно узнать, какого черта вы делаете среди ночи в частном владении?

Электрик от удивления выронил фонарь и с невероятной быстротой принялся собирать ящик с инструментами. Хильдегарда наклонилась, чтобы помочь ему, словно эта возня могла спасти от вопросов возмущенного ученого.

— Мы расследуем смерть доктора Кейда, — ответил Сидни.

— От сердечного приступа?

— Не уверен, что он умер от сердечного приступа.

— Если у вас появились подозрения, вы должны сообщить о них полиции, хотя вам прекрасно известно, что только директор вправе позвать полицейских в колледж. Кроуфорд уволен, а этой женщине вообще здесь не место.

— Она — не «эта женщина», а мой друг — миссис Стантон.

— Меня не интересует, кто она такая. Уведите ее отсюда.

Хильдегарде не понравилось, что о ней заговорили в подобном тоне.

— Я гостья профессора Ричардса и каноника Чемберса, — произнесла она.

— В нашем учебном заведении установлен строгий режим. Вы нарушили его, мадам.

— Профессор Ричардс пригласил меня поупражняться в игре. Мы обсуждали с ним, как музыканты иногда перенимают друг у друга идеи.

— А мне до этого какое дело?

— Разговаривали также о влиянии на человека авторитетов и уважении предшественников. И о прямом воровстве чужих музыкальных идей. И еще о том, как можно зашифровать в музыкальном произведении послание. Например, предостережение или угрозу.

— На что вы намекаете?

— Предлагаю поразмышлять о музыке, которую мы слышали сегодня в часовне.

— Я в курсе, что, по мнению профессора Ричардса, мою фамилию надо приплетать всякий раз, когда речь заходит о немецкой музыке. Уже надоело. Но сейчас речь не о том. Я полагаю, каноник Чемберс, что официальная жалоба будет в порядке вещей.

— Мы уходим, — промолвил Сидни. — И глубоко сожалеем, что потревожили ваш вечерний покой.

— Неужели в эту святую ночь у вас нет более уместных занятий? — усмехнулся математик.

— Есть. Но бывают случаи, когда требуется пролить на темноту немного света. — Сидни посмотрел на Хильдегарду. Она ничего не сказала, только изогнула бровь, посылая ему одному понятный сигнал.

Проводив Хильдегарду домой, Сидни направился на поиски инспектора Китинга. До времени закрытия пабов оставалось несколько минут — идеальная ситуация, чтобы обсудить сложившееся положение и вероятность того, что доктора Кейда убили.

— Откуда в вас такая подозрительность? — начал полицейский. — Вы так печетесь о каждом умершем?

— Стараюсь молиться о каждой душе и в этом вижу свое предназначение. Но сейчас не хочу показаться ханжой — Адама Кейда я плохо знал. Однако он умер при невыясненных обстоятельствах, а колледж поспешил убрать Чарли Кроуфорда с глаз долой.

— И вы полагаете, что это не его рук дело?

— Нет ничего странного в том, что люди способны предумышленно совершать преступления, но в данном случае это маловероятно.

— Миссис Стантон выразила озабоченность по поводу профессора музыковедения. Рассказала о музыкальном шифре. Он просто рисуется или это нечто более страшное? Насколько мне известно, и Ричардс, и Кейд предпочитали женской компании мужскую.

— Не исключено. Однако дело, на мой взгляд, не в сексуальной ревности.

— Тогда в чем?

— Скорее в профессиональной зависти — страхе, что тебя оставят позади и опозорят.

— Это нас возвращает к профессору Тодду.

— Нам необходимо проникнуть к нему в комнаты.

— Уж слишком бы это было прямолинейно. Они постоянно ходили друг к другу в гости. Плюс велись работы по смене проводки.

— Тодд и назначил себя руководить ими. Но если и имелись улики, он успел избавиться от них. Я хочу посмотреть, не тянется ли провод в квартиру выше.

— К самому профессору Тодду?

— Да.

— Запутанный случай, Сидни. Человек поражен электрическим током в запертой ванной. Мы имеем шанс доказать вину Тодда в единственном случае — если он снова нанесет удар. Как вы думаете, он догадывается, что мы идем по его следу?

— Боюсь, что миссис Стантон сказала лишнее по поводу прозвучавшей в часовне музыки.

— Самому Тодду?

— Да.

— Вы хотите сказать, что, если Тодд виновен, она сознательно поставила жизнь профессора Ричардса под угрозу?

— Вряд ли.

— Сидни, я же вас предупреждал: нельзя делать из людей приманку.

— Миссис Стантон в игре новичок.

— Это не игра, Сидни. Тодд может проделать такую же штуковину с Ричардсом?

— Не исключено. Поэтому я и пришел. Хорошо бы установить наблюдение за Ричардсом и его квартирой.

— Не забывайте: чтобы начать действовать, мне необходимо получить вызов из колледжа.

— Мы можем действовать под покровом темноты.

