§ 1. Понятие, содержание и значение субъективной стороны преступления

Под субъективной стороной преступления в науке уголовного права понимается психическая деятельность лица, непосредственно связанная с совершением преступления. Образуя психологическое содержание общественно опасного деяния, субъективная сторона преступления является его внутренней (по отношению к объективной) стороной. Вопрос о содержании субъективной стороны преступления, точнее — о ее соотношении с виной, до сих пор является дискуссионным в отечественной юридической науке. По этому вопросу высказаны три основные точки зрения.

Некоторые ученые исходят из того, что вина и субъективная сторона преступления — это понятия тождественные, поскольку интеллектуально-волевая деятельность человека неразрывно связана с мотивационной и эмоциональной деятельностью. Эта точка зрения наиболее последовательно отстаивалась и наиболее глубоко аргументировалась П. С. Дагелем. По его мнению, «вина представляет собой внутреннюю, субъективную сторону преступления, психическое отношение субъекта к своему общественно опасному деянию и его последствию, выраженное в преступлении». Обосновывая это положение, он писал: «Точка зрения, согласно которой субъективная сторона преступления не исчерпывается виной, а включает в себя наряду с виной мотив и цель преступления, основана… на смешении субъективной стороны преступления (вины) и признаков состава преступления, характеризующих эту субъективную сторону (умысел, неосторожность, мотив, цель, аффект, заведомость и др.), а также на смешении понятий содержания и формы вины». Сходную позицию занимает Ю. А. Красиков: «В законодательной формулировке (ст. 25, 26 УК) форм вины (умысла и неосторожности) нет упоминаний о мотиве, цели и эмоциях. Однако это не означает, что они не входят в содержание вины. Эти компоненты присущи любому поведению человека. Мотив, цель, эмоции, характеризуя психическую деятельность виновного, входят в субъективную сторону преступления через умысел и неосторожность». Изложенная позиция недостаточно убедительна в теоретическом отношении и неприемлема — в практическом.

Во-первых, отождествление вины с субъективной стороной преступления не соответствует законодательной характеристике вины. Указание в ст. 5 УК на то, что лицо подлежит уголовной ответственности только за те деяния и за те общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина, единодушно толкуется как необходимость установления в деянии умысла или неосторожности. Согласно ч. 1 ст. 24 УК виновным в преступлении признается лицо, совершившее деяние умышленно или по неосторожности. Из этого положения следует, что законодатель рассматривает вину как родовое понятие умысла и неосторожности и никаких иных психологических моментов в понятие вины не включает. Попутно можно заметить, что именно такое понимание вины встречается и в законодательстве некоторых государств. Так, в ст. 21 УК Республики Беларусь вина определяется как «психическое отношение лица к совершаемому общественно опасному деянию, выраженное в форме умысла или неосторожности», а «виновным в преступлении может быть признано вменяемое лицо, совершившее общественно опасное деяние умышленно или по неосторожности». Таким же образом определяется вина и в ст. 23 УК Украины: «Виной признается психическое отношение лица к совершаемому действию или бездействию, предусмотренному настоящим Кодексом, и его последствиям, выраженное в форме умысла или неосторожности».

Как видно из приведенных легальных определений, закон обычно относит к содержанию вины, то есть умысла и неосторожности, лишь психическое отношение — сознание и волю, не оставляя ни в интеллектуальном, ни волевом элементах умысла и неосторожности места для мотива, цели и иных признаков, характеризующих психическую активность субъекта в связи с совершением преступления.

Во-вторых, в трактовке П. С. Дагеля вина является недостаточно определенным понятием как в плане его психологического содержания, так и с точки зрения его юридической характеристики. Разрывая понятие вины и характеризующих ее признаков состава, названный ученый в различных своих работах давал неодинаковый перечень таких признаков. Примечательно, что этот перечень представляет открытый, незаконченный ряд признаков, обычно завершаемый словами: «и др.», «и т. д.», «и некоторые другие». Остается неясным, что кроется за подобного рода обобщениями. Включение в вину наряду с умыслом и неосторожностью также мотива, цели, эмоций, заведомости и других психологических признаков, крут которых точно не определен, вносит путаницу в решение вопроса о форме вины и лишает названные признаки самостоятельного значения в рамках субъективной стороны, хотя в законе такое значение им нередко придается.

В-третьих, рассматриваемая концепция непоследовательна с точки зрения логики. Перечисляя признаки состава, характеризующие вину, П. С. Дагель ставил мотив и цель на один уровень с умыслом и неосторожностью. Но при анализе содержания умысла и неосторожности он ставил мотив и цель в один ряд уже не с умыслом и неосторожностью, а с сознанием и волей. Следовательно, у него получается, что в одном случае мотив и цель рассматриваются как признаки, характеризующие вину наряду с умыслом и неосторожностью, а в другом — «являются элементами самого психического отношения субъекта, элементами самого умысла».

В-четвертых, рассматриваемая позиция неприемлема и в силу ее несоответствия философскому пониманию соотношения формы и содержания. По мнению П. С. Дагеля, форма вины определяется соотношением лишь сознания и воли, а «остальные психологические элементы… на форму вины не влияют, хотя и входят в содержание вины». И далее автор продолжает: «Форма вины, следовательно, уже, чем ее содержание». Вряд ли с позиции философии можно согласиться с тем, что, с одной стороны, форма не вмещает всего содержания, слишком узка для него, а с другой — признается существование «бесформенного» содержания, его наличие где-то вне формы.

Таким образом, отождествление вины с субъективной стороной преступления с теоретических позиций представляется неосновательным, а с практической точки зрения — неприемлемым, способным дезориентировать судебную практику.

Некоторыми учеными вина рассматривается как понятие более широкое, чем субъективная сторона преступления. Так, по мнению Ю. А. Демидова, вина «не может сводиться к какому-либо элементу преступления, хотя бы к умыслу и неосторожности, или к деянию, взятому с его объективной стороны. Она равно выражается как в объективной, так и в субъективной стороне преступления». Возражая против переоценки как объективной, так и субъективной сторон преступления, ученый утверждал, что «содержание вины необходимо видеть в совершении преступления конкретным лицом, в единстве объективных и субъективных обстоятельств, в которых выразилась вина — отрицательное отношение лица к ценностям социалистического общества».

Разделяя эту же точку, Г. А. Злобин писал: «Вина, составляющая субъективную сторону преступного деяния, одновременно выступает как целостная характеристика преступления во всех его существенных для ответственности отношениях… Эти свойства вины и делают ее необходимым и достаточным основанием уголовной ответственности, в равной мере противоположным как объективному, так и абстрактно-субъективному вменению».

Из приведенных высказываний явно просматривается стремление авторов выделить два качества вины: как субъективной стороны преступления и как основания уголовной ответственности. Во втором случае они рассматривают вину как «целостную характеристику преступления».

Сторонники изложенной позиции не считают вину одним из признаков субъективной стороны преступления, а наоборот, полагают, что вина включает в себя и объективную, и субъективную стороны преступного деяния, а также все другие «существенные для ответственности» свойства совершенного преступления, в которых выражается отрицательное отношение субъекта к важнейшим ценностям общества. Такой возврат к теории «двух вин», предложенной Б. С. Утевским и после длительной дискуссии отвергнутой отечественной уголовно-правовой наукой, вряд ли продуктивен на современном уровне развития юридической доктрины.

Попытка возродить позицию Б. С. Утевского. предпринятая, по существу, Ю. А. Демидовым, Г. А. Злобиным, В. П. Малковым и некоторыми другими учеными, объективно обусловлена тем, что в судебно-следственной практике термин «вина» («виновность») употребляется в двух значениях. Если в науке уголовного права понятие вины означает не что иное, как наличие в совершенном деянии умысла или неосторожности, то на практике нередко говорят о вине как о доказанности самого факта совершения преступления данным конкретным лицом. Этому в немалой степени способствует редакция некоторых норм уголовно-процессуального законодательства. Так, в п. 2 ч. 1 ст. 73 УПК, определяющей предмет доказывания по уголовному делу, к числу обстоятельств, подлежащих доказыванию, наряду с событием преступления отнесены виновность лица в совершении преступления, а также форма его вины и мотивы преступления. Очевидно, что указание на виновность наряду с установлением формы вины вольно или невольно создает основания для двоякого понимания термина «виновность».

Тем не менее отождествление вины с фактом совершения преступления означает неосновательное объективирование вины, лишение ее конкретной определенности как юридического признака состава преступления. Такое понимание не согласуется и с нормой уголовно-процессуального закона, в соответствии с которой суд при постановлении обвинительного приговора помимо установления факта совершения общественно опасного деяния, содержащего состав определенного преступления, предусмотренного уголовным законом, обязан установить еще и виновность подсудимого в совершении этого преступления (ст. 299 УПК).

В отечественной науке уголовного права преобладает мнение, что психологическое содержание субъективной стороны преступления раскрывается с помощью таких юридических признаков, как вина, мотив и цель, характеризующие различные формы психической активности человека. Они органически связаны между собой и зависимы друг от друга, но тем не менее представляют самостоятельные психологические явления, ни одно из которых не может включать в себя других в качестве составной части. Каждый из названных признаков имеет различное значение.

Вина — определенная форма психического отношения лица к совершаемому им общественно опасному деянию и его общественно опасным последствиям — составляет ядро субъективной стороны преступления, но не исчерпывает полностью ее содержания. Она является обязательный признаком любого преступления, что недвусмысленно вытекает из ст. 5, ч. 1 ст. 14 и ч. 1 ст. 24 УК, следовательно, при отсутствии вины нет и состава преступления. Однако вина не содержит в себе ответа на вопросы, почему и для чего виновный совершил преступление. Это устанавливается с помощью таких признаков субъективной стороны преступления, как мотив и цель.

Мотив преступления — это обусловленное определенными потребностями внутреннее побуждение, которым виновный руководствовался при совершении преступления. Цель представляет собой субъективный образ желаемого результата действия или деятельности, то есть идеальную мысленную модель будущего конечного результата, к достижению которого стремится субъект преступления. Ни мотив, ни цель не входят в содержание психического отношения лица к совершаемому им общественно опасному деянию и его последствиям, они лежат вне сферы интеллекта и воли как элементов вины. Мотивы и цели составляют базу, психологическую основу, на которой рождается вина. Как верно отмечается в юридической литературе, «содержание самой вины во многом определяется как мотивом, так и целью преступления. Без уяснения мотива и цели совершаемого невозможно порой отличить одно преступление от другого, непреступного или даже социально полезного и желательного для общества поведения».

Как компоненты психической деятельности лица в связи с совершением преступления, то есть как мотивы и цели преступления, они трансформируются из непреступных мотивов и целей поведения, безразличного для уголовного права, и в этом смысле имеют допреступное происхождение. Этого нельзя сказать о вине, которая не существует до и вне преступления. Как уголовно-правовое явление (как психическое отношение к совершаемому общественно опасному деянию) вина возникает и проявляется лишь в момент совершения преступления. Рождаясь на основе уже сформировавшихся мотивов и целей, она не включает их в себя в качестве составных элементов. Мотивы и цели преступления, не входя в содержание вины, формируют такое психическое отношение лица к деянию и его последствиям, в котором проявляется сущность вины.

В литературе высказывалось суждение о том, что субъективная сторона преступления включает и такие признаки, как эмоции, аффект и заведомость. Однако анализ их психологической сущности и юридического значения свидетельствует о том, что в содержание субъективной стороны они не входят.

Эмоции не являются элементом психического отношения лица к общественно опасному деянию, а означают психические переживания, которые могут испытываться до, во время или после совершения преступления. Чаще всего они не имеют юридического значения, особенно эмоции, переживаемые после совершения преступления. Но и в тех случаях, когда они имеют значение для оценки психологического содержания преступления, эмоции не являются самостоятельным признаком субъективной стороны преступления. «Эмоции, вызывающие желания, хотения и страсти, являются энергетическим компонентом мотива», то есть могут способствовать возникновению, формированию мотива. Отмечая мотивообразующую роль эмоций, Ю. А. Красиков явно переоценивает их юридическое значение: «В преступном поведении эмоции играют роль мотива (ненависть, страх, жестокость и т. д.); фона, на котором протекают интеллектуальные и волевые процессы…». В отдельных случаях, учитывая большое мотивообразующее значение эмоций, законодатель придает им значение фактора, смягчающего наказание. Например, обстоятельством, смягчающим наказание, может признаваться сильный испуг (совершение преступления под влиянием угрозы). Но и в этом случае эмоции в большей мере выражают социальную, нежели юридическую характеристику, и относятся скорее к субъекту преступления, чем к его субъективной стороне (характеризуют особенности психического состояния лица, а не его психическое отношение к совершаемому им общественно опасному деянию). С учетом высказанных соображений эмоции следует признать не юридическим признаком субъективной стороны преступления, а социальным признаком, характеризующим личность виновного.

Аффект тоже не является элементом психического отношения к общественно опасному деянию. Он представляет определенное психическое состояние действующего лица, вызванное неблагоприятными внешними обстоятельствами, и имеет весьма ограниченное юридическое значение (при убийстве и умышленном причинении тяжкого или средней тяжести вреда здоровью). Аффект определяется как «бурный и кратковременный эмоциональный процесс, оказывающий влияние на сознание и деятельность человека и сопровождающийся изменениями в деятельности двигательной, эндокринной, сердечно-сосудистой и других систем организма». Хотя аффект, снижая возможности человека осознавать фактический характер и, что более важно, социальное значение своих действий и (или) руководить ими, и накладывает определенную окраску на интеллектуальные и волевые процессы, протекающие в психике виновного, но элементом этих процессов, образующих вину, не является. Как писал в свое время известный русский психиатр Я. А. Боткин, «с научной точки зрения преступный аффект, будь он физиологический или патологический, должен составлять условие невменяемости, если доказано, что человек, находившийся в состоянии такого аффекта, не мог руководить своими поступками». Так же, как патологический аффект исключает вменяемость, то есть признак субъекта преступления, точно так же и физиологический аффект, свидетельствуя о пониженных интеллектуальных и волевых возможностях человека, характеризует субъекта, а не субъективную сторону преступления.

Именно с психическим состоянием человека, а не с его интеллектуально-волевой деятельностью аффект связывают не только ученые, представляющие судебную психиатрию и судебную психологию, но и представители науки уголовного права. Так, А. И. Коробеев, подчеркивая сужение способности ко вменению в состоянии аффекта, характеризует его как «исключительно сильное, быстро возникающее и бурно протекающее кратковременное эмоциональное состояние, резко сужающее возможности человека осознавать, контролировать и регулировать свое социально значимое поведение, но не исключающее его полностью». Очень детальную характеристику аффекта как психического состояния дает Б. А. Спасенников: «Под сильным душевным волнением (аффектом) в уголовно-правовой науке следует понимать психическое расстройство, возникающее в ответ на психотравмирующую ситуацию, стремительно протекающее (секунды, минуты), исключительно бурное, сильное, существенно ограничивающее, изменяющее, но не обрывающее течение эмоциональных, волевых и интеллектуальных процессов, конструктивно-продуктивной функции памяти, проявляющееся в концентрации внимания на личностно значимых переживаниях, временной дезорганизации («сужении») сознания с нарушением целостности, адекватности восприятия действительности и места в ней, опосредованного отображения сущности явлений, характеризующееся ограничением возможности целеполагания и способности выбора социально приемлемого варианта поведения с преобладанием эмоционально-чувственной стороны над содержательно-смысловой, сопровождающееся импульсивными действиями, приводящее к постаффективному психическому (вплоть до сна) и физическому (вплоть до обездвиженности) истощению». В приведенном высказывании примечательна трактовка аффекта не как психической деятельности, а именно как психического состояния, проявляющегося в снижении способности ко вменению, то есть как характеристики субъекта, а не субъективной стороны преступления.

Включение заведомости в число признаков субъективной стороны преступления также не является обоснованным. Заведомость — это не самостоятельный элемент психической деятельности человека. Термин «заведомость» представляет собой особый технический прием, применяемый для характеристики субъективной стороны преступления. Он означает способ указания в законе на то, что субъекту при совершении деяния было заранее известно (ведомо) о наличии тех или иных обстоятельств, имеющих существенное значение для квалификации преступления или для назначения наказания, то есть он достоверно знал об этих обстоятельствах.

Таким образом, содержание субъективной стороны преступления исчерпывается тремя признаками: виной, мотивом и целью, которые органически связаны между собой, взаимозависимы и взаимообусловлены. Между виной и прочими компонентами субъективной стороны преступления существует тесная связь, не исключающая, правда, самостоятельного юридического значения каждого отдельного признака. В отличие от вины, являющейся необходимым признаком любого состава преступления, мотив и цель характеризуют составы лишь некоторых преступлений, входя в них в качестве обязательных или квалифицирующих признаков либо обстоятельств, смягчающих или отягчающих наказание.

Субъективная сторона преступления имеет важное юридическое значение.

Во-первых, являясь элементом состава преступления, она представляет собой часть основания уголовной ответственности и, следовательно, отграничивает преступное поведение от непреступного. Так, не может быть признано преступлением причинение каких бы то ни было вредных последствий без вины либо неосторожное совершение деяния, которое по закону является наказуемым только при умышленной форме вины, а также совершение деяния без указанной в законе цели либо по иным, чем указано в законе, мотивам. Например, отсутствие цели подрыва экономической безопасности и обороноспособности Российской Федерации исключает ответственность за диверсию (ст. 281 УК), а при отсутствии корыстной или иной личной заинтересованности, то есть указанного в законе мотива, отсутствует состав злоупотребления должностными полномочиями (ст. 285 УК).

Во-вторых, по признакам субъективной стороны отграничиваются друг от друга составы преступлений, сходные по объективной стороне. Так, по формам вины различаются убийство (ст. 105–108 УК) и причинение смерти по неосторожности (ст. 109 УК); по наличию или отсутствию цели нарушения общественной безопасности, устрашения населения либо оказания воздействия на принятие решений органами власти терроризм (ст. 205 УК) отличается от посягательств на личность или на собственность; по содержанию мотивов корыстной или иной личной заинтересованности — злоупотребление полномочиями (ст. 285 или ст. 201 УК) отличается от неисполнения приговора суда, решения суда или иного судебного акта (ст. 315 УК).

В-третьих, содержанием субъективной стороны в значительной мере определяется степень общественной опасности как совершенного деяния, так и субъекта преступления, а значит — характер ответственности и размер наказания. Поэтому Пленум Верховного Суда РФ в постановлениях «О судебном приговоре», «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», «О практике назначения судами уголовного наказания», «О практике назначения судами видов исправительных учреждений» и др. подчеркивал необходимость тщательно исследовать содержание и направленность умысла, мотивы и цели преступления, проводить необходимое различие между преступлениями, совершенными умышленно и по неосторожности.

 

§ 2. Вина и ее основные характеристики

Уголовное право нашей страны всегда основывалось на принципе субъективного вменения, который в действующем УК приобрел статус законодательного. Согласно этому принципу лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина; уголовная ответственность за невиновное причинение вреда, то есть объективное вменение, запрещается (ст. 5 УК).

Вина характеризует психологическое содержание любого правонарушения. Она имеет общеправовое значение и поэтому исследовалась представителями различных отраслей юридической науки, но особенно — науки уголовного права. Как верно было отмечено еще в позапрошлом столетии, «учение о виновности и его большая или меньшая глубина есть как бы барометр уголовного права. Оно — лучший показатель его культурного уровня». Подчеркивая общеправовое значение вины, Г. В. Назаренко пишет: «Проблема вины выходит за рамки уголовного права и права вообще. Принцип виновной ответственности является не только правовым, но и нравственным. Это означает, что категория вины вообще и в уголовном праве в частности насыщена определенным философско-этическим содержанием. Проблема вины есть проблема нравственно-правовой оценки антиобщественного поведения, осуществляемая нормативными средствами».

