В субботу в середине мая Сидни попросили судить на стадионе «Феннерз» крикетный матч между командами «Гранчестер» и «Уиттлфорд». Дождя не было, все складывалось удачно, и с утра на одной из самых идиллически-безмятежных площадок округа стала собираться толпа зрителей.

Сидни немного раздосадовало, что его пригласили только судить. В другой жизни он мог бы стать профессиональным игроком в крикет. В одиннадцать лет он был первым в классе, кто получил «цвета». Затем в частной школе заработал своей команде важные семьдесят пять очков, и они принесли ей трудную победу над командой Веллингтона. Когда Сидни исполнилось тринадцать лет, родители привели его посмотреть, как на этом самом поле отражает подачи знаменитый Дональд Брэндман. Однако мальчику не повезло: не принесшего команде ни одного рана кумира вывел из игры мастер крученых бросков Джек Дэвис. Сидни сам играл за колледж Тела Господнего и мечтал выступить за сборную Кембриджа в ежегодном университетском матче против команды Оксфорда. Но началась война.

Сидни скучал по игре. Регулярно покупал ежегодный справочник по крикету «Уизден», слушал по радио репортажи с тестовых матчей и когда бы ни шел мимо площадки, где играли в крикет, останавливался и досматривал до конца овер. Ему казалось, будто игра создавала параллельный мир — драматический, возбуждающий, своеобразную метафору превратностей мира реального.

Крикет был типично английской игрой, думал Сидни: демократичной (существовали команды самого разного уровня мастерства), общинной (крикетные площадки зачастую находились посредине деревенской лужайки) и веселой (среди игроков попадались чудаковатые персонажи). В перерывах подавались типичные образцы национальной кухни: чай с молоком, сандвичи с огурцом, бисквиты, лились потоки пива. Игра была красочной и радовала глаз — пятнадцать одетых в белую форму мужчин перемещались по зеленому полю, образуя геометрические узоры, словно ими управлял некий небесный руководитель.

Приближаясь к стадиону, Сидни почувствовал сырость и капли влаги в воздухе. Самый подходящий день для начала матча с подач. Умеющему как следует закрутить мяч есть над чем поработать. И если «Гранчестер» выиграет жребий и найдется парочка ребят, умеющих управляться с мячом, можно надеяться на сбитые калитки и победу.

Сидни верил, что в крикете все происходит по науке. Здесь даже ученая степень по физике может пригодиться, поскольку подающий должен учитывать атмосферные условия: как влажность воздуха повлияет на траекторию полета мяча или поможет его закрутить. Бэтсман — тот, кто отбивает подачи, — обязан знать анатомию человеческой руки: как пальцы охватывают мяч, а запястье, вращаясь, способно пустить его по множеству траекторий. В этом мире соединялись знания естествоиспытателя и психолога. Бэтсман, чувствующий калитку и представляющий, как она может рухнуть, более подготовлен к хитростям подающего боулера, который, в свою очередь, держит в сознании каждый участок травы на игровой площадке — питче. В конце лета, как бы трава ни побурела и не пожухла, требуется проникнуться ботаникой и геологией игрового поля, прежде чем все двадцать два ярда земли на питче заснут на зиму, чтобы в следующем сезоне открыть крикетистам новые возможности.

На стадионе «Феннерз» Сидни чувствовал себя как дома. Площадку украшал внушительный павильон, отдельно было установлено деревянное табло, а дальше имелись два отгороженных сеткой участка для тренировок. Вскоре воздух заполнился знакомыми звуками: об пол шмякались сумки, биты со свистом разрезали воздух, по цементному полу скребли шипы крикетных туфель. В памяти живо промелькнули воспоминания о школьных днях: запах свежескошенной травы, столбики калиток, щелчки отсчитывающего очки табло. День, наполненный предвкушениями и чаяниями.

Сидни пригласил обоих капитанов в центр поля и подбросил монетку в полкроны. «Орел» угадал капитан соперников и принялся расставлять игроков. Этот человек хотел воспользоваться преимуществом, выиграть с самого начала несколько калиток, чтобы знать, сколько ранов должна заработать его команда для победы. Сидни взглянул через поле на двух энергичных боулеров, разминающихся на огороженном сеткой участке. Выглядели они великолепно.

Настроение Сидни упало, как только он заметил двух гранчестерских дам, пришедших с корзинами продуктов. Когда местная команда вышла на поле, они заулыбались и замахали руками, показывая на плоские термосы, завернутые в пергаментную бумагу сандвичи и бутылки с пивом. Как бы он хотел, чтобы Хильдегарда тоже здесь находилась — изящно сидела бы на коврике у границы поля, а перед ней стояла бы корзина из ивовых прутьев.

— Быстрее, Сидни, выходим на центр! Вы что, заснули? — Это был Роджерс Уилсон, второй судья, констебль для специальных поручений инспектора Китинга, который должен был бы нравиться Сидни, но священник не питал к нему симпатию из-за его вечной манеры делать вид, будто чрезвычайно загружен.

«Гранчестер» начал неудачно — проиграл две искусные подачи Горацио Уолша, и в павильоне сразу раздались голоса.

— Разве это справедливо? — возмущался капитан «Гранчестера» Эндрю Редмонд. — Почему игрок команды «Вест-Индианз» выступает за Уиттлфорд? Разве не должно быть, например, правила, согласно которому человек может играть за местный клуб, если прожил в здешней местности не менее пяти лет? И вообще, как этот иностранец оказался в Уиттлфорде?

Сидни заметил, что раз Горацио впустили в страну, пусть даже по колониальному паспорту, он имеет право играть за кого захочет. И не «Гранчестеру» жаловаться: ведь у них самих боулер — индиец Зафар Али, прославившийся убийственными закрученными бросками.

Процесс судейства оказался более утомительным, чем предполагал Сидни. Надо было не сбиться, считая число подач в овере, и для этого перекладывать шесть камешков из кармана в карман. Следить за ногами боулера, чтобы тот не совершал подачу из запрещенного места. Решать, справедливо ли обвиняют бэтсмана, будто он, защищая калитку, блокировал мяч ногой. Оценивать, как произошла поимка мяча игроком: в воздухе или после отскока о землю, и предвидеть, что случится дальше. В общем, похоже на работу детектива. Ничто не должно ускользнуть от его внимания.

Через двадцать минут после начала игры, когда счет «Гранчестера» был 8 и две проигранные калитки, Сидни определил у местного бакалейщика и четвертого бэтсмана блок мяча ногой перед калиткой. Когда еще через несколько ранов, без единого выбитого за пределы поля мяча, «Гранчестер» оказался в тяжелом положении: 15 очков и три проигранные калитки, требовалось, чтобы вновь вступающий в игру бэтсман (коронер Дерек Джарвис), становясь рядом с капитаном у криза, сделал все возможное и выровнял команду.

Сидни не ожидал, что коронер может так точно определять траектории и расстояния и безошибочно выбирать, с каким мячом играть, а какой пропустить. Удивительно, как крикет отражает характеры: терпеливый, нетерпеливый; методичный, невнимательный; смелый, опасливый. Вот, например, как люди рассчитывают удары: одни будто не делают никаких усилий, и мяч сам попадает на биту; другие, совершая дикие замахи, уповают на Бога, надеясь, что Он поможет встретиться бите с мячом. Какие разные люди, и как их различия проявляются в игре!

После шести оверов и двух подач, не принесших очков, при счете 15:3 Горацио Уолш отправился отдыхать, и его сменил не такой опасный боулер противника — он не закручивал мяч и кидал с отскоком влево. Дерек Джарвис и Эндрю Редмонд стали наращивать счет. Они хорошо понимали друг друга, и Сидни сиял от удовольствия, когда менее чем через час коронер заработал пятьдесят ранов.

Его покорила игра Джарвиса. Не бывает, чтобы игрок проявил себя, не приложив усилий — вышел на питч, сразу показав класс. Для этого требуются упорные тренировки. Безусловно, в игре случается непредсказуемое, и удача нередко норовит вмешаться. Но Сидни верил, что если у человека за плечами немалый опыт, то он сам кует победу в игре. Средний счет в крикете не обманывает, хотя бывают волшебные дни, когда путаются все прогнозы. Однако статистика помогает заглянуть в будущее. Как гласит известная поговорка: «Игрок может потерять на время форму, но класс — никогда».

Дерек Джарвис заработал свои законные 50 очков, но стоило чуть расслабиться, и его игра закончилась. Он послал мяч в поле и, оглянувшись, собрался бежать к противоположной калитке, но услышал окрик капитана: «Нет!» Послушавшись Эндрю Редмонда, коронер с середины питча повернул назад, но на место встать не успел: охраняющий калитку получил быстрый, точный пас, и Джарвису пришлось отправиться в павильон. При счете 140:3 «Гранченстер» покатился вниз. В половине четвертого Эндрю Редмонду пришлось наблюдать, как несильно отбитый мяч перехватили в воздухе. При заработанных 188 очках команда потеряла восемь калиток, причем две последние были сбиты одна за другой. Их мастер крученого броска, индиец Зафар Али, ушел с места бэтсмана ни с чем — Уолш перехватил отбитый им мяч.

Устроили перерыв на чай, и Сидни порадовался, что и миссис Магуайер принесла два сладких пирога и помогала раздавать сандвичи с мясным паштетом. Жена бакалейщика, Рози Томас, разливала кипяток из большого электрического чайника, а ее дочь Энни предлагала вспотевшим на поле игрокам домашний лимонад. Теплая обстановка стала еще более домашней, когда неожиданно появился Леонард Грэм. Он пошел выгулять Диккенса и завернул на стадион, чтобы посоветоваться по срочным делам прихода (один из звонарей упал с лестницы, и его надо было навестить, а церковный сторож не удосужился покосить траву перед кладбищем). Только мужчины принялись вполголоса обсуждать проблемы, как их разговор прервала миссис Магуайер:

— Держите проклятую собаку подальше от еды. Вы же знаете, что это за пес!

— Миссис Магуайер, он не причинит никакого вреда.

— Вреда? — всплеснула руками экономка. — Вред — его вторая кличка!

Как только она повернулась спиной, Зафар Али принялся кормить лабрадора сандвичем с яйцом.