— И вы хотите начать нынешней ночью?

— Время — решающий фактор. А утром я все объясню директору.

— Вы полагаете, это разумно?

— Доверьтесь мне, инспектор.

— Сидни, вы же знаете, я не люблю, когда вы меня об этом просите. Потом часто возникают неприятности.

— Но иногда нам удается поймать преступника, и он получает по заслугам.

После разговора Сидни вернулся в колледж, но, прежде чем успел начать действовать, к нему подошел привратник и сообщил, что его желает видеть директор и ждет в привратницкой. Глава колледжа был взбешен, узнав, что была подвергнута обыску квартира сотрудника и туда проникли уволенный рабочий и гостья.

— Хотите нажить себе врага в лице профессора Тодда? — строго спросил он Сидни.

— Я прекрасно сознаю степень опасности, — ответил тот.

— Что вам понадобилось в комнатах Кейда? Хватит нам неприятностей! Прекратите совать нос не в свое дело.

— Я стал беспокоиться по поводу того, как осуществляются работы по замене проводки.

— Чушь! И вообще: какое вам до этого дело? Вы прекрасно знаете, что вопросами электроснабжения занимается профессор Тодд.

— Я ему полностью в этом доверяю.

— Прекратите, Сидни! Вы не в курсе, как обстоят дела. Расходы на замену проводки намного превысили первоначальную смету.

— Однако они не выше стоимости человеческой жизни, — заметил священник.

— На что вы намекаете?

— Я бы предпочел, чтобы надзор за заменой проводки поручили кому-нибудь другому.

— Абсурд!

— Мне бы было спокойнее.

— Сидни, вас это не касается. Вы же не станете предлагать себя на место профессора Тодда?

— Чарли Кроуфорд профессионал. Он считает, что проводку специально испортили. Я прошу вашего разрешения вызвать полицию, чтобы она во всем разобралась.

— Опять?

— Да.

— Вы хорошо сознаете, что требуете?

— Да. И именно поэтому так долго тянул со своей просьбой.

— Можно надеяться на благоразумие полиции?

— Надеюсь.

— Не слишком успокаивает.

— Буду с вами откровенен — ситуация очень деликатная.

Сэр Джайлз плеснул себе неразбавленного виски.

— Когда состоятся похороны доктора Кейда?

— В среду.

— До того времени можете попытаться подтвердить свою версию, какая бы она там у вас ни была. Я не уверен, что смерть доктора Кейда наступила в результате злого умысла, однако предоставляю вам ограниченную свободу расследовать данный вопрос. Если окажется, что вы не правы, это последний раз, когда я соглашаюсь на подобную просьбу. А затем мы должны сделать так, чтобы похороны нашего коллеги прошли достойно.

Хильдегарда старалась не показать, насколько встревожена происходящим, и испытывала чувство вины из-за того, что возобновила занятия музыкой. «Эгоистично, — думала она, — уподобляться другим в колледже и так скоро после смерти человека возвращаться к нормальной жизни». Хильдегарда играла последнюю фортепьянную сонату Бетховена № 32, опус 111. Первую часть — один из самых страстных и пылких фрагментов композитора, написанный в до-миноре и в основе мелодии которой была тема из кантаты Баха на праздник Реформации «Господь — твердыня наша».

Разве в обязанности Сидни входит вмешательство в расследование обстоятельств смерти доктора Кейда? Если она станет приезжать к нему чаще или даже выйдет за него замуж, он так и будет играть в детектива, и эти игры превратятся в постоянную составляющую их отношений. Или все-таки бросит? Хильдегарда замечала, что ему доставляет удовольствие щекотать нервы перипетиями сыска, хотя он в этом не признавался. И, взявшись за расследование, не смог бы заставить себя довольствоваться обязанностями священника. Вера была не способна приглушить его любопытство к жизни.

Хильдегарда перешла ко второй части сонаты и занялась знаменитыми музыкальными переливами в восемьдесят один такт. Снизила темп вдвое, затем и вовсе остановилась, чтобы поработать над каждым тактом в отдельности. Убедившись, что техника на уровне, вновь стала наращивать темп. Третья вариация напомнила ей буги-вуги, и Хильдегарда, улыбнувшись, подумала, что надо сказать Сидни, как это место похоже на регтайм. Она даже представила, каким ужасом исказилось бы лицо Орландо Ричардса, если бы в его присутствии начали фантазировать на тему, что Бетховен и был родоначальником джаза.

Хильдегарда подумала, что если они с Сидни будут проводить больше времени вместе, ей придется переехать в Гранчестер. Сидни обладал и умом и талантом, чтобы подняться по ступеням англиканской церкви, если, конечно, успешной карьере не помешает его любовь к криминальным расследованиям. Он уже признался, что получил предупреждение от архидиакона. Но, наверное, стремление ко всем этим расследованиям отражало ту его неизбежную часть характера, которая свидетельствовала о стремлении изведать темную сторону человеческой натуры. И если отнять у него эту сферу деятельности, он уже не будет самим собой — станет не так интересоваться людьми, своим делом. Ее задача — помочь ему стать истинным священником. А задача Сидни — понять, что она может ему предложить и чего они сумеют достигнуть вместе. Но пока следовало разобраться в этой загадочной истории.