В уголовном законодательстве различных государств проявляются три подхода к понятию вины. Большинство стран вообще не использует этого термина, вполне обходясь понятиями умысла и неосторожности (например, Германия, Дания, Испания, Польша, Швеция и др.). Другие страны, не давая определения вины, указывают на то, что виновным в преступном деянии признается лицо, совершившее его с умыслом или по неосторожности (например, ст. 8 УК Латвийской Республики, ст. 19 УК Республики Казахстан, ст. 16 УК Китайской Народной Республики). И лишь некоторые УК стран, ранее входивших в состав СССР, содержат легальное определение вины. Так, в ч. 1 ст. 21 УК Республики Беларусь вина определяется как «психическое отношение лица к совершаемому общественно опасному деянию, выраженное в форме умысла или неосторожности». Аналогичное, но несколько более полное определение вины дается в ст. 23 Уголовного кодекса Украины: «Виной признается психическое отношение лица к совершаемому действию или бездействию, предусмотренному настоящим Кодексом, и его последствиям, выраженное в форме умысла или неосторожности». Психологическое понимание вины, нашедшее закрепление в уголовных кодексах Беларуси и Украины, преобладает и в российской уголовно-правовой науке.

Вина в соответствии с господствующим в отечественной науке психологическим ее пониманием — это психическое отношение лица к совершаемому им общественно опасному деянию, предусмотренному уголовным законом, и к его общественно опасным последствиям. Основными категориями, характеризующими вину, являются содержание, форма, сущность, степень и объем. Центральное место среди них занимает содержание вины.

Под содержанием в философии понимается единство всех составных элементов объекта, его свойств, внутренних процессов, связей, противоречий и тенденций, которое представляет определяющую сторону явлений или объектов. Вина как уголовно-правовое понятие — это психическое отношение, проявленное в конкретном преступлении. Его составными элементами являются сознание и воля. Различные предусмотренные уголовным законом комбинации сознательного и волевого элементов образуют разные модификации вины. Поэтому интеллект и воля — это элементы, совокупность которых образует содержание вины.

Вина — понятие юридическое, поэтому не следует ее чрезмерно психологизировать, стремясь во что бы то ни стало выразить ее психологическими терминами, не используемыми законодателем. Психология не имеет готовых уголовно-правовых понятий, поэтому законодатель использует психологические характеристики лишь в той мере, в которой они могут быть приспособлены для нужд уголовного права. В то же время не менее вредными могут стать попытки излишней «юридизации» вины, стремление выхолостить ее психологическое содержание.

Вопреки устоявшимся в науке представлениям о содержании вины некоторые ученые предпринимают неосновательные попытки сузить психологическое содержание вины за счет исключения из него одного из двух элементов. Так, Б. Хорнабуджели и Н. Г. Иванов предложили исключить желание из определения умысла, ограничив его характеристику только признаком осознания общественно опасного и противоправного характера совершаемого деяния. С подобными попытками нельзя согласиться, поскольку они не только не соответствуют закону, но и не учитывают положений психологической науки, в соответствии с которыми «уголовно-правовое понятие вины нс сводится к характеристике мыслительных процессов — оно включает и волевой компонент, это умышленный или неосторожный поступок, запрещенный законом».

Предметное содержание обоих элементов вины, то есть совокупность юридически значимых фактических обстоятельств, психическое отношение к которым образует содержание вины, определяется конструкцией состава конкретного преступления.

При совершении преступлений сознанием лица охватываются самые разнообразные обстоятельства. Так, грабитель осознает, в какое время суток совершается преступление, предвидит затруднения с реализацией награбленного, понимает вероятность его разоблачения и привлечения к уголовной ответственности и т. д. Однако все эти обстоятельства не характеризуют юридическую сущность грабежа, поэтому их осознание не входит в содержание вины. Предметом сознания как элемента вины в уголовном праве являются только те объективные факторы, которые определяют юридическую характеристику данного вида преступлений, то есть входят в число признаков состава этого преступления. Применительно к грабежу такими объективными факторами будут следующие: во-первых, то обстоятельство, что похищаемое имущество является для виновного чужим, во-вторых, открытый способ его похищения, в-третьих, имущественный ущерб, причиняемый собственнику. Если же говорить о разбое, то третье из названных обстоятельств находится за пределами состава этого преступления, поэтому и интеллектуальное отношение к нему не входит в содержание вины при разбое.

Законодатель обычно не раскрывает предметное содержание вины, оставляя этот вопрос на решение теории уголовного права и судебной практики. Исключением является УК Латвийской Республики, в ч. 2 ст. 8 которого предписано, что «при определении формы вины лица, совершившего преступное деяние, необходимо установить психическое отношение данного лица к объективным признакам (курсив мой. — А. Р.) преступного деяния».

Итак, содержание интеллектуального элемента вины зависит от способа законодательного описания преступления. В него входит осознание характера объекта, фактического содержания и социального значения совершаемого действия или бездействия. При совершении преступлений с материальным составом в интеллектуальный элемент вины входит также и предвидение (либо возможность предвидения) общественно опасных последствий. Если законодатель вводит в число признаков состава преступления какой-либо дополнительный признак, характеризующий место, время, способ, обстановку и т. п., то осознание этих дополнительных признаков общественно опасного деяния также входит в содержание интеллектуального элемента вины.

Волевая сторона психического отношения лица к совершаемому им общественно опасному деянию образует волевой элемент вины, предметное содержание которого также определяется конструкцией состава преступления. Предметом волевого отношения субъекта является практически тот же круг фактических обстоятельств, которые составляют предмет интеллектуального отношения, то есть обстоятельства, определяющие юридическую сущность деяния и в своей совокупности образующие состав данного преступления. Однако при этом необходимо выделить волевое отношение к главному объективному признаку состава преступления, в котором воплощается общественная опасность данного деяния. Отношение к этому признаку служит определяющим критерием при установлении формы вины.

Форма есть внутренняя структура устойчивых связей и взаимодействия элементов, свойств и процессов, образующих предмет или явление, а также способ существования и выражения содержания. Форма вины определяется закрепленным в уголовном законе соотношением психических элементов (сознание и воля), образующих содержание вины, то есть различиями в интенсивности и определенности интеллектуальных и волевых процессов, протекающих в психике субъекта преступления. Форма вины указывает на способ интеллектуального и волевого взаимодействия субъекта с объективными обстоятельствами, составляющими юридическую характеристику данного вида преступлений.

В уголовном законодательстве содержится описание двух форм вины: умысла и неосторожности. Каждая из названных форм делится на виды: умысел — на прямой и косвенный, а неосторожность — на легкомыслие и небрежность. Этим модификациям вины свойственно определенное законом сочетание интеллектуальных и волевых процессов, то есть каждая разновидность вины имеет специфическое содержание. Вместе с тем прямой и косвенный умысел не имеют значения самостоятельных форм вины, а являются видами одной и той же формы. Общим для них (как для видов умышленной формы вины) с интеллектуальной стороны является осознание общественно опасного характера совершаемого деяния и предвидение общественно опасных последствий. В отличие от умысла оба вида неосторожной формы вины характеризуются отсутствием осознания реальной опасности деяния и предвидения общественно опасных последствий в конкретном случае. Волевой элемент обоих видов умысла заключается в положительном (в форме желания или сознательного допущения либо безразличия) отношении к общественно опасным последствиям, а волевой элемент обоих видов неосторожности состоит в отрицательном отношении к общественно опасным последствиям, наступления которых виновный старается избежать либо вообще не предвидит.

Форма вины имеет многообразное юридическое значение.

Во-первых, она является субъективной границей, отличающей преступное поведение от непреступного. Это касается прежде всего неосторожного совершения деяний, наказуемых лишь при умышленном их совершении (например, лишение жизни посягающего с превышением пределов необходимой обороны образует состав преступления, предусмотренный ч. 1 ст. 108 УК. только при умышленной форме вины).

Во-вторых, форма вины определяет квалификацию преступлений, если законодатель дифференцирует уголовную ответственность за совершение общественно опасных деяний, аналогичных по объективным признакам, но различающихся по форме вины. Так, форма вины служит разграничительным критерием между убийством (ст. 105–108 УК) и причинением смерти по неосторожности (ст. 109 УК), между умышленным (ст. 111 УК) и неосторожным причинением тяжкого вреда здоровью (ст. 118 УК), между умышленным (ст. 167 УК) и неосторожным (ст. 168 УК) уничтожением или повреждением имущества.

В-третьих, форма вины в сочетании со степенью общественной опасности лежит в основе законодательной классификации преступлений: в соответствии со ст. 15 УК к категориям тяжких и особо тяжких преступлений относятся только умышленные преступления.

В-четвертых, форма вины предопределяет условия отбывания наказания в виде лишения свободы. Согласно п. «а» ч. 1 ст. 58 УК лица, осужденные к этому виду наказания за преступления, совершенные по неосторожности, а также осужденные впервые к лишению свободы на срок не свыше пяти лет за умышленные преступления небольшой или средней тяжести, по общему правилу направляются для отбывания лишения свободы в колонию-поселение, а лица, осужденные за тяжкие и особо тяжкие преступления, отбывают наказание в исправительных колониях общего, строгого или особого режима либо в тюрьме.

В-пятых, некоторые институты уголовного права (приготовление, покушение, соучастие, рецидив) связаны только с умышленной формой вины.

В-шестых, наличие умышленной формы вины обязывает суд исследовать вопрос о мотивах и целях преступления, в то время как по делам о неосторожных преступлениях такая задача не ставится.

С содержанием и формой тесно связана категория объема вины.

Определяя умысел и неосторожность, законодатель исходит из психического отношения только к деянию (действию или бездействию) и его последствиям. Казалось бы, виной не охватывается отношение к таким признакам, как место, время, способ, обстановка совершения преступления и т. п. Однако такой вывод был бы ошибочным, поскольку он основан на чрезмерно узком толковании термина «деяние», понимаемого только как родовое понятие действия или бездействия. Между тем деяние — это не просто активная либо пассивная форма поведения, а поступок, совершаемый определенным способом в конкретных условиях, обстоятельствах места, времени и т. п. Причем нередко именно эти обстоятельства придают деянию общественно опасный характер. Так, занятие охотой в виде промысла либо в качестве хобби превращается в уголовно наказуемое браконьерство, если совершается с применением механического транспортного средства или воздушного судна, взрывчатых веществ, газов или иных способов массового уничтожения птиц и зверей; в отношении птиц и зверей, охота на которых полностью запрещена; на территории заповедника, заказника либо в зоне экологического бедствия или в зоне чрезвычайной экологической ситуации (п. «б» — «г» ч. 1 ст. 258 УК). В таких случаях осознание общественно опасного характера совершаемого деяния означает непременное понимание не только фактической стороны совершаемых действий (выслеживание, преследование и добыча зверя или птицы), но и того, что они совершаются незаконными способами, или в отношении запрещенных для охоты птиц и зверей, или в неустановленных местах.

Иначе обстоит дело, если названные объективные признаки не являются имманентным свойством самого деяния, а служат квалифицирующими признаками либо обстоятельствами, смягчающими или отягчающими наказание. В этих случаях психическое отношение к действию (бездействию) и к прочим объективным признакам преступления может быть неоднородным, например действие — желаемым, а квалифицирующее последствие — непредвиденным, причиняемым по небрежности. Из совокупности разнородных психических отношений нужно выделить отношение к признаку, определяющему в концентрированном виде общественную опасность деяния. По общему правилу в формальных составах признаком, воплощающим общественную опасность совершаемого преступления, является запрещенное законом действие (бездействие), а в материальных — предусмотренное диспозицией уголовно-правовой нормы общественно опасное последствие. Отношение именно к этому признаку и определяет форму вины. Отношение же к остальным объективным признакам деяния, входя в содержание вины, на ее форму не влияет. Совокупность психических отношений виновного ко всем юридически значимым объективным признакам, инкриминируемым субъекту, составляет объем вины. Он устанавливает границы круга тех фактических обстоятельств, которые выражают юридическую сущность совершаемого деяния и виновное отношение к которым обосновывает возможность их вменения субъекту преступления. Это значит, что объем вины рассматривается в рамках психического отношения к деянию и его последствиям, то есть входит в содержание вины. При этом он складывается из психических отношений к обстоятельствам, характеризующим объект и объективную сторону преступления, которые: а) являются конститутивными признаками; б) имеют квалифицирующее значение; в) включены законом в число обстоятельств, смягчающих и отягчающих наказание.

Как уголовно-правовое явление вина существует только в преступлении, которое представляет собой социальный феномен. Поэтому вина тоже представляет социальное явление. Именно социальная сущность вины позволяет обосновать осуждение, порицание общественно опасного поведения субъекта.

Вопрос о социальной сущности вины затрагивался русскими криминалистами еще в прошлом столетии. Так, Н. С. Таганцев и Э. Я. Немировский определяли социальную сущность вины как психологическую настроенность правонарушителя против существующего правопорядка. Выяснению социальной сущности вины как важной теоретической проблемы уделялось серьезное внимание и в советской юридической науке.

До середины 70-х гг. XX в. наиболее распространенным был взгляд на социальную сущность вины как на отрицательное отношение лица к важнейшим интересам общества, выраженное в общественно опасном деянии. Благодаря вине деяние является не просто объективно противоправным, но и свидетельствует об определенном отрицательном отношении правонарушителя к интересам общества либо к правам и законным интересам отдельных граждан. По мере все более глубокого изучения аксиологических (ценностных) аспектов права некоторые ученые стали приходить к выводу, что категория «интерес» является слишком узкой и входит в более широкое понятие «ценности». Кроме того, определение социальной сущности вины через категорию ценностей стало необходимым еще и потому, что вина служит обоснованию отрицательной оценки, осуждения преступника, следовательно, определение вины должно нести этическую нагрузку, которой интерес, в отличие от ценности, не несет. Поэтому более точным представляется определение социальной сущности вины как неправильного отношения к наиболее важным ценностям общества, выраженного в общественно опасном деянии.

В приведенных определениях вызывает сомнение правомерность характеристики отношения к социальным ценностям во всех случаях как отрицательного. В литературе уже обращалось внимание на неприменимость такой характеристики к большинству неосторожных преступлений. Качественное различие в психологическом содержании умысла и неосторожности обусловлено различием в ценностных ориентациях субъектов умышленного и неосторожного преступлений. Конечно, иногда в неосторожных преступлениях может проявиться именно отрицательное отношение к основным ценностям общества. О нем могут свидетельствовать, например, сознательное грубое нарушение профессиональной предосторожности либо злостное или систематическое пренебрежение нормами социального поведения. Одним из показателей отрицательных ценностных ориентаций неосторожного преступника является предшествующее привлечение его к дисциплинарной, административной или иной юридической ответственности за нарушение норм социального поведения. Но и у таких лиц уровень деформации ценностных ориентаций значительно ниже, чем у лиц, совершающих умышленные преступления. В большинстве случаев ценностные ориентации субъектов неосторожных преступлений гораздо ближе к направленности законопослушных граждан, чем к ориентациям лиц, совершающих преступления умышленно. Поэтому вряд ли правильно одним и тем же термином характеризовать искаженное отношение к социальным ценностям лиц, совершающих преступления с умыслом, и лиц, виновных в совершении преступлений по неосторожности. Отношение последних к признанным социальным ценностям общества точнее определять не как отрицательное, а как недостаточно бережное либо недостаточно внимательное. Оно может иметь различные оттенки: пренебрежение, беспечность, невнимание, недостаточное внимание. Но при этом общественно опасный результат всегда является для виновного нежелательным и неожиданным.

Следовательно, социальную сущность вины составляет отрицательное (что характерно для умысла), либо пренебрежительное, или недостаточно внимательное (что характерно для неосторожности) психическое отношение к основным социальным ценностям, проявившееся в конкретном преступном деянии.

Одним из основных показателей, характеризующих вину, является ее степень. Так же, как и понятие сущности вины, понятие степени вины в уголовном законодательстве отсутствует и в настоящее время носит теоретический характер. Тем не менее теоретическая разработка степени вины имеет определенное практическое значение, тем более что судебная практика применяет это понятие достаточно широко. Для дальнейшего внедрения этого показателя вины в судебную практику необходимо определить его конкретные показатели объективного характера.

Некоторые исследователи вины разницу в ее степени усматривали в различиях между умыслом и неосторожностью и тем самым неосновательно смешивали качественную и количественную характеристики вины. Другие ученые под степенью вины подразумевали определенный уровень интенсивности интеллектуальных и волевых процессов, составляющих в своей совокупности содержание вины, то есть считали степень вины чисто психологической категорией, лишенной социально-этической нагрузки. Было высказано и мнение, что «вопрос о степенях вины лежит за рамками признания наличия умысла или неосторожности. Он разрешается не только в зависимости от наличия этих признаков, а в зависимости от всех обстоятельств дела, объективных и субъективных, то есть зависимости от степени вины как основания уголовной ответственности». Искусственно разрывая юридическую и социальную сущность вины, сторонники этой точки зрения относят юридическую сущность к умыслу и неосторожности, а социальную — к общественно опасному деянию в целом.

Следует подчеркнуть, что степень вины — это количественная характеристика не юридической, а социальной сущности вины, а именно характеристика глубины деформированности социальной ориентации субъекта. Она определяется не только формой вины, но и особенностями психической деятельности лица в процессе совершения преступления, целями и мотивами его поведения, личностными особенностями и т. д. «Лишь совокупность формы и содержания вины с учетом всех особенностей психического отношения лица к объективным обстоятельствам преступления и его субъективных, психологических причин определяет степень отрицательного отношения лица к интересам общества, проявленного в совершенном лицом деянии, то есть степень его вины».

Влияние вины на ее степень неоспоримо и первоначально. В умышленном преступлении виновный, сознательно посягая на социальные ценности, определенно проявляет свое отрицательное к ним отношение, а при неосторожном преступлении такая определенность отсутствует. Следовательно, ценностные ориентации субъекта при умысле более деформированы, чем при неосторожности. Сложнее соизмерить соотносительную тяжесть видов умысла и видов неосторожности. Если сравнивать прямой и косвенный умыслы при одинаковых прочих условиях, то прямой умысел всегда опаснее косвенного. Так, человек, желающий причинить смерть многим людям, опаснее человека, открывшего в толпе беспорядочную стрельбу без желания убить кого-то конкретно, а лицо, сознательно допускающее смерть больного в поджигаемом доме, менее опасно, чем поджигатель, стремящийся причинить смерть тому же больному. В постановлении от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» говорится: «По каждому такому делу должна быть установлена форма вины, выяснены мотивы, цель и способ причинения смерти другому человеку, а также исследованы иные обстоятельства, имеющие значение для правильной правовой оценки содеянного и назначения виновному справедливого наказания». Не случайно на первое место среди субъективных признаков умышленного убийства был поставлен вид умысла как фактор, влияющий на опасность преступления (формулировку «форма вины» следует считать недоразумением, связанным с некритическим использованием формулировки, заимствованной из постановления от 22 декабря 1992 г., и понимать именно как «вид умысла»).

Это разъяснение, не раз повторенное Пленумом Верховного Суда РФ, в полной мере относится ко всем умышленным преступлениям. И точно так же следует устанавливать вид неосторожности по всем делам о преступлениях, совершенных с этой формой вины, поскольку легкомыслие всегда опаснее небрежности. При легкомыслии виновному приходится преодолевать контрмотивы, удерживающие его от неразумного поступка, и он не только не воздерживается от совершения действий, чреватых общественно опасными последствиями, но даже не дает себе труда тщательно оценить все детали сложившейся обстановки и ее возможные социальные последствия. Такое отношение к деянию, безусловно, опаснее небрежности, при которой виновный совершает опрометчивый поступок только потому, что не предвидит возможных вредных последствий.

