Глава 1

Проходя через рыночную площадь Бреды, Мэри Рид с сожалением размышляла над тем, что три года назад было подписано Утрехтское соглашение. Она бы скорее согласилась сражаться на стороне голландцев, чем жить среди них, думала Мэри, остановившись, чтобы посмотреть на молодого цыгана, продававшего все, что попадало к нему в руки, а скорее всего, самого себя, свои достоинства, которых у него и быть–то не могло. Его лицо отпетого негодяя сильно отличалось от честных открытых физиономий окружающих, а резкий скрипучий голос казался приятной музыкой по сравнению с гортанными звуками местных жителей, кроме которых она вот уже несколько месяцев более ничего и не слышала. Парень был примерно ее возраста, около двадцати трех лет. На мгновение цыган прервал поток пустой болтовни, поправил на шее пестрый шарф и внимательным взглядом знатока окинул фигурку девушки.

— Что это ты тут делаешь, дружок? — неожиданно обратилась она к цыгану. — Ты сильно смахиваешь на хищницу пустельгу среди безобидных лесных голубок.

— Здесь много легкой добычи для такого сокола, как я! — ответил он.

— Еще бы! Я заметила, что со временем лишь легкая нажива и привлекает таких, как ты, — сказала девушка.

— Ну уж, что верно, то верно, мэ–эм, — ухмыльнулся парень, стараясь сымитировать жаргон кокни. — Я здесь, чтобы подзаработать немного деньжат и подцепить премиленькую англичаночку.

Мэри усмехнулась.

— Признаться, ты мне нравишься. Ты наверняка бывал в Лондоне и, могу поклясться, воровал цыплят во многих странах.

— В Европе — во всех! — ответил цыган.

— Ну что ж, когда тебе опостылят эти чванливые голуби, мой благородный сокол, приходи в таверну «Три подковы», что недалеко от замка, и ты получишь столько вина и пива, сколько сумеешь выпить. Я там хозяйка. Но не надейся понапрасну, я не стану твоей потаскушкой. От меня ты получишь только выпивку и еду. Ни одному мужчине, будь то англичанин, голландец или цыган, никогда не перепадало больше. Мне же нужно только, чтобы ты рассказывал о тех странах, в которых побывал.

— Я никогда не отказываюсь от возможности выпить, моя госпожа, и стану рассказывать тебе все, что только пожелаешь, даже если у тебя будет совсем никудышнее пиво.

Они улыбнулись друг другу, и Мэри продолжила свой путь, чувствуя себя куда лучше прежнего.

Опрятные домохозяйки суетились возле прилавков. Они торговались и сдержанно улыбались, когда сделка казалась им удачной. Мэри остановилась понаблюдать за ними. По привычке она отставила в сторону ногу, а руки сцепила за спиной. Ей с трудом верилось, что она такая же женщина, как и они все, ведь в ней нет ничего опрятного и женственного. А в этом городе все было опрятным: мысли, манеры, одежда, дома. Ровные фасады магазинов, аккуратные ставенки и квадратные окна как будто были созданы мастерами, потерявшими все до единого инструменты, кроме линейки. Единственным исключением являлась высокая церковная башня. Это довольно витиеватое строение было видно за несколько миль, но даже оно и сама церковь имели безупречные очертания и будто стремились воспарить куда–то вверх.

«Всюду хозяйничает линейка, — думала Мэри, глядя вверх на башню. — Если я останусь здесь, то она проникнет и в мою жизнь. Неужели во всем мире найдется место более унылое и непривлекательное, чем Бреда и эти песчаные равнины вокруг нее? И почему только я оказалось такой глупой и решила поселиться именно здесь?»

Отбросив прочь мысли о Бреде, она продолжила свой путь к таверне, расположенной недалеко от замка. Ей никак не верилось, что жизнь ее сможет долгое время оставаться такой спокойной и размеренной.

День близился к завершению, ноябрьская темная ночь начинала вступать в свои права, и в таверне загорелись первые огни. «Три подковы» была небольшим заведением, но в нем, по крайней, мере теплилась жизнь, так как здесь за счет датского правительства жили многие английские солдаты. Вот послышались крики сильно выпивших мужчин, топот ног, обутых в тяжелые башмаки, и стук пивных кружек. Потом запели песню о том, как два воина из армии его величества короля решили пожениться, и о том, что сказал полковник, когда ему сообщили об этом. Эту песню Мэри знала уже слишком хорошо, но звуки активной жизни радовали слух и согревали душу. Она расправила плечи и подошла к дверям таверны.

Длинная комната была битком набита солдатами в красной форме, которые шумно приветствовали вошедшую криками, топотом и громкими ударами кружек по столам.

— Заходи и выпей с нами, милашка Мэри!

Со всех сторон ей стали протягивать кружки и, схватив одну из них, она залпом осушила ее.

— Расскажи нам, что сказал полковник, — заорал какой–то громадный солдат с густой черной бородой.

— Я и так уже много раз рассказывала вам об этом.

Но крик подхватили со всех сторон, и бородатый

громила обхватил Мэри, чтобы поднять ее на стол. Он слишком вольно схватил ее за ноги, и в ту же секунду она вырвалась из его рук. Лицо ее побагровело от злости, и, ни минуты не колеблясь, Мэри мощным ударом правой в подбородок сбила его с ног.

В комнате воцарилась тишина. Солдат, потирая ушибленный подбородок, медленно поднялся на ноги.

— Извини, Джек, — сказала Мэри, — я просто не выношу, когда ко мне прикасается мужчина.

— Даже если этот мужчина — ее благоверный, законный супруг! — добавил толстяк, сидевший в углу у печной трубы, за столом, заставленным множеством пустых стаканов.

Солдаты рассмеялись.

— Неужели даже Геркулес не в состоянии совладать со своей женушкой?

— Черт побери, да чтобы справиться с ней, мне в помощь понадобится целая орава Геркулесов! — ответил он.

Вид у упавшего солдата был ужасный, но шутка несколько разрядила атмосферу.

— Нет ничего постыдного в том, что тебя сбила с ног Мэри, — объяснили ему. — Она может проделать то же самое с любым из нашего полка.

Солдат криво улыбнулся, и Мэри, поставив на место кружку, которую она было схватила, легко взобралась на стол.

Девушка несколько минут стояла и смотрела на собравшихся, облизывая свой кулак.

— Какого же черта ты не бреешь свой подбородок, Джек? — спросила она.

Вновь воцарилось всеобщее веселье, солдаты с радостными криками наполнили еще одну кружку для Мэри. Выпив, она вытерла рот тыльной стороной ладони и начала хорошо известный всем рассказ.

— Итак, мальчики, я прихожу к полковнику, а он ходит туда–сюда вдоль окна, спиной ко мне. Я, как положено, салютую и жду. Он что–то бормочет себе под нос, но вдруг оборачивается и как заорет: «Будь я проклят, Рид, что это за слухи о том, будто ты женщина и хочешь выйти замуж?»

«Это правда, сэр», — отвечаю я.

Он смотрит на меня, лицо его с каждой минутой становится все краснее, а глаза вот вот выскочат из орбит.

«Черт побери, черт побери, ты, должно быть, шутишь, — лопочет он. — Скажи мне, что ты пьян, Рид, и забудем об этом».

«Я не пьяна», — отвечаю я.

Тут он, похоже, совсем лишился рассудка.

«Скажи мне, что ты не женщина, парень, скажи мне, что ты не женщина. Ты владеешь мечом лучше всех в моем полку, у тебя самые крепкие кулаки. Не одно пари ты выиграл для меня. Ты просто не можешь быть женщиной. Я никогда в это не поверю».

«Ну, тогда вам лучше осмотреть меня», — говорю я ему.

Тут его помощник не удержался и улыбнулся. Полковник заметил это и как заорет: «Убери эту идиотскую ухмылку с лица и выметайся к дьяволу отсюда!»

Мальчишка выскользнул прочь из комнаты, а полковник поворачивается ко мне и говорит: «Черт возьми, Рид, вот во что ты меня втянула! Теперь весь мир станет надо мной смеяться! Два моих солдата хотят пожениться! Вы превратите меня в посмешище для армии его величества короля! Ей–богу, тебя следовало бы пристрелить, юноша… девица, черт тебя побери! Смеяться над формой королевской армии! Уж поверь, я сам прослежу, чтобы тебя пристрелили, будь ты мужчиной или женщиной! И с чего вдруг начался весь этот маскарад?»

«Моя мать, сэр», — отвечаю я.

«Твоя мать! — взревел он. — Только не говори мне, что твоя мать тоже служит в моем полку и родила тебя под Ауденердом в красной униформе!»

«Нет, сэр, — отвечаю я. — Моя мать вышла замуж за морского капитана, у которого была очень богатая мамаша. Мой отец умер в одном ирландском порту в окружении семьи, и мама решила отправить младшего брата к бабушке, надеясь на то, что он сумеет разжалобить ее, и она развяжет свой тугой кошелек. Но братишка совсем некстати умер, и так как я всегда носила мальчишечью одежду на корабле отца, мать посчитала возможным послать меня вместо него, ибо считала, что у мальчика должно получиться лучше, чем у девочки. Однако, признаюсь, мне не удалось провести старушку».

«Ну же, переходи к сути дела, — говорит полковник. — Уж не хочешь ли ты мне сказать, что твоя бабуля отправила тебя в армию, чтобы ты записалась в мой полк!»

«Нет, сэр, — отвечаю я. — Она обнаружила, что я девочка, и поместила меня в монастырь, якобы для того, чтобы я могла получить там образование. Но после двух лет заточения, когда мне исполнилось шестнадцать, я сбежала, переодевшись в мужскую одежду, и стала пажом у одной благородной француженки. Поверьте, скоро мне это надоело, и я снова бежала, на этот раз для того, чтобы записаться в ваш полк. Мне всегда хотелось быть мужчиной и сражаться».

«В мой полк! — воскликнул полковник. — Но почему только ты выбрала именно этот полк?»

Он некоторое время молча смотрел в окно, мальчики, а потом тихо спросил: «Как тебя зовут?»

Я отвечаю: «Рид, сэр».

А он мне: «Я не это имею в виду, идиотка. Твое имя».

«Мэри, сэр», — говорю я.

«Мэри! — простонал он, потом вдруг сел за стол и опустил голову на руки. — Ее зовут Мэри, ей около двадцати, она мой лучший боец и хочет выйти замуж за другого солдата. О Господи, о Господи, что я сделал? Господи, в чем мой грех?»

И тут он как вскочит, как закричит: «Убирайся с глаз моих долой! Черт тебя побери!»

Я ему отвечаю: «Хорошо, сэр. Но скажите, меня расстреляют?»

«Только напрасная трата времени и пороха», — отвечает полковник.

«Тогда, сэр, — продолжаю я, — позвольте мне осмелиться напомнить вам о том, что мой муж, Геркулес Постум, и я решили поселиться в таверне «Три подковы», что недалеко от замка в Бреде. Можем ли мы рассчитывать на то, что вы и ваши офицеры придете на нашу свадьбу, а впоследствии станете нашими постоянными гостями? Мы будем продавать очень хорошее пиво, сэр».

«Проклятая свадьба! — отвечает полковник. — Если уж ты решила жениться, то почему бы тебе не выбрать настоящего англичанина с горячей кровью, а не какого–то жирного фламандца? Насчет пива посмотрим, но, черт возьми, немедленно убирайся прочь! Я не желаю больше видеть тебя в этом наряде. Черт побери, я теперь еще несколько месяцев не смогу смотреть в глаза своим людям! Убирайся отсюда!»

Так же, как и в течение всех предыдущих месяцев, рассказ сопровождался взрывами хохота.

— А он пришел на свадьбу? — спросил какой–то солдат.

— Могу поклясться, что ты из новичков, иначе ты не стал бы спрашивать. Конечно же, дружище, полковник пришел. В Бреде еще много лет будут говорить об этой свадьбе. Полковник явно перебрал пива, и нам пришлось нанять кэб, чтобы отправить горемыку назад в казармы, а его лошадь плелась сзади!

После этого конечно же снова запели набившую оскомину песню. В ней были прескверные стихи, а припевом стала одна фраза: «Скажи мне, что ты не женщина, парень!» Казалось, что от шума и крика сотрясаются перекрытия в доме. Мэри легко спрыгнула со стола и присела рядом с мужем.

— Послушай, Геркулес, я рада, что в нашем погребе достаточно пива для того, чтобы напоить всю Флит–стрит, — сказала она.

Толстяк печально посмотрел на нее, его усы уныло свисали вниз, глаза были затуманены.

— Мэри, прогони их всех, — пробормотал он. — Эти свиньи меня просто с ума сводят.

— Ты хочешь сказать, что что–то заставляет тебя много пить! — ответила Мэри, подсчитывая пустые стаканы. — Ничего себе, двадцать штук! Да такое количество может убить любого.

— Поверь, моя Мэри, это неважно. Никого не волнует, что станет с беднягой Эркюлем Постумом.

— Ну вот еще, ради Бога, не начинай! Терпеть не могу жалости к самому себе в любой ее форме, особенно такой жирной. Но, может быть, ты и прав по поводу шума.

Вопли стали невыносимо громкими, а дозорные скоро должны были начать свой обход, поэтому она принялась выпроваживать солдат из своей таверны, иногда помогая себе кулаками и с интересом отвечая на их грубый шуточки. Она справлялась с ними так легко, будто с малыми детьми.

Они все еще продолжали петь, но вскоре звуки этой любимой ими песни о том, в какую лужу сел полковник, замерли вдали.

 

Глава 2

— Да, Мэри, ты умеешь обращаться с людьми, — говорил Эркюль. — Я уверен, ты можешь убедить кого угодно сделать то, что тебе нужно.

— Верно, дружок, ты угадал, — ответила Мэри, задумчиво наблюдая за своим мужем.

— Запри дверь, а потом сядь рядом со мной, — попросил Эркюль.

Мэри сдвинула засов и налила себе бренди.

— Перестань, Эркюль, — сказала она. — Или ты, как тот глупый солдат, тоже хочешь оказаться на полу, прежде чем успеешь сообразить, что же произошло?

Эркюль пошатываясь встал и попытался было замахнуться поленом.

— Черт возьми, жена ты мне или нет? Почему же ты не ведешь себя, как моя жена?

Мэри подняла свой стакан и направилась к камину. По пути она легонько толкнула Эркюля в грудь и усадила его на место. Потягивая бренди и изредка шевеля поленья ногой, Мэри стала смотреть в огонь.

— Ну зачем тебе нужно постоянно заставлять меня повторять одно и то же? Все вы мужики одинаковые. Вы просто никак не хотите понять, что женщине могут быть абсолютно не нужны ваши мужские ласки. Ведь тебе сорок семь, ты в два раза старше меня, и все–таки, дружок, разума в тебе не больше, чем во всех остальных.

— Ты хочешь сказать, что я стар, — застонал Эркюль.

— Да ничего я не хочу сказать, — ответила Мэри. — Ты для меня ничем не отличаешься от любого другого мужчины, которого мне приходилось встречать в своей жизни. Неужели ты не понимаешь, что я с большим удовольствием побилась бы с мужчиной на мечах, чем отправилась бы с ним в постель?

— Так же как и полковник, ты считаешь меня лишь жалким жирным фламандцем.

— Черт побери, Эркюль, мне начинает это надоедать, — с некоторым раздражением ответила Мэри. — Мы с тобой служили в одном кавалерийском полку. Ты был очень бережливым, чем я никогда не могла похвастаться, и тебе удалось скопить достаточно денег для того, чтобы купить эту хижину и уйти из армии. Тебя привлекали во мне моя энергия и популярность, как ты это называл, и поэтому ты предложил мне уйти с тобой. Я разглядела все возможности и призналась тебе в том, что я на самом деле женщина…

— Надо же, какой приятный сюрприз! — прервал ее Эркюль.

— И предложила, чтобы мы поженились. Я подумала, что если два кавалериста из армии его величества вдруг поженятся, это может сделать хорошую рекламу нашему пиву, думаю, ты не станешь спорить с тем, что я была права?

— У тебя есть голова на плечах, моя Мэри, с этим никто не спорит. Но, милашка, речь сейчас не об этом. Мэри, ты вполне могла бы оставаться мужчиной, все равно наша женитьба ничего не значит.

— Наш план оказался даже более удачным, чем мы могли бы предположить. У нас самая процветающая таверна в Бреде, если не во всей Дании. Мы загребаем деньги лопатой. Но ты неблагодарный, на тебя ничем не угодишь, мой любезный Постум. Ты постоянно забываешь о другой части нашей сделки, а именно о том, что наш брак должен оставаться фиктивным.

— Но как я могу смотреть в глаза моим приятелям, если моя жена остается девственницей! — воскликнул Эркюль.

— Мой дорогой старый жеребец! — ответила Мэри, осушив свой стакан. — Я не позволю им осматривать себя.

Она присела рядом с ним, но, похоже, вовсе забыла о его присутствии и продолжала задумчиво глядеть в огонь.

Постум внимательно посмотрел на нее в надежде отыскать хоть слабую надежду для себя.

У Мэри было широкое лицо с высоким открытым лбом и точеным острым подбородком, кожа цвета слоновой кости, темные, но тонкие брови и огромные горящие темно–карие глаза. Однако Постум вынужден был признать, что ее черты казались немного грубыми, когда она бывала спокойна. На лбу уже начали прорезаться морщинки, а подбородок был несколько полноват. Сейчас на ее лице застыло выражение задумчивости и печали, но при этом в нем чувствовался бешеный темперамент и упрямый нрав. Постум знал, что сила его жены в действии, и это отражалось у нее на лице, ведь улыбка или внезапно нахлынувшее возбуждение мгновенно преображали ее. В такие моменты, как говорил Постум, она приобретала некую зажигательную красоту. Но он отлично знал, что Мэри может быть жестокой, непреклонной, этакой belle dame sans merci — прекрасно–беспощадной, и он не видел способов разжалобить ее.

Постум пожал плечами и сказал:

— Давай–ка выпьем еще по одной.

Мэри очнулась от охватившей ее задумчивости и тут же повеселела.

— Правильно, давай выпьем и забудем обо всем этом. Знаешь, меня вскормили на бренди и бенедиктине. Вот так, мой милый Постум, бренди и бенедиктине.

— Это многое объясняет, — пробурчал в ответ Эркюль, продолжая вытирать стакан и не поднимая глаз на жену. — Где это было?

— В доме моей бабушки, с дворецким! Мы воровали выпивку из погреба этой старушки. Позже я научила пить обитателей спальни монастырской школы, но там нам удавалось раздобыть только настойку из бузины!

— Монастырь! — воскликнул Эркюль. — Никак не могу свыкнуться с мыслью, что Мэри Рид когда–то была послушницей в монастыре!

— Да уж это кажется просто невероятным, — задумчиво произнесла Мэри. — Прошло семь лет с того момента, как я сбежала оттуда, и мне уже не раз приходилось сражаться с самыми сильными воинами как на турнирах так и в бою и я ничуть не уступала им в умении владеть мечом, стрелять из пистолета или размахивать кулаками. Но все это абсолютно ничего не значит, Эркюль. Ведь мне всего–навсего двадцать лет. Прошлые годы лишь дали мне необходимую практику и закалили характер.

Вновь на ее лице появилось выражение задумчивости.

— Мы смогли заработать здесь деньги, но мне этого мало. Звонкие монеты, полученные таким способом, — ничто! О боже мой, как я хочу почувствовать опасность, жить полной событий жизнью. Но самое главное — риск! Я просто не выношу эту скучную, мирную, однообразную жизнь. Я хочу побывать в других странах, бороздить неизвестные моря. Я хочу потягаться в силе и сообразительности с самыми сильными мужчинами мира сего. Хочу выполнять самую сложную мужскую работу. Но больше всего мечтаю о том, чтобы руководить мужчинами. Именно к этому я всегда стремилась. Я мирилась с дисциплиной в армии только потому, что там это было необходимо. В будущем же я не собираюсь подчиняться дисциплине, я буду заставлять других делать это. Как ты думаешь, это ненормально, что женщина мечтает о подобных вещах?

— Если бы передо мной была любая другая женщина, я бы не колеблясь сказал «да», но ведь ты Мэри Рид, и потому можно с полной уверенностью сказать «нет», — ответил Эркюль. — Я точно знаю, ты сможешь добиться всего, чего пожелаешь.

— Правда состоит в том, что мне надо было родиться мужчиной, — медленно произнесла Мэри. — Это уж без сомнения. И мне не раз приходилось сожалеть об этой ошибке природы. Но не сомневайся, мой час придет. Я всегда это чувствовала и именно поэтому старалась пройти через наиболее суровые испытания. В конце концов, Эркюль, веришь ты в это или нет, я женщина, и это только придавало моим приключениям особую остроту. Каждый раз, когда я сражалась в жестоком бою с безжалостным противником или просто разминала руку в поединке с однополчанином, я всегда знала, что самая незначительная случайность может обнаружить мой пол. Ранение в грудь или живот, да просто порванная рубашка. Но поверь, Эркюль, мне нравится рисковать, и я знала, что все это станет хорошей подготовкой к тому, что ждет меня впереди. И только посмотри на меня теперь! Боже мой, ну какая из меня женщина?

Она схватила полы своих юбок и с нетерпением подняла их выше колен.

— Ты только посмотри на эту гадость, болтающуюся у меня вокруг ног, — закричала она. — Я привыкла к мужской одежде и просто не выношу этой ненужной мишуры. Мужчина может расправить грудь, похлопать себя по животу, а женщина обмотана огромным количеством материи и еще стянута китовым усом. В этом облачении трудно дышать, даже пить. И, кроме того, в нем, а особенно в нижнем белье, я чувствую себя какой–то грязной!

Она замолчала, чтобы сделать большой глоток из своего стакана.

— Боже мой, даже не знаю, что мне теперь делать, хотя у меня и есть несколько идей. Большинство людей, вероятно, в испуге отступили бы перед моим нахальством. Ну и черт с ними! Не понимаю, почему я не могу быть такой же, как все остальные женщины. Одному Богу известно, зачем он наградил меня столь причудливым нравом. Почти все мое детство прошло на корабле отца и, конечно же, ребенку моряка на роду написано всю жизнь не знать покоя.

— Клянусь, мне бы больше пришлось по душе, если бы твой отец торговал тканями на рыночной площади! — процедил сквозь зубы Эркюль.

В дверь постучали.

— Наверное, это тот цыган, которого я пригласила к нам пропустить пару кружек пива, — сказала Мэри, поймав недоумевающий взгляд мужа.

Она открыла дверь и увидела на пороге своего недавнего знакомого, еле держащегося на ногах.

— Где мое вино, женщина? — с трудом сумел выговорить он.

— Ничего себе, мне кажется, ты и так уже изрядно выпил сегодня, — ответила Мэри. — Но вот на столе бутылка и стакан для тебя.

Цыган, шатаясь, подошел к столу и выпил содержимое бутылки, пролив большую часть на стол и на пол.

— Не беспокойся, дружище! Тебе не придется убирать за собой, не так ли, малыш! — сказала Мэри.

— Ну а теперь, — проговорил гость, вытирая рукавом рот и направляясь к ней, — как поживаешь подружка?

— А ну–ка, что это еще такое? — резко спросила она, бросив на него испепеляющий взгляд.

— Да брось ты, не строй из себя святую невинность, ведь ты пригласила меня к себе домой не для того, чтобы я сказки тебе рассказывал.

— Только посмотрите, вот вам и еще один недоумок! — воскликнула Мэри. — Неужели все мужчины настолько помешаны на своем мужском достоинстве?!

— Да чтоб ты сдохла в канаве от нищеты и сифилиса! — закричал цыган. — Ты решила посмеяться надо мной, и я проучу тебя за это!

Он бросился на нее, но она тут же перехватила его руку, так что парень оказался совершенно беспомощным. Тогда свободной рукой он выхватил нож, но она остановила его и на этот раз, резко вывернула запястье и нож упал на пол.

— Смотрите–ка, крыса решила показать зубы? — усмехнулась Мэри. — А теперь, похоже, она чувствует себя как маленькая серенькая мышка!

Продолжая сжимать его руки, она стала толкать его к двери, встряхивая при этом так, что зубы у цыгана застучали. Подтащив неучтивого гостя к выходу, она без всяких церемоний вышвырнула его прочь и задвинула засов.

— Ну, хоть какое–то разнообразие, — допивая свое пиво, произнесла она таким тоном, будто ей не пришлось даже подняться от уютного очага.

Эркюль, который все это время молча наблюдал за развитием событий, ничего не ответил.

— Я пойду спать, — зевая, сказала Мэри. — А ты?

— Нет, я еще немного здесь побуду, — ответил он, показывая на стакан, стоявший перед ним.

Мэри задержалась на минуту:

— Лучше бы ты бросил это. Так недалеко и до могилы.

Эркюль в удивлении поднял брови и пожал плечами.

— Кому какое дело до того, что со мной случится? — ответил он.

 

Глава 3

Спустя три месяца, в феврале 1717 года, Мэри стояла на пристани в Бристоле, наблюдая за плавно покачивающимися на волнах кораблями, вставшими на якорь на реке Северн. Через шесть месяцев после того, как она вышла замуж, ее предсказание сбылось, и Эркюль Постум умер от апоплексического удара, сидя в своем любимом углу. Она сожалела о том, что лишилась такого хорошего компаньона, но, с другой стороны, чувствовала необычайное облегчение оттого, что ей удалось вырваться из сетей скучной и сытой обыденности. Мэри лишь пожала плечами, узнав о том, что муж втайне от нее заложил дом и что от его продажи она получит жалкие гроши, которых ей едва хватит на путешествие до Англии. Она решила сначала навестить мать, известия от которой в последний раз приходили из Бристоля, а потом попытаться устроиться на корабль матросом.

В Англии не было другого более процветающего порта, чем Бристоль, и поэтому на набережных царило оживление. В суматохе и толчее Мэри с восхищением рассматривала прекрасные ростры и сверкающие чистотой, белые палубы высоких парусников, размышляя над тем, какую из них ей придется начищать песком, на какой бизани она будет ломать свои ногти, пытаясь справиться с парусами во время жестокого шторма.