— Хватит его баловать! — крикнула миссис Магуайер, но пес уже принюхивался к сладкому пирогу и приставал ко всем игрокам, которые ему давали хоть малейший повод принять горестный вид, ясно говоривший: «Смотрите: морят голодом несчастную собаку». Уж Сидни-то знал, как действует на людей его несчастная, терпеливо клянчащая морда. Сделав круг, пес успел отведать всего, что принесли женщины крикетистам.

После перерыва настала очередь отбивать Уиттлфорду. Первыми на подачу вышли Эндрю и Хардинг. «Настоящее семейное предприятие», — усмехнулся Сидни. Их сестра отвечала за доставку еды на поле, а ее муж Джеффри занимал позицию полевого игрока между калитками. Во время перерыва на чай священник заметил, с какой теплотой дочь Рози, Энни, смотрит на Зафара Али и как это смущает ее родных. Оставалось надеяться, что предрассудки не погубят зарождающуюся любовь.

«Уиттлфорд» начал после перерыва уверенно и без потерь заработал тридцать очков. Глядя на мастерскую игру их первой пары бэтсманов, Сидни стал опасаться, что победа останется за соперником. Однако в крикете трудно что-либо предсказать. Эндрю Редмонд взял подряд несколько калиток, и игра пошла с переменным успехом. «Уиттлфорд» добрался до сотни. И тут вышел Зафар Али продемонстрировать свой фирменный крученый — облизал пальцы и, зажав мяч в руке, обманным движением послал его с финтом: бросил по левой стороне, но тот, ударившись о землю, перескочил на правую. Игра продолжилась ровнее. При счете 160 и шести сбитых калитках гости стали терять инициативу, но «Гранчестер» этим не воспользовался. Громкий крик «Лови!» вывел Сидни из задумчивости. Бэтсман «Уиттлфорда» отбил мяч, послав его к правой границе поля. Джеффри Томас побежал следом, встал в точке, где завершалась дуга полета, подставил ладони чашей и… выронил мяч.

Сидни лишний раз убедился, как переменчиво счастье игры. Нельзя отвлекаться ни на мгновение, ведь в крикете, сколько бы ни длился матч и каким бы монотонным ни казалось действие, каждый мяч — новый шанс. Полевой игрок должен ждать момента, предвидеть его, верить, что он придет, и не упустить. Очень многое зависит от того, использован ли шанс или упущен, и от этих непредсказуемых мигов зависит судьба всего матча. Крикет во многом напоминает расследование преступлений — соединение терпеливого труда и счастливого стечения обстоятельств.

После подач с ближайшим отскоком Гари Белла капитан «Уиттлфорда» перехватил на срезе четыре мяча и два пропустил. При трех калитках гостям требовалось для победы четыре рана. Они наседали. В конце овера Сидни покинул место ближнего левого полевого игрока и занял позицию со стороны Грэшем-роуд. Он проверил шесть камешков в правом кармане и готовился переложить их в другой. А вместе с ними переместить мяч на противоположную сторону питча.

Солнце склонялось к горизонту. Тени удлинялись и переползали границы площадки. Оставался последний овер. Эндрю Редмонд попросил мяч, внимательно осмотрел и кинул своему опытному боулеру.

Единственная надежда «Гранчестера» была в том, что звезда противника — тот первый бэтсман, который заработал команде семьдесят три очка, — стоял на другом конце питча, и Зафар подавал номеру девять гостей. Зафар кинул, бэтсман сделал широкий замах — он хотел эффектно закончить игру — и промахнулся. К нему по питчу подбежал партнер, призывая играть спокойнее.

Эндрю Редмонд занимал положение слева от подающего, и игроки между бросками кидали ему мяч. Ему оставалось осмотреть его, вытереть о белую крикетную форму и отдать боулеру. Вторую подачу бэтсман «Уиттлфорда» отбил, но пробега не получилось. Полет третьего мяча Зафара был многообещающим — его так и хотелось отбить. И девятый номер гостей обманулся: кровь ударила ему в голову, и он сделал движение навстречу. Но по мячу не попал и заступил за криз. Уикеткипер не преминул воспользоваться случаем и разрушил его калитку.

На место девятки заступил новый бэтсман. Эндрю Редмонд потер мяч о бедро и кинул Зафару. Тот, прежде чем взяться за шов мяча, облизал пальцы. Сделал короткий разгон и с силой пустил мяч в ноги противнику. Мяч, отскочив от земли, пролетел между битой и наколенником и свалил перекладину калитки.

Вокруг ликовали. Дело шло к шапочному трюку — трем победам одного подающего! У противника оставалась одна калитка, и «Гранчестер» получил реальный шанс на победу. «Уиттлфорду», чтобы выиграть, требовались четыре пробега, а мячей было только два. Новым игроком на боулинговом кризе оказался силовой подающий из команды «Вест-Индианз» Горацио Уолш. Он был левшой, и Сидни подумал, что Зафар пустит мяч с правой стороны калитки, однако хитрый бэтсман неотрывно наблюдал за перемещением полевых игроков.

Зафар улыбнулся, размышляя, каким образом подать, чтобы обмануть противника. Наверное, оба удивлялись парадоксальной ситуации: два иностранца столкнулись в решающем противоборстве на матче английского деревенского крикета — одной стороне требовалось набрать четыре очка, противоположной — разрушить одну калитку.

Если бы они поменялись местами, Зафар знал бы, как подаст Горацио — прямо и сильно в ноги противнику, как он это делал в первом иннингсе. Сам Зафар подавал крученые, и это означало, что у него могли быть и другие сюрпризы в рукаве. Что он выберет: станет провоцировать Уолша на блокировку мяча ногой или бросит с финтом, подразумевая, что противник ожидает противоположного и мяч найдет лазейку и окажется у ловящего за калиткой или ближайшего полевого игрока? Все зависело от того, сумеет ли бэтсман по хватке мяча и движениям запястья определить намерения подающего. Сойдет ли Горацио с места, чтобы встретить мяч, пока он не начал менять траекторию полета, или останется стоять, внимательно наблюдая и готовясь к защите? Зафару предстояло решить психологическую задачу: каков по характеру противник — рискованный или осторожный? Если осторожный, то не полезет на мяч, будет ждать; если рискованный — попытается быстрее перехватить.

Эндрю Редмонд по-новому расставил полевых игроков: к ловящему за калиткой добавил троих в непосредственной близости, чуть подальше еще пятерых, оставшихся распределил по полю до самых границ. Зрители поднялись и замерли — кто у павильона, кто у ограничительной линии. Зафар получил шанс войти в здешнюю историю — стать, наверное, первым боулером-индийцем, кто сумел выполнить в Англии шапочный трюк.

Сидни поднял руку, останавливая игру и давая возможность игрокам занять новые позиции. Эндрю Редмонд, прежде чем отдать мяч подающему, в последний раз потер его о брюки.

Горацио Уолш встал на питче, чуть взмахнул битой, улыбнулся Зафару Али и принял стойку. Сидни опустил руку.

Зафар повернулся к бэтсману спиной, облизал пальцы и, стиснув мяч, закрыл его левой рукой, чтобы никто не понял, какую он задумал подачу. Повернулся. Посмотрел отбивающему в лицо. И побежал. Он сделал семь шагов. Крепко упер левую ногу в землю, поднял правую руку и бросил. Мяч вырвался из ладони и, оказавшись в воздухе, так изогнул траекторию полета, словно им управляла невидимая сила. Он метил в сторону от калитки. Горацио отклонился назад, собираясь отбить, но мяч, ударившись о землю, внезапно изменил направление и, нырнув вниз, сильно ударил в наколенник. Хотя нога бэтсмана была выдвинута вперед, она находилась на одной линии с калиткой. Последовала недолгая пауза, затем Зафар обратился к Сидни:

— Как это?

Исход игры зависел от решения Сидни. Он вынул правую руку из-за спины. Сначала показалось, будто он опустит ее себе в карман и переложит пятый камень в другой. Но нет — медленно, со спокойной властностью Сидни поднял палец, вынося приговор. Бэтсман, не коснувшись битой мяча, защитил калитку ногой. «Гранчестер» победил, и Зафар Али увековечил свое имя, совершив шапочный трюк.

Игроки сбились в кучу, пожимали друг другу руки и, поздравляя, похлопывали Зафара по спине. Шурин капитана Джеффри Томас — тот самый, который выпустил из рук такой важный для команды мяч, — вздохнул с облегчением, когда к нему подошли жена и дочь. Энни, поздравляя Зафара, коснулась его руки:

— Мы тобой гордимся.

— Ну, будет, будет, — охладил ее пыл отец. — Он просто занимался тем, чем положено. Пойдем-ка выпьем пива.

Вскоре все уже праздновали победу, и Сидни подумал, что только крикет способен так поднимать настроение у людей. Он выпил стакан пива и, извинившись, собрался уходить. Но перед этим подошел к Али, чтобы еще раз поздравить с успехом.

— Не любите пиво? — спросил он.

— Проблемы с желудком, — ответил индиец. — Не воспринимаю спиртное. Миссис Томас любезно приготовила мне лимонад.

— Наверное, вкусный?

— Ваш пес такого же мнения. Я немного налил ему в миску. Не возражаете?

— Нет.

— Жарко. Ему хочется пить.

— Я слышал, вы держите ресторан. Хорошо идут дела?

— Пока неплохо. Работаем допоздна, открыты по воскресеньям. Вам, англичанам, нравятся наши карри.

— Как-нибудь загляну.

— Приходите. И спасибо за ваше решение. Я не был уверен, что нога Уолша стояла на линии с калиткой.

— Нет, нет, — успокоил священник. — Все было предельно ясно.

— Очень бы не хотел, чтобы мне подсуживали.

— Стараюсь этого не делать, — улыбнулся Сидни. — Надеюсь увидеть вас как-нибудь в церкви.

— Я мусульманин, каноник Чемберс.

— Все мы дети Авраама. Если у человека есть Бог и крикет, ему мало что требуется.

— Разве что жена… — Зафар допил лимонад и налил еще стакан. — Не соблазнитесь?

— Нет, спасибо. Мне достаточно пива. Надо прогулять собаку. И лучше оставить этот разговор о женах. Если, конечно, вы сами не собираетесь вступить в брак.

— Сложная ситуация.

Сидни озабоченно посмотрел на собеседника:

— У ваших родных есть кто-нибудь на примете?

— Да.