Помимо форм и видов вины на ее степень влияют особенности содержания интеллектуального и волевого процессов, происходящих в психике виновного. Объем и определенность сознания, характер предвидения, преднамеренность, настойчивость в достижении цели могут существенно повлиять на степень вины при умысле. Степень легкомыслия в оценке обстановки, степень самонадеянности при построении расчета избежать наступления общественно опасных последствий, характер обязанности предвидеть и причины непредвидения вредных последствий могут повысить или снизить степень неосторожной вины.

Влияние мотива и цели на степень вины осуществляется не непосредственно, не в качестве ее составных элементов (каковыми эти признаки не являются), а в силу их диалектической взаимосвязи с интеллектуальной и волевой сторонами психики человека. «Именно мотив является связывающим звеном между сознанием и волей индивида. Более того, именно он связывает все объективные и субъективные признаки состава в единое целое». Цель и мотив определяют постановку конкретных задач реальных действий, выбор средств и способов их решения. На их основе возникает идеальная мысленная модель преступного деяния, следовательно, они представляют тот фундамент, на котором рождается реальное психическое отношение лица к общественно опасному деянию, то есть вина. Являясь непосредственным порождением неправильных ценностных ориентаций человека, они несут отрицательный в социальном плане заряд в психическую деятельность этого лица, связанную с определенным общественно опасным деянием, придают этой психической деятельности предосудительный, порицаемый характер.

Особенности объекта и объективной стороны, а иногда и особые свойства предмета посягательства оказывают влияние на степень вины через содержание умысла или неосторожности. Например, осознание общественной опасности конкретного преступления предполагает, что виновный предвидит не абстрактный вред своего деяния, а наступление в каждом случае вполне определенного по характеру и количественным показателям вреда: легкого, средней тяжести либо тяжкого вреда здоровью. Поэтому осознание большей или меньшей тяжести причиняемого вреда означает большую или меньшую степень отрицательного отношения к основным социальным ценностям. То же самое касается и других объективных черт преступного деяния.

Таким образом, степень вины — это оценочная категория, содержащая психологическую и социальную характеристику вины с ее количественной стороны и выражающая меру отрицательного, пренебрежительного или недостаточно внимательного отношения лица, виновного в совершении преступления, к важнейшим социальным ценностям. Степень вины находится в прямой зависимости с величиной уголовно-правового принуждения, необходимого для устранения дефектов в социальных ориентациях правонарушителя, с характером и размером назначаемого ему наказания.

Обобщая все изложенное, можно дать следующее определение вины.

Вина есть психическое отношение лица в форме умысла или неосторожности к совершаемому им общественно опасному деянию, в котором проявляется антисоциальная, асоциальная либо недостаточно выраженная социальная установка этого лица относительно важнейших социальных ценностей.

 

§ 3. Умысел и его виды

Умысел — наиболее распространенная форма вины. По состоянию на 31 августа 2005 г. УК РФ предусматривает ответственность за 270 преступлений, из которых 225 (80,7 %) являются умышленными, 26 (9,3 %) характеризуются альтернативной формой вины, то есть в соответствии с их законодательным описанием могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности, и 28 преступлений (10,0 %) являются неосторожными. Выборочные исследования показывают, что и в реальной жизни удельный вес умышленных преступлений достигает 90–92 % от общего числа совершенных преступных деяний.

В зависимости от психологического содержания закон (ст. 25 УК) подразделяет умысел на два вида — прямой и косвенный. В соответствии с законом преступление признается совершенным с прямым умыслом, если лицо, его совершившее, осознавало общественную опасность своих действий (бездействия), предвидело возможность или неизбежность наступления общественно опасных последствий и желало их наступления.

Осознание общественно опасного характера совершаемого деяния и предвидение общественно опасных последствий определяют процессы, протекающие в сфере сознания, поэтому они составляют интеллектуальный элемент прямого умысла, а желание наступления указанных последствий, определяя волевую сторону психической деятельности, образует волевой элемент прямого умысла.

Предметом сознания как элемента умысла являются прежде всего те фактические обстоятельства, из которых складывается общественно опасное деяние. Но в то же время «умысел — понятие с социальным содержанием, ввиду чего сознание одних только фактических элементов не может обосновать ответственности лица за умышленное преступление». Умысел представляет собой отражение в психике человека важнейших фактических и социальных свойств совершаемого деяния. Поскольку главным социальным признаком преступного деяния, определяющим его материальное содержание, является общественная опасность, то в содержание умысла прежде всего включено осознание общественно опасного характера деяния. Из этого следует, что предметом сознания при умысле являются, во-первых, фактическое содержание совершаемого деяния и, во-вторых, его социальное значение.

Общественно опасным является лишь такое деяние, которое по своим объективным фактическим свойствам способно причинить вред определенным общественным отношениям, охраняемым уголовным законом. Эта направленность на конкретный объект является одним из критериев общественной опасности деяния и, безусловно, должна охватываться сознанием лица, действующего умышленно. Разумеется, осознание лицом объекта преступления не равнозначно знанию его юридической определенности. Субъект умышленного преступления может не знать точно, на какой непосредственный объект посягает его деяние, но должен осознавать, что причиняет вред определенным охраняемым уголовным законом интересам личности, общества или государства. Так, намеренно причиняя легкий вред здоровью при совершении хулиганских действий, субъект действует умышленно независимо от того, считает ли он основным объектом посягательства здоровье потерпевшего или общественный порядок. Определяющим является то, что виновный понимает характер совершаемого деяния и в общих чертах осознает, на какую сферу общественных отношений он посягает.

Осознанию общественно опасного характера совершаемого деяния помогает не только отражение (хотя бы в общих чертах) объекта преступления, но и понимание социального значения всех фактических свойств совершаемого деяния. К таким свойствам относятся место, время, способ, обстановка совершаемого преступления, которые, будучи включенными законодателем в объективную сторону преступления, содержат дополнительную характеристику действия или бездействия, становятся их индивидуальными фактическими признаками. Так, грабитель осознает не только факт изъятия чужого имущества, но и то, что имущество похищается им открытым способом. Сознанием же браконьера охватывается не только факт незаконной охоты, но и то обстоятельство, что она осуществляется на территории государственного заповедника, то есть в определенном месте. В обоих случаях речь идет об осознании виновным дополнительных признаков действия, которые придают деянию новые социальные качества и существенно влияют на степень его общественной опасности.

В содержание умысла не входит осознание признаков самой субъективной стороны и признаков, характеризующих субъект преступления. Если же речь идет о преступлениях со специальным исполнителем, то умыслом виновного должны охватываться не сами по себе дополнительные признаки субъекта, а характер нарушенных виновным специальных обязанностей, которые определяют специфические свойства самого деяния.

Осознание общественной опасности деяния не следует отождествлять с осознанием его противоправности, то есть запрещенности уголовным законом. В подавляющем большинстве случаев лица, совершающие умышленные преступления, осознают их противоправность. Но в теории уголовного права до сих пор господствующим является мнение, что осознание противоправности не входит в содержание умысла. Такое мнение сформировалось в период, когда в советских уголовных кодексах было закреплено материальное определение преступления, лишенное формального признака — указания на противоправность деяния, и допускалось применение аналогии в уголовном праве. Но после закрепления в Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г. и в республиканских УК, а затем — в УК РФ формально-материального определения признак противоправности стал таким же полноправным признаком преступления, как общественная опасность, виновность и наказуемость. Поэтому неотъемлемой чертой умышленной формы вины следует признать осознание (а при неосторожности — возможность осознания) противоправного характера совершаемого деяния. Уместно заметить, что уголовным законодательством ряда стран осознание противоправности совершаемого деяния включено в содержание умысла. Так, в силу ч. 3 ст. 14 УК Испании непреодолимая ошибка относительно противоправности деяния, составляющего правонарушение (включая и преступления, и проступки), исключает уголовную ответственность лица. Аналогичное положение закреплено в ст. 30 УК Польши: «Не совершает преступления тот, кто совершает запрещенное деяние, добросовестно заблуждаясь в его противоправности». В теоретической литературе по уголовному праву некоторые российские ученые обосновывают необходимость законодательного определения вины как психического отношения к деянию не только общественно опасному, но и противоправному. Тем не менее российский уголовный закон при описании умысла прямо не включает осознание противоправности совершаемого деяния в содержание этой формы вины. Поэтому объективно общественно опасное деяние по формальным признакам может быть признано умышленным преступлением и в тех, весьма редких, случаях, когда противоправность совершенного деяния не осознавалась виновным (например, он не ознакомился и в конкретных жизненных условиях не имел возможности ознакомиться с законодательным установлением уголовно-правового запрета), что, впрочем, вряд ли соответствует психологическому содержанию умысла.

Итак, первым признаком интеллектуального элемента прямого умысла является осознание общественно опасного характера совершаемого деяния, то есть хотя бы общей характеристики объекта посягательства, а также фактического содержания и социальных свойств всех составных элементов действия или бездействия.

Вторым интеллектуальным признаком прямого умысла в преступлениях с материальным составом является предвидение общественно опасных последствий совершаемого деяния. Под предвидением подразумевается отражение в сознании тех событий, которые произойдут, должны или могут произойти в будущем. Поэтому предвидение общественно опасных последствий следует понимать как мысленное представление виновного о вреде, который он своим деянием причинит (или может причинить) тем общественным отношениям, которые находятся под охраной уголовного закона. При прямом умысле предвидение включает представление о фактическом содержании предстоящих изменений в объекте преступления, понимание их социального значения, то есть вредности для охраняемых законом общественных отношений, а также осознание причинно-следственной зависимости между собственным деянием и его общественно опасными последствиями. При этом опережающее сознание субъекта может отражать не все детали, а лишь общий характер причинно-следственной цепи.

В одном из определений Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ указала, что осуждение Ф. за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью является необоснованным, поскольку установленные судом обстоятельства не позволяют утверждать, будто Ф. предвидела, что в результате ее действий потерпевшая упадет и получит закрытый перелом шейки левого бедра со смещением, поэтому квалификация преступления как умышленного исключается. В данном случае Ф. не осознавала причинно-следственной зависимости между своими действиями и причинением тяжкого вреда здоровью потерпевшей и не предвидела такого последствия, поэтому умысел исключается.

Для прямого умысла характерным является предвидение неизбежности наступления общественно опасных последствий. «Желание, — писал известный отечественный психолог С. Л. Рубинштейн, — переходит в подлинно волевой акт, когда к знанию цели присоединяется установка на ее реализацию, уверенность (курсив мой. — Л. Р.) в ее достижимости и направленность на овладение соответствующими средствами». Характерная для прямого умысла намеренность в достижении определенного результата связана с обязательным условием осуществимости этого намерения. А оно, с точки зрения лица, действующего с прямым умыслом, осуществимо, если планируемые последствия должны наступить в обязательном порядке. Конечно, речь идет не о фактической неизбежности намеченных последствий, поскольку она зависит не только от желания и действий субъекта, но и от многих других объективных факторов, частично или совсем не зависящих от воли виновного. Речь идет о мысленной (построенной в сознании субъекта) модели причинно-следственной связи, в которой причина (деяние) обязательно вызывает следствие (желаемый результат). Именно уверенность в неизбежности, закономерности наступления последствий побуждает виновного действовать ради их достижения.

Лишь в отдельных случаях совершения преступления с прямым умыслом возможно предвидение не неизбежности, а лишь реальной возможности наступления желаемых общественно опасных последствий. Это происходит тогда, когда избранный виновным способ осуществления преступления может с примерно равной степенью вероятности вызвать разноплановые последствия. Так, выбрасывая грудного ребенка из окна третьего этажа многоэтажного дома, виновный понимает, что и смерть, и любой тяжести вред здоровью младенца в зависимости от обстоятельств его падения (например, на ветви дерева или в снежный сугроб) будут одинаково закономерным, хотя и не единственно возможным результатом совершенных действий. В этом случае виновный предвидит не неизбежность, а лишь реальную возможность наступления желаемого последствия (смерти ребенка).

Следовательно, интеллектуальный элемент прямого умысла складывается из осознания общественно опасного характера совершаемого деяния и предвидения, как правило, неизбежности, а в исключительных случаях — реальной возможности наступления общественно опасных последствий.

Волевой элемент прямого умысла, характеризующий направленность воли субъекта, определяется в законе как желание наступления общественно опасных последствий.

Для уяснения психологической сущности желания представляет интерес механизм его возникновения, процесс формирования этого проявления воли человека. Этому вопросу уделялось внимание еще в русской науке уголовного права конца XIX — начала XX в.. При небольших расхождениях в деталях схемы формирования желания, предлагаемые русскими учеными, имели большое сходство. Процесс формирования желания рассматривался как совокупность следующих этапов: 1) ощущение определенной потребности; 2) превращение ее в побуждение к действию, то есть в мотив преступления; 3) постановка цели, достижение которой должно прямо удовлетворять ощущаемую потребность или служить средством ее удовлетворения; 4) желание (хотение) достичь поставленной цели. Понимание желания как процесса, проходящего в своем развитии несколько стадий, от осознания определенной потребности до воли, мобилизованной на достижение определенной цели, было воспринято и уголовно-правовой наукой советского периода.

«Желание — это опредмеченное стремление, оно направлено на определенный предмет. Зарождение желания означает всегда поэтому возникновение и постановку цели. Желание — это целенаправленное стремление». Как стремление к определенному результату желание может иметь различные психологические оттенки. Желаемыми являются не только те последствия, которые приятны виновному, доставляют ему внутреннее удовлетворение, но и те, которые при внутренне отрицательном эмоциональном отношении к ним со стороны виновного представляются ему тем не менее нужными или неизбежными на пути удовлетворения потребности, ставшей побудительной причиной к действию. «При другом взгляде на сущность умысла, при отнесении к нему только желанных последствий, то есть таких, которые представляются ему приятными, в области умышленной вины осталось бы только незначительное количество преступных деяний, предпринимаемых ради них самих, не преследующих других целей, кроме причинения запрещенного результата».

Итак, желание как элемент умысла заключается в стремлении к определенным последствиям, в восприятии их как нужных для удовлетворения ощущаемой потребности посредством совершения преступления. Эти последствия могут выступать для виновного в одном из следующих качеств: 1) конечной цели (например, убийство из ревности, мести); 2) промежуточного этапа на пути к достижению конечной цели (убийство с целью облегчить совершение другого преступления); 3) средства достижения цели (убийство с целью получения наследства убитого); 4) неизбежного сопутствующего элемента деяния. «Обобщая указанные выше оттенки волевого отношения виновного к результату при прямом умысле, можно сказать, что виновный в этом случае относится к результату как к нужному ему событию».

Изложенная трактовка желания как признака прямого умысла заняла господствующее положение в современной отечественной науке уголовного права. Однако отдельные авторы толкуют желание причинить общественно опасные последствия только как конечную цель деяния или как средство достижения конечной цели. Представление же о последствиях как побочном результате действий виновного они связывают только с косвенным умыслом. Высказанное в юридической литературе утверждение, что неизбежные побочные последствия, охватываемые предвидением, «не становятся желаемыми, не делаются ни целью действия, ни средством достижения цели», справедливо лишь отчасти. Такие последствия действительно не превращаются ни в цель, ни в средство ее достижения, они не становятся желаемыми. Как неизбежное сопутствующее обстоятельство единой преступной ситуации, они с самого начала являются желаемыми в силу диалектики взаимной обусловленности сознания и воли: если желаемым является деяние, которое заведомо повлечет определенные вредные последствия, то желание распространяется и на эти последствия как необходимый элемент этого деяния.

Данное в законе определение умысла ориентировано на преступления с материальным составом, и желание связывается в нем только с общественно опасными последствиями, в которых воплощается причиняемый объекту вред. Однако в Уголовном кодексе РФ большинство составов преступлений сконструированы по типу формальных, поэтому последствия лежат за пределами их объективной стороны и не могут быть предметом ни интеллектуального, ни волевого отношения. В преступлениях с формальным составом признаком объективной стороны, воплощающим общественную опасность деяния, во всех случаях является само запрещенное законом действие или бездействие. Поэтому в формальных составах волевое содержание умысла исчерпывается волевым отношением к самим общественно опасным действиям (бездействию). Например, «согласно диспозиции ст. 129 УК РФ уголовная ответственность за клевету наступает в том случае, если виновный заведомо осознавал ложность сообщаемых им сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию, и желал их совершить» (курсив мой. — А. Р.). Аналогично насильник, осознавая, что вступает в половое сношение с женщиной вопреки ее воле посредством применения насилия, во всех случаях желает совершить действия, обладающие именно такими социальными свойствами. Следовательно, при совершении преступлений с формальным составом волевой элемент умысла всегда заключается в желании совершить общественно опасные действия, запрещенные уголовным законом, то есть он может быть только прямым.

Конструкция умысла в преступлениях с формальным составом как сознательно-волевое отношение именно к действиям (бездействию) постепенно внедряется в уголовное законодательство. Так, в ст. 24 УК Республики Беларусь, которая называется «Вина в преступлении, не связанном с наступлением последствий», закреплено положение, что «в преступлении, для наличия которого не требуется наступления общественно опасных последствий, форма вины устанавливается по отношению лица к общественно опасному деянию». В части 2 этой статьи сказано: «Преступление признается совершенным умышленно, если лицо, его совершившее, сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия и желало его совершить», то есть предметом желания является само общественно опасное деяние, а единственно возможным видом умысла в таких преступлениях УК Беларуси считает только прямой умысел.

Помимо содержания важным показателем прямого умысла является его направленность, которая во многих случаях определяет квалификацию преступления. Под направленностью умысла понимается мобилизация интеллектуально-волевых усилий виновного на совершение деяния, посягающего на определенный объект, совершаемого определенным способом, причиняющего конкретные последствия, характеризующегося наличием определенных смягчающих и отягчающих обстоятельств. Учитывая значение направленности умысла для квалификации преступлений, Верховный Суд РФ неоднократно подчеркивал необходимость ее установления по конкретным делам. Так, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ указала, что деяние не является преступлением, если умысел лица «после приобретения маковой соломки был направлен (курсив мой. — А. Р.) на доставку ее к месту своего жительства для личного пользования»; что убийство может быть квалифицировано как совершенное с особой жестокостью, если умысел виновного был направлен на причинение, в частности, особых страданий близким потерпевшего; что убийство может квалифицироваться по п. «а» ч. 2 ст. 105 УК только при условии, что умысел был направлен на лишение жизни именно двух лиц (смерть обоих охватывалась единым умыслом); что хищение квалифицируется как кража или грабеж в зависимости от направленности умысла на изъятие имущества тайным или открытым способом.

Об определяющем влиянии направленности умысла на квалификацию преступления наглядно свидетельствует следующий пример.

Р. и К., договорившись об ограблении потерпевшей, обманным путем проникли в ее квартиру, где К. стал избивать потерпевшую, требуя выдачи денег и ценностей, а Р. стал обыскивать квартиру. Затем К., продолжая требовать выдачи денег и ценных вещей, стал сдавливать шею потерпевшей матерчатой удавкой. В процессе удушения у потерпевшей произошел сердечный приступ, от которого наступила смерть. После этого нападавшие завладели деньгами и ценным имуществом потерпевшей.

Президиум Верховного Суда РФ, отклоняя протест заместителя Генерального прокурора РФ, признал правильным осуждение К. по ч. 1 ст. 109 УК РФ (помимо ответственности за хищение), подчеркнув, что неоднократное сдавливание шеи потерпевшей имело целью понудить ее к выдаче денег и ценностей, поэтому умысел не был направлен на лишение жизни, хотя К. должен был и мог предвидеть наступление такого последствия своих действий, то есть причинил смерть по неосторожности.