Закончив сонату, Хильдегарда вздохнула и закрыла инструмент. Она знала, что могла бы играть намного лучше, но для этого надо было больше работать.

Оставалось неясным, как быстро инспектор Китинг организует слежку на лестнице, и Сидни спросил у Хильдегарды, не нужно ли им предупредить Орландо Ричардса, что скоро начнется операция по наблюдению. Она напомнила, что, несмотря на все свое обаяние, профессор музыковедения не исключен из числа подозреваемых. Какими мотивами он руководствовался, шифруя музыкальные сообщения? Выставлял ли напоказ свою особу, чтобы самоутвердиться в качестве мэтра, или они что-то проглядели? Почему, например, Ричардсон с такой готовностью предложил Хильдегарде комнату для занятий музыкой? И не было ли какого-то тайного смысла в том, что он выбрал убежищем от шума колледж Святого Петра? Почувствовал, что в воздухе носится что-то преступное, или сам являлся злоумышленником?

Сидни пересек Новый двор и поднялся на второй этаж. Квартира Кейда была на замке, а вот профессор музыковедения не только не запер дверь, она была приоткрыта. Священник толкнул створку и увидел в дальнем конце комнаты профессора Тодда, который стоял на коленях у электрокамина Орландо. Он копошился возле розетки. Выразив удивление, что застал преподавателя колледжа в чужой комнате, Сидни поинтересовался, что он здесь делает.

— Это мой камин. Профессор Ричардс не удосужился вернуть его, и я его забираю.

— Тогда почему вы просто не выдерните штепсель из розетки?

— Именно это я и делаю.

— Сомневаюсь, что для подобной работы вам необходима отвертка, — заметил Сидни, разглядев в руке математика тонкий металлический предмет. — И вообще, почему вы оказались в этой комнате?

— Тот же вопрос я мог бы адресовать вам.

— Профессор Ричардс пригласил меня выпить. Он скоро придет, — солгал Сидни.

— А я забираю то, что принадлежит мне.

— Откуда вы знаете, что камин стоит у профессора Ричардса?

— Привратник на время попросил одолжить ему. Это был акт доброй воли с моей стороны. Хотя вас это не касается.

— Вы знакомы с привычками профессора Ричардса?

— Что вы имеете в виду?

— Знаете, что перед тем, как сесть играть, он опускает руки в теплую воду?

— Нет.

— А какую опасность представляет вода в сочетании с электричеством?

— Разумеется.

— В таком случае позвольте проверить подсоединенный к камину провод.

— Зачем?

— У меня есть подозрение, что вы соединили корпус камина с электрической сетью. Любой, кто коснется его влажными руками, получит сильный, возможно, смертельный удар током.

— Чушь!

— Не хотите вымыть руки и сами дотронуться до камина?

Эдвард Тодд отреагировал стремительно: сделал шаг вперед, подняв и выставив, как оружие, заостренный конец отвертки. Сидни понял, что ему предстоит либо увернуться от удара и вступить в драку, либо как можно быстрее убежать через дверь. Тодд загородил выход.

— Вы только сделаете хуже, каноник Чемберс!

Сидни хотел возразить, но понял, что от этих слов окажется в еще большей опасности.

— Опустите отвертку.

— Она мне нужна. И сейчас может пригодиться.

Сидни пытался выиграть время.

— Зачем вы все это сделали, Тод?

— Что именно?

— Вы убили Кейда.

— Ничего подобного. Он умер от сердечного приступа.

— Нет, причина смерти — удар электрическим током.

— Как вам пришло это в голову?

— Вы знаете гораздо больше об электропроводке, и у вас гораздо больше опыта, чем стараетесь показать.

— В таком случае мне придется сделать так, чтобы вы больше ничего никогда не увидели.

Тодд бросился вперед. Сидни схватил стул и швырнул в его сторону. Ему необходимо было прорваться к двери.

— Это вам не поможет, Тодд!

— Мне никто никогда не помогал.

— Но это неправда.

Математик на мгновение замер, но отвертки из рук не выпустил.

— Что вы хотите сказать?

— Вы воспользовались в своей диссертации результатами работы Кейда. Он помогал вам, хотя и не подозревал об этом.

— Отказываюсь признавать подобную глупость.

— Еще немного, и он обвинил бы вас в плагиате. Ведь так?

— Ложь.

— Нет, Тодд, не ложь. Поэтому-то вы его и убили.

— Никто не докажет.

— Когда вы объясняли свою теорию…

— Вот уж не думаю, что такой человек, как вы, способен ее понять! Назойливый святоша, подобное вам не по зубам!