— Но вы бы желали, чтобы выбор остался за вами?

— Я же сказал, что ситуация сложная. И речь не только о моей семье.

— Если захотите поговорить на эту тему, вы знаете, как меня найти.

— Вы знакомы с семейством Редмондов, каноник Чемберс?

— Не близко. Но часто прохожу мимо их магазина. Они поставляют продукты в ваш ресторан?

— Энни обеспечивает нас овощами и всякой бытовой утварью.

— Она и есть ваша проблема?

— Вы проницательны, каноник Чемберс.

— Я заметил, как она поздравляла вас и как ее осадил отец. Боюсь, вам придется вести себя благоразумнее, если не желаете афишировать свои отношения.

— Но мы не собираемся делать из них тайны.

— Если вы считаете, что это поможет, я мог бы поговорить с родными Энни.

— Мне надо обсудить это сначала с ней. Ее отец и дядя вежливы со мной, но я чувствую, что они хотят держать меня на расстоянии. Я для них клиент и больше никто. Прекрасно вижу, что они недовольны.

— А вы?

— Сейчас радоваться нечему. Никто из нас не в восторге. Но надеюсь, что с Божьей помощью все утрясется.

— Буду молиться за вас, Зафар, если моя молитва поможет.

— Только и остается уповать на помощь Всевышнего.

— И вы ее получите, — мягко произнес Сидни и стал искать Диккенса, чтобы отвести его домой.

Лабрадор показался ему необычно вялым. Может, устал на жаре? Или переел, попрошайничая во время перерыва в крикетном матче? От сыра у него всегда было несварение, а сандвичи с яйцом, наверное, долго лежали на солнце. Пес вел себя настолько апатично и так много вечером спал, что Сидни забеспокоился. Он позвонил Агате Редмонд, от которой в свое время получил лабрадора и чей брат Эндрю был не только капитаном команды по крикету, но и ветеринаром.

— Странно, — удивился он, — ведь не одному Диккенсу нездоровится. У нас в семье все мужчины себя неважно чувствуют. И это не от пива. Такое впечатление, что чем-то отравились. Что бы это могло быть? Надеюсь, не сладкие пироги миссис Магуайер?

— Вряд ли.

— Диккенс до этого был здоров?

— Да.

— А как вы сами?

— Нормально. Но я там почти не ел.

— Давайте ему больше пить. Завтра зайду к вам.

— Уверен, все будет хорошо, — ответил Сидни, однако, взглянув на понурую собаку, засомневался в этом.

Утром Диккенс пришел в себя, и воскресный день пролетел, заполненный обычными для Сидни делами. Странно, что так много игроков команды ощутили несварение желудка и головную боль, но серьезно беспокоиться было не о чем, и в последующие дни Сидни больше интересовался, как сыграл за Кент против Ланкашира Колин Коудри, ярким выступлением Дерека Ричардсона в Страуде и выходом в Париже в финал теннисистки мисс Труман. А субботний крикетный матч выбросил из головы, пока в четверг вечером во время их традиционной партии в триктрак ему не напомнил о нем инспектор Китинг. Разговор начался вполне невинно.

— Наслышан о вашей игре, — сказал полицейский, выбросив на кубиках две тройки. — Меня заинтересовало, откуда взялось выражение «шапочный трюк». Шляпы и крикет имеют между собой мало общего.

— Если не ошибаюсь, выражение возникло в 1858 году на крикетной площадке Гайд-парка в Шеффилде, где играли Всеанглийская команда и клуб «Халам». Стивенсону удалось тремя мячами сбить три калитки. В то время было принято награждать спортсменов за выдающиеся успехи. Провели сбор пожертвований и на вырученные деньги купили белую шляпу, которую и вручили нашему боулеру.

— Надеюсь, тот был счастлив?

— История об этом умалчивает. А вот господин Али своим шапочным трюком внес несомненный вклад в нашу крикетную статистику.

— Да только ваши ребята потом так перепились, что вряд ли что-нибудь запомнили.

— Слышал про этот праздник. У многих потом болели животы и головы.

— А вот индийский парень, как мне говорили, в рот спиртного не брал.

— Хотя стал героем дня.

Инспектор пристально посмотрел на Сидни:

— Вы знаете, что он заболел?

— Нет.

— Мистеру Али даже пришлось закрыть ресторан. Удивительно, что вы не в курсе. Миссис Магуайер скрытничает.

— А при чем здесь она?

— Не исключено, что недомогание вызвал ее хваленый сладкий пирог.

— Вот уж не думаю, что винить надо ее стряпню. Готовит она безупречно.

— Врач заходил, но я послал еще людей Джарвиса, чтобы они задали несколько вопросов.

— Вы слишком усердствуете.

— Предосторожность не помешает. Мистер Али считает, что, вероятно, виноват лимонад.

— Как?

— Я бы тоже усомнился, но двадцать лет назад в Ньюкасле произошло нечто подобное. Учтите, я был тогда мальчишкой. Что-то связанное с фруктовым порошком для приготовления прохладительных напитков. Кристаллы порошка растворили внутреннюю поверхность сосуда, в котором его приготовили. Отравились семьдесят человек.

— И что обнаружили в покрытии?

— Сурьму.

— То, от чего умер Моцарт?

— Вот этого, Сидни, я не знаю.

Полет фантазии приятеля разозлил инспектора, но это не помешало священнику сделать заключение:

— Трихиноллез. Так это, кажется, называется. Скорее всего, находился в свиной отбивной. По иронии судьбы, в последней опере Моцарта «Милосердие Тита» император Тит умирает от яда.

— Не буду спорить.

— В таком случае, если вы правы, больше всего подверглись опасности те, кто пил лимонад, и среди них Зафар Али?

— Не исключено. Я полагаю, что после выпитого лимонада парень совершил множество ранов, да и сейчас продолжает зарабатывать очки.

Сидни подумал, что инспектор затеял разговор ради этой шутки. И теперь был доволен собой.

— Вы знаете, что Али запал на дочь бакалейщика Энни Томас? — спросил Китинг. — Но родные девушки не в восторге.

— Из-за того, что он другой расы?

— И другой веры. Не у всех такие широкие взгляды, как у вас, Сидни.

— Я не всегда проявляю терпимость. Бедный Зафар, очень приятный человек. — Священник допил пиво. — Но вы ведь не слишком тревожитесь по этому поводу?

— Разумеется, нет. Однако не хотелось бы думать, что среди нас живет отравитель. Иногда уходит много времени, прежде чем удается установить, кто он такой. Слышали про дело Джорджа Чепмана?

— Главного тренера «Арсенала»?

— Нет, Сидни, тот Герберт Чепман. Это же он придумал помещать номера на майки игроков. Хорошо бы вам выучить о футболе столько же, сколько знаете обо всем остальном. Джордж Чепман владел пабом, а его настоящее имя было Северин Клосовски. Он разделался с тремя своими женами, долгое время подмешивая им яд в питье, а потом заявлял, будто они умерли оттого, что у них было слабое здоровье. Надеюсь, здесь подобного не случится.

— Уверен, в «Орле» мы в полной безопасности. — Сидни отнес пустые бокалы на стойку. Незачем себя накручивать, думал он. Приступы острого расстройства пищеварения не редкость в Гранчестере. Нет причин для беспокойства.

Барменша наклонилась и подалась вперед, и ему стоило немалых усилий не таращиться в вырез ее платья.

— Чем отравимся? — спросила она.

В следующую субботу в Гранчестере был ежегодный приходской праздник. Сидни нравилось наблюдать за людьми по выходным. Прихожане, которых он обычно видел за их повседневными делами, в праздник сбрасывали печать своих профессий, становились самими собой, думали больше об увлечениях, а не о работе. Старались, как и их предки, быть лучше, и Сидни склонял голову перед незаметным проявлением их доброты. Встречались, конечно, и те, кто мешал жить другим, но их было меньшинство. И по мере того, как разворачивался день, Сидни ощущал гордость за людей, которым служил.

Вызвали из Лондона Аманду, и она приехала со своей подругой Маритой — актрисой, начинавшей делать себе имя в кинобизнесе. Ее попросили открыть праздник и перерезать ленточку.

Сидни обрадовался возможности вывести женщин на публику. Аманда выглядела эффектно — в летнем светло-кремовом с белыми пятнами французском шелковом платье с юбкой до колен и кружевным воротником.

— Марита держит меня в форме, — шепнула Аманда в ответ на комплимент. — А я не хочу подвести тебя.

— Ты здесь самая шикарная женщина, — заметил Сидни.

— Естественно. Мне нравится вызывать сенсацию. И надо дать им возможность немного посплетничать — ведь рядом с тобой ожидали увидеть не меня, а Хильдегарду. Кстати, когда она приедет?

— На следующей неделе я сам отправляюсь в Германию.

— Передавай ей от меня самый теплый привет.

— Самый теплый?

— Именно, Сидни, самый теплый. Мне нравится эта женщина.

Единственной обязанностью Сидни на празднике было судейство на конкурсе на самого красивого ребенка. Казалось бы, пустяковое дело, но оно оборачивалось хождением по минному полю. Требовался такт и дипломатия. Сидни по опыту знал, что лучшая реакция на представление особенно уродливого дитяти — восклицание: «Ну что за крошка!»

Не менее важным делом было определить и купить то, что предлагала миссис Магуайер для благотворительной продажи, иначе не избежать прошлогоднего позора, когда ее бисквит, которым она так гордилась, взяли самым последним.

Задача оказалась несложной. Обозревая лоток, Сидни заметил кофейный пирог с грецкими орехами и понял: это надо приобрести, если хочешь сохранить привязанность экономки. Покупка обошлась ему в шиллинг и шесть пенсов — небольшая цена за чистоту в доме и регулярную еду. Сидни позаботился о том, чтобы миссис Магуайер узнала, что ее пирог купил именно он.

— О, каноник Чемберс, как вы догадались? — нервно рассмеялась она.

— Такой пирог хватают в первую очередь, — солгал он. — Пришлось поторопиться, чтобы опередить другую покупательницу.

— Жаль, вы не испекли второй! — подхватила Аманда.

— Испекла! Там есть еще бисквит. Я считаю его своим фирменным рецептом. Если хотите, можете купить, мисс Кендалл. Стоит всего шиллинг.

— Непременно, — улыбнулась Аманда. — С удовольствием. Товары хорошо разбирают. Думаю, вы вздохнули с облегчением.