Направленность умысла является тем показателем, который определяет не только квалификацию преступления, но и вид умысла. Между тем в теории уголовного права данная функция умысла явно недооценивается. Это проявляется в том, что при определении вида умысла и раскрытии его содержания в конкретном составе преступления комментаторы механически используют законодательную конструкцию умысла, ориентированную на преступления с материальным составом, и делают вывод, что преступление может быть совершено как с прямым, так и с косвенным умыслом. Такой подход оправдан лишь в тех случаях, когда предусмотренные законом последствия являются тем объективным признаком состава преступления, в котором в концентрированном виде воплощается общественная опасность описанного в законе деяния (как, например, при убийстве, заражении ВИЧ-инфекцией, нарушении правил охраны окружающей среды при производстве работ и т. п.). Такие преступления можно условно именовать преступлениями, состав которых является материальным по существу. В них действия сами по себе, в отрыве от предусмотренных диспозицией уголовно-правовой нормы последствий, не обладают свойством общественной опасности в уголовно-правовом смысле. Однако во многих случаях юридическим признаком, концентрирующим общественную опасность деяния, являются не указанные в диспозиции уголовно-правовой нормы последствия, а сами запрещенные уголовным законом действия. Последствиям же законодатель придает значение признака, отграничивающего преступление от иных правонарушений, либо квалифицирующего признака, выполняющего функцию дифференциации наказания. А в некоторых случаях указание на последствия выглядят вообще ненужными, поскольку они неотделимы от действий и составляют их неотъемлемое качество (например, указание на то, что разглашенные сведения, составляющие государственную тайну, стали достоянием других лиц (ч. 1 ст. 283 УК), поскольку именно в этом и заключается сущность разглашения сведений; ссылка на то, что неправомерный отказ должностного лица в предоставлении собранных в установленном порядке документов и материалов, непосредственно затрагивающих права и свободы гражданина, должны причинить вред его правам и законным интересам (ст. 140 УК), поскольку указанные права и интересы нарушаются самим фактом отказа в предоставлении требуемой информации, и т. д.). Такие преступления можно условно обозначить как преступления, состав которых является материальным по конструкции, поскольку они ничем не отличаются от таких, например, преступлений, как нарушение равенства прав и свобод человека и гражданина (ст. 136 УК), нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК), нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138 УК), нарушение неприкосновенности жилища (ст. 139 УК), которыми точно так же нарушаются права и законные интересы граждан, хотя на это в диспозиции статьи УК прямо не указывается.

Существенное нарушение прав и законных интересов граждан или организаций либо охраняемых законом интересов общества и государства при превышении должностных полномочий является признаком, отграничивающим преступление (ч. 1 ст. 286 УК) от дисциплинарного проступка. Общественная опасность этого деяния концентрированно выражается не в указанных последствиях, а в намеренном совершении должностным лицом действий, явно выходящих за пределы его полномочий и поэтому чреватых грубым нарушением прав и законных интересов. Преднамеренный же характер совершения таких действий свидетельствует о том, что преступление совершается с прямым умыслом, независимо от содержания волевого отношения к последствиям, описанным в диспозиции ч. 1 ст. 286 УК.

При механическом применении законодательной формулы умысла для раскрытия содержания вины в любых преступлениях с материальным составом (в том числе в преступлениях, состав которых является материальным лишь по конструкции) упускается из виду волевое отношение к действиям (бездействию) даже в тех случаях, когда именно в них концентрируется характер общественной опасности преступного деяния. Как результат, делается необоснованный вывод о возможности совершения преступления с любым видом умысла или даже только с косвенным.

Например, по мнению С. В. Бородина, с прямым или косвенным умыслом могут совершаться такие преступления, как нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК, хотя без желания невозможны собирание или распространение сведений о частной жизни лица без его согласия); отказ в предоставлении гражданину информации, затрагивающей его права и свободы (ст. 140 УК, хотя неправомерно отказать в предоставлении такой информации, предоставить гражданину неполную или заведомо ложную информацию возможно лишь при желании совершить такие деяния); нарушение авторских или смежных прав (ст. 146 УК, хотя трудно представить незаконное использование объектов авторского права или смежных прав либо присвоение авторства без желания совершить названные действия); нарушение изобретательских и патентных прав (ст. 147 УК).

А. Э. Жалинский полагает, что с любым видом умысла могут совершаться: незаконное предпринимательство и незаконная банковская деятельность (ст. 171 и 172 УК), незаконное получение кредита (ст. 176 УК), хотя все описанные в диспозициях указанных статей УК действия носят целенаправленный характер и именно в них воплощена опасность названных преступлений. Более того, механическое использование законодательной конструкции умысла привело А. Э. Жалинского к ошибочному выводу, будто лжепредпринимательство (ст. 173 УК) может совершаться только с косвенным умыслом при обязательном наличии любой из целей, сформулированных в диспозиции ст. 173 УК, хотя в теории уголовного права общепризнанно, что введение в диспозицию статьи УК специальной цели деяния указывает на то, что преступление возможно лишь при наличии прямого умысла.

Некритически применяя законодательную формулу умысла, ориентированную на преступления с материальным составом, Н. А. Лопашенко пришла к выводу о возможности совершения с любым видом умысла таких преступлений, как незаконное предпринимательство (ст. 171 УК), неправомерные действия при банкротстве (ст. 195 УК), незаконное получение кредита (ст. 176 УК), хотя объективную сторону названных преступлений образуют целенаправленные действия, обманный способ совершения которых, во-первых, воплощает общественную опасность деяния, а во-вторых, явно свидетельствует о желании совершить указанные действия, то есть о прямом умысле.

Видимо, традиционное понимание умысла в преступлениях с материальным составом только как волевого отношения главным образом и в первую очередь к общественно опасным последствиям, предусмотренным в диспозиции уголовно-правовой нормы, нуждается в корректировке. В противном случае механическое применение законодательной конструкции умысла может привести к явно ошибочным выводам. Например, кража чужого имущества образует преступление (ч. 1 ст. 158 УК) лишь тогда, когда причиненный ею ущерб превышает один минимальный размер оплаты труда, в противном случае она квалифицируется как административное правонарушение (ст. 7.27 КоАП РФ). Не вызывает сомнения, что мелкая кража с субъективной стороны характеризуется только прямым умыслом, содержание которого раскрывается в ч. 1 ст. 2.2 КоАП РФ. Было бы совершенно необъяснимым превращение правонарушения, совершаемого с прямым умыслом, в правонарушение с косвенным умыслом только из-за того, что стоимость похищенного имущества превысила один минимальный размер оплаты труда. Ведь нельзя же утверждать, будто уголовно наказуемая кража чужого имущества может совершаться с косвенным умыслом, на том основании, что виновный не желал, а лишь сознательно допускал причинение потерпевшему большего ущерба, чем один минимальный размер оплаты труда.

В теории уголовного права и в судебной практике существует лишь одно мнение: уголовно наказуемая кража может совершаться только с прямым умыслом. Если же, однако, механически применять законодательную конструкцию умысла ко всем преступлениям с материальным составом, то можно прийти к выводу, что кража чужого имущества, причинившая значительный ущерб гражданину (п. «г» ч. 2 ст. 158 УК) или совершенная в крупном (ч. 3 ст. 158 УК) либо особо крупном размере (п. «б» ч. 4 ст. 158 УК), может совершаться с косвенным умыслом (а тем более по неосторожности), если виновный не желал причинения соответствующего ущерба, а лишь сознательно допускал его (или не предвидел возможности его причинения). Абсурдность подобного суждения очевидна. Точно так же нельзя присвоение авторства или принуждение к соавторству признать совершенными с косвенным умыслом на том основании, что виновный не желал причинить потерпевшему крупный ущерб, а лишь сознательно допускал такую возможность. Совершенно очевидно, что такие преступления характеризуются желанием совершить действия, в которых воплощен характер общественной опасности этого преступления, что указывает именно на прямой умысел.

В действующем УК уголовная наказуемость целого ряда деяний, прежде всего в сфере экономической деятельности, связывается с наступлением последствий в виде крупного ущерба. Представляется, что вид умысла в таких преступлениях определяется волевым отношением не к этому признаку, который предназначен всего лишь для отграничения преступления от иных правонарушений (гражданско-правовых, налоговых, бюджетных, административных и т. д.), а к действиям, характеризующим объективную сторону соответствующих преступлений и в концентрированном виде выражающим их общественную опасность. Например, способами незаконного получения кредита либо льготных условий кредитования в соответствии с законом (ч. 1 ст. 176 УК) служит предоставление банку или иному кредитору заведомо ложных сведений о хозяйственном положении либо финансовом состоянии получателя кредита, иначе говоря, прямой обман. Это означает, что лицо желает совершить данное деяние, то есть действует с прямым умыслом, даже если оно не желало, а лишь сознательно допускало причинение крупного ущерба. Точно так же следует признать совершенным с прямым умыслом использование государственного целевого кредита не по прямому назначению (ч. 2 ст. 176 УК), даже если виновный лишь сознательно допускал причинение последствий в виде крупного ущерба гражданам, организациям или государству.

Еще меньше оснований признавать умысел косвенным, если сознательное допущение устанавливается по отношению к признаку, имеющему квалифицирующее или особо квалифицирующее значение. Например, последствием преступления, предусмотренного частью 1 ст. 165 УК, является любой имущественный ущерб собственнику или иному владельцу имущества, причиненный путем обмана или злоупотребления доверием. Это преступление — корыстное, оно совершается только с прямым умыслом, и для его субъективной оценки не имеет никакого значения волевое отношение к такому квалифицирующему последствию, как причинение крупного ущерба (п. «б» ч. 3 ст. 165 УК).

Видимо, настало время модернизировать (хотя бы на теоретическом уровне) законодательную конструкцию прямого умысла для использования при анализе вины в преступлениях с материальным составом. Суть этой модернизации заключается в следующем: в случаях, когда предусмотренное законом последствие играет роль признака, отграничивающего преступление от иных правонарушений либо дифференцирующего ответственность, умысел должен признаваться прямым, если он был направлен на совершение заведомо незаконных действий (бездействия), характеризующих юридическую сущность преступления и выражающих его общественную опасность, то есть если виновный желал совершить эти действия. Иными словами, безусловным показателем прямого умысла следует признать осознание лицом противоправного характера совершаемого деяния.

Вторым видом умысла, выделяемым в законе по психологическому содержанию, является косвенный умысел. В соответствии с законодательным определением он заключается в том, что лицо, совершающее преступление, осознает общественную опасность своих действий (бездействия), предвидит возможность наступления общественно опасных последствий, не желает, но сознательно допускает наступление этих последствий либо относится к ним безразлично.

Осознание общественно опасного характера деяния при косвенном умысле, по существу, не отличается от соответствующего признака прямого умысла. Что же касается характера предвидения при косвенном умысле, то по этому вопросу в науке уголовного права высказывались две точки зрения. Одни ученые считали, что лицо, действующее с косвенным умыслом, предвидит возможность либо неизбежность наступления общественно опасных последствий, другие полагали, что сознательное допущение последствий психологически совместимо только с предвидением возможности их наступления. Вторая точка зрения разделялась высшими судебными органами страны, которые предвидение неотвратимости последствий связывали с прямым умыслом, а предвидение их возможности — в основном с косвенным.

Психологически невозможно не желать, а лишь сознательно допускать наступление последствий, которые неизбежно причиняются осознанными и волевыми действиями виновного. Если лицо желает совершить определенные действия, понимая, что их неизбежным результатом будет наступление общественно опасных последствий, то желание распространяется не только на сами действия. но и на их последствия, поскольку те и другие составляют единую криминальную ситуацию. Следовательно, интеллектуальный элемент косвенного умысла характеризуется предвидением только возможности, но никак не неизбежности наступления общественно опасных последствий. Именно такое понимание интеллектуального элемента косвенного умысла нашло свое законодательное закрепление в ч. 3 ст. 25 УК.

Возможность наступления последствий как предмет предвидения при косвенном умысле в литературе нередко определяется термином «реальная». Термин «реальная возможность» точно передает оттенок в характере предвидения при косвенном умысле. Возможность наступления общественно опасных последствий предвидится как реальная, если субъект считает эти последствия закономерным результатом развития причинной связи именно в данном конкретном случае. Если же лицо, сознавая закономерность наступления подобных последствий во многих других аналогичных случаях, не распространяет ее на данную конкретную ситуацию (абстрагируется от нее), то можно говорить о предвидении лишь абстрактной возможности наступления общественно опасных последствий. Сознательное допущение совместимо с предвидением только реальной, а не абстрактной возможности наступления преступных последствий, ибо невозможно соглашаться на последствия, которые не являются закономерными для данного конкретного случая. Содержание косвенного умысла в том и состоит, что лицо, осознавая общественно опасный характер своего деяния, предвидит реальную возможность наступления общественно опасных последствий и сознательно допускает их наступление. Следовательно, различие в психологическом содержании прямого и косвенного умысла имеется не только в сфере воли, но и в сфере сознания. Различие в интеллектуальном элементе обоих видов умысла заключается в неодинаковом характере предвидения: при прямом умысле виновный предвидит, как правило, неизбежность, а иногда — реальную возможность, при косвенном же — только реальную возможность наступления общественно опасных последствий. Однако главное, решающее отличие косвенного умысла от прямого коренится в волевом элементе: прямой умысел характеризуется желанием, а косвенный — сознательным допущением общественно опасных последствий либо безразличным к ним отношением.

Сознательное допущение — это специфическая форма положительного волевого отношения к общественно опасным последствиям. Некоторыми учеными в формулу «сознательно допускало» вкладывалось не волевое, а интеллектуальное содержание, а в качестве предмета сознательного допущения понимались не последствия преступления, а социальные свойства совершаемых действий (бездействия). Такая трактовка сознательного допущения противоречит законодательной конструкции косвенного умысла, в соответствии с которой сознательное допущение связывается исключительно с общественно опасными последствиями и означает, что виновный сознательно, то есть намеренно, допускает развитие вызванных его деянием событий и наступление их результата в виде общественно опасных последствий. При характеристике косвенного умысла слова «не желало» нельзя понимать как негативное отношение к вредным последствиям, как активное их нежелание, то есть стремление избежать наступления последствий. Наоборот, это отношение является позитивным, одобрительным, хотя у виновного и нет прямой заинтересованности в причинении вредных последствий. Тем не менее он сознательно допускает их наступление, заранее соглашается с их причинением. Эти последствия являются как бы той ценой, которую виновный готов заплатить ради достижения своих целей, лежащих, как правило, за рамками состава данного преступления или во всяком случае не совпадающих с его преступными последствиями. Сознательное допущение означает, что виновный своими волевыми действиями вызывает определенную цепь событий и сознательно, то есть намеренно, допускает такое развитие причинно-следственной цепи, которое приводит к наступлению общественно опасных последствий. В этом проявляется определенное содержание воли, довольно близкое по своей психологической сущности к желанию. Именно положительное, одобрительное отношение к последствиям сближает сознательное допущение с желанием, делает их разновидностями волевого содержания одной и той же формы вины.

Волевое содержание косвенного умысла может проявляться не только в сознательном допущении общественно опасных последствий, но и в безразличном отношении к их наступлению. Сам термин «безразличное отношение» представляется несколько сомнительным, поскольку безразличие к какому-либо предмету означает, что этот предмет оставляет субъект совершенно равнодушным, не вызывает у него никакого отношения. По приведенным соображениям термин «безразличное отношение» вызывал критику со стороны отдельных ученых. Безразличное отношение как проявление воли в косвенном умысле, по сути, мало чем отличается от сознательного допущения и означает отсутствие активных эмоциональных переживаний в связи с общественно опасными последствиями, реальная возможность наступления которых отражается опережающим сознанием виновного. В этом случае субъект причиняет вред, что называется, не задумываясь о вредных последствиях совершаемого деяния, возможность причинения которых представляется ему весьма реальной.

Психологическая конструкция косвенного умысла резко сужает сферу его возможного бытия, поскольку он может существовать только в преступлениях с материальным составом. Правда, в юридической литературе предпринимались попытки доказать, что косвенный умысел возможен и в формальных составах. Их обосновывали по-разному.

Одни ученые исходили из того, что в преступлениях с формальным составом, так же как и с материальным, вина тоже представляет психическое отношение не только к действиям или к бездействию, но и к общественно опасным последствиям. Однако эта посылка не является корректной, поскольку отношение к последствиям, не имеющим юридического значения и поэтому не включенным в число признаков состава преступления, не может определять содержание вины как уголовно-правового феномена.

Другие ученые, конструируя косвенный умысел в преступлениях с формальным составом, вопреки закону определяют волевое отношение в виде сознательного допущения по отношению не к последствиям, а к социальным свойствам совершаемого деяния, то есть к его общественной опасности. Так, по мнению одного из сторонников такой позиции, «хулиганство с косвенным умыслом имеет место тогда, когда субъект предвидит, что его действия могут нарушить общественный порядок, затронуть общественные интересы, и совершает их, сознательно допуская объективное проявление неуважения к обществу». Однако грубое нарушение общественного порядка и проявление явного неуважения к обществу — это не последствие, а социальное свойство хулиганских действий, придающее им общественно опасный характер, и поэтому составляет предмет сознания, а не воли. Смешивая социальные свойства преступного деяния с общественно опасными последствиями и тем самым отступая от законодательного определения косвенного умысла, пытаются конструировать его в преступлениях с формальным составом и авторы некоторых учебников. Утверждения о возможности косвенного умысла можно встретить по отношению к таким преступлениям, как клевета, половое сношение с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста, хулиганство и др. С этими утверждениями вряд ли можно согласиться, поскольку они противоречат законодательному определению и психологической сущности косвенного умысла, при котором сознательное допущение проецируется только на общественно опасные последствия, а не на какие-то иные объективные признаки и свойства деяния.

Косвенный умысел на практике встречается значительно реже прямого. Дело в том, что его психологическая сущность несовместима с рядом институтов уголовного права и с определенными конструкциями составов преступлений. Косвенный умысел невозможен не только в преступлениях с формальным составом, но также в преступлениях, состав которых включает указанную в законе цель, при покушении на преступление и приготовлении к преступлению, в деятельности организатора, подстрекателя и пособника и в ряде других случаев. Поэтому, как показывают выборочные исследования, с косвенным умыслом совершается примерно 10–12 % всех умышленных преступлений.

Прямой и косвенный умысел — это разновидности одной и той же формы вины, поэтому между ними много общего. Интеллектуальный элемент обоих видов умысла характеризуется осознанием общественной опасности совершаемого деяния и предвидением его общественно опасных последствий. Для волевого элемента обоих видов умысла общим является положительное, одобрительное отношение к наступлению общественно опасных последствий. Тем не менее речь идет о различных видах умысла, каждый из которых имеет свои особенности.

Различие между прямым и косвенным умыслом по содержанию интеллектуального элемента состоит в неодинаковом характере предвидения общественно опасных последствий. Если прямой умысел характеризуется предвидением, как правило, неизбежности, а иногда реальной возможности их наступления, то косвенному умыслу присуще предвидение только реальной возможности наступления указанных последствий. Но основное различие между прямым и косвенным умыслом заключается в том, что волевое отношение субъекта к вредным последствиям проявляется в различных формах. Положительное отношение к ним при прямом умысле выражается в желании, а при косвенном умысле — в сознательном допущении либо в безразличном отношении.

Помимо закрепленного в законе деления умысла на виды в зависимости от особенностей их психологического содержания, теории и практике уголовного права известны иные классификации видов умысла.

По моменту возникновения преступного намерения различаются заранее обдуманный и внезапно возникший умысел.