Мэри неподвижно стояла, поставив одну ногу на недавно приобретенный матросский сундучок. На ней вновь была дарившая свободу полюбившаяся мужская одежда: бриджи, жакет с медными пуговицами, толстые шерстяные чулки и белая рубашка из хорошего хлопка, аккуратно застегнутая до последней пуговицы. Коротко остриженные каштановые волосы она собрала в тугой хвостик на затылке.

Наконец, оторвав взгляд от портовых доков, Мэри поставила на плечо свой сундучок и, бесцеремонно толкаясь локтями, стала пробираться сквозь толпу моряков и грузчиков, время от времени спрашивая, как ей пройти к «Ландогер Троу». Ей сказали, что следует перейти через мост, пройти вниз по течению Бакс а потом по Кинг–стрит. Так она оказалась в лабиринте аллей и узких улочек, на которых недавние постройки из котсволдского камня соседствовали с деревянными тавернами и пивнушками. Не один матрос приходил сюда, чтобы немного поразвлечься, а наутро выяснял, что у него на лбу огромная шишка, а кошелек пуст. Но Мэри не пришлось пережить ничего подобного, и поэтому «Ландогер Троу» показался ей симпатичным деревянным домом с окнами, защищенными современными навесами.

Она зашла в зал, не без удовольствия оглядела стены, выкрашенные яркой оранжевой краской, и заказала себе пиво. В зале было множество моряков, и во всем, начиная со сверкающих чистотой стаканов и медных украшений на камине и заканчивая чистым, посыпанным песком полом и отполированными дубовыми столами, чувствовался дух состоятельности и процветания.

Девушка, подносившая Мэри пиво, задержалась около ее стола и кокетливо улыбнулась.

— Не трать на меня попусту времени, малышка, — посоветовала ей Мэри.

— Как всегда, недостаточно денег, — сказала девушка. — Почему–то у молодых, привлекательных мужчин всегда нет денег. Они есть лишь у противных стариканов.

— Это точно, но мне недостает куда большего, нежели денег. Но скажи–ка мне, не знаешь ли ты вдову с игривым нравом, которую постоянно можно встретить в таверне? Ей около сорока шести лет, но она все еще такая куколка, что ей не дашь больше двадцати.

— Так ведь это Матильда Рид. Она охотится на хозяина.

— Все еще только охотится? Похоже, она теряет былую ловкость.

В этот момент в комнату вошла элегантная белокурая, голубоглазая женщина с несколько жеманными манерами. За ней шествовал сам хозяин. Это был смуглый толстый весельчак, рост его практически равнялся ширине, и он курил трубку весьма замысловатой формы. Женщина вздрогнула, увидев Мэри, и, похоже, собралась было пройти мимо, но, подумав, поздоровалась без особого энтузиазма и представила ее хозяину как своего сына.

— Проходите в мою комнату, — предложил хозяин и, приказав подать бутылку пунша, повел их вслед за собой.

— А я ведь много о тебе слышал, — сказал он, наполняя стакан для Мэри.

Девушка вопросительно посмотрела на свою мать, но та только покачала головой.

— Надеюсь, сэр, что вы слышали только хорошее.

— Ишь чего захотел! Мало что я могла сказать на твой счет хорошего, уж ты поверь мне, — заявила Матильда Рид. — Дала я тебе одно небольшое заданьице, а ты его провалил. От тебя и требовалось–то всего лишь переубедить одну старушку и я бы разбогатела на всю жизнь и ты тоже. Но вышло так, что…

— Вышло так, что нам приходится самим о себе заботиться, — прервала ее монолог Мэри. — И клянусь, я совершенно непригоден для будуара любой женщины, неважно, молодой или старой.

— Ну что за неудача! — воскликнул хозяин таверны. — Ты ведь привлекательный парнишка, и могу поклясться, с твоим–то цветом лица не одна женщина должна была бы в тебя влюбиться!

— Да пропади пропадом мой замечательный цвет лица вместе со всеми женщинами! — воскликнула Мэри. — Мне больше по душе действия и сражения. Если хотите знать, моя богатенькая бабушка окончательно разочаровалась во мне после того, как поймала меня за тем, что я вместе с ее дворецким поглощал некую смесь бренди и бенедиктина, украденных из ее винного погреба. Дворецкий был сильно пьян, и это, видимо, придало ему смелости, потому что он назвал свою до смерти напуганную хозяйку «паршивой вонючей псиной». Поверьте, это был его последний день в доме!

— Да, но ведь он потерял только работу, а ты целое состояние, — заметила Матильда. — Ну и где же ты влачил свое жалкое существование после этого?

— Как вам известно, я служил пажом при одной французской леди, но мне не удавалось удовлетворять все ее потребности, и потому я решил пойти в армию и некоторое время прослужил в Голландии и Фландрии. Теперь я хочу попробовать себя в море.

— Подумай еще раз, дружок! — сказал хозяин. — Я двадцать лет провел в море, всю жизнь общался с матросами. Это просто собачья жизнь. Условия хуже, чем в Ньюгейте, сухари да бульон от отварных овощей, вот и вся еда. Простая вода для питья и в будущем место в работном дворе, если удастся не утонуть, не сгореть, не погибнуть от меча или чумы. Подумай еще раз!

— Но, сэр, я не питаю никаких иллюзий по поводу моря, — задумчиво ответила Мэри. — Мой отец был моряком. Я не настолько глуп, чтобы отправиться в море на поиски романтики. Но что еще мне остается делать? Моя душа не знает покоя, я ищу перемен, хочу увидеть далекие страны, узнать людей, живущих там. Даже если бы мне удалось найти постоянную работу, я не сумел бы усидеть на одном месте. Кроме того, могу поклясться, у меня немало идей по поводу моря.

— Эй, да ты, как я вижу, богат на разные идеи! — произнес хозяин таверны, так задымив трубкой, что казалось, будто его щеки вот–вот лопнут. — Хотелось бы мне их послушать. Притом, что я могу, как говорится, отличить моряка от салаги.

— В море можно разбогатеть. Разумеется, я не собираюсь рабствовать на упомянутых вами условиях или на одном из кораблей толстяка Георга, или ради какого–нибудь перевозчика рабов.

— Ты хочешь сказать, разбогатеть пиратством. Но ведь почти все пираты в конце концов оказываются в цепях. Это игра для простака, паренек!

Мэри, энергично размахивая пустым стаканом, стала доказывать свое:

— А если говорить по правде, почему они в конце концов гниют в цепях? Я вам скажу почему, хозяин: потому что они ужасно бесшабашные черти. Вот и вся причина, и никакой другой! — Она слегка похлопала хозяина таверны по груди. — Отсутствие дисциплины — вот почему их ловят, мой друг, а у них не хватает ума, чтобы это понять. Вы можете смотреть на меня с удивлением. Ведь для вас идея хорошо дисциплинированного пиратского корабля противоречит здравому смыслу. Но почему? Каждый человек голосует против пирата, каждое государство клянется повесить его, хотя все мы знаем, что эта клятва сдерживается, только если это удобно для государства. Ясно, что необходимость быть осторожным на пиратском корабле выше, чем на любом другом.

Она сделала большой глоток из стакана хозяина.

— Пираты побеждают суда с более или менее дисциплинированными командами, в этом я с вами согласен, — продолжала она. — Зная, что если их схватят, то непременно повесят, они нападают с такой яростью, что обычно это и решает исход дела, притом нападают они на полуголодных и нерешительных людей. Но после ни о чем думать уже не могут, кроме как ссориться из–за добычи да упиваться до бесчувствия. Каждый думает только за себя. Перестают нести вахту, и наступает день, когда на них совсем неожиданно сваливается военный корабль, и, раз–два, они уже болтаются на реях!

Мэри взглянула на хозяина таверны, который внимательно ее слушал.

— А что, ей–богу, на моем корабле, — продолжала она, — дисциплина не будет жестокой, но все же она будет. Я заставлю своих людей понять, что к их же собственному благу подчиняться моим командирам. И еще я заставлю их осознать, что неоправданная жестокость бьет рикошетом по голове пирата, как это было в случае с Оллонэ, французом. Не ожидая никакого помилования, их противники будут драться с отчаянной силой.

— Теоретически это вполне разумно, парень, но не более того.

— И у нас будут зелень и овощи, чтобы уберечь людей от цинги, и, по возможности, свежее мясо, чтобы мне не нужно было то и дело выбрасывать их за борт связанных в мешках.

— Ты брось это, парень! Послушайся моего совета: никогда не балуй простого матроса, — сказал хозяин таверны.

— Старая глупая сказка! — возразила Мэри. — Фальшивая, как лошадь у цыгана. Смерть и ад, я докажу, что это неправильно. Более того, я позабочусь о том, чтобы мы нападали только на иноземные суда, особенно на испанские и французские. Я не буду драться со своими соотечественниками, если только меня к этому не вынудят. По–моему, они бедны, как церковные крысы, и грабить их не имеет смысла. Но доны и лягушатники — совсем другое дело. Да, я лучше буду капитаном экипажа капера, как Дрейк или Морган, чем рядовым.

Мэри завелась на свою излюбленную тему, ту, над которой много думала в последние месяцы. Лицо ее раскраснелось, карие глаза искрились. Она поймала веселый взгляд хозяина таверны, но, как только он приготовился говорить, она глянула ему прямо в глаза, приковывая к себе его внимание.

— Да, хозяин, вы можете смеяться, но я вам скажу, что ни один такой пират еще не плавал по морям, и, конечно же, меня не поймают. Я буду знать еще одну вещь: когда нужно остановиться!

Несколько секунд царило молчание, затем хозяин таверны поднял стакан.

— Ну и ну, что это за ураган в брюках, который ты произвела на свет, Матильда Рид?! — воскликнул он. — Черт побери, я вижу, ты далеко пойдешь, парень, если проживешь достаточно долго! Как работает корабль, знаешь?

— В общих чертах, не больше, — отвечала Мэри. — Я и не собираюсь в этом разбираться. Это может сделать любой дурак, а для меня постараются. Конечно, я могу управлять штурвалом, но я там буду, чтобы вести своих людей, думать и драться за них.

— Ого! У тебя есть идеи, — заметил хозяин таверны. — Бог знает, что из них получится, но лаврам капитана Эйвери грозит опасность.

— Да, читал я и слыхивал об Эйвери и всех других, — сказала Мэри спокойно. — Думаю, я их переплюну.

В этот момент хозяина вызвали из комнаты, и Мэри сидела, глядя на мать и удивляясь, как она могла произойти от такой крохотной куколки. Но эта куколка могла заставить слушать себя и вопрошала визгливым голосом, какого дьявола Мэри приперлась в таверну.

— Думаешь, мне очень нужно, чтобы какой–то остолоп приходил сюда и заявлял, что он мой сын, когда я стараюсь обрести зажиточного мужа и уютный дом?

— Ладно, мать, я извиняюсь, — сказала Мэри, — но, зная тебя, я думала, что ты уже давно уладила это дельце.

— Он все еще раскачивается, но клюнет, поверь мне. А что это за дурацкий разговор ты вела о том, чтобы стать пиратом?

— Вовсе не дурацкий, мать. Я это давно планировала и нутром чувствую, что у меня получится.

— Эй, забыла, что ты женщина? Как тебе сравниться с мужиками в самой грубой из их профессий?

— Не волнуйся обо мне, мать. Множество сражений и грубое житье в армии вынудили меня забыть свой пол.

— Но ты его еще вспомнишь, — предостерегла Матильда, — и пожалеешь, что отмочила такую нелепую штуку. Гораздо лучше прийти работать в этой таверне под своими настоящими флагами. Вот увидишь, я скоро стану здесь хозяйкой.

— Была я уже хозяйкой своей собственной таверны, — сказала Мэри, — и, ей–богу, скоро мне это надоело.

— Значит, ты спала с хозяином?

— Нет, это было деловое соглашение. Ни один мужчина не тронет меня, если только не захочет подраться со мной.

— Господи, я знаю, что ты ужасно своевольная и всегда такой была. Но ты же идешь против природы, и ничего хорошего из этого не выйдет.

— Кончим этот бесполезный разговор, — предложила Мэри. — Я уже твердо решила, и мы обе знаем, что мое решение ничего не изменит. Я пришла сюда, чтобы попрощаться и чтобы узнать, какие суда отплывают из Бристоля.

Хозяин таверны вернулся в комнату, неся еще одну чашу пунша.

— Специально для капитана Рида. — И он протянул Мэри кубок.

— А знаете, джентльмены, — буду рассказывать я завсегдатаям — я ведь помню, когда капитан Рид, знаменитый пират, был еще только мальчишкой, и он пришел в эту самую таверну и сказал… Через несколько лет, паренек, ты будешь хорошей рекламой!

Мэри усмехнулась ему:

— А пока, хозяин, знаете ли вы судно, идущее в Индию?

— Судно, о котором известно, что оно занимается пиратством?

— Нет. Сперва я хочу выйти в море и осмотреться.

— Бриг капитана Прентиса «Утренняя звезда» отплывает с отливом в Индию со смешанным грузом. Он человек покладистый. Но капитан Прентис, вероятно, захочет, чтобы ты вложил деньги в торговый счет.

— Сколько?

— Около двадцати гиней, я полагаю.

Мэри сосчитала деньги в своем кошельке.

— Не хватает пяти гиней, — сказала она.

— Считай это предзнаменованием и откажись от своей затеи, — посоветовала мать.

Хозяин таверны грохнул кулаком по столу.

— Черт побери, я дам тебе пять гиней! — сказал он. — Клянусь Богом, ты мне нравишься! Но вспомни обо мне, когда ты станешь самым знаменитым из береговых братьев. Только пошли весточку, и я устрою тебе таверну или жилье — как пожелаешь. Моряк легко приспосабливается к любым условиям, а я бы хорошо выглядел в бриджах губернатора.

— У вас они будут, это точно, — сказала, усмехаясь, Мэри. — Спасибо за помощь, сэр. Я вас не подведу.

Хозяин таверны произнес тост:

— За капитана Рида, который будет почище, чем Эйвери или Морган.

Мэри с матерью торжественно выпили, и, когда алкоголь подействовал, настроение Матильды улучшилось.

— Об одной вещи я еще не сказал, но хотелось бы о ней предупредить тебя, — проговорил хозяин таверны. — Держись подальше от женщин. С твоей внешностью они тебя замучают.

Мэри переглянулась с матерью, обе улыбнулись.

— Непременно так и буду делать, — сказала Мэри. — Честно. Я думаю, что твердо могу вам это пообещать.

— На ночь тебе лучше остаться здесь, а утром в первую очередь повидайся с капитаном Прентисом, — посоветовал хозяин. — А пока я, наверное, смогу кое–что порассказать о пиратах, чего даже вы, капитан Рид, наверное, не слыхали.

 

Глава 4

На следующее утро Мэри прощалась с матерью и хозяином дома. Ее мать, все еще не покидавшая постели, настояла на том, чтобы дочь взяла с собой брошь, приносившую, по словам матери, удачу, сказав при этом, что Мэри наверняка понадобится помощь; хозяин сдержанно улыбнулся, увидев, как Мэри выбрасывала брошь в окно.

— А ты не суеверен, — заметил он.

— Да уж это точно, — ответила Мэри. — Я и сам могу о себе позаботиться.

— Это правда. Я бы на твоем месте больше полагался на свои кулаки, чем на любые амулеты, — сказал хозяин, отсчитывая обещанные пять гиней. — Есть в тебе что–то, что заставляет меня думать, что у тебя все будет хорошо.

Мэри взяла у него деньги и, снова поблагодарив его, отправилась на набережную, чувствуя удовлетворение от того, что ей удалось произвести впечатление на столь опытного во многих отношениях и уверенного в себе человека.

«Утреннюю звезду» было не сложно заметить среди других кораблей: это был быстроходный бриг с длинным корпусом. Мэри нетерпеливо пробиралась через толпу грубо ругавшихся грузчиков, торопившихся вовремя закончить работу — прежде, чем начнется прилив. Прижатая к молу, Мэри наблюдала, как смешанный груз, состоявший из металлических, фарфоровых и шерстяных изделий, передавался из рук в руки.

Капитан корабля следил за работой, скупо отдавая краткие приказания, но притом не пропуская ни одной мелочи. Это был стройный, гладко выбритый мужчина чуть ниже среднего роста с посеребренными сединой волосами и изысканными манерами. Две глубокие морщины пересекали его щеки, к своим подчиненным он обращался строго, как будто заранее пресекая любые возражения, но Мэри сразу понравились его чистые голубые глаза.

— Что тебе нужно, приятель? — неожиданно спросил он, даже не повернувшись к ней.

Мэри встала перед ним, стараясь поймать его властный взгляд.

— Капитан Прентис, не нужна ли вам пара сильных рук, сэр?

Капитан бросил на нее быстрый взгляд.

— У тебя есть какие–нибудь деньги, парень?

— Есть, сэр.

—- Двадцать гиней?

— Да, сэр.

— А опыт в морском деле?

— Я обучался на корабле, принадлежащем моему отцу, потом служил и сражался какое–то время вместе с армией.

— Жаль. Из горячих английских солдат никогда не получаются хорошие моряки. Могу взять тебя юнгой.

—- Юнгой, сэр? Прошу простить меня, но это значит лишь потерять полезного человека. Мне не нужна легкая работа. Пощупайте мои мускулы, сэр.

Мэри поднесла к лицу капитана Прентиса руку, и он рассеянно дотронулся до нее, не отрывая взгляда от работ.

— Гм–м. И правда, не плохо. И все же я могу нанять тебя только как юнгу. Но не думай, что работа у тебя будет слишком легкой. Решайся.

— Я согласен, сэр, — ответила Мэри.

— Тогда давай свои двадцать гиней, и позже ты должен будешь принести присягу.

— Я умею писать, капитан Прентис.

— Матрос, который умеет писать! Да, верно, время чудес еще не прошло! «Утренняя звезда» станет самым выдающимся судном в Индийском океане.

— Точно так же, как сейчас это самое красивое судно в Бристольской гавани, — добавила Мэри.

Капитан снова бросил на нее быстрый взгляд.

— А ты, я вижу, совсем не глуп — знаешь, как подобраться к сердцу капитана, — заметил он. — Но ты забыл про гинеи.

Мэри отсчитала из кошелька двадцать гиней.

— А теперь отправляйся к боцману, он найдет для тебя койку. Я буду присматривать за тобой.

Уже через час Мэри помогла капитану погрузить его вещи на корабль, и «Утренняя звезда» вышла в Канал и отправилась по направлению к Скиллису.

Мэри очень быстро привыкла к морской качке и уже через несколько дней чувствовала себя на корабле как дома, как будто никогда не покидала судна своего отца. Несмотря на обещание капитана, работы у нее было не слишком много — ее обязанности в основном заключались в том, чтобы прислуживать капитану за столом и поддерживать чистоту в его каюте. Женская работа была ей не по душе, поэтому она пыталась ухватиться за любую возможность поработать вместе с мужчинами: она помогала им драить палубу, снимать паруса, красить лодки. Не то чтобы она получала большое удовольствие от этих занятий, просто она совсем не могла сидеть сложа руки.

Команда корабля состояла из обычных отбросов общества, подрабатывавших до принятия на корабль в лондонских и бристольских доках, но в нее входило на редкость много кокни. Их количество втрое превосходило количество бристольцев; возможно, думала Мэри, причиной тому был первый помощник капитана, тоже кокни, мистер Линнелл. Это был тучный мужчина с мощной грудью, сильными руками и широким спокойным лицом с немигающими светлыми глазами и агрессивным подбородком. Впервые увидев его, Мэри сразу почувствовала к нему неприязнь, и, хотя не возникало никаких сомнений в том, что он неплохо справляется со своей работой, Мэри чувствовала, что капитан Прентис тоже был о нем не слишком высокого мнения. Они обедали вместе со вторым помощником в капитанской каюте, но капитан Прентис держался на расстоянии от мистера Линнелла, предпочитая вести разговор со вторым помощником, нервным юношей из Бристоля по имени Клинтон, который впервые после аттестации принимал участие в плавании. Мистер Линнелл всегда был подчеркнуто вежлив и беспрекословно выполнял любые приказы, но иногда Мэри замечала в его глазах неосторожный блеск, выдававший всю его ненависть к капитану, ненависть подчиненного к своему начальнику.

Единственное исключение в команде составлял молодой американец, чуть старше самой Мэри, занимавший соседнюю койку. Он ходил по палубе походкой молодого атлета, был смугл лицом, хорошо сложен и обладал прекрасными густыми волосами и живыми умными глазами. Он отличался какой–то естественной вежливостью, и, хотя его одежда ничем не отличалась от одежды остальных на корабле, Мэри была уверена, что смогла бы узнать его в толпе в тысячу матросов. Он держался в стороне от других, не испытывая любви к любимому морскому развлечению — игре в кости, и не обращал никакого внимания на шутки в свой адрес, вызванные его кажущейся неспособностью веселиться со всеми.

Но однажды ночью, когда Мэри вернулась на полубак, она нашла американца сидящим с ногами на койке, он явно дожидался ее. Неужели он раскрыл ее тайну? Может быть, она проговорилась во сне или как–то неосторожно повернулась, задрав рубашку? Она инстинктивно бросила взгляд на свою грудь. Слова, с которыми американец обратился к ней, не развеяли ее опасений.

— Прости меня, — проговорил он. — Но ты совсем не похож на других на этом корабле.

— Не похож? — повторила она. — Ничем я от них не отличаюсь. Черт побери, о чем ты?!

— Я не хотел тебя оскорбить. Просто я устал от того, что мне не с кем поговорить, но раз ты обиделся, то я уж как–нибудь обойдусь своим собственным обществом.

Он говорил с мягким акцентом, приятным Мэри, и она решила, что он ни о чем не подозревает.

— Извини, что я был так резок, приятель, — произнесла она. — Морской сухарь да тяжелая работа могут сильно испортить характер.

Американец дружелюбно улыбнулся, отбросив со лба прядь волос внезапным движением, которое Мэри вскоре начала узнавать как его постоянный жест. Он подвинулся ближе к ней.

— Мне кажется, что в этом повинна не тяжелая работа, а наказания. По–моему, к матросам здесь относятся, как к скоту.

— Ну ты даешь, дружище! Они и есть скот!

— Знаешь, я привык к другому отношению. На американских кораблях капитаны знают, как нужно обращаться со своими людьми.

— Я уверен, что капитана Прентиса можно с ними сравнить, — заметила Мэри. — Мы вышли из Бристоля уже три недели назад, и за все это время на корабле высекли всего лишь двоих.

— Двоих за три недели! Никогда не видел, чтобы кого–нибудь секли на американских кораблях. Подобные наказания унизительны для человека и они уж точно не поддерживают дух.

— Никогда не балуй матросов, — ответила Мэри, пожимая плечами. — Для капитанов это национальный гимн.

— Но ведь вся сила на вашей стороне, — возразил американец. — Без команды не было бы и капитанов. Почему такой молодой парень, как ты, позволяет так к себе относиться?

— Ну–ну. Ты кончишь тем, что будешь болтаться на рее, — предупредила Мэри. — Послушай, признаться, у меня на этот счет есть свое мнение, но это может и подождать. А как насчет тебя? Почему ты грызешь английский морской сухарь и спокойно смотришь, как помощники капитана по–английски секут твоих товарищей?

— Меня зовут Джон Вейд, — ответил американец. — Мой отец работает плотником в Чарльстоне, в Южной Каролине. Его отец уехал из Англии в те времена, когда началась заваруха между вашим королем Карлом I и парламентом.

— Он такой же мой король, как и твой, не нужно навязывать его мне, приятель! Мое имя Джек Рид, и родом я из Лондона, насколько я могу судить. Я вышел в море еще мальчишкой, а за последние несколько лет повидал и службу в армии. Такова вкратце моя история.

— Ты удивляешься, почему я оказался на дне, — продолжал Вейд. — Но я вышел в море на этом корабле лишь для того, чтобы вернуться в Америку. Мое удостоверение…

— Бьюсь об заклад, тебе не больше двадцати трех! — вставила Мэри.

— Двадцать два, но я в море уже пять лет, — ответил Вейд. — Я был младшим офицером на сторожевом корабле, вышедшем из Бостона, но у берегов Северного Корнуолла мы потерпели крушение, и поскольку я страстно желаю вернуться в Америку, я воспользовался первой же возможностью. Мне будет не сложно добраться туда из Индийского океана, и я не намерен тратить время даром, это уж точно! Я сыт морем по горло, можешь мне поверить!

— А–а, так тебя не влечет могучая грудь океана?

— Меня больше привлекают груди негритянок. Мой отец хоть и не смыслит в грамоте, но полон идей, к тому же он ремесленник по профессии. Видя, как расцветает его ремесло на побережье нашей трудолюбивой страны, он стал мечтать воздвигнуть корабельную верфь и начал уже воплощать свою мечту — построил несколько маленьких посудин. Но он рассчитывает на более серьезный улов, и его нисколько не смущает, что при жизни он может и не успеть дождаться его. Он считает, что его ремесло все равно останется в семье, когда он уйдет на покой. Он и меня послал в море, чтобы я побольше узнал о кораблях: мечтает, чтобы я стал первым Вейдом, который будет строить настоящие большие суда, на которых можно ходить в океане.

— А сам ты что об этом думаешь? — быстро спросила Мэри.

— Старик верно мыслит, — протяжно ответил Вейд. — Думаю, я справлюсь. Может быть, мы, американцы, и витаем в облаках, но мы жаждем времени, когда Америка начнет жить сама по себе, перестанет быть британской колонией, в которую выбрасываются все излишки.