— Вздохнула с облегчением?

— Я слышала, после крикетного матча на прошлой неделе ходили всякие разговоры.

— Уверяю вас, к моей выпечке это не имеет никакого отношения.

— Ничего подобного я не говорила.

— Мисс Кендалл! — Экономка с достоинством выпрямилась. — Чтобы вы знали: все, что я принесла тогда на крикетный матч, было приготовлено в стерильных условиях. Ни у кого из моих домочадцев в жизни не было пищевого отравления. А если сомневаетесь, вот вам доказательство. — Она с торжеством посмотрела на собеседников. — Взгляните на Диккенса!

— При чем здесь собака? — Сидни с недоумением повернулся к лабрадору.

— Вы же знаете, каноник Чемберс, он ест все, что я ни приготовлю. Уминает, только за ушами трещит. И здоров как бык. Какое вам нужно еще доказательство?

— Это, пожалуй, первый случай, когда вы ему за что-то признательны.

— Признательна? Сильно сказано. Но то, что он доказательство, — факт. А если хотите знать мое мнение, все беды с желудком только от одного.

— От спиртного? — уточнила Аманда.

— Да, мисс Кендалл. Мой отец ни капли его в рот не брал и дожил до девяноста семи лет.

— Представляю, какая у него была жизнь. — Аманда одарила мисс Магуайер самой сладкой из своих улыбок. — Я возьму бисквит, если не возражаете?

— Нисколько, если это доставит вам удовольствие.

— Огромное.

Аманда расплатилась за выпечку. Отходя от лотка, она повернулась к Сидни и сказала, что теперь, по крайней мере, ее кошки будут довольны.

— Не вредничай, — отозвался Сидни. — Она хотела как лучше. И у нее была трудная жизнь.

— Извини. Ты же знаешь, я не из тех, кто любит пироги.

— А из каких, Аманда?

— Из тех, кому больше нравятся коктейли и канапе.

Когда закончилось перетягивание каната и Мариту увезли к друзьям в деревню, Сидни остался наедине с Амандой. Они пошли прогуляться к реке — посмотреть, как меркнет свет у воды среди ив. Вечер выдался чудесным, и Сидни предвкушал приятный ужин в «Красном льве», прежде чем Аманда сядет на последний поезд и уедет в Лондон. Он станет кульминацией долгого, счастливого дня, когда Аманда видела его в лучшем свете: щедрым хозяином, любимым прихожанами пастором, организатором непростого праздника.

На лугу удлинились тени, впереди лениво текла река. Последние лучи солнца золотили шпиль колокольни.

— Прекрасная летняя идиллия, — заметила Аманда, беря Сидни под руку. — Хотела бы я проводить здесь больше времени.

— Ты можешь проводить тут столько времени, сколько пожелаешь.

— Не уверена, что это понравится Хильдегарде.

— Она совершенно не ревнивая.

— Женщина, в которой нет ни единого изъяна.

— Ни единого. Хотя, как и ты, она бывает слишком ко мне добра.

— Чушь! Иногда ты несешь откровенные глупости, Сидни…

Их разговор прервало появление инспектора Китинга.

— Хорошо, что я вас застал! Боюсь, у меня плохие новости.

— Что такое?

— Мистер Али умер, так и не оправившись после отравления. Мы вызвали Джарвиса, но беда в том, что родственники покойного — мусульмане. Они требуют немедленного погребения. Поговорите с ними, Сидни, оттяните похороны насколько возможно.

— Не сомневаюсь, у них есть свой священник — имам.

— Здесь нет. Возьмите в помощь Леонарда. И пусть вас не волнует, если на это уйдет много времени: чем больше, тем лучше, пока все не выяснится. Родные очень расстроены, с ними сейчас Энни Томас. Занимайтесь своей работой, а нам необходимо во всем разобраться.

— Вы подозреваете, что смерть не была естественной?

— Мне нужно, чтобы вы, Сидни, вспомнили все, что случилось в прошлую субботу. Вы не заметили ничего необычного? Кто еще пил лимонад? Предложили ли напиток ему одному или пили многие, а он умер, потому что у него слабое здоровье? Если пил он один, кому, черт возьми, потребовалось убивать его?

Семья Али жила на Милл-роуд над индийским рестораном, где подавали восточные блюда. Изучая меню, Сидни подумал: разве привыкшему к такой еде человеку может быть страшен невинный лимонад или кусочек бисквита миссис Магуайер?

Сидни снял ботинки и выразил соболезнование родителям Зафара — Васиму и Шакси. Их дети — Ааквил, Мунир и Нуха — растерянно смотрели на него. Они не проронили ни слова и молча двинулись за родителями, которые повели Сидни в небольшую комнату, где стоял низкий диван и деревянные стулья. Шторы были закрыты, горела свеча; единственным украшением оклеенных крашеными обоями стен было изречение из Корана в раме. Жизнь словно остановилась, и помещение казалось таким же пустым и одиноким, как бассейн, из которого в конце сезона спустили воду.

Васим и Сидни сели, а остальные остались стоять, недоумевая, зачем к ним пришел чужой священник и как долго он пробудет в их доме. Шакси спросила, не желает ли гость закусить, но было очевидно, что ей не до угощений. Сидни ответил, что выпил бы воды. Он не хотел обременять несчастных родственников умершего — понимал, что все их мысли сейчас о Зафаре. Наверное, корят себя за то, что переехали в Англию. Думают: остались бы дома, и сын был бы жив. Вслух никто ничего не сказал, хотя мысль эта витала в воздухе, и молчание было проникнуто неподдельным горем.

Сидни спросил, не заметили ли они чего-нибудь необычного в дни перед смертью Зафара. Васим ответил, что сын жаловался на металлический привкус во рту. На ногах и руках возникли припухлости, его мутило, рвало, мучили спазмы желудка и головокружение. Единственное, что облегчало состояние, — чай «Эрл Грей», который приносила им из магазина Рози Томас. Остальные пили индийский «Дарджилинг», а Зафар предпочитал более тонкий аромат китайского чая и шутил, что надеется, что это не будет расценено как измена родине.

— Ужасный поворот событий, — произнес Сидни, собираясь прощаться. — И это после такого успеха. Раньше мне ни разу не приходилось видеть шапочного трюка. Невероятно! А Зафар проделал его с легкостью и изяществом. Его итоговая апелляция была на удивление спокойна и корректна, хотя я понимаю, что внутренне он торжествовал. Зафар принес домой мяч, которым играли в тот день?

— Нет. А почему вы спрашиваете?

— Обычно в крикете, если боулеру удается шапочный трюк, он оставляет мяч у себя.

— Ему было не до того. Зафар находился в таком состоянии, что едва переставлял ноги.

— Странно, что мяч вообще пропал. Я не могу этого объяснить.

— Все это вообще необъяснимо, каноник Чемберс. Остается только молиться.

— Мы можем помолиться сейчас. Без слов.

— Хорошо, каноник Чемберс. Давайте так и поступим. Я вам благодарен. Да пребудет с вами милость Аллаха.

Сидни решил, что ему необходимо поговорить с Энни — обсудить похороны и задать несколько вопросов, чтобы выяснить, не случилось ли с Зафаром в последние дни чего-нибудь необычного. Но мать сообщила, что ее дочь пока не готова ни с кем разговаривать. С момента смерти возлюбленного она не проронила ни слова, заперлась в своей комнате, отказывалась от еды, лишь пила воду. Не одевалась, ходила в пижаме только в ванную, лицо побледнело, распухло. Навестивший ее доктор Робинсон сказал, что снотворное давать опасно — как бы не вызвать передозировки. Требовались покой и время, чтобы Энни оправилась от горя.

Сидни все же настоял, чтобы ему разрешили повидаться с девушкой, и мать Энни нехотя показала ему дверь в ее спальню. Он тихо постучал и, назвавшись, объяснил, зачем пришел. Добавил, что ему не под силу изменить того, что случилось, но он хочет помочь ей занять подобающее место на предстоящих похоронах. Пусть люди, ради ее любви к Зафару, узнают об их отношениях.

Дверь открылась не сразу. А когда на пороге появилась Энни, Сидни заметил ее печальный взгляд. Она потупилась и отступила назад. Комкая платок и не говоря ни слова, вернулась на кровать, натянула на себя простыни и одеяла, отвернулась от гостя и уставилась в стену.

Сидни присел на кровать. Он понимал, как тяжело Энни сейчас, и приготовился к тому, что она вообще не проронит ни звука. Сидни предложил ей помолиться. Она не захотела.

— Тогда скажи, чего ты хочешь?

— Чтобы он снова был жив. Но это вам не под силу.

— Да.

— Если я закрою глаза и сюда никто не придет, если останусь одна, то, может, проснусь и обнаружу, что ничего не случилось?

— Твоя потеря ужасна. — Сидни не знал, что сказать. Оставалось ждать, когда Энни обретет способность говорить.

Судя по всему, это будет не скоро.

— Он был такой добрый, — наконец промолвила она. — Никому не причинил зла. Хотел стать врачом.

— Он не сказал, чем объясняет свою болезнь?

Энни лежала к Сидни спиной. Но в этот момент повернулась и села, однако голову не подняла.

— Зафар не хотел никого винить, но считал, что его недуг от лимонада. Кувшин, насколько я знаю, успели вымыть, поэтому не осталось никаких улик, и мы ничего не сумеем доказать.

— Родители знали о ваших отношениях?

— Им было известно, что мы дружим.

— Но они не в курсе, что вы собирались пожениться?

— А вы откуда знаете?

— Зафар сказал.

— Зачем он это сделал?

— Вам требовалось согласие родителей. Я предложил помощь.

— Вы готовы были пойти на это? Мне только девятнадцать лет.

— Сначала я бы серьезно поговорил с вами обоими. Мне надо было убедиться, что вас связывают искренние отношения и они основаны на взаимном уважении. А затем я бы побеседовал с вашими родителями.

— Вряд ли они когда-нибудь согласились бы.

— Родителям всегда кажется, что их дети слишком молоды, чтобы распоряжаться своими жизнями.

— А вам известно, что, когда я родилась, мать была на год моложе меня? Родители стараются это скрыть, утверждают, будто я недоношена. Но они женились только потому, что она забеременела. А теперь указывают, как мне жить.

