§ 1. Вина и квалификация преступлений

В действующем уголовном законодательстве имеются составы преступлений с так называемой альтернативной формой вины, то есть преступлений, совершение которых возможно как умышленно, так и по неосторожности. При применении норм о таких преступлениях суд в соответствии с п. 2 ч. 1 ст. 73 УПК РФ обязан решать вопрос о том, с какой формой вины было совершено преступление в конкретном случае, ибо от ответа на этот вопрос зависит целый ряд последствий правового характера (например, установление рецидива преступлений, определение вида исправительного учреждения и режима отбывания наказания в виде лишения свободы и т. д.), хотя квалификация преступления от формы вины и не зависит. Кроме того, во многих нормах не используются признаки, с помощью которых можно однозначно определить форму вины, поэтому в теории уголовного права вопрос о формах вины в ряде составов преступлений носит дискуссионный характер, а практика применения этих норм отличается большими разночтениями.

Важнейшим направлением, по которому вина влияет на квалификацию преступления, является зависимость квалификации преступления от формы вины.

Ответственность за некоторые преступления в уголовном законе дифференцируется в зависимости от того, с какой формой вины совершено деяние. Так, за убийство, умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, за умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества установлена ответственность специальными нормами с достаточно суровыми санкциями, а за эти же деяния, но совершенные по неосторожности, предусматривается менее строгое наказание по другим нормам. Следовательно, в этих случаях форма вины определяет квалификацию за деяния, не различимые по объективным признакам.

Например, рабочие подсобного хозяйства К. и З. после распития спиртных напитков, в котором принимал участие и начальник подсобного хозяйства С., решили искупать последнего в реке по существующим в деревне обычаям. Они столкнули С., который к этому времени был в состоянии сильного опьянения, с деревянных мостков в воду. Он некоторое время плыл по реке, а потом утонул. В результате неверной оценки субъективной стороны этого преступления Горьковский областной суд осудил К. и З. за убийство из хулиганских побуждений. Рассмотрев дело по кассационным жалобам. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что вывод об умышленном характере совершенного преступления областной суд сделал «без должного учета конкретных обстоятельств дела, взаимоотношений потерпевшего и виновных, их намерений и всей обстановки происшедшего», поскольку «К. и З., сталкивая С. в воду, не предвидели его гибели, хотя при сложившейся ситуации должны были и могли предвидеть, что в результате их действий могут наступить указанные последствия». На этом основании Судебная коллегия квалифицировала описанное преступление как причинение смерти по неосторожности.

Противоположная ошибка была допущена президиумом областного суда Карачаево-Черкесской автономной области, который переквалифицировал с ч. 1 ст. 108 УК РСФСР (ч. 1 ст. 111 УК РФ) по ч. 1 ст. 114 УК РСФСР (ч. 1 ст. 118 УК РФ) действия К. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, не согласившись с такой переквалификацией, указала:

«Нанося удар обутой в туристический ботинок ногой в живот потерпевшему, К. предвидел и сознательно допускал возможность причинения потерпевшему тяжких телесных повреждений», то есть совершил преступление не по неосторожности, а умышленно.

В обоих случаях суд допустил ошибку в определении формы вины, что поапекло неправильную квалификацию, которая была исправлена лишь Верховным Судом РСФСР.

Форма вины оказывает определяющее влияние на квалификацию преступления и в том случае, если деяние совершается без умысла, необходимого для привлечения к уголовной ответственности за причинение фактически наступивших последствий. Так, Чертановским межмуниципальным судом г. Москвы М. осужден по ст. 115 УК за то, что в ходе ссоры он нанес удар по лицу Б., которая, падая, ударилась головой о стену, что повлекло причинение легкого вреда ее здоровью по признаку кратковременного расстройства здоровья.

По протесту заместителя Председателя Верховного Суда РФ Президиум Московского городского суда переквалифицировал деяние на ст. 116 УК, указав на отсутствие оснований для утверждения, что умыслом М. охватывалось причинение таких повреждений. Данные последствия наступили по неосторожности М., но, поскольку УК РФ не предусматривает уголовной ответственности за причинение легкого вреда здоровью по неосторожности, его деяние надлежит квалифицировать как совершение насильственных действий, причинивших физическую боль, но не повлекших причинения легкого вреда здоровью.

Для квалификации умышленных преступлений большое значение имеет не только форма вины, но и направленность умысла, под которым следует понимать обусловленную определенными побуждениями мобилизацию волевых усилий субъекта на причинение определенных общественно опасных последствий конкретными способами.

Квалификация преступлений непосредственно зависит от направленности умысла на определенный объект в случаях, когда совершенные действия могут иметь неодинаковое юридическое значение.

Так, сообщение заведомо ложных сведений о якобы совершенном другим лицом тяжком шли особо тяжком преступлении может составлять признаки либо клеветы (ч. 3 ст. 129 УК), либо заведомо ложного доноса (ч. 2 ст. 306 УК). Решающим критерием квалификации здесь является направленность умысла: клевета, соединенная с обвинением в совершении преступления, отличается от заведомо ложного доноса тем, что при последнем умысел виновного направлен на возбуждение против потерпевшего уголовного преследования, а при клевете — на унижение его чести и достоинства.

Неправильное установление направленности умысла на определенный объект на практике иногда влечет необоснованное вменение состава преступления, совершение которого не входило в намерение виновных. Так, Му-в и Мо-в были осуждены за убийство из корыстных побуждений и ошибочно — за разбой, совершенный по предварительному сговору группой лиц с применением предметов, используемых в качестве оружия. Преступление было совершено при следующих обстоятельствах.

Договорившись между собой завладеть путем обмана квартирой, а при неудачном исходе этой попытки убить ее хозяина, виновные для реализации своего плана предложили потерпевшему продать им квартиру, но последний отказался. После этого осужденные вместе с потерпевшим приехали на берег реки, где распивали спиртные напитки. Когда потерпевший уснул, они нанесли ему несколько ударов камнями по голове, отчего наступила смерть. Осужденные завладели ключами от квартиры потерпевшего и впоследствии пытались продать ее разным лицам. Исключая из приговора осуждение за разбой, Президиум Верховного Суда РФ указал, что «умысел осужденных был направлен исключительно на лишение потерпевшего жизни с целью последующего завладения его квартирой, но не путем разбойного нападения». Кроме того, осужденные заранее предполагали завладеть квартирой потерпевшего именно путем мошенничества.

Направленность умысла имеет определяющее значение при квалификации преступлений, связанных с посягательством на личность, и для их отграничения от иных преступлений, сходных по объективным признакам. Пленум Верховного Суда РФ в п. 15 постановления от 24 декабря 1991 г. № 5 «О судебной практике по делам о хулиганстве» указал: «Судам следует отграничивать хулиганство от других преступлений в зависимости от содержания и направленности умысла виновного, мотивов, целей и обстоятельств совершенных им действий.

Нанесение оскорблений, побоев, причинение легких или менее тяжких телесных повреждений и другие подобные действия, совершенные в семье, квартире, в отношении родственников, знакомых и вызванные личными неприязненными отношениями, неправильными действиями потерпевших и т. п., должны квалифицироваться по статьям УК, предусматривающим ответственность за преступления против личности».

Без должного учета направленности умысла К. был осужден по п. «в» ч. 3 ст. 228 УК за незаконную перевозку маковой соломки. Рассмотрев дело по протесту заместителя Генерального прокурора РФ, Судебная коллегия Верховного Суда РФ признала, что умысел осужденного после приобретения одного пакетика маковой соломки весом 19,5 г был направлен на ее доставку к месту своего жительства для личного потребления, поэтому деяние следует признать незаконным хранением наркотических средств, которое при отсутствии признака крупного размера не является уголовно наказуемым, и дело прекратила за отсутствием состава преступления.

Направленность умысла была неверно установлена и по делу У., осужденного Пермским областным судом по ч. 4 ст. 117 и п. «г» и «е» ст. 102 УК РСФСР.

Преодолевая сопротивление потерпевшей в процессе изнасилования, У. нанес ей несколько ударов кулаком по голове, причинив травму, результатом которой стало повреждение головного мозга. Потерпевшая сумела дойти до деревни, где и скончалась в своем доме. Суд не учел того, что у подсудимого не было причин желать смерти потерпевшей. После того как она прекратила сопротивляться, У. перестал избивать ее, а после изнасилования не только не пытался убить, а даже звал с собой, но она отказалась. Таким образом, умысел подсудимого был направлен на совершение полового акта с применением насилия по отношению к потерпевшей, а причинение вреда здоровью и даже неосторожное причинение смерти потерпевшей охватывается диспозицией уголовно-правовой нормы об изнасиловании, повлекшем особо тяжкие последствия. Следовательно, дополнительное вменение убийства было необоснованным.

Квалификация преступления нередко зависит от направленности умысла на причинение вреда избранному объекту определенным способом. Эта зависимость наглядно проявляется при квалификации хищения, ответственность за которое дифференцируется в законе в зависимости от формы хищения, то есть от способа незаконного завладения имуществом. Преимущественное влияние направленности умысла на квалификацию хищения подчеркнуто Пленумом Верховного Суда СССР в п. 2 постановления от 27 декабря 1992 г. «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое»:

«Как тайное хищение чужого имущества (кража) следует квалифицировать действия лица, совершившего незаконное изъятие имущества в отсутствие собственника или иного владельца этого имущества, или посторонних лиц либо хотя и в их присутствии, но незаметно для них. В тех случаях, когда указанные лица видели, что совершается хищение, однако виновный, исходя из окружающей обстановки, полагал, что действует тайно, содеянное также является тайным хищением чужого имущества».

Квалификация преступлений может зависеть и от направленности умысла на совершение деяния конкретным способом, имеющим значение не обязательного, а квалифицирующего признака.

В соответствии с действующим законодательством кража, грабеж и разбой считаются совершенными при отягчающих обстоятельствах, если они совершены с проникновением в жилище, помещение или иное хранилище. Для квалификации преступлений по соответствующим статьям УК необходимо установить, что умысел виновного был направлен на совершение деяния именно этим способом. Между тем Верховный Суд РФ указал, что «судам необходимо выяснять, с какой целью виновный оказался в помещении (жилище, хранилище), а также когда возник умысел на завладение чужим имуществом. Если лицо находилось там правомерно, не имея преступного намерения, но затем совершило кражу, грабеж или разбой, в его действиях указанный признак отсутствует».

Направленность умысла на совершение деяния определенным способом нередко влияет на квалификацию преступлений против личности. Так, УК. относит к квалифицированным видам убийства, в частности, убийство, совершенное с особой жестокостью (п. «д» ч. 2 ст. 105). В соответствии с разъяснением, содержащимся в п. 3 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», «при решении вопроса о направленности умысла следует исходить из совокупности всех обстоятельств содеянного и учитывать, в частности, способ и орудие преступления, количество, характер и локализацию телесных повреждений (например, ранения жизненно важных органов человека), а также предшествующее преступлению и последующее поведение виновного и потерпевшего, их взаимоотношения». О направленности умысла на причинение потерпевшему особых страданий как квалифицирующем признаке убийства в п. 8 названного постановления указано: «Признак особой жестокости наличествует, в частности, в случаях, когда перед лишением жизни или в процессе совершения убийства к потерпевшему применялись пытки, истязания или совершалось глумление над жертвой либо когда убийство совершено способом, который заведомо для виновного связан с причинением потерпевшему особых страданий (нанесение большого количества телесных повреждений, использование мучительно действующего яда, сожжение человека заживо, длительное лишение пиши, воды и т. п.)».

Обращает на себя внимание вторая половина приведенного разъяснения, в которой подчеркивается субъективная направленность деяния на причинение потерпевшему особых страданий: убийство признается совершенным с особой жестокостью, если виновный намеренно причинил потерпевшему особые страдания, т. е. избранный способ лишения жизни заведомо был связан с такими страданиями. Это правило полностью относится и к убийству, совершенному общеопасным способом, под которым «следует понимать такой способ умышленного причинения смерти, который заведомо для виновного представляет опасность для жизни не только потерпевшего, но хотя бы еще одного лица (например, путем взрыва, поджога, производства выстрелов в местах скопления людей, отравления воды и пиши, которыми, помимо потерпевшего, пользуются другие люди)», то есть убийство, при котором умысел направлен на причинение смерти конкретному человеку именно способом, представляющим реальную опасность для жизни и других лиц.

Некоторыми учеными высказывалась мысль о том, что на квалификацию может оказывать влияние вид умысла.

Так, по мнению Н. И. Загородникова, субъективная сторона преступного нарушения правил безопасности движения и эксплуатации железнодорожного, водного или воздушного транспорта, предусмотренного ч. 1 ст. 85 УК РСФСР 1960 г., могла характеризоваться только неосторожностью или косвенным умыслом, а если имел место прямой умысел, то деяние следовало квалифицировать как повреждение путей сообщения и транспортных средств либо как умышленное преступление против жизни или здоровья. Сходное мнение высказано П. И. Гришаевым, С. В. Бородиным и некоторыми другими авторами, полагающими, что доведение до самоубийства может характеризоваться только неосторожностью либо косвенным умыслом, а при наличии прямого умысла деяние должно рассматриваться как своеобразный вид убийства «руками потерпевшего».

В связи с приведенными суждениями следует подчеркнуть: ни в действующем уголовном законодательстве, ни в теории уголовного права не имеется никаких оснований для различной квалификации оконченного преступления в зависимости от того, совершено ли оно с прямым или косвенным умыслом. Умышленное причинение крупного ущерба путем осознанного нарушения правил безопасности движения или эксплуатации железнодорожного, воздушного или водного транспорта, независимо от вида умысла, должно квалифицироваться по ч. 2 ст. 167 УК (по признаку совершения деяния общеопасным способом), а умышленное причинение тяжкого вреда здоровью либо смерти при таких же обстоятельствах — по ст. 111 или 105 УК. Точно так же доведение до самоубийства квалифицируется по ст. ПО УК при любой форме вины; независимо от вида умысла оно ни при каких обстоятельствах не может быть признано убийством, поскольку отсутствует объективная сторона последнего. Вид умысла может оказывать влияние на квалификацию только неоконченных преступлений, о чем будет сказано в § 6 настоящей главы.

Отрицая влияние вида умысла (прямого или косвенного) на квалификацию преступления, следует вместе с тем признать, что на квалификацию преступления влияет вид умысла, определяемый степенью определенности представлений субъекта о существенных объективных свойствах деяния. Речь идет об альтернативном и неопределенном (неконкретизированном) умысле.

Совершенные с альтернативным умыслом преступления должны квалифицироваться в зависимости от фактически причиненных последствий. Так, лицо, наносящее проникающее ножевое ранение в грудь, действует с альтернативным умыслом, если с равной долей вероятности предвидит любое из двух возможных последствий: смерть или тяжкий вред здоровью. Его действия должны квалифицироваться как умышленное причинение тех последствий, которые фактически наступили. В литературе высказывалась и точка зрения, согласно которой преступления, совершенные с альтернативным умыслом, следует квалифицировать как покушение на причинение наиболее тяжких последствий из числа тех, которые охватывались сознанием виновного. Такая позиция аргументируется доводом, что последствия, вменяемые субъекту, «охватывались его сознанием и его воля была направлена на достижение этих более тяжких последствий». Ошибочность приведенной точки зрения обусловлена тем, что она исходит из необоснованной презумпции, будто воля субъекта направлена на достижение более тяжких последствий из числа охватываемых его умыслом. Но если бы это было так, то умысел был бы не альтернативным, а простым определенным.

Преступления, совершенные с неопределенным умыслом, следует квалифицировать как умышленное причинение тех последствий, которые фактически были причинены.

Так, X. был осужден к шести годам лишения свободы за покушение на убийство А. Кассационная инстанция переквалифицировала совершенное деяние как покушение на убийство в состоянии аффекта и снизила наказание. Президиум Верховного Суда РСФСР, рассмотрев дело по принесенному в порядке надзора протесту заместителя Генерального прокурора, указан следующее. Осужденный и потерпевший находились в дружеских отношениях, ссора между ними возникла случайно и ее инициатором был сам потерпевший, который в процессе ссоры ударил X. кулаком по переносице и ногой в пах. После этого X. выхватил нож и нанес им потерпевшему два удара: один — в грудь, а второй — в спину, после чего драка прекратилась и X. не предпринимал никаких попыток лишить потерпевшего жизни. Напротив, собранные по делу доказательства указывают на то, что X., находясь в состоянии сильного душевного волнения, вызванного насилием со стороны потерпевшего, нанес ему ножевые ранения, действуя с неопределенным умыслом. Поэтому его деяние должно квалифицироваться в зависимости от фактически наступивших последствий, то есть как умышленное причинение тяжкого телесного повреждения.

 

§ 2. Вменение квалифицирующих признаков

В соответствии с принципом субъективного вменения привлечение к уголовной ответственности обоснованно лишь при условии, что виной субъекта охватываются все обстоятельства, образующие в своей совокупности состав данного преступления. Это касается не только обстоятельств, являющихся необходимыми признаками данного состава преступления, но и обстоятельств, имеющих значение квалифицирующих признаков. Как отмечалось в юридической литературе, «наряду с признаками объекта и объективной стороны преступления содержанием субъективной стороны охватывается психическое отношение виновного к квалифицирующим признакам состава преступления».

Для правильного решения вопроса о формах вины по отношению к квалифицирующим признакам состава преступления необходимо, во-первых, отграничить квалифицированные виды неосторожных преступлений от квалифицированных видов умышленных преступлений, а во-вторых, раздельно рассмотреть психическое отношение виновного к квалифицирующим последствиям и отношение к иным квалифицирующим признакам.

Применительно к квалифицирующим последствиям в неосторожных преступлениях вопрос о психическом отношении к ним сомнений не вызывает: оно может быть только неосторожным, иначе все преступление в целом превратилось бы в умышленное. Значит, задача выяснения характера психического отношения к квалифицирующим последствиям ограничивается только умышленными преступлениями.

Признаки состава преступления, имеющие квалифицирующее значение, условно можно разделить на четыре группы: 1) характеризующие объект посягательства; 2) характеризующие действие или бездействие, совершаемое в условиях конкретного места, времени, обстановки и т. д.; 3) относящиеся к последствиям; 4) касающиеся субъекта преступления.

Самым распространенным квалифицирующим признаком умышленных преступлений по действующему уголовному законодательству являются общественно опасные последствия, указанные в законе либо конкретно (например, причинение вреда здоровью, смерть человека, гибель нескольких лиц, загрязнение, отравление или заражение окружающей среды и т. д.), либо путем оценки степени их тяжести (особо тяжкие, тяжкие и т. п).

В постановлении от 18 марта 1963 г. «О строгом соблюдении законов при рассмотрении судами уголовных дел» Пленум Верховного Суда СССР указал: «Вредные последствия, независимо от их тяжести, могут быть вменены лицу лишь в том случае, если оно действовало в отношении их умышленно или по неосторожности». Ссылаясь на это разъяснение, некоторые ученые высказали мнение, что психическое отношение и к квалифицирующим последствиям умышленных преступлений может быть либо умышленным, либо неосторожным. Однако подобное утверждение высказано без учета того, что приведенное выше разъяснение было дано в связи с имевшимися в судебной практике случаями объективного вменения, то есть подчеркивало незыблемость принципа субъективного вменения и не относилось к какому-либо частному вопросу. Поэтому упомянутое разъяснение нельзя распространять на вопрос о форме вины по отношению к квалифицирующим последствиям и утверждать, что и по отношению к ним при всех обстоятельствах возможна любая форма вины. Напротив, некоторые юристы считают, что к последствиям, имеющим в умышленных преступлениях значение квалифицирующего признака, вина может выражаться только в неосторожности.