С этого первого разговора их дружба начала быстро расти, и впервые за много лет Мэри обнаружила, что она может разговаривать с мужчиной, даже не помышляя о том, чтобы воспользоваться клинком или пистолетом. Вейд служил в каюте у помощника капитана, но ему каким–то образом удалось перевестись, так что он смог проводить с Мэри больше времени. Мягкое американское произношение музыкой звучало в ее ушах, она могла часами сидеть на месте, слушая его рассказы об огромной прекрасной Каролине и о своих планах прославить фамилию Вейд в мире кораблестроения. Он обладал заразительным энтузиазмом, всегда находился в хорошем расположении духа и был полон надежд. Какой контраст между Старым и Новым Светом, думала Мэри. С ним Мэри чаще слушала, чем говорила сама, и, самое главное, у нее не возникало никакой потребности самой управлять разговором, заставляя мужчину плясать под свою дудку. И, к своему неудовольствию, Мэри обнаружила, что дружба с Вейдом заставляет ее чаще задумываться о своем поле. Обычно она не думала о себе как о женщине, к тому же она так долго уже носила мужской костюм, что возможность разоблачения не приходила ей в голову, но сейчас она начала беспокоить

ся, чувствуя, что риск, которому она подвергалась на борту корабля, увеличился. Положение юнги имело свои преимущества — оно позволяло проводить некоторое время в полном одиночестве, это немного успокаивало ее. Но сейчас, когда они достигли более теплых широт и матросы бегали по кораблю босиком, в коротких штанах и расстегнутых рубахах, ей приходилось с особой тщательностью следить, чтобы ее одежда была застегнута до самой шеи, независимо от того, как сильно пекло солнце. Несмотря на широкие плечи и сильные ноги, ее груди были довольно маленькими и твердыми, но первое время она из предосторожности крепко обматывала их плотной лентой.

Ветра почти не было, путешествие шло довольно медленно, но капитан Прентис с особой строгостью следил за командой, заставляя своих людей полоскать паруса по десять раз за вахту. Кокни угрюмо ворчали, и их недовольство тайно поощрялось первым помощником капитана. Он продолжал исправно исполнять свои обязанности на юте, но в свободное время часто посещал матросов на полубаке. Несколько раз он прямо намекал Мэри, что жизнь могла бы существенно облегчиться, служи они под командованием другого капитана, но ее идеи о капитане капера не разделял. Капер мог быть полезен только самой Мэри, поэтому никто не поддерживал ее в этом вопросе.

Молодой американец никогда не принимал участия в этих спорах, но во время одного из наиболее неприятных разговоров, завязавшегося, когда помощник снова пришел на полубак, он оторвался от чтения и заявил матросам, что ворчать с их стороны — просто глупо.

— Чего вы ждете от капитана? — спросил он. — У него есть обязательства перед владельцами корабля, и я только вчера слышал, как он говорил вам, мистер Линнелл, что если нам удастся быстро отделаться от нашего груза, то мы сможем получить очень выгодный груз из Бостона.

Помощник мгновение колебался, но, поразмыслив, счел, что лучше всего ответить решительно.

— Шпионишь, американская собака, так? — проревел он. — Трепак тебя побери, встань, когда говоришь со старшим офицером!

— На английском корабле старший офицер не имеет права находиться на полубаке, — ответил Вейд. — Вы чересчур сблизились с командой.

— Это правда, мистер Линнелл, — подтвердил один из бристольцев. — Признаться, мне и самому это не больно–то нравится.

— Сифилис на твою кривую рожу! — заорал помощник.

И, снова повернувшись к Вейду, он схватил его за шиворот и стащил с койки.

— Ты будешь учить меня, янки? Всегда ты мне не нравился, а теперь я вижу, что ты просто трусливый шпион, подосланный владельцами корабля.

Вейд поднял кулак.

— Берегись! — крикнула Мэри. — Он может высечь тебя и за меньшее.

— Ага, это я могу, и лопни моя селезенка, если я этого не сделаю, — ревел Линнелл. — Угрожать старшему офицеру! Ты еще пожалеешь, что появился на свет! Пошли со мной.

Вейд колебался, но, поймав предупреждающий взгляд Мэри, отправился на палубу. Помощник отвел его на полуют, где стоял, рассматривая карту, капитан Прентис.

— В чем дело, мистер? — спросил капитан, не отрываясь от карты.

— Сэр, на одно слово. Вейд хотел ударить меня.

— Что ты на это скажешь, Вейд? — снова спросил капитан, проводя циркулем большой круг.

— Я и правда поднял кулак, сэр, но на то были причины.

— У матроса не может быть причин угрожать офицеру. Вам еще повезло, что вы не воспользовались своими кулаками, — ответил капитан Прентис.

Он перевел взгляд с крепкой фигуры Вейда на раздутое тело первого помощника.

— Ладно, мистер, — произнес он. — Я разберусь с ним.

Помощник колебался.

— Да, сэр, — ответил он. — Мне сказать боцману, чтобы он приготовил свою кошку?

— Я же сказал, что сам разберусь, мистер, — ответил капитан. — Когда пойдете к себе, где вы и должны сейчас находиться, пришлите ко мне Рида.

Мэри, прятавшаяся неподалеку, в мгновение ока предстала перед капитаном.

— По тем или иным причинам я доверяю тебе, — сказал капитан Прентис. — Что там за ссора между Вейдом и помощником?

— Помощник явился на полубак, как он часто это делает, — ответила Мэри, — и поощрял недовольство в команде. А Вейд начал спорить с ним.

— Подумать только, я так и предполагал! — вздохнул капитан Прентис.

Он снова повернулся к карте.

— С вашего позволения, капитан Прентис, — сказала Мэри, — мне не нравится помощник и не нравится эта команда. Слишком много кокни. Я и сам кокни, но эти, по–моему, просто трусливые негодяи.

— Черт побери, Рид, мне и самому они нравятся не больше, чем тебе, — ответил капитан. — Но я не посмею оставить без внимания жалобу офицера, тем более что Вейд не отрицает своей вины. Отправляйтесь на топ мачты, Вейд, и постарайтесь не думать обо мне слишком плохо.

— Я понимаю, сэр, — ответил Вейд. — Помощнику не понравится, что меня не высекли — я благодарен вам за это. Впредь я буду держать рот на замке, но глаза и уши мои будут открыты.

В это время корабль находился почти в тропических широтах, но, несмотря на это, Вейд с непокрытой головой ловко взобрался по снастям наверх и остался сидеть в неудобной позе на салинге, откуда ему было разрешено спуститься лишь через несколько часов.

— Ты тоже будь внимателен, Рид, — обратился капитан к Мэри. — Я доверяю тебе.

— Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, — горячо ответила Мэри. — Но, на мой взгляд, если бы вы облегчили работу матросов, это могло бы сослужить вам добрую службу. Если вы не будете поддерживать в людях бодрость, это только сыграет на руку помощнику.

— Это гибельная тактика, Рид. Никогда не балуй матросов.

— Эту фразу я слышал и раньше, сэр, но в каждом правиле есть свои исключения.

— Только не в этом, — ответил капитан. — Но мы перенесем весь порох и оружие в мою каюту. Передай это плотнику и проследи за переноской лично.

 

Глава 5

Ранним мартовским утром с топа мачты раздался крик «Земля!». Вся команда высыпала на палубу, и вскоре с носа уже можно было различить цепочку небольших островков. Вейд сказал Мэри, что это Наветренные острова, или Северные Карибы, и по его голосу Мэри поняла, что он был возбужден не меньше остальных матросов. На время все жалобы были забыты, и Мэри, стоявшая рядом с капитаном, предложила ему выдать матросам по глотку рома — для них это был бы настоящий праздник. Но обычное спокойствие, казалось, покинуло капитана, он в волнении разглядывал море в бинокль.

— Делай как знаешь, Рид, — сказал он. — Мне сейчас не до праздников. Эти места кишат пиратами, и с подобной командой я не буду спокоен, пока мы не доберемся до Антигуа. Как бы то ни было, сейчас мне придется довериться им, так что передай боцману — раздать каждому по пистолету и мушкету из моей каюты. И скажи мистеру Линнеллу, что я хочу его видеть.

Когда Мэри передала поручение помощнику, он даже не попытался скрыть своей радости от новости, что будет выдаваться огнестрельное оружие.

— Теперь–то мы посмотрим, — пробормотал он. — Готов поклясться, теперь посмотрим. Тебе следует быть поосторожней, мальчишка, иначе я могу вспомнить, как ты поддерживал этого янки.

Мэри ничего не ответила, но от боцмана сразу отправилась разыскивать Вейда, чтобы рассказать ему, что их, возможно, ожидают неприятности. Они вооружились пистолетами и абордажными саблями и расположились на полуюте неподалеку от капитана.

Офицеры рассматривали в бинокли боевой шлюп, неожиданно появившийся из–за одного из островков. Он направлялся прямо к «Утренней звезде». Какое–то время они молча следили за ним.

— Орудия замаскированы, на палубе оживление, все паруса подняты — не нравятся мне эти гости, — заметил капитан. — Мистер, поднимайте–ка все паруса, да поживее.

Помощник секунду не двигался, нерешительно глядя на чужой корабль, потом, наконец решившись, поспешил исполнять приказ. Его громовой голос призвал матросов действовать порезвей, и вскоре все паруса были подняты. Свежий бриз заполнил их, и судно значительно прибавило скорость.

Помощник вернулся к капитану.

— Они гонятся за нами, — сказал он.

Это было очевидно, потому что шлюп шел на скорости, достаточной, чтобы обогнать быстроходный парусник, и вскоре он уже был совсем недалеко от «Утренней звезды». Орудия теперь были готовы к бою, команда стояла около них с запалами в руках, а на главной мачте поднималось знамя. Оно изящно развернулось, и Мэри впервые увидела страшный пиратский флаг, на котором был изображен череп со скрещенными костями на красном фоне.

— Передайте всем приготовиться к бою и отправьте канониров к пушкам, — приказал капитан Прентис.

— Как, сэр? Вы ведь не собираетесь сражаться с ними с двумя пушками против десяти? — мистер Линнелл колебался.

— Канониры, к орудиям! — закричал капитан Прентис вместо ответа.

С пиратского корабля послышались крики, и мимо носа «Утренней звезды» просвистело ядро предупредительного залпа. Капитан Прентис оттолкнул рулевого от штурвала и сам схватился за него, но прежде чем он успел дать приказ стрелять, помощник спрыгнул с полуюта и побежал к пушкам.

— Чума его побери! — заорал он. — Этот сумасшедший мерзавец приказывает вам покончить с собой. Разве мы можем победить, да и зачем нам вообще сражаться, если мы и так собирались отобрать у него корабль? Пираты нас опередили. Лучшее, что мы можем сделать, это договориться с ними о наиболее выгодных условиях.

Матросы одобрительно закричали и побросали оружие, а помощник спустил флаг в знак капитуляции.

Мэри и Вейд подошли ближе к капитану и схватили его за руки, когда он попытался вытащить из–за пояса пистолет.

— Клянусь, сэр, вы ничего не сможете сделать! — сказала Мэри.

— Проклятье, я мог бы, по крайней мере, пристрелить этого вероломного пса помощника.

— Может быть, ваше время еще придет, — сказал Вейд. — В этих водах ходят корабли американского правительства — мы можем повстречать одно из них, как повстречали этих пиратов.

От пиратского корабля отделилась шлюпка, и, когда она подгребла ближе, стало видно, что в ней находились шесть человек. Пять из них были обычными матросами с цветастыми расшитыми платками на головах, а на задней скамье сидел человек, одетый как военный — в бутылочного цвета сюртук и треуголку.

Один из матросов окликнул столпившихся на «Утренней звезде»:

— Майор Стид Бонне намеревается подняться на борт «Утренней звезды». Сложите все огнестрельное оружие на палубе, если не хотите оказаться за бортом.

Оружие со стуком посыпалось к ногам матросов.

— Эй вы, трое на юте, пошевеливайтесь! Так–то лучше. Теперь ваши шпаги, сабли и ножи.

Капитан Прентис стал медленно отстегивать пояс, на котором висела шпага.

— Вы можете оставить шпагу у себя, — произнес человек на задней скамье шлюпки, неуклюже поднимаясь на ноги, отчего лодка сильно качнулась. — Я — майор Бонне, солдат, и я доверяю слову офицера.

Капитан Прентис с поклоном застегнул пояс.

Лодка подгребла вплотную к бригу, и майор Бонне, неловко сгибая колени, как человек, не привыкший к веревочным лестницам, вскарабкался на борт. Капитан Прентис вышел вперед, чтобы вручить ему свою шпагу.

— Оставьте, сэр, — сказал майор. — Я ничем этого не заслужил.

Капитан Прентис, казалось, был смущен поведением этого странного пирата. Майор был тощим долговязым человеком, ростом, по крайней мере, в шесть с половиной футов, с прямой как мачта спиной и очень сутулыми плечами. У него было вытянутое длинное лицо с густыми, висящими, как у моржа, усами и выпуклыми глазами, лишенными всякой глубины, как будто они были просто нарисованы на лице. Держался он как–то застенчиво и чуть неуверенно, казалось, что он постоянно раздумывает о том, какое впечатление производит его поведение на окружающих, и это придавало ему задумчивый, и даже озадаченный, вид.

— Черт побери! Странный пират! — шепнула Мэри Джону Вейду. — Ему бы больше пошло прогуливаться по парку Святого Иоанна, сжимая в руке трость с серебряным набалдашником.

— Если бы все шло по–моему, я заставил бы вас заслужить эту шпагу, сэр, — проговорил наконец капитан Прентис. — Меня предал мой вероломный помощник и команда.

— Я сочувствую вам, сэр, — ответил на это майор Бонне своим странным высоким голосом. — Поверьте, я сочувствую вам, и мой отказ от вашей шпаги — это не просто широкий жест. Видит бог, мне не хотелось бы пользоваться вашим печальным положением, но боюсь, что у меня нет никакого выбора. Как вы могли убедиться, капитан не всегда может быть сам себе хозяином. И иногда мне кажется, что я променял супружескую несвободу на еще более тягостную зависимость. Едва ли мою душу все еще можно назвать моей.

— Да уж, — угрюмо улыбнулся капитан Прентис. — Любой согласиться с этим. Но я не могу не признать, что мне жаль найти настоящего джентльмена в вашем положении.

Мэри подумала, что это совсем несвоевременное и ненужное мужество, но, вместо того чтобы приказать немедленно вздернуть капитана Прентиса на нок–рее, майор Бонне только пожал плечами. У него был рассеянный вид, как будто он думал о чем–то, что никак не относилось к разговору с капитаном.

— Клянусь честью, война может вестись в гостиной или на супружеском ложе, а не только на поле брани, — неожиданно произнес он.

Это таинственное замечание, казалось, переполнило чашу терпения здоровяка–боцмана, стоявшего за его спиной.

— Ближе к делу, капитан. Какой груз они везут? — подсказал он.

— Своевременное напоминание, — ответил майор Бонне. — Не окажете ли вы мне честь назвать свое имя, сэр? — обратился он к капитану.

— Капитан Прентис к вашим услугам, сэр.

— Так что вы везете, капитан Прентис?

— В основном безделушки из металла, фарфора и шерсти.

— Это не слишком–то обрадует моих людей, но все же окажите мне любезность приказать поднять люки.

— Ну же, капитан, прикажите сами! — сказал боцман.

— Я должен извиниться перед вами за своих людей, — проговорил майор. — Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, вы должны простить их за отсутствие хороших манер.

Люки были подняты, и майор Бонне вместе с боцманом спустился в трюм, чтобы осмотреть груз. Вернулись они, разочарованно пожимая плечами, и май–op объявил, что он вынужден будет забрать корабль и команду.

— Мне не хватает людей, а я намереваюсь организовать пиратский флот и стать его адмиралом.

— Поздравляю вас с таким повышением, сэр, — улыбаясь, сказал капитан Прентис.

— Прошу вас, может быть, вы согласились бы стать одним из моих капитанов?

— Никоим образом, сэр.

Майор Бонне повернулся к столпившимся на палубе матросам «Утренней звезды» и обратился к ним с речью. Его манеры сразу стали более резкими, и Мэри почувствовала, что он воображает себя военачальником на параде.

— Матросы, мне не хватает рук на том корабле, который называется «Возмездие», — начал он. — Вы все знаете, что значит быть пиратом, и я полагаю, что никто из вас не задумывался прежде о возможности стать им. Но вот что я вам скажу: у тех, кто присоединится ко мне, будет вволю рома и, готов поклясться, неплохие шансы заработать большие деньги. Но я не предлагаю вам женщин; на моем корабле женщины должны пользоваться уважением. Те, кто откажется от моего предложения, будут высажены на необитаемом острове. Есть добровольцы?

Вслед за мистером Линнеллом вся команда, кроме шести бристольцев, Мэри и Джона Вейда, сделала шаг вперед. Мэри бросила взгляд на Джона и, увидев, что он не собирается присоединяться к добровольцам, осталась подле него. Почему она выбрала необитаемый остров, если поплыла в Индийский океан лишь для того, чтобы завладеть собственным судном, — этого Мэри и сама не понимала. Единственное, в чем она была уверена, это то, что не может сейчас покинуть своего нового друга, и, проклиная собственную глупость, она оставалась стоять на месте.

— Вы будете помощником одного из моих офицеров, — обратился майор Бонне к мистеру Линнеллу.

— Благодарю вас, сэр, — ответил помощник. — Если позволите, мы и сами собирались захватить корабль и стать пиратами. Вы можете на нас положиться — мы не сбежим от вас.

— Но ваш офицер может однажды получить нож в спину, — предупредил капитан Прентис. — Это тот самый вероломный пес, о котором я вам рассказывал, майор.

— Ах вот как! Должен признаться, не люблю работать с подобными людьми, — сказал майор Бонне. — Когда я только начинал, руки мои были чисты — «Возмездие» я купил на деньги, скопленные из моего пенсиона, но теперь с каждым днем они пачкаются все больше.

— Пират, который купил себе корабль! — вскричал капитан Прентис. — Вы просто уникальны, сэр!

— Ха! Вы находите? Возможно, вы и правы, — ответил майор.

От «Возмездия» отделилась еще одна шлюпка, заполненная шестью исхудавшими матросами со злобными лицами. Их крики были слышны на «Утренней звезде», и Мэри разобрала, как один из них сказал, что они не ошиблись, и это действительно «Утренняя звезда».

— А вот, — сказал другой, — и капитан Прентис собственный персоной! Кто сказал, что бедным морякам никогда не везет?! Какая приятная встреча!

Они подплыли к бригу и, вскарабкавшись на борт, направились прямо к капитану Прентису. Вытащив нож, их вожак, здоровый детина с блестящей на солнце лысой головой и отрубленными ушами, со злобным ликованием уставился в лицо капитана.

— Рады видеть вас, капитан Прентис, сэр, рады видеть вас! — сказал он.

Капитан Прентис выхватил шпагу, но пираты окружили его плотным кольцом, не давая ему никакого шанса ею воспользоваться. Мэри импульсивно рванулась вперед, чтобы помочь ему, но, лишенная возможности защищаться, отступила под угрозой ножей.

Майор поднял руку.

— Это еще что, черт побери?! — вскричал он. — Почему вы покинули корабль без приказа?

— Чума меня побери, никаких приказаний не может быть на пиратском судне! Мы сами себе хозяева!

— Эти шестеро, сэр, были высажены капитаном Прентисом на песчаной отмели два года назад, — пояснил мистер Линнелл.

— Клянусь честью, я не намерен оправдываться перед подобным судом, — произнес капитан Прентис, — но поскольку вы, несмотря на столь неподходящее для вас занятие, производите впечатление джентльмена, майор Бонне, я скажу вам, что сделал это по праву. Эти люди пытались поднять мятеж, и я мог бы вздернуть их за это на нок–рее.

— Правы вы были или нет, капитан, но мы собираемся немного поразвлечься, — ответил вожак. — Мы восемнадцать месяцев болтались на этой проклятой отмели, питаясь козлятиной и вонючими черепахами, проклиная вас, капитан Прентис, но теперь Господь послал вас нам прямо в руки. И будь мы прокляты, если хорошенько вас не накажем.

Майор Бонне собирался протестовать, но боцман прошептал что–то ему на ухо, и он отвернулся к люку, делая вид, что заново осматривает груз корабля. Увидев это, капитан Прентис рванулся вперед и, выхватив пистолет из–за пояса у боцмана, объявил, что пристрелит первого, кто попытается к нему приблизиться. Пираты только рассмеялись и начали медленно надвигаться на него. Капитан выстрелил одному из них в голову, но они со злобным воем окружили его и обезоружили, когда он попытался выстрелить снова — пистолет дал осечку. Они были готовы убить его на месте, но вожак остановил их.

— Спокойно, парни, — сказал он. — Мы ведь не хотим, чтобы он сдох такой легкой смертью. Привяжите старого мерзавца к шпилю.

Они подтащили капитана к шпилю и крепко привязали его.

— Теперь несколько бутылок рома, ребята, — продолжал вожак.

Они сходили за ромом и с гоготом стали напиваться, казалось забыв о капитане Прентисе. Но вдруг главарь собрал их вокруг себя.

— Теперь, парни, я покажу вам, как мы отплатим этой крысе за смерть Джейка.

Он разбил пустую бутылку о шпиль и, прицелившись, швырнул один из осколков в лицо капитану Прентису. Осколок вонзился капитану в лоб, и кровь потекла по его лицу.

Остальные с криками восторга были готовы последовать его примеру, но вожак снова остановил их:

— Держите себя в руках, парни. Клянусь, торопиться нам некуда: рома у нас вдоволь и времени, чтобы его выпить, тоже достаточно.

Пиратам понравилась эта идея: каждый из них, опустошив свою бутылку рома, со злобным воем разбивал ее и швырял осколки в капитана Прентиса. Чем больше они пили, тем страшней выглядела их жертва, и вскоре капитан Прентис был весь залит кровью; кровь струилась по его лицу, стекала по груди и капала на ноги, а его седоватые волосы окрасились красным. Но за все это время с его губ не сорвался ни один стон, ни один возглас мольбы о пощаде. Он стоял с выражением холодного презрения на лице, и это еще сильней выводило головорезов из себя.

Джон Вейд, бледный как полотно, крепко сжал запястье Мэри.

— Ради всего святого, мы должны остановить их!

Мэри успела привыкнуть к кровавым зрелищам во

время службы в армии, но смотреть спокойно, как пытают мужественного человека, она не могла. Она вспомнила, как добр был капитан по отношению к ней, вспомнила, как однажды он рассказывал, что дома его ждут жена и ребенок. Быстро подойдя к майору Бонне, уныло уставившемуся в отверстие люка, она тронула его за плечо.

— Вы собираетесь и дальше смотреть, как издеваются над храбрым человеком?

— Что я могу сделать, молодой человек? — спросил майор Бонне. — Клянусь небом, я не способен вырвать у тигра его добычу!

— Это останется на вашей совести. Мне кажется, вы могли бы помочь бедняге выпутаться из беды.

Майор быстро отвернулся, как будто ему было необходимо отдать какие–то распоряжения матросам в трюме.

— Ну, раз так, то я сам это сделаю, — проговорила Мэри. — Будь что будет.

Она выхватила из–за пояса у майора пистолет и, развернувшись, выстрелила в капитана Прентиса. Он улыбнулся ей сквозь поток крови и, бездыханный, повалился вперед.

Пираты орали свои пьяные песни, но, увидев, что произошло, они замолчали. Оставшись без жертвы, они вытащили ножи и, шатаясь, начали медленно подбираться к Мэри. Мэри взбежала на полуют, а за ней рванулся и Джон Вейд, схватив с палубы большой абордажный крюк.

— Молодец, приятель, — сказал он. — Я с тобой.

Майор Бонне встал перед своими матросами и поднял вверх руку.

— Оставьте их! — сказал он. — Человек, которого вы ненавидели, мертв, а этот юноша сделал лишь то, что должен был сделать я сам. Я не потерплю больше кровопролития. Слушайте меня внимательно, если вы сделаете еще один шаг, вам придется подыскать себе нового капитана, и если вы и отыщете кого–нибудь, у него все равно не будет моего имени и моего влияния.

— И, готов поклясться, многих из вас унесут ногами вперед, если вы попробуете сунуться на полуют, — добавила Мэри. — Я немало повидал во время службы в армии, и, можете мне поверить, я не из тех, кто дешево продает свою жизнь.

— И за его спиной стоит Новый Свет, — сказал Джон Вейд, взмахнув абордажным крюком.

То ли угроза майора, то ли грозный вид Мэри и Вейда произвели на пиратов впечатление, но, немного поворчав, они спрятали ножи и отступили. Они осмотрели тело капитана Прентиса и, убедившись, что он мертв, подняли его за голову и за ноги и швырнули за борт.

 

Глава 6

Мэри без возражений вернула майору Бонне его пистолет и встала в ряд матросов с «Утренней звезды», которым предстояло быть высаженными на необитаемом острове. Они стояли, уныло опустив головы, но стремительные действия Мэри и Джона пробудили в них некоторое воодушевление. Вскоре всех их рассадили в шлюпке и отвезли на «Возмездие», а мистер Линнелл вместе с майором Бонне остались гордо стоять на палубе «Утренней звезды». На шлюпе их связали парами и отправили в трюм (Мэри приложила немало усилий, чтобы быть привязанной к Джону Вейду). «Возмездие», вероятно, когда–то было судном по перевозке рабов — их привязали к железным кольцам, вбитым в пол трюма, которые сильно стесняли движение.

В трюме было очень темно и сыро: фонарь освещал его зловещим желтоватым светом, тускло отражаясь на железных кольцах и стойках, словно глаза больного желтухой. Когда фонарь унесли, пленники, оставшиеся в полной темноте, стали опасливо прислушиваться к жутким заунывным звукам, которые всегда можно услышать в трюмах кораблей. Под ними злобно бурлила трюмная вода, снаружи волны с жалобными стонами проносились мимо. Звуки раздавались совсем близко к ним, корабль летел вперед, скрипя и покачиваясь из стороны в сторону. Мэри впервые в жизни испытывала страх перед морем, но она говорила себе, что это лишь оттого, что ее привязали к крюку, как корову на бойне.