— Наверное, мать не хочет, чтобы ты совершила такую же ошибку.

— Родные Зафара очень трудолюбивые люди. Они целеустремленнее многих живущих здесь семей. И в отличие от нас, анличан, не требуют легкой жизни.

— Да, да, — кивнул Сидни. — Мысль, что человек выиграл главный приз в лотерее, потому что тут родился, я всегда считал опасной.

— Не надо делать только то, что от тебя ждут. Иногда случается нечто неожиданное, и это намного лучше. Приходится рисковать и верить, что человек, которого любишь, предназначен для тебя. Правда?

— Да. Хотя сам я не всегда руководствовался данным принципом. Наверное, в молодости люди смелее.

Энни улыбнулась:

— Вы не старый, каноник Чемберс.

— Мне тридцать восемь.

— Вам надо себя расшевелить.

— Мне многие говорят.

— Но вы не слушаете советов. Вроде меня. Я всегда поступала не так, как мне велели. И вот результат.

Энни снова резко отвернулась к стене, по-детски вообразив, что если не станет смотреть на Сидни, то его вообще не будет рядом. Она слишком отдалилась от своего горя и теперь хотела одного — вернуться к нему и наполнить сердце неизбывной печалью.

В понедельник утром Сидни решил поддержать себя чтением крикетных новостей. «Таймс» сообщала, что Англию на лондонском крикетном стадионе «Лордс» будут представлять те же одиннадцать игроков, которые на «Трент бридж» в Нотингеме победили Индию в одном иннигсе, и состояние площадки вполне достойное. Корреспондент высказывал мнение, что домашней команде неплохо бы подумать об альтернативе своим мастерам крученой подачи, а Тейлору и Баррингтону подработать удар с отскоком влево.

Упоминание о финтах вернуло Сидни к мысли о смерти Зафара Али и напомнило, что ему необходимо встретиться с коронером. Когда он явился к Дереку Джарвису, тот уже ждал его и успел напечатать протокол вскрытия:

«Слизистая оболочка передней части надгортанника и примыкающей области зева подверглись некрозу. Изъязвление затронуло верхнюю часть пищевода, слизистые глубиной примерно на дюйм омертвели и покрылись язвами, обнажился слой круговой мышечной оболочки. На границе пораженной области язвы имеют продолговатую форму, наблюдаются участки омертвевшей слизистой. В желудке очаги воспаления, покраснение и припухлости. В ротовой полости язвы и гнойники. В легких отмечается присутствие крови.

В почках и кишечнике обнаружен таллий, но в недостаточном количестве, чтобы послужить причиной смерти. Более важным следует признать присутствие соединений сурьмы — в желудке (0,000282 унции), в почках (0,000705 унции), в печени (0001464 унции) и в кишечнике (0,017636 унции)».

— Слишком большое содержание оксида сурьмы, чтобы объяснить случайностью, — произнес Джарвис.

— Следовательно, вы полагаете…

— Да.

— Как выглядит вещество?

— Светло-желтые кристаллы.

— Лимонного цвета? Как в лимонаде?

— Их можно спутать с кристаллами горькой соли. Если ее принимает больной с заболеванием желудка…

— Он может вместо горькой соли принять сурьму.

— Необходимо выяснить, продавал ли кому-нибудь бакалейный магазин кристаллы лимонада и горькой соли. И кто давал больному лекарства.

— Я думаю, мы можем сразу исключить из числа подозреваемых Энни Томас.

— Вот как?

— Нельзя же подозревать всех и каждого.

— Нужно узнать, кто готовил лимонад в день крикетного матча, пил его и вымыл потом кувшин. В напитке содержалось недостаточно сурьмы, чтобы убить взрослого мужчину.

— И из этого вы делаете заключение…

— В данный момент никакого. Лишь то, что причиной смерти послужил не только лимонад. Могло быть нечто иное.

— То есть яд находился в разных продуктах? Зафар ел сандвич с яйцом.

— Мы должны выяснить, что конкретно он ел, пил и до чего дотрагивался. Меня беспокоит, откуда взялся след таллия в его организме. Он мог принимать разные яды в разное время.

— Хотите сказать, что сейчас на свободе разгуливают не один, а несколько убийц?

— Этого нельзя исключать, Сидни. Начните с опросов поставщиков. Только будьте осторожны, не выдайте свою роль в данном деле. Не хочу, чтобы вы тоже пали жертвой злодея. А если почувствуете недомогание, немедленно обратитесь к своему врачу и известите меня. Неплохо вести дневник, указывая в нем все: что вы ели, пили и откуда взялись продукты.

— Полагаете, это необходимо?

— Да. Вы человек известный. И если кто-нибудь узнает, что вы заподозрили его, вам будет грозить опасность.

— Страшновато.

— Поберегитесь. Никакие меры предосторожности лишними не будут.

— Что же творится с людьми?

— Наверное, они редко посещают церковь.

Сидни стал священником не для того, чтобы расследовать преступления и настраивать против себя бакалейщиков, но сейчас собирался заняться именно этим.

Мать Энни, Рози Томас, была яркой блондинкой, краснолицей, с тонкими губами и вздернутым носом. Злопыхатель сказал бы, что ее лучшие деньки остались позади и она опустилась, но Сидни полагал, что если бы она захотела, то с помощью хорошего парикмахера и советов Аманды сумела бы превратиться в красивую, стильную женщину. Но для этого требовалось желание, время, терпение и уверенность в себе, которую Рози, судя по всему, растеряла. Отвела себе роль управляющей продуктовым магазином, заключив, что это призвание ее жизни. Сидни никогда не видел ее без фартука.

Рози подтвердила, что магазин поставляет продукты в индийский ресторан и Энни отвозит их туда каждый четверг. Но она еще долго не сможет выполнять свои обязанности, потому что до сих пор не выходит из спальни.

— По пятницам они отказывались принимать товар — целый день молились. Но нас все устраивало. Мы шли им навстречу. Хотя Энни тратила на них много времени.

Я слышал, она дружила с мистером Али.

— Не знаю, что вам наговорили, но посоветовала бы меньше слушать сплетни. Никто не видел, чтобы моя дочь гуляла с иностранцем.

— Я не имел в виду ничего подобного. Только спросил, дружили ли они.

— Мы дружим со всеми нашими клиентами.

— Не сомневаюсь, что относитесь ко всем одинаково.

— Стараемся. Стоит кого-нибудь выделить, и у вас начинают выпрашивать скидки.

— Мистер Али платил по полной цене?

— Естественно.

— Что он покупал?

— Овощи, корнишоны, маринованный чеснок. Менее скоропортящиеся продукты заказывал на месяц — например, консервы из лосося, персиков, сгущенное молоко. А за более экзотическими, наверное, ездил в Лондон. Мы специи не продаем.

— Но основными продуктами его обеспечивали вы? Молоком, сахаром, чаем и лимонадом, как в тот день, когда играли в крикет?

— Вы не можете винить мой лимонад в том, что случилось. Уж скорее пирог вашей экономки.

— От ее выпечки никогда не возникало никаких неприятностей.

— Все когда-нибудь случается впервые.

— Верно. Но все-таки насчет лимонада…

— Могу показать порошок, который мы продаем, — это такие растворимые в воде кристаллы.

— А горькой солью вы тоже торгуете?

— С какой стати? Мы же не аптека.

— А порошком для печенья?

— Почему вы спрашиваете? Вам нездоровится?

— Дело не в этом. — Сидни испугался, что проговорился. — Миссис Магуайер просила купить.

— Миссис Магуайер обычно делает покупки сама.

— Я решил помочь ей.

— Вам надо обзавестись женой, каноник Чемберс.

— Мне все об этом твердят.

— Ваша немецкая приятельница еще приедет?

— Вероятно.

— Можно выбрать англичанку. Не подумывали о моей племяннице?

— Абигайл Редмонд? Она слишком юная для меня. И, насколько мне известно, у нее есть избранник.

— Больше нет. Всем этим глупостям с Гари Беллом мы положили конец, как только узнали. Она симпатичная девушка.

— Послушайте, миссис Томас, я пришел к вам не для того, чтобы обсуждать мои матримониальные планы.

— А о чем же вы хотели поговорить?

— Я пришел, чтобы купить порошок для печенья и задать несколько вопросов о мистере Али.

— С ним теперь все кончено, Господь упокой его душу. Хотя он в Бога не верил.

— Он верил в своего мусульманского бога — Аллаха.

— Это не считается. Разве не так?

— Все мы дети Авраама, миссис Томас.

— Хотите сказать, что все мы евреи? Я не согласна.

— Это просто образное выражение.

За Сидни выстроилась очередь из покупателей, и он сообразил, что теперь не время рассказывать миссис Томас о сходстве религий.

— И еще: дайте мне, пожалуйста, кристаллы лимонада.

— Зачем они вам?

— Затем, чтобы делать лимонад, — ответил Сидни, прекрасно зная, что из бакалейного магазина понесет их прямо в кабинет коронера.

— Смешной вы, — заметила бакалейщица. — Иногда я просто отказываюсь понимать вас.

— Вы не первая мне об этом говорите.

— Надо проводить больше времени в церкви и не совать нос в чужие дела. Учтите, это не доведет вас до добра.

После долгих переговоров с родственниками Али, Гарольдом Стритом и служителями кладбища на Миллроуд Сидни провел упрощенную христианскую панихиду, за которой последовал мусульманский обряд, и имам возвестил хвалу Аллаху. Присутствовали члены обеих крикетных команд, пришли представители мусульманской общины, работники ресторана. Было ясно, что Али все любили и его ждало большое будущее. Тем более было трудно принять потерю, а мысль о преступлении повергала в ужас.

Энни Томас решила прочитать на похоронах стихотворение Кристины Россетти. В черном платье, бледная, всем своим решительным и непреклонным видом она требовала внимания. Энни хотела, чтобы присутствующие знали о ее чувствах к покойному.

После службы Сидни похвалил Энни за смелость и сказал, что если она почувствует себя беззащитной или ей будет страшно, то всегда может прийти к нему. Надеялся, что больше Энни не запрется в спальне.

— Понимаю, — продолжил Сидни, — как тебе тяжело. Но надеюсь, что когда-нибудь горе пройдет. Время лечит.

— А если я не хочу, чтобы оно проходило? Если я забуду эту боль, то забуду и его, а я забывать не хочу.