В значительном числе норм действующего УК прямо указано на неосторожную форму вины по отношению к квалифицирующим последствиям умышленного преступления. Значит, необходимо сформулировать правила установления возможной формы вины к таким последствиям только для тех норм, в которых форма вины к ним законодателем не определена.

При отсутствии в диспозиции уголовно-правовой нормы прямого указания на неосторожное отношение к квалифицирующему последствию умышленного преступления причинение такого последствия с умыслом (а тем более по неосторожности) полностью охватывается этой нормой и не требует дополнительной квалификации только при условии, что в статье УК об умышленном причинении того же самого последствия закон не предусматривает более строгого наказания, чем за умышленное преступление, в котором данное последствие играет роль квалифицирующего признака. Например, в соответствии с п. «в» ч. 3 ст. 162 УК разбой с причинением тяжкого вреда здоровью влечет наказание в виде лишения свободы на срок от 8 до 15 лет с конфискацией имущества. В данном случае умышленное причинение тяжкого вреда здоровью при совершении разбоя наказывается существенно строже, чем по норме об умышленном причинении тяжкого вреда здоровью (ч. 1–3 ст. 111 УК). Значит, составом разбоя, совершенного с причинением тяжкого вреда здоровью, это последствие полностью охватывается как при неосторожном, так и при умышленном его причинении.

Если же нормой об умышленном причинении определенного последствия предусмотрено более строгое наказание, чем нормой, в которой данное последствие играет роль квалифицирующего признака умышленного преступления, то последней нормой это последствие охватывается только при неосторожном его причинении. В действующем УК роль квалифицирующих признаков придается конкретно обозначенным последствиям только в нормах об экологических преступлениях (причинение вреда здоровью, массовая гибель животных и т. п.). В таких случаях необходимо исходить из характера и количественных показателей причиненного ущерба, что практически возможно только применительно к причинению вреда здоровью. Например, ч. 2 ст. 247 УК предусматривает максимально строгое наказание в виде пяти лет лишения свободы. Из этого следует, что при умышленном к ним отношении этой нормой охватываются последствия в виде причинения только легкого и средней тяжести вреда здоровью без отягчающих обстоятельств (ст. 115 и ч. 1 ст. 112 УК). Если же при умышленной вине эти последствия выразились в причинении средней тяжести вреда здоровью при отягчающих обстоятельствах (ч. 2 и 3 ст. 112 УК) или тяжкого вреда здоровью, то это требует дополнительной квалификации по статьям УК о преступлениях против здоровья, которые законодатель оценивает как более опасные преступления, чем нарушение правил обращения экологически опасных веществ и отходов, повлекшее причинение вреда здоровью человека.

Из этого же принципа следует исходить при решении вопроса о том, охватываются ли данной нормой умышленно причиненные последствия в случаях, когда в диспозиции они определены оценочным термином как тяжкие (особо тяжкие) последствия либо тяжкий вред.

Рассмотренную выше концепцию преступлений с двумя формами вины некоторые ученые пытались использовать для установления отношения не к последствию, а к иным квалифицирующим признакам умышленных преступлений, например к признаку особой жестокости при убийстве. При этом умысел в обоих его видах и оба вида неосторожности конструируются как психическое отношение субъекта к самым различным признакам, характеризующим объект, способ, обстановку совершения преступления и т. п.. К сожалению, подобные теоретические конструкции имеют под собой определенные основания, содержащиеся в разъяснениях высших судебных органов страны. Так, в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 25 марта 1964 г. № 2 «О судебной практике по делам об изнасиловании» говорилось, что за изнасилование несовершеннолетней несет ответственность «лицо, которое знало или допускало, что совершает насильственный половой акт с несовершеннолетней либо могло и должно было это предвидеть». Аналогичное разъяснение содержалось и в постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 3 декабря 1976 г. № 16 «О практике применения судами законодательства по делам о преступлениях несовершеннолетних и о вовлечении их в преступную или иную антиобщественную деятельность», в соответствии с п. 9 которого «уголовная ответственность наступает как при условии осведомленности взрослого о несовершеннолетнем возрасте вовлекаемого лица, так и в тех случаях, когда по обстоятельствам дела он мог и должен был предвидеть это».

В несколько измененном виде это положение воспроизведено и Пленумом Верховного Суда РФ, который в постановлении от 22 апреля 1992 г № 4 разъяснил, что деяние может квалифицироваться как изнасилование несовершеннолетней или малолетней, «когда виновный знал или допускал, что совершает насильственный половой акт с несовершеннолетней или малолетней». Как видно из приведенного суждения, Пленум Верховного Суда РФ уже не признает возможности отношения к названным квалифицирующим признакам в виде небрежности, но все еще допускает возможность косвенного умысла по отношению к ним.

Изложенная позиция не соответствует теоретическому понятию и психологической сущности, а также законодательному описанию умысла и неосторожности, поэтому подвергается обоснованной критике со стороны известных ученых. Так, А. Я. Светлов пишет: «Психическое отношение к отдельным объективным признакам состава не следует называть «умыслом» или «неосторожностью», поскольку закон употребляет эти понятия лишь для обобщенной характеристики деяния в целом». Аналогичное мнение отстаивал и П. С. Дагель: «Формы вины характеризуют отношение виновного к деянию и вредным последствиям в целом, то есть в целом к совершенному преступлению. Поэтому они не могут рассматриваться только по отношению к одному из признаков, который характеризует какой-либо из элементов состава преступления».

Все объективные признаки преступления, за исключением последствий, осознаются либо не осознаются субъектом, то есть составляют предмет интеллектуального, а не волевого отношения, а само это отношение не является ни умыслом, ни неосторожностью. Поэтому конструирование двух форм вины на основе неоднородного психического отношения к чему-либо, кроме последствий, теоретически несостоятельно.

Таким образом, научно необоснованным является построение неосторожной вины по отношению к таким квалифицирующим признакам, как особые свойства объекта (возраст потерпевших при изнасиловании), способ совершения преступления (например, общеопасный), обстановка (например, условия стихийного бедствия) и т. п. При совершении умышленного преступления лицо может относиться неосторожно по отношению только к одному квалифицирующему признаку — последствию, а «иные квалифицирующие обстоятельства умышленного преступления могут вменяться в вину только тогда, когда преступник заведомо знал о наличии этих обстоятельств». Отвергая возможность вменения при совершении умышленных преступлений таких обстоятельств, о которых лицо не знало, но могло и должно было знать, Г. А. Кригер писал: «Поскольку умышленное деяние предполагает осознание лицом общественно опасного характера своих действий, то, видимо, все обстоятельства, влияющие на характер общественной опасности, должны быть известны лицу».

Действительно, никакое преступление не может быть признано умышленным, если субъект не осознает характера объекта либо тех обстоятельств объективной стороны, которые существенно влияют на характер и степень общественной опасности деяния. Ведь по законодательному определению умысел характеризуется осознанием общественной опасности совершаемого деяния. А применительно к квалифицированным составам это требование означает осознание повышенной общественной опасности деяния, что предполагает обязательное знание субъектом тех фактических обстоятельств, которые и повышают эту опасность. Не случайно высшие судебные органы необходимым компонентом умышленного преступления обычно считают знание виновным не только основных, но и квалифицирующих обстоятельств. Например, такую позицию занял Президиум Верховного Суда РСФСР по делу X., осужденного Кемеровским областным судом по ч. 4 ст. 117 УК РСФСР. Президиум переквалифицировав содеянное по ч. 3 ст. 117 УК на том основании, что X. не знал, что потерпевшая является малолетней, а внешне она выглядела на 17–18 лет. Эта позиция разделяется и Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РФ, которая по конкретному делу указала: «Если умысел виновного был направлен (курсив мой. — А. Р.) на получение взятки в крупном размере и заранее было обусловлено, что она будет получена по частям, то при получении хотя бы части взятки содеянное должно квалифицироваться как оконченное преступление в виде получения взятки в крупном размере».

Итак, психическое отношение к квалифицирующим последствиям может быть чаще всего неосторожным либо — значительно реже — умышленным. Все прочие, помимо последствий, квалифицирующие обстоятельства, характеризующие особые свойства объекта или объективной стороны преступления, могут быть вменены лишь при условии, что виновному было известно о наличии этих обстоятельств.

 

§ 3. Субъективная ошибка и квалификация преступлений

С принципом субъективного вменения непосредственно связан вопрос о субъективной ошибке. «Ошибка — это заблуждение лица относительно объективных свойств общественно опасного деяния, которые характеризуют его как преступление. Иначе говоря, это заблуждение лица относительно характера и степени общественной опасности совершаемого деяния и его противоправности». Нужно сказать, что для определения субъективной ошибки в юридической литературе использовались различные понятия со сходным значением. Некоторыми учеными ошибка характеризуется как заблуждение лица относительно фактических или юридических свойств совершаемого деяния; другими она характеризуется как неверное представление о фактических или юридических признаках совершаемого деяния, третьи определяли ее как неверную оценку субъектом своего поведения. Хотя отдельные ученые настроены резко критически против использования разных понятий для характеристики субъективной ошибки, думается, употребление различных терминов для определения субъективной ошибки вполне допустимо во избежание многочисленных терминологических повторений, а тем более для характеристики разных ее видов и значений. Ведь не мешает же употреблению в литературе и в обыденном лексиконе понятия «верблюд» то обстоятельство, что для его обозначения в арабском языке используется свыше сорока названий.

Классификации субъективных ошибок уделялось много внимания еще в русском дореволюционном уголовном праве. Так, Н. С. Таганцев, положив в основу деления предмет, относительно которого возникает заблуждение, различал ошибку, относящуюся к фактическим обстоятельствам, и ошибку, относящуюся к законоположениям, а П. П. Пусторослев к этим двум видам добавлял еще и ошибку в лице или предмете. Используя другие классификационные критерии, Н. С. Таганцев выделял ошибки в силу неведения и неправильного представления, извинительные и неизвинительные и проч. Немало трудов посвящено вопросу о субъективной ошибке и в более поздней отечественной правовой литературе. Так, В. Ф. Кириченко различал субъективные ошибки: а) относительно обстоятельств, являющихся признаками состава преступления; б) относительно общественной опасности деяния и в) ошибку в праве, или юридическую ошибку.

Более развернутую классификацию субъективных ошибок предложил П. С. Дагель, классифицировав их: а) по предмету — на ошибку юридическую и фактическую; б) по причинам возникновения — на извинительную и неизвинительную; в) по своей значимости — на существенную и несущественную; г) по степени оправданности — на виновную и невиновную.

Представляется, что для работников правоприменительных органов наиболее приемлема та классификация, которая удовлетворяет требованиям практической значимости. Поэтому можно отдать предпочтение делению субъективной ошибки на юридическую и фактическую.

Юридическая ошибка — это заблуждение лица относительно юридической сущности и юридических последствий совершаемого деяния. Различают следующие виды юридической ошибки:

1) ошибочное представление о совершаемом деянии как о преступном, тогда как на самом деле закон не относит его к преступлениям («мнимое преступление»). В подобных случаях уголовная ответственность исключается, поскольку для нее нет объективного основания: не совершено преступного деяния;

2) неверная оценка совершаемого деяния как непреступного, в то время как в действительности оно предусмотрено законом в качестве преступления. Подобная ошибка не исключает умышленной вины, ибо незнание закона не равнозначно непониманию общественной опасности деяния и не может оправдать лицо, совершившее запрещенное уголовным законом деяние;

3) заблуждение субъекта относительно юридических последствий совершаемого преступления: о его квалификации, виде и размере наказания, которое может быть назначено за совершение этого деяния. Названные обстоятельства не входят в предметное содержание вины и не обязательно должны охватываться сознанием виновного, поэтому их ошибочная оценка не исключает ни умысла, ни уголовной ответственности.

Итак, общее правило относительно значения юридической ошибки может быть сформулировано следующим образом: уголовная ответственность лица, заблуждающегося относительно юридических свойств и юридических последствий совершаемого деяния, наступает в соответствии с оценкой этого деяния не субъектом, а законодателем, следовательно, такая ошибка не влияет ни на форму вины, ни на квалификацию преступления, ни на размер назначенного наказания. Однако из этого правила может быть сделано исключение. Если лицо не знало и по обстоятельствам дела не могло знать об установлении уголовно-правового запрета (например, в силу пребывания геологической партии в удаленной от населенных пунктов местности), либо компетентное должностное лицо правоохранительных органов разъяснило лицу, что его действия являются правомерными, то извинительный характер юридической ошибки относительно противоправности деяния должен служить основанием непривлечения к уголовной ответственности.

Фактическая ошибка — это заблуждение лица относительно фактических обстоятельств, являющихся объективными признаками состава данного преступления и определяющих характер преступления и степень его общественной опасности. В зависимости от содержания неправильных представлений, то есть от предмета неверных восприятия и оценок, принято различать фактические ошибки относительно: 1) общественной опасности совершаемого деяния; 2) объекта посягательства; 3) причиняемых последствий; 4) развития причинной связи; 5) обстоятельств, отягчающих ответственность.

Ошибка относительно общественной опасности совершаемого деяния может быть двоякого рода.

Во-первых, лицо неправильно оценивает свои действия как общественно опасные, тогда как в силу каких-то неизвестных ему фактических обстоятельств деяние лишено свойства общественной опасности. Например, лицо проникает на территорию склада и похищает продукты, предназначенные к уничтожению в силу истечения срока их годности. Подобная ошибка не влияет на форму вины, и деяние остается умышленным, но ответственность наступает не за оконченное преступление, а за покушение на него, поскольку преступное намерение не было реализовано и избранному объекту посягательства — отношениям собственности — ущерб фактически не причинен.

Во-вторых, лицо ошибочно считает свои действия правомерными, не осознавая их общественной опасности. Подобное заблуждение обычно бывает обусловлено незнанием каких-то важных фактических обстоятельств, относящихся к объективной стороне преступления и придающих деянию общественно опасный характер. Такая ошибка устраняет умысел, а если деяние является преступным только при умышленном его совершении, то исключается и уголовная ответственность. Например, сбыт фальшивых денег лицом, которое добросовестно считает эти деньги настоящими, не является преступлением из-за отсутствия умысла. Но если законодатель признает деяние уголовно наказуемым при любой форме вины, то незнание его общественной опасности не исключает ответственности за неосторожное преступление, если лицо должно было и могло осознавать общественно опасный характер совершаемого деяния и предвидеть его общественно опасные последствия. Например, довольно распространенным видом ошибки относительно общественной опасности деяния является так называемая мнимая оборона. За вред, причиненный при мнимой обороне, уголовная ответственность не наступает «в тех случаях, когда обстановка происшествия давала основание полагать, что совершается реальное посягательство, и лицо, применившее средства защиты, не сознавало и не могло сознавать ошибочности своего предположения», то есть в случаях извинительной ошибки относительно общественно опасного характера деяния. А поскольку причинение смерти или серьезного вреда здоровью по закону наказуемо и при неосторожной форме вины, то при наличии виновной ошибки относительно общественной опасности деяния уголовная ответственность может наступить, но не за умышленное, а за неосторожное причинение вреда лицом, действующим в состоянии мнимой обороны, когда оно по обстоятельствам дела должно было и могло осознавать мнимость посягательства и, значит, общественную опасность своих оборонительных действий.

Ошибка в объекте — ото неправильное представление лица о социальной и юридической сущности объекта посягательства и количестве объектов, которым фактически причиняется вред. Возможны две разновидности подобной ошибки.

Первая разновидность такой ошибки означает подмену объекта в сознании действующего лица: ошибочно полагая, что деяние посягает на один объект, субъект на самом деле причиняет вред другому объекту, не однородному с тем, который охватывался умыслом виновного. Например, лицо, пытающееся похитить из аптечного склада наркотикосодержащие препараты, фактически похищает лекарства, не содержащие наркотических веществ. При подобного рода ошибке преступление должно квалифицироваться в соответствии с направленностью умысла виновного. Однако нельзя не учитывать того, что объекту, охватываемому умыслом виновного, фактически ущерб не был причинен. Чтобы привести в соответствие эти два фактора (направленность умысла и причинение вреда не тому объекту, на который субъективно было направлено посягательство), при квалификации преступления используется юридическая фикция: преступление, которое по своему фактическому содержанию было доведено до конца, оценивается как покушение на намеченный виновным объект (применительно к описанным выше обстоятельствам — как покушение на хищение наркотических средств). Так же должен решаться вопрос об оценке действий лица, передавшего иностранному разведчику сведения, которые, по убеждению этого лица, составляют государственную тайну, но на самом деле они составляют служебную тайну: деяние должно квалифицироваться как покушение на разглашение сведений, составляющих государственную тайну. Правило о квалификации преступлений, совершенных с рассмотренной разновидностью ошибки в объекте, применяется только при конкретизированном умысле.

Вторая разновидность ошибки в объекте заключается в незнании обстоятельств, которые изменяют социальную и юридическую оценку объекта в норме уголовного закона. Так, беременность потерпевшей при убийстве или недостижение потерпевшей возраста 18 либо 14 лет при изнасиловании существенно повышают общественную опасность названных преступлений и служат квалифицирующими признаками. Эта разновидность ошибки в объекте может двояким образом повлиять на квалификацию преступления. Если виновный не знает о наличии этих обстоятельств, хотя реально они существуют, преступление должно квалифицироваться как совершенное без данного отягчающего обстоятельства. Если же лицо исходит из ошибочного предположения о наличии соответствующего отягчающего обстоятельства, то деяние следует квалифицировать как покушение на преступление с этим отягчающим обстоятельством.

От ошибки в объекте необходимо отличать ошибку в предмете посягательства либо в личности потерпевшего.

При ошибке в предмете посягательства ущерб причиняется именно предполагаемому объекту, хотя непосредственному воздействию подвергается не намеченный виновным, а другой предмет.

Так, вор, располагая сведениями, что на даче, принадлежащей А., никто не живет, по ошибке проникает на соседнюю дачу, принадлежащую В., и похищает оттуда ценные вещи. Такая ошибка не касается обстоятельств, имеющих значение признака состава преступления, поэтому она не влияет ни на форму вины, ни на квалификацию преступления, ни на уголовную ответственность. Однако нужно иметь в виду, что неверное представление о предмете посягательства иногда влечет ошибку и в объекте преступления. Так, похищение у гражданина газовой зажигалки, ошибочно принятой за пистолет, связано с неверной оценкой не только предмета посягательства, но и объекта преступления, поэтому квалифицируется в зависимости от направленности умысла (в данном примере — как покушение на хищение огнестрельного оружия).