Заранее обдуманный умысел характерен тем, что намерение совершить преступление осуществляется через более или менее значительный отрезок времени после возникновения. Принято считать, что такой умысел опаснее внезапно возникшего. Но опасность деяния не всегда повышается при заранее обдуманном умысле. Сам по себе момент возникновения намерения совершить преступление — обстоятельство в значительной мере случайное и по своей сути не может оказать большого влияния на степень общественной опасности деяния или личности виновного. Гораздо важнее те причины, по которым лицо осуществило свой замысел не сразу. Если это объясняется его нерешительностью, колебаниями, отрицательным эмоциональным отношением к результатам преступления, то заранее обдуманный умысел нисколько не опаснее внезапно возникшего. Но если разрыв во времени между возникновением и реализацией преступного замысла обусловлен особым коварством субъекта или изощренностью способов достижения преступной цели, то заранее обдуманный умысел существенно повышает опасность преступления и личности виновного.

В отечественной правовой науке уже высказывалась мысль, что изощренность и коварство повышают опасность преступления: «Соединенное с изощренным, а иногда и коварным обманом… мошенничество глубоко аморально и особенно нетерпимо». Особое коварство проявляется, например, в том, что виновный использует доверчивость или неопытность жертвы, чтобы заманить ее в хитроумно расставленную ловушку; либо создает ложные доказательства своей непричастности к преступлению, бросая тень подозрений на другое лицо; либо в процессе совершения преступления использует других лиц, не осознающих своей роли в достижении преступной цели виновного, и т. п. К особо изощренным способам совершения преступления можно отнести, например, систематическое подмешивание в пишу жертвы медленно действующего и трудно обнаруживаемого в организме яда; применение взрывных устройств, замаскированных под безобидные предметы и срабатывающих при физическом контакте с ними; использование поддельных документов или формы работников милиции при совершении мошеннических и других действий, включающих элементы обмана, и т. д. При наличии указанных признаков заранее обдуманный умысел, разумеется, опаснее внезапно возникшего.

В отдельных случаях сам законодатель признает предумышленный характер преступления фактором, существенно повышающим опасность деяния. Так, незаконное проникновение в жилище, помещение или иное хранилище является квалифицирующим признаком при краже, грабеже и разбое, придавая им предумышленный характер. Совершение преступления с использованием форменной одежды или документов представителей власти как изощренный способ, свидетельствующий о предумышленности деяния, рассматривается как обстоятельство, отягчающее наказание (п. «н» ч. 1 ст. 63 УК).

Внезапно возникшим является вид умысла, который был реализован в преступлении сразу же или через незначительный промежуток времени после возникновения преступного намерения. Он может быть простым или аффектированным.

Простым внезапно возникшим умыслом называется такой умысел, при котором намерение совершить преступление возникло у виновного в нормальном психическом состоянии и было реализовано сразу же или через очень короткий отрезок времени после возникновения. На такой вид умысла часто влияет провоцирующая ситуация или наличие повода к совершению преступления. С внезапно возникшим умыслом нередко совершаются корыстные преступления лицами со стойкими преступными наклонностями, проявляющимися при любом «удобном случае» (ворами, грабителями и др.).

Аффектированный умысел, в отличие от простого внезапно возникшего, характеризуется не столько моментом, сколько психологическим механизмом возникновения намерения совершить преступление. Поводом к его возникновению являются неправомерные или аморальные действия потерпевшего в отношении виновного или его близких либо систематическое противоправное или аморальное поведение потерпевшего, создавшее длительную психотравмирующую ситуацию. Под их влиянием у субъекта внезапно возникает сильное эмоциональное волнение, существенно затрудняющее сознательный контроль над волевыми процессами. Поэтому в преступлении, совершенном с аффектированным умыслом, в меньшей степени проявляется антисоциальная установка личности, а больше сказывается влияние ситуации как внешнего повода к совершению преступления. Этим и объясняется смягчение наказания за преступление, совершенное с аффектированным умыслом.

По своему психологическому содержанию и заранее обдуманный, и внезапно возникший умысел может быть как прямым, так и косвенным.

В зависимости от степени определенности представлений субъекта о важнейших фактических и социальных свойствах деяния умысел может быть определенным (конкретизированным) или неопределенным (неконкретизированным). Эти важнейшие свойства деяния могут касаться различных признаков состава преступления: и объекта (общественный порядок или здоровье человека), и способа совершения преступления (тайное или открытое хищение имущества), и последствий (характер существенного вреда при злоупотреблении должностными полномочиями).

В литературе была высказана мысль, что рассматриваемая классификация видов умысла применима только к прямому умыслу. С этим вряд ли можно согласиться. Ведь критерием отнесения умысла к определенному, неопределенному или альтернативному является степень конкретности представлений лица об основных социальных свойствах деяния. А лежит этот критерий в плоскости интеллектуального элемента умысла, волевое же его содержание при одной и той же степени определенности может быть различным.

Определенный (конкретизированный) умысел характеризуется наличием конкретного представления о качественных и количественных показателях важнейших свойств деяния, определяющих его юридическую сущность. Если у субъекта имеется четкое представление о каком-то одном индивидуально определенном результате, умысел является простым определенным. Данный вид умысла является главным критерием квалификации преступления при субъективной ошибке, при недоведении преступления до конца и в некоторых других случаях, в которых совершенное деяние квалифицируется не по фактически наступившим последствиям, не в зависимости от фактически пострадавшего объекта, а именно в соответствии с представлениями виновного. Так, лицо должно нести ответственность за кражу, а не за грабеж, если даже за его преступными действиями наблюдали посторонние лица, но об этом не было известно субъекту преступления. Точно так же деяние квалифицируется как покушение на убийство, если сознанием виновного охватывалось последствие в виде смерти потерпевшего, даже если она не наступила и фактическим последствием оказалось причинение средней тяжести вреда здоровью.

Альтернативным называется такая разновидность определенного умысла, при которой сознанием виновного охватывается возможность наступления двух или более конкретно-определенных последствий либо возможность причинения вреда одному из двух объектов, охватываемых сознанием субъекта.

Неопределенный (неконкретизированный) умысел отличается тем, что у виновного имеется не индивидуально-определенное, а обобщенное представление об объективных свойствах деяния, то есть он осознает только его видовые признаки. Например, нанося сильные удары ногами по голове, груди и животу потерпевшего, виновный предвидит, что в результате будет причинен вред здоровью, но не осознает количественных показателей этого вреда. Подобное преступление следует квалифицировать как умышленное причинение того вреда здоровью, который фактически наступил. Правда, отдельные ученые предлагали квалифицировать преступления, совершенные с неконкретизированным умыслом, по «наиболее тяжелым объективно возможным и отражавшимся в сознании субъекта последствиям», но эта точка зрения не получила поддержки в науке, поскольку его сущность как раз и состоит в том, что никакие, в частности, «наиболее тяжелые» из объективно возможных в конкретной форме не отражаются в сознании субъекта.

 

§ 4. Неосторожность и ее виды

Как показывают выборочные исследования, неосторожные преступления составляют 8—10 % от общего числа совершаемых в стране преступлений. Однако нельзя недооценивать их распространенность и опасность. В условиях научно-технического прогресса заметно увеличивается число неосторожных преступлений в таких сферах, как охрана окружающей среды, безопасность движения и эксплуатация различных видов транспорта, безопасность условий труда, использование новых мощных источников энергии и т. п. Подобные деяния способны причинять колоссальный экономический, экологический, организационный и иной вред. Достаточно сказать, что гибель людей чаще наступает вследствие неосторожных преступлений, чем от убийств. Специальные исследования показали, что размер имущественного ущерба от неосторожных преступлений (включая транспортные и преступления, влекущие лесные и прочие пожары) вполне сопоставим с ущербом от умышленных преступлений, поэтому проблема ответственности за неосторожные преступления приобретает особое значение.

Приведенные соображения свидетельствуют о большой общественной опасности неосторожных преступлений в социальном смысле, то есть на статистическом уровне. Если же рассматривать преступления, совершенные по неосторожности, на индивидуальном уровне, то становится очевидным, что неосторожность — менее опасная форма вины по сравнению с умыслом. Это видно из существенного различия в санкциях уголовно-правовых норм, регламентирующих ответственность за причинение одних и тех же последствий умышленно или по неосторожности (например, ст. 105 и 109, 111 и ст. 118, 167 и 168 УК). По этой причине законодатель исправил свою первоначальную ошибку и Федеральным законом № 25-ФЗ 2001 г. исключил неосторожные преступления из категории тяжких, отнеся все неосторожные преступления, за совершение которых максимальное наказание по закону превышает два года лишения свободы, к преступлениям средней тяжести (ч. 3 ст. 15 УК).

Одним из непременных условий повышения эффективности борьбы с неосторожными преступлениями является правильное применение законодательства о таких преступлениях. В частности, необходимо по каждому делу точно устанавливать вид неосторожности и учитывать его при назначении наказания. Между тем в судебной практике редко решается вопрос о том, с каким видом неосторожной вины совершено преступление. Например, по делам о преступном нарушении правил охраны труда следственные органы и суд в 67 % случаев не устанавливали вида неосторожности при наступлении последствий в виде травмирования людей. Для того чтобы устранить эти недостатки судебной практики, необходимо четко и единообразно применять уголовно-правовые нормы о неосторожности и преступлениях, совершаемых по неосторожности.

В действующем УК, как и в предыдущих Кодексах России, допускается возможность конструирования некоторых составов преступлений таким образом, что их субъективная сторона может характеризоваться как умышленной, так и неосторожной формой вины. Поэтому зачастую возникают проблемы определения формы вины в отдельных видах преступлений, из законодательного описания которых не очевидно, с какой формой вины они могут совершаться. Из-за сложности этой задачи суды нередко уклоняются от ее решения и оставляют без рассмотрения вопрос о том, умышленным или неосторожным было преступление в конкретном случае. Как следствие этого значительно распространены случаи назначения наказания без учета формы вины, возникают неразрешимые сложности в определении вида режима отбывания наказания в виде лишения свободы, остаются нерешенными и некоторые другие практические вопросы. Принципиальным шагом по пути решения обозначенной проблемы явилось законодательное ограничение сферы уголовной наказуемости за неосторожность путем указания на то, что «деяние, совершенное по неосторожности, признается преступлением только в том случае, когда это специально предусмотрено соответствующей статьей Особенной части настоящего Кодекса» (ч. 2 ст. 24 УК в первоначальной редакции). Подобным образом сфера ответственности за неосторожность ограничивается в уголовных кодексах целого ряда зарубежных государств (например, ст. 12 УК Испании, ч. 4 ст. 19 УК Республики Казахстан, ч. 2 ст. 15 УК КНР, ст. 8 УК Республики Польша, ч. 1 ст. 2 УК Швеции). Однако российский законодатель отказался от своего первоначального решения и, по сути, возвратился к тому, что некоторые преступления могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности (например, заражение венерической болезнью, разглашение государственной тайны и т. п.). Это возлагает на суды дополнительную обязанность устанавливать и указывать в приговоре форму вины, с которой было совершено такое преступление в конкретном случае. Не учитывая изменений в редакции ч. 2 ст. 24 УК, отдельные ученые продолжают утверждать, будто за деяния, совершенные по неосторожности, уголовная ответственность наступает лишь в случаях, когда это специально указано в Особенной части УК.

Итак, в соответствии с буквой ч. 2 ст. 24 УК преступления, при описании которых законодатель прямо не указывает на неосторожную форму вины, могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности. Такое мнение достаточно распространено в теории уголовного права, его поддерживают, в частности, В. В. Сверчков, Э. Н. Жевлаков, М. А. Кауфман и др. Вместе с тем некоторые сторонники этой точки зрения подчеркивают неудачность сложившегося законодательного решения. Так, М. А. Кауфман, признавая, что по смыслу ч. 2 ст. 24 УК преступления, неосторожный характер которых не подчеркнут в диспозиции уголовно-правовой нормы, могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности, замечает: «Это, однако, вызывает серьезные сомнения. Во-первых, совершенно необъяснимо, почему умышленные и неосторожные преступления наказываются одинаково (у них общая санкция). Во-вторых, непонятно, чем руководствовался законодатель, когда избирал непозволительно мягкое наказание за причинение умышленного вреда».

Вытекающее из ч. 2 ст. 24 УК положение о том, что в случаях, когда в диспозиции нормы Особенной части УК прямо не указано на то, что преступление совершается только по неосторожности, должна предполагаться возможность его совершения с любой формой вины, вовсе не следует абсолютизировать.

Во-первых, многие преступления, при законодательном описании которых не указывается никакая форма вины, могут совершаться исключительно умышленно. Это может определяться введением в состав преступления специальной цели или специального мотива деяния, или указанием на заведомую незаконность либо злостный характер совершаемых действий, или самим характером преступления (клевета, изнасилование, государственная измена и др.), или способом его совершения (обман, злоупотребления доверием, использование своего служебного положения и т. п.).

Во-вторых (что особенно важно), Федеральный закон от 25 июня 1998 г., изменив редакцию ч. 2 ст. 24 УК, не привел в соответствие с нею Особенную часть Кодекса. В этом направлении была сделана лишь робкая попытка — указано на неосторожную форму вины в ч. 1 ст. 249, ч. 2 ст. 249, ч. 2 ст. 251 и ст. 348 УК. Между тем во многих нормах Особенной части Уголовного кодекса отсутствие указания на неосторожную форму вины, а значит, признание возможности умышленного совершения соответствующих преступлений явно не соответствует санкциям, установленным за эти преступления. Особенно очевидно это в случаях, когда преступления связаны с причинением вреда здоровью человека. В первую очередь это относится к некоторым экологическим преступлениям.

Так, не указывается на причинение по неосторожности последствий в виде вреда здоровью человека при нарушении правил охраны окружающей среды при производстве работ (ст. 246 УК) и нарушении правил обращения экологически опасных веществ и отходов (ч. 2 ст. 247 УК), максимальное наказание за совершение которых равняется пяти годам лишения свободы. Эти санкции строже, чем неосторожное причинение любого вреда здоровью, но мягче, чем умышленное причинение тяжкого вреда. Значит, применение в последнем случае только ст. 246 или 247 УК «означало бы на практике нарушение принципа справедливости и фактическое освобождение от уголовной ответственности за совершение более тяжкого преступления», поэтому умышленное причинение тяжкого вреда здоровью человека, как не учтенное в рамках санкции ст. 246 или ч. 2 ст. 247 УК, требует дополнительной квалификации по ст. 111 УК. Точно так же необходимо квалифицировать дополнительно по ч. 2 ст. 261 УК умышленное уничтожение или повреждение лесов с нарушением правил охраны окружающей среды при производстве работ как совершенное общеопасным способом или в результате загрязнения вредными веществами или отходами.

Еще сложнее квалифицировать при умышленном причинении вреда здоровью такие преступления, как нарушение правил безопасности при обращении с микробиологическими либо другими биологическими агентами или токсинами (ст. 248 УК) и загрязнение вод (ч. 2 ст. 250 УК), наиболее строгое наказание за совершение которых по закону равняется трем годам лишения свободы. Такими санкциями не охватывается умышленное причинение тяжкого (ст. 111 УК) и средней тяжести вреда здоровью (ст. 112 УК). Значит, умышленное причинение названных последствий нуждается в дополнительной квалификации по ст. 111 или 112 УК.

Квалифицированный вид загрязнения морской среды (ч. 2 ст. 252 УК) предусматривает, в частности, последствия в виде причинения существенного вреда здоровью человека. Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 5 ноября 1998 г. № 14 «О практике применения судами законодательства об ответственности за экологические преступления» (п. 4) разъяснил, что «причинение вреда здоровью человека (ст. 246, 247, 248, 250, 251, 252, 254 УК РФ) выражается в расстройстве здоровья, временной или постоянной утрате трудоспособности, причинении тяжкого, средней тяжести или легкого вреда одному или нескольким лицам». Приведенное разъяснение вызывает определенные сомнения.

Во-первых, Пленум неправомерно отождествляет различные законодательные понятия: вред здоровью человека и существенный вред здоровью человека. Во-вторых, перечисляя все возможные виды вреда здоровью без связи с формой вины и без учета санкций, установленных за причинение вреда здоровью при совершении преступлений, перечисленных в п. 4 постановления, Пленум неосновательно ориентирует правоприменительные органы на квалификацию преступлений только по статьям УК об экологических преступлениях, хотя их санкции во многих случаях не учитывают степени общественной опасности умышленного причинения вреда здоровью человека. Поэтому разъяснение Пленума Верховного Суда РФ нужно воспринимать со следующими поправками.

Прежде всего данная в п. 4 постановления расшифровка термина «вред здоровью человека» относится только к последствиям, обозначенным в ст. 246–248, 250 и 254 УК именно как «вред здоровью человека», а последствие, обозначенное как «существенный вред здоровью человека» (ч. 2 ст. 252 УК), должно пониматься более узко, а именно как средней тяжести и тяжкий, но не легкий вред здоровью.

Кроме того, эту расшифровку следует понимать только как указание на виды вреда здоровью, предусмотренные Уголовным кодексом, но не как рекомендации по квалификации экологических преступлений, соединенных с причинением вреда здоровью людей.

Итак, ч. 2 ст. 252 УК предусматривает наступление общественно опасных последствий, в частности, в виде причинения существенного вреда здоровью человека. Если исходить из санкции этой нормы (максимум три года лишения свободы), то ею охватывается умышленное причинение легкого (ст. 115 УК) и средней тяжести без отягчающих обстоятельств вреда здоровью (ч. 1 ст. 112 УК), а также неосторожное причинение тяжкого (ст. 118 УК) вреда здоровью человека. Если же при совершении этого преступления умышленно причиняется тяжкий (ст. 111 УК) или средней тяжести вред здоровью при отягчающих обстоятельствах (ч. 2 ст. 112 УК), то содеянное надлежит квалифицировать по совокупности ч. 2 ст. 252 с перечисленными статьями УК.

Еще с большей осторожностью следует воспринимать приведенное выше разъяснение Пленума Верховного Суда РФ при квалификации преступления по ч. 1 ст. 254 УК, санкция которой устанавливает максимально строгое наказание в виде исправительных работ на срок до двух лет. Поскольку санкция ч. 1 ст. 115 УК предусматривает наказание в виде ареста, то она должна рассматриваться как более строгая, чем санкция ч. 1 ст. 254 УК. Значит, указание на последствия в виде причинения вреда здоровью человека в санкции ч. 1 ст. 254 УК вообще теряет смысл, поскольку при умышленном причинении даже легкого вреда здоровью деяние нуждается в квалификации по совокупности ч. 1 ст. 254 и ст. 115 УК, а при неосторожном причинении тяжкого вреда — по ч. 1 ст. 254 и ст. 118 УК (неосторожное причинение вреда иной степени тяжести вообще уголовно не наказуемо).

Вопрос о форме вины в отношении квалифицирующих последствий, выражающихся в причинении вреда здоровью человека, возникает при квалификации не только экологических, но и многих других преступлений, при законодательном описании которых квалифицирующее значение отведено применению насилия (п. «е», «г» ч. 2 ст. 1271, ч. 3 ст. 150, ч. 3 ст. 151, ч. 3 ст. 178, п. «б» ч. 2 ст. 179, п. «в» ч. 3 ст. 188 УК и др.), причинению тяжкого вреда здоровью (например, п. «в» ч. 3 ст. 162, п. «в» ч. 3 ст. 163 УК и др.) или причинению тяжких последствий (например, п. «в» ч. 3 ст. 186 УК).

Анализ субъективной стороны преступления предполагает установление не только формы вины, но также вида неосторожности как в случаях, когда преступление является неосторожным, так и в случаях, когда неосторожность в соответствии с законодательным описанием преступления является возможной формой вины наряду с умыслом.

Законодатель различает два вида неосторожности: легкомыслие и небрежность.