Сидни находился далеко от двери и соображал, как выбраться из комнаты, когда она внезапно отворилась. Прозвучал свисток, и порог переступил инспектор Китинг с двумя сопровождающими его полицейскими.

— Как вы смеете? — закричал математик, но его тут же повалили на пол. — У вас нет прав вмешиваться в дела колледжа! — Тодда быстро обезоружили и надели на него наручники. — Вас сюда не вызывали!

Инспектор Китинг не обратил на его протесты ни малейшего внимания.

— Профессор Эдвард Тодд, вы арестованы за убийство доктора Адама Кейда и за покушение на убийство профессора Орландо Ричардса и каноника Сидни Чемберса. Вы имеете право хранить молчание, но предупреждаю, что все вами сказанное…

Хильдегарда узнала о ночных событиях не от Сидни, а от директора колледжа Тела Господнего, который лично пришел в дом Кроуфордов извиниться перед электриком и предложить вернуться на работу.

— Должен сказать, что для меня это большое облегчение, — произнес Чарли. — Я тоже дорожу своей репутацией, а этот человек пытался меня раздавить.

— Я думаю, он сам защищался, Чарли.

— Без оглядки на рабочего.

Кроуфорд не сразу согласился снова приступить к работе, а воспользовался возможностью поторговаться и выпросить побольше зарплату и сверхурочные в том объеме, какой считал справедливым.

— Такой талант переговорщика нашим бы дипломатам из министерства иностранных дел, — усмехнулся сэр Джайлз.

— Я только хочу получать деньги за выполненную работу.

— В вашей профессии хотя бы проще установить, что сделано, а что нет. В академических кругах определить, эффективен ли труд, гораздо сложнее.

— Поэтому вам и платят больше.

— Не уверен, Чарли, — грустно улыбнулся сэр Джайлз. — Разделив годовое жалованье ученого на количество часов труда, можно понять, что он зарабатывает меньше водопроводчика.

— Обещаю, что за этот час я ничего не потребую.

— В таком случае, — едко заметил сэр Джайлз, — и я обещаю, что ничего не вычту за то время, которое потерял с вами.

После того как он ушел, потрясенная Грейс Уорделл, накрывая на стол, накинулась на брата:

— Что это тебя понесло?

— Пусть знает, чего мы стоим. Таким нравится позубоскалить. Согласны, миссис Стантон?

— Не вполне уверена, что поняла значение слово «позубоскалить».

— Потрепаться, немного посмеяться.

— А по мне, так просто повыпендриваться! — буркнула миссис Уорделл, заваривая чай.

— Только англичане могут понять это, — объяснил брат. — У вас на континенте такого, наверное, нет.

— С чего ты решил? — воскликнула Грейс. — Садитесь, миссис Стантон, все готово.

Хильдегарда думала об убийстве доктора Кейда и о том, что ее визит в Кембридж получился совсем не таким, как она ожидала. Завтра Пасха, обед с Сидни, а у них едва ли выдалась минута, чтобы побыть наедине.

Хозяйка поставила еду на стол.

— Сосиски в тесте, миссис Стантон, — ворковала она. — Отлично запеклись.

— А мне вспомнился один профессор математики, который хорошо спекся, — улыбнулась Хильдегарда.

— Отлично сказано, — хмыкнул Чарли. — Я вижу, вы не без чувства юмора.

— Какое там чувство юмора — просто констатирую то, что случилось. Пробный шар.

— Браво! — рассмеялся Чарли. — Вот это и называется легкий треп.

В тот же день около полудня Сидни встретился с инспектором Китингом в полицейском участке на Сент-Эндрю-стрит. Он хотел выяснить, признался ли профессор Тодд в преступлении и подтвердились ли его подозрения по поводу причин убийства. Поначалу математик отказывался отвечать на вопросы, ссылаясь на древнюю хартию короля Генриха III 1231 года, которая присвоила университетскому сообществу право наказывать собственных членов, а о полиции говорил с высокомерным презрением.

— Эти университетские умники вообразили, будто ограждены от внешнего мира. Единственный способ противостоять им — отбиваться их же собственными средствами.

— Как вам это удалось?

— Обратились к законам и установлениям университета.

— Не знал, что у вас они есть.

— Чего у нас только нет, Сидни! — Инспектор Китинг открыл увесистый том и начал цитировать: «Ни один член университетского сообщества не должен воспрепятствовать работе всего университета, или его частей, или любого колледжа». По-моему, поражение электрическим током можно приравнять к воспрепятствованию деятельности университета. Согласны? Однако мы до сих пор не знаем, почему он это сделал.

— Адам Кейд грозил уличить Эдварда Тодда в плагиате.

— Нечто вроде вымогательства? Неужели плагиат настолько опасен, что человек решается на убийство, только бы все не выплыло на свет?