Вейд пытался подбодрить ее, рассуждая о том, что где бы их ни высадили, это случится неподалеку от Америки, и помощь наверняка не заставит себя долго ждать. Но оба они знали, что эти острова не были отмечены на картах и ни одно судно никогда не причаливает к ним. Мэри не могла понять по лицу Вейда, что он сейчас чувствует, но его голос успокаивал, и она впервые по–настоящему осознала, как много стал значить дня нее этот человек. Она не смела копаться в своих чувствах, но была уверена в том, что никогда еще не испытывала ничего подобного ни к одному мужчине. Мэри перебирала в памяти многих знакомых: Эркюля Постума, сотни солдат из своего лагеря. Многие из них были ее хорошими приятелями, но молодой американец отличался от них. Сейчас, привязанная к нему в этом темном трюме, она чувствовала, что хочет о чем–то рассказать ему, что просто обязана сделать это, но она не могла точно сформулировать, о чем должна ему поведать. Следуя течению своих мыслей, она вдруг спросила Вейда, многих ли женщин он знал.

Если этот неожиданный вопрос и удивил американца, он не подал вида.

— Я был слишком занят для женщин, — медленно ответил он. — Но, сказать по правде, не очень–то я в них и нуждаюсь. Они хотят знать все тайные помыслы мужчины, собирают их, как школьники, коллекционирующие редких бабочек. К тому же их головы всегда заняты только тем, как бы выглядеть получше.

— Господи помилуй! Но у некоторых ведь есть и другие интересы в жизни, — возразила Мэри.

— В Европе таких немного, — ответил Джон. — Мне больше по душе наши американские женщины: женщины, которые занимаются мужской работой, будь то рубка леса, выгон скота или сражение с индейцами. Таких в Европе не найдешь. Старый Свет стал слабым, ваши города слишком большие.

С минуту они помолчали, потом Джон положил руку на запястье Мэри и сказал ей, что он предпочитает общество людей своего пола.

— А теперь, когда нас ожидают неизвестные приключения, — продолжал он, — я хотел бы сказать, что ни к кому еще не относился так, как к тебе.

— Признаться, и я чувствую то же самое, — сказала Мэри. — Мы должны всегда оставаться друзьями, что бы с нами ни случилось. Клянусь, если бы не ты, возможно, я был бы сейчас вместе с Бонне на палубе!

— Но ты ведь не стал бы пиратом, не стал бы резать и убивать своих же?!

— Сказать по правде, я не уверен! — ответила Мэри. — Мои понятия о совести сильно поколебались после службы в армии. К тому же я никогда не понимал, в чем разница между тем, чтобы убивать испанцев во время войны и в мирное время. В первом случае ты воюешь с ними ради своей страны, а во втором — ради себя самого. Но я никогда не пойду на то, чтобы резать горло своим соотечественникам. Если майор Бонне был капитан законного капера и грабил только донов и лягушатников, я бы, возможно, и стал работать на него. Но раз уж я решил остаться с тобой, я не передумаю. Поплывем в Америку, если другого способа убраться с острова не будет.

«Возмездие» продвигалось вперед еще несколько часов, но наконец их вывели на палубу и показали маленький островок или отмель, где им предстояло остаться с одним мушкетом на всех.

Майор Бонне прочистил горло, напустив на себя книжный пиратский вид. Сейчас Мэри могла представить себе его пускающим своих жертв по доске, как, судя по слухам, делали все пираты, но на самом деле не делал никто.

— Вот, друзья мои, ваш будущий дом, — обратился он к пленникам. — Клянусь честью, вы сможете найти здесь все, чтобы выжить, но ничего сверх того. И под палящим солнцем, от которого нигде не спрячешься, и перед бурным морем, от которого негде укрыться, жизнь ваша не будет похожа на сладкий сон. Но я даю вам последний шанс, бедняги! Хотите ли вы присоединиться ко мне и жить, как настоящие боевые петухи, или предпочитаете эту отмель?

Сомнения снова закрались в душу Мэри, когда она перевела взгляд с майора на крошечный островок, на котором ей предстояло жить и, быть может, умереть. Она была в сложном положении, как человек, попавший в ночной кошмар — его толкают все ближе к краю пропасти, а он не может ничего сделать, не может даже закричать, его губы сковал ужас. Вся восьмерка продолжала угрюмо стоять, никто не произнес ни слова, кроме Джона Вейда.

— Мы лучше сразимся с судьбой, — крикнул он, — чем останемся среди воров и убийц!

— Ну что ж, ищите погибели на свою голову! — ответил майор Бонне. — Но моим людям не хватает одежды, поэтому вас отвезут на остров только в штанах. Так что раздевайтесь по пояс, да поживее. У нас есть дела и кроме вас.

Эти слова ошеломили Мэри. Ничего подобного не приходило ей в голову, и она сразу поняла, что не сможет остаться с Вейдом. В панике она попыталась придумать какой–нибудь предлог, чтобы ей оставили рубашку, но на этот раз находчивость подвела ее. Она в ужасе представила себе, как ей придется раздеться по пояс; как пираты, не отрывая от нее взглядов, толпой ринутся на нее; как начнет блеять на заднем плане майор Бонне, не в силах сдержать их разыгравшуюся похоть. Один из пиратов уже схватил ее за шиворот, но она, вывернувшись, сжала локоть Джона Вейда.

— Я не могу плыть с тобой, Джон, — сказала она. — Не могу объяснить почему, но, клянусь небом, не могу, верь мне.

И, сделав шаг к майору Бонне, она объявила, что передумала и готова присоединиться к нему.

— Тем лучше для тебя, приятель! — сказал на это майор Бонне. — Значит, на остров плывут семеро. Еще есть добровольцы?

— Позвольте мне поговорить с ними, сэр, — попросила Мэри.

Она снова подошла к Вейду и взяла его за руку.

— Пойдем со мной, Джон, — сказала она. — Внизу в трюме мы сказали друг другу, что мы с тобой настоящие друзья. Так не разрушай нашу дружбу.

— Это ты разрушаешь ее! — ответил Вейд.

— У нас есть все шансы сбежать, если мы останемся с майором Бонне.

— У нас есть все шансы, что нас вздернут. Мне не очень–то хочется возвращаться в Америку после того, как меня снимут с реи.

— Есть кое–что, о чем ты не знаешь, Джон, — продолжала убеждать его Мэри. Она в отчаянии подумала, не прошептать ли ему на ухо свою тайну, но остальные стояли слишком близко к ним, внимательно прислушиваясь к каждому слову.

— Я знаю. Просто ты оказался трусом! Я был о тебе лучшего мнения, — сказал Джон Вейд.

Мэри подняла кулак, но Вейд без усилия перехватил ее руку и снова опустил.

— Не обращай на него внимания, парень, — посоветовал ей боцман. — Просто он слабоват, чтобы присоединиться к нам. Но довольно. Отведите их к лодке и отвезите на остров.

Связанных по рукам матросов посадили в лодку и высадили на острове. Шестеро из них еще долго стояли на берегу, глядя на удаляющееся «Возмездие», но Джон Вейд сразу бросился лицом в песок и не поднимал головы.

Мэри смотрела на остров до тех пор, пока он не превратился в крошечную точку на горизонте, чувствуя, как возрастает в ней боль потери. Она пыталась утешить себя мыслью, что, чем сильнее удалятся они от Вейда, тем легче ей будет. Кроме того, одному богу известно, к каким неприятностям могло привести ее желание остаться с ним. Но эти размышления были слишком неубедительны, и Мэри нисколько не сомневалась в том, что едва лишь ей представится такая возможность, она отправится на поиски американца. Она даже попыталась выяснить у боцмана расположение острова, но тому ее вопросы показались подозрительными, и он отказался отвечать. Мэри старалась запомнить хотя бы, как выглядит остров, но в глубине души она понимала, что едва ли сможет увидеть Джона Вейда снова.

«Возмездие» представляло из себя хорошо оснащенный корабль с командой в семьдесят человек, но Мэри очень скоро заметила, что на борту не было никакой дисциплины и что майор Бонне не только не пользуется особым уважением, но к тому же еще имеет более чем скромное понятие о морском деле. Ее собственные познания в этой области тоже были невелики, и желания расширять их у нее не было, но она говорила себе, что в ней есть твердость, необходимая для того, чтобы держать людей в подчинении, в то время как майор был слишком робок, слишком учтив и застенчив, за исключением тех моментов, когда произносил перед своими матросами речи. Чтобы освободиться от мучивших ее мыслей о Джоне Вейде, Мэри завела разговор с боцманом, из которого узнала, что мистер Бонне был родом с Барбадоса, где обладал солидным капиталом и уважаемым именем. Но в один прекрасный день он купил «Возмездие», набрал команду и, объявив, что собирается заняться торговлей на Островах, исчез из дома, даже не попрощавшись с миссис Бонне.

— Я слыхал, что она–то и была истинной причиной всех его неприятностей, — говорил боцман. — Сварливая жена прогнала его с Барбадоса и чуть не свела с ума. Но никто не вправе упрекать его в этом — такое с любым может случиться. Сам по себе он — старый боевой петух. Беда в том, что он не способен отличить бизань–мачту от яблони, так что одному богу известно, что выйдет из нашего плавания!

После этого разговора странная фигура майора, одиноко стоявшего на полуюте, стала вызывать еще больший интерес у Мэри, но проводить слишком много времени под его командованием она не собиралась.

Через пару дней после того, как она оказалась на «Возмездии», шлюп повстречал еще один корабль, который шел примерно с той же скоростью, и после короткой перестрелки на обоих судах одновременно поднялся Веселый Роджер. Майор Бонне настоял на том, чтобы поприветствовать братьев по оружию салютом из всех десяти орудий, и через мгновение получил ответный залп. От чужого корабля отделилась лодка, и вскоре на палубу «Возмездия» ловко вскарабкался молодой человек.

Это был высокий стройный юноша, примерно двадцати пяти лет, элегантный и вместе с тем непринужденный в своем поведении. У него было тонкое, бронзовое от тропического загара лицо с остро очерченными чертами, голубыми глазами и роскошными волосами. Одет он был в идеально чистую белую шелковую рубашку и широкие желтые бриджи, надеть которые отважился бы не каждый. Но юноша явно был из тех, кто может носить любой костюм с изяществом. Он сверху донизу осмотрел майора Бонне и торопливо отдал ему честь, как будто позабыл сделать это сразу.

— Джек Рэкхэм к вашим услугам, сэр, — представился он. — Квартирмейстер капитана Чарли Вейна на корабле «Орел».

— Я — майор Стид Бонне, капитан корабля «Возмездие», молодой человек.

— Черт возьми, сэр, мы наслышаны о вас! — воскликнул Джек Рэкхэм. — Добро пожаловать в наше дело.

Он снова оглядел майора с ног до головы, как будто пытаясь запомнить его внешность, а затем обвел взглядом палубу «Возмездия».

— Дьявол меня побери, у вас тут многовато народа, майор, — продолжал он. — Это плохо, сэр, чертовски плохо. Хотя, может быть, это и к лучшему, потому что нас сильно потрепала цинга, и капитан Вейн желает, чтобы вы снабдили его полудюжиной людей или около того.

Майор Бонне колебался.

— Я рассчитывал организовать небольшой флот, — начал он, кивая на «Утреннюю звезду».

— Набирать команду прежде, чем у вас появится место, чтобы разместить ее, — это плохая политика, мой дорогой майор! — ответил ему Рэкхэм. — Послушайте, мы заберем у вас шесть человек, и вам придется кормить на шесть ртов меньше. Позовите нас, если мы понадобимся, когда в вашем флоте будет достаточно народу.

Хотя все эти слова были произнесены довольно непринужденно, майор сразу понял, что у него нет выбора.

— Выбирайте любых, сэр, — сказал он. — Я буду рад помочь капитану Вейну, чью славу я надеюсь когда–нибудь превзойти.

Тень улыбки пробежала по губам Рэкхэма, но, воздержавшись от дальнейших замечаний, он повернулся и стал осматривать команду. Наконец взгляд его упал на Мэри.

— Как ты смотришь на то, чтобы сменить эту навозную кучу на другую, мой юный задира? — спросил он, щупая ее мышцы и ткнув рукояткой сабли ей в икры.

— Клянусь, мы не на алжирском рынке рабов! — ответила Мэри, отступая назад. — Я должен это обдумать. Если работать у капитана Вейна, можно получить приличную наживу?

— Черт побери! Я бы сказал, еще какую! — воскликнул Рэкхэм. — Ведь Вейн — известный капитан, а в моем лице ему посчастливилось найти самого прекрасного помощника на Карибах!

— И в самых прекрасных бриджах, это уж точно! — добавила Мэри.

Они улыбнулись друг другу.

— Ну что ж, я готов рискнуть! — согласилась наконец Мэри.

— Ты об этом не пожалеешь, приятель. Испанские дублоны и испанские женщины в неограниченном количестве.

— Эх! Должен признать — дурак я, вот что. Цинга да испанские ядра в кишки — вот и все, что меня ждет. Но не намного лучше служить под началом человека, которого сделал пиратом злой язык его женушки! — понижая голос, сказала Мэри.

— Так вот почему эта старая наседка на полуюте вышла в море, да? — спросил Рэкхэм. — Да, здесь настоящему мужчине не место, клянусь небом! Из–за него ты окажешься на галерах, прежде чем успеешь обнять за талию испанскую сеньориту.

Он выбрал еще пять человек, беспечно попрощался с майором Бонне и переправил всех шестерых на «Орла». Мэри, смотревшая из лодки на «Возмездие», увидела, что майор провожает их угрюмым взглядом — возможно, сейчас он мечтал о том, чтобы вернуться в армию, где офицерский чин пользовался большим уважением.

Капитан Чарльз Вейн был коренастым полным человеком с короткой мясистой шеей и уверенными твердыми манерами. Он пиратствовал со своей командой уже долгое время, но вскоре Мэри обнаружила, что Джек Рэкхэм — единственный офицер на корабле, пользующийся всеобщим уважением. Все матросы хорошо отзывались о Ситцевом Джеке, как его называли за яркие бриджи из простой легкой материи, и говорили, что он самый серьезный пират семи морей. Капитана Вейна не то чтобы не любили, но относились к нему, как к изнеженной старухе, а за последнее время он прослыл чуть ли не Ионой. Сейчас их плавания приносили довольно скромные результаты, и Мэри была неприятно удивлена, узнав, что капитан Вейн намеревается плыть к острову Нью–Провиденс, одному из Багамских островов, чтобы принять от короля помилование для себя и своей команды. Создавалось впечатление, что Англия решила покончить с пиратством, забыв о том, что в прошлом пираты сослужили ей хорошую службу, и потому король Георг выслал сэра Вудса Роджерса на остров Нью–Провиденс, чтобы тот занял место губернатора, дав ему полномочия даровать помилование любым пиратам, готовым сдаться в его руки. Эта новость настолько разозлила Мэри, что она сразу отправилась поговорить с самим капитаном Вейном и безо всяких «с вашего разрешения» спросила, правда ли, что он собирается принять предложение о помиловании.

Капитан Вейн с удивлением посмотрел на нее.

— Дьявол меня побери, парень, тебе–то что до всего этого? — спросил он.

— Я один из новичков, набранных у майора Бонне, — ответила Мэри. — И если это правда, значит, ваш квартирмейстер обманом заманил меня сюда. Уж лучше бы я остался у майора Бонне. Я добирался на Карибы не для того, чтобы любезничать с жирным немцем Георгом. Когда–то я носил форму солдат его армии, и, клянусь, мне не слишком–то это понравилось!

— Кто этот задира, Джек? — спросил капитан Вейн у Рэкхэма.

Ситцевый Джек вставил в глаз воображаемый монокль, подошел к Мэри и с надменностью святого Иоанна осмотрел ее с ног до головы.

— Его зовут Джек Рид, насколько я понимаю, Чарльз, — ответил он наконец.

— Еще один Джек, который придерживается твоего мнения.

— Разумеется, не нужно мне никакого помилования, — подтвердил Рэкхэм. — Я никак не могу понять, зачем оно мне. Я мог бы получить четыре акра земли и корову, или четыре акра земли и четырех коров, или даже сорок акров земли и сорок коров, но на что мне эти четвероногие коровы, Чарльз? Пусть Георг изводит свою бумагу на что–нибудь еще, а не на помилование для меня; пусть, например, пишет послания своим любовницам. А по мне, так лучше уж короткая, да веселая жизнь. Если бы у меня было желание вращаться среди элиты, я бы не сбежал из поместья своего всеми уважаемого батюшки.

Вейн повернулся к Мэри и уверил ее, что они лишь собирались разведать, как обстоят дела на острове.

— Клянусь честью, во мне есть что–то от старого боевого скакуна, приятель! — сказал он. — Скакуна с плохими зубами, но с трезвой головой. Когда я узнаю, что в нашем деле появились новые противники, мне обязательно нужно выяснить, насколько они сильны. Я, может быть, всего лишь хочу знать, сколько боевых кораблей приведет с собой Вудс Роджерс. Когда он окажется в гавани на острове Нью–Провиденс, мы сможем точно определить, насколько опасны для нас теперь моря. Черт побери, сам не знаю, почему я должен объяснять все это зеленому матросу, но мне чертовски нравится твоя дерзость. Ты станешь хорошей парой нашему отчаянному Джеку!

— Клянусь, — протяжно проговорил Ситцевый Джек. — Придется мне подыскать ему пару ситцевых бриджей нежного цвета.

 

Глава 7

Вскоре «Орел» был уже неподалеку от Нью–Провиденс; увидев город, Мэри сразу же поняла, почему пираты избрали именно его в качестве центра, когда их вынудили отказаться от Тортуги. Для пиратского центра в первую очередь была необходима хорошая гавань, и здесь она, несомненно, была — лучшая из всех, какие Мэри когда–либо доводилось видеть; в этой гавани, по ее подсчетам, могло уместиться до четырехсот кораблей. Еще важней было то, что перед входом в гавань располагалась небольшая отмель, которую можно было миновать только через два маленьких прохода. В них было так мелко, что большое судно могло пройти в них только во время прилива, а после этого пираты могли преградить выход с помощью искусно сделанных плавучих заграждений. Бросив якорь в этой гавани, пираты могли уже не бояться никакой погони и обороняться с меньшими усилиями и достаточно большой эффективностью.

Сейчас в гавани стояло очень много кораблей, начиная от фрегатов, шхун и челноков и заканчивая бригантинами, пинассами и сноу, но у всех на реях развивался один и тот же флаг — Веселый Роджер, вид которого варьировался в зависимости от воображения и способностей хозяев кораблей. Мэри было приятно разглядывать их, и, пока «Орел» входил в гавань, она провела несколько минут в приятном созерцании, выбирая себе корабль, который она хотела бы взять под свое командование.

Капитан Вейн выбрал стратегически удобное место для стоянки около мелководной бухты, и, как только «Орел» бросил якорь, все корабли в Нью–Провиденс приветствовали вновь прибывшего салютом из пушек и мушкетов. Капитан принял это приветствие без улыбки или каких–либо иных признаков удовольствия, и когда последнее эхо выстрелов замерло вдали, он собрал всю команду на палубе и обратился к ней со следующей речью:

— Ребята, наши друзья здесь веселятся, но мы должны позаботиться о деле. Чарли Вейн намерен поберечь свой кошелек, пока подобные Хорниголду тратят свой порох на салюты. Новый губернатор, очевидно, еще не прибыл на этот остров, но, едва он появится, я собираюсь отчалить. Поэтому я и выбрал именно это место для стоянки и поэтому я хочу, чтобы все вы ночевали на борту «Орла». Насколько мне известно, немногие из нас хотят принять от Георга помилование, но будет справедливо, если вы, прежде чем отказываться от него, получше все разузнаете. Я уверен, что вы все равно будете против этой идеи, поэтому будьте наготове и не слишком–то напивайтесь на берегу. Я по большей части буду оставаться на борту, и, когда придет время поднимать якорь, дам вам знать. И, клянусь, если вы послушаетесь совета старого боевого скакуна, то будете гулять только по двое, по трое со своими приятелями и не будете выходить в одиночестве.

Мэри присоединилась к группе, которую возглавил Джек Рэкхэм, и довольно быстро убедилась в том, что предостережения капитана были весьма обоснованны. В Нью–Провиденс была одна центральная улица, со всех сторон окруженная грязными двориками с полуразрушенными лачугами, размещенными, по всей видимости, безо всякого плана. Спускаясь вниз по главной улице, они были оглушены хриплыми звуками: дикими пьяными песнями, визжанием скрипок, заунывным пением индейцев, упрямым топотом качающихся от выпивки пиратов, пытавшихся танцевать, торжествующими криками игроков и глупым пронзительным смехом распутных женщин и шлюх. Мэри не слышала ничего подобного в самых худших борделях Ковент–Гардена и Тайберна.

Вонючая дорога была заполнена народом, тропическое солнце беспощадно жгло Мэри — пот заливал ей глаза. Стараясь выглядеть как можно более решительно, сжимая рукояти своих шпаг и проклиная все вокруг, товарищи Мэри пробирались через толпу людей всех национальностей — белых, черных и краснокожих. Мэри видела голландцев, малайцев, шведов, французов, негров, португальцев, англичан из всех английских колоний (слух щекотал неприятный валлийский акцент и кокни), испанцев, индейцев и американцев. Рядом с мужчинами крутились полуобнаженные женщины с трясущимися грудями, каждое слово и движение которых дышало распутством; женщины, которых привела с Востока и Запада жажда легкой наживы, о которой не могли мечтать даже любовницы короля. Беднейшие из них носили жемчуг, бриллианты и даже браслеты из чистого золота на руках и на ногах. Большинство из них было с непокрытыми головами, несмотря на беспощадно палящее солнце, мужчины же носили шляпы с широкими полями, украшенные огромными перьями, и короткие бархатные плащи, сорванные со спин испанцев и французов. Некоторые семенили вокруг в ботинках на высоких каблуках с элегантными рапирами в ножнах^ но большая часть пиратов, отличаясь равнодушием к роскошной суете изысканных богатств, оставались при своем обычном оружии: коротких абордажных саблях и пистолетах с ничем не украшенными стволами и рукоятями.

Нет ничего удивительного в том, что группа пиратов с «Орла», к которой примкнула Мэри, вскоре оказалась со всех сторон окружена толпой — весть о помиловании, предоставлявшемся всем пиратам, распространилась по всему побережью Америки, как и сами пираты; многие из них приплыли на Нью–Провиденс заранее, за несколько недель, стремясь соблюсти приличия и встретить нового губернатора. Все они привезли с собой свои богатства в виде сундуков с деньгами, драгоценных камней, слитков золота в трюмах, столового серебра, кошенили, шелков и пряностей. Здесь под деревьями продавали с аукциона награбленные сокровища, а в пивных драгоценные камни, стоимостью в несколько тысяч фунтов, выменивались пьяными моряками на бутылку рома или десять минут, проведенных с женщиной. Но Мэри не интересовала эта щедрость, скорее, она раздражала ее: ее занимали не столько выгоды пиратского дела, сколько пиратство само по себе.

В давке группа с «Орла» разделилась, и вскоре Мэри обнаружила, что ее единственным попутчиком остался Джек Рэкхэм. Он взял ее под руку и повел в пивную, которая выглядела опрятней остальных и называлась «Три лилии», сказав, что это лучшее заведение на всем Провиденсе и что в ней собираются все известные капитаны. Некоторых из них он указал Мэри: Огера, обладавшего рыжей бородой и громовым голосом; Каннингэма с густыми волосами, голубыми глазами и вкрадчивыми манерами; Хауэлла Дэвиса, смуглого пирата с умными глазами и строгим лицом; Хорниголда, толстого и напыщенного, как городской голова; Денниса Мак–Карти, профессионального боксера с разбитым носом и сильным ирландским акцентом. Говорили, что он питал склонность к грубым развлечениям и шуткам.

Они беседовали в основном о королевском помиловании и выгодах, которые они смогут получить за то, что добровольно сдадутся новому губернатору. Хорниголду и другим известным капитанам казалось несправедливым, что капитаны получат не больше, чем простые матросы, но большинство в таверне были вообще против принятия помилования, считая, что это всего лишь ловкий трюк, чтобы заманить их в ловушку.

Мэри радовалась, видя, что многие придерживаются этого мнения и не собираются возвращаться на путь добропорядочности. Слишком обидно было бы добраться до Багам как раз в то время, когда пиратство здесь подходит к концу, — тем более что эти пираты, и капитаны, и простые матросы, оказались как раз тем материалом, на что она рассчитывала. Тщеславные, шумные, хвастливые, словно дети не способные противостоять своим малейшим желаниям, жестокие не столько из–за какого–то садизма, сколько из–за бездумности и желания приложить куда–то свои силы, лишенные малейшей крупицы утонченности — для Мэри они были сорвавшимися с цепи самцами. Она знала, что с легкостью может обвести любого из них вокруг пальца, не уступая им в физической силе и при этом обладая серьезным преимуществом — женским воображением. Даже самые дерзкие, вроде Хауэлла Дэвиса, видели не дальше своего носа, не способны был проникнуть в истинный смысл вещей и не умели строить планов на будущее. В тот день, прислушиваясь к их разговорам и осматриваясь вокруг, Мэри чувствовала, как ее сила возрастает, и испытывала нетерпение от того, что ей до сих пор не выпала возможность ее использовать.