Преступление признается совершенным по легкомыслию, если лицо предвидело возможность наступления общественно опасных последствий своих действий (бездействия), но без достаточных к тому оснований самонадеянно рассчитывало на предотвращение этих последствий (ч. 2 ст. 26 УК).

Как видно из текста закона, при определении легкомыслия законодатель не касается психического отношения лица к совершаемому общественно опасному действию или бездействию, а ограничивается характеристикой отношения только к последствиям. На этом основании некоторые криминалисты полагают, что при этом виде неосторожности у субъекта отсутствует осознание общественной опасности совершаемого деяния, что признаком легкомыслия является лишь обязанность и возможность такого осознания. Однако другие ученые считают, что лишь исходя из отрицательной социальной оценки возможных последствий правонарушитель, действующий по легкомыслию, стремится к предотвращению этих последствий, следовательно, осознание потенциальной общественной опасности совершаемого деяния входит в содержание самонадеянности как разновидности вины.

То обстоятельство, что при определении легкомыслия законодатель не касается психического отношения виновного к самому деянию, можно объяснить следующими соображениями.

Во-первых, в соответствии с законом ответственность за неосторожность обычно наступает при наличии общественно опасных последствий. Поэтому отношение к действию или бездействию не имеет здесь столь важного значения, как при умысле, который может влечь ответственность и без наступления каких-то последствий, обозначенных в законе (за преступления с формальным составом). Лишь в отдельных случаях законодатель допускает ответственность за неосторожные действия, которые создают угрозу причинения тяжких последствий (например, нарушение правил безопасности на взрывоопасных объектах).

Во-вторых, последствия — это именно тот объективный признак, который придает неосторожному преступлению качество общественной опасности. Поэтому отношение к последствию — это, по сути, и есть отношение к общественной опасности деяния.

Следовательно, можно признать, что при совершении преступления по легкомыслию субъект «всегда сознает отрицательное значение возможных последствий», поэтому по общему правилу он осознает общественную опасность совершаемого действия или бездействия, которое, поскольку оно чревато социально вредными последствиями, содержит потенциальную угрозу причинения вреда общественным отношениям, поставленным под защиту уголовного закона. Если даже такое осознание не является обязательным признаком легкомыслия, поскольку он прямо не вытекает из закона, и не подлежит непременному установлению судом по каждому делу, тем не менее оно типично для преступлений, совершенных по легкомыслию, и составляет первый признак интеллектуального элемента этого вида неосторожности.

Вторым интеллектуальным признаком легкомыслия является предвидение лицом возможности наступления общественно опасных последствий своего деяния. Но, как было показано, и при косвенном умысле имеется предвидение лишь возможности, а не неизбежности наступления последствий. Значит ли это совпадение легкомыслия и косвенного умысла по данному признаку? Нет, не значит. Косвенный умысел характеризуется предвидением реальной (именно в данном конкретном случае) возможности наступления общественно опасных последствий. А при легкомыслии виновный предвидит не реальную, а абстрактную возможность наступления последствий, то есть «осознает лишь абстрактную опасность такого рода деятельности, он представляет, что вообще подобные действия могут вызвать общественно опасное последствие, но исключает реализацию опасности в данном конкретном случае». Иначе говоря, лицо, действующее по легкомыслию, в своем предвидении общественно опасных последствий абстрагируется от реальной сложившейся ситуации и не распространяет на нее возможность наступления таких последствий.

При легкомыслии предвидение характеризуется тем, что лицо не осознает действительного развития причинной связи, хотя при надлежащем напряжении психических сил и может осознать это. Виновный несерьезно подходит к оценке тех обстоятельств, которые, по его мнению, должны предотвратить наступление преступного результата, но на самом деле оказались неспособными противодействовать его наступлению.

Следовательно, третьим интеллектуальным признаком легкомыслия является осознание субъектом фактического наличия сил и обстоятельств, способных, по его мнению, предотвратить наступление общественно опасных последствий. Это очень важный признак, без которого немыслим расчет избежать вредных последствий. Именно с наличием этого признака связана специфика волевого элемента легкомыслия, который характеризуется самонадеянным расчетом на предотвращение общественно опасных последствий.

Основное, главное отличие легкомыслия от косвенного умысла заключается в содержании волевого элемента. Если при косвенном умысле виновный сознательно допускает наступление общественно опасных последствий, то есть относится к ним одобрительно, то при легкомыслии отсутствует не только желание, но и сознательное допущение этих последствий, и, наоборот, субъект стремится не допустить их наступление, относится к ним отрицательно. Разграничение между косвенным умыслом и легкомыслием видно на следующем примере.

По предварительной договоренности между собой С. и И. с целью хищения имущества проникли в дом 76-летней А., избили ее, причинив тяжкие телесные повреждения, в том числе переломы костей носа, скуловых костей и основания черепа, связали ее и вставили в рот кляп. В результате механической асфиксии, развившейся вследствие введения тряпичного кляпа в рот, А. на месте происшествия скончалась.

Суд первой инстанции деяние в части лишения А. жизни квалифицировал как причинение смерти по неосторожности, основываясь на показаниях подсудимых о том, что они избили А. не с целью убийства, а чтобы сломить ее сопротивление, рассчитывая, что утром к А. придут родственники или знакомые и освободят ее. Однако Военная коллегия Верховного Суда РФ приговор отменила и направила дело на новое рассмотрение, указав следующее.

Осужденные, зная о преклонном возрасте А., применили к ней насилие, опасное для жизни, а затем, связав руки и ноги, оставили ее с разбитым лицом, залитой кровью носоглоткой и с кляпом, закрывавшим дыхательные пути, забросав ее одеялом и матрацем. Для С. и И. было очевидным беспомощное состояние А., и они безразлично относились к этому, а также к возможным последствиям.

Ошибка суда первой инстанции заключалась в неправильной оценке психического отношения виновных к последствиям совершенного деяния как неосторожного, тогда как имел место косвенный умысел.

При легкомыслии, в отличие от косвенного умысла, сознание и воля лица не безразличны к возможным отрицательным последствиям деяния, а направлены на их предотвращение. Закон характеризует волевое содержание легкомыслия не как надежду, а именно как расчет на предотвращение общественно опасных последствий. Дополнившая прежнюю законодательную характеристику этого вида неосторожности формулировка, что лицо «без достаточных к тому оснований самонадеянно рассчитывало на предотвращение» возможных отрицательных последствий своего деяния, явно указывает на то, что при легкомыслии расчет избежать наступления общественно опасных последствий имеет под собой вполне реальные, хотя и недостаточные основания. Расчет на предотвращение общественно опасных последствий своего деяния означает отсутствие у лица положительного (свойственного обоим видам умысла), одобрительного отношения к наступлению этих последствий. Наоборот, он означает отрицательное отношение к ним, нежелание их, стремление избежать их наступления. В основе этого расчета должны лежать конкретные фактические обстоятельства, которые могут, по мнению виновного, помешать наступлению вредных последствий. При этом расчет оказывается самонадеянным из-за несерьезного подхода к оценке этих обстоятельств. Важно иметь в виду, что в законодательном определении легкомыслия говорится о расчете не «предотвратить», а на «предотвращение». Из этого следует, что виновный рассчитывает не только на собственные возможности (физическую силу, знания, опыт, ловкость, быстроту реакции и т. д.), но и на действия других людей, на влияние определенных орудий и механизмов, особенности обстановки, вмешательство природных явлений и т. д. Для легкомыслия характерно действительное наличие обстоятельств, принимаемых в расчет виновным, в момент совершения деяния либо закономерность их проявления в этот момент. Поэтому для констатации легкомыслия суд должен по каждому делу установить, на каких реальных факторах строился расчет виновного избежать общественно опасных последствий. Иллюстрацией преступления, совершенного по легкомыслию, может служить дело Ш.

Осужденный с целью предупреждения кражи рыбы из мереж сделал сигнализацию, для чего к мосткам, с которых мережи ставились в реку, провел из своего дома провода и подключил их к электросети с напряжением 220 В, а в доме установил звонок. При попытке отсоединить провода от сигнализации ночью был убит током подросток О. Предвидя возможность наступления тяжких последствий, Ш. с целью их предотвращения широко оповестил односельчан о существовании сигнализации и просил соседей не подпускать детей к этому месту. Кроме того, он принял целый ряд технических мер по предупреждению случайного поражения электротоком, к тому же подключал сигнализацию к электросети лишь в ночное время и только тогда, когда сам был дома. Поэтому в постановлении по этому делу Пленум Верховного Суда СССР с полным основанием указал, что «в данном случае Ш. проявил преступную самонадеянность, поскольку он знал об опасности, которую представляет для человека электроток напряжением 220 В, но легкомысленно надеялся на предотвращение тяжких последствий. При этом он рассчитывал не на случайность, а на объективные факторы, которые, по его мнению, исключали возможность наступления тяжких последствий. При таком положении содеянное им как убийство, совершенное по неосторожности, должно квалифицироваться по ст. 106 УК РСФСР».

Из этого примера видно, что легкомыслию присущи, во-первых, предвидение возможности наступления вредных последствий, а во-вторых, отражение сознанием виновного каких-то реальных факторов, которые и кладутся виновным, хотя и неосновательно, в основу расчета избежать наступления этих последствий. Между тем в судебно-следственной практике и научных исследованиях нередко вывод о наличии легкомыслия делается без учета двух отмеченных особенностей этого вида неосторожности, а лишь исходя из того, что виновный осознавал факт нарушения определенных норм социального поведения. Так, по делам о транспортных преступлениях подчас делается неосновательный вывод о наличии легкомыслия только потому, что «виновный сознавал факт нарушения правил движения и эксплуатации транспортных средств». Однако сознательного нарушения тех или иных правил еще недостаточно для вывода о наличии легкомыслия, поскольку оно не доказывает ни предвидения последствий, ни наличия расчета избежать их. Нельзя упускать из виду, что основным видом неосторожности является небрежность, а легкомыслие встречается лишь в 10–15 % от всех преступлений, совершенных по неосторожности.

Вторым видом неосторожности является небрежность. Преступление признается совершенным по небрежности, если лицо не предвидело возможности наступления общественно опасных последствий своих действий (бездействия), хотя при необходимой внимательности и предусмотрительности должно было и могло предвидеть эти последствия (ч. 3 ст. 26 УК).

Непредвидение общественно опасных последствий при небрежности не означает отсутствия всякого психического отношения к наступлению таких последствий, а представляет особую форму такого отношения, свидетельствуя о пренебрежении лица к требованиям закона, правилам социального поведения, интересам других лиц.

Сущность этого вида неосторожной вины заключается в том, что лицо, имея реальную возможность предвидеть наступление общественно опасных последствий своего деяния, не проявляет необходимой внимательности и предусмотрительности, чтобы совершить необходимые волевые действия для предотвращения указанных последствий, не превращает реальную возможность в действительность. Преступная небрежность представляет своеобразную форму психического отношения виновного к общественно опасным последствиям своего деяния, при котором волевой элемент характеризуется волевым характером совершаемого действия или бездействия и (или) отсутствием волевых актов поведения, направленных на предотвращение общественно опасных последствий. Последняя ситуация характерна для гак называемых деликтов упущения, при которых виновный не выполняет своих обязанностей без волевых поведенческих актов (проспал, забыл и т. п.).

Интеллектуальное содержание небрежности характеризуется двумя признаками: отрицательным и положительным.

Отрицательный признак небрежности — непредвидение лицом возможности наступления общественно опасных последствий — включает в себя, во-первых, отсутствие осознания общественной опасности совершаемого действия или бездействия, а во-вторых, отсутствие предвидения преступных последствий. Практически возможны три варианта рассматриваемого психического отношения:

а) лицо осознает, что нарушает определенные правила предосторожности, но не предвидит возможности наступления общественно опасных последствий своего деяния;

б) лицо, осознанно совершая волевой поступок, не осознает, что этим поступком оно нарушает какие-то правила предосторожности;

в) само деяние субъекта лишено сознательного волевого контроля, но этот контроль не осуществляется по вине самого субъекта (часовой уснул на посту, инженер по технике безопасности «забыл» проинструктировать рабочих и т. п.).

Во всех приведенных вариантах субъект не осознает (имея возможность осознавать) общественную опасность совершаемого деяния и не предвидит возможность наступления общественно опасных последствий.

Небрежность — это единственная разновидность вины, при которой виновный не предвидит последствий ни в форме неизбежности, ни в форме реальной или даже абстрактной возможности их наступления. Здесь вообще отсутствует позитивная психологическая связь между субъектом преступления и причиненными им преступными последствиями. Именно ее отсутствие с давних пор порождало у криминалистов сомнение в обоснованности признания небрежности виной в уголовно-правовом смысле. Однако наличие положительного признака как раз и позволяет придать небрежности качество уголовно-правовой вины.

Положительный признак интеллектуального элемента небрежности состоит в том, что виновный должен был и мог проявить необходимую внимательность и предусмотрительность и предвидеть наступление фактически причиненных вредных последствий. Именно этот признак превращает небрежность в разновидность вины в ее уголовно-правовом понимании. Он устанавливается с помощью двух критериев: долженствование означает объективный критерий, а возможность предвидения — субъективный критерий небрежности.

Содержание объективного критерия небрежности раскрывается в юридической литературе неоднозначно. Так, по мнению Ш. С. Рашковской, «пользуясь объективным критерием, суд исходит из требований предусмотрительности, которые должны соблюдать лица той профессии, специальности или деятельности, к которой принадлежит или которой занимается виновный, чтобы предотвратить наступление преступного результата, либо из той меры должной предусмотрительности, которая предъявляется к любому члену социалистического общества правом, моральным кодексом строителя коммунизма, правилами социалистического общежития». Подобное толкование объективного критерия недостаточно последовательно и убедительно.

Во-первых, предоставление суду права выбора в применении либо одного либо другого масштаба оценки должной меры предусмотрительности несовместимо с принципом равенства граждан перед законом и не может обеспечить единообразия судебной практики по делам о преступлениях, совершенных по небрежности.

Во-вторых, обращение к мере предусмотрительности, предъявляемой «вообще к любому члену общества», с одной стороны, противоречит принципу персональной виновной ответственности, а с другой — неизбежно ведет к недопустимой презумпции, что любой член общества обязан предвидеть фактически причиненные вредные последствия.

Сходное с приведенным выше пониманием объективного критерия высказано и А. В. Наумовым: «У конкретного лица наличие возможности предвидения наступления вредных последствий своего деяния признается тогда, когда при данных обстоятельствах эти последствия мог предвидеть «средний благоразумный человек» или, если это относится к области специальных знаний, «средний специалист», обладающий обычной для данной профессии квалификацией («средний» врач, «средний» инженер, «средний» электромонтер и т. д.)». Подобное понимание объективного критерия небрежности вряд ли приемлемо, поскольку в нем, во-первых, объективный критерий раскрывается через субъективный критерий возможности «благоразумного человека», а во-вторых, оно представляет по существу обращение к масштабу «среднего человека», который подвергался убедительной критике в отечественной литературе.

В самом деле, что означает понятие «средний благоразумный» (или всякий другой) человек? И почему все-таки последствий не предвидел виновный, если их мог предвидеть всякий человек? И наоборот, раз не предвидел виновный, то вполне реально, что их не мог предвидеть и «средний благоразумный человек», поскольку таковой вполне мог обладать более ограниченными, чем у виновного, возможностями к предвидению последствий в такой же ситуации. Следовательно, изложенная трактовка объективного критерия небрежности не исключает возможности объективного вменения.

Более правильным представляется мнение, что объективный критерий небрежности носит нормативный характер, то есть обозначает вытекающую из различных социальных норм обязанность лица предвидеть возможность наступления общественно опасных последствий своего деяния при соблюдении обязательных для этого лица мер внимательности и предусмотрительности. Эта обязанность может вытекать из прямого указания закона, из специальных правил, профессиональных, служебных или иных функций виновного, а также из общеобязательных правил общежития. Отсутствие обязанности предвидеть наступление общественно опасных последствий исключает вину данного лица за их фактическое причинение.

Так, прекращая за отсутствием состава преступления уголовное дело по обвинению Н., которая не проверила должным образом качество ремонта печи в магазине, из-за чего возник пожар, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что в обязанности Н. не входила проверка качества ремонта печи, поэтому она не была обязана предвидеть возможные последствия некачественного ремонта, проведенного специалистами. Но и наличия такой обязанности еще недостаточно для возложения на обязанное лицо ответственности за реальное наступление вредных последствий. Для этого необходимо установить, что лицо имело реальную возможность в данном конкретном случае предвидеть наступление общественно опасных последствий (субъективный критерий), но эту возможность не реализовало и последствий не избежало.

Субъективный критерий небрежности означает персональную способность лица в конкретной ситуации, с учетом его индивидуальных качеств и, как впервые сказано в российском УК, при проявлении необходимой внимательности и предусмотрительности предвидеть возможность наступления общественно опасных последствий своего деяния. Это означает, что возможность предвидения последствий определяется, во-первых, особенностями ситуации, в которой совершается деяние, а во-вторых, индивидуальными качествами виновного. Ситуация не должна быть чрезмерно сложной, с тем чтобы задача предвидеть последствия была в принципе разрешимой. А индивидуальные качества виновного (его физические данные, уровень развития, профессиональный и жизненный опыт, образование, состояние здоровья, степень восприимчивости и т. д.) должны позволять правильно воспринять информацию, вытекающую из обстановки совершения деяния, дать правильные оценки и сделать обоснованные выводы. Наличие этих двух предпосылок делает для виновного реально возможным предвидение общественно опасных последствий. Таким образом, при установлении субъективного критерия небрежности «учитываются не качества абстрактной усредненной личности, а конкретный человек, действующий в конкретной обстановке».

Нетрудно заметить, что ссылка законодателя на необходимую внимательность и предусмотрительность касается не объективного критерия (обязанности предвидеть вредные последствия), а только субъективного (возможности предвидеть и предотвратить такие последствия). Совершенно правильно С. Ф. Милюков заметил по этому поводу, что «действующая редакция этой нормы (ч. 3 ст. 26 УК. — А. Р.) вносит элемент субъективизма в объективный критерий этой разновидности неосторожной формы вины». Поэтому законодательное определение небрежности было бы более точным в следующем изложении:

«Преступление признается совершенным по небрежности, если лицо не предвидело возможности наступления общественно опасных последствий своих действий (бездействия), хотя должно было и при необходимой внимательности и предусмотрительности могло предвидеть эти последствия».

Законодательное описание неосторожности, так же как и умысла, ориентировано исключительно на преступления с материальным составом. Поэтому представляется важным исследовать вопрос о возможности совершения по неосторожности преступлений с формальным составом.

Легкомыслие, как и косвенный умысел, по своей психологической сущности неразрывно связано с общественно опасными последствиями. В отрыве от них даже теоретически невозможно сконструировать ни интеллектуальный, ни волевой элементы этого вида неосторожности. В преступлениях, состав которых не включает последствий как признака объективной стороны, легкомыслие существовать не может, так как неуместно говорить о предвидении или о расчете на предотвращение собственных действий, совершаемых сознательно и по собственной воле. Тем не менее возможность неосторожного совершения преступлений с формальным составом не исключается. В частности, такую возможность допускали Верховный Суд СССР, указав в постановлении от 5 апреля 1985 г. № 1, что не только умышленно, но и по неосторожности может осуществляться выпуск недоброкачественной, нестандартной и некомплектной продукции, и Верховный Суд РФ, указавший в п. 20 постановления от 5 ноября 1998 г. № 14, что вред, причиненный нарушением экологического законодательства, подлежит возмещению «независимо от того, причинен ли вред в результате умышленных действий (бездействия) или по неосторожности». Возможность неосторожного совершения этих, а также некоторых других преступлений, имеющих формальный состав, признается и в юридической литературе.