Ошибка в личности потерпевшего состоит в том, что виновный, посягая на определенное лицо, ошибочно принимает за него другого человека, на которого и совершает посягательство. В этом случае, как и при ошибке в предмете посягательства, заблуждение виновного относится к обстоятельствам, не являющимся признаками состава преступления. В обоих случаях характер объекта правильно отображается умыслом виновного, поэтому ошибка не оказывает никакого влияния ни на форму вины, ни на квалификацию преступления, ни на уголовную ответственность. Однако если с заменой личности потерпевшего подменяется объект преступления (например, убийство частного лица вместо судьи, рассматривающего уголовное дело посягающего и намеченного в качестве жертвы с целью воспрепятствования его законной деятельности по рассмотрению данного дела), то деяние меняет свои социальные и юридические характеристики и должно квалифицироваться в зависимости от направленности умысла (в приведенном примере — как покушение на преступление, предусмотренное ч. 1 ст. 295 УК).

Ошибка относительно количества объектов посягательства может быть двоякого рода: а) лицо полагает, что посягает только на один объект, тогда как фактически страдает большее число общественных отношений, охраняемых уголовным правом; б) лицо считает, что его действия направлены против двух или большего числа объектов, а на самом деле вред причиняется только одному из них.

При первой разновидности ошибки относительно числа объектов ответственность за причинение вреда объектам, не охватываемым умыслом виновного, определяется извинительным или виновным характером заблуждения. Если виновный должен был и мог осознать факт посягательства на другие объекты (помимо главного), то он подлежит ответственности (кроме умышленного преступления) и за неосторожное совершение посягательства на объект, который не охватывался его сознанием при условии, что неосторожное посягательство на него является по закону уголовно наказуемым. Если ошибка носила извинительный характер, т. е. по обстоятельствам дела лицо не должно было или не могло осознать факта посягательства на другие объекты, причинение им вреда не влечет уголовной ответственности. Например, при совершении хулиганских действий лицо наносит сильный удар кулаком в лицо потерпевшему, отчего последний падает и получает смертельную травму от удара головой об асфальт. Поскольку субъект при данных обстоятельствах должен был и мог предвидеть возможность падения и наступление тяжких последствий вплоть до смерти, он должен нести ответственность за хулиганство и неосторожное убийство. Если же при сходных фактических обстоятельствах смерть наступила от обострения болезненных внутренних процессов в организме потерпевшего, связанного с несильным ударом по лицу, то причинение смерти не может вменяться субъекту, который по обстоятельствам дела не мог предвидеть таких последствий, поэтому он должен отвечать только за хулиганство.

Вторая разновидность ошибки относительно числа объектов посягательства состоит в том, что лицо полагает, будто посягает на два или большее число объектов, хотя на самом деле страдает только один из них. При ошибке такого рода деяние следует квалифицировать по совокупности преступлений: как оконченное преступление, правильно отражаемое умыслом виновного, и как покушение на тот объект (или те объекты), который охватывался умыслом, хотя фактически и не пострадал. Так, за поджог дома с целью убийства его хозяина, который на самом деле в доме не находился, виновный должен нести ответственность за совокупность умышленного уничтожения чужого имущества путем поджога и покушения на убийство общеопасным способом.

Ошибка относительно способа совершения преступления влияет на квалификацию содеянного в тех случаях, когда уголовная ответственность за причинение одних и тех же последствий дифференцируется в законе в зависимости от способа посягательства, то есть когда способ служит признаком, разграничивающим самостоятельные составы преступления. Так, кража и грабеж различаются по способу (тайный или открытый) похищения имущества. Поскольку главным критерием, определяющим квалификацию хищения, является субъективное представление виновного о характере совершаемого деяния, оно должно квалифицироваться в соответствии с направленностью умысла виновного. Так, по делу П. президиум Верхового суда Республики Бурятия указал: «Если субъект преступления ошибочно считает, что совершает хищение тайно, хотя в действительности его действия замечены потерпевшим или посторонними лицами, то содеянное нельзя считать грабежом. Изъятие имущества при таких обстоятельствах квалифицируется как кража». Ошибка относительно способа совершения преступления влияет на квалификацию и в тех случаях, когда способ служит разграничительным признаком между основным и квалифицированным составами преступления. Так, убийство общеопасным способом квалифицируется по п. «е» ч. 2 ст. 105 УК, а убийство иными способами, не имеющими квалифицирующего значения, — по ч. 1 ст. 105 УК. В случае неосознания общеопасного способа убийства преступление квалифицируется как совершенное без этого отягчающего обстоятельства, а если виновный ошибочно считает избранный способ убийства общеопасным, то его деяние надлежит квалифицировать как покушение на убийство, совершенное общеопасным способом.

Ошибка относительно причиненных последствий означает заблуждение лица по поводу качественной либо количественной характеристики причиненного вреда.

Ошибка относительно качества, то есть характера общественно опасных последствий, может состоять в предвидении таких последствий, которые фактически не наступили, либо в непредвидении таких последствий, которые реально наступили. При наступлении последствий, не охватываемых предвидением, ошибка исключает ответственность за умышленное причинение фактически наступивших последствий, но может повлечь ответственность за их причинение по неосторожности, если таковая предусмотрена законом. Деяние, повлекшее не те последствия, на которые был направлен умысел, квалифицируется как покушение на причинение последствий, охватываемых предвидением, и, кроме того, как неосторожное причинение фактически наступивших последствий. Например, убийство, совершенное обшеопасным способом, если при этом по неосторожности причинен тяжкий вред здоровью постороннего лица, должно квалифицироваться не только по п. «е» ч. 2 ст. 105, но и по ст. 118 УК. Но если неосторожное причинение последствий, не охватываемых умыслом виновного, законом предусмотрено как квалифицирующий признак умышленного преступления, то совокупность преступлений не образуется и деяние квалифицируется по той норме, которая предусматривает основное преступление, но сопряженное с данным последствием. Так, умышленное уничтожение дома путем взрыва, при котором погиб случайно оказавшийся в доме человек, квалифицируется только по ч. 2 ст. 167 УК.

Ошибка относительно тяжести общественно опасных последствий означает заблуждение по поводу их количественной характеристики. При этом фактически причиненные последствия могут оказаться либо менее, либо более тяжкими по сравнению с предполагаемыми.

Если уголовная ответственность в законе не дифференцируется в зависимости от тяжести причиненных последствий (например, размер имущественного ущерба при диверсии в форме уничтожения имущества), то ошибка не оказывает влияния на квалификацию преступления. Не влияет она ни на форму вины, ни на квалификацию преступления и в тех случаях, когда ошибка в количественной характеристике последствий не выходит за определенные рамки, установленные законодателем. Так, идентично квалифицируется умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, если он выразился в стойкой утрате общей трудоспособности как на 35, так и на 95 процентов, а также кража чужого имущества, стоимость которого превышает как один миллион, так и три миллиона рублей.

Когда же ответственность ставится законодателем в зависимость от тяжести последствий, определяемой в конкретно обозначенных в законе рамках, ошибка относительно этого признака влечет квалификацию преступления в соответствии с направленностью умысла виновного. Так, по делу С. и К. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала, что содеянное С. «надлежит квалифицировать как покушение на хищение в крупном размере, так как при совершении кражи его умысел был направлен на завладение имуществом в крупном размере и не был осуществлен по независящим от него обстоятельствам».

Наступление более тяжкого последствия, чем субъект имел в виду (например, смерти, не входящей в намерения лица, стремящегося причинить лишь телесные повреждения), исключает ответственность за его умышленное причинение. Если при этом причинение более тяжкого последствия охватывалось неосторожной виной, то наряду с ответственностью за умышленное причинение (или попытку причинения) намеченного последствия наступает ответственность и за неосторожное причинение более тяжкого последствия. При этом возможны два варианта квалификации. Деяние квалифицируется по одной уголовно-правовой норме, если она, устанавливая ответственность за умышленное причинение одних последствий, предусматривает неосторожное причинение более тяжких последствий в качестве квалифицирующего признака (ч. 2 ст. 167, ч. 4 ст. 111 УК). Если же подобная норма в законе отсутствует, а также в случае реальной совокупности преступлений (например, пытаясь причинить тяжкий вред здоровью одного человека, виновный по неосторожности причиняет смерть и другому лицу), деяние должно квалифицироваться по статьям УК об умышленном причинении (или покушении на причинение) намеченного последствия (ч. 1 ст. 111 УК) и о неосторожном причинении фактически наступившего более тяжкого последствия (ст. 109 УК).

Ошибка в развитии причинной связи означает неправильное понимание лицом причинно-следственной зависимости между его деянием и общественно опасными последствиями. Умысел предполагает осознание не всех деталей, а лишь общих закономерностей развития причинной связи.

Ошибка в развитии причинной связи не влияет на форму вины и на квалификацию преступления, если наступил тот самый преступный результат, который охватывался намерением виновного. Так, С. была осуждена за убийство своего мужа при следующих обстоятельствах. Во время очередного скандала, учиненного пьяным мужем, С. дважды ударила последнего обухом топора в лоб и убила его. Полагая, что он не убит, С. повесила его. В этом случае С. ошиблась в развитии причинной связи: она полагала, что смерть мужа наступила от удавления, а на самом деле ее причиной были нанесенные в лоб удары обухом топора. Однако, поскольку смерть наступила именно в результате действий виновной, направленных на причинение этого последствия, деяние С. было обоснованно квалифицировано как умышленное убийство.

Иногда ошибка в развитии причинной связи исключает умысел, но обосновывает ответственность за неосторожное причинение общественно опасных последствий, если субъект должен был и мог предвидеть истинное течение причинно-следственного процесса. Например, неопытный водитель резко тормозит при повороте дороги, покрытой щебенкой, в результате чего автомобиль при заносе переворачивается и пассажиры получают телесные повреждения различной тяжести.

В других случаях ошибка в развитии причинной связи влечет за собой изменение квалификации преступления. Это характерно для тех случаев, когда общественно опасное последствие, охватываемое умыслом виновного, наступает в результате не тех действий, которыми предполагалось причинить это последствие, а иных.

У. и Л. с целью кражи проникли в дом, но, обнаружив там престарелого Ю. и стремясь избавиться от свидетеля, нанесли ему два удара ножом в область сердца. Похитив ценные вещи, они подожгли дом, где оставался Ю., которого преступники считали уже мертвым. Но, как оказалось, Ю. был только тяжело ранен и погиб лишь при пожаре. Ошибка У. и Л. относительно причины смерти Ю. породила совокупность двух преступлений против личности: покушение на убийство с целью скрыть другое преступление (ч. 3 ст. 30 и п. «к» ч. 2 ст. 105 УК) и причинение смерти по неосторожности (ст. 109 УК). Квалифицировать это деяние только как убийство с целью скрыть другое преступление неточно, поскольку смерть в результате направленных на это действий не наступила. Наступление же смерти в результате не ножевых ранений, а других действий виновных должно было и могло осознаваться ими, поэтому его следует квалифицировать самостоятельно, как причинение смерти по неосторожности.

Ошибка в обстоятельствах, отягчающих ответственность, может быть двух видов. Во-первых, субъект преступления исходит из ошибочного предположения о наличии отягчающего обстоятельства, когда оно фактически отсутствует. Во-вторых, лицо ошибочно полагает, что совершает деяние без квалифицирующих признаков, тогда как фактически имеют место отягчающие обстоятельства, не охватываемые сознанием виновного.

При первой разновидности ошибки определяющим является отражение в сознании действующего лица отягчающего обстоятельства, а не его фактическое наличие или отсутствие. Поэтому деяние должно квалифицироваться в соответствии с содержанием и направленностью умысла. Однако оно не может квалифицироваться как оконченное, поскольку фактически совершенное преступление не обладает тем квалифицирующим признаком, который повышает опасность деяния. Например, Ш., желая, чтобы Л., с которым она находилась в интимной связи, ушел от жены, однажды заявила ему, что беременна. Опасаясь неприятностей дома и на работе, Л. решил совершить убийство. С этой целью он пригласил Ш. за ягодами в лес и там убил. Вскрытие трупа показало, что потерпевшая не была беременной. По мнению С. В. Бородина, такое преступление следует квалифицировать как оконченное убийство заведомо беременной женщины. Но есть и другие мнения по этому вопросу. Так, Т. В. Кондрашова считает, что убийство женщины, которую виновный ошибочно считал беременной, «следует квалифицировать по ч. 1 ст. 105 УК РФ, толкуя фактическую ошибку в признаках потерпевшей в пользу виновного». Такого же мнения придерживается и Л. А. Андреева. Обе приведенные точки зрения представляются сомнительными.

Думается, что подобное преступление должно квалифицироваться как покушение на убийство женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности. Такая оценка деяния учитывает, с одной стороны, направленность умысла на убийство при отягчающем обстоятельстве, а с другой стороны, то, что фактически не пострадал специфический непосредственный объект преступления (жизнь именно беременной женщины). При квалификации преступлений, совершенных с ошибочным предположением о наличии квалифицирующих обстоятельств, которые фактически отсутствуют, допускается юридическая фикция: фактически оконченное преступление квалифицируется как покушение. Эта фикция оправдана тем, что хотя общественно опасное последствие и наступило, но все же в реальной действительности оно не сопровождалось тем квалифицирующим обстоятельством, которое охватывалось сознанием виновного и которое в соответствии с направленностью умысла обосновывает усиление ответственности.

Вторая разновидность ошибки относительно обстоятельств, отягчающих ответственность, связана с тем, что лицо исходит из ошибочного предположения, будто деяние совершается без обстоятельства, повышающего общественную опасность, иначе говоря, такое обстоятельство существует фактически, но не охватывается сознанием виновного. Поскольку в подобных случаях для вменения квалифицированного вида преступления нет субъективных оснований, деяние должно оцениваться как совершенное без отягчающих обстоятельств. Так, по делу С., осужденного за изнасилование несовершеннолетней, Пленум Верховного Суда СССР указал: «В соответствии с ч. 3 ст. 117 УССР для признания установленным этого квалифицирующего признака преступления необходимо, чтобы виновный знал или допускал, что совершает насильственный половой акт с несовершеннолетней, либо мог и должен был это предвидеть.

Из дела видно, что С. было известно, что А. была замужем и недавно прервала беременность. Это обстоятельство подтверждается показаниями потерпевшей на предварительном следствии и в суде. Из дела усматривается также, что внешний вид потерпевшей, ее поведение и другие обстоятельства не свидетельствуют о ее несовершеннолетии».

Фактическую ошибку следует отличать от случаев так называемого отклонения действия, когда по причинам, не зависящим от воли виновного, вред причиняется другому лицу, а не тому, на кого направлено посягательство.

А., намереваясь лишить жизни Б., стреляет в него из пистолета, но, промахнувшись, попадает в проходившего мимо В. и убивает его. Выстрел, направленный в Б., является покушением на убийство независимо от того, попала ли пуля в В. или в стоящее неподалеку дерево. Но, кроме того, А. совершает еще одно преступление — причинение В. смерти по неосторожности, если он должен был и мог предвидеть возможность его гибели от выстрела. Поэтому случаи отклонения действия образуют совокупность двух преступлений: покушения на преступление, охватываемое умыслом виновного, и неосторожного причинения вреда другому лицу, если, конечно, этот вред охватывается неосторожной виной.

 

§ 4. Квалификация преступлений по мотиву и цели

Следует иметь в виду, что «в процессе уголовно-правовой квалификации преступления мотив и цель учитываются лишь в умышленных преступлениях… В неосторожных преступлениях мотив и цель не оказывают влияния на квалификацию преступления». Законодатель включает названные признаки субъективной стороны только в состав умышленных преступлений, но никогда не указывает на мотив при описании не только неосторожных преступлений, но даже и тех, которые могут совершаться как умышленно, так и по неосторожности. При этом мотиву и цели умышленных преступлений законодатель может придавать различные значения.

Во-первых, их наличие иногда рассматривается как необходимое условие наступления уголовной ответственности за деяние, которое без указанных в законе мотива или цели не является преступлением. Во-вторых, мотив и цель могут играть роль признака, по которому один состав преступления отграничивается от другого. И, наконец, в-третьих, мотив и цель могут выполнять функцию квалифицирующего признака, то есть отягчающего обстоятельства, введенного в диспозицию уголовно-правовой нормы и повышающего ответственность.

Первое из перечисленных значений мотива и цели проявляется в тех случаях, когда эти признаки введены в диспозицию уголовно-правовой нормы в качестве конститутивного элемента состава преступления. При этом возможны два юридико-технических способа их введения в состав преступления. Первый способ характеризуется тем, что либо при определении родового понятия, либо при описании преступления законодатель прямо указывает на мотив и цель деяния (корыстная цель при хищении чужого имущества-прим. 1 к ст. 158 УК, цель подрыва экономической безопасности и обороноспособности при диверсии — ст. 281 УК, отказ в приеме женщины на работу по мотиву ее беременности — ст. 145 УК). Казалось бы, при таком способе указания на мотив или цель толкование уголовно-правовой нормы не может быть различным. Тем не менее отдельными учеными оспаривается обязательность признака, прямо указанного в законе. Так, по мнению С. Ф. Милюкова, при хищении чужого имущества корыстная цель не является обязательной, поэтому ее нужно обозначить как цель распорядиться чужим имуществом как своим собственным.

Способ прямого указания на мотив или цель преступления является более распространенным и более предпочтительным, поскольку он не оставляет возможности для разночтений в толковании правовой нормы, но, к сожалению, не единственным. В ряде случаев законодатель прямо не формулирует цели или мотивы преступления, но подразумевает их. Так, в ст. 313 УК не названа цель деяния, хотя в теории уголовного права и в судебной практике господствует мнение, что обязательным признаком состава побега из места лишения свободы, из-под ареста или из-под стражи является цель уклонения от исполнения наказания или от избранной меры пресечения. Хотя при описании похищения человека в ст. 126 УК не называется цель деяния, Верховный Суд РФ подчеркнул, что «одним из признаков объективной стороны данного преступления является изъятие и перемещение потерпевшего с целью (курсив мой. — А. Р.) последующего удержания в другом месте». При законодательном описании хулиганства не указан мотив этого преступления, хотя в науке и судебной практике единодушно признается, что это деяние квалифицируется как хулиганство только тогда, когда оно совершается по мотивам неуважения к обществу и общественному порядку.

Мотивы и цели преступления всегда конкретны и, как правило, формулируются в диспозициях норм Особенной части УК: цель завладения имуществом, цель скрыть другое преступление или облегчить его совершение, цель подрыва экономической безопасности и обороноспособности Российской Федерации и т. п.; мотивы корыстные, садистские, хулиганские, кровной мести и т. д. Но иногда законодатель дает обобщенную характеристику мотивов как личной заинтересованности, а в двух случаях — как низменных (ст. 153 и 155 УК). В подобных случаях деяние может квалифицироваться по соответствующим статьям УК только тогда, когда точно установлено содержание мотива и обоснован вывод о том, что мотив носит характер личной заинтересованности либо является низменным.

Отсутствие мотива или цели, которые служат необходимой предпосылкой уголовной ответственности, исключает ее в силу отсутствия состава преступления. Так, президиум Горьковского областного суда отменил приговор народного суда и прекратил за отсутствием состава преступления уголовное дело в отношении Ж. на том основании, что, будучи начальником сводной автоколонны, направленной в Омскую область на сельскохозяйственные работы, Ж. обменял запасные части к автомашинам на бензин, чтобы не допустить простоя автомашин и обеспечить их отправку в г. Горький после окончания уборочных работ, следовательно, его действия были вызваны необходимостью и Ж. при этом не имел корыстной или иной личной заинтересованности, что является обязательным признаком состава должностного злоупотребления.