— Кража научной информации — повседневное явление в процессе обмена идеями. Музыканты и писатели постоянно воруют друг у друга. Хильдегарда рассказывала, что в последней сонате Бетховена присутствует скрытая тема из Баха, затем ее подхватил Шопен в «Революционном этюде», потом использовал Прокофьев во Второй симфонии. В поэме Элиота «Пустошь» много цитат и заимствованных мыслей. Но лишь поистине талантливым творцам такое сходит с рук. Надо обладать оригинальностью, чтобы признать источники. В противном случае автор оказывается на зыбкой почве, а мой друг профессор Мелдрам уверяет, будто нет ненадежнее территории, чем математические и научные исследования. Профессор Тодд в своей работе по теории просачивания многое позаимствовал у коллеги, но нигде в книге на это не ссылается. Однако Кейд как-то раздобыл копию рукописи и пригрозил Тодду, что выведет его на чистую воду. Научная репутация Тодда оказалась под угрозой.

— Кто вам рассказал?

— Профессор Мелдрам. Но с этими двоими он почти не общался.

Инспектор Китинг покачал головой:

— Хорошая бы у нас была полиция, если бы мы друг с другом не разговаривали. Я понимаю так: Адам Кейд решил поднять шум, и Эдвард Тодд заткнул ему рот. Но неужели нельзя было признать, что была использована работа Кейда, или как-то отговориться по-другому?

— В университете, если человека обвинили в плагиате, потом отмыться очень трудно. Стоило распространиться известию, и Тодду пришлось бы подать в отставку. Его репутация была бы растоптана. А он жил только своей наукой.

— В общем, не следует класть все яйца в одну корзину. Хотя не уверен, что миссис Стантон нуждалась в таком ярком напоминании о вашей двойной жизни. Кстати, как она? Судя по всему, прекраснейшая женщина.

— У меня на сей счет нет ни малейших сомнений.

— Для человека, который во всем сомневается, вы говорите на удивление категорично. Я заметил, что мисс Кендалл в последнее время куда-то исчезла.

— Приезжает на Пасху.

— И миссис Стантон тоже здесь? Немного рискованно? А?

— Ей пора познакомиться с Хильдегардой.

— На мой взгляд, лучше держать их подальше друг от друга.

— Хочу посмотреть, как они поладят.

— Нехорошо играть с женщинами и сталкивать их.

— Это не входит в мои намерения.

— Тогда каковы ваши намерения?

— Наверное, получить одобрение Аманды. Своего рода благословение…

— Но ведь вы остановили свой выбор на Хильдегарде, а не на ней?

— Аманда всегда говорила, что я должен одобрить ее выбор, если она соберется выйти замуж. Полагаю, будет справедливо предоставить ей такое же право.

— На месте миссис Стантон я бы не обрадовался подобной процедуре. Это неуверенность в себе. Я бы сначала совершил поступок, а потом требовал одобрения.

— Поздно. Аманда приглашена на ленч.

— Вы куда-нибудь идете? Наверное, в «Голубого вепря»?

— Нет. Хильдегарда решила приготовить сама. Будет жареная ягнятина и нечто вроде немецкого пудинга. Может, даже кекс с изюмом и цукатами.

— Значит, дело можно считать свершившимся фактом? Вы этого хотите, Сидни?

— Я сам не знаю, чего хочу.

— Решайте, иначе потеряете их обеих.

На Пасху Орландо Ричардс привел из колледжа музыкантов, чтобы те исполнили вместе с хором гранчестерской церкви духовную кантату Баха «Христос в пеленах смерти». Таким образом он решил извиниться за музыкальный шифр, который чуть не привел к чудовищной ошибке. Перед службой к Хильдегарде подошел Леонард и сообщил, что их прихожанин, назначенный первым чтецом, заболел гриппом. И попросил ее сделать одолжение заменить его. Но только начав читать отрывок из Книги Песни песней Соломона, она поняла, что прихожанина, видимо, вообще не существовало.

— «Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя», — читала Хильдегарда. Она была в изящной обтягивающей синей блузке и кардигане. Хильдегарда обвела взглядом паству и с тревогой посмотрела на Леонарда. Надо же, решился заставить читать ее такое! — «Искала я его и не нашла его. Встретили меня стражи, обходящие город: не видали ли вы того, которого любит душа моя?»

Сидни тронула ясность ее речи и чувственность исполнения. Произнося проповедь, он старался сосредоточиться, но волновался больше обычного. Несколько прошедших дней выбили его из колеи, но теперь, в Светлое Христово Воскресенье, он хотел приблизиться к сути веры.

— Христос воскрес! — провозгласил Сидни и посмотрел с кафедры на Хильдегарду.

Она, глядя на кристально-белый алтарь, отозвалась:

— Воистину воскрес!

Паства встала, чтобы прочитать «Символ веры», и Сидни повел прихожан к причастию. Вкусив хлеб и вино, Хильдегарда вернулась на место. А хор в это время исполнял псалом. В нем пелось о Духе огнезрачном, жизненной силе творения, фонтане святости и одеяниях надежды.