Поскольку в формальных составах к признакам объективной стороны относятся лишь свойства собственного деяния, то есть действия или бездействия, то именно они и составляют предметное содержание неосторожной вины. А социальные свойства совершаемого деяния могут быть предметом только сознания, но никак не предвидения. Значит, психологическое содержание неосторожности в преступлениях с формальным составом можно охарактеризовать как отсутствие осознания общественно опасного характера совершаемого деяния при наличии обязанности и возможности такого осознания. Именно такой вывод косвенно вытекает из определения субъективного случая в ч. 1 ст. 28 УК: «Деяние признается невиновным, если лицо, его совершившее, не осознавало и по обстоятельствам дела не могло осознавать общественной опасности своих действий (бездействия)». Деяние из невиновного превращается в неосторожное, если лицо, не осознающее его общественной опасности, по обстоятельствам дела должно было и могло осознавать общественно опасный характер своих действий (бездействия). Такое содержание психического отношения лица к совершаемому деянию присуще небрежности, которая и является единственным видом неосторожной вины, возможным в формальных составах преступлений. Именно такое решение закреплено, например, в ч. 3 ст. 24 УК Республики Беларусь: «Преступление признается совершенным по неосторожности, если лицо, его совершившее, не сознавало общественно опасный характер своего действия или бездействия, хотя должно было и могло это сознавать».

Как форма психического отношения лица к деянию и его общественно опасным последствиям небрежность занимает промежуточное положение между легкомыслием и случайным, невиновным причинением вреда.

Помимо двух предусмотренных в законе видов неосторожной формы вины некоторыми учеными выделяются и другие ее разновидности.

Так, В. Ф. Кириченко высказался за выделение самостоятельного вида неосторожности в виде «правовой неосторожности» и в этом мнении был поддержан А. С. Никифоровым. П. С. Дагель помимо легальных видов неосторожности предложил выделить правовую неосторожность, волевую небрежность и преступное невежество, которые, по его мнению, не укладываются в законодательные рамки ни самонадеянности, ни небрежности.

Однако анализ их психолого-юридического содержания свидетельствует о том, что и «правовая неосторожность», и «волевая небрежность», и «преступное невежество» не представляют самостоятельных видов неосторожности и полностью вписываются в законодательные рамки либо легкомыслия, либо небрежности.

 

§ 5. Преступления с двумя формами вины

В подавляющем большинстве случаев преступления совершаются с какой-то одной формой вины. Но иногда законодатель усиливает ответственность за умышленное преступление, если оно по неосторожности причинило последствие, которому придается значение квалифицирующего признака. В таких случаях возможно параллельное существование двух различных форм вины в одном преступлении. Сочетание умысла и неосторожности в одном преступлении ранее именовалось в литературе «смешанной», «двойной» или «сложной» формой вины. Подобные термины являются неточными, так как совпадение умысла и неосторожности в одном преступлении не образует никакой третьей формы вины, умысел и неосторожность между собой не смешиваются, они существуют самостоятельно, хотя и в одном преступлении. Следовательно, правомерно говорить только о преступлениях с двумя формами вины. Две формы вины могут параллельно сосуществовать только в квалифицированных составах преступлений: умысел как конструктивный элемент основного состава умышленного преступления и неосторожность в отношении квалифицирующих последствий. Возможность сочетания в одном преступлении двух форм вины — умысла и неосторожности предусмотрена уголовным законодательством ряда стран (например, ст. 25 УК Республики Беларусь, ст. 20 УК Дании, ст. 22 УК Республики Казахстан, ст. 9 УК Республики Польша).

Отдельными учеными искажается смысл законодательной характеристики преступлений с двумя формами вины. Так, В. Д. Иванов и С. X. Мазуков пишут: «Особенность рассматриваемых преступлений состоит в том, что при их совершении наблюдается неоднородное психическое отношение липа к совершаемым действиям (бездействию) и к наступившим последствиям в материальных составах преступлений, которые содержат последствия в качестве самостоятельного признака объективной стороны. В формальных составах преступлений последствие неотделимо от действия, слито с ним, а поэтому психическое отношение к действию (бездействию) и последствию является только однородным». Аналогичное искажение мысли законодателя в трактовке преступлений с двумя формами вины встречается и у других авторов. Так, по мнению Ю. А. Красикова, «сложная (двойная) форма вины характеризуется различным отношением лица к деянию и к последствию. Она возможна лишь в материальных преступлениях, где последствие выступает самостоятельным признаком объективной стороны. В формальных же преступлениях последствие не отделено от действия, а поэтому психическое отношение к действию и к последствию является однородным». Подобные суждения, по сути дела, представляют собой возврат к чрезмерно широкой трактовке концепции так называемой смешанной формы вины, которая была подвергнута жесткой и весьма аргументированной критике еще в середине 70-х гг. прошлого века. На самом деле речь идет вовсе не о неоднородности отношения к совершаемому действию (бездействию) и его общественно опасным последствиям как равноправным признакам объективной стороны преступления, а о различном психическом отношении к разным юридически значимым объективным признакам, один из которых является обязательным признаком основного состава преступления, а второй — квалифицирующим последствием.

Несмотря на то что действующий УК и терминологически, и по существу разрешил ситуацию, при которой умысел и неосторожность сочетаются в одном умышленном преступлении, некоторые ученые продолжают утверждать, что в подобных случаях имеет место некая третья форма вины, совмещающая некоторые признаки обеих форм вины, но при этом отличающаяся и от умысла, и от неосторожности.

Понятие преступлений с двумя формами вины нашло законодательное закрепление в ст. 27 УК РФ «Ответственность за преступление, совершенное с двумя формами вины», которая гласит: «Если в результате совершения умышленного преступления причиняются тяжкие последствия, которые по закону влекут более строгое наказание и которые не охватывались умыслом лица, уголовная ответственность за такие последствия наступает только в случае, если лицо предвидело возможность их наступления, но без достаточных к тому оснований самонадеянно рассчитывало на их предотвращение, или в случае, если лицо не предвидело, но должно было и могло предвидеть возможность наступления этих последствий. В целом такое преступление признается совершенным умышленно».

Реальная основа для существования преступлении с двумя формами вины заложена в своеобразной законодательной конструкции отдельных преступлений. Это своеобразие состоит в том, что законодатель как бы сливает в один состав, то есть юридически объединяет два самостоятельных преступления, одно из которых является умышленным, а другое — неосторожным, причем оба могут существовать самостоятельно, но в сочетании друг с другом образуют качественно иное преступление со специфическим субъективным содержанием. Составляющие части такого преступления обычно посягают на различные непосредственные объекты, но могут посягать и на один (например, незаконное производство аборта, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью потерпевшей). При этом важно иметь в виду, что каждая из составляющих частей не утрачивает своего преступного характера и при раздельном существовании.

Таким образом, субъективные особенности подобных преступлений производны от специфической конструкции их объективной стороны: сосуществование двух различных форм вины в одном преступлении обусловлено наличием двух самостоятельных предметов виновного отношения субъекта. Умысел (прямой или косвенный) является субъективным признаком основного состава преступления, а неосторожность (в виде легкомыслия или небрежности) характеризует психическое отношение к последствиям, играющим роль квалифицирующего признака. При этом каждая из форм вины, сочетающихся в одном преступлении, полностью сохраняет свое качественное своеобразие. Именно поэтому подобные преступления характеризуются в законе как совершаемые с двумя формами вины.

Преступлений с двумя формами вины в уголовном законодательстве немного, и все они сконструированы по одному из следующих двух типов.

Первый тип образуют преступления с двумя указанными в законе и имеющими неодинаковое юридическое значение последствиями. Речь идет о квалифицированных видах преступлений, основной состав которых является материальным, а в роли квалифицирующего признака выступает более тяжкое последствие, чем последствие, являющееся обязательным признаком основного состава. Характерно, что квалифицирующее последствие, как правило, заключается в причинении вреда другому, а не тому непосредственному объекту, на который посягает основной вид данного преступления. Так, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью (ч. 1 ст. 111 УК) имеет объектом здоровье человека, но если оно сопряжено с неосторожным причинением смерти потерпевшего (ч. 4 ст. 111 УК), то объектом этого неосторожного посягательства становится жизнь. Это, а также другие преступления подобной конструкции, например, умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества, повлекшие по неосторожности смерть человека или иные тяжкие последствия (ч. 2 ст. 167 УК), характеризуются умышленным причинением обязательного последствия и неосторожным отношением к более тяжкому последствию, которому законодатель отвел роль квалифицирующего признака.

Второй тип преступлений с двумя формами вины характеризуется неоднородным психическим отношением к действию или бездействию, являющемуся преступным независимо от последствий, и к квалифицирующему последствию. При этом квалифицирующее последствие состоит в причинении вреда, как правило, дополнительному объекту, а не тому, который поставлен под уголовно-правовую охрану нормой, формулирующей основной состав данного преступления. К этому типу относятся квалифицированные виды преступлений, основной состав которых является формальным, а квалифицированный состав включает определенные тяжкие последствия. Они могут указываться в диспозиции в конкретной форме (например, смерть человека при незаконном производстве аборта, при угоне судна воздушного или водного транспорта либо железнодорожного подвижного состава — ч. 3 ст. 123, ч. 2 ст. 211 УК) либо оцениваться с точки зрения тяжести (например, крупный ущерб — ст. 169, 189 УК и др.; тяжкие последствия — ч. 2 ст. 1451, ч. 2 ст. 201, ч. 2 ст. 203, ч. 3 ст. 285 УК и др.). А может сочетаться перечисление конкретных последствий с обобщенной оценкой прочих последствий как тяжких (например, указание на них наряду со смертью потерпевшего или причинением тяжкого вреда его здоровью (п. «а» ч. 3 ст. 1271, ч. 3 ст. 1272, п. «б» ч. 3 ст. 131 УК и др.).

В составах подобного типа умышленное совершение преступною действия (бездействия) сочетается с неосторожным отношением к квалифицирующему последствию.

Подводя итог рассмотрению вопроса о преступлениях с двумя формами вины, можно сделать следующие выводы:

а) они характеризуются сочетанием двух различных форм вины, т. е. умысла и неосторожности (сочетание прямого умысла с косвенным или легкомыслия с небрежностью не образует двух форм вины);

б) эти формы вины устанавливаются по отношению к различным юридически значимым признакам общественно опасного деяния;

в) в преступлениях с двумя формами вины неосторожным может быть отношение только к квалифицирующим последствиям, а значит —

г) две формы вины могут параллельно существовать только в квалифицированных составах преступлений;

д) преступления с двумя формами вины в целом, как это указано в законе, относятся к умышленным, что определяется умышленной формой вины в основном составе преступления.

Исследование субъективного содержания преступлений с двумя формами вины необходимо для отграничения таких преступлений, с одной стороны, от умышленных, а с другой — от неосторожных преступлений, сходных по объективным признакам. Так, если вследствие умышленного причинения тяжкого вреда здоровью наступила смерть потерпевшего, которая также охватывается умыслом виновного (хотя бы косвенным), деяние характеризуется единой формой вины и квалифицируется как убийство. И наоборот, если при неосторожном лишении жизни не установлено умысла на причинение тяжкого вреда здоровью, то нет и двух форм вины, а деяние следует квалифицировать как причинение смерти по неосторожности. И лишь сочетание умысла на причинение тяжкого вреда здоровью с неосторожностью в отношении наступившей смерти позволяет квалифицировать деяние по ч. 4 ст. 111 УК.

 

§ 6. Невиновное причинение вреда

В соответствии со ст. 5 УК лицо подлежит уголовной ответственности только за те общественно опасные действия (бездействие) и наступившие общественно опасные последствия, в отношении которых установлена его вина. Уголовная ответственность за невиновное причинение вреда не допускается.

Действующий УК впервые включил норму о невиновном причинении вреда, предусмотрев две его разновидности.

В части 1 ст. 28 УК закреплена такая разновидность невиновного причинения вреда, которая в теории уголовного права именуется субъективным случаем, или «казусом». Применительно к формальным составам это означает, что лицо, совершившее общественно опасное деяние, не осознавало и по обстоятельствам дела не могло осознавать общественной опасности своих действий (бездействия). Подобного рода «казусом» является, например, сбыт при расчете за покупку фальшивой денежной купюры, о поддельности которой покупатель не знал и не имел оснований догадываться. Применительно к преступлениям с материальным составом субъективный случай заключается в том, что лицо, совершившее общественно опасное деяние, не предвидело возможности наступления общественно опасных последствий и по обстоятельствам дела не должно было или не могло их предвидеть. Эта разновидность субъективного случая отличается от небрежности отсутствием либо обоих, либо хотя бы одного из его критериев.

Например, К. был осужден за неосторожное убийство, совершенное при следующих обстоятельствах. Закурив на дороге, он бросил через плечо горящую спичку, которая попала в лежавшую у дороги бочку из-под бензина и вызвала взрыв бензиновых паров. При этом дно бочки вылетело и, попав в С., причинило ему смертельное ранение. Учитывая все обстоятельства данного дела, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР пришла к выводу, что смерть С. наступила в результате несчастного случая, поскольку К. не предвидел и по обстоятельствам дела не должен был и не мог предвидеть и предупредить фактически наступившие последствия, следовательно, он причинил их без вины.

Для констатирования «казуса» не обязательно одновременное отсутствие обоих критериев небрежности, достаточно отсутствия хотя бы одного из них — или объективного или субъективного.

В части 2 ст. 28 УК закреплена новая, ранее не известная закону и судебной практике разновидность невиновного причинения вреда. Она характеризуется тем, что лицо, совершившее общественно опасное деяние, хотя и предвидело возможность наступления общественно опасных последствий своих действий (бездействия), но не могло предотвратить эти последствия в силу несоответствия своих психофизиологических качеств требованиям экстремальных условий или нервно-психическим перегрузкам. Отказавшись от постановки вопроса о способности или неспособности субъекта осознавать общественную опасность своих действий, законодатель невольно перевел проблему из субъективной плоскости в объективную. В ситуации, описанной в ч. 2 ст. 28 УК, причинение вреда признается невиновным не из-за дефектов интеллектуального или волевого отношения, а вследствие объективной невозможности предотвратить наступление общественно опасных последствий, возможность наступления которых лицом осознается, по одной из двух указанных в законе причин.

Во-первых, невозможность предотвратить вредные последствия, которые охватываются предвидением действующего лица, исключает уголовную ответственность, если она обусловлена несоответствием психофизиологических качеств причинителя вреда требованиям экстремальных условий. Таковые могут означать неожиданное возникновение или изменение ситуации, к которым лицо не готово и по своим психофизиологическим качествам неспособно принять в экстремальных условиях оптимальное решение и найти способ предотвращения вредных последствий (например, в условиях аварии по причине конструктивных дефектов или заводского брака машины или механизма; в обстановке стихийного бедствия или чрезвычайной ситуации; в случае возникновения нештатной ситуации при выполнении работ водолазами, спелеологами, при занятии альпинизмом и т. д.).

Во-вторых, деяние признается невиновным, если невозможность предотвратить общественно опасные последствия обусловлена несоответствием психофизиологических качеств причинителя вреда его нервно-психическим перегрузкам (усталость, физическое или психическое перенапряжение в результате тяжелой физической работы, длительного непрерывного интеллектуального труда, например при работе пилота самолета или машиниста электровоза вторую смену подряд).

Установление несоответствия психофизиологических качеств оператора как требованиям экстремальных условий, так и нервно-психическим перегрузкам должно быть предметом обязательного исследования судебно-психологической экспертизой.

 

§ 7. Мотив и цель преступления

В юридической литературе много внимания уделялось вопросу о мотивах и целях преступления: их понятию, связи с виной и ее отдельными формами, классификации, юридическому значению и некоторым иным аспектам. Однако большинство ученых вольно или невольно смешали акценты в плоскость мотивированности человеческого поведения вообще, уходя от уголовно-правового аспекта. Более того, отдельные исследователи пытались доказать, что стремление дать правовое определение мотива (как и цели) является искусственным и ненаучным. В настоящее время распространено мнение, что мотивы и цели существуют и должны устанавливаться в любых преступлениях, независимо от того, совершены они умышленно или по неосторожности, а также от того, введены ли мотив и цель в число признаков состава соответствующего преступления.

Утверждения о наличии мотивов и целей в неосторожных преступлениях обычно сопровождаются оговорками о том, что эти признаки в неосторожных деяниях имеют качественно иное содержание, характер, интерпретацию и механизм психологического воздействия на поведение, чем мотивы и цели умышленных преступлений. Например, Р. И. Михеев подчеркивал, что мотивы и цели неосторожных преступлений не распространяются на общественно опасные последствия, предусмотренные законом: «По структуре мотивации и целеполагания неосторожные преступления характеризуются разрывом между мотивом и целью поведения субъекта и фактически наступившим (или угрожавшим) общественно опасным последствием. Это последствие не «утоляет» мотив (точнее, лежащую в его основе потребность) и даже не «открывает дверь к ее утолению». Еще более рельефно эта мысль выражена В. Е. Квашисом, по мнению которого, «последствия при неосторожном деянии наступают не по воле субъекта, не входят в содержание его мотива и цели, а наоборот, чаще всего противоречат общей направленности его действий».

Представляется, что ученые, доказывающие наличие мотивов и целей в неосторожных преступлениях, допускают смешение уголовно-правового и криминологического подхода к этим явлениям. Криминология имеет дело с различными формами человеческого поведения, так или иначе связанного с преступлением. Поэтому вполне естественно, что предметом криминологического анализа могут быть мотивы не только криминального, но также докриминального и посткриминального поведения. Поскольку же уголовным правом исследуется только преступное деяние, то из всех мотивов, которым определялось социально значимое поведение определенного лица, для уголовного права важны только те, которые побудили его совершить преступление и проявились в нем, то есть преступные мотивы или точнее — мотивы преступления.

Практически все ученые исходят из правильного положения о том, что всякое сознательное поведение является мотивированным и целенаправленным. Из этого некоторые юристы делают вывод, будто можно ставить вопрос о мотивах и целях любого поступка, в том числе и неосторожного преступления. Однако вряд ли имеются достаточные основания распространять правильное положение о мотивированности и целенаправленности человеческого поведения на любое уголовное правонарушение.

Во-первых, вряд ли правомерно считать мотивированным и целенаправленным такое поведение, когда лицо не выполняет лежащих на нем обязанностей неосознанно: по забывчивости, из-за сна, в силу бессознательного состояния и т. д. Тем меньше оснований искать мотивы и цели такого неосторожного преступления.

Во-вторых, подавляющее большинство неосторожных преступлений по своей юридической конструкции представляет неразрывное сочетание неосмотрительного поведения с общественно опасными последствиями, указанными в диспозиции уголовно-правовой нормы. Поскольку само неосмотрительное поведение в отрыве от последствий не имеет уголовно-правового значения, его мотивированность и целенаправленность отнюдь не равнозначны преступным мотивам и целям.

В-третьих, вопрос о мотивах и целях может ставиться в уголовном праве лишь в том случае, если они: являются одним из обязательных условий уголовной ответственности, или влияют на квалификацию преступления, или в качестве смягчающих или отягчающих обстоятельств подлежат учету при назначении наказания.

Мотив и цель — это признаки субъективной стороны преступления, неразрывно связанные с виной, но в отличие от нее имеющие факультативное значение.

Мотив преступления — это обусловленное определенными потребностями и интересами побуждение, которое вызывает у лица решимость совершить преступление и проявляется в нем. Несколько десятилетий назад в отечественной науке уголовного права в определении мотива постоянно подчеркивалось, что таковым является осознанное побуждение. Но с тех пор и психологическая наука, и правоведение признали, что «мотивы могут иметь как осознанный, так и подсознательный (неосознанный) характер». С этой поправкой и следует воспринимать мотив как психолого-юридическое явление.