Преображенским межмуниципальным судом Восточного административного округа г. Москвы М. осужден по ст. 213 УК за то, что «он совершил неправомерные действия в отношении пожилого человека в дневное время в общественном месте» (ударил кулаком по лицу К., сидевшего за рулем своего автомобиля). Судебная коллегия Верховного Суда РФ переквалифицировала действия М. на ст. 115 УК, поскольку М. ударил потерпевшего не из хулиганских побуждений, а за то, что тот совершил наезд на автомобиль М. и, повредив его, пытался скрыться с места дорожно-транспортного происшествия.

Другим примером ошибочного определения юридической сущности совершенного деяния из-за неверной оценки мотива может служить дело Т, осужденного за оказание сопротивления работникам милиции. Рассмотрев дело в порядке надзора. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР установила следующее.

После ссоры между Т. и К., проживавшими в одной квартире, последняя позвонила в милицию по поводу нанесения ей побоев. В момент прибытия работников милиции по вызову в квартире ни драки, ни шума не было, жильцы квартиры готовились ко сну. При таких обстоятельствах работники милиции не имели никаких оснований предлагать Т. и другим гражданам пройти с ними в отдел внутренних дел, тем более что их никто не просил о задержании Т. и доставлении в милицию. Поэтому действия работников милиции С. и К-ва, пытавшихся силой вывести Т. из квартиры и применивших к нему болевой прием, были противозаконны. Следовательно, Т, ударивший С. после применения к нему болевого приема, действовал под воздействием неправомерного причинения ему боли, а вовсе не по мотивам противодействия законным действиям работников. Отсутствие данного мотива означает отсутствие состава указанного преступления и исключает уголовную ответственность Т.

Надлежащая оценка мотива и цели необходима для правильной квалификации и в тех случаях, когда законодатель с их помощью конструирует специальные составы преступлений, сходные с другими по объективным признакам.

Ставропольским краевым судом А-ва была осуждена по ст. 103 УК РСФСР за убийство своего мужа на почве личных неприязненных взаимоотношений. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР изменила приговор по следующим основаниям.

В день происшествия между супругами произошла ссора, инициатором которой, как и в других случаях, был A-в. Он нанес жене побои, повлекшие кровоподтеки лица, туловища и ног; А-ва вынуждена была убежать на улицу. Когда она возвратилась, А-в снова стал ссориться с женой, а затем высказался грубо-цинично в адрес внука, после чего А-ва схватила стоявшее рядом ведро и, «не помня себя» (по ее выражению), стала им бить по голове сидевшего на крыльце мужа, причинив ему смертельные травмы. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР признала, что мотивом убийства были не личные неприязненные отношения между подсудимой с потерпевшим, а неправильные действия потерпевшего, вызвавшие внезапно возникшее сильное душевное волнение подсудимой. Поэтому действия А-вой были переквалифицированы со ст. 103 на ст. 104 УК РСФСР (ст. 107 УК РФ).

Неверная квалификация из-за ошибки в установлении цели преступления была дана и по делу С., осужденного Зеленоградским окружным судом г. Москвы по п. «г» ч. 2 ст. 162, ч. 3 ст. 213 и ч. 4 ст. 222 УК. Находясь в своей квартире в состоянии опьянения, С. в присутствии посторонних из хулиганских побуждений избил В., причинив легкий вред его здоровью, после чего завладел газовым пистолетом потерпевшего. По протесту заместителя Председателя Верховного Суда РФ президиум Московского городского суда изменил приговор. Он переквалифицировал действия С. с п. «г» ч. 2 ст. 162 на ч. 1 ст. 161 УК, поскольку насилие, опасное для здоровья, было применено не с целью завладения имуществом потерпевшего и не для его удержания, а из хулиганских побуждений и умысел на завладение имуществом возник у С. после того, как избиение В. было прекращено. Аналогичная ошибка суда первой инстанции была исправлена Краснодарским краевым судом, Судебная коллегия которого, изменяя приговор по делу Р., осужденного по п. «в» ч. 3 ст. 162 и п. «з» ч. 2 ст. 105 УК, указала, что желание забрать принадлежавшие Д. вещи возникло у Р. после совершения им убийства, поэтому его действия должны быть квалифицированы по ч. 1 ст. 161 и по ч. 1 ст. 105 УК.

Ошибочная оценка цели преступного деяния привела к неправильной квалификации и по делу В., осужденного за разбой с причинением тяжкого вреда здоровью. При рассмотрении этого дела в порядке надзора было установлено, что пьяный В. избил своего отчима К. в процессе ссоры с потерпевшим, возникшей ввиду сложившихся между ними личных неприязненных отношений, в результате чего К. был причинен тяжкий вред здоровью. Похищение денег в сумме 70 руб. у потерпевшего последовало через некоторое время после избиения и не было с ним связано. Поэтому совершенное В. деяние не содержит состава разбойного нападения, а образует совокупность умышленного причинения тяжкого вреда здоровью (ч. 1 ст. 111 УК) и кражи (ч. 1 ст. 158 УК).

Наиболее распространенными в судебной практике ошибками являются неосновательное вменение составов преступления с квалифицирующими признаками либо, наоборот, вменение составов преступления без таких признаков при их фактическом наличии в случаях, когда роль квалифицирующих признаков играют мотив и цель деяния.

Поскольку мотив преступления как квалифицирующий признак имеет достаточно широкое распространение в Особенной части УК, суды должны устанавливать мотив преступления по каждому делу об умышленном преступлении. Например, в ч. 2 ст. 105 УК мотив в пяти случаях определяет квалификацию преступления, поэтому неустановление судом мотива убийства является грубым нарушением требований п. 2 ч. 1 ст. 73, п. 1 ч. 1 ст. 299, п. 1 ст. 397, п. 3 ч. 1 ст. 398 УПК РФ. Например, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ отменила приговор Верховного суда Удмуртской Республики по делу С., осужденного по п. «и» ч. 2 ст. 105 УК, поскольку судом мотив совершенного убийства ошибочно был квалифицирован как хулиганский.

Но и неверное установление мотива преступления либо вывод о нем, не вытекающий из установленных судом фактических обстоятельств, также влечет отмену или изменение приговора в силу неправильного применения уголовного закона.

Особенно часто суды без достаточных оснований усматривают в преступлениях хулиганские мотивы.

О. был осужден по п. «б» ст. 102 УК РСФСР (п. «и» ч. 2 ст. 105 УК РФ) за то, что, как сказано в приговоре, беспричинно из хулиганских побуждений совершил убийство Н. Однако Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР при рассмотрении дела в порядке кассации установила следующее.

Находясь в квартире потерпевшего и распивая вместе с ним и другими лицами спиртные напитки, во время возникшей ссоры и в связи с нанесением оскорбления со стороны Н., назвавшего О. козлом, последний ударом ножа в грудь убил хозяина квартиры. При таких обстоятельствах у суда не было оснований признавать убийство беспричинным и совершенным из хулиганских побуждений, поскольку фактически преступление было совершено по конкретным мотивам, носящим личный характер и не имеющим значения квалифицирующего признака. Поэтому приговор был изменен и действия О. были квалифицированы как убийство без отягчающих обстоятельств по ст. 103 УК РСФСР (ч. 1 ст. 105 УК РФ).

Аналогичная ошибка была допущена судом по делу Д., осужденного за угрозу убийством своей бывшей жене Д-ой и за покушение на ее убийство из хулиганских побуждений. Как установлено по делу, брак между супругами был прекращен в 1981 г. в связи с систематическим пьянством Д., после чего последний стал проживать у своей матери. Начиная с мая 1985 г. Д. стал принуждать бывшую жену к возобновлению семейных отношений. Несколько раз она соглашалась, но вскоре опять уходила, так как Д. продолжал пьянствовать. Желая принудить бывшую жену вернуться, Д. дважды угрожал ей убийством, а 4 ноября 1985 г. с целью убийства пришел в подъезд дома, где она жила. Дождавшись, когда Д-ва вышла из квартиры, подсудимый с целью убийства нанес ей три удара ножом в живот, голову и руку, причинив тяжкие телесные повреждения. Преступление не было доведено до конца, так как Д. убежал, испугавшись, что на крик потерпевшей прибегут соседи и задержат его.

Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР квалификация покушения на убийство как совершенного из хулиганских побуждений была признана неправильной. Обосновывая свою квалификацию, суд первой инстанции сослался в приговоре на то, что преступление было совершено из-за желания принудить женщину к сожительству, то есть по причине явного пренебрежения нормами морали и из хулиганских побуждений. Однако довод суда является неосновательным, поскольку Д. «покушался на убийство не из хулиганских побуждений, как это ошибочно признан суд, а в связи с личными неприязненными отношениями». На этом основании преступление в части покушения на убийство было переквалифицировано на ст. 15 и ст. 103 УК РСФСР (ч. 3 ст. 30 и ч. 1 ст. 105 УК РФ).

Ошибочный приговор был вынесен и Останкинским межмуниципальным судом г. Москвы по делу С., который был осужден по ч. 3 ст. 213 УК за то, что он ночью, находясь в кафе, из хулиганских побуждений грубо нарушил общественный порядок, произвел три выстрела из огнестрельного оружия в дежурившего в кафе охранника, причинив ему средней тяжести вред здоровью.

Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ признала такую квалификацию ошибочной. Как усматривается из материалов дела, С. произвел выстрелы в ноги потерпевшего не из хулиганских побуждений, а в связи с тем, что в ответ на его просьбу впустить его в кафе для поиска утерянной во время ссоры с другим посетителем золотой цепочки охранники применили резиновые дубинки и прогнали его. Общественный порядок С. не нарушил, так как в момент совершения деяния посетителей и сотрудников в кафе не было, в зале находились лишь виновный и потерпевший. Установленные обстоятельства указывают на то, что С. причинил средней тяжести вред здоровью не из хулиганских побуждений, а из мести за неправомерные действия потерпевшего, а значит, его действия надлежит квалифицировать по ч. 1 ст. 112 УК.

При квалификации убийства как совершенного из хулиганских побуждений необходимо руководствоваться разъяснением, данным Пленумом Верховного Суда РФ в п. 12 постановления от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», согласно которому по п. «и» ч. 2 ст. 105 УК надлежит квалифицировать убийство, совершенное на почве явного неуважения к обществу и общепринятым моральным нормам, когда поведение виновного является открытым вызовом общественному порядку и обусловлено желанием противопоставить себя окружающим, продемонстрировать пренебрежительное к ним отношение. Убийство из хулиганских побуждений означает, что хулиганский мотив реализовался только и исключительно в умышленном лишении жизни другого человека. Если же убийство совершено в процессе совершения хулиганских действий либо после окончания таковых, то хулиганские действия не охватываются составом убийства и должны дополнительно квалифицироваться по ст. 213 УК.

Для отграничения убийства из хулиганских побуждений от убийства в ссоре или драке (ч. 1 ст. 105 УК) нужно установить, кто из участников драки или ссоры явился их инициатором и не был ли конфликт спровоцирован виновным для использования его в качестве повода для убийства. Если зачинщиком ссоры или драки был потерпевший либо конфликт возник из-за неправомерных либо аморальных действий потерпевшего, убийство не может квалифицироваться как совершенное из хулиганских побуждений.

Без должной оценки цели и мотива преступления квалифицировано деяние З., который был осужден Верховным судом Татарской АССР по ч. 4 ст. 117 и п. «е» ст. 102 УК РСФСР за убийство Г., сопряженное с ее изнасилованием.

З., будучи в нетрезвом состоянии, проник в дом Е, которая в сильной степени алкогольного опьянения спала на полу. Воспользовавшись этим, он ее изнасиловал, а затем ударом кухонного ножа в грудь убил. Мотивом убийства, как признал установленным суд, явилось то обстоятельство, что в июне 1984 г. по заявлению дочери потерпевшей З. был привлечен к административной ответственности за мелкое хулиганство. Однако под убийством, сопряженным с изнасилованием, следует понимать убийство в процессе изнасилования или с целью скрыть его, а также убийство, совершенное по мотивам мести за оказанное ори изнасиловании сопротивление. Между тем в процессе изнасилования Г. Находилась в тяжелой степени алкогольного опьянения и из-за этого не была способна осмысленно реагировать на окружающее либо оказать сопротивление. З. совершил убийство не с целью сокрытия изнасилования и не по мотивам мести за оказанное сопротивление, а из-за недовольства действиями дочери потерпевшей, по заявлению которой он был привлечен к административной ответственности. При таких обстоятельствах содеянное З. подлежит квалификации по ч. 1 ст. 117 (ч. 1 ст. 131 УК РФ) и ст. 103 УК РСФСР (ч. 1 ст. 105 УК РФ).

Довольно редкой ошибкой, допускаемой на практике, является квалификация деяний как единого преступления, тогда как они образуют совокупность двух преступлений, из которых только одно совершается со специальной целью, указанной в законе. Так, судебная коллегия по уголовным делам окружного суда Ханты-Мансийского автономного округа изменила в кассационном порядке приговор Нефтеюганского городского суда в отношении Б., осужденного по ч. 1 ст. 228 и п. «в» ч. 3 ст. 228 УК, исключив из обвинения ч. 1 ст. 228 УК. Свое решение кассационная инстанция мотивировала тем, что данная статья вменена излишне, поскольку незаконное приобретение и перевозка наркотического средства охватывается п. «в» ч. 3 ст. 228 УК. Между тем ч. 1 и 3 ст. 228 УК предусматривают два самостоятельных состава преступления, и п. «в» ч. 3 ст. 228 УК не предусматривает ответственности за приобретение наркотических средств без цели сбыта, поэтому указанные действия, совершенные без такой цели, следовало квалифицировать по ч. 1 ст. 228 УК.

Одним из самых распространенных мотивов, который в действующем УК выполняет функцию как обязательного, так и квалифицирующего признака, является корыстный мотив. К сожалению, законодатель для его обозначения прибегает к различным терминам: в одних нормах говорится о корыстном мотиве, в других — о корыстных побуждениях, в третьих — о корыстной заинтересованности, а в определении хищения (прим. 1 к ст. 158 УК) корыстный мотив подменен корыстной целью. Вполне обоснованным представляется предложение во всех подобных случаях использовать термин «мотив».

В идеале содержание корыстного мотива, впрочем, как и любого другого оценочного признака, должно раскрываться в самом уголовном законе. Такое определение, например, содержится в п. 10 ст. 4 УК Республики Беларусь: «Под корыстными побуждениями понимаются мотивы, характеризующиеся стремлением извлечь из совершенного преступления для себя или близких выгоду имущественного характера либо намерением избавить себя или близких от материальных затрат». Поскольку в российском УК понятие корыстного мотива не раскрывается, правильное его применение для квалификации преступлений должно опираться на разъяснение, данное Пленумом Верховного Суда РФ в постановлении от 27 января 1999 г. № 1 «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)». В соответствии с ним корыстный мотив означает стремление получить материальную выгоду для себя или других лиц (денег, имущества или прав на его получение, прав на жилплощадь и т. п.) или избавиться от материальных затрат (возврат имущества, оплата услуг, выполнение имущественных обязательств, уплата алиментов и др.). В отечественной науке уголовного права понятие корыстного мотива толкуется неоднозначно: одни ученые толкуют его в узком, а другие — в широком значении.

Сторонником узкого значения корыстного мотива был известный русский исследователь В. В. Есипов, который писал: «Мотив корысти означает все те побуждения и стимулы, которые имеют своим основанием желание противозаконного обогащения; поэтому нельзя считать похищением взятие чужих съестных припасов для раздачи бедным». В современной науке уголовного права этот взгляд на сущность корыстного мотива является наиболее распространенным, хотя и несколько модифицированным. Например, по мнению Г. А. Кригера, при передаче похищенного имущества третьим лицам «виновный либо намеревался извлечь материальную выгоду путем последующего получения определенной части переданного имущества от третьих лиц, либо его корыстные устремления удовлетворяются незаконным обогащением таких лиц, в судьбе которых преступник лично заинтересован (родственники, иждивенцы, друзья и т. п.)». Это понимание корыстного мотива в настоящее время преобладает в современной науке и в судебной практике. Так, Б. В. Волженкин считает, что «корыстная цель имеет место, если чужое имущество незаконно и безвозмездно изымалось и (или) обращалось: 1) в пользу виновного; 2) в пользу лиц, близких виновному, в улучшении материального положения которых он лично заинтересован; 3) в пользу других лиц, являющихся соучастниками хищения».

Наряду со сторонниками узкой трактовки корысти есть и сторонники ее широкой трактовки. Так, М. Г. Миненок и Д. М. Миненок полагают, что «корыстными, кроме побуждений к личной наживе или желания избавиться от материальных затрат, можно признать и стремление обеспечить имущественную выгоду другим лицам путем сознательного причинения виновным ущерба чужой собственности». Их мнение поддерживает А. Г. Безверхов, который считает, что «в праве определение корысти должно выходить за рамки понятия удовлетворения собственных материальных потребностей, должно получить более широкое понимание», и определяет корысть как «стремление виновного противоправным путем получить реальную возможность владеть, пользоваться и распоряжаться чужим имуществом как своим собственным, а равно незаконно извлечь иные выгоды имущественного характера для себя или для других лиц». Подобные примеры чрезмерно широкой трактовки корыстных побуждений противоречат их пониманию законодателем и Пленумом Верховного Суда РФ, поэтому вряд ли заслуживают поддержки. Нужно сказать, что и судебная практика последовательно придерживается узкого понимания корысти как мотива преступления.

Так, ошибочным был признан приговор Елабужского городского суда Республики Татарстан по делу Л. и Ш., осужденных за покушение на грабеж. Как установлено по делу, осужденные просили у продавца ночного магазина отпустить им водку в долг, а после отказа угрожали взорвать магазин, при этом Л. бил ногами в дверь, а Ш. пытался ее поджечь зажигалкой. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ приговор изменила и действия виновных переквалифицировала на п. «а» ч. 2 ст. 213 УК, мотивировав свое решение тем, что осужденные никаких попыток завладения чужим имуществом не предпринимали, а совершили хулиганские действия».

При квалификации преступлений по нормам, включающим корыстный мотив, необходимо установить, что корыстные побуждения возникли у виновного до начала совершения преступления, что они, следовательно, послужили психологической причиной квалифицируемого деяния. Квалификация определяется наличием корыстного мотива в момент убийства и не зависит от того, получил ли виновный фактическую выгоду от совершенного преступления.

Для применения п. «з» ч. 2 ст. 105 УК необходимо уяснить соотношение между названными в нем квалифицирующими признаками. Дело в том, что в названном пункте упоминаются пять самостоятельных, хотя и связанных между собой квалифицирующих признаков. Не учитывая этого обстоятельства, суды нередко указывают в приговоре на корыстные побуждения как на обязательный признак, сопутствующий всем другим указанным в этом пункте признакам.