— Думаю, он не хотел бы, чтобы ты оставалась в таком состоянии.

— Это означало бы предательство. — Энни пристально посмотрела на священника. — Пусть родители знают, что у нас была недетская влюбленность.

— По-моему, они не сомневаются. Иначе не были бы так озабочены.

— Мама сказала, вы задавали странные вопросы. Считаете, что Зафара погубил лимонад?

— Не уверен. — Сидни не хотел вызывать подозрений и провоцировать обвинения, и слова Энни заставили его повести себя осторожнее, чем обычно. — Не пора тебе домой?

— Нет, каноник Чемберс, несколько дней я поживу с родными Зафара.

— Твои родители не возражают?

— Возражают. Поэтому я так и поступаю.

— Для тебя найдется там комната?

— Та, в которой спал Зафар.

Сидни понимал: потребуются годы, чтобы улеглось горе и ослабело напряжение в семье Редмондов. И он, чтобы дальше разбираться в своих подозрениях, хотел получить кое-какие наставления коронера.

— В кристаллах лимонада ничего постороннего не обнаружено, — сообщил Дерек Джарвис. — Но этого следовало ожидать. Вы же не думали, что Редмонды распродают направо-налево отраву?

— Так вы все-таки полагаете, что они причастны к трагедии?

— Да. Часто преступления совершают самые близкие люди. Но доказывать это — ваша работа и Китинга.

— Их продукты могли отравить без их ведома. Например, во время крикетного матча.

— Не исключено, — кивнул коронер.

— То есть любой? — спросил Сидни.

— Любой и каждый. Если хотите, вся чертова деревня.

* * *

На следующее утро позвонила Аманда, чтобы узнать, как прошли похороны. Сообщила, что слушала чилийского пианиста Клаудио Аррау, тот исполнял цикл бетховенских сонат в Королевском фестивальном зале, и пожалела, что с ней не было Хильдегарды.

— Очень рад, что она тебе понравилась, — произнес Сидни.

— Конечно, понравилась, — ответила Аманда. — Смотри не потеряй ее, а то уведут.

— Вряд ли она снова собиралась выйти замуж.

— Не уверена.

— Я сейчас не в состоянии об этом думать.

— Вот что я тебе скажу, Сидни: бывает, что кого-то убивают, к тому же у тебя есть свои обязанности, но будущее личное счастье не менее важно. Ты не можешь всю жизнь ловить преступников. Признайся, ты уже впутался в расследование смерти того несчастного индийского парня?

— Я там присутствовал перед тем, как ему стало нехорошо.

— Считаешь, дело нечисто?

— Боюсь, что так.

— Что ты подозреваешь?

— Отравление сурьмой.

— Слышала об этом веществе. То же самое, что рвотный камень?

— Вроде бы. Откуда у тебя такие познания?

— Это средство дают лошадям, чтобы сбить температуру. Но в больших количествах оно представляет опасность.

— Его трудно достать?

— Ветеринарам — нет. Могу тебя связать с одним из них, если ты собираешься продолжать данную линию расследования.

— Капитан нашей крикетной команды — ветеринар.

— Вот как?

— Придется навестить его.

— Только будь осторожен. Я всегда волнуюсь, когда тебя затягивают детективные приключения.

— Со мной ничего не случится, Аманда.

— Раньше я тоже так считала, а теперь постоянно тревожусь. И Хильдегарды рядом нет, чтобы за тобой присмотреть…

Эндрю Редмонд жил на окраине Кембриджа в доме, откуда открывался вид на фермерские угодья. Эндрю был третьим ребенком в семье, ему исполнилось двадцать девять лет, но он еще не обзавелся женой. Удивительно, учитывая его приятную внешность, спортивные достижения и хорошую работу. После недавнего дня рождения на камине осталось несколько поздравительных открыток, но все свидетельствовало о том, что это дом холостяка: медные украшения с конской упряжи, каминные щипцы, фотографии школьных и университетских крикетных команд. И в центре первого ряда всегда сам хозяин — капитан Эндрю Редмонд.

В доме пахло антисептическими средствами. Хозяин предложил Сидни чаю, и тот заметил, что, в отличие от многих жилищ холостяков, в этом царила чистота: в кухне прибрано, полки и столы протерты, пол недавно вымыт и поблескивает от влаги.

В качестве предлога для визита Сидни воспользовался Диккенсом. Настало время регулярного ежегодного осмотра, и он хотел убедиться, что с собакой все в порядке.

— После крикетного матча ему нездоровилось, и я привел его, чтобы вы посмотрели, нет ли чего-нибудь серьезного, — объяснил он.

— Разумно. — Редмонд поместил пса на смотровой стол и профессиональным жестом погладил по голове и ушам. — Да, тогда происходило что-то непонятное.

— Я слышал, что после игры вы сами приболели.

— Подумал, что от пива. Разливали из какой-то новой бочки, и я решил, будто оно крепче обычного.

— Вы не производите впечатления любителя много выпить.

— Я и не любитель. Разве что после крикетного матча. Или если мучает жажда.

— А лимонад вы пили?

— Не притрагивался. Мне сказали, вы вините лимонад в том, что случилось с беднягой Али.

— Кто сказал?

— Сестра. Ведь вы же были у нее в магазине. А я считал, что покупками занимается ваша экономка.

— Иногда люблю пробежаться по магазинам и что-нибудь купить. Кулинарные изделия миссис Магуайер, увы, попали под подозрение, однако я, как видите, пока на ногах.

— Рад слышать. Организм человека по-разному реагирует на то, что попадает в желудок.

— Но вы, как ветеринар, должны знать, что делать, если возникают проблемы.

— Животные и люди не одно и то же.

— И вы лечите любую животину?

— Стараюсь. Хотя вокруг здесь больше крупного рогатого скота. — Ветеринар закончил осмотр лабрадора. — Похоже, Диккенс в хорошей форме.

— Хорошо, что он успел быстро восстановиться.

— Можно было ему кое-что дать, чтобы помочь побороть недуг.

— В таких случаях обычно прописывают рвотное?

— Да.

— Наверное, существует много рвотных препаратов для разных животных. Думаю, что собаку и лошадь лечат не одинаково.

— Конечно, каноник Чемберс, лошади требуют особенных приемов лечения.

— Такого, как, например, жаропонижающее, вводимое через задний проход?

— Вы хорошо информированы.

— А основным его ингредиентом является сурьма?

— Зачем вы спрашиваете, каноник Чемберс? У вас не лошади, а лабрадор. И он в превосходной форме. Ему еще жить да жить.

19 июня в пятницу Сидни вместе с отцом и другими двадцатью двумя тысячами зрителей пришел на стадион «Лордз» посмотреть тестовый матч по крикету между командами Англии и Индии. Первой отбивала Индия и заработала 168 очков, причем пять бэтсманов пали жертвой крученых с отскоком влево Томми Грино. Вот такие подачи, подумал Сидни, были коньком Зафара Али.

Второй день Англия начала при счете 50 очков и трех потерянных калитках. Отец позаботился, чтобы прийти заранее и не пропустить игру: мощные удары вправо, влево и вперед Кена Баррингтона и изящные, расчетливые Колина Коудри. В первый раз Сидни видел Колина Коудри в 1953 году, когда, играя за Оксфорд против Кембриджа, тот заработал команде сотню очков. Его отец, Эрнест, был чайным плантатором в Бангалоре, и знаменательно, что еще тогда предсказал судьбу сына, дав ему инициалы МКК.

Перед тем как команды вышли из павильона, отец расспросил Сидни о новостях прихода. И заметил, что сыну будет полезно на время вернуться из недр своего блаженства.

— Полезно-то полезно, — согласился Сидни. — Но, боюсь, источник блаженства без меня оскудеет.

Они обменивались этой шуткой каждый раз, когда встречались, и она им не надоедала. Сидни радовался легкому общению с отцом — которое, вероятно, сложилось, когда ему было лет шесть. В том возрасте он получил свою первую биту, и отец рассказывал, как втирать в нее перед игрой льняное масло, как держать (левая рука выше правой), как защищаться (центр и пространство за левой ногой), как оглядывать воображаемое поле перед собой, чтобы найти слабые места в расстановке игроков противника и заработать ран. За тридцать лет общий интерес к игре углубил их дружбу, и они вели свои неспешные разговоры, то замолкая, то, если хотелось, возобновляя их, когда попадали на «Лордз», «Овал», «Феннерз» или «Паркс». Сидни чувствовал, что во время игры может рассказать отцу обо всех своих проблемах, однако предпочитал держать сокровенное при себе.

— Ты собираешься продолжать свою немецкую эпопею? — спросил Алек Чемберс с наигранным равнодушием, словно сын ехал не в другую страну, а решил прогуляться по магазинам.

— Нет, нужно подождать. Дел невпроворот.

— С Амандой в последнее время часто видишься? — Пока Чемберс-старший спрашивал, Коудри пробил защиту противника. — Есть!

— Приезжала на церковный праздник.

— Визит прошел удачно?

— Да. Но, к сожалению, меня срочно вызвали.

— Наверняка по неотложным приходским делам. Аманда, наверное, привыкла к этому.

Сидни, чувствуя себя глупо, но желая уйти от темы женщин в его жизни, сообщил, что, как ни парадоксально, у них произошло новое убийство.

— Боже праведный! — воскликнул отец. — Да у вас там прямо сражение на Сомме!

— Ну, я бы уж так не говорил.

— Хоть крикет отвлекает тебя от всех этих дел.

— Мне пришло в голову, — сказал Сидни, когда закончился очередной овер, — что все великие криминалисты были игроками в крикет. Ты знаешь, что Артур Конан Дойл однажды переиграл знаменитого бэтсмана Уильяма Гилберта Грейса? Представь: создатель Шерлока Холмса был мастером биты и мяча. Во время своей первой игры на «Лордз» он набил сотню очков…

— Как игра в крикет помогает расследованию преступлений?

— Лорд Питер Уимси заработал сотню за два иннигса. Артур Рафлз слыл опасным бэтсманом, блестящим полевым игроком и точнейшим подающим.

— Все это вымышленные герои, Сидни. Ты отвлекаешься. Давай сосредоточимся на игре.