Рассматривая процесс формирования желания, ученые выделяют в нем несколько этапов: 1) ощущение определенной потребности; 2) превращение ее в побуждение к действию, то есть в мотив; 3) постановка цели, достижение которой должно прямо удовлетворить ощущаемую потребность или служить средством ддя ее удовлетворения; 4) желание (хотение) достичь поставленной цели. В этом ряду этапов четко прослеживается взаимосвязь всех субъективных признаков преступления: мотив рождается из потребностей и в определенной мере способствует формированию цели, а цель вместе с мотивом порождает желание определенными способами добиться желаемого результата.

Мотив человеческого поведения только тогда становится мотивом преступления, когда он охватывает все наиболее существенные свойства преступного деяния, а это возможно только в умышленном преступлении.

В юридической литературе высказывалось суждение, что включение специального мотива в диспозицию уголовно-правовой нормы означает возможность совершения такого преступления только с прямым умыслом. Однако для такого категорического суждения не имеется достаточных оснований.

Указание в законе на специальный мотив преступления действительно свидетельствует об умышленной форме вины, но вида умысла не предопределяет. Поэтому совершение преступления с указанным в диспозиции уголовно-правовой нормы мотивом обычно возможно с любым видом умысла. Применительно же к конкретным составам преступления вид умысла определяется их конструкцией.

Выше уже доказывалось, что преступления с формальным составом вообще не могут совершаться с косвенным умыслом, он может быть только прямым. К этому можно добавить, что совершение действий, общественная опасность которых не ставится законодателем в зависимость от наступления каких-то последствий, служит средством удовлетворения потребностей, лежащих в основе преступного мотива (изнасилование — средством утоления половой потребности, хулиганские действия — средством выражения виновным своего гипертрофированного «я» и т. д.). Следовательно, мотив преступления, имеющего формальный состав, свидетельствует о том, что такое преступление может совершаться только с прямым умыслом.

Не так однозначно решается вопрос о видах умысла при совершении с указанным в законе мотивом преступлений, имеющих материальный состав.

Перечисленные в законе специальные мотивы при совершении преступлений с материальным составом по общему правилу могут сочетаться как с прямым, так и с косвенным умыслом. Например, сочетание определенного мотива с неконкретизированным косвенным умыслом возможно при убийстве или причинении вреда здоровью из хулиганских побуждений, при убийстве по мотиву мести за действия, связанные с осуществлением потерпевшим своей служебной деятельности или выполнением общественного долга, при умышленном причинении тяжкого вреда здоровью по мотиву национальной вражды и т. д. В основе названных мотивов может лежать «потребность» виновного в расправе над потерпевшим. Средством удовлетворения этой «потребности» является сам процесс расправы, в ходе которой виновный предвидит и сознательно допускает причинение неопределенного по тяжести вреда.

Правило о возможности совершения преступления, имеющего материальный состав, по специальному мотиву при любом виде умысла не распространяется на преступления, совершаемые из корыстных побуждений. В этом случае лежащая в основе мотива «потребность» может быть удовлетворена лишь получением материальных выгод (прямых или косвенных) именно в результате смерти потерпевшего и только после ее наступления. Иными словами, совершение преступления по корыстным мотивам всегда преследует цель извлечения материальной выгоды или избавления от материальных затрат. Характер корыстного мотива и способ его «утоления» свидетельствуют о том, что, например, убийство из корысти возможно только с прямым умыслом и с целью получения материальных выгод. Однако это мнение разделяется не всеми учеными.

Так, А. Н. Попов по этому поводу пишет: «Вывод о том, что, поскольку способ является неотъемлемым признаком достижения цели, убийство выступает обязательным результатом, к которому стремится виновный, является ложным. Средством достижения корыстной цели выступает не убийство потерпевшего, а то насилие, которое виновный применяет к нему. Нет оснований утверждать, что убийство из корыстных побуждений не может быть совершено с косвенным умыслом. В каких-то случаях вполне вероятна ситуация, когда виновный стремится к достижению корыстной цели путем применения физического насилия к потерпевшему, безразлично относясь к его смерти или сознательно допуская ее. В этих ситуациях содеянное должно квалифицироваться как убийство, совершенное из корыстных побуждений, несмотря на то, что виновный не планирует убить потерпевшего».

Не касаясь вопроса о претенциозной и безапелляционной форме приведенных суждений, следует отметить их неубедительность.

Во-первых, корыстные побуждения и в теории уголовного права, и в постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» раскрываются с помощью категорий «намерение», «стремление», «цель», которые указывают на наличие прямого умысла. Таким же образом раскрывает сущность корыстного мотива и сам А. Н. Попов: «Корыстные побуждения (корысть) при совершении убийства — это стремление виновного к приобретению материальных благ или нежелание потери материальных благ (совершения материальных затрат) для себя и (или) иных лиц, когда посягательство на потерпевшего выступает средством достижения этих целей» (курсив мой. — А. Р.).

Во-вторых, моделируя ситуацию, при которой «виновный стремится к достижению корыстной цели путем применения физического насилия к потерпевшему, безразлично относясь к его смерти или сознательно допуская ее», а также утверждая, что «средством достижения цели выступает не убийство потерпевшего, а то насилие, которое виновный применяет к нему», А. Н. Попов вступает в прямое противоречие с законом. В пункте «з» ч. 2 ст. 105 УК уголовная ответственность предусмотрена не за насилие, применяемое ради достижения корыстной цели, а именно за убийство, которое и выступает в качестве способа извлечения материальной выгоды или избавления от материальных затрат.

Итак, специальные мотивы, указанные в диспозиции нормы уголовного права, могут сочетаться только с прямым умыслом в преступлениях с формальным составом и, как правило, с любым видом умысла в преступлениях с материальным составом. В неосторожных преступлениях мотивированность поведения человека никогда не распространяется на общественно опасные последствия, поскольку они не выступают средством удовлетворения потребностей, лежащих в основе неосмотрительного поведения. А сами мотивы неосмотрительного поведения лежат за рамками состава неосторожного преступления, поэтому никогда не вводятся законодателем в состав неосторожных преступлений и не являются преступными мотивами.

Немалое практическое значение имеет вопрос о классификации мотивов преступления, поскольку их учет во многих случаях определяет квалификацию преступления и всегда влияет на назначение наказания. Он достаточно подробно исследован в русской дореволюционной, советской и современной юридической литературе. Из всех предложенных классификаций преступных мотивов наиболее приемлемой для практических целей может быть классификация, основанная на их нравственной и правовой оценке. Основываясь на этом критерии, О. С. Ивченко применительно к убийству выделяет три группы мотивов и целей:

1) мотивы и цели, с которыми уголовный закон связывает установление уголовной ответственности за конкретное деяние;

2) мотивы и цели, с которыми уголовный закон связывает ужесточение наказания;

3) мотивы и цели, с которыми уголовный закон связывает смягчение наказания.

Предложенная классификация по принципу ее построения не вызывает возражений, однако она страдает явной неполнотой, поскольку за ее рамками остается большая группа мотивов, которые не являются обязательным условием наказуемости деяния, не обосновывают ни ужесточения, ни смягчения наказания. В частности, вне предложенной классификации О. С. Ивченко оставляет все мотивы убийства, подпадающие под действие ч. 1 ст. 105 УК.

Более полной и обоснованной представляется классификация мотивов по признаку их морально-этической предосудительности, предложенная в кандидатской диссертации А. Г. Мустафа-заде, который выделяет три группы мотивов: 1) низменные; 2) социально нейтральные; 3) социально извинительные.

Для придания предлагаемой классификации практической значимости необходимо раскрыть уголовно-правовое содержание понятия «низменные побуждения», недостаточная определенность которого была отмечена Г. М. Миньковским. Этот мотив входит в число признаков состава двух преступлений (ст. 153 и 155 УК), поэтому его содержание необходимо обозначить, тем более что в юридической литературе это понятие подчас используется без раскрытия его смысла, а перечень низменных мотивов носит произвольный и неаргументированный характер.

Так, Д. П. Котов к низменным мотивам относит многие побуждения политического (классовая ненависть, месть со стороны эксплуататорских классов), религиозного (суеверия), а также личного характера (месть, трусость, зависть). Думается, это непозволительно широкая трактовка низменных побуждений, поскольку они с точки зрения действующего уголовного законодательства не признаются отягчающими обстоятельствами и не свидетельствуют о повышенной общественной опасности преступления.

Применительно к ст. 153 и 155 УК, например, А. Н. Игнатов полагает, что низменными могут считаться «корысть, месть, зависть и другие побуждения, которые суд признает низменными». По мнению А. В. Пушкина, «к иным низменным побуждениям судебная практика, в частности, относит зависть к родителям ребенка (подменяемого. — А. Р.), месть, хулиганство, то есть такие побуждения, которые резко противоречат требованиям общественной морали и нравственности». В обоих приведенных высказываниях обращает на себя внимание прежде всего то, что признание мотива низменным входит, по мнению авторов, в компетенцию суда, а не законодателя, что чревато необоснованно широким судейским усмотрением.

Иногда перечень низменных мотивов подмены ребенка (ст. 153 УК) приводится вообще без какого бы то ни было теоретического обоснования и без ссылки на судебную практику, как это делает, например, Ю. Е. Пудовочкин: «Низменные побуждения могут выражаться в желании отомстить, унизить, заменить здорового ребенка на неполноценного, заменить ребенка по признаку пола или внешним данным. К числу низменных побуждений следует отнести также стремление использовать ребенка для проведения каких-либо медицинских экспериментов, использовать его органы или ткани для трансплантации, использовать его в сексуальных, ритуальных целях и др.».

Поскольку понятие низменных побуждений, с одной стороны, является законодательным, а с другой стороны, носит оценочный характер, необходимо сформулировать критерии, по которым мотив может быть признан низменным.

Побуждения, которыми лицо руководствовалось при совершении преступления, можно считать низменными при условии, что законодатель рассматривает их как повышающие общественную опасность деяния. Это возможно в трех случаях.

Во-первых, когда с помощью мотива, введенного в число признаков состава, конструируется специальный состав преступления, рассматриваемый по закону как более опасный, чем обладающий теми же объективными свойствами, но лишенный данного мотива. Например, причинение тяжкого вреда здоровью одним осужденным другому осужденному на почве мести за оказание последним содействия администрации учреждения или органа уголовно-исполнительной системы (ч. 3 ст. 321 УК) представляет специальный вид преступления, более опасный, чем умышленное причинение тяжкого вреда здоровью (п. «а» ч. 2 ст. 111 УК). Однако нельзя во всех случаях признавать низменными те мотивы (как и цели), которые входят в состав конкретного преступления в качестве обязательного признака. Так, личную заинтересованность при злоупотреблении должностными полномочиями нельзя признать низменным побуждением, поскольку она не усиливает, а обосновывает (в сочетании с другими необходимыми признаками) уголовную ответственность за данное деяние.

Во-вторых, мотив можно считать низменным, если ему придается значение квалифицирующего признака конкретного преступления. Так, корыстные, хулиганские побуждения, мотив национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды, мотив кровной мести также являются низменными, поскольку они существенно повышают опасность убийства и усиливают наказание за него (например, п. «з», «и», «л» ч. 2 ст. 105 УК).

В-третьих, мотив следует признать низменным, если он включен законодателем в число обстоятельств, отягчающих наказание (п. «е» и «ж» ч. 1 ст. 63 УК). Эти мотивы должны учитываться как обстоятельства, отягчающие наказание, при совершении любых преступлений.

К низменным относятся такие мотивы, как корыстные (например, п. «з» ч. 2 ст. 105, п. «з» ч. 2 ст. 126, п. «з» ч. 2 ст. 206 УК), хулиганские (например, п. «д» ч. 2 ст. 111, п. «д» ч. 2 ст. 112, ч. 2 ст. 115, ч. 2 ст. 116, п. «и» ч. 2 ст. 105, ст. 245 УК), национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды (например, п. «е» ч. 1 ст. 63, п. «л» ч. 2 ст. 105, п. «е» ч. 2 ст. Ill, п. «е» ч. 2 ст. 112 УК), мести за осуществление потерпевшим своей служебной деятельности или общественного долга (например, п. «ж» ч. 1 ст. 63, п. «б» ч. 2 ст. 105 УК), мести за правомерные действия других лиц (например, п. «е» ч. 1 ст. 63, ст. 295, 317 УК). Понятие низменных побуждений в действующем законодательстве весьма ограничено, поскольку используется только в ст. 153 и 155 УК. В обоих случаях использование данного термина является весьма неудачным, ибо оно неосновательно сужает рамки применения указанных норм. Представляется, что потребностям практики гораздо больше соответствовало бы определение мотивов подмены ребенка, а также разглашения тайны усыновления (удочерения) из корыстной или иной личной заинтересованности.

Мотивы, не предусмотренные в перечне обстоятельств, отягчающих наказание, а также не используемые в Особенной части УК для усиления наказания, не могут признаваться низменными, хотя степень их предосудительности может довольно существенно различаться (месть, ревность, карьеризм, личная неприязнь, сексуальная неудовлетворенность и т. п.).

В литературе уже отмечалось, что с точки зрения уголовного права вряд ли существуют общественно полезные мотивы преступления. Думается, что общественно полезных мотивов преступления действительно быть не может. В статье 61 действующего УК в числе обстоятельств, смягчающих наказание, предусмотрено совершение преступления по мотиву сострадания (п. «д»), в ответ на противоправное или аморальное поведение потерпевшего (п. «з»). Эти мотивы являются извиняющими, причем лишь в некоторой степени. Именно в этом значении можно выделить социально извинительные мотивы. Но коль скоро они явились побудительной причиной совершения преступления, т. е. стали преступными мотивами, они ни в коей мере не могут характеризоваться как социально полезные.

Выделение группы социально нейтральных мотивов вовсе не означает их безразличия с точки зрения уголовного права. Характеристика таких мотивов как социально нейтральных означает лишь то, что они в отличие от низменных не отягчают наказания и в отличие от социально извинительных не смягчают его.

Действительный мотив преступления и его мотивировка виновным, нередко намеренно скрывающим свои подлинные побуждения, зачастую не совпадают. Поэтому для установления психологического мотива конкретного преступного поведения может быть назначена судебно-психологическая экспертиза.

Важным признаком субъективной стороны преступления является цель деяния.

Психологи определяют цель как обоснованную мысль о будущем желаемом результате собственных действий, выраженную в образной или речевой форме; как осознанное, выраженное в словах или образе, предвосхищение результата действия, связанное с мотивом. Нисколько не умаляя тесной связи между мотивом и целью действия, следует все же подчеркнуть, что это самостоятельные психические явления. По степени осознанности побуждений, ставших двигателем поведения, различают мотив-влечение, мотив-желание и мотив-цель. Только в последнем случае может наблюдаться совпадение (причем неполное) мотива и цели. В прочих случаях мотив и цель не совпадают.

Цель преступления — это идеальная (мысленная) модель будущего желаемого результата, к причинению которого стремится правонарушитель посредством совершения преступления.

Отдельными учеными цель рассматривается как элемент умысла. Так, по мнению Р. И. Михеева, «цель, заключающаяся в достижении преступного последствия, является элементом прямого умысла; цель, направленная на результат, находящийся за рамками состава, характеризует направленность умысла…». Ошибка названного ученого состоит в том, что будущий желаемый результат неосновательно отождествляется им с общественно опасным последствием, входящим в объективную сторону преступления. Если бы цель и последствие были бы одним и тем же, то не было бы никакой необходимости вводить специальную цель деяния в число признаков состава преступления. Цель никогда не совпадает с последствием и отделена от него во времени. Квалификация преступления определяется постановкой цели, а вовсе не ее реализацией. Именно наличием цели, находящейся за рамками объективной стороны преступления с материальным составом, обусловлено повышение общественной опасности деяния. Поэтому в одних случаях именно благодаря наличию у правонарушителя специальной цели деяние становится уголовно наказуемым, а в других — такая цель обосновывает усиление ответственности за деяние, которое является преступным и без этой цели.

Цель как признак субъективной стороны преступления связана не только с мотивом, но и с виной. Включение специальной цели в субъективную сторону конкретного преступления свидетельствует о целенаправленном характере деяния, которое в этом случае служит не самоцелью, а способом достижения того конечного результата, который и является целью. Этот результат, а также само деяние и его общественно опасные последствия, как способ достижения поставленной цели, являются для субъекта преступления желаемыми. Поэтому следует констатировать, что специальная цель деяния совместима только с прямым умыслом. Ни неосторожные преступления, ни преступления с альтернативной формой вины, ни даже преступления, совершение которых возможно с любым видом умысла, никогда не включают в свой состав специальной цели, сформулированной законодателем.

Для уголовно-правовой классификации целей преступления можно использовать те же критерии, что и для классификации мотивов.

К низменным следует отнести такие цели, как цель скрыть другое преступление или облегчить его совершение (например, п. «е» ч. 1 ст. 63, п. «к» ч. 2 ст. 105 УК), цель использования органов или тканей потерпевшего (например, п. «м» ч. 2 ст. 105, п. «ж» ч. 2 ст. 111, п. «ж» ч. 2 ст. 1271 УК), цель прекращения государственной или иной политической деятельности потерпевшего (ст. 277 УК), цель свержения или насильственного изменения конституционного строя РФ (ст. 279 УК), цель подрыва экономической безопасности и обороноспособности РФ (ст. 281 УК). Прочие цели, когда они вводятся в основной состав конкретных преступлений, относятся к не имеющим низменного характера (например, цель придания правомерного вида владению, пользованию и распоряжению денежными средствами или иным имуществом при их легализации — ст. 174 УК; цель получения кредитов при лжепредпринимательстве — ст. 173 УК; цель устрашения населения при терроризме — ст. 205 УК; цель завладения чужим имуществом при пиратстве — ст. 227 УК и т. п.), поскольку они не рассматриваются законодателем как повышающие общественную опасность деяния, хотя степень предосудительности этой группы целей может существенно различаться.

Мотив и цель преступления могут выполнять в уголовном праве четыре функции.

Во-первых, они играют роль признаков, придающих деянию характер уголовно наказуемого и отграничивающих преступления от непреступных деяний. Например, невыплата свыше двух месяцев заработной платы, пенсий, стипендий, пособий и иных выплат является преступной только при совершении из корыстной или иной личной заинтересованности (ст. 1451 УК). А лжепредпринимательство уголовно наказуемо только при наличии цели получения кредитов, освобождения от налогов, извлечения иной имущественной выгоды или прикрытия запрещенной деятельности (ст. 173 УК).

Во-вторых, мотив и цель, введенные в состав преступления в качестве обязательного признака, могут отграничивать одно преступление от другого, то есть определять квалификацию по различным уголовно-правовым нормам. Так, уничтожение путем взрыва, поджога или иным общеопасным способом важных народно-хозяйственных объектов с целью подрыва экономической безопасности и обороноспособности РФ квалифицируется как диверсия (ст. 281 УК), а те же действия без указанной цели подлежат квалификации по ч. 2 ст. 167 или по ст. 205 УК.

В-третьих, включение мотива и цели в диспозицию уголовно-правовой нормы может создавать квалифицированные виды преступления: убийство из корыстных или хулиганских побуждений либо совершенное с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение и т. д.

В-четвертых, мотив и цель, не будучи включенными в диспозицию конкретной уголовно-правовой нормы, могут играть роль обстоятельств, смягчающих (п. «д», «ж» и «з» ч. 1 ст. 61 УК) или отягчающих наказание (п. «е» и «ж» ч. 1 ст. 63 УК). В качестве смягчающих обстоятельств суд вправе учесть различные мотивы и цели, не относящиеся к низменным, если их наличие, по мнению суда, снижает степень общественной опасности деяния.