Так, в приговоре по делу Ч., Б. и Т. суд указав, что виновные совершили убийство по найму и из корыстных побуждений. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ, изменяя приговор, указала, что «убийство по найму… является по существу убийством из корыстных побуждений, в связи с чем квалификация содеянного Б. и Т. как убийства из корыстных побуждений излишняя и подлежит исключению из приговора». Ту же самую позицию заняла Военная коллегия Верховного Суда РФ, которая в своем определении по делу Ч. указала, что, поскольку разбой является корыстным преступлением, при квалификации убийства, сопряженного с разбоем, не требуется дополнительно указывать такой квалифицирующий признак, как совершение убийства из корыстных побуждений.

Приведенные теоретические соображения и примеры из судебной практики позволяют утверждать, что преступление может быть квалифицировано как совершенное из корыстных побуждений лишь в тех случаях, когда его психологической причиной послужило стремление к извлечению материальной выгоды лично для себя или для других лиц, благосостояние которых не безразлично для виновного, а также в случаях передачи похищенного лицам, перед которыми у виновного до этого имелись имущественные обязательства или которые в силу получения имущества от виновного становились его должниками.

Определенные сложности при квалификации преступлений представляют нормы УК, в которых фактический мотив преступления не обозначен ни этим термином, ни словом «побуждения», а скрыт за формулировкой, что преступление совершено «в связи» с той или иной правомерной деятельностью потерпевшего.

Например, п. «б» ч. 2 ст. 105 УК, п. «б» ч. 2 ст. 111 УК, п. «б» ч. 2 ст. 112 УК, п. «б» ч. 2 ст. 117 УК предусматривают совершение преступления в отношении лица (или его близких) в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга. В статьях 296 и 298 УК говорится о совершении преступлений в отношении лиц, участвующих в отправлении правосудия, в связи с рассмотрением дел и материалов в суде, с производством предварительного расследования либо исполнением судебных актов. В статье 318 УК предусматривается применение насилия в отношении представителя власти в связи с исполнением им своих служебных обязанностей. Для уяснения характера связи преступления с правомерными действиями потерпевшего и для раскрытия содержания мотива и цели упомянутых преступлений можно обратиться к нормам уголовного права, в которых мотивы и цели преступлений, связанные с правомерными действиями потерпевшего, обозначены более определенно.

Так, в ст. 277, 295 и 317 УК установлена ответственность за посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля, лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, а также сотрудника правоохранительного органа в целях воспрепятствования законной деятельности потерпевших или по мотиву мести за такую деятельность. Именно такое понимание цели и мотива преступления составляет основное содержание цели и мотива преступлений, совершаемых в связи с правомерными действиями потерпевшего. Однако следует иметь в виду, что совершение преступления в связи с правомерными действиями потерпевшего кроме цели воспрепятствовать законным действиям потерпевшего охватывает также цель изменить характер действий потерпевшего в интересах виновного или представляемых им лиц.

Цели скрыть другое преступление или облегчить его совершение (п. «к» ч. 2 ст. 105 УК) — это два самостоятельных квалифицирующих признака.

Цель скрыть другое преступление означает стремление утаить от правоохранительных органов факт совершения самим осужденным или другим лицом любого преступления независимо от его тяжести. В этом случае потерпевшим может оказаться любое лицо, которое стало свидетелем случившегося или узнало о совершенном преступлении из любых источников. Причем укрываемое преступление может быть совершено не обязательно до убийства, убийство с целью скрыть другое преступление может быть совершено в процессе или даже перед началом совершения укрываемого преступления. Разумеется, это преступление должно квалифицироваться самостоятельно, независимо от ответственности за убийство.

Цель облегчить совершение другого преступления означает стремление создать необходимые условия для совершения другого преступления (независимо от его характера и тяжести) и всегда предшествует ему. При этом не имеет значения, кем конкретно — самим убийцей или другим лицом — предполагается совершение этого другого преступления. Если оно относится к категории тяжких или особо тяжких преступлений (ч. 2 ст. 30 УК), то убийство само по себе означает приготовление к совершению другого преступления и образует совокупность преступлений, если другое преступление так и не было совершено.

Мотив национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды (п. «л» ч. 2 ст. 105, п. «е» ч. 2 ст. 111, п. «е» ч. 2 ст. 112 УК) включен в перечень квалифицирующих признаков убийства и некоторых других преступлений в соответствии со ст. 20 Международного пакта о гражданских и политических правах и ст. 29 Конституции Российской Федерации, запрещающими любые действия, возбуждающие социальную, расовую, национальную или религиозную ненависть или вражду (хотя убийство по мотиву социальной ненависти или вражды, к сожалению, не подпадает под п. «л» ч. 2 ст. 105 УК).

Национальная, расовая или религиозная ненависть означает устойчивую неприязнь ко всем лицам другой национальности, расы или религии. А вражда по этим же признакам означает состояние острого непримиримого конфликта между представителями различных национальностей, рас или религий.

Убийство по мотивам национальной, расовой или религиозной ненависти или вражды означает, что потерпевший вызывает у виновного неприязнь или враждебное отношение не своими личными качествами или конкретными действиями, а именно как представитель определенной нации, расы или религиозной конфессии. Для данного вида квалифицированного убийства характерно, как правило, отсутствие конфликта личного характера.

Убийство на почве кровной мести (п. «л» ч. 2 ст. 105 УК) является пережитком родового строя как универсальное средство разрешения конфликтов между родами или семьями. Смысл этого обычая состоит в обязанности рода отомстить посредством пролития крови за нанесенную роду обиду (за убийство, за отказ жениться на невесте, за изнасилование, за тяжкое оскорбление и т. д.). Предосудительность обычая кровной мести обусловлена тем, что кровная вражда — это состояние бесконечное, продолжающееся и после того, как оказался забытым первоначальный повод к кровной вражде, а обязанность мстить перешла к далеким потомкам первых кровников. Суть этого вида убийства заключается в лишении жизни представителя враждебного рода не из личной неприязни, а «по обязанности», которая переходит по нисходящей линии на мужчин рода, а при их отсутствии — на женщин. По п. «л» ч. 2 ст. 105 УК могут квалифицироваться только действия лица, принадлежащего к роду, признающему обычай кровной мести, когда потерпевший принадлежит к другому роду, состоящему в кровной вражде с родом виновного.

Убийство в целях использования тканей или органов потерпевшего (п. «м» ч. 2 ст. 105 УК) означает лишение жизни с намерением использовать изъятые у потерпевшего органы или ткани любым образом — для трансплантации, для продажи, для ритуальных целей, в пищу и т. д. Но если виновный предполагает в дальнейшем продать изъятые органы или ткани, то убийство квалифицируется не только по п. «л», но и по п. «з» ч. 2 ст. 105 УК. Для квалификации не имеет значения состояние здоровья потерпевшего (здоров ли он, неизлечимо болен, является ли жертвой катастрофы и т. д.) и наличие его согласия па изъятие у него органов или тканей при жизни или после смерти. Не влияет на квалификацию и фактическая реализация цели, то есть реальное использование тканей или органов потерпевшего. Более того, убийство квалифицируется как совершенное с рассматриваемым квалифицирующим признаком даже в тех случаях, когда виновному по независящим от него причинам не удалось изъять у убитого органы или ткани, достаточно, чтобы эта цель преследовалась виновным при совершении убийства.

Для правильной квалификации преступлений по мотиву и цели, имеющим значение квалифицирующих признаков, важно решить вопрос о так называемой конкуренции мотивов и целей.

В судебной практике иногда встречаются приговоры, в которых вместо констатации мотива, установленного фактическими обстоятельствами дела, просто воспроизводится текст соответствующего пункта ч. 2 ст. 105 УК, например: «Убийство было сопряжено с изнасилованием и совершено с целью скрыть другое преступление и облегчить его совершение», хотя одна из двух названных целей исключает наличие второй.

Судебная практика знает дела, в которых убийство квалифицировалось как совершенное из хулиганских побуждений и одновременно по мотивам мести потерпевшему в связи с выполнением им своего служебного или общественного долга. Эта позиция находит поддержку со стороны некоторых ученых. Например, Г. В. Верина считает, что в одном преступлении могут сосуществовать два (или более) равнозначных мотива, среди которых нет доминирующего, поэтому все конкурирующие мотивы должны найти отражение в квалификации преступления. Сходную позицию занимает и Р. Р. Галиакбаров: «Законом предусмотрены случаи конкуренции мотивов. Например, убийство может быть совершено из корыстных побуждений (п. «з» ч. 2 ст. 105 УК) одновременно с мотивами вражды или кровной мести (п. «л» ч. 2 ст. 105 УК). При квалификации таких преступлений следует учитывать все мотивы, а не выбирать какой-либо один из них». И хотя автор для оценки рассматриваемой ситуации использует термин «конкуренция мотивов», на самом деле он придерживается мнения, что мотивы как раз не конкурируют, а сочетаются. Правомерность такой квалификации оспаривается многими учеными. Так, Б. С. Волков пишет: «Человек не может положить в основу своего поведения сразу несколько разных по содержанию и значению мотивов. Намерение совершить преступление обычно связывается с каким-либо одним мотивом, который и является главным, основным мотивом преступной деятельности. Всегда «перевешивает» тот мотив, в пользу которого избран волевой акт и который положен в основу решения. Другие же побуждения хотя и действуют, так сказать, в унисон, изменяют или усиливают значение обшей решимости совершить преступление, но в совершенном деянии играют подчиненную, второстепенную роль». Автор приходит к выводу, что «одно и то же убийство по мотиву его совершения не может быть квалифицировано одновременно по двум и более пунктам» статьи УК об убийстве при отягчающих обстоятельствах, хотя, в принципе, такая квалификация не исключается, если наряду с мотивом роль квалифицирующего играет еще какой-нибудь признак, характеризующий объект (например, беременность потерпевшей), объективную сторону (общеопасный способ) либо субъекта (неоднократность) данного преступления.

Некоторые ученые, допуская квалификацию убийства как совершенного одновременно и из хулиганских побуждений и в связи с осуществлением потерпевшим служебной деятельности или выполнением общественного долга, своей позиции, по существу, не аргументируют. Высказывалась и такая точка зрения, что квалифицирующие мотивы могут сочетаться, но только в том случае, если это мотивы одного рода. Так, С. А. Тарарухин допускает сочетание хулиганских побуждений с побуждениями, обусловленными выполнением потерпевшим обязанностей по охране общественного порядка. По его мнению, это возможно в двух случаях: во-первых, при перерастании хулиганства в посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника в связи с их деятельностью по охране общественного порядка; во-вторых, если хулиганские действия непосредственно направлены против указанных лиц в связи с указанной деятельностью.

Однако ни в одном из приведенных случаев «конкуренция» мотивов, по сути, не усматривается, так как в первом случае речь явно идет о реальной совокупности двух самостоятельных преступлений с различными мотивами, а во втором — об одном преступлении (посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника), в котором хулиганские побуждения не оказывают никакого влияния на квалификацию.

Более правильной представляется позиция тех ученых, которые полагают, что возможность квалификации преступления одновременно по двум мотивам, каждый из которых выполняет функцию квалифицирующего признака, теоретически не обоснована. Напротив, квалификация определяется тем мотивом, в пользу которого избран волевой акт и принято решение. Именно такое решение данной проблемы нашло свое закрепление в постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)»: «По смыслу закона квалификация по п. «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ совершенного виновным убийства определенного лица с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение исключает возможность квалификации этого же убийства, помимо указанного пункта, по какому-либо другому пункту ч. 2 ст. 105 УК РФ, предусматривающему иную цель или мотив убийства. Поэтому, если установлено, что убийство потерпевшего совершено, например, из корыстных или из хулиганских побуждений, оно не может одновременно квалифицироваться по п. «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ».

Из положения о том, что мотивы в одном преступления не могут сочетаться, а находятся в отношении конкуренции, исходит и судебная практика при рассмотрении конкретных уголовных дел.

Так, отменяя приговор Московского областного суда с участием присяжных заседателей, Президиум Верховного Суда РФ указал: «Как видно из материалов дела, Т. совершил убийство О-вых с целью завладения их имуществом, то есть из корыстных побуждений. Поэтому его осуждение по п. «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ из приговора исключено».

На недопустимость квалификации по п. «к» ч. 2 ст. 105 УК убийств, совершенных из корыстных побуждений. Президиум Верховного Суда РФ указал в своих постановлениях по уголовным делам Валякина (дело № 905п99), Мерзликина (дело № 694п99), Кустикова (дело № 834п99) и др., последовательно придерживаясь мнения, что «по смыслу закона умышленное причинение смерти другому человеку надлежит квалифицировать по п. «к» ч. 2 ст. 105 УК РФ в случаях, когда квалифицирующий признак убийства — с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение — является основным мотивом» (курсив мой. — А. Р.).

При описании ряда преступлений, в частности специальных видов убийства (ст. 277, 295 и 317 УК), законодатель вводит в качестве альтернативно-обязательных признаков субъективной стороны либо цель воспрепятствования законной деятельности потерпевшего, либо мотив мести за такую деятельность. В подобных случаях для квалификации преступления по указанным и сходным нормам не требуется одновременного наличия и цели, и мотива, указанных в диспозиции, а достаточно любого из двух указанных признаков.

 

§ 5. Субъективная сторона и квалификация неоконченного преступления

Как русскими, так и советскими юристами высказывалась мысль о том, что покушение на преступление возможно не только с прямым, но и косвенным умыслом. Однако эта мысль не получила признания, и в настоящее время ученые считают, что предварительная преступная деятельность (покушение на преступление и приготовление к преступлению) возможна только с прямым умыслом. Судебная практика придерживается этой же точки зрения. Как разъяснил Пленум Верховного Суда РФ в постановлении от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», «покушение на убийство возможно лишь с прямым умыслом, то есть когда содеянное свидетельствует о том, что виновный осознавал общественную опасность своих действий (бездействия), предвидел возможность или неизбежность наступления смерти другого человека и желал ее наступления, но смертельный исход не наступил по не зависящим от него обстоятельствам».

Хотя приведенное положение высказано Пленумом Верховного Суда РФ в связи с делами об убийстве, оно распространяется на любые категории дел о преступлениях, имеющих материальный состав. Такое решение вопроса является единственно правильным. Если лицо, действуя с прямым умыслом, не доводит преступление до конца по причинам, не зависящим от его воли, то для его привлечения к ответственности за ненаступившие последствия имеются и объективные, и субъективные основания. Объективным основанием в этом случае служат общественно опасные действия виновного, которые либо создают необходимые условия для совершения преступления (приготовление), либо представляют собой начало непосредственного осуществления преступления (покушение). Субъективное основание заключается в наличии реализованного в общественно опасных действиях намерения причинить такие последствия. При отсутствии же прямого умысла нет ни причинения вреда объекту, ни целенаправленных действий, посягающих на этот объект, как нет и стремления причинить этому объекту ущерб. Следовательно, при косвенном умысле отсутствуют как объективные, так и субъективные основания для вменения лицу посягательства на фактически не пострадавший объект. При косвенном умысле юридически обоснована ответственность только за реально наступившие общественно опасные последствия. Из этого следует важное положение относительно квалификации преступлений: если не установлен прямой умысел на причинение предусмотренных уголовно-правовой нормой общественно опасных последствий, то деяние не может квалифицироваться как покушение на данное преступление.

Общее правило о квалификации неоконченного преступления заключается в том, что она должна отражать ту стадию, на которой преступление было прервано. Это может быть обеспечено только путем ссылки не просто на ст. 30 УК, как это следует из буквы ч. 3 ст. 29 УК, но на конкретную часть ст. 30 УК. На этой позиции стоит и судебная практика. Так, по делу С. дело было направлено на дополнительное расследование, поскольку при квалификации преступного деяния органы следствия не указали соответствующую часть ст. 30 УК. Необходимость указания на нее при квалификации преступления приобрела особую важность при применении норм действующего УК, который установил ограниченную наказуемость приготовления и существенно снизил рамки наказания за приготовление к преступлению по сравнению с покушением на него.

Квалификация неоконченных преступлений, имеющих простой состав, на практике не вызывает особых трудностей: при наличии прямого умысла на совершение конкретного преступления ответственность наступает не за фактически совершенные действия, а в соответствии с направленностью умысла за действия, охватываемые намерением виновного (в преступлениях с формальным составом), либо за последствия, причинить которые входило в планы субъекта. Однако квалификация неоконченных преступлений с отягчающими обстоятельствами связана с решением ряда проблем, касающихся субъективной стороны преступления.

Одной из таких проблем является обоснование вменения квалифицирующих признаков, относящихся к объекту посягательства (например, несовершеннолетний или малолетний возраст потерпевшей при изнасиловании либо беременность потерпевшей при убийстве). Общим решением данной проблемы должна быть квалификация неоконченного преступления в соответствии с направленностью умысла виновного. Если его сознанием охватывается квалифицирующее обстоятельство, предусмотренное законом, то ответственность должна наступать за покушение на преступление (или за приготовление к нему) с этим отягчающим обстоятельством. И наоборот, если обстоятельство, отягчающее наказание, не охватывалось умыслом виновного, его деяние следует квалифицировать как покушение на преступление (приготовление к преступлению) без квалифицирующего признака.

В этом плане представляется сомнительной позиция президиума Челябинского областного суда по делу Л. Последний был осужден по ст. 15 и ч. 3 ст. 117 УК РСФСР (ч. 3 ст. 30 и п. «д» ч. 2 ст. 131 УК РФ) за преступление, совершенное при следующих обстоятельствах. Придя в нетрезвом состоянии в квартиру В., он с целью совершения полового акта стал приставать к ней, душил и угрожал убийством, а когда потерпевшая пыталась убежать, оттаскивал ее от входной двери. На крики пришла соседка, поэтому Л. не смог осуществить свой замысел. Квалификацию по ч. 3 ст. 117 УК народный суд обосновал тем, что потерпевшая, «оказывая сопротивление, сказала Л., что ей 17 лет, следовательно, умыслом виновного охватывалось изнасилование именно несовершеннолетней. Изменяя приговор, президиум областного суда признал, что потерпевшая действительно намеренно скрыла от Л. свой настоящий возраст, полагая, что осужденный прекратит свои преступные действия, узнав о ее несовершеннолетии. «Однако, — указал президиум, — эти обстоятельства никак не влияют на то, что фактически осужденным было совершено преступление в отношении совершеннолетней», поэтому «его действия следует квалифицировать по ст. 15 и ч. 2 ст. 117 УК РСФСР» (ч. 3 ст. 30 и п. «в» ч. 2 ст. 131 УК РФ).

Представляется, что вывод суда противоречит принципу субъективного вменения, в соответствии с которым квалификация преступлений определяется содержанием и направленностью умысла виновных. Поэтому более обоснованной является оценка описанного преступления, данная в приговоре народного суда.

В соответствии с направленностью умысла должны вменяться и квалифицирующие признаки неоконченного преступления, относящиеся к объективной стороне преступления. Одним из них может служить размер причиненного вреда. Если при неоконченном преступлении общественно опасные последствия, охватываемые умыслом виновного, не наступили, то деяние квалифицируется как покушение (либо приготовление) на причинение именно тех последствий, которые охватывались умыслом виновного. Так, Л. был обоснованно осужден за покушение на хищение государственного имущества в особо крупных размерах (ст. 15 и ст. 931 УК РСФСР).