Колин Коудри отбил мяч скользящим ударом, но его застал врасплох быстрый крученый Десаи. Англия при счете 69:4 оказалась в трудном положении. Индийские боулеры подавали молниеносно, мяч резко менял направление и ставил в тупик английских бэтсманов.

Хотя Баррингтон зарекомендовал себя надежным защитником, Десаи повезло больше, а затем Годфри Эванс ушел ни с чем. Положение Англии еще больше ухудшилось, и счет стал 80:6. Алек Чемберс заволновался, что Баррингтон скоро вообще останется без партнеров.

— Больно уж они робкие. Как можно играть, если боишься мяча? Он же тебя не убьет!

— А между тем англичане во время Первой мировой войны экспериментировали с гранатой в виде крикетного мяча.

— Да, — кивнул отец. — Ее можно было бросать либо рукой, либо при помощи катапульты. Гранату использовали в битве при Лоосе и, кажется, в галлиполийской операции. Кстати, она боится сырости.

— Как и настоящий крикетный мяч.

— Запалы не горели, детонаторы не срабатывали, и на следующий год ее пришлось снять с вооружения. А жаль. Хорошо было бы побить немцев оружием, которое представляло собой символ нашей национальной игры.

Баррингтон заработал пятьдесят очков, и индийцы были вынуждены изменить тактику. Небо стало затягиваться облаками, и Субаш Гупте, известный друзьям как Ферджи, стал подавать с финтами, то закручивая запястьем, то чередуя с обычными бросками с отскоком влево. Он изменял траекторию полета мяча, а бэтсман едва мог уследить за движением руки подающего. Не прошло и нескольких минут, как Фред Труман оказался в позиции «нога перед калиткой» и счет стал 100:7.

— Разделал, как рождественскую индейку, — прокомментировал Алек Чемберс. — Но не понимаю, зачем он постоянно лижет мяч.

— Наверное, чтобы крепче держать.

— Но он от этого должен скользить.

— Нет, если держать за шов.

— Не гигиенично. Сколько он нахватается микробов…

Сидни замер, поежившись от нахлынувших воспоминаний. Это же Эндрю Редмонд тер мяч о форму перед каждой подачей, а Зафар Али получал его первым и затем облизывал пальцы.

Неужели капитан «Гранчестера» каким-то образом наносил яд на мяч?

— Вам нравился Зафар Али? — спросил его Сидни, когда они снова встретились.

— Он являлся лучшим игроком команды.

— Я не о том. Он вам нравился как человек?

— Мы ладили с ним.

— Вы знали, что он был неравнодушен к вашей племяннице?

— Скорее это она была неравнодушна к нему. Своеобразная форма протеста.

— Значит, ваша семья знала?

— Да, но не думали, что это настолько серьезно. Энни до сих пор почти не разговаривает.

— Серьезно, если они решились тайно обручиться.

— Ошибаетесь, каноник Чемберс. Если бы подобная глупость случилась, родители Энни тут же бы все пресекли.

— Энни девятнадцать лет, она сумела бы найти дорогу в Гретну-Грин. Обошлась бы без разрешения родителей.

— Нет, если она рассчитывала на финансовую поддержку.

— Вероятно, хотела помогать управлять рестораном.

— Там одни индийцы. Другая культура. Родители Али не потерпели бы такого. Не говоря уже о родителях Энни.

— Мне кажется, семья Али готова была принять ее.

— Мусульмане? Вряд ли.

— Согласен, это необычно.

— Необычно, каноник Чемберс? Это неправильно. Знаете, какой урок может преподать другим ветеринар? Запрещается портить чистоту породы. Нельзя скрещивать христианина с мусульманином, как шетландского пони с липиззанерами.

Сидни не сомневался, что венгерские липиззанеры были выведены путем скрещения пород, но промолчал.

— А ваша семья, разумеется, христианская?

— Моя невестка украшает цветами вашу церковь. Где вы найдете христианку преданнее, чем она?

— Да, это, конечно, свидетельствует о ее верности делу.

— Прошу прощения, каноник Чемберс, но ко мне записаны и другие пациенты.

— Мистер Редмонд, а что случилось после игры с крикетным мячом? Не могу его получить.

— Не знаю. Это же вы судили матч, и в вашу задачу входило сохранить мяч.

— Справедливо. Но тогда мы все были на взводе. Вы не подбирали его? Последний бэтсман вышел из игры, потому что блокировал мяч ногой.

— Мне кажется, он отбил его в сторону. А что случилось с ним потом, не знаю. Почему вы спрашиваете об этом?

Сидни не сомневался, что крикетный мяч ему не отдавали, однако допускал, что забыл об этом. Он был подвержен провалам в памяти. Но если даже подчас укорял миссис Магуайер, что она небрежно убирает приходской дом, не экономка была повинна в том, что он не мог найти свои вещи. Сидни гордился, что мог всесторонне обдумать любой вопрос, но эта его способность сосредотачиваться на одной конкретной проблеме зачастую означала, что остальное отодвигалось на периферию сознания. Ежедневные заботы и обязанности оказывались на алтаре работы мысли.

В результате зонты забывались в вагонах поездов, шарфы в теплые дни где-то терялись, любимая ручка бросалась бог знает где, потому что начинала течь, и если ремешок от часов слишком давил на запястье, то часы снимались, то ли в библиотеке, то ли в школе, то ли в книжном магазине, теперь уже не вспомнить, в каком. Был единственный способ сохранить самое ценное — оставить дома в непосредственной близости от стола, но и там бумаги, книги, блокноты и всякие заметки скрывались под грудами тарелок с печеньем, чашек с недопитым чаем и даже стаканов из-под виски. Сидни вынужден был признать, что ему присуща особенность терять вещи. Но такова была цена за способность доходить до сути. Разве упомнишь мелочи дня, когда приходится так много размышлять?

Сидни молился святому Антонию Падуанскому, помогающему обрести потерянные вещи, — просил утешения и наставления, но по большей части ждал, когда пропавшее объявится само, например в редко надеваемом пиджаке или самом дальнем ящике шкафа. Поэтому не удивился, когда через несколько дней обнаружил в корзине Диккенса крикетный мяч, о котором беспокоился.

— Как он там оказался?

Леонард Грэм сидел за кухонным столом и читал колонку назначений в «Черч таймс».

— Вы про что?

— Про мяч.

— Он всегда там лежал, — не поворачиваясь, ответил Леонард и, отхлебнув чаю, открыл новую страницу со статьей об отношениях англиканской и православной церквей.

— Неужели?

— После матча Диккенс постоянно в него играет.

— Правда? — Сидни недоумевал, как мог проглядеть важную улику, которая все время была у него на виду. Наверное, размышлял над другими проблемами. Невероятно! Разве можно быть таким глупым?

— Однажды я бросил его, пес побежал за ним, а потом просил, чтобы я повторял это снова и снова. Какое-то время я шел у него на поводу, а потом надоело. Диккенс же живет в вечном настоящем — никогда не теряет энтузиазма.

— Когда вы бросили в первый раз?

— В день игры.

— А как он у вас оказался?

Леонард сложил «Черч таймс», поняв, что пока не закончится допрос, его не оставят в покое и не позволят дочитать статью.

— Не знаю, Сидни. Право, не помню. Видимо, был в пасти у Диккенса.

— А он его откуда взял?

— Наверное, дал Эндрю Редмонд, чтобы пес перестал уминать сандвичи, которые приготовила его сестра.

— Эндрю Редмонд!

— С тех пор мяч лежит у Диккенса в корзине. Неужели не замечали?

— Может, закатился под одеяло? Вероятно, миссис Магуайер…

— Не говорите чепухи! Она близко не подходит к его корзине.

— Но почему мне никто не сказал? Не исключено, что мяч — важная улика.

— А я откуда знал?

— Кюре, помешанный на убийствах в романах Достоевского, должен был прийти к выводу, что мяч мог послужить орудием преступления.

— Обслюнявленный псом мяч? — вздохнул Леонард. — Если честно, Сидни, трудно себе такое представить.

— Он совсем не слюнявый.

— Не смешите меня. Еще немного, и вы обвините в убийстве Диккенса.

— Не обвиню. Но и смешного ничего не вижу. Улики повсюду вокруг нас.

Леонард взял газету, кружку с чаем и поднялся из-за стола.

— Должен ли я понимать так, что любая информация, попадающая в этот дом, любое слово, сказанное всерьез или в шутку, все, что подбирает и таскает в пасти Диккенс, должно расцениваться как улики и ключ к разгадке очередной тайны, занимающей все ваше существование?

Сидни отнес крикетный мяч Дереку Джарвису и с разочарованием узнал, что хотя в шве и обнаружилось немного таллия, его было явно недостаточно, чтобы убить человека, и его версия, будто мяч напитали ядом, оказалась ложной.

— Признаю, идея оригинальная, — произнес коронер. — Но яд пришлось бы постоянно добавлять. И если злоумышленник не прятал таллий где-то в форме…

— Я предположил, что он пропитал им форменные брюки и, когда делал вид, будто полирует мяч и тер его о ткань, на самом деле добавлял яд.

— Нет, Сидни. Если бы игрок нанес на брюки такое количество таллия, они бы просто разъехались по швам. Да, можно пропитать мяч ядом перед игрой и добавить еще в перерыве, однако смертельной дозы все равно не получится. Надо искать нечто другое, действующее так же медленно и вводимое в организм в течение более длительного периода времени. Может, злоумышленником был кто-нибудь из семьи самого Али?

— Их семья очень дружная.

— Кто ухаживал за Али в последние дни перед смертью?

— Его подружка Энни.

— В таком случае необходимо выяснить, что конкретно она ему давала.

— Мне кажется, она только заваривала чай и сидела рядом с постелью.

— Тогда принесите мне этот чай. Я должен иметь образцы всего, что конкретно Али употреблял внутрь.

— Вы полагаете, что Энни могла случайно отравить его?

— Или намеренно.

— Не верю!

— Давайте работать по порядку: сначала выясним, чем отравился мистер Али, затем — каким способом яд попал к нему внутрь. И только после этого можно начинать искать убийцу. Предупреждаю: очень непростое занятие.

— Вряд ли Энни имела к убийству какое-то отношение.

— Необходимо учитывать все возможности.

— Но только не эту!

— Тогда докажите обратное.

— И докажу, Дерек. Пусть это будет последнее, что я совершу на этом свете.