Джек Рэкхэм отличался от остальных более тонким складом ума, и Мэри он пришелся по душе. По приказу капитана Вейна все члены команды ночевали на борту, а Ситцевый Джек и Мэри большую часть времени проводили вместе в пивных, кроме тех моментов, когда Рэкхэм уходил к женщинам. Он никак не мог взять в толк, почему Мэри совсем не интересуют девочки, но, несмотря на это, ценил ее за способности по части выпивки и силу кулаков. Он рассказал Мэри, что был младшим сыном сквайра из Девона, и родители с самого его рождения решили, что его дальнейшая судьба будет связана с церковью. Но, не в силах смириться с подобной участью, он в возрасте пятнадцати лет сбежал в море. Вскоре после этого он стал пиратом, в чем никогда не раскаивался, потому что, по его словам, даже в самые тяжелые времена, стоило ему представить себя сельским священником, посещающим чайные рауты, как он сразу приходил в свое обычное, бодрое расположение духа. К тому же он так привык к палящему солнцу Карибов, что не смог бы переносить холодный английский климат больше нескольких недель. Жизнь офицера на пиратском судне давала ему все, в чем он нуждался: постоянное движение, солнце, свободу, выпивку в изобилии и постоянный флирт со смертью и женщинами. Что ни говори, но со своим красивым лицом и непринужденными манерами Ситцевый Джек был самым что ни на есть дамским угодником. Где бы он ни появлялся, ни одна женщина не могла отвести от него глаз, и Рэкхэм принимал их льстивые комплименты как нечто само собой разумеющееся. Он редко распространялся о своих любовных победах, это была характерная для него утонченная форма тщеславия, однако Мэри слышала, что женщины были у него в каждом порту, в котором он когда–либо останавливался, а на Кубе он имел чуть ли не целый гарем.

Мэри в душе улыбалась, слушая эти россказни, представляя себе, как резко переменились бы их отношения, узнай Джек, что она женщина. Что касалось ее самой, то, хотя она и понимала, чем Рэкхэм привлекал женщин, его красота и врожденная элегантность никогда особенно не вводили ее в искушение. Никогда не думала она о нем как о своем возможном любовнике: красавец Рэкхэм привлекал ее не более любого другого мужчины, но ей хотелось проверить на нем свои силы и способности. Несмотря на свою изящную фигуру, Рэкхэм, как вскоре выяснила Мэри, был очень силен и почти не уступал ей в ловкости. Они нередко соревновались в фехтовании на шпагах и саблях во дворах разных пивных, окруженные возбужденными моряками, заключавшими пари на деньги и выпивку. Силы их были почти равны, хотя, возможно, Джек фехтовал чуть лучше — он без труда парировал все хитрые приемы, которые пыталась применить Мэри. Что же до находчивости, то здесь они, несомненно, выступали на равных; но Мэри, точно знавшая, чего она хочет добиться, всегда твердо пробивалась к цели, тогда как Ситцевый Джек подвергал сомнению все вокруг, признавая лишь опасную бесшабашную жизнь, — поэтому даже из игр Мэри обычно выходила победителем.

Но однажды, к неописуемому раздражению капитана Вейна, Ситцевый Джек бесследно исчез. Его не было два дня подряд, и капитан уже начал задумываться о том, чтобы лишить его места квартирмейстера, но на третий день Джек столь же неожиданно появился в «Трех лилиях» и подошел к столу Мэри.

— Ого! Клянусь, я счастлив снова видеть тебя, Джек! — сказала Мэри, наполняя кружку ромом. — Во имя дьявола, где ты пропадал?

Вместо ответа Рэкхэм схватил со стола кружку и опрокинул содержимое себе в рот, как будто не пил уже неделю. Мэри увидела, что он выглядит совсем не так, как обычно: волосы были растрепаны, щеки небриты, куртка измята, а красивые ситцевые бриджи заляпаны грязью.

— У тебя вид заправского повесы, Джек! — заметила она.

Рэкхэм молча отломил большой ломоть хлеба и запихнул в рот.

— Должен признаться, совсем не было времени на еду, — произнес он наконец, дожевывая хлеб. — Приятель, я встретил такую женщину, какой ты никогда в жизни не видел, даже во сне!

— Только–то и всего? — разочаровано спросила Мэри.

— Только и всего! — вскричал Рэкхэм. — Как ты думаешь, обыкновенной женщине под силу довести меня до такого состояния? Я что, зеленый мальчишка, чтобы бегать за каждой недотрогой? Говорят тебе, я никогда в жизни не видел и даже не представлял себе ничего подобного. Второго такого тела не существует.

— Э–э, Джек, да ты такой же, как все! — сказала Мэри. — Клянусь, я так и вижу тебя вместе с женой и детьми, лоснящегося и довольного жизнью.

— Ради нее я пошел бы и на это, — ответил Рэкхэм, — да только с такой женщиной в этом нет нужды. Она привыкла к морю и готова разделить со мной жизнь, которую я веду. Да она настоящая забияка со шпагой! Я не говорю, что она могла бы помериться силами с тобой или со мной — на это не способна ни одна женщина, но постоять за себя она точно может!

Безо всяких видимых причин Мэри почувствовала укол ревности, услышав о другой женщине, собиравшейся стать пиратом, и Джек заметил, что она начала слушать его внимательней, когда речь зашла о женщине, которая могла стать ее соперницей.

— Ага, вижу, что ты навострил уши, — сказал он. — И правильно, Энн Бонни заслуживает интереса настоящего мужчины. Она замужем за каким–то кляузником, работающим на нового губернатора. Все дьяволы

— преисподней, я просто дрожу от ярости, как подумаю, что такая женщина должна расходовать свою жизнь на такого мелкого червя! Она ирландка по происхождению, небольшого роста, рыжая, скуластая, с карими глазами и сильная, как дикая козочка. Ее отец уехал из Ирландии, чтобы обосноваться в Америке, но он просто старая свинья, и она вышла замуж за Бонни, только чтобы отделаться от него.

— Если она не водит тебя вокруг пальца, бедняга! — заметила Мэри.

— Да никаких других причин просто быть не может, дружище. Если бы ты видел Бонни и его жену, ты сам бы это понял. Представь себе Нелл Гвин замужем за банкиром. Я встретил ее на задворках, когда к ней приставала какая–то шайка Огера, и с большим удовольствием продемонстрировал перед такой публикой свои способности в фехтовании.

— Клянусь, звучит романтично, — пробормотала Мэри.

— Она оценила мою шпагу, а потом мы с ней доставили друг другу такое удовольствие, что она согласилась бросить Бонни, как только я вернусь к ней на собственной лохани. Она всегда жаждала приключений.

— Мне не слишком–то по душе эта идея, — улыбаясь в душе, призналась Мэри. — Сам посуди, как может женщина справиться с нашим делом, а простым пассажирам не место на пиратском судне!

— Клянусь честью, ты не знаешь Энн Бонни, а то бы ты поверил, что она способна на все!

В этот миг один из матросов с «Орла» появился в дверях таверны и направился прямо к их столу.

— Капитан Вейн велел передать вам, что неподалеку был замечен военный корабль нового губернатора, — сказал он, — и поэтому капитан приказывает всей команде собраться на борту — мы готовимся сниматься с якоря. Те, кого мы не сможем разыскать в течение десяти минут, останутся — сами виноваты. То же самое относится ко всем тем, кто решил принять помилование от короля.

— Так сказал капитан Вейн? — переспросил Ситцевый Джек.

— Да, капитан Вейн, хозяин и повелитель проклятого влюбленного мальчишки, — нетерпеливо ответила Мэри. — Возьми себя в руки, Джек!

Но Рэкхэм по–прежнему не проявлял никакого интереса ни к капитану Вейну, ни к его команде, и Мэри пришлось одной обходить одну за другой пивные, обливая некоторых из своих товарищей холодной водой и бесцеремонно вытаскивая других из женских объятий. Собрав большую часть команды, она выстроила всех перед «Тремя лилиями» и пошла за Ситцевым Джеком. Рэкхэм упрямо напивался в полном одиночестве, но Мэри, заплатив за него, крепко схватила его под локоть, велев одному из товарищей взять его за другую руку. Таким образом они дошли до гавани и, рассевшись в лодки, переправились на корабль, где их в нетерпении дожидался капитан Вейн. Он сразу же приказал поднимать якорь, но было слишком поздно: у входа в гавань появились два военных корабля. Капитан Вейн выругался и поблагодарил звезды за то, что выбрал столь удачное место для стоянки.

Как только корабли губернатора прошли бухту, все суда в гавани Нью–Провиденс начали палить из всех орудий в знак приветствия, а пираты дико завопили, стреляя из мушкетов в воздух.

— Давайте–ка поддержим их, — приказал капитан Вейн своему канониру, и «Орел» произвел запоздалый залп из всех орудий.

Сумятица продолжалась, пока правительственный корабль приближался к причальному пирсу, и Вейн приказал готовиться выстрелить по небольшому шлюпу, чтобы отвлечь на это происшествие всеобщее внимание и беспрепятственно выскользнуть из гавани. Наконец, когда сэр Вудс Роджерс уже готовился ступить на Провиденс, капитан Вейн поднял якорь своего корабля, в то же мгновение приказав стрелять.

Несколько голов обернулись на «Орла», но его отплытие в целом осталось незамеченным среди всеоб

щей сутолоки и шума. Мэри с облегчением выдохнула, увидев, как наполняются ветром паруса над ее головой, как будто не меньше, чем она сама, желая оказаться подальше от острова. Радуясь, что ей не пришлось принимать участия в этом фарсе, Мэри разглядывала процессию на берегу.

Она видела, как сэр Вудс Роджерс, одетый в щегольской алый камзол с позолоченными кружевами, вышел из своей гички на берег и поприветствовал капитанов, собравшихся, чтобы встретить его. Все пираты выстроились в линию по каждую сторону от него, и он гордо прошел между ними к Рыночной площади. Пираты не останавливаясь палили из мушкетов, как будто пытаясь убедить его в своей радости от предстоящих перемен. Мэри поразил контраст между дикими пиратами в ярких кушаках и бесстрастными солдатами в красных униформах, и она не могла не восхищаться Вудсом Роджерсом, гордо шагавшим между этими головорезами, как будто он прогуливался по Сент–Джеймс–парку. Но лицемерие и тупость пиратов, столь рьяно выказывающих свое смирение, раздражали ее. Создавалось впечатление, как будто все эти люди, несмотря на внешнюю видимость, были примерными гражданами, готовыми ежедневно посещать вечернюю службу.

— Ты только посмотри на них! Морские волки! — обратилась она к Джеку Рэкхэму, стоящему у борта рядом с ней. — Меня просто тошнит от них!

— Не многие из них долго останутся пай–мальчиками, и Вудс Роджерс наверняка это знает, — ответил Рэкхэм, уже вполне очнувшийся от своего возбуждения. — Какое–то время до получения нового титула и губернаторства он и сам был пиратом.

— Чума меня побери, давай покажем им, на что мы способны! — вскричала Мэри. — Пустим у них над головой несколько ядер!

— Неплохая мысль! — поддержал ее Рэкхэм.

Он поговорил с капитаном Вейном, и, по приказу последнего, канонир направил пушки на берег. Убедившись в том, что погоня уже не грозит «Орлу», капитан Вейн отдал приказ стрелять, и несколько ядер просвистело над головами столпившихся на берегу. Роджерс, слушавший в этот момент речь капитана Бена Звонкого Червонца, не обратил на выстрел никакого внимания, коротким жестом показав остальным, что оснований для тревоги нет, и они могут продолжать церемонию.

— Напыщенный Хорниголд, кажется, порядком перепугался! — заметил Рэкхэм.

— А Роджерс, похоже, смелый человек, — сказала Мэри.

— В этом нет никаких сомнений, — ответил Рэкхэм. — У него репутация отличного капитана. Жаль, что он оказался на вражеской стороне.

— Думаю, скоро вы с ним станете союзниками, — пытливо покосившись на Джека, произнесла Мэри. — Женщины умеют возвращать мужчин на путь истинный. Хотя сейчас ты, кажется, стал соображать немного лучше. Что, ты позабыл Энн Бонни, или, может быть, она была просто пьяной мечтой?

— Не забыл я ее, — ухмыляясь, ответил Рэкхэм. — Просто я успокоился и не собираюсь больше кричать о ней на каждом углу. Но, черт меня побери, если я не вернусь на Провиденс с собственным кораблем и командой!

 

Глава 8

Судьба, казалось, улыбнулась капитану Вейну — через два дня после отплытия с острова Нью–Провиденс они встретили и захватили шлюп с Барбадоса и небольшой бриг под названием «Джон и Элизабет», направлявшийся на Провиденс. Груз шлюпа состоял в основном из разных металлических безделушек и не представлял из себя ничего особенно ценного, но сам шлюп был хорошим быстроходным судном, и, высадив на необитаемом острове матросов, не пожелавших примкнуть к пиратам, капитан Вейн оставил его под присмотром оставшихся двадцати трех членов команды, назначив командующим одного из своих офицеров, Йитса. Захват брига принес более существенные результаты. В трюме пираты обнаружили большой запас испанских дублонов — самая ценная добыча для капитана пиратского корабля, потому что деньги, в отличие от товара на продажу, можно сразу же поделить между матросами так, чтобы даже самые подозрительные не чувствовали себя обманутыми.

Но Мэри была разочарована своими первыми приключениями, потому что ни один корабль не предпринял даже слабой попытки обороняться. Одного вида Веселого Роджера было достаточно, чтобы капитаны спускали свои флаги, и, стоя в ряду своих товарищей в ожидании положенной ей доли добычи, Мэри чувствовала, что никогда еще ей не удавалось так просто заработать деньги. Мужчин же заинтересовали не столько деньги, сколько другая часть груза «Джона и Элизабет». В трюме они обнаружили несколько бочек рома, и теперь им не терпелось хорошенько к ним приложиться.

Вейн был разумным капитаном и понимал, что нельзя отказывать им в этом, и потому вместе с сопровождающим кораблем под командованием Йитса вскоре бросил якорь на отдаленном островке, объявив матросам, что они смогут приняться за ром, как только приведут в порядок суда. Вычистив и разгрузив корабли в рекордно короткое время, обе команды принялись за ром, намереваясь выпить все до последней капли. Лишь одно уменьшало их радость — отсутствие женщин, но, видя их огорчение, капитан Вейн позволил им делать все, что они пожелают, и они пировали под пальмами дни и ночи напролет — так долго, что Мэри уже чувствовала безмерную усталость от их песен и их голосов. Несколько человек умерли от удара, двоих закололи в пьяных драках, но это были еще не слишком большие жертвы. Мэри держалась в стороне от них и пила не больше, чем ей хотелось; поначалу это вызывало некоторое недовольство среди матросов, но после того, как она сбила нескольких матросов с ног, они, преисполнившись уважения к ее кулакам, оставили ее в покое.

Казалось, что попойка не закончится никогда, и Мэри пожаловалась Джеку Рэкхэму на скуку. Рэкхэм объяснил ей, что кое–что вскоре заставит их забыть о выпивке: недостаток провизии. Запасов и вправду становилось все меньше и меньше, и вот, в один прекрасный день, в конце мая 1718 года, пиратов собрали на борту, и «Орел» двинулся крутым бакштагом к Наветренным островам.

По пути они повстречали испанский шлюп, шедший из Пуэрто–Рико в Гавану. Капитан Вейн с удовольствием отказался бы от битвы — его люди вконец отупели от выпивки, но «Орел» слишком резко налетел на испанцев из–за поднимавшегося тумана. К счастью, шлюп не оказал сопротивления, но груз, который обнаружили на нем, оказался тяжелым и бесполезным. В пьяном гневе люди Вейна потребовали высадить команду в лодки и поджечь корабль, чтобы пылающий шлюп послужил им маяком на пути к отдаленному берегу. Перегнувшись через борт, Мэри смотрела, как насмерть перепуганные испанцы гребли прочь от своего корабля, понимая, что бедняги стали жертвами тупости перепивших пиратов, и мечтала о том, чтобы взять командование «Орлом» на себя и остановить эту бесполезную жестокость.

Однако удача все еще не покидала их: проходя между островами Сент–Кристофер и Ангилья, они столкнулись с бригом и шлюпом, наполненными отличной провизией. Отобрав у них все, в чем нуждались сами, пираты направились на север по маршруту, которым английские суда ходили в американские колонии, по дороге обобрав несколько кораблей, хорошо снабженных запасами рома.

Мэри тем временем начинала подумывать о том, что пиратство, в сущности, не менее скучное занятие, чем содержание гостиницы, потому что все корабли, на которые они нападали, безропотно сдавались на их милость. Она не видела ни одного убитого в бою человека, ни разу не слышала, чтобы выстрелила пушка, хотя сундук, в котором она хранила награбленные деньги, был уже наполовину полон. Лишь одно обстоятельство не вызывало у нее огорчения — вялая дисциплина на корабле капитана Вейна — любой бой, исход которого невозможно было предсказать, мог приблизить ее к цели. Никто не отрицал осмотрительности Вейна, но, вероятно, из–за его чрезмерной осторожности в целом команда не питала к нему большого уважения. Живописный Джек Рэкхэм — тот был для них кумиром, он мог управлять матросами, как ему вздумается. И, помня о его навязчивой идее заполучить собственное судно, Мэри решила указать ему, что у него есть возможность исполнить свою мечту.

— Одно твое слово — и матросы вышвырнут Вейна вон и поставят тебя на его место, — сказала она. — Тогда ты сможешь отправиться за своей ненаглядной Энн Бонни, будущим пиратом в юбке.

— Я и сам это прекрасно знаю, — отвечал ей Ситцевый Джек. — Но я привык к Чарли. Мы с ним чертовски много испытали вместе, и идея о том, чтобы предать его, мне не по душе!

— Господи помилуй, ну что ты за человек! Ты никогда не сможешь добиться своего! — произнесла Мэри.

— Не знаю, что ты подразумеваешь под «добиться своего», милый друг. Послушай меня: пока жизнь моя проста, пока ром и женщины есть в изобилии, пока я нахожусь в движении — я всем доволен. Зачем нужна вся эта суматоха, вся эта погоня за властью?

Мэри с любопытством посмотрела на него.

— Не знаю, — сказала она. — Просто некоторые из нас рождены шлюпами, а некоторые баржами. У тебя, похоже, оснащение шлюпа, а скорость баржи. А я — я только и делаю, что злюсь и раздражаюсь от того, что происходит вокруг, потому что знаю, насколько лучше сам мог бы справиться с командованием людьми. Взять хотя бы дисциплину: матросы иногда подчиняются приказам, иногда — нет: все зависит от количества рома в их брюхе и от их настроения. Боже мой, когда у меня будет корабль, все будет иначе! Команда будет беспрекословно выполнять мои приказы.

— А ты самоуверен, мой юный забияка, — заметил

Рэкхэм. — Но, как я посмотрю, ты не слишком–то стремишься изучать искусство мореплавания.

— Мне это не нужно, Джек. Любой дурак может изучить навигацию и управлять кораблем за меня. Мое дело будет заключаться только в том, чтобы сражаться и вести за собой свою команду.

— Ну что ж, желаю удачи! — ответил Ситцевый Джек. — Чертовская суета будет царить на твоем судне. Но вперед! Я знаю, что ты относишься к породе шлюпов и должен все время лететь вперед, хочешь ты сам того или нет. Клянусь, мне жаль тебя не меньше, чем чиновника, прикованного к своему рабочему столу!

Слабая дисциплина команды Вейна показала себя в конце августа, когда, сопровождаемый судном под управлением Йитса, «Орел» добрался до Южной Каролины и захватил неподалеку от берега корабль из Ипсвича. Это был огромный вместительный бриг, и Вейн предложил сделать его третьим в своем небольшом флоте.

Команда брига, как обычно, не пыталась сопротивляться, но, как только капитан был доставлен на борт «Орла», он широкими шагами подошел прямо к Вейну и погрозил ему кулаком.

— Будь ты проклят, грязный убийца! — проревел он. — Я — капитан Коггершаль, мой корабль направляется в Ипсвич с грузом сандалового дерева, и я настаиваю, чтобы нас освободили немедленно. Если вы этого не сделаете, сэр, вы пожалеете об этом.

— Что ты скажешь об этом ненормальном, Джек? — изумился капитан Вейн.

— Его голова мало отличается от бревен, которые он везет, — ответил Рэкхэм.

Капитан Коггершаль был низкорослым крепким человеком с короткой бородкой, топорщившейся, когда он сердился.

— Будьте вы все прокляты! — кричал он. — Я знаю, что говорю, и не собираюсь подлизываться к вам, трусливые подонки. Я отправлю вас всех к дьяволу, прежде чем сдам свой корабль! Вы можете повесить меня, но мое местонахождение известно, и вскоре Британский флот отправится на мои поиски!

— Подумать только, как трогательно Британский флот заботится о товарах из Ипсвича, Чарльз! — сказал Джек. — Видно, эти ребята выучились хорошим манерам с тех пор, как я последний раз ходил по вестминстерскому маршруту!

Живописная фигура Ситцевого Джека приводила капитана Коггершаля в состояние невыразимого гнева. Пока он пытался подыскать слова для достойного ответа, в разговор снова вмешался капитан Вейн.

— Мой бедный друг, мне жаль причинять вам беспокойство, но у меня слишком мало времени для того, чтобы перебрасываться острыми словами. Мне нужен ваш корабль, а вовсе не груз. Бревна мы выбросим за борт, и если вы не решите примкнуть к моей команде, то, клянусь, будете либо повешены, либо высажены на необитаемом острове — на ваш выбор.

Упрямого капитана заперли в каюте, и так как на его корабле не хватало людей, Вейн приказал своей команде помочь им выбрасывать бревна в море. Стоял на редкость жаркий день, бревна были тяжелые, и, не успев избавиться даже от половины груза, пираты начали недовольно ворчать и наконец и вовсе отказались работать.

— Коротышка — настоящий бойцовый петух, — говорили они. — Пусть проваливает вместе со своим корытом, а у нас и так достаточно дел.

Вейн пытался спорить, но они стояли на своем, и ему пришлось отвезти капитана Коггершаля на корабль и отпустить. С удалявшегося брига все еще доносились ругательства и угрозы.

— Глядишь, нам еще предъявят иск о компенсации, — сказал Джек Рэкхэм Мэри. — «Капитану Вейну. Относительно убытков, вызванных выбрасыванием бревен за борт. Истец — капитан Коггершаль из Ипсвича».

— Дьявол меня побери, хотел бы я, чтобы кораблем управлял человек вроде капитана Прентиса! — воскликнула Мэри. — Он бы мигом заставил этих лентяев делать свое дело.

— Тогда он не продержался бы долго в нашем ремесле, — ответил Джек.

Мэри, сгорая от ярости при мысли о том, что команда корабля управляет своим капитаном, не нашлась, что ответить.

Следующие несколько недель судьба, как и прежде, оставалась на их стороне: им досталась богатая добыча из Барбадоса, Антигуа, Кюрасао и, наконец, бриг из Гвинеи, на борту которого они обнаружили более девяноста рабов. Но захват последнего вызвал еще большие нарушения дисциплины, заставившие капитана Вейна отказаться от мысли собрать флот.

Отношения с кораблем под командованием Йитса последнее время становились все напряженнее. Йитс и его небольшая команда жаловались, что Вейн относится к их шлюпу, как к посыльному судну, тогда как они не хуже других могли принимать участие как в делах, так и в развлечениях. Мэри считала, что до тех пор, пока они так же, как и остальные, получают свою часть добычи, на эти жалобы не следует обращать особого внимания. Все они стали пиратами единственно из–за денег и из–за выпивки, никто из них не испытывал никакой потребности в тяжелой работе или того волнения, которое вдохновляло ее саму. Но Мэри понимала, что от этих людей, в которых жаркое солнце пробуждало еще большее ребячество, нельзя ожидать ничего разумного. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда Вейн вывалил на их шлюп весь зловонный груз из негритянских рабов, их недовольство дошло до предела.

Однажды вечером, когда они стояли на якоре неподалеку от устья реки Северная Эдисто, Мэри заметила, что корабль Йитса направился к берегу. Она побежала с этой новостью к Вейну, и капитан, которого она вытащила прямо из койки, начал ругаться, как простой солдат, увидев, что Йитс убегает от него со столь ценным товаром. Всех матросов собрали на палубе, паруса были подняты в мгновение ока, и «Орел», обладавший большей скоростью, начал быстро нагонять небольшой шлюп. Но Йитс удачно выбрал время и место для бегства. Прямо перед тем как суда должны были сойтись, ему удалось успешно провести корабль через мелководье устья, которое не могло преодолеть во время отлива более тяжелое судно Вейна, и, насмешливо дав прощальный залп из трех пушек, Йитс благополучно покинул своего старого товарища и капитана.

 

Глава 9

Какое–то время Вейн оставался у этого мелководья в надежде поймать Йитса, когда его корабль будет выходить из устья, но, не дождавшись его появления, оставил эту затею. Позже ему удалось захватить два судна из Чарльстона, которые направлялись в Англию, и на одном из них он получил известия о своем товарище–беглеце. Как выяснилось, войдя в Северную Эдисто и находясь примерно в десяти милях от Чарльстона, Йитс послал к губернатору своего гонца с предложением сдать свой шлюп вместе с нефами с условиям, что ему и его команде будет гарантировано королевское помилование. Его предложение было принято, и они, как полагается, получили свидетельства, открывавшие им двери в новую, добропорядочную жизнь.

Услышав об этом и понимая, что Йитс наверняка сообщит о его местопребывании, Вейн почуял опасность. Поэтому он послал на захваченный корабль Рэкхэма, где крайне дружелюбно настроенный и якобы не совсем трезвый Ситцевый Джек проболтался, что они собираются идти к одной из рек, протекающих на юге. Вейн знал, что когда они отпустят свою добычу, ей придется возвратиться к мелководью, чтобы заново наполнить опустошенный его людьми трюм провизией, и тогда вести об их новом местопребывании быстро распространятся, и охота за ними будет происходить в ложном направлении. Едва лишь корабль из Чарльстона скрылся из виду, «Орел» направился на север — такая стратегия, как выяснилось впоследствии, была крайне удачна.