Присутствуя в бухгалтерии совхоза «Белоусовский» во время выдачи зарплаты, Л. видел содержимое сейфа и знал, что заработная плата выдана не всем отделениям совхоза, поэтому примерно половину поступившей из банка суммы в 48 тыс. руб. (в ценах 1961 г.) кассир совхоза П. оставила на ночь в сейфе. Решив совершить кражу совхозных денег в особо крупных размерах, Л. разбил стекло в окне бухгалтерии, проник туда и с помощью гвоздодера в течение часа пытался взломать замок сейфа. Однако ему удалось только отогнуть левый угол верхней части двери сейфа. Поняв, что открыть его не удастся, он скрылся с места преступления, не доведя свой замысел до конца по причинам, не зависящим от его воли. Л. был осужден по ст. 15 и ст. 931 УК РСФСР за покушение на хищение в особо крупных размерах в полном соответствии с направленностью умысла, а доводы адвоката о добровольном отказе от доведения преступления до конца со стороны подсудимого были отвергнуты.

Аналогичным должен быть подход к квалификации неоконченных преступлений, в которых квалифицирующее значение по закону придается крупному или особо крупному размеру преступного дохода.

Однако следует различать преступления, в которых крупный размер преступного дохода составляет цель деяния (п. «б» ч. 3 ст. 162, п. «б» ч. 3 ст. 163 УК), то есть характеризует субъективную сторону, и преступления, при законодательном описании которых крупный (особо крупный) размер преступного дохода включен в число признаков объективной стороны.

В первом случае деяние является оконченным преступлением независимо от того, была ли достигнута указанная цель. А во втором случае квалификация преступления как оконченного предполагает, что доход в крупном (особо крупном) размере был реально получен как результат преступного деяния. Если деяние было пресечено и планируемый доход реально не был получен либо не является крупным (особо крупным), то квалификация определяется направленностью умысла и должна осуществляться с учетом квалифицирующего признака, даже если фактически совершенные действия содержат состав оконченного преступления без рассматриваемого отягчающего обстоятельства. С одной стороны, в последнем случае налицо все признаки состава оконченного преступления, но с другой стороны, квалифицирующее обстоятельство, охватываемое умыслом виновного, фактически отсутствует. Поскольку это квалифицирующее обстоятельство оказывает решающее влияние на степень общественной опасности преступления, деяние должно квалифицироваться как покушение на преступление с этим квалифицирующим признаком. Например, если сумма вложенных средств и размах незаконной предпринимательской деятельности явно свидетельствуют о намерении извлечь сверхдоходы, которые в законе определены как особо крупный размер, деяние должно квалифицироваться по ч. 3 ст. 30 и п. «б» ч. 2 ст. 171 УК как покушение на незаконное предпринимательство, сопряженное с извлечением дохода в особо крупном размере, и в случае, когда доход еще вообще не получен, и в случае, когда полученный доход уже является крупным, но еще не достиг особо крупного размера.

В российской науке уголовного права нет единства мнений о том, как следует квалифицировать разбойное нападение, если умыслом виновного охватывалось определенное квалифицирующее обстоятельство, которое на самом деле отсутствует. Преобладает мнение, что такие деяния следует квалифицировать как оконченный разбой при отягчающих обстоятельствах, поскольку специфическая конструкция состава этого преступления исключает стадию покушения на разбой, ибо он признается оконченным преступлением уже с самого первого акта, образующего нападение. Но есть и другая точка зрения. Так, Г. А. Кригер писал: «Возможны случаи, когда преступник, совершая разбойное нападение и имея прямой умысел на причинение тяжких телесных повреждений, фактически причиняет менее опасные повреждения. Действия виновного в таких случаях следует квалифицировать как покушение на разбой, совершенное при отягчающих обстоятельствах». Подобную же позицию занимает и Л. Д. Гаухман, по мнению которого, «покушение на причинение тяжкого телесного повреждения, осуществленное при разбойном нападении, когда желаемые преступником последствия не наступили, представляет покушение на разбой при отягчающих обстоятельствах и должно квалифицироваться по ст. 15 и п. «в» ч. 2 ст. 91 или и. «в» ч. 2 ст. 146 УК РСФСР», а «предложение организатора, руководителя или иного представителя одной организованной группы, адресованное к представителю, в частности организатору или руководителю, другой организованной группы, создать объединение организаторов, руководителей или иных представителей организованных групп в целях разработки планов и условий для совершения тяжких или особо тяжких преступлений, когда адресат не дал на это своего согласия» следует квалифицировать как покушение на создание преступного сообщества.

Точки зрения названных ученых и их сторонников представляются логически обоснованными. Ведь усиление ответственности, например, за разбой связано именно с реальным наступлением последствий в виде тяжкого вреда здоровью, поэтому их фактическое отсутствие исключает квалификацию разбоя как связанного с причинением такого вреда. Однако нельзя квалифицировать деяние и без учета того, что субъект намеревался причинить тяжкий вред здоровью, поскольку данное квалифицирующее обстоятельство охватывалось его умыслом. В такой ситуации имеется состав оконченного преступления, но без отягчающих обстоятельств (если, разумеется, отсутствуют другие квалифицирующие признаки). Что касается состава квалифицированного разбоя по признаку наступления последствий в виде тяжкого вреда здоровью, то он, как состав именно оконченного преступления, отсутствует. Следовательно, такое деяние должно квалифицироваться как покушение на разбой, сопряженный с причинением тяжкого вреда здоровью.

Аналогичным должен быть подход к квалификации разбойного нападения с применением оружия, не обладающего поражающими свойствами, о чем не было известно субъекту преступления. Такое деяние неправильно было бы квалифицировать как разбой без отягчающих обстоятельств, поскольку субъективно лицо совершало преступление повышенной общественной опасности. Но нельзя квалифицировать его и как оконченное преступление при отягчающих обстоятельствах, раз применяемые предметы объективно не могли причинить людям вреда (если, конечно, виновный не собирался использовать их для нанесения ударов). Следовательно, такое разбойное нападение нужно рассматривать как покушение на разбой с применением оружия, то есть по ч. 3 ст. 30 и ч. 2 ст. 162 УК.

По аналогии с вопросом о возможности покушения на совершение разбоя при отягчающих обстоятельствах целесообразно рассмотреть вопрос о принципиальной возможности покушения на совершение преступлений с усеченным составом, не имеющим квалифицирующих признаков.

В теории уголовного права практически общепризнано, что посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля (ст. 277 УК), на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование (ст. 295 УК), и на жизнь сотрудника правоохранительного органа (ст. 317 УК) означает убийство либо покушение на убийство указанных лиц. Из этого вытекает, что преступление признается оконченным с момента совершения действий, непосредственно направленных на лишение потерпевшего жизни, следовательно, стадия покушения на эти преступления невозможна. Это верно во всех случаях, когда сознание виновного правильно отражает объективные свойства совершаемого деяния. Но ситуация меняется, если посягающий допускает ошибку в личности потерпевшего: желая лишить жизни, например, государственного деятеля в целях прекращения его государственной деятельности, он по ошибке принимает за него другого человека, стреляет в него и промахивается. Налицо неудавшаяся попытка посягнуть на жизнь государственного деятеля, но не реальное посягательство. Квалифицировать деяние по ст. 277 УК невозможно, поскольку жизнь государственного деятеля не находилась в реальной опасности и основам конституционного строя Российской Федерации ничто не угрожало. Но с учетом субъективной направленности деяния на этот объект преступление следует квалифицировать как покушение на преступление, предусмотренное ст. 277 УК, хотя с точки зрения формальной логики такая квалификация представляется не совсем обычной — покушением на покушение.

А как следует квалифицировать то же деяние, но с уточнением фактических обстоятельств: посягающий на жизнь государственного деятеля из-за ошибки в личности потерпевшего выстрелил в другого человека и убил его? По направленности умысла на определенный объект (основы конституционного строя) преступление должно квалифицироваться по ст. 277 УК. Однако, думается, и в этом случае нет оснований квалифицировать его как оконченное преступление, поскольку основам конституционного строя Российской Федерации также ничто реально не угрожало. Для приведения направленности умысла в соответствие с фактическим содержанием преступления опять же следует применить юридическую фикцию — деяние, доведенное до логического завершения, квалифицировать как покушение на преступление, предусмотренное ст. 277 УК.

Тщательное исследование содержания и направленности умысла, а также мотивов и целей виновного необходимо для точного отграничения покушения на одно преступление от оконченного посягательства на другой объект. В судебной практике встречаются случаи ошибочной квалификации преступления как умышленного убийства, хотя умысел виновного на лишение жизни не установлен.

X. был осужден за покушение на убийство С., которому он во время ссоры и в ответ на два удара рукой по лицу нанес удар ножом в левую половину грудной клетки, причинив проникающее ранение с повреждением левого легкого и сердечной сумки. В постановлении по этому делу Пленум Верховного Суда СССР указал, что по обстоятельствам дела можно заключить, что X. не желал лишать жизни С., с которым был в дружеских отношениях, поэтому его умысел был направлен не на убийство, а на причинение тяжких телесных повреждений.

В судебной практике не единичны случаи квалификации преступлений как покушения на убийство, тогда как на самом деле деяние содержит признаки особо злостного хулиганства.

За покушение на убийство был осужден В., который, будучи в нетрезвом состоянии, произвел, как указано в приговоре, выстрел из охотничьего ружья 16-го калибра в окно дома К. с целью лишения жизни последнего. Между тем Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР установила, что В. стрелял с близкого расстояния и хорошо видел потерпевшего, находившегося в освещенной комнате, но тем не менее не получившего никаких ранений. По словам подсудимого, он хотел просто попугать К., с которым у него сложились неприязненные отношения, но убивать его не хотел. При таких обстоятельствах содеянное В. следует квалифицировать как особо злостное хулиганство, а не как покушение на убийство.

Иногда суды квалифицируют как преступления против собственности деяния, совершенные без цели присвоения чужого имущества. М. был осужден за злостное хулиганство и покушение на открытое завладение имуществом граждан. Вечером пьяный М. из хулиганских побуждений нанес удары по голове незнакомым ему В. и А. Несколько позже он беспричинно толкнул Г., отчего она упала, а затем ударил палкой по голове X. Через некоторое время он подошел на улице к С. и потребовал у нее деньги. Получив отказ, он замахнулся на нее каким-то предметом, затем сбил на землю и нанес несколько ударов ногами.

Как видно из показаний свидетелей и обстоятельств дела, М. никаких конкретных действий по завладению имуществом С. не предпринимал, а когда с головы Т. упала на землю меховая шапка, М. ее поднял и возвратил владелице. Это свидетельствует об отсутствии корыстных мотивов в действиях М. и указывает на то, что он действовал из хулиганских побуждений. Следовательно, все действия М. квалифицируются как хулиганство и не содержат признаков покушения на открытое хищение чужого имущества.

Порой правоохранительные органы квалифицируют как изнасилование деяния, связанные с применением насилия, которое не служило средством подавления сопротивления потерпевшей с целью совершения с нею полового акта.

Так, П. был предан суду по обвинению в покушении на изнасилование. Ему было предъявлено обвинение в том, что, находясь в нетрезвом состоянии, он в городском парке на сопке Никольской в г. Петропавловске-Камчатском пытался изнасиловать Н., причинив ей при этом средней тяжести вред здоровью. При рассмотрении дела в суде было установлено следующее. В ресторане «Океан» он подсел к столику, за которым сидела Н. с подругой, и стал ухаживать за Н., о которой знал, что она женщина легкого поведения. После ухода из ресторана он пригласил Н. на сопку Никольскую и там намеревался вступить с нею в половое сношение. При этом он действительно домогался ее согласия, а когда не получил его, стал возмущаться тем, что Н. кокетничала с ним, согласилась на то, чтобы он оплатил ее счет в ресторане, а затем вместе с ним пошла в безлюдное место на сопке. Но и после этого Н. не согласилась на половой акт с П., и тогда последний нанес Н. несколько ударов по лицу и животу, причинив ей телесные повреждения, повлекшие расстройство здоровья свыше трех недель. После применения насилия П. не предпринимал никаких мер для достижения своего первоначального намерения. Следовательно, совершенные им в отношении Н. насильственные действия не имели целью совершения полового акта против воли потерпевшей и не могут рассматриваться как покушение на изнасилование. Поэтому народный суд г. Петропавловска-Камчатского переквалифицировал действия П. по ч. 1 ст. 109 УК РСФСР как умышленное причинение средней тяжести вреда здоровью (ч. 1 ст. 112 УК РФ).

При уголовно-правовой оценке действий, не доведенных до намеченного субъектом финала, необходимо иметь в виду, что намеченные лицом действия и желаемые последствия обладают свойством общественной опасности в уголовно-правовом понимании. Если же этот признак отсутствует, то стадия совершения деяния утрачивает свое значение и деяние признается не преступным в силу ч. 2 ст. 14 УК.

Например. Б. был осужден Тверским межмуниципальным судом Центрального административного района г. Москвы по ч. 3 ст. 30 и ч. 1 ст. 158 УК за то, что в торговом зале магазина самообслуживания взял шнурки ценой 18 руб. и тюбик обувного крема ценой 36 руб., вышел из торгового зала, но был задержан при выходе из магазина. Московским городским судом дело было прекращено в силу малозначительности деяния (ч. 2 ст. 14 УК), поскольку деяние, даже если бы оно было доведено до конца, не обладало бы свойством общественной опасности.

Значительный теоретический и практический интерес представляет вопрос о применимости законодательных положений о неоконченном преступлении к преступлениям с двумя формами вины. Такие преступления характеризуются умышленным выполнением основного состава преступления и неосторожным отношением к последствиям, выполняющим функцию квалифицирующего признака. А поскольку в теории уголовного права и на практике общепризнанно, что приготовление к преступлению и покушение на преступление возможны только с прямым умыслом, в юридической литературе преобладает мнение о том, что приготовление и покушение невозможны применительно к преступлениям с двумя формами вины. Так, по мнению Р. И. Михеева, «поскольку квалифицирующие последствия не охватываются умыслом, преступление может квалифицироваться по ним лишь при фактическом наступлении этих последствий. Поэтому покушение на причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее смерть потерпевшего, или на изнасилование, повлекшее тяжкие последствия, — немыслимо». Однако такое решение представляется излишне категоричным и не в полной мере отвечающим смыслу закона.

В тех преступлениях с двумя формами вины, объективная сторона которых характеризуется двумя предусмотренными в законе последствиями, второе из которых причинно обусловлено первым и имеет значение квалифицирующего признака, приготовления и покушения действительно быть не может, ибо невозможно покушаться на преступление, квалифицирующее последствие которого не охватывается умыслом виновного. При такой конструкции состава первое из указанных в законе последствий, будучи обязательным признаком объективной стороны, по конструкции состава преступления является причиной квалифицирующего последствия. При отсутствии же причины невозможно и наступление следствия, поэтому теоретически немыслимо приготовление и покушение применительно к преступлениям с двумя формами вины, имеющим конструкцию состава, классической иллюстрацией которой является ч. 4 ст. 111 УК.

Не так обстоит дело в преступлениях е двумя формами вины, объективная сторона которых характеризуется действиями, являющимися уголовно наказуемыми вне зависимости от наступления каких бы то ни было последствий, и конкретно обозначенными в диспозиции последствиями, играющими роль квалифицирующего признака. В преступлениях такой конструкции квалифицирующие последствия причинно связаны с общественно опасными действиями, составляющими единственный обязательный признак объективной стороны основного состава. И такие действия могут послужить причиной наступления квалифицирующих последствий не только в случаях доведения их до конца, но и при частичном их выполнении.

Например, при попытке изнасилования виновный применяет такие по интенсивности методы физического насилия, которые сами по себе, независимо от совершения или несовершения насильственного полового акта, являются причиной наступления квалифицирующих последствий в виде, например, тяжкого вреда здоровью потерпевшей или иных тяжких последствий.

Разумеется, приготовительные действия не могут послужить причиной наступления квалифицирующих последствий, поэтому приготовление к совершению преступления, характеризующегося двумя формами вины, принципиально невозможно, независимо от конструкции состава такого преступления.

Что же касается покушения на совершение преступлений с двумя формами вины, то оно возможно, если основной состав преступления сконструирован по типу формальных и даже частичное выполнение действий, образующих объективную сторону такого преступления, может причинно обусловить наступление квалифицирующего последствия. При таких обстоятельствах тяжкие последствия причиняются не полным совершением изнасилования, а умышленными действиями, образующими покушение на изнасилование, и психическое отношение к ним вполне может характеризоваться неосторожной виной. Во всех подобных случаях можно говорить о покушении на преступление путем совершения умышленных действий, повлекших квалифицирующие последствия, то есть о причинении по неосторожности, например, смерти потерпевших или иных тяжких последствий, насильственными действиями, совершенными при неудавшейся попытке совершить похищение человека, изнасилование, захват заложника и т. п.

 

§ 6. Субъективная сторона и квалификация действий соучастников преступления

Соучастие в преступлении представляет собой одну из наиболее важных и сложных проблем уголовного права. Существенным аспектом данной проблемы является исследование субъективного содержания деятельности соучастников, пределов вменения в зависимости от объема вины и вопросов квалификации по субъективной стороне.

Отечественная уголовно-правовая наука прошла достаточно долгий этап обсуждения вопроса о возможности соучастия по неосторожности и в целом пришла к отрицательному ответу на него. А с принятием в 1958 г. Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик была утрачена нормативная основа для подобных дискуссий, поскольку соучастие было легально определено как «умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении преступления».

Действующее уголовное законодательство определяет соучастие как умышленное совместное участие двух или более лиц в совершении умышленного преступления (ст. 32 УК), подчеркивая и умышленный характер действий (бездействия) соучастников, и умышленный характер сообща совершаемого преступления. Это определение исключает постановку вопроса о возможности соучастия по неосторожности, поэтому наука уголовного права признает соучастие именно умышленной деятельностью, но о видах умысла при соучастии учеными высказываются различные мнения. Многие из них допускают возможность соучастия в преступлении с обоими видами умысла, но в последние годы более широкое распространение получает мнение о том, что при соучастии возможен только прямой умысел. Отдельные ученые занимают в этом вопросе недостаточно последовательную позицию. Так, Ф. Г. Бурчак пишет: «Вопрос о характере умышленной вины исполнителя преступления, совершаемого в соучастии, и о характере умысла подстрекателя и пособника нужно решать исходя из общего понимания института соучастия. Выше уже подчеркивалось, что соучастников объединяет общность цели, их намерений. Такая общность возможна только в преступлениях, совершаемых с прямым умыслом. Из этого следует, что и соучастие возможно только в преступлениях, совершаемых с прямым умыслом». Приведенное рассуждение по существу не вызывает возражений, хотя из правильной исходной посылки о том, что содержание умысла соучастников обязательно должно отражать сущность самого института соучастия, автор не сделал логически последовательного шага к конструированию формулы умысла применительно к соучастию, то есть формулы, в которой отражалась бы специфическая сущность данного института. А не сделав этого шага, Ф. Г. Бурчак вступил в противоречие со своей исходной посылкой, допустив возможность подстрекательства с косвенным умыслом в отдельных, сравнительно редких случаях, когда «подстрекатель видит свой интерес только в том, чтобы исполнитель совершил общественно опасное деяние, к общественно же опасным последствиям он относится безразлично».