В конце Орландо Ричардс повернулся к Хильдегарде и кивнул. Она улыбнулась — ведь с первого такта узнала произведение: «Святой огонь» ее тезки Хильдегарды Бингенской.

Аманду ждали в воскресенье на обед, и она приехала за рулем своего автомобиля.

Леонард сходил за покупками и получил специальную священническую скидку на баранину от мясника и на картофель и капусту от зеленщика. Сидни он сказал, что им надо чаще бывать в магазинах — так можно сблизиться с паствой и продемонстрировать людям, что они такие же, как все, а не корпят целыми днями над книгами за закрытыми дверями. Сидни не хотелось выслушивать наставления кюре по поводу своих пасторских обязанностей, но он промолчал. Хватало более важных мыслей, и не в последнюю очередь — о двух женщинах, его самых больших друзьях.

— Она превосходная женщина, — говорил Леонард, провожая Хильдегарду в приходской дом, — но иногда бывает немного эксцентричной.

— Сидни рассказывал мне о ней, но очень волнуется, как пройдет наша встреча.

— И не без причин. — Леонард открыл перед гостьей дверь. — Она шумная, кажется категоричной, но из вас двух, уверен, она будет нервничать больше. Не забывайте, за рулем теперь вы.

— Только не знаю, куда мы едем. — Хильдегарда улыбнулась.

— Насчет этого я бы не беспокоился. Позвольте предложить вам чаю? Как только здесь появится мисс Кендалл, мы сразу перейдем на пасхальное шампанское.

— Традиция?

— Стало традицией. Мисс Кендалл любит делать экстравагантные подарки. Она считает, что нас необходимо взбодрить.

— А вы? — спросила Хильдегарда.

— Мы? От воздержания во время поста Сидни становился раздражительным, хотя в вашем присутствии заметно оживился. Но жизнь, знаете ли, иногда преподносит неприятные сюрпризы.

Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Аманда.

— Надеюсь, я не из их числа? — Ее волосы были зачесаны назад, ярко-красное, сшитое на заказ пальто сразу приковывало взгляд. — Вы миссис Стантон?

— Называйте меня Хильдегарда.

— Хорошо. Леонард, окажите любезность. — Она поставила сумочку на пол и стала снимать пальто с плеч. — Как вам Гранчестер? Леонард, пожалуйста, осторожнее. Повесьте на вешалку, не кидайте на спинку стула, как обычно делаете. Я купила шампанское. Надо выпить.

— Я завариваю чай, — произнес кюре.

— Боже праведный, Леонард, что с вами такое? Время за полдень. Где Сидни? Надеюсь, он задержится, чтобы мы с Хильдегардой успели познакомиться? Давайте присядем.

— Конечно, — кивнула Хильдегарда. — Хотя мне еще надо позаботиться об обеде.

— А что, миссис Магуайер куда-то делась?

— Я сама вызвалась приготовить.

— Значит, мужчины вас закабалили. Я-то считала, что вы в гостях.

— За все отвечает Леонард, а я ему помогаю. Я заметила, что иногда они забывают, что делают.

— Успели их раскусить? — Аманда заговорщически улыбнулась. — Совершенно не способны ни на чем сосредоточиться. Тешут себя мыслью, что размышляют о «высоком», а на самом деле гадают, кто кого укокошил. Надеюсь, вы убереглись от этой чуши? Леонард, будьте добры, поторопитесь с шампанским. Я умираю от жажды! — Аманда явно нервничала. — Думаю, вам было нелегко сюда возвращаться?

— Да, у меня тяжелые воспоминания.

— А смогли бы снова поселиться тут?

В комнату вошел Сидни и, бросив плащ на стул, заметил:

— Задаешь провокационный вопрос, Аманда.

— Но важный. Можешь меня поцеловать.

Сидни послушался.

— Как считаете, есть шанс выпить чашку чаю?

— Чай по боку, — тараторила Аманда. — На подходе шампанское. Мне не терпится услышать ответ Хильдегарды.

Та сложила руки на коленях.

— Не знаю, не уверена, мы об этом не говорили. Все зависит от обстоятельств. Но мне, кажется, будет не по себе.

В кухне раздался хлопок, и на пороге появился Леонард с подносом, на котором стояли четыре бокала с шампанским.

— У вас же работа в Германии.

— Я слышала, вы учите игре на фортепьяно? — вмешалась Аманда.

— А вы играете?

— На кларнете, причем плохо. Для джаза бы сошло, но для Моцарта никак.

— Вы не любите джаз? — удивилась Хильдегарда.

— Терпеть не могу.

Леонард предложил всем шампанское, присутствующие поздравили друг друга с Пасхой, и после этого Сидни попытался объяснить:

— Аманда еще не поняла, что джаз — чудо.

— Ничего чудесного я в нем не вижу.

— А в Моцарте? — улыбнулась Хильдегарда.