Потом в небольшом узком проливе, скрытом деревьями, они заметили топ–мачты большой бригантины. Посланная на разведку Мэри обнаружила, что ей командует капитан Тич, или Черная Борода, остановившийся для чистки днища корабля. Этот пират обладал самой страшной биографией и был известен как самый жестокий из живых морских волков. Его облик вполне соответствовал ходившим о нем историям — это был человек, заросший густыми черными волосами, с вытянутым лицом, горящими глазами и бородой, заплетенной в несколько коротких косичек — Мэри сочла его по–настоящему мужественным пиратом. Пребывая в хорошем расположении духа, Тич приказал дать в честь капитана Чарльза Вейна залп из всех орудий и настоял, чтобы товарищ по ремеслу отобедал вместе с ним, добавив, что если капитан Вейн уверен в своих людях, то можно было бы устроить небольшую совместную пирушку на обоих кораблях. Потом от Вейна пришло ответное приглашение, и этот обмен любезностями вылился во всеобщую выпивку, продолжавшуюся несколько дней.

В начале октября пиратские капитаны распрощались, и Вейн направил свое судно дальше на север.. Двадцать третьего октября неподалеку от острова Лонг–Айленд ему удалось захватить небольшой бриг, шедший с Ямайки в Салем в Новой Англии, и маленький шлюп. От капитана брига Джона Шэттока пираты узнали, что им удалось избежать серьезной опасности, после того как Йитс сбежал в Чарльстон. Оказалось, что губернатор Чарльстона собрал команду для двух военных шлюпов с целью преследования майора Бонне, направлявшегося к реке, протекавшей неподалеку от мыса Страха. Но полковник Рет, возглавлявший шлюпы, по дороге повстречался с кораблем, ограбленным Вейном у устья Северной Эдисто, и получил от него сведения о том, что Вейн собирается идти к одной из южных рек. В результате он переменил свои планы и вместо того, чтобы отправиться на

север в погоне за майором Бонне, повернул корабли на юг, где, как он думал, находился «Орел». Ошибка полковника Рета сбила его с пути, который мог бы привести его не только к майору Бонне, но, возможно, и к самому Вейну. Изменив курс, он не только не смог поймать Вейна, но упустил бы и майора, если бы тот по своей глупости не застрял у мыса Страха на целых шесть недель. Мэри не была удивлена, услышав о недальнозоркости галантного майора, но новость о том, что Бонне и вся его команда арестованы и ожидают суда в Чарльстоне, немного расстроила ее.

Узнав об этих событиях, Вейн и Рэкхэм сочли за самое лучшее убираться из этих мест, и потому решили направиться в воды между мысом Мейс и мысом Николаса. Но на этот раз фортуна отвернулась от них, и прошло несколько недель, прежде чем они заметили первый парус. Матросы, как и можно было ожидать, позабыли об удачах, сопутствовавших Вейну прежде, и начали недовольно ворчать. Они жаловались на многое: на погоду, на отсутствие выпивки и особенно на капитана, который, по их словам, вел себя как изнеженная старуха. В этом была доля правды — Вейн до смешного баловал себя. Обожая сладости, он приберегал для себя награбленные деликатесы, а по ночам нежился в огромной мягкой кровати с балдахином, отнятой у испанцев. Самыми приятными для него были те моменты, когда он мог спокойно полежать в постели, жуя пирожные.

Однажды в конце ноября дух команды взыграл при виде большого корабля по правому борту. Со свойственной ему осторожностью Вейн хотел сначала присмотреться к нему повнимательней, но команда настаивала на нападении, утверждая, что этот корабль — не что иное, как новый вид испанского галиона с сокровищами, который сдастся, как только поймет, с кем он имеет дело. Пойдя наперекор своему мнению, Вейн поднял флаг, но в ответ противники дали по «Орлу» залп и подняли свой — флаг французского военного корабля. Увидев это, Вейн тотчас же приказал поднять паруса и обратился в бегство от французов, которые, однако, настолько хотели узнать, кто он, что на всех парусах пустились за ним в погоню.

Во время преследования мнения команды о том, какую стратегию следует избрать, разделились. Капитан Вейн был убежден, что французский корабль слишком силен для них, и потому следует довериться самой высокой скорости, на которую только способен «Орел». Но Мэри устала от постоянного бездействия и отсутствия боевого духа на пиратском судне. Уже много месяцев прошло с тех пор, как она стала пиратом, они захватили уже немало добычи, но так ни разу и не сражались. Кроме того, она устала и от самого Чарльза Вейна как капитана. Он никоим образом не поддерживал ее идеи о приключениях, никогда не шел даже на малейший риск и подсчитывал шансы с дотошностью банковского чиновника. По мнению Мэри, Рэкхэм больше подходил для роли капитана, и, поскольку он пользовался большим доверием команды, она посоветовала ему на этот раз противостоять осторожности Вейна и выступить за сражение с французом. Она знала, что если Рэкхэму удастся увлечь за собой команду, а Вейн будет по–прежнему отказываться от сражения, появится неплохая возможность сменить капитана.

Рэкхэм колебался, но Мэри крепко насела на него, и поэтому когда он наконец решился заговорить с капитаном, то речь его была убедительна, и в ответ капитану он заметил, что, несмотря на то что французский корабль имеет больше пушек и обладает большим водоизмещением, «Орел» мог бы взять его на абордаж.

— И тогда, — закончил он, — пусть победит сильнейший!

Большая часть команды поддержала его предложение, но капитан Вейн только покачал головой.

— Ты все такой же неугомонный и такой же неосмотрительный, как раньше, Джек! — ответил он. — Такое бывает только в детских книжонках про Дрейка и Гренвилля, но для взрослых людей это слишком отчаянно и слишком необдуманно. Черт побери, да они разнесут нас в щепки, прежде чем мы успеем взять их на абордаж!

Того же мнения придерживались помощник капитана, Роберт Дил, и еще пятнадцать человек, остальные же активно поддерживали Рэкхэма. Повсюду раздавалось ворчание и воинственные разговоры, достигшие кульминации, когда Мэри предположила, что французы везли что–то ценное, раз они так стремились сражаться.

Но переубедить капитана Вейна было невозможно. Во всех вопросах, кроме сражения, погони и преследования, капитан шел на поводу у большинства, но в этих случаях он пользовался своим правом окончательно решать, как быть, и на этот раз твердо стоял на том, чтобы воздержаться от любых активных действий. Вскоре «Орел» скрылся от французского корабля.

Но недовольство на этом не закончилось, и на следующий день команда собралась на полубаке, чтобы обсудить поведение капитана. Матросы избрали нечто подобное суду и перечислили все доводы за и против Вейна. После этого они учредили голосование — команда снова разделилась как прежде: Роберт Дил и еще пятнадцать человек отдали свои голоса капитану, все остальные оказались против. Подсчитав результаты, они послали одного из матросов к Рэкхэму.

— Мы тут решили, что бегство капитана Вейна от этих лягушатников слишком уж попахивает трусостью. Пиратскому капитану не подобает чуть что праздновать труса и пускаться в бегство. Мы решили — пусть шкипером будет Джек Рэкхэм, а бывший капитан Вейн и те, кто его поддерживали, пускай уходят на захваченном до этого шлюпе.

Вейн и Рэкхэм посмотрели друг на друга, во взгляде бывшего капитана не было ни малейшего намека на обиду.

— Я сожалею всем сердцем, кровью и кишками, Чарльз, — сказал Ситцевый Джек, — но, похоже, у меня нет выбора.

— Привет капитану Рэкхэму, — ответил Вейн. — Король умер — да здравствует король. Но я вдоволь покомандовал кораблем, Джек, и ты скоро тоже устанешь от этого. Что же до обвинений в трусости, то с такого старика, как я, все как с гуся вода. Дай мне шлюп, как предложили твои люди, и я снова доберусь до вершины, можешь мне поверить.

Таким образом все и было улажено, шлюп хорошо снабдили провиантом и оружием, и капитан Вейн, пожав на прощание руку Рэкхэму, перебрался на него вместе со своим помощником и другими поддерживавшими его моряками и направился на юг.

Теперь Джек Рэкхэм получил собственный корабль, как и требовала его новая любовница, но Мэри сказала, что, прежде чем возвращаться к Энн, он должен заполучить какую–нибудь стоящую добычу, и, по ее совету, Рэкхэм повел корабль к Карибским островам.

 

Глава 10

В первый же день своего капитанства, 24 ноября 1718 года, Рэкхэм назначил Мэри одним из своих офицеров; ее обязанности заключались в подготовке команды к сражениям и обучении матросов фехтованию, стрельбе из пистолетов и использовании абордажных крючьев. Он видел, на что она способна, во время многих поединков, которые они в шутку устраивали между собой, и понимал, что ее армейская подготовка поможет ей создать лучшую команду ближнего боя на Карибах.

Это задание привело Мэри в восторг. С тех пор как она стала пиратом, она всегда занимала положение подчиненного. Дружба с Джеком давала ей множество привилегий: она обладала большей свободой, чем другие, и больше времени могла проводить в одиночестве; на ее долю иногда выпадали специальные задания, такие, как встреча с устрашающим капитаном Тичем, например, но во всем остальном она ничем не отличалась от других матросов. Каждый день она нетерпеливо грызла удила, видя недостатки в управлении кораблем и зная, как их исправить, и теперь, когда у нее появилась такая возможность, она с головой окунулась в работу, как всегда, когда что–нибудь всерьез интересовало ее. Поначалу люди упирались, раздраженные ее вниманием к мелким деталям, но Мэри знала свое дело, и вскоре на борту «Орла» тренировки стали проходить не реже, чем в английских караульных полках; Мэри пообещала Рэкхэму, что очень скоро их абордажная команда сможет сразиться даже с военным кораблем.

Кроме того, помня о том, что несчастливая случайность могла выдать ее пол в тесном беспорядке полубака, и понимая, что, чем больше уединения она сможет себе обеспечить, тем меньше будет эта опасность, она убедила Рэкхэма выделить ей в силу ее нового положения отдельную каюту. Теперь, когда она сделала первый шаг навстречу своей мечте о собственном корабле, ей было особенно важно обойтись без неприятностей.

У берегов Ямайки они получили богатую добычу, захватив корабль с острова Мадейра, перевозивший деньги и вино. Поскольку это заслуживало того, чтобы устроить достойную пирушку, Рэкхэм бросил якорь у одной из отмелей, где, откренговав корабль, очистил днище от ракушек, а затем команда больше недели отмечала Рождество, пока не вышла вся выпивка. Вернувшись в море, они некоторое время находились во власти неудач — за два месяца им попалось лишь небольшое судно работорговцев из Нью–гейта с живым грузом, которое они вынудили сдаться и захватили бы, не появись на горизонте английский военный корабль.

Потом Рэкхэм отправился к Бермудским островам и ограбил корабль, шедший из Англии в Каролину, и маленькую пинассу из Новой Англии — обоих без боя. После этого он намеревался возвращаться на Провиденс, но замешкался для чистки и ремонта судна на ближайшем острове. Каким–то неизвестным образом губернатор сэр Вудс Роджерс прознал о его приближении и выслал шлюп для захвата «Орла». Но Рэкхэм был настороже, благодаря заботам Мэри о дисциплине, и, снова отказавшись от выполнения своих заветных желаний, он успешно ускользнул от преследователей.

Решив, что на Нью–Провиденс сейчас слишком опасно, чтобы пытаться забрать оттуда Энн Бонни, они поплыли на Кубу, где Джек Рэкхэм обладал целым семейством любовниц–аборигенок. Он пообещал Мэри, что подберет ей такую сладкую девочку, о которой та и мечтать не могла.

Но от этой любезности Мэри спас корабль испанской Береговой охраны, внезапно появившийся перед ними в сопровождении английского судна, захваченного за перевозку контрабанды вечером того дня, когда Рэкхэм бросил якорь у берегов Кубы. Испанцы тотчас же открыли по «Орлу» огонь из всех орудий, и, если бы их корабль не находился за небольшим островком, служившим некоторым прикрытием пиратскому судну, разнесли бы его в щепки. Но, поскольку сумерки должны были вот–вот спуститься, испанцам не удалось причинить пиратскому кораблю особого вреда, и наконец они завернули в пролив, чтобы уж наверняка не упустить пиратов утром.

Положение было отчаянное, так как единственный путь к бегству — фарватер пролива — оказался отрезан. Рэкхэм созвал совет офицеров, чтобы решить, как следует действовать.

Мнения разделились — некоторые советовали отбиваться пушками, другие считали, что лучшее — это положиться на милость испанцев. Мэри угрюмо поигрывала кинжалом, не высказывая своих мыслей, пока Рэкхэм сам не попросил ее об этом. Тогда, нетерпеливо выругавшись, она вонзила кинжал в стол и заметила, что не может точно определить, какое из двух прозвучавших мнений кажется ей более безумным.

— Некоторые из вас хотят отбиваться! — говорила она. — Проклятье, скажу без лишней осторожности, или трусости, как вы предпочитали ее называть, когда речь шла о капитане Вейне, что в нашем положении отбиваться — это самоубийство. Доны значительно превосходят нас в пушках, а маневрирование в таком узком месте нам не поможет. Другие предлагают броситься в ноги испанцам! Мне приходилось иметь дело с испанцами и могу сказать по собственному опыту, что такого понятия, как милость, для них не существует. Если вы не принадлежите к их вере, то они не выкажут для вас никакого милосердия — для вашей же пользы. По крайней мере, на нас их милосердие не распространяется.

— Так каково же твое мнение? — спросил Рэкхэм. — Ты — воплощенное возражение, все опровергаешь, но ничего не предлагаешь, как сказала бы женщина, мой милый друг!

— Мое предложение может показаться безумным, — продолжала Мэри. — Но безнадежные болезни требуют безумного лечения. Вы заметили, что доны захватили английский шлюп, он находится между островком и Кубой и охраняется испанскими солдатами? Испанцы известны своей осторожностью, и поэтому для большей безопасности они расположили его ближе к фарватеру. Перекрыв нам единственный возможный выход, они считают, что мы уже у них в руках. Испанцам никогда не придет в голову, что команда корабля может не оставаться командой корабля, а стать командой лодки или несколькими командами на нескольких лодках.

— Поясни, о Сократ! — попросил Рэкхэм. — Я начинаю улавливать божественный свет твоей мысли, но остальные все еще в неведении. Говори ясней, о дитя Сократа, говори ясней!

— Я говорю о том, что сегодня ночью мы должны рассадить всех наших людей по лодкам, бросить «Орла» и незаметно перебраться на английский шлюп, — ответила Мэри. — Тогда, если нам повезет, мы ускользнем быстрее, чем испанцы успеют продрать глаза.

Остальные все еще колебались — для них это была слишком отчаянная операция — они с тоской вспоминали о спокойных временах, которые знавали при прежнем капитане, но Рэкхэм решил все за них.

— Джентльмены, выбора у вас нет, — сказал он. — Либо мы остаемся, чтобы утром наш корабль разнесли в щепки, либо попробуем план Рида. Поскольку идея принадлежит ему, он возглавит вылазку. Возможно, нам сильно повезло, что наша абордажная команда хорошо подготовлена.

Настроение Мэри взыграло при мысли об опасном деле; она тщательно отобрала людей в свою лодку, напомнив им, что все они находятся в отчаянном положении, и потому должны сохранять тишину.

— Ни один пистолет не должен выстрелить, даже сабля не должна звякнуть, — говорила она. — Все должно быть сделано ножами и голыми руками. Если кому–нибудь из вас придет в голову прошептать молитву, пусть отложит это до воскресного посещения церкви, потому что даже шепот далеко разносится над водой ночью.

Остальных матросов рассадили по другим лодкам, каждую из которых возглавил кто–то из офицеров, и, предводительствуемые Мэри, они покинули «Орла», так славно им послужившего, оставив на нем большую часть награбленных денег. Мэри повезло больше других — свое добро она спрятала в большой пояс, который носила под рубашкой.

К счастью для пиратов, стояла безлунная ночь. Был отлив, и лишь удары весел нарушали тишину. Молча, затаив дыхание, поравнялись они с гигантским корпусом испанского корабля. Никто не окликнул их, и, обогнув маленький островок, они увидели стройные очертания английского шлюпа. Мэри заранее привязала к лодке мягкий коврик, заглушивший внезапный удар о корму.

Закрепив лодку, она босиком, крадучись как кошка, пробралась на борт — сейчас, в положении вожака, она наконец чувствовала себя на своем месте. Тихо собрав своих людей, она приказала им вытащить ножи и пробраться мимо фальшборта. Испанцы, со своей характерной неосмотрительностью, выставили лишь одного часового, да и тот дремал на посту. Упиваясь собственной силой и гибкостью, Мэри зажала ему рот одной рукой, крепко обхватив его грудь другой, и держала так, несмотря на его беспомощные попытки вырваться, пока пираты не скрутили его, как теленка на бойне, заткнув рот кляпом. И потом — ничто, кроме плеска волн, не нарушало тишину — они тихо прокрались на полубак. Там они обнаружили остальных: все пятеро испанцев мирно спали. Их ждала та же участь, что и часового, хотя одного предупреждения о том, что стоит им произнести хоть звук, и их ожидает смерть, было достаточно, чтобы они оставили всякую мысль о сопротивлении.

Все это заняло всего лишь несколько минут, и, прежде чем Рэкхэм со своей командой успели ступить на палубу, Мэри уже закончила свое дело. Словно привидения, они беззвучно двигались по кораблю, и, похлопав Мэри по плечу, Рэкхэм шепотом отдал команду выбирать якорный канат и выводить шлюп в море. Уже занимался рассвет, когда они услышали, как испанцы открыли огонь по опустевшему «Орлу». На корабле Рэкхэма раздавался истерический смех людей, которым только что удалось спастись от смерти, и, убедившись, что испанские пушки затихают, Рэкхэм посадил пленников в лодку и велел им грести к своим и передать им извинения за напрасно потраченные по его вине порох и ядра.

 

Глава 11

На новом корабле Мэри стала считаться настоящим героем, но, после того как утихла благодарность, матросы начали вспоминать о серебре и других ценностях, которые им пришлось оставить на борту «Орла». Эти воспоминания породили настроение, которое капитан Прентис назвал бы «ипохондрией», и пиратский образ жизни начал вызывать у моряков нескрываемое отвращение. Мэри казалось странным, что неудачи вызвали у этих людей тоску по тем временам, когда они беспрепятственно могли появиться в любом обществе и без стыда смотрели людям в глаза — тоску о добропорядочной жизни и даже желание бросить свой греховный промысел. В ней неприятности, напротив, рождали стремление приложить еще больше сил к работе: ее характер научил ее своими силами выпутываться из любых невзгод, а не воздевать руки к небесам с мольбой о помощи. Но в этом моряки сильно отличались от нее, и вскоре Рэкхэма уже дожидалась депутация, сообщившая ему, что команда устала пиратствовать и желает отправиться на Провиденс, чтобы принять от короля предложение о помиловании и снова стать уважаемыми людьми.

Это неожиданное решение стало большим ударом для капитана и Мэри. Рэкхэм спорил, просил, угрожал; Мэри, чуть не потерявшая дар речи от гнева, тоже пыталась образумить матросов. Но и доводы и угрозы были равно бесполезны по отношению к этим людям, которые, однажды вбив что–нибудь себе в голову, никакими средствами не могли быть переубеждены. И, вынужденный смириться с их мнением, Рэкхэм повернул корабль на Багамы.

Снова оказавшись у входа в огромную гавань Нью–Провиденс, он послал на остров лодку с несколькими доверенными людьми, которые должны были разузнать, получат ли пираты помилование, чтобы, если ответ будет утвердительным, бросив якорь на рейде, в лодках доплыть до причала. Мэри и Джек Рэкхэм, оплакивая непостоянство капризной судьбы, собирались последними покинуть корабль.

— Проклятье, кто бы мог подумать, что Ситцевый Джек будет вымаливать у короля помилование?! — стенал Рэкхэм. — Будь я проклят, что скажет Энн Бонни, когда узнает, что ее возлюбленный, как и обещал, вернулся к ней с собственным кораблем, но без команды, которая могла бы им управлять?!

Но Мэри отметила, что для этого случая он надел самую роскошную пару бриджей, и, насмешливо оглядев его наряд, с прежним чувством юмора произнесла:

— В приемной губернатора тебя едва ли с кем–ни–будь перепутают. «Ситцевый Джек — это я, сэр. Я, понимаете ли, гм–м, родом из Девона. Ужасно жарко сегодня, не правда ли, вот я и ношу ситец, и я думаю, что за такие бриджи я, несомненно, заслуживаю губернаторского поста, сэр?»

— Подумать только, что я мог до такого дойти, — вздохнул Рэкхэм. — Как Морган. Если бы все зависело от меня! Но послушай, возможно, шанс еще появится — и тогда–то я его не упущу. Признаться, у меня сидит в голове одна мысль о том, чтобы сбежать отсюда с Энн Бонни, и когда представится такой случай, я дам тебе знать.

С первого взгляда можно было видеть, что на Нью–Провиденс отныне царят закон и порядок. Многие пивные закрылись, улицы стали опрятными, кирпичные здания вытеснили ветхие деревянные лачуги. По улицам ходили прилично одетые женщины, звуки шумных пирушек стихли, под деревьями не устраивались продажи награбленного добра. Мэри с отвращением оглядывалась вокруг. Знакомые, встречавшиеся им на пути, отводя глаза, здоровались с Рэкхэмом и торопились скорее пройти мимо.

Вместо аудиенции у губернатора, Рэкхэма и Мэри отвели в приемную одного из младших офицеров, надменно объяснившего им, что губернатор слишком занят, чтобы лично их принять. Поставив свои подписи на прошениях, они вышли, сжимая в руках солидные свитки с большими королевскими печатями, в которых говорилось о предоставленном им прощении.

— Господи Боже, они невысокого мнения о знаменитом Ситцевом Джеке и его офицере! — сказала Мэри. — Умоляю тебя, объясни мне, что теперь мы представляем из себя.

— Будучи одушевленным лицом, я обязан быть единицей общества, то есть «безличным добропорядочным гражданином Джоном», черт бы его побрал!

— Ага, но ты ведь не такой дурак, чтобы им стать! — заметила Мэри. — Ты ведь не можешь смириться с такой скукой, да и для какой честной работы ты подходишь? А что ты теперь будешь делать со своими пышными нарядами! Уж лучше болтаться в петле! Пойдем–ка выпьем, нужно залить вкус всего этого.

Они отправились в «Три лилии», но неожиданно, когда они пробирались сквозь столпотворение перед входом в пивную, какая–то женщина положила руку на плечо Рэкхэма.

— Энн! — вскричал он. — Что ты здесь делаешь? Откуда ты узнала, что я вернулся на Провиденс? Или у тебя назначена здесь встреча с новым любовником?

— Разумеется, я узнала о твоем возвращении от мужа, — ответила она, — и догадалась, что ты сразу направишься в «Три лилии».

Мэри внимательно посмотрела на женщину, невольно осмелившуюся оспорить ее положение единственной женщины–пирата в семи морях. На первый взгляд даже предположение о ее выборе такого образа жизни казалось абсурдным. Энн Бонни была, несомненно, красивой женщиной. На небольшом лице с идеально круглым твердым подбородком сияли широко расставленные раскосые глаза карего цвета. Щеки, казавшиеся впалыми из–за высоких скул, придавали ее лицу таинственное выражение. У нее был маленький рот с удивительно полными для такого изящного лица губами и высокий гладкий лоб. Зачесанные назад волосы венчали ее великолепный образ. Мэри не могла подобрать слов, чтобы описать эти волосы — их нельзя было назвать ни рыжими, ни имбирными, но они сочетали в себе оттенки и того и другого цвета.

Две женщины, переодетая и не скрывающая своего пола, долго пристально изучали друг друга. Мэри ощутила во взгляде Энн враждебность. Сощурив глаза, Энн с такой внимательностью рассматривала Мэри, что та на мгновение почувствовала себя не в своей тарелке. Что если столь проницательной женщине удастся проникнуть за маскировку, с помощью которой Мэри уже столько лет водила всех за нос? Не возникало никаких^ сомнений в остром уме Энн, проявлявшемся во всем ее облике и в каждом движении, и Мэри решила, что безопасней всего будет повергнуть эту женщину, прежде чем она успеет принести ей ка–кой–нибудь вред. Другого выхода не было — необходимо рискнуть. Мэри перевела вопросительный взгляд с лица Энн на ее фигуру и отметила в ней какую–то уверенную, спокойную силу. У Бонни были длинные ноги с сильными и крепкими бедрами и твердые острые груди, вырисовывавшиеся под платьем. Эта женщина обладала каким–то скрытым качеством, показывавшим Мэри, что это не та соперница, на которую можно было бы смотреть сквозь пальцы, что это женщина не уступает ей ни в способностях, ни во внутренней силе.

Рэкхэм представил Мэри как своего помощника, и, когда Энн холодно произнесла короткое приветствие, ее взгляд, казалось, еще раз скользнул по фигуре Мэри. Повернувшись к Джеку Рэкхэму, она спросила его, почему он вернулся на Провиденс.

— Клянусь, я слышала, что ты возвращаешься, чтобы попросить у короля помилование, — проговорила она, — и если это правда, то тебе не следует ожидать, что Энн Бонни станет снова разговаривать с тобой, не говоря уже о том, чтобы пустить тебя в свою постель. Признаюсь, я считала, что нашла человека, который сможет спасти меня от скуки, от этой проклятой жизни с жалким клерком, а мой прекрасный беспутный лихой кавалер оказался просто–напросто…

— Спокойно, Энн, спокойно, милая! — ответил Джек. — Это правда — у меня в кармане лежит бумажка от Георга, но все не так просто, как кажется на первый взгляд. Пойдем в таверну, пропустим по стаканчику.

Мэри поразил контраст между изысканным муслиновым платьем Энн и ее простой прямой речью, между ее женственной внешностью и внутренней напористостью, но для нее Энн все еще оставалась в первую очередь соперницей, которую необходимо низринуть. Они расселись за столом, и Джек рассказал о происшествиях, приведших к смещению капитана Вейна, последовавшему за этим назначению его на место капитана и внезапном желании команды принять помилование.

— Я исполнил твою волю, Энн, я вернулся с собственным кораблем, но по нелепой прихоти судьбы у меня нет команды!

— По прихоти трусливых шавок! — поправила

Энн. — Но я надеялась на человека, который сильнее судьбы.