— Не говорите так, Сидни. Никогда не шутите подобными вещами.

— Я не шучу — серьезен, как никогда в жизни.

Сидни угнетала мысль, что Энни могла случайно отравить своего возлюбленного. И в еще большее отчаяние повергала возможность другого: неужели человеческое падение так велико, что сестра и брат не только сговорились покончить с молодым индийцем, но решили свалить вину на дочь и племянницу?

Как же можно сотворить такое: безжалостно вмешаться в будущее находящейся на их попечении девушки и сломать ей жизнь? И оправдывать свои поступки тем, что действуют ей же во благо. Сидни представлял, что они скажут, чтобы обелить себя: они в ответе за семью и были вынуждены пойти на крайние меры для спасения репутации Энни и обеспечения ее социального положения и финансового будущего. Добавят, мол, не могли поступить иначе — действовали в ответ на протест девушки.

Подлая ложь! А ведь их поступки определялись корыстью, невежественностью, предрассудками и злобой. Их эгоизм был выше всякого понимания, и Сидни испытывал то отчаяние, то ярость. В данном деле не было ничего обнадеживающего, и опасения Сидни только возросли после его последнего визита в индийский ресторан. В последнюю неделю жизни Зафар Али не пил ничего, кроме чая.

— Энни сама приносила, — подтвердил Васим.

— Могу я взглянуть на пачку, которую она принесла?

— В ней почти ничего не осталось.

— Другие члены семьи не заболели?

— Нет. Но я вам уже говорил, мы пьем, как правило, «Дарджилинг». Это Зафар предпочитал «Эрл Грей».

— Он пользовался своим заварочным чайником?

Муж и жена переглянулись, словно опасались, как бы не сказать чего-нибудь лишнего.

— Да, — ответила Шакси. — Это создавало неудобства, но Зафар был требователен к чаю.

— Мне необходимо взглянуть на него. Вы не будете возражать, если я отнесу его коронеру?

— Вы считаете, что Зафар умер от чая?

— Пока не знаю.

— Миссис Томас заказывала чай специально для нас. Особый сорт.

— Когда вы стали его получать?

— За несколько недель до крикетного матча. Мы были ей благодарны за то, что она проявляет о нас заботу. Миссис Томас даже не брала с нас денег. Говорила, что дарит нам чай и это самое меньшее, что может сделать для нас.

Китинг сообщил Сидни, что в текущем году произошло много подобных случаев. Мужчина в Южном Лондоне подсыпал крысиную отраву в шоколад жене, миссис Мэри Элизабет Уилсон из Дарема обвинили в том, что она при помощи атомарного фосфора отправила на тот свет двух мужей, и только на этой неделе из химической лаборатории колледжа Мальборо, где в свое время учился Сидни, пропало двенадцать унций цианистого калия.

На следующий день Рози Томас арестовали по подозрению в убийстве Зафара Али. Она добавляла сурьму в лимонад, а затем в чай. То небольшое количество яда, которое могло попасть в организм родственников Зафара, если бы они пили «Эрл Грей», не могло их убить. Но добавка отравы к той, что Али уже принял с лимонадом, привела к трагическим последствиям.

— Следовательно, крикетный мяч нельзя назвать причиной смерти, — продолжил инспектор Китинг. — Мы вызвали Эндрю Редмонда для дачи показаний. Хотим предъявить покушение на убийство.

— Думаете, будет толк?

— Джарвис считает, что действие яда усиливалось от прикосновения и слюны, но его все равно было недостаточно, чтобы убить взрослого мужчину. И тогда семья Редмондов решила постепенно наращивать количество отравы в организме жертвы.

— То есть в преступлении замешаны брат и сестра?

— Похоже, все родственники что-то да знали.

— Кроме Энни.

— Да. Это было своего рода убийство во имя сохранения чести семьи. Вы же, Сидни, подозревали их с самого начала.

— Для капитана совершенно естественно стоять неподалеку от позиции боулера, кидать ему мяч и даже осматривать его между подачами, но чтобы протирать перед очередным броском… Я такого не видел. Подобное действие могло бы помочь боулеру, который кидает так, чтобы мяч приземлился на шов и отскочил в непредсказуемом направлении. А Зафар Али подавал крученые, и действие Редмонда казалось бессмысленным.

— Он пытался втереть в мяч яд?

— Похоже на то. Но не потренировался как следует. И в итоге им пришлось прибегнуть к лимонаду и чаю. Получилась тройная доза.

— То, что мяч после игры исчез, важный факт. Обычно игрок, добившийся трех побед подряд, берет мяч себе, но в данном случае…

— Исполнитель шапочного трюка отдал мяч вашему псу, чтобы тот его обслюнявил и пожевал.

— Диккенс его не слюнявил…

— Кстати, это способ избавиться от следов яда. — Китинг посмотрел в небо, словно ждал, что в этот миг ему откроется тайна Вселенной. — Удивительно: три разных яда. Если угодно, нечестивая троица.

— Или шапочный трюк, — произнес Сидни.

Энни Томас была раздавлена новостью. Сидни сидел с ней летним днем за столиком ресторана, где было так жарко, что воздух, казалось, колебался перед глазами. Энни только недавно стала выходить из комнаты Зафара. С похорон она не появлялась на улице, помогала в ресторане, работала в кухне, сторонилась незнакомых и родных — всех, кто мог напомнить ей о случившемся, и жила так, словно ничего не произошло и ее суженый лишь на время уехал.

— Мать же знала, что я его убиваю. Как это жестоко!

— Извращенный ум.

— Нам надо было сбежать отсюда и пожениться.

— Тебе угрожали или предупреждали до этого?

— Постоянно. Мои родные — расисты, иного я о них сказать не могу. Но не думала, что они решатся на расправу. Нас считали приличной семьей, добропорядочными людьми. Как они могли настолько меня ненавидеть?

— Вряд ли они испытывали к тебе ненависть.

— Было бы лучше, если бы я сама себя убила. Тогда не умер бы Зафар.

— Ты не должна так думать.

— А как мне еще думать, каноник Чемберс? Я виновата во всем.

— Нет.

— Зафар умер из-за меня. Если бы мы с ним не познакомились, он бы до сих пор был жив. Вот что не дает мне покоя. Вы же с самого начала знали, что что-то надвигается? В этом месте, каноник Чемберс, есть нечто неправильное. Почему люди совершают такие поступки?

— По разным причинам, — ответил Сидни. — Отчаяние, одиночество, месть.

— Месть за что?

— За свои упущенные возможности. Месть жизни. Месть судьбе.

— Что же нам делать?

— Все-таки стараться что-то исправить. Оставить мир лучше, чем был тот, в который мы пришли. Ты уже свою лепту внесла.

— Какую?

— Люди запомнят то, что случилось. Полюбив Зафара, ты всем доказала, что жизнь можно изменить. Они задумаются о том, на что способна любовь.

— Но ведь уже поздно.

— Не поздно для всех нас. Не поздно для тебя. Твоя любовь не умрет, Энни.

Она встала и в упор посмотрела на священника.

— Вы так считаете?

— Да.

Сидни накрыл ладонью ее руку. Энни опустила голову, но руку не отдернула. Говорить было больше не о чем.

Рози Томас и Эндрю Редмонд избежали смертной казни, но их приговорили к пожизненному заключению. Через несколько недель после суда Сидни, возвращаясь со станции, встретился с инспектором Китингом. В последнее время они часто виделись и готовились, как обычно, выпить в четверг в «Орле», но случайная встреча, когда не надо было обсуждать ничего срочного по делу, обрадовала обоих.

— Привет, каноник Чемберс, — улыбнулся инспектор. — Возвращаетесь в город?

— Да.

— В таком случае, может, мне удастся убедить вас прервать свой путь и заглянуть со мной в какую-нибудь местную пивнушку?

— Рядом с моим бывшим колледжем есть паб, — ответил Сидни. — Он как раз по пути. Насколько помню, называется «Орел». Слышали о такой забегаловке?

— Не уверен. Покажите мне дорогу.

— С удовольствием.

Был приятный летний вечер. Они заказали выпивку, и инспектор Китинг вспомнил о недавних событиях:

— Ужасное дело.

— Отвратительное.

— Бедная девушка! Встречались с ней?

— Да. Она больше не хочет видеть собственную мать.

— Естественно.

— Разумеется, мне положено верить, что искупление никогда не поздно, — заметил Сидни, — но я глубоко сожалею, что не разобрался во всем раньше.

— Неизвестно, сумели бы вы спасти жизнь Али или нет. Процесс убийства был растянутым.

— Следовало внимательно наблюдать и пытаться разобраться в том, что увидел. Лимонад, чай, крикетный мяч… Понять, что это ловкий трюк.

— Подача с обманом…

— Терпеливое выжидание. Выбор момента. Иногда мне кажется, что мы можем многому поучиться у крикета. В нем, как в зеркале, отражаются «пращи и стрелы яростного рока».

— Я всегда считал, что игра слишком затянута. То ли дело футбол — девяносто минут, и конец. Еще лучше регби — восемьдесят минут. На тестовый матч меня не затащить. Пять дней — это же целая вечность!

— Для некоторых крикетистов в этом самая суть. Они чувствуют себя на небесах.

— Я представляю рай совсем не так — уж это точно.

Проблемы расследования остались позади, и мужчины, отдыхая, погрузились в приятное молчание. За соседним столиком смеялись старшекурсники. Сидни заметил, что один из них накинул на плечи крикетный джемпер.

— Однажды я разговорился со старым солдатом, — произнес инспектор Китинг. — Ветеран утверждал, что учил играть в крикет Гитлера.

— Как? — удивился священник.

— Это случилось во время Первой мировой войны. Мой знакомец — приятелем я его не назову, поскольку у него было что-то от фашиста, — попал в плен и играл в крикет неподалеку от госпиталя, где лечился после ранения Гитлер. Тот попросил объяснить ему правила.

— Думаю, это было непросто.

— Гитлер решил, будто игра поможет муштровать солдат, усилит дисциплину.

Сидни глотнул пива.

— Интересно, сложилась бы война по-другому, если бы немцы умели играть в крикет? Наверное, нет.

— Гитлер счел крикет недостаточно жесткой игрой. Хотя если бы он оказался в эти дни в Кембридже, то, наверное, изменил бы мнение.

— Это уж точно, — мрачно согласился Сидни.