— По-моему, концерт для кларнета — лучшее музыкальное произведение.

Хильдегарда повернулась к Сидни.

— Знаешь, как говорится? Когда ангелы на дежурстве, они играют Баха. А когда отдыхают — Моцарта. Прости, но не джаз.

— Дьявольская музыка! — воскликнула Аманда. — Ведь сами музыканты ее так называют.

— Ты не путаешь с блюзом? — уточнил Сидни. Кстати, как у нас дела с жареным картофелем?

— О, Сидни! — рассмеялась Аманда. — Ты сердишься, потому что мы поладили?

— Не ожидал, что меня начнут дразнить.

Хильдегарду удивило, что у него внезапно исчезло чувство юмора.

— Тогда не следовало нас сводить вместе.

— Мне хотелось, чтобы вы понравились друг другу.

— Мы понравились, — хором ответили женщины.

— Ей-богу, хочется спокойной жизни, — продолжил Сидни.

— Ничего подобного вы не желаете, — возразила Хильдегарда. — Вам сразу станет скучно.

— Никакой спокойной жизни мы тебе не дадим! — рассмеялась Аманда. — Отныне тебе придется иметь дело с нами двумя.

Леонард направился в кухню.

— Две по цене одной, — улыбнулся он, когда Сидни последовал за ним.

— Вы давно его знаете? — обратилась Хильдегарда к Аманде.

— Формально да, но закадычные друзья совсем недавно.

— Закадычные? — переспросила немка. — Не понимаю смысла этого слова.

— Стали близкими друзьями. Не знаю, можно ли перевести на немецкий.

— Наверное, Vertraut? Это больше чем Freund, но ненамного.

— Никогда не задумывалась, насколько полезно точно определять понятия, — кивнула Аманда. — Вот для «дружбы» существует очень много разных слов. Как вы считаете, в немецком языке больше, чем в английском?

Хильдегарда немного помолчала.

— Vertrauter — верный друг. Wegbegleiter — тот, кто идет с вами по жизни. Verbundeter — тот, кто ощущает с вами связь.

— Пожалуй, охватывает все аспекты дружбы.

— Есть еще общность мыслей — Geistesgeschwister или даже души — Seelenfreund. Немцы любят точность. Мы всегда хотим знать, как обстоят дела. У вас есть бойфренд?

Прямой вопрос застал Аманду врасплох.

— У меня есть поклонники, но ни одного из них я бы не назвала бойфрендом. Никто из них не сравнится с Сидни — все проигрывают, если я начинаю с ним сравнивать.

Хозяин вернулся с кухни в тот момент, когда она произносила эти слова. Подгадал так точно, что Хильдегарда подумала, уж не подслушивал ли он под дверью.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть, но мы не должны ему льстить.

— Мне больше нравится подтрунивать над ним, — улыбнулась Аманда. — Ведь ему больше свойственно тщеславие, чем стеснительность. Вы знаете, у него тоже есть обожательницы.

— Хватит, Аманда! — Сидни хотел положить конец этому разговору. — Давайте лучше обедать.

Но Аманда продолжила:

— Я видела этих женщин, которые приходят помогать на церковных праздниках. Их всех зовут либо Вероника, либо Маргарет. А еще есть Агата Редмонд. Это она снабдила его лабрадором. Всякий раз теряет голову, когда видит его. Не удивлюсь, если даже миссис Магуайер тайно в него влюблена.

— Миссис Магуайер? — воскликнул Сидни. — Не смеши меня!

Вернулся Леонард с переброшенным через руку полотенцем:

— Это похоже на правду.

— Только не начинайте…

— Вполне возможно, — подхватила Хильдегарда.

— Миссис Магуайер в меня не влюблена, — возразил Сидни. Он хотел выйти из комнаты, но сообразил, что это будет невежливо. — Есть еще шампанское? — спросил он.

— То-то я смотрю, эта дама постоянно спорит, — вмешался Леонард, разливая напиток.

— Перестаньте! — взмолился Сидни.

— Вас никто не называет Хильди? — поинтересовался Леонард.

— Не припоминаю, — ответила Хильдегарда. — Но не стану возражать, если вы будете меня так называть.

— В фильме «Его девушка Пятница» героиню зовут Хильди Джонсон. Помните?

— Экранизация комедии Бена Хекта «Сенсация» с Розалиндой Рассел? — уточнила Аманда.

— Да. — Хильдегарда встала. — Надо посмотреть, как там наш обед. — Она положила руку Сидни на плечо. — Я — его девушка Воскресенье.

— Это было бы здорово. — Его голос прозвучал хрипло.

От Аманды не ускользнуло, как по-хозяйски выглядел этот жест, но постаралась подавить в себе недовольство.

— Думаю, что всегда сумею утешить себя ролью его девушки Субботы.

— В таком случае, — не удержался Леонард, — миссис Магуайер достаются обязанности девушки с понедельника по пятницу.