— Возможно, ты не так уж много и потеряла, — вмешалась Мэри. — Джек говорил, что ты хотела отправиться с нами в море, но позволь заметить, на пиратском судне женщине не место.

Энн холодно взглянула на Мэри.

— Проклятье, ты бы отрастил немного волос над верхней губой, прежде чем лезть с советами, юноша! — ответила она.

— Если Джек будет охранять тебя день и ночь, я полагаю, с тобой ничего не случится, — заметила Мэри, чувствуя, что сражение начинается. — И если ему угодно превратиться в сторожевого пса — это его дело. Но ты едва ли сможешь чему–нибудь научиться.

Щеки Энн вспыхнули от гнева, она вскочила на ноги.

— Держу пари, еще слово — и ты будешь валяться на полу.

Джек со смехом сжал плечо Мэри и посоветовал Энн поискать себе более подходящего соперника.

— Рид — лучший стрелок и один из сильнейших фехтовальщиков, каких мне доводилось встречать, — сказал он. — Он просто дразнит тебя, хотя я хоть убей не могу понять, зачем ему это.

— Выпей и успокойся, девочка! — произнесла Мэри, заказывая всем еще по порции выпивки. — Джек, без сомнения, найдет тебе дело на корабле.

— Ладно, но с тобой я еще поговорю, юноша, — ответила Энн.

Но вскоре под влиянием винных паров дружба была восстановлена. Джек Рэкхэм, более задумчивый, чем обычно, погрузился в мысли о том, как бы сбежать вместе с Энн Бонни с Нью–Провиденс. Бренди и джин, выпитый Энн в изрядных количествах, заставили позабыть об осторожности, и она начала выказывать интерес к Мэри, откровенно прижимаясь к ней и дружески потрепывая по щеке.

— Надо сказать, ты прекрасно сложен, приятель, — говорила она. — Такому телосложению могла бы позавидовать и женщина.

Вдвойне смущенная вниманием, так активно на нее изливавшимся под самым носом Рэкхэма, Мэри пыталась спастись, нагоняя на себя застенчивый вид — что было не слишком сложно из–за непривычного прикосновения женской руки, от которого все тело Мэри вздрагивало. Но, казалось, не замечая ее робости, Энн Бонни беспечно болтала о своей скучной жизни с мужем на острове.

— Подумать только, что я могла сделать такую глупость — выйти замуж за этого зануду Бонни! — восклицала она. — Как только он появился, я решила сбежать от отца, чей характер уж слишком похож на мой собственный! Я думала, что будет лучше, если в семье наконец появится кто–то кроткий и тихий, но мне приходится расплачиваться за свою ошибку тысячами зевков. Можно выходить замуж за любого, но не за дурака: за плута, за негодяя, за двоеженца, за убийцу, за мужчину, который будет лупить свою жену, — дурак хуже любого из них!

— Кстати об убийствах, — сказал Рэкхэм. — От одного из моих людей я слышал, что в припадке ярости ты убила свою горничную.

— Это было никакое не убийство, — объяснила Энн. — Просто я ударила ее в суматохе слишком сильно, а впоследствии она умерла.

— Клянусь дьяволом, ты только послушай эту изящную крошку, Рид, а на первый взгляд можно подумать, что ее нужно холить и лелеять.

— В конечном счете, может статься, она и правда не плохо подготовлена, чтобы из нее вышел настоящий пират.

— Как вышло, что ты уехала из Ирландии, милая, чтобы порадовать глаз бедного Джека Рэкхэма? — спросил Ситцевый Джек.

— Я родилась в Корке, где мой отец служил адвокатом, — ответила Энн. — Когда я была еще ребенком, он разошелся с моей матерью, бросил практику и в припадке раздражения увез меня в Каролину.

— Клянусь, не каждый бросил бы столь прибыльное ремесло, большинство искали бы утешение в чем–нибудь другом, — заметил Джек Рэкхэм. — Он тоже был рыжим?

— Ага, Джек, рыжим. Но дело в том, что его репутация сильно испортилась из–за его экстравагантных привычек, к тому же сплетники набросились на его жену, мою мать, — продолжала Энн. — А он не из тех, кто стал бы мириться с неудачами, потому и уехал в Каролину, где его дела неплохо продвигались и он смог купить прекрасную плантацию. Я получала от него все, чего только могла пожелать, когда он был в хорошем настроении, другими словами, когда он был пьян. А поскольку он был пьян большую часть времени, то в целом я жила в свое удовольствие. Но когда двое рыжих живут в одном доме — к добру это не приведет. Бонни в то время был моряком, и в моем девичьем воображении казался серьезной фигурой. Мне в голову не могло прийти, что он станет чиновником у губернатора. Вот я и вышла за него и сбежала из дома, надеясь, что жизнь моя будет отныне веселой, да поможет мне бог!

— Будь я проклят, я сделаю твою жизнь веселой, — сказал Рэкхэм с самым беспечным видом, который он всегда напускал на себя, когда пребывал в сильном возбуждении. — Только такой дурак, как я, отважится взять с собой в море женщину, но, похоже, я кое–что придумал. Я полагаю, что мне удастся собрать из моей старой команды дюжину человек, которым уже надоела приличная жизнь. Проблема в том, чтобы найти такое судно, которым сможет управлять такое маленькое количество матросов. К счастью, подходящая лохань стоит в гавани Провиденса, хотя и на ней будет нелегко управиться с дюжиной людей. Ты слыхал о шлюпе Бена Хорнера, Рид?

— Я знаю, что много лет доны скрежетали зубами, слыша его имя, и что скорость его судна вошла на Карибах в поговорку, — ответила Мэри. — Говорят: «Вон идет Бен Хорнер — попробуй догони». Я слышал, что он часто ходил на своем корабле медленно, специально для того, чтобы легко ускользнуть из–под самого носа у испанцев, когда они уже не сомневались, что поймают его.

— Да, он любит покрасоваться, — сказал Ситцевый Джек. — А что касается его, так это чистая правда. Я предлагаю украсть его судно, а Бен Хорнер пускай просиживает штаны на острове.

— Это легче сказать, чем сделать, — проворчала Мэри.

— У всеми нами уважаемого Бена Хорнера есть одна известная всем слабость, — сказал Рэкхэм. — Несмотря на то что его уродство не уступает его достоинствам, он воображает, что любая женщина, на которую он только взглянет, не может перед ним устоять. Милое личико Энн заставит старого дурня поверить во что угодно, а пока она будет задерживать его на берегу, мы сможем пробраться на судно.

— Очень мило, сэр, действительно, очень мило! — воскликнула Энн. — Меня восхищает, как ты намерен использовать свою возлюбленную, эх ты, девонширская сводня!

— Ты можешь быть уверена, что он не зайдет дальше обещаний, мой милый и остроумный падший ангел! — заверил ее Рэкхэм. — Я бы поколебался, прежде чем отпустить тебя с любым другим мужчиной, но с Беном Хорнером даже моя рассудительная натура подсказывает, никакая опасность мне не грозит!

— В уродстве есть своя привлекательность для женщин, — заметила Энн. — Но я знаю человека, о котором ты говоришь. Низкорослый, толстый, с изрытым оспой лицом и длинными жирными руками. Когда он смотрит на женщину, у него в глазах такой блеск, как будто мысленно он раздевает ее. Куда приятней было бы провести какого–нибудь молоденького крикливого задиру.

— Все, что тебе придется сделать, это состроить ему глазки и договориться с ним о встрече на берегу, — зевая, сказал Джек. — Пока старый олух будет расхаживать по площади, дожидаясь тебя, ты сможешь, придумав для его людей какой–нибудь предлог, пробраться на корабль и разузнать, много ли там народа.

Ни у кого не нашлось возражений против этого плана, хотя Мэри про себя раздумывала о том, сколько времени пройдет до того, как у них начнутся неприятности с Энн Бонни. Но она не высказала своих сомнений вслух, и было решено, что Энн назначит свидание с Беном Хорнером через день, так, чтобы она успела познакомиться с ним и сделать все необходимые приготовления.

 

Глава 12

Джек Рэкхэм начал вести переговоры о продаже своего судна, но Мэри все еще ночевала на борту, и на следующее утро, к ее изумлению, ее разбудил посланник от Энн Бонни, вручивший ей записку, в которой Энн просила мистера Рида одного в полдень зайти в «Три лилии». Слово «одного» было подчеркнуто жирным карандашом. Мэри колебалась, стоит ли ввязываться в столь опасное приключение, но, понимая, что Энн наверняка не простит ей отказа, решила не напрашиваться на лишние неприятности, и потому отправилась в «Три лилии».

Подобострастие хозяина, с большими церемониями проводившего ее в верхнюю комнату, лишь усугубило ее тревожные предчувствия. Не решаясь войти, Мэри остановилась в дверях, но Энн не церемонилась с ней.

— Входи, приятель, и не притворяйся, что никогда до этого не видел женщины в спальне! — воскликнула она. — Я не тигр–людоед.

Несмотря на столь бойкое приветствие, Энн, казалось, не торопилась перейти к делу. Указав гостье на стул, она молча налила вина в свой бокал, подвинув другой к Мэри. Осмотревшись вокруг, Мэри заметила, что комната была обставлена как спальня, и, поняв всю нелепость своего положения, не нашла ничего лучшего, как плеснуть себе вина и погрузить в стакан нос, чтобы хоть как–то скрыть смущение. Она чувствовала себя совершенно потерянной; неприятное ощущение беспомощности охватило ее, и, не зная, как поступить, Мэри, как всегда, решила начать нападение.

— Смерть и ад, зачем ты вызвала меня сюда?! — вскричала она. — Тебе известно, насколько это опасно — ведь Джек Рэкхэм так влюблен в тебя?

Энн не двинулась и даже не подняла глаз от стола.

— Что это за игра? — продолжала Мэри, принимая ее молчание за свое поражение.

Энн посмотрела на нее с выражением тихого изумления в глазах.

— Неужели несравненный достойнейший мистер Рид боится взбучки? — произнесла она. — Неужели это так, юный красавец, которому мысль о женщине–пирате кажется столь забавной?

На миг Мэри показалось, что она видит свет в конце туннеля.

— Если все дело в этом — что ж, я принесу тебе любые извинения, какие захочешь, и пойду отсюда, — предложила она.

— Дело не только в этом! — ответила Энн.

— Ну что ж, как бы то ни было, я ценю Джека и, похоже, гораздо больше, чем ты, — сказала Мэри. — Несмотря на его хладнокровие, он очень сильно влюблен в тебя, и поэтому я не хотел бы, чтобы он застиг меня в подобном положении. Джек — хороший друг, в конечном счете он — мой единственный друг.

— Ах, какое чертовское самопожертвование — отказываться предать своего друга! Ей–богу, это очень трогательно.

Энн снова погрузилась в молчание и, поднеся свой бокал к свету, стала рассматривать его. Решив покончить с этим неравным боем, Мэри встала на ноги.

— Я пойду, — смущенно проговорила она.

Энн резко оглянулась, как будто уже успела забыть о присутствии Мэри, и лениво потянулась.

— Я бы задержалась ненадолго, — посоветовала она.

Она вытянулась на кровати, сонно зевнув, но сощуренные глаза неотрывно следили за Мэри.

— Я обладаю сложной натурой, юноша, — сказала она. — Как только мужчина признается мне в любви, я теряю к нему всякий интерес и начинаю искать себе другого — того, кто еще не говорил, что влюблен в меня. Разве ты считаешь, что у меня некрасивое тело, разве мои ноги слишком длинны или шея костлява? Скажи слово, и я пополнею, но сначала ты должен подойти и получше рассмотреть меня. Ты знаешь, как женщины любят, когда на них смотрят страстно. Я не верю, что ты уже смотрел на меня так.

Мэри взглянула в ее раскосые глаза, размышляя, не будет ли лучшим решением просто положить руку на эту изящную шейку и сдавить ее со всей силы. Она попалась в ловушку, и никакая сила не могла вызволить ее оттуда. Упрямо оставаясь на своем месте, она чуть ли не молилась, чтобы дверь внезапно распахнулась и в комнату вошел Джек Рэкхэм. Если бы завязалась драка, она бы почувствовала себя на своем месте.

— Ты все еще упираешься? — сказала Энн. — Тогда мне придется самой подойти к тебе. Скромность никогда не нарушала мои планы.

Легко спрыгнув с кровати и высоко задрав платье, Энн села на колено Мэри и обвила рукой ее шею. Охваченная паникой, Мэри оттолкнула ее и отскочила назад, прижавшись спиной к стене.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Энн улыбнулась.

— Странное поведение для юноши, в жилах которого течет горячая кровь! — произнесла она. И после долгой тяжелой паузы очень отчетливо, подчеркивая каждое слово, повторила: — Я сказала — странное поведение для юноши.

И в этот момент Мэри, посмотрев в лицо Энн, поняла, что та знает ее тайну, и неожиданное облегчение охватило ее. Со вздохом она села на кровать.

— Покончим с этим! — сказала она. — Клянусь, у меня не было никаких шансов. Теперь, когда мы знаем, кто есть кто, мы можем говорить прямо. Как, во имя дьявола, ты разгадала мой секрет?

— Инстинкт подсказал! — ответила Энн. — Одна кошка всегда почует другую. Признаться, я поняла, что ты женщина, как только мы встретились, но не хотела говорить при Джеке, на случай, если он ничего не знает о твоем истинном поле.

— Уверяю тебя, у него нет ни малейшего подозрения.

— Сейчас мне придется поверить тебе на слово, но позже, я надеюсь, мне представится возможность удостовериться в этом. До меня доходили слухи о том, какие у Ситцевого Джека отношения с женщинами, — сказала Энн. — Когда–нибудь я, без сомнения, расскажу ему о твоем благородстве и о том, как ты отказалась предать его.

— Никогда еще я не оказывалась в более скверном положении! — заметила Мэри. — Я больше, чем когда–нибудь прежде, пожалела о том, что родилась женщиной.

Энн наполнила оба бокала вином, но Мэри покачала головой.

— Ром мне больше по вкусу.

Энн Бонни пожала своими изящными плечами и вытащила из шкафа бутылку рома. Налив себе, Мэри произнесла тост:

— За двух женщин–пиратов, уникальных в истории мира.

— Я пока что не заслужила такого названия, — ответила Энн. — Но теперь, разве ты не должна поведать мне свою историю?

— Похоже, что придется.

И, вновь наполнив бокал, она коротко рассказала Энн историю всей своей жизни: о своем детстве на отцовском корабле; о попытке матери спасти жизнь тещи, послав к ней переодетую в мальчика дочь; о женском монастыре и о побеге оттуда; о гостинице в Бреде и смерти своего фламандского мужа; о плавании на корабле капитана Прентиса и захвате «Утренней звезды» майором Бонне; о том, как она примкнула к команде капитана Вейна и подружилась с Джеком Рэкхэмом.

— Остальное тебе и так известно, — закончила она, ставя на стол пустой бокал.

— Клянусь честью, вот это история! — воскликнула Энн. — Ты сделала то, на что не была способна ни одна женщина, и рассказываешь об этом с таким спокойствием, с каким домашняя хозяйка совершает покупки.

— Мне было скучно служить в армии, было скучно жить в роскоши и богатстве в Бреде, и в море я пошла в поисках перемен и приключений, — объяснила Мэри. — Но я не могу с уверенностью сказать, что в море не было так же скучно, как и на суше. Меня не интересует техническая сторона плавания, а сражений, о которых стоило бы упоминать, не происходило. Единственное утешение — это климат, потому что я люблю палящее солнце.

— Ты сама не знаешь, чего ищешь, — сказала Энн, напряженно вглядываясь в лицо Мэри. — А что ты думаешь о будущем?

— Думать о будущем очень важно, — ответила Мэри, — хотя о своем я ничего не могу сказать с уверенностью, потому что живу в постоянной опасности. Но вообще–то я хочу иметь собственный корабль и испытать на нем опасные приключения. В пиратском ремесле сообразительность может еще как пригодиться, можешь мне поверить.

— Мне и самой так кажется, — подтвердила Энн. — Но какое же место в твоих планах занимают мужчины?

— Никакого, они интересуют меня только как матросы. Ты можешь не волноваться за своего Джека Рэкхэма. Он ничего не знает о том, кто я на самом деле, и я позабочусь о том, чтобы не узнал никогда.

— Трудно представить подобное. Я думала, что Джек способен почуять женщину под любой маскировкой. Но я готова поверить твоим словам, да и не только им — судя по твоему рассказу о прошлом и о мужчинах, среди которых тебе довелось жить, я делаю вывод, что мужчины действительно не интересуют тебя. Ты девственница, я права?

— Да уж, это точно, я — девственница.

— И не только физически, но и духовно, — продолжала Энн. — Ты не испытываешь потребности в мужчинах.

— Нисколько, — ответила Мэри. — На корабле капитана Прентиса был один молодой американец по имени Джон Вейд. Он нравился мне больше других, но не могу сказать, что я испытывала к нему сексуальное влечение.

— Странно! — заметила Энн Бонни, выпрямляясь и улыбаясь своим мыслям. — Почему всемогущий Господь создал нас столь разными? Не могу припомнить такого времени, когда я не вожделела бы какого–нибудь мужчину.

— Мне приходилось общаться со многими: при мне они сквернословили, разговаривали со мной по душам, так что интимные отношение с кем–либо из них кажутся мне просто неестественными, — ответила Мэри. — Мне довелось увидеть другую сторону медали.

— Как и ты, я мечтаю о переменах и приключениях, — сказала Энн. — Я уехала из Ирландии в Каролину, из Каролины на Нью–Провиденс, а сейчас собираюсь удрать с острова неизвестно куда. Но я не испытываю никаких сожалений из–за того, что я женщина. Мужчины привлекают меня, и я счастлива, что привлекаю их. Если бы, как и ты, я надела бриджи, мне было бы обидно, что ни один мужчина не разгадал мою тайну.

— Моя мать, похоже, относилась к мужчинам, как и ты, но в ее характере было что–то сродни расчету проститутки, — сказала Мэри. — Возможно, именно это подсознательно отвратило меня от мужчин.

— Я люблю мужчин не за драгоценности и платья, которые они мне дарят, — возразила Энн. — Я знаю, что из всех любовных приключений, которые я испытала, из всех, какие мне еще предстоят, — ничто не доставит мне такого удовольствия, какое я получила с Джеком Рэкхэмом. Пол — это не то, что следует прятать от людских глаз. Я горжусь тем, что я женщина.

— Этого мне не понять, — сказала Мэри.

— Я знаю, что мне не переубедить тебя, пока ты сама не проснешься. Всю жизнь ты притупляла свои чувства — и одному богу известно, что из тебя выйдет, если ты проживешь еще несколько лет такой жизни. Да, велика глупость существ, противоположных мужчине — женщин и зверей.

Мэри рассмеялась и налила себе еще рома. Не со многими женщинами она рассуждала о своей жизни, и, уж конечно, ни одна из них не походила на Энн Бонни.

— Меня это не мучит, — сказала она. — Меня интересует не моя особа, но лишь то, что я делаю.

— Это прекрасно, но тебе не удастся избежать женской судьбы, связи женщины с мужчиной. Ты слишком привлекательна для этого.

Она зажала лицо Мэри между ладонями, изучая его вблизи.

— Лоб, подбородок, брови — правильные. Глаза — красивы. Яркие полные губы, широкий рот — верный признак того, что ты расходуешь себя впустую. Чуть удлиненные, но зато правильной формы и довольно изящные уши. Маленькая отметина на носу. Я полагаю, это след сабельного удара? Идеальное телосложение. Милая моя, да ты просто красавица. Это доказывает, сколь нечувствительны мужчины, если они не могли распознать такую женщину.

— Дьявол тебя побери! — воскликнула Мэри, отталкивая ее.

— Но я вижу и следы твоей противоестественной мужской жизни, — продолжала Энн. — Какая–то тяжесть в выражении лица, намек на двойной подбородок. А эти широкие плечи, крепкие ляжки и могучие ноги! Со временем это изменит всю твою внешность — ты огрубеешь и раздобреешь. Но сейчас ты очень привлекательна. Женщины, которые живут старыми девами, — это либо разочарованные во всем женщины, либо тихони, они никогда не бывают смелыми женщинами. Так что найди себе мужчину, как только почувствуешь, что готова к этому.

— Когда закончишь перечислять части моего тела, постарайся понять, что ты напрасно тратишь время.

— Ты сама придешь к этому. Развлекайся, сколько хочешь. Живи в постоянной опасности — делай все что угодно. Но если ты не познаешь величайшего для женщины удовольствия, это доведет тебя до помешательства.

— Клянусь, ты — переодетый мужчина, ты так старательно отстаиваешь их излюбленную точку зрения. Когда ты закончишь читать мне лекции, то, может быть, мы попытаемся подыскать более интересную тему для разговора!

— Ты сама поймешь, о чем я говорю. Запомни мои слова.

— Поживем — увидим, — ответила Мэри. — Я не вижу причин, которые заставляли бы женщину иметь что–то с мужчиной. Слишком много ходит разговоров о том, что место женщины дома…

— Я говорю о другом, — перебила ее Энн. — Я не предлагаю тебе выходить замуж и заводить дюжину детей.

— Может, и так, но я не понимаю, почему бы мне не обойтись совсем без мужчин. Я не испытываю никакой потребности в них, и, насколько я могу судить, женщинам от них — сплошные неприятности. Я собираюсь продолжать свою прежнюю жизнь.

— Что ж, я предупредила тебя ради твоей же пользы, — проговорила Энн, пожимая изящными плечами. — Не хочешь последовать доброму совету — твое дело. Но теперь я должна сказать тебе что–то уже ради своей собственной пользы. Ты не можешь плыть на судне Хорнера со мной и Джеком.

— Проклятье, как не могу?

— Подумай сама! — ответила Энн. — Каково это будет — две женщины и Джек Рэкхэм на борту одного корабля?

— Но Джеку незачем знать, что я женщина! Мы долго плавали вместе, и ему никогда не приходило в голову ничего подобного. Господи боже, ведь ты не скажешь ему!

— Нет, не скажу, для своего же блага, — медленно ответила Энн. — Но я себя знаю: я вполне могу проболтаться в припадке ярости или ревности. Каждый раз, видя вас с Джеком, вместе управляющих кораблем, я буду представлять себе тысячу разных глупостей, например, что вы про себя посмеиваетесь над бедной, глупой, обманутой Энн Бонни. Я знаю Джека Рэкхэма, и я намерена удержать его подле себя.

— Тебе нечего бояться — красавчик Джек Рэкхэм не интересует меня, кроме как в качестве хорошего друга, каким бы странным это тебе ни казалось, — сказала Мэри. — Мне будет нелегко, если я потеряю место офицера у Джека, и мне придется начинать все сначала.

— Мне жаль, — ответила Энн. — Но если честно, твои мечты о собственном корабле не кажутся мне слишком привлекательными.

— А что, если я не соглашусь?

— Ты не настолько глупа, Мэри, дорогая моя. Если ты встанешь на моем пути, твоя тайна будет раскрыта.

Мэри поняла, что попалась в руки Энн, и, выругавшись, сдалась.

— Как я объясню это Джеку? — проворчала она.

— В этом нет необходимости, — ответила Энн. — Я скажу ему, что я против того, чтобы ты плыла с нами, — этого будет вполне достаточно. А теперь мне пора идти к моему возлюбленному. Мне искренне жаль, что ты не можешь плыть с нами, потому что мне интересно, что с тобой станется. Но никто не в силах бороться с природой, и я вижу твое будущее так же отчетливо, как настоящее.

— Это был самый интересный и самый неожиданный для меня разговор, — холодно сказала Мэри.

— Не держи на меня зла, — ответила Энн, протягивая ей руку. — Когда ты проснешься, то поймешь, что в любовных делах, в которых замешаны женщины, нет места для благородства.

Деланно улыбнувшись, Мэри пожала ей руку. Она взглянула, как все мужчины повернули головы, чтобы посмотреть вслед изящно прошедшей по общей комнате Энн. Вернувшись в спальню, Мэри уныло допила ром, размышляя о своем будущем. Но мысли ее были далеки от ее несчастья, от того, что теперь ей придется начать все сначала. Она обдумывала слова Энн о том, что произойдет, если она не прекратит притворяться мужчиной, и впервые в жизни Мэри Рид ощутила потребность в друге, которому можно было бы довериться.

 

Глава 13

Вечером Мэри встретила Джека Рэкхэма в «Трех лилиях»; обычно столь беспечный Ситцевый Джек явно был не в духе. На его лице была написана такая угрюмость, что Мэри почти стало его жалко, хотя в душе она сердилась на его глупость, за то, что он позволил женщине так окрутить себя. Джек попытался ускользнуть от Мэри, но в ее планы не входило отпустить его так просто, и потому, навязав ему свое общество и делая вид, что не замечает его недовольства, она спросила его, как продвигается план по краже корабля Бена Хорнера.

— Когда мы наконец уплывем из этого города, Джек? Здесь воняет предателями и трусами! — сказала она. — Должен тебе сказать, я буду просто счастлив, когда снова вдохну запах чистой морской соли.

Рэкхэм сосредоточенно смотрел в свою кружку.

— Мне жаль, Рид, мой друг, — ответил он, — но ты не поплывешь с нами.

— Ты собираешься плыть без меня, Джек Рэкхэм? — воскликнула Мэри.

— Эх, этого–то я и боялся. Сегодня днем я встретил Энн, и она сказала, что настаивает, чтобы я не позволил тебе плыть с нами. Она не объяснила мне причин, но, видать, ты, приятель, чем–то здорово задел ее. Когда я попытался спорить, она ответила мне, что в таком случае мы можем плыть без нее. Сказала, что я могу поискать себе другую любовницу.

.Мэри с презрением посмотрела ему в лицо.

— Жалкое зрелище для богов, глядящих на нас с небес, — воскликнула она. — Лихой Джек Рэкхэм, которого не могла повергнуть ни одна женщина или мужчина на земле, так опутан ленточками женского передника, что готов принести своего товарища в жертву капризам любовницы!