Оригинальную и достаточно противоречивую позицию в вопросе о видах умысла при соучастии занял А. П. Козлов. Формулируя общие правила квалификации соучастия, одно из них он изложил следующим образом: «На наш взгляд, требует ссылки на ст. 33 УК и поведение соучастника, действующего с косвенным умыслом, поскольку необходимым признаком преступной группы является наличие только прямого умысла, отсюда косвенный умысел может составлять лишь элементарное соучастие с соответствующей квалификацией. При возможном признании неосторожного соучастия и оно должно быть отнесено к элементарному соучастию с квалификацией со ссылкой на ст. 33 УК».

Противоречивость позиции А. П. Козлова заключается в следующем.

Во-первых, нелогично допускать возможность соучастия с косвенным умыслом только при распределении ролей между соучастниками, но исключать косвенный умысел при совершении преступления преступной группой, которую А. П. Козлов не признает соисполнительством.

Во-вторых, необходимость ссылки на ст. 33 УК в соответствии с законом зависит от роли, выполняемой соучастником, а не от вида умысла, с которым он действует.

В-третьих, автор не дает указаний, на какую часть ст. 33 УК нужно ссылаться при оценке действий соучастника, совершенных с косвенным умыслом. Если имеется в виду часть вторая, то непонятно, почему на эту норму нужно ссылаться при оценке действий соучастника, совершенных только с косвенным умыслом, а не в принципе при квалификации действий любого соисполнителя. Ссылка на иную часть ст. 33 УК вообще недопустима, если участник группы выполнял роль исполнителя, пусть даже, как допускает А. П. Козлов, с косвенным умыслом.

Общей ошибкой ученых, полагающих, что соучастие возможно и с косвенным умыслом, является то, что они механически используют законодательную формулу умысла для раскрытия содержания вины при соучастии, не учитывая качественной специфики соучастия как особой формы преступной деятельности.

Так, П. Ф. Тельнов писал: «Интеллектуальные элементы умысла соучастника включают: а) сознание общественной опасности собственного деяния; б) сознание общественно опасного характера деяния других соучастников (минимум еще одного); в) предвидение наступления совместного преступного результата. Волевой элемент его умысла образует желание совместного достижения преступного результата или сознательное допущение его наступления». Из приведенного высказывания видно, что автор, как и другие ученые, допускающие возможность соучастия с косвенным умыслом, исходит из волевого отношения соучастников к наступлению общественно опасных последствий совершаемого сообща преступления, явно переоценивая их значение для характеристики соучастия. Подобная переоценка последствий приводит некоторых исследователей к недопустимому отождествлению результата преступления как объективного признака с целью соучастников как признаком субъективным.

Основной недостаток конструкции косвенного умысла при соучастии заключается в том, что она не отражает психического отношения (интеллектуального — почти, а волевого — совершенно) к главному признаку соучастия, выражающему специфическую особенность этого института, а именно: к факту объединения нескольких лиц для совместного совершения одного и того же преступления. Кроме того, она оставляет вне поля зрения соучастие в преступлениях с формальным составом, составляющих преобладающее большинство.

Некоторые сторонники допущения косвенного умысла при соучастии исходят из того, что вид умысла соучастника определяется его психическим отношением не к общественно опасным последствиям, а к преступным действиям исполнителя, которые, по их мнению, могут быть либо желаемыми, либо сознательно допускаемыми. Но и эта точка зрения не ставит в центр психического отношения соучастника главную особенность института соучастия — совместность преступных действий соучастников. «Конструктивным элементом умысла соучастников является намерение совершить преступление или участвовать в его совершении… Поэтому стоит еще раз подчеркнуть: намерение возбудить в другом лице решимость совершить преступление или содействовать ему всегда свидетельствует о наличии у соучастника прямого умысла независимо от целей и мотивов, сопутствующих ему».

Определяющая особенность состава соучастия в преступлении заключается в том, что к преступной деятельности исполнителя присоединяется деятельность иных соучастников, которая в силу этого тоже приобретает преступный характер. Поэтому «разграничение прямого и косвенного умысла по волевому отношению к преступному результату не может быть признано существенным для решения вопроса об ответственности за соучастие». Вид умысла соучастника должен определяться волевым отношением к факту объединения преступных действий, то есть к факту, выражающему юридическую сущность соучастия. Присоединиться к сообща совершаемому преступлению возможно только по собственному желанию. «Субъект, сознавая, что его действия вызывают в другом лице решимость совершить преступление, или укрепляют эту решимость, или содействуют ее проявлению вовне, действует так, а не иначе только потому, что он хочет так действовать. Как бы субъект внутренне отрицательно ни относился к деятельности исполнителя, сознательно содействуя преступлению, он желает этого содействия».

Итак, вид умысла при соучастии определяется волевым отношением не к последствиям преступления, а к факту совместности совершения преступления и может проявляться только в желании, то есть свидетельствовать о прямом, а не косвенном умысле. Его интеллектуальный элемент включает: 1) осознание общественно опасного характера своих действий или своего бездействия; 2) осознание способа содействия преступлению или способа воздействия на исполнителя (то есть факта и характера участия в преступлении совместно с другими лицами); 3) осознание общественной опасности и характера совершаемого исполнителем преступления (что включает и предвидение общественно опасных последствий в преступлениях с материальным составом). Волевой элемент умысла соучастников может заключаться только в желании именно избранным способом принять участие в совместном совершении данного преступления. При конструировании косвенного умысла при соучастии волевой элемент умысла нередко «подменяется нюансами эмоционального отношения соучастника к преступным действиям и последствиям деяния исполнителя… Нельзя смешивать эмоции субъекта с его волей. Соучастник может негодовать и осуждать или, наоборот, радоваться и поощрять действия исполнителя, но если он сознательно содействует его преступной деятельности, то делает это с прямым умыслом». Поэтому нельзя не согласиться с М. И. Ковалевым, полагающим, что волевой элемент умысла соучастников характеризуется только желанием видеть преступление совершенным, а значит «современная доктрина и законодательство должны исключить возможность косвенного умысла при соучастии».

К числу важных аспектов проблемы соучастия относится вопрос о пределах вменения каждому из соучастников юридически значимых обстоятельств совместно совершенного преступления. Ключевым для решения этой проблемы является понятие объема вины, то есть совокупности психических отношений ко всем юридически значимым объективным свойствам совершенного общественно опасного деяния. Каждому отдельному соучастнику могут быть поставлены в вину лишь те юридически существенные обстоятельства, которые охватывались его сознанием. Из этих обстоятельств первостепенное значение принадлежит самому факту совместности преступных действий. О соучастии речь может идти только в тех случаях, когда каждый из участников преступления осведомлен о том, что преступление совершается им не в одиночку, а сообща с другими лицами. Однако некоторыми учеными данное требование рассматривается как обязательное не для всех соучастников. Так, по мнению Ф. Г. Бурчака, Б. А. Куринова, Г. А. Кригера, В. С. Комиссарова, А. П. Козлова и некоторых других, требование взаимной осведомленности о преступной деятельности других лиц, участвующих в совершении преступления, является обязательным только при соисполнительстве. При других же формах соучастия достаточно того, «что подстрекатель и пособник знали о преступлении, которое готовился совершить исполнитель, и сознательно подстрекали или способствовали его совершению. Что же касается требования осведомленности исполнителя о деятельности подстрекателя, пособника и организатора, то такое условие не вытекает из юридической природы института соучастия». Исходя из достаточности односторонней субъективной связи между соучастниками, сторонники этого мнения допускают возможность «замаскированного», «тайного» подстрекательства или пособничества, о котором «исполнитель» даже не подозревает.

Представляется, что соучастие с односторонней субъективной связью вряд ли возможно. Из законодательного определения видно, что соучастием признается только умышленная совместная деятельность, то есть деятельность согласованная. При отсутствии согласованности такая деятельность не является совместной, «законодательная характеристика субъективной стороны соучастия не позволяет относить к этой форме преступной деятельности случаи, когда виновные фактически взаимодействуют при совершении преступления, но не сознают этого взаимодействия». Такие деяния нужно расценивать как преступления, совершенные раздельно. «Действия лица, присоединяющегося к исполнителю без его ведома, означают по сути умышленное создание условий преступления, то есть приготовление к преступлению».

Обязательность взаимной осведомленности о преступной деятельности других соучастников подчеркивалась и Верховным Судом СССР. Так, в постановлении Пленума этого суда по делу Т. и других было указано, что «обвинение в соучастии признается обоснованным в том случае, если установлено, что обвиняемый, объективно способствовавший совершению преступления, имел с непосредственным исполнителем единые намерения, общие цели и взаимную (курсив мой — А. Р.) осведомленность о преступной деятельности».

Одним из важных обстоятельств, осведомленность о которых входит в содержание умысла соучастников, является характер совместно совершаемого преступления. «Для решения вопроса об уголовно-правовой квалификации действий соучастника необходимо установить, что лицо знало не только о факте совершения преступления, но и о ряде его важнейших особенностей. В общей форме можно сказать, что это такие обстоятельства совершения преступления, которые составляют признаки состава преступления. Иными словами, все, что вменяется в вину соучастнику, должно было охватываться его умыслом». Соучастие — это специфическая форма преступной деятельности, которая характеризуется определенной направленностью на совершение конкретного преступления. Как подчеркнула Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР в определении по конкретному делу, «подстрекателем может быть признан лишь тот, кто своим действием стремился (курсив мой. — А. Р.) возбудить у другого лица намерение или укрепить в нем решимость совершить не какое-либо вообще противоправное деяние, а конкретное преступление, охватываемое умыслом подстрекателя».

Обстоятельства, осознание которых необходимо для наличия соучастия, могут относиться к различным элементам состава преступления. В этой связи представляет практический интерес вопрос об осознании дополнительных признаков (помимо вменяемости и достижения необходимого минимального возраста), характеризующих субъекта преступления, то есть вопрос о соучастии в преступлениях со специальным исполнителем.

В литературе была высказана точка зрения, что «особенности субъекта преступления, которые выделены в законе в качестве основных или квалифицирующих признаков состава преступления, подлежат вменению остальным соучастникам, если эти обстоятельства охватывались их умыслом». Это мнение было подвергнуто серьезной критике. По мнению В. С. Прохорова, «не могут вменяться в вину соучастникам субъективные обстоятельства, имеющиеся на стороне исполнителя, если они носят строго личный характер: повторность, совершение преступления более двух раз, систематичность и особо опасный рецидив. Эти обстоятельства характеризуют степень общественной опасности личности исполнителя, а не совершенного им деяния и поэтому имеют значение только для его личной ответственности». Такого же мнения придерживается и Л. Д. Гаухман, утверждая, что «действия соучастников могут быть квалифицированы по разным частям одной и той же статьи Особенной части УК РФ. Это происходит, когда соучастники характеризуются различными признаками, относящимися к субъекту преступления (возраст, специальный субъект, рецидив, неоднократность) или когда различны мотивы их преступного поведения. В этом случае данное квалифицирующее обстоятельство вменяется только тому соучастнику, к которому оно относится. Другие соучастники несут ответственность за то же преступление, но не отягченное указанным обстоятельством, независимо от того, охватывалось ли оно их сознанием или нет». С мнением Л. Д. Гаухмана можно согласиться с одним уточнением: мотивы не являются признаками, относящимися к субъекту преступления, они характеризуют само преступное деяние, поэтому вменяются тем соучастникам, которыми они осознавались, но не обязательно разделялись.

Думается, правы те ученые, которые дифференцированно подходят к вопросу о вменении соучастникам преступления тех признаков, которые характеризуют исполнителя преступления. Их можно разделить на две группы: 1) признаки, отражающие специфику объекта и объективной стороны преступления и тем самым определяющие характер и опасность преступления; 2) признаки, относящиеся исключительно к личности исполнителя и не отражающие особенностей объекта и объективной стороны, следовательно, не влияющие на характер и степень общественной опасности преступления.

К первой группе относятся черты, характеризующие должностное положение исполнителя (должностные преступления), его отношение к воинской службе (воинские преступления), наличие определенных обязанностей (отказ в предоставлении гражданину информации — ст. 140 УК, уклонение от уплаты таможенных платежей — ст. 194 УК и др.) и т. д. Такие обстоятельства, характеризующие объективную сущность совершаемого преступления, могут вменяться любому соучастнику, если их наличие осознавалось им. Так, предоставление убежища дезертиру лицом, не являющимся военнослужащим, образует пособничество дезертирству, а склонение должностного лица к получению взятки содержит состав подстрекательства к этому преступлению.

Ко второй группе признаков специального исполнителя относятся, во-первых, сугубо индивидуальные черты, являющиеся обязательным условием применения данной уголовно-правовой нормы, а во-вторых, признаки строго личного характера (не отражающие свойств объекта посягательства), которым законодатель придает квалифицирующее значение. О последних более подробно будет сказано при рассмотрении вопроса о вменении соучастникам квалифицирующих признаков преступления. Поэтому ограничимся пока вопросом о возможности вменения участникам преступления тех обстоятельств, которые содержат сугубо индивидуальную характеристику исполнителя преступления и служат обязательным условием применения данной правовой нормы.

Одним из таких обстоятельств может быть повышенный минимальный возраст, с которого наступает уголовная ответственность. При этом возможны два варианта.

Во-первых, недостижение такого возраста вообще исключает всякую уголовную ответственность. Так, за вовлечение несовершеннолетних в совершение антиобщественных действий или за половое сношение с лицом, не достигшим шестнадцатилетнего возраста, ответственность наступает только с 18 лет. Поэтому для всех участников этих деяний, которые не достигли указанного возраста, уголовная ответственность невозможна не только за данное преступление, но и вообще, поскольку их действия состава какого-либо другого преступления также не содержат.

Во-вторых, недостижение установленного законом возраста исключает ответственность только за данное преступление, но может наступить в соответствии с другой нормой уголовного закона. Например, за бандитизм может нести уголовную ответственность только лицо, достигшее 16 лет. Но участники банды или совершаемых ею нападений в возрасте от 14 до 16 лет могут привлекаться к уголовной ответственности за те совершенные ими фактические действия, которые содержат состав какого-то другого преступления, наказуемого по закону с 14 лет: за убийство; умышленное причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью; разбой; грабеж и т. д. В этих случаях ответственность соучастников, не достигших необходимого для субъекта бандитизма минимального возраста, наступает за фактически совершенные ими преступления независимо от субъективного отношения к возрасту исполнителя, то есть и в тех случаях, когда они не осознавали факта достижения исполнителем определенного возраста.

К сугубо личным признакам, характеризующим субъект преступления, можно отнести и наличие конкретной обязанности по отношению к определенному потерпевшему. Она может состоять в уплате средств на содержание детей родителями или трудоспособными детьми — нетрудоспособных родителей; во вскармливании матерью своего новорожденного ребенка и в уходе за ним.

За невыполнение первой обязанности могут нести ответственность только родители, которые по решению суда обязаны уплачивать средства на содержание несовершеннолетних или нетрудоспособных детей, а равно совершеннолетние трудоспособные дети, на которых судом возложена обязанность по содержанию нетрудоспособных родителей. Соучастие в этом преступлении в принципе невозможно, независимо от фактического содействия его совершению и от осознания содействующим различных его обстоятельств.

Иначе должен решаться вопрос о соучастии в убийстве матерью своего новорожденного ребенка. Никто не вправе посягнуть на жизнь младенца, поэтому соучастие в нем есть соучастие в убийстве. Формулируя состав детоубийства, законодатель смягчает ответственность субъекта этого преступления с учетом особого психофизического состояния женщины во время или сразу после родов либо влияния на нее различных психотравмирующих факторов. «Обстоятельство, которое служит основанием для отнесения детоубийства к составам со смягчающими признаками, касается лишь личных свойств субъекта этого преступления, поэтому оно не может и не должно распространяться на остальных участников преступления. Следовательно, их действия следует квалифицировать по общим статьям об ответственности за умышленное убийство». Поэтому действия организаторов, подстрекателей и пособников детоубийства не могут квалифицироваться в рамках ст. 106 УК. Вряд ли приемлемо и мнение, что такие соучастники могут нести ответственность по ч. 1 ст. 105 УК, поскольку новорожденный младенец всегда находится в абсолютно беспомощном состоянии. А значит, действия соисполнителей, организаторов и пособников детоубийства следует квалифицировать как соучастие в убийстве лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии (п. «в» ч. 2 ст. 105 УК).

Необходимо отметить, что вопрос о пределах вменения при соучастии тесно связан с вопросом об эксцессе исполнителя преступления, под которым понимается «совершение исполнителем преступления, не охватывающегося умыслом других соучастников» (ст. 36 УК). Совершение общественно опасных действий, выходящих за рамки общего замысла, «не может вменяться другим соучастникам, поскольку на время выхода лица за пределы соглашения утрачивается совместность деяний виновных и их субъективная связь». Не осознавая факта совершения еще и другого преступления либо первоначально намеченного, но в более опасном исполнении, остальные соучастники не оказывают содействия несогласованным действиям, составляющим эксцесс, их действия перестают быть совместными.

В зависимости от характера и степени отклонения соучастника от общего замысла принято различать количественный и качественный эксцесс.

Эксцесс является количественным, если отклоняющееся преступление составляет разновидность намеченного либо образует однородное с намеченным преступление. Так, Савеловским межмуниципальным судом г. Москвы П., А. В., А. С. и Г. осуждены за разбой, совершенный при следующих обстоятельствах.

П. предложил братьям А. С. и А. В., а также Г. ограбить квартиру К. Хозяин К. сам открыл дверь А. С., А. В. и Г., которые, войдя в квартиру, избили К. и двух его гостей, причем в процессе избиения А. С. демонстрировал жертвам заточку. Связав К. и его гостей, А. С., А. В. и Г. завладели имуществом потерпевших на сумму 46 374 800 неденоминированных рублей. Верховный Суд РФ, исходя из предварительного сговора между П. и другими осужденными о совершении грабежа и учитывая, что П. не участвовал в избиении потерпевших и не угрожал насилием, опасным для жизни или здоровья, признал в действиях П. наличие состава грабежа, а действия А. С., А. В. и Г. эксцессом исполнителей — разбоем.

В данном случае имел место количественный эксцесс исполнителей. Тот же вид эксцесса был бы со стороны соучастника, который вопреки сговору совершил бы не простой, а насильственный грабеж.

Качественный эксцесс образуют выходящие за пределы сговора действия одного из соучастников, не однородные с теми, которые соучастники планировали осуществить совместно. Здесь возможны два варианта: либо действия, составляющие эксцесс, совершаются дополнительно к тем, что намечались первоначально, либо они совершаются вместо первоначально намеченных действий.

Л., М. и К. осуждены за групповое совершение разбойного нападения на З. Рассмотрев дело в порядке надзора, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР установила, что после совместного употребления спиртных напитков во время возникшей между ними ссоры Л. предложил З. выйти в коридор и стал избивать его. Затем в коридор вышли М. и К. и тоже нанесли несколько ударов потерпевшему. Во время избиения М. залез к тому в карман брюк и вытащил деньги. Умысла и договоренности о завладении деньгами потерпевшего у них не было: ни Л., ни К. после избиения З. не пытались взять хотя бы часть денег, которые вытащил М. Следовательно, завладение деньгами потерпевшего с применением насилия, причинившего легкий вред здоровью, образуют состав разбойного нападения, совершенного одним М., а действия Л. и К., действовавших из хулиганских побуждений, были квалифицированы как злостное хулиганство. В данном случае действия одного из участников преступления, образующие качественный эксцесс, были совершены дополнительно к действиям, совершаемым совместно.