— Послушайте, — тихо произнес Сидни, — хватит вам про миссис Магуайер.

Его просьба была встречена общим смехом, но никто и не подумал послушаться. Он никак не мог решить, как поступить, чтобы овладеть ситуацией. Неужели ему изменило чувство юмора?

После обеда все пошли прогуляться к реке, и Диккенс, увязавшись за ними, радостно скакал вокруг компании. Сидни дал возможность Хильдегарде и Аманде поговорить друг с другом, а сам намеревался обсудить насущные дела со своим кюре. Но того больше тянуло побеседовать о Достоевском, чем вспоминать о нуждах прихода. У мужчин были свои посторонние увлечения, которые только подогрела случайная встреча с семейством инспектора Китинга, тоже пожелавшего пройтись по лугам.

Три юные дочери Китинга обрадовались возможности поиграть с лабрадором: бросали ему палки, гонялись за ним, а Кэти Китинг заметила, что у ее мужа это первый выходной за много месяцев.

— Да, он постоянно твердит, что все время находится на службе, — кивнул Сидни.

— Вы оба очень много работаете.

— Вы преувеличиваете.

— С вами-то, каноник Чемберс, вообще все ясно. Вы не только выполняете свои обязанности, но стремитесь выполнить работу за моего мужа.

— Поверьте, миссис Китинг…

— Называйте меня Кэти.

— Поверьте, я не ищу приключений.

— Но они вам нравятся.

— Если честно, то нет. Но я хочу, чтобы люди жили лучше и не прибегали к насилию и убийствам для достижения своих целей. Но если они становятся на такой путь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашему мужу.

Хильдегарда взяла Сидни под руку, и это не ускользнуло от Аманды.

— Он просто не способен устоять. Такова его натура.

— Хорошая натура, — кивнул Китинг.

— Не уверен. — Сидни вдруг понял, что в светлый день Пасхи ему не хочется, чтобы над ним посмеивались, а также хвалили его.

Аманда уехала в Лондон вечером в воскресенье, на прощание поцеловав Хильдегарду и сказав, как она рада знакомству с ней. Сидни нашел ее манеры безукоризненными и радовался, что две самые близкие ему женщины поладили друг с другом.

— В ней есть искорка, — заметила позже Хильдегарда. — Она умнее, чем кажется. Аманда нарочно так себя ведет?

— Вряд ли. Она начисто лишена жеманства.

— Поскольку она из богатой семьи, людям кажется, будто ей не обязательно работать.

— К своей работе она относится очень серьезно, — заметил Сидни.

— Серьезнее, чем к вам?

— Она считает, что надо мной нужно подтрунивать.

— А вы?

— Предпочел бы, чтобы меня любили.

— Любовь надо заслужить, Сидни, — улыбнулась Хильдегарда. — А для этого — упорно трудиться.

Они провели второй и третий дни Пасхи вместе: гуляли в ботанических садах, ходили на концерт в часовню одного из колледжей, посетили Музей Фицуильяма. Иногда, разглядывая картину, Хильдегарда стояла совсем близко к Сидни, и ему это нравилось. Она была на пять или шесть дюймов ниже его, и он вспомнил, как однажды, прощаясь с ним, Хильдегарда поднялась на одну ступеньку, чтобы заглянуть ему в лицо и расцеловать в обе щеки. Вспомнил, как они впервые сидели вместе на диване, и ему пришлось сообщить ей, что найден убийца ее мужа. Потом они молчали, но ничего не могло быть естественнее. Никогда прежде Сидни не испытывал такой легкости, если находился рядом с человеком, но не говорил ни слова.

— Когда мы снова увидимся? — спросил он во время расставания на станции.

— Приезжайте летом, — ответила Хильдегарда. — Полюбуемся на Рейн. В Германии убивают не так часто. Там безопаснее.

— Не понимаю, что происходит с Кембриджем?

— Закрытая община, здесь сильнее дух соперничества.

— Фридрих Рихтер говорил, что ученому неведома скука. Он, конечно, имел в виду немецкого ученого.

Хильдегарда улыбнулась:

— А вам бывает скучно, Сидни? Иногда мне кажется, что меня вам недостаточно — вам нужны вот эти развлечения.

— Мне они не очень-то нужны, но они явно испытывают меня на прочность.

— Смотрите не обломайтесь.

— Что?

— Пошутила. И не очень удачно.

— Вы все делаете удачно, Хильдегарда.

— Вам надо начинать шутить по-немецки.

— О, до этого пока далеко. Герр Гюнтер бьется, не знает, как обучить меня основам. Я совсем начинающий.

Шум поезда заглушил тихое замечание Хильдегарды:

— И не только в немецком.

Она не понимала, почему человек, откровенно увлекающийся раскрытием преступлений и стремящийся проникнуть в человеческие характеры, так беспомощен с тем, кого любит. Когда же он хоть что-нибудь предпримет?