— Перестань, приятель, — прервал ее Рэкхэм, — Незачем делать все хуже, чем оно есть. Если я послушаю тебя, то потеряю лучшую женщину, с какой я когда–либо был в постели.

— Проклятье, в море гораздо больше рыбы, чем можно выудить, Ситцевый Джек.

— Я не собираюсь менять синицу в руках на журавля в небе, — воскликнул Рэкхэм. — Ты сам виноват, что дразнил девчонку.

Он внезапно замолчал, вытирая пот со лба желтым шелковым платком.

— Послушай–ка, я не привык выходить из себя, — продолжал он, пытаясь обернуть все в добродушную шутку. — Не все же могут быть такими евнухами, как ты, черт тебя побери, мой друг!

— Ладно, не теряй головы, Джек, — ответила Мэри. — Я не собираюсь спорить с неизбежным. Если ты должен плыть без меня, так не о чем больше и говорить. Уверяю тебя, это только моя вина, что я ненамеренно обидел Энн.

— Женскую прихоть не понять. Жаль, что мы, мужчины, добровольно становимся ее рабами.

— Я чем–то оскорбил ее, но давай расстанемся друзьями. Ты — мой первый друг, с тех пор как я покинул Голландию, и ты первый, кто дал мне шанс, сделав своим офицером. Я не забуду об этом.

И, заказав бутылку рома, Мэри подняла кружку за будущее Ситцевого Джека и Энн Бонни.

— Хорошо, что ты так спокойно это воспринимаешь, — сказал Ситцевый Джек, одним глотком опустошая содержимое своей кружки. — Но от этого я чувствую себя еще более несчастным, чем раньше.

Они помолчали, а потом Рэкхэм рассказал Мэри, что он ждет Энн.

— Она должна назначить свидание с этим старым дураком Хорнером и отправиться на его корабль, пока он сам будет просиживать штаны на берегу, — объяснил он, — Она должна вот–вот появиться. Энн обещала зайти повидаться со мной, до того как отправится на судно.

По его голосу Мэри поняла, что он беспокоится. Но он боялся не того, что Энн придется подвергать себя опасности, — втайне он ревновал, опасаясь, что она захочет поразвлечься с уродливым Беном Хорнером. Размышляя о неприятностях, которые приносит любовь даже самым сильным мужчинам, Мэри чуть не молилась, чтобы судьба помогла избежать ей участи влюбленных. Человек может клясться, что рассудок никогда не подведет его, может нерушимо хранить свой обет долгие годы, но стоит появиться милому личику или стройной фигурке, как, по необъяснимым причинам, кровь в нем закипает и он забывает обр всех своих клятвах. И тогда он становится глупым, как мальчишка, впервые в жизни целующий девочку; даже глупее, потому что мальчишка всего лишь поддается неясным эмоциям, которые уносят его вдаль, взрослый же человек знает, как бессмысленно его поведение, но не может остановиться. Мэри всегда казалось, что хуже всего, когда умные или циничные люди теряют голову: кто бы мог подумать, что элегантный Джек Рэкхэм станет вести себя словно желторотый птенец — он, который мог заставить любую женщину выполнять его малейшую прихоть. Но его поведение лишь убедило Мэри в том, что, несмотря на хвастовство, силу и даже ум, все мужчины в душе — просто дети.

— Дети или дикари! — вслух произнесла Мэри.

— О чем это ты? — удивился Рэкхэм.

Но прежде, чем она успела ответить, дверь в таверну распахнулась, и на пороге появилась Энн Бонни. С первого взгляда бросалось в глаза, что она довольна собой, но стоило ей увидеть Мэри, как улыбка исчезла с ее лица, и ее место заняло выражение задумчивой подозрительности. Она перевела взгляд с Мэри на Рэкхэма.

— Что здесь делает этот человек, Джек? — спросила она.

— Пьет за здоровье Энн Бонни и Джека Рэкхэ–ма! — ответила Мэри.

— Это чистая правда, — пробормотал Рэкхэм. — Рид не держит на нас зла.

— Я надеюсь, ты уже сказал ему, что он не может бежать с нами?

— Сказал. И хотя ни один из нас не понимает, в чем причина, он не стал поднимать шума.

— Я и сам не уверен, что мне хочется отправляться в море вместе с вами, — объяснила Мэри, глядя прямо в глаза Энн Бонни. — По правде сказать, я считаю, что женщина на корабле приносит несчастье. А даже если ничего и не случится, все равно на борту не будет порядка — даже лучшие капитаны теряют все свое мастерство, когда их отвлекает женщина. Они не могут настроиться на работу.

— Клянусь честью, я просто счастлива, что ты придерживаешься столь разумной точки зрения, — сказала Энн Бонни.

И, глядя из–под смиренно опущенных ресниц и приняв самый скромный и невинный вид, Энн объяснила, что именно любовь к Рэкхэму заставила ее просить о том, чтобы его помощник остался на берегу.

— Понимаешь, Джек, — говорила она. — Рид — очень хорош собой. Для большинства женщин он мог бы быть идеалом, и хотя я люблю тебя, но я — лишь юная неопытная девушка. Если тебе вдруг покажется, что я флиртую с Ридом, ты станешь ревновать, и начнутся неприятности — будет лучше, если мы расстанемся с твоим помощником.

Мэри улыбаясь смотрела на Энн, восхищенная ее хитростью, но и благодарная судьбе за то, что самой ей не приходится использовать подобные женские проделки, и она может идти к цели прямой дорогой, как это делают мужчины.

— Если дело только в этом, — сказал Джек Рэкхэм, — то Рид может плыть с нами. Ты что, думаешь, что я — зеленый юнец, чтобы без всякой причины ревновать тебя к другому?

— Нет, Джек, — ответила Энн. — Но в таких вопросах интуиция никогда не подводит женщину.

— Да я и сам решил остаться, так что пусть все будет как есть, — сказала Мэри. — Как дела с Бенджамином Хорнером, Энн?

— Можешь забыть об этом, — неожиданно вмешался Джек.

Энн вопросительно подняла брови.

— Я сказал, забудь об этом, — более жестко повторил Джек. — Ты можешь договориться о свидании с этим старым похотливым подлецом, но, клянусь, ты не пойдешь к нему.

— Бедняга, план был не в том, чтобы я встречалась с ним, а в том, чтобы я пробралась на его корабль…

— Забудь об этом, ты не пойдешь ни к нему, ни на корабль. Послушай меня. Я не собираюсь подвергать тебя риску и не собираюсь подвергаться ему сам, — перебил ее Джек, с яростью ударяя кулаком по столу.

— Ты только что говорила, что он — ревнивец, — сказала Мэри, поворачиваясь к Энн. — Заметь, секунду назад он ответил тебе, что он не какой–нибудь юнец, чтобы ревновать без причины!

— А как же насчет корабля? — после недолгой паузы спросила Энн. — Проклятье, а что, если на борту останется вся команда?

— Не останется, — коротко ответил Джек. — Он возьмет на берег большую часть своих людей — особенно если он будет думать, что женщина сама ищет с ним свидания, это я тебе гарантирую. Уж я–то знаю привычки старого негодяя. К тому же он уверен, что сейчас, когда на Нью–Провиденс царят закон и порядок, будь они прокляты, нет никакой опасности в том, чтобы оставить корабль без присмотра. Вот мы и воспользуемся этой возможностью.

— Разумеется, пусть все будет, как ты решил, — сказала Энн.

— Что же, ты молодец! — ответил Джек, явно чувствуя облегчение. — Мне удалось уговорить десятерых из моей старой команды, и каждый из них может потягаться с любым из слабаков, которых Хорнер оставит на борту своего судна. Главная опасность исходит от форта.

— Мы выберемся отсюда. Удача на нашей стороне, я это чувствую, — сказала Энн.

— Я спущусь к причалу посмотреть, как вы будете уходить, — вмешалась Мэри. — Не будь такой подозрительной, Энн, — я не собираюсь увязываться за вами. Может быть, я пригожусь на берегу, если что–то пойдет не так.

— Это правда, — подтвердил Джек.

Энн неохотно согласилась на эту прощальную встречу.

В указанный час Мэри с Рэкхэмом и десятью матросами, которых ему удалось собрать, скрываясь в тени, ждали Энн у причала. Она опаздывала, и Ситцевый Джек уже начинал подумывать о том, не предала ли его возлюбленная. Неожиданно сбоку от них возникла мужская фигура; Джек, нервно выругавшись, схватился за эфес шпаги, но Мэри, чутье которой было лучше развито, удержала его руку.

— Проклятье, ну–ка перестань размахивать своей проклятой саблей, Джек Рэкхэм, — произнес хорошо знакомый голос.

Им предстала Энн, переодетая в мужской костюм: в плащ, шляпу с широкими полями, мешковатые штаны и высокие сапоги, сбоку болталась сабля, а из–за кушака торчали два пистолета.

— Ну, Энн, и напугала же ты меня! — сказал Джек. — Зачем весь этот маскарад?

— Платья не слишком–то годятся для жизни на пиратском корабле, мой отважный, но пустоголовый возлюбленный. А как только тебе захочется снова увидеть меня в женском наряде, я переоденусь в платья, которые мы захватим, — в платья величавых испанских сеньорит или французских светских дам. Я думаю, у меня будет большой выбор!

— Ты вполне уверена, что стоит отказываться от женского очарования, Энн? — рассмеялась Мэри. — Клянусь, ты пошла против природы, а это не может довести до добра, я уверен!

Энн пристально посмотрела на нее.

— Хватит болтать, — сказала она. — Пора расходиться; мы отправляемся туда, где мы наконец не будем дышать одним воздухом с перевоспитанными пиратами и губернатором сэром Вудсом Роджерсом, сифилис их побери!

— Пора! Мне жаль вот так оставлять тебя, Рид, дружище, — проговорил Рэкхэм, протягивая Мэри руку. — Но я чувствую, что мы еще встретимся, и, может быть, очень скоро.

Он резко отвернулся и повел своих людей к приготовленной заранее лодке.

— Прощай, Мэри, дорогая, — прошептала Энн, сжимая руку Мэри в своих ладонях. — Не думай обо мне плохо, и пусть удача сопутствует тебе — она тебе понадобится.

Она легко сбежала по ступенькам и спрыгнула в лодку. Лодка сильно качнулась, и Рэкхэм шепотом выругался на нее. По взмаху его руки матросы взялись за весла, и лодка поплыла от берега. — Матросы гребли молча, медленными широкими взмахами, но нежное журчание воды, капающей с весел, казалось Мэри слишком шумным. Она стояла у причала, вглядываясь в темноту, едва различая расплывчатые очертания лодки и, впереди, судна Бена Хорнера. С него не раздалось ни звука. Ни удивленного вскрика. Ни шума драки. Две тени беззвучно слились, и вскоре судно, словно корабль–призрак, двинулось к выходу из гавани.

Это был самый опасный момент, потому что теперь им предстояло пройти прямо под пушками форта, а ни одному кораблю не позволялось выходить в море ночью. Грозная тишина казалась Мэри бесконечной, и она почувствовала, что готова молиться о благополучии этих беспомощных пройдох. Задержав дыхание, она ждала, что вот–вот над водой разнесется оклик часового, а за ним грянет пушка, но ни один звук, кроме плеска волн о камни причала, не нарушал тишину. Мэри отвернулась, зная, что сейчас Энн Бонни и Джек Рэкхэм, должно быть, уже несутся по волнам на всех парусах на самом быстром в семи морях судне; и Энн ликует, упиваясь скоростью, не уступающей скорости ее мыслей о том, что теперь она свободна от скуки добропорядочной жизни. Но сама Мэри лишь отдалилась от выполнения своей мечты: она потеряла единственного человека, которого могла назвать своим другом, и вернулась в своей карьере к тому, с чего начала.

 

Глава 14

На Нью–Провиденс это происшествие вызвало небольшой переполох, поползли слухи о том, что новый губернатор снаряжает шлюп для погони за Джеком Рэкхэмом и его ветреной любовницей. Мэри, у которой все еще оставался обильный запас награбленных денег, остановилась в «Трех лилиях» и вынуждена была ежедневно выслушивать сплетни о том, какие беды уготованы этому сумасшедшему, Ситцевому Джеку; возможно, перевоспитанных пиратов раздражало то, что Джеку удалось посмеяться над губернатором, тогда как они приняли его нововведения с такой кротостью. Высказывались различные предположения относительно судьбы Бена Хорнера, потому что сей галантный кавалер, только что потерявший свой корабль, бесследно исчез; поговаривали даже о том, что Джек Рэкхэм взял его в море и держит юнгой на его же собственном «Ястребе». Сама Мэри высказывала мнение, что Хорнер настолько стыдился, что его судно было украдено таким смехотворным способом, что решил затаиться; но шутки на этот счет вскоре надоели ей, потому что у нее были другие, куда более важные темы для размышлений. Рэкхэм резко вернул все ее достижения к тому, с чего она начала, и перспектива завладеть собственным судном (а на меньшее она была не согласна) сейчас казалась более отдаленной, чем когда–либо. Но Мэри понимала, что, судя по тому, как обстояли дела, ей будет нелегко сводить концы с концами, когда закончатся награбленные деньги, и она уже представляла себе, как ищет работу официанта в какой–нибудь пивной.

На Нью–Провиденс действительно было не просто заработать крупные деньги или получить во владение корабль — одной из возможностей было отправиться в погоню за своим старым другом, Рэкхэмом, но Мэри твердо знала, что никогда не пойдет на это, как бы ни опустел ее кошелек. Едва губернатор почувствовал, что крепко обосновался на своем новом посту, как выстроил форт для обороны и поставил туда гарнизон, собранный из обитателей острова. Он сформировал бывших пиратов, число которых доходило до четырехсот, в роты, во главе которых назначил наиболее надежных из своих офицеров. Губернатор произвел столь разительные преобразования, что Мэри была вынуждена признать, что этот человек знает свое дело — внешне Нью–Провиденс выглядел так, будто никогда не являлся ничем иным, как одной из миролюбивых английских колоний, на которой царят закон и порядок.

Следующим шагом Вудса Роджерса было установление торговли с испанцами в Мексиканском заливе—и специально для этой цели он снарядил несколько кораблей. Вскоре до Мэри дошли слухи, что судно капитана Хорниголда, участвовавшего в этой экспедиции, выбросило на скалы далеко от берега, откуда смогли спастись в каноэ лишь пять человек. Таким образом этот чванливый и надменный человек получил немного пользы, перейдя на сторону закона.

Но его пример не сослужил Мэри полезной службы, несмотря на ее попытки использовать его по каждому случаю. Прилагая все усилия, на которые она только была способна, Мэри обнаружила совершенно невозможным разыскать капитана, который всерьез предложил бы ей заняться пиратским ремеслом, и, несмотря на то что в разговорах не было недостатка, ей самой тоже не удавалось никого убедить бросить добропорядочную жизнь. Все непокорные капитаны, число которых ограничивалось единицами, уже сбежали с острова. Оставшиеся надеялись, что прибыль, полученная от законной торговли под управлением старого вояки Вудса Роджерса, превзойдет их прежние пиратские доходы. Ожидание большой выгоды сделало всех их упорными приверженцами короля Георга, свято верящими в право на собственность.

Но большинство все же не могло смириться со сложившимся положением, и не без оснований, и Мэри долгое время надеялась, что ей удастся убедить людей в своей правоте и набрать команду. Как и обещал король, каждый из них получил вместе с помилованием по двадцать акров земли, но какая польза от земли человеку, у которого нет денег, чтобы ее обрабатывать или хотя бы построить на ней дом? Все они вначале обладали солидным богатством, но, как настоящим пиратам, привыкшим к мысли, что век их недолог, деньги жгли им карман; купцы, получавшие деньги от шлюх и хозяев питейных заведений, для безопасности клали их в банк, еще одно нововведение Роджерса, и на этом все заканчивалось. Многие продавали свои земли за цену выпивки, а после этого шатались по городу, не зная, чем заняться.

Мэри пыталась побудить их к действию, постоянно намекая, что их предали, но один вид солдат губернатора в красных мундирах лишал бывших пиратов присутствия духа. Все они жалели о своей потерянной свободе, но перед лицом закона, так прочно воцарившегося на их глазах на Багамах, они чувствовали себя беззащитными и ограничивались тем, что сидели без дела в пивных и с ворчанием посасывали ром, вспоминая о прошлых днях и приключениях. Мэри с расчетом обильно угощала их выпивкой, пока наконец не поняла тщетность этого и не решила приберечь свои деньги. От них можно было в изобилии услышать россказни об их отваге и воинственные клятвы, но ожидать чего–то большего, что могло бы приблизить ее к цели, было бесполезно.

Рожденная для постоянного движения, Мэри вынужденно проводила бесконечную череду дней в полном бездействии. Потерпев неудачу в попытках украсть судно и собрать команду и убедившись, что пути к бегству с Нью–Провиденс нет, она поняла, что ей придется выйти в море на обычном торговом корабле.

Неудачи были тем более обидны, что Мэри ясно видела возможности, которые ей приходилось упускать. Великобритания объявила, что море наконец очищено от пиратов. На свободе оставались лишь Тич, Рэкхэм и еще несколько отщепенцев. И купцы со всего мира поверили слову Великобритании: из всех портов Европы и Азии, из Южной Америки и Африки начали выходить в море все новые корабли. Богатства, которые Испания имела в Мексике, перевозились домой в огромных неуклюжих галионах, представлявших из себя легкую добычу для любого пиратского судна, капитан которого знает свое дело. Мэри чувствовала, что кое–что знает о своем деле, и мысленно проклинала Энн Бонни за ее ревность, понимая, что сейчас она могла бы счастливо бороздить с Джеком Рэкхэмом моря среди столь богатой добычи. Она знала, что пиратство вот–вот подойдет к концу, но огромное количество богатств, которые переправляли сейчас по всем направлениям купцы всех стран мира, могло бы соблазнить столь многих морских волков вернуться к своему промыслу, что пиратское ремесло должно бы встретить новый расцвет. Но Мэри готова была спорить на золотую гинею, что Джек Рэкхэм не пользуется такой благоприятной возможностью. Он наверняка прожигает жизнь в свое удовольствие, обнимая Энн Бонни одной рукой и сжимая кружку рома в другой.

Но, очевидно, новое поколение пиратов должно было появиться не на Нью–Провиденс. Ничто не могло растормошить этих людей, как будто загипнотизированных решительными действиями Вудса Роджерса. С того дня, как он с презрением пропустил без внимание ядро, пущенное в него Джеком Рэкхэмом, когда они с капитаном Вейном бежали из гавани, этот человек получил над обитателями острова огромную власть. Мэри пыталась спорить с ними, убеждая, что горстку его солдат нетрудно победить, но перевоспитанные пираты слишком боялись длинных рук Англии и английского флота. Раньше их мошеннический образ жизни оставался безнаказанным, потому что флоту казалось полезным иметь в запасе мощную силу пиратов и буканьеров, которых можно было призвать на помощь во время войны с Испанией и Францией, но новый король решил изменить положение вещей. Возможно, причиной было то, что жирный немец никогда не смог бы сам стать моряком, а потому был попросту не способен понять, что моряк должен быть выше закона, по крайней мере, английский моряк. На Провиденсе считалось, что преследование пиратов — это первый признак упадка Англии. Как бы то ни было, бывшие пираты предпочитали продолжать свое, пусть даже жалкое, существование тому, чтобы отплясывать танец на нок–рее.

Но в одном вопросе страх перед губернатором не мог управлять ими. Убедить пиратов сражаться против своих бывших товарищей стоило крайнего труда. Около пятидесяти кораблей, снаряженных для погони за Джеком Рэкхэмом и Тичем, без дела стояли в гавани — губернатор не мог набрать команды для них. Угрозы и просьбы оказались равно бесполезны, но, поскольку бывшим пиратам приходилось с каждым днем все туже завязывать пояса, деньги в конце концов все–таки возымели свое действие. Вудс Роджерс пообещал награду в пять гиней, затем в десять, в двадцать и, наконец, в двадцать пять — лишь после этого ему удалось собрать достаточно людей для одного небольшого шлюпа. Командование было поручено Джону Огеру, который, как показалось Мэри, с самого начала неохотно принял помилование от короля. Она верила, что если ей удастся сблизиться с этим человеком, она сможет убедить его вернуться к прежнему образу жизни, и уже подумывала о том, не записаться ли самой на его шлюп. Но, руководствуясь каким–то инстинктом, Мэри не сделала этого, что, как выяснилось впоследствии, спасло ей жизнь.

Очень скоро она узнала, что ее сомнения были весьма основательны. На Нью–Провиденс дошли новости о том, что через два дня после отплытия Огер и его товарищи повстречали два шлюпа с богатым грузом, и, не в силах противиться старым привычкам, напали на них и забрали денег и товара на сумму более пятисот фунтов. После этого, вспомнив суровое лицо губернатора сэра Вудса Роджерса и сомневаясь, что он будет рад услышать об их успехах, они повернули корабли и отправились прочь, направляясь к Эс–паньоле и надеясь больше никогда не оказаться на Багамах, где воцарилась столь странная власть, устанавливающая банки и ростовщичество даже на Провиденсе — месте, которое могло бы быть раем. Но судьба отвернулась от них: яростный торнадо настиг их в пути, и, потеряв мачту, они были отнесены к одному из необитаемых Багамских островов, где их шлюп потерпел окончательное крушение. Большинству пиратов удалось выбраться на берег, и они расселились в лесах на этом острове, но вскоре об их бедствии прослышал бдительный Роджерс. Он послал к ним вооруженный шлюп, капитан которого разыскал их и взял на борт, сказав много приветливых слов и дав немало ободряющих обещаний. Изможденные жизнью в лесах, пираты были готовы поверить во что угодно. Капитан заковал их в кандалы и отвез обратно на Нью–Провиденс, где все одиннадцать уцелевших были арестованы до разбирательства в форте.

Ни у кого не возникало сомнений, что на этот раз пощады не будет — Роджерс не любил тратить время даром. В Адмиралтейском суде Багам состоялся процесс, в ходе которого десять из них были признаны виновными и приговорены к немедленному повешению.

Всех десятерых тотчас же вывели из зала и расставили на стене форта, накинув им на шеи веревки. Их бывшие товарищи молча наблюдали за происходящим снизу, и стоявшая в толпе Мэри внезапно почувствовала, как волна симпатии прокатилась между зрителями и осужденными. Один из бунтарей, некий Деннис Мак–Карти, казалось, тоже ощутил это. Это был крепкий ирландский парень с копной рыжих волос и белоснежными зубами, известный как хороший штурман и профессиональный боксер. Потрогав веревку, обвязанную вокруг его шеи, он спросил угрюмо молчавших пиратов, нравится ли им его новый воротник, и предсказал, что многим из них предстоит смириться с подобной модой. Весело, как будто не испытывая никакой злобы, он обозвал их плаксивыми, малодушными, пресмыкающимися трусами за то, что они переметнулись на сторону короля в то время, когда моря так изобилуют богатой добычей.

— Вместе, ребята, — заявил он, — мы могли бы оставить в дураках всех королей в мире. А так, вы, одетые в белые воротнички добропорядочности, должны смотреть на меня в моем пеньковом вороте совсем немодного покроя. Позвольте мне заметить, оба они душат, но мой — гораздо быстрее, к тому же, сказать по правде, он чертовски натирает кожу! Давайте же, ребята, — еще не поздно снова стать бойцовыми петухами! Набросьтесь на них все вместе — и, вот увидите, солдаты перейдут на вашу сторону!

Пираты угрюмо ворчали между собой, что Деннис, должно быть, свихнулся от страха смерти, но Мэри чувствовала, как ком подступает к горлу и слезы щиплют ей глаза при виде этой безрассудной и беспомощной бравады.

Остальные осужденные почерпнули мужества из этой речи Денниса и стали кричать, что никогда не думали, что настанет время, когда десять таких людей, как они, будут связаны и повешены, как собаки, на глазах у четырехсот своих побратимов и товарищей, преспокойно стоящих внизу, вместо того чтобы поспешить на помощь.

Но губернатор выставил напоказ слишком много вооруженных солдат, чтобы разумные люди могли решиться на какой–нибудь отчаянный поступок — а недавно помилованные люди всегда особенно осмотрительны. И в этот момент Вудс Роджерс, стоявший поблизости рядом с капелланом, сделал шаг вперед и объявил, что пираты сами сделали свой выбор, присоединившись к другому миру и сердечно раскаявшись в совершенном ими зле.

— Да, — заговорил один из бунтарей, — я сердечно раскаиваюсь. Раскаиваюсь, что не совершил больше зла и что не перерезал глотки тем морским крысам, которые схватили нас, и я от души жалею, что те, кто смотрит на нас снизу, не будут болтаться рядом с нами!

— И я! — поддержал его другой.

— Я тоже! — добавил третий.

Вместо ответа Вудс Роджерс подал знак палачу, и через мгновение все они были повешены. Никто больше не успел произнести предсмертной речи, кроме Денниса Мак–Карти, который, прежде чем петля затянулась на его шее, успел прокричать:

— Мои друзья говорили, что мне предстоит умереть в ботинках, но это была ложь!

И последним движением он скинул с ног башмаки.

Зрители отшатнулись, а Мэри поспешила в «Три лилии», чтобы смыть неприятный привкус изо рта и поднять кружку за Денниса Мак–Карти и других парней, успевших выговориться перед смертью. Сидя за столом пивной, она размышляла о подвигах, которые могла бы совершить вместе с такими людьми, сведи ее судьба с ними, а не с Джеком Рэкхэмом, забывшим о товарищах из–за женщины. Мэри с отчаянием искала пути к бегству из этого города, теперь больше, чем прежде, ей ненавистного: города, где люди настолько пали духом, что могли безропотно наблюдать, как мучат и убивают их друзей.

Как будто в ответ на ее раздумья дверь таверны распахнулась, и в пивную важно вошел Бен Хорнер. Несколько человек усмехнулись его появлению, несмотря на всеобщее