Другим примером качественного эксцесса исполнителя может служить уголовное дело по обвинению А., М. и Р. Преображенским межмуниципальным судом Восточного административного округа г. Москвы подсудимые были признаны виновными по ч. 3 ст. 206, п. «а» и «б» ч. 2 ст. 146 УК РСФСР за то, что, пребывая в нетрезвом состоянии, избили И., а А. при этом нанес ему удар ножом и отобрал вещи на сумму 1 320 000 руб. (неденоминированных). Изменяя приговор, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ указала: «Применение А. ножа в процессе совершения хулиганских действий в отношении И. умыслом других осужденных не охватывалось и являлось эксцессом исполнителя, наличие у осужденных предварительного сговора и умысла на завладение имуществом потерпевшего не подтверждено, фактически имущество у потерпевшего похитил только М., что также является эксцессом исполнителя». В соответствии с принципом субъективного вменения закон установил, что «за эксцесс исполнителя другие соучастники преступления уголовной ответственности не подлежат» (ст. 36 УК).

Большое практическое значение имеет вопрос о вменении соучастникам обстоятельств, смягчающих и отягчающих наказание. Эти обстоятельства могут относиться либо к самому общественно опасному деянию, либо к личности исполнителя (или какого-то другого соучастника). Относительно возможности их вменения остальным участникам преступления в литературе высказывались различные мнения. По мнению некоторых ученых, любые обстоятельства, как объективные, то есть относящиеся к деянию, так и субъективные (характеризующие личность исполнителя), могут быть вменены другим соучастникам, если они охватывались их умыслом. Относительно квалифицирующих признаков объективного характера такое решение вопроса возражений не вызывает. Действительно, объективные квалифицирующие признаки отражают повышенную общественную опасность деяния, поэтому их осознание — необходимый элемент умысла соучастников. Следовательно, такие признаки могут вменяться лишь тем из соучастников, в сознании которых они отражаются.

Например, Ярославским областным судом К. был осужден по ч. 1 ст. 30 и п. «а», «в» и «г» ч. 2 ст. 162 УК к шести годам лишения свободы с конфискацией имущества за то, что пытайся склонить К. к совместному с ним разбойному нападению с проникновением в жилище и с применением оружия, для чего восемь раз встречался с К. и пытался воздействовать на него.

Действия всех соучастников, исходивших даже из ошибочного предположения о наличии объективного обстоятельства, играющего роль квалифицирующего признака, должны квалифицироваться исходя из направленности умысла как преступление, совершенное при наличии данного квалифицирующего признака. Так, приговором суда Советского района г. Красноярска Б. и К. осуждены по п. «а» и «б» ч. 2 ст. 146 УК РСФСР за совершение по предварительному сговору группой лиц разбоя с применением оружия. Согласно заключению судебно-пиротехнической экспертизы все четыре патрона, из которых два находились в стволах обреза и два — в кармане у Б., были непригодны к производству выстрела (деформированы гильзы и повреждены капсюли). С учетом направленности умысла соучастников на совершение вооруженного разбоя и субъективного восприятия потерпевшими факта наличия у виновных обреза вывод суда о наличии этого квалифицирующего признака следует признать правильным.

Положение о том, что объективные свойства деяния, играющие роль квалифицирующих признаков либо обстоятельств, отягчающих наказание, вменяются тем соучастникам, умыслом которых они охватывались, полностью распространяется и на объективные обстоятельства, смягчающие наказание. Итак, все объективные обстоятельства, как отягчающие, так и смягчающие наказание, вменяются соучастникам преступления при условии их осознания. И наоборот, незнание о наличии объективных обстоятельств, существенно снижающих либо повышающих общественную опасность совершаемого деяния, исключает возможность их вменения.

Г. был осужден за пособничество в получении взятки, связанной с вымогательством. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР отметила отсутствие в деле доказательств того, что Г. было известно о вымогательстве взятки исполнителем, и на этом основании приговор изменила, переквалифицировав действия Г. по статье о пособничестве в получении взятки без отягчающих обстоятельств. При этом коллегия указала, что «квалифицирующие обстоятельства, отягчающие преступление, о которых не было известно пособнику, не могут быть вменены ему в ответственность».

Иначе решается вопрос о вменении смягчающих или отягчающих обстоятельств, имеющихся на стороне лишь одного из соучастников. Своеобразную конструкцию вменения таких обстоятельств предложил Ф. Г. Бурчак. По его мнению, обстоятельства, относящиеся к личности исполнителя и усиливающие ответственность, должны вменяться остальным соучастникам при условии их осознания, а обстоятельства, относящиеся к исполнителю и смягчающие его ответственность, на других соучастников распространяться не должны.

Распространение сугубо личных характеристик исполнителя на остальных соучастников не согласуется с принципами субъективного вменения и справедливости. Кроме того, вряд ли вообще возможно вменять другим соучастникам обстоятельства, которые смягчают либо усиливают ответственность из-за специфических особенностей конкретного лица. Поэтому более приемлемой представляется позиция А. А. Пионтковского, по мнению которого, остальным участникам преступления могут вменяться охватываемые их сознанием обстоятельства, которые, хотя и относятся к личности исполнителя, тем не менее характеризуют повышенную или пониженную общественную опасность совершенного преступления. Например, пособничество в получении взятки лицом, занимающим должность главы местной администрации, о чем известно пособнику, должно квалифицироваться с учетом должностного положения взяткополучателя, поскольку оно значительно повышает общественную опасность получения взятки. Обстоятельства же, которые, не влияя на степень опасности самого деяния, относятся исключительно к личности данного конкретного преступника, указывая на ее более или менее высокую социальную опасность, ни при каких условиях не должны вменяться остальным соучастникам. Например, если лицо, защищая свою жизнь от общественно опасного посягательства, с помощью своего друга причиняет смерть посягающему, превысив при этом пределы дозволенной защиты, то состояние обороны, в котором находилось лицо, чья жизнь подвергалась опасности, обязательно отражается и на квалификации действий пособника. Напротив, если постороннее лицо содействует лишению жизни человека, неправомерные действия которого вызвали внезапно возникшее сильное душевное волнение исполнителя данного преступления, то пособник должен нести ответственность за соучастие в убийстве без смягчающих обстоятельств, поскольку состояние аффекта характеризует особое психическое состояние только исполнителя и не может смягчать ответственность соучастника.

Недопустимость вменения соучастникам квалифицирующих признаков, носящих сугубо личный характер, не раз подчеркивалась высшими судебными органами. Так, по делу Н., осужденного за соучастие в квалифицированном грабеже, суд признал грабеж квалифицированным на том основании, что исполнитель ранее был осужден за аналогичное преступление. Не согласившись с квалификацией действий Н., Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР указала: «Квалифицирующие обстоятельства, относящиеся к личности исполнителя (совершение преступления повторно, особо опасным рецидивистом) не вменяются в вину соучастникам, если даже эти обстоятельства и охватывались их сознанием, так как указанные обстоятельства характеризуют общественную опасность только личности преступника и могут отягчать ответственность лишь самого исполнителя, то есть лица, к кому они непосредственно относятся».

Вопрос о вменении соучастникам смягчающих и отягчающих обстоятельств нашел свое частичное решение в действующем УК: «Смягчающие или отягчающие обстоятельства, относящиеся к личности одного из соучастников, учитываются при назначении наказания только этому соучастнику» (ч. 2 ст. 67 УК). Неполнота законодательного решения заключается в следующем.

Во-первых, процитированное положение приведено не в норме об ответственности соучастников преступления, а в норме о назначении наказания за преступление, совершенное в соучастии, а значит, имеет не глобальное, а весьма ограниченное значение.

Во-вторых, оно касается только смягчающих и отягчающих обстоятельств, относящихся к личности одного из соучастников, и не затрагивает подобных обстоятельств, если они характеризуют само общественно опасное деяние.

Законодательное решение рассматриваемого вопроса было бы более законченным, если бы в норме, определяющей пределы ответственности соучастников, было указано, что смягчающие и отягчающие обстоятельства, характеризующие общественно опасное деяние, учитываются при квалификации действий всех соучастников преступления, умыслом которых эти обстоятельства охватывались, а смягчающие и отягчающие обстоятельства, относящиеся исключительно к личности одного из соучастников, учитываются при квалификации действий только этого соучастника.

В практике не всегда одинаково решается вопрос о квалификации действий соучастников таких преступлений, в которых роль квалифицирующего признака отведена мотиву либо цели. Нет единства мнений и среди ученых. Так, Ф. Г. Бурчак считает, что «когда подстрекатель склоняет исполнителя к совершению убийства из корысти, то если бы сам он действовал и из других побуждений (например, из ревности), квалификация его действий будет определяться действиями исполнителя». Поскольку автор в приведенном высказывании не учитывает объема вины соучастников, вряд ли можно считать его верным. Более правильной является позиция тех ученых, по мнению которых для одинаковой квалификации действий исполнителя и других соучастников не требуется совпадения мотивов и целей, усиливающих ответственность, но обязательной является осведомленность других соучастников о том, что исполнитель преступления совершает его по указанным в законе мотивам либо со специальной целью. Например, действия лица, помогающего совершить убийство, должны квалифицироваться как пособничество убийству из корыстных побуждений, если их наличие у исполнителя охватывалось сознанием пособника, хотя сам пособник действовал из ревности или мести.

Итак, все рассмотренные аспекты вопроса о пределах вменения при соучастии должны решаться с учетом объема вины. Те фактические обстоятельства, которые входят в состав преступления в качестве обязательных или квалифицирующих (либо смягчающих ответственность) признаков преступного деяния, должны вменяться тем соучастникам преступления, сознанием которых охватывалось наличие этих признаков. Обстоятельства же, относящиеся к личности исполнителя (при условии их осознания другими соучастниками), могут влиять на квалификацию других соучастников только в тех случаях, когда эти признаки хотя и носят личный характер, тем не менее увеличивают или уменьшают меру общественной опасности совершаемого деяния. Те же признаки, которые характеризуют исключительно личность исполнителя преступления и не влияют на характер и степень опасности деяния, усиливают либо смягчают ответственность лишь того, к кому они относятся, и не влияют на ответственность остальных соучастников.

Немалый теоретический интерес и практическое значение представляет вопрос о возможности соучастия в преступлениях с двумя формами вины, в котором практика расходится с теорией. Представители науки уголовного права такую возможность принципиально отрицают. Так, признавая невозможным покушение на преступления с двумя формами вины, Р. И. Михеев продолжает: «То же следует сказать и о соучастии: указанные последствия могут инкриминироваться лишь их фактическим причинителям (исполнителям), а организаторы. подстрекатели и пособники не могут нести за них ответственность, гак как эти последствия не охватывались их умыслом (положение, аналогичное эксцессу исполнителя)». Из приведенного высказывания видно, что ученый, по существу, не отрицал возможности соисполнительства при совершении преступлений с двумя формами вины. Более аргументированно против возможности соучастия в преступлениях с двумя формами вины высказывал П. Ф. Тельнов, писавший: «По своей субъективной природе данные преступления в целом логично считать умышленными, так как основные последствия причиняются с умыслом. В этом, собственно, и заложена кажущаяся возможность соучастия и в квалифицированных составах таких преступлений. Но это не более чем воображаемая возможность. Несоответствие ее смыслу закона обнаруживается при сопоставлении указанных норм Особенной части Уголовного кодекса с законодательным определением соучастия. Статья 17 УК (имеется в виду УК РСФСР. — А.Р.), устанавливающая для соучастия единственную форму вины — умысел, ограничивает тем самым рамки соучастия сознательно совершаемыми деяниями и умышленно причиняемыми преступными последствиями. Исключений из этого правила советское уголовное законодательство не знает. Неосторожное причинение преступного результата выходит за пределы соучастия». Хотя в приведенной цитате как будто прямо не отрицается возможность соисполнительства, но ход рассуждений автора указывает на то, что он принципиально не признает возможности соучастия как в виде соисполнительства, так и в виде деятельности организатора, подстрекателя и пособника при совершении преступлений с двумя формами вины. Между тем без дифференцированного подхода эту проблему вряд ли можно решить.

Во-первых, соучастие в виде организаторской, подстрекательской или пособнической деятельности, в принципе, невозможно при совершении преступлений с двумя формами вины. Квалифицирующие последствия причинно связаны только с действиями исполнителя и не могут быть причинены непосредственно организатором, подстрекателем или пособником. Их умыслом при воздействии на исполнителя эти последствия не охватываются, поэтому не могут вменяться никому, кроме непосредственного причинителя, то есть исполнителя.

Во-вторых, при совершении преступлений, основной состав которых является материальным и включает умышленно причиняемое последствие, а квалифицированный состав включает более тяжкое последствие, отношение к которому характеризуется неосторожной формой вины, соучастие действительно невозможно даже в виде соисполнительства. Если квалифицирующее последствие по неосторожности причиняется одним из соисполнителей, умышленно причинивших основное последствие, то только его действия квалифицируются по норме, предусматривающей преступление с двумя формами вины (например, по ч. 4 ст.111 УК), а действия других соучастников — по норме, предусматривающей умышленное причинение основного последствия без учета причинения квалифицирующих последствий (например, по п. «а» ч. 3 ст. 111 УК по признаку группы лиц). Если же квалифицирующие последствия причинены по неосторожности совокупными действиями всех (или нескольких) участников, то действия каждого из них надлежит квалифицировать по норме, предусматривающей неосторожное причинение более тяжких преступлений в результате умышленного причинения основного последствия (например, по ч. 4 ст. 111 УК), но эта квалификация отражает не соучастие в причинении квалифицирующего последствия, а их неосторожное сопричинение.

В-третьих, соучастие в виде соисполнительства принципиально невозможно и при совершении преступлений, основной состав которых является формальным и их объективная сторона не включает каких-либо последствий, а квалифицированный состав включает тяжкие последствия, причиняемые по неосторожности. Соучастие в таких преступлениях невозможно, несмотря на то что квалифицирующие последствия причинно обусловлены совместными умышленными действиями всех (или нескольких) соучастников, а не явились результатом эксцесса исполнителя. Умысел соучастников охватывает только совместное совершение действий, составляющих объективную сторону основного состава преступления, и не распространяется на квалифицирующее последствие. Следовательно, соучастие заканчивается совместным умышленным совершением преступления без квалифицирующего последствия. Между тем практика признает соучастием совершение двумя или несколькими лицами умышленного преступления, повлекшего по неосторожности тяжкое последствие.

Хабаровским краевым судом Ю., С. и Ц. осуждены по ст. 15 и ч. 4 ст. 117 УК РСФСР за покушение на групповое изнасилование, повлекшее особо тяжкие последствия. Осужденные пригласили в квартиру своего знакомого, находившегося в командировке, двух девушек — Т. и Ч. Заперев квартиру и спрятав ключ, осужденные под угрозой физической расправы стали требовать от Т. и Ч. вступления в половые отношения. Когда Т. и Ч. Остались вдвоем на кухне, они, опасаясь расправы, стали предпринимать меры, чтобы позвать на помощь. Ч. удерживала дверь, а Т. вылезла из окна кухни на лоджию и с девятого этажа, где находилась квартира, пыталась перелезть на лоджию квартиры, находившейся на восьмом этаже, но сорвалась и разбилась насмерть. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ признала, что особо тяжкие последствия в виде смерти потерпевшей Т. явились результатом совместных умышленных действий Ю., С. и Ц., по предварительному сговору группой лиц пытавшихся изнасиловать Ч. и Т.

Квалификация действий осужденных по этому делу представляется обоснованной, но без ссылки на совершение преступления в соучастии. В соучастии Ю., С. и Ц. совершили покушение на изнасилование по предварительному сговору группой лиц, но на этом соучастие и закончилось. Поскольку особо тяжкое последствие покушения на изнасилование явилось результатом совместных умышленных действий названных лиц и охватывалось неосторожной виной каждого из них, оно и должно определять квалификацию действий каждого участника преступления по ч. 4 ст. 117 УК РСФСР, но не по правилу о соучастии, а по правилу о неосторожном сопричинении. Ничего бы не изменилось, если бы преступление было доведено до конца.

Предположим, трое мужчин в процессе изнасилования согласованно применили к беременной потерпевшей меры физического и психического воздействия, результатом чего явился выкидыш под влиянием сильнейшего стресса, испытанного потерпевшей. Это последствие как тяжкий вред здоровью потерпевшей явилось результатом совместных умышленных действий всех соучастников, поэтому действия каждого из насильников следует квалифицировать по п. «б» ч. 3 ст. 131 УК как изнасилование, повлекшее причинение по неосторожности тяжкого вреда здоровью потерпевшей. Но точно так же квалифицировалось бы и изнасилование, совершенное одним лицом. Поэтому вменение причиненных по неосторожности квалифицирующих последствий умышленного преступления, совершенного двумя или несколькими лицами, должно определяться по правилам не о соучастии, а о неосторожном сопричинении. А для этого целесообразно реализовать многочисленные предложения о закреплении в уголовном законе нормы о неосторожном сопричинении.

Можно, кстати, заметить, что в мировой практике уже есть опыт законодательного признания неосторожного сопричинении, хотя и без использования этого термина. Так, в ч. 1 ст. 25 УК КНР дается определение соучастия, а в ч. 2 этой же статьи говорится: «Двое и более лиц, совместно совершивших преступление по неосторожности, не рассматриваются как соучастники преступления. Они должны нести уголовную ответственность, подвергнуться различным наказаниям в соответствии с совершенными ими преступлениями». В этой норме, по сути, сформулированы признаки неосторожного сопричинения: а) множественность субъектов преступления; б) совместность их действий, которую нужно понимать как наличие объективной взаимосвязи и взаимообусловленности противоправных действий каждого из субъектов; в) неосторожное отношение каждого из сопричинителей в отношении наступивших общественно опасных последствий. Далее в цитированной статье УК КНР регламентируется ответственность сопричинителей: каждый из них несет самостоятельную уголовную ответственность и подвергается наказанию в соответствии с его личным вкладом в неосторожное причинение общего для всех сопричинителей социально вредного результата.

В целях восполнения пробела в законодательном регулировании ситуаций с причинением общественно опасных последствий совместными неосторожными действиями двух или более лиц представляется целесообразным включить в Уголовный кодекс РФ норму о неосторожном сопричинении примерно в следующей редакции:

«Статья 361 . Неосторожное сопричинение

1. Причинение по неосторожности последствий, предусмотренных нормами Особенной части настоящего Кодекса, в результате взаимосвязанных и взаимообусловленных противоправных действий двух или более лиц признается неосторожным сопричинением.

2. Также неосторожным сопричинением признается причинение тяжких последствий, предусмотренных в норме Особенной части настоящего Кодекса как квалифицирующее или особо квалифицирующее обстоятельство умышленного преступления, которые не охватывались умыслом виновного и отношение к которым является неосторожным. В этом случае неосторожное причинение таких последствий должно квалифицироваться самостоятельно при оценке каждого из участников преступления.

3. При назначении наказания каждому из участников неосторожного сопричинения учитываются роль каждого из них и значение его действий (бездействия) для причинения общественно опасных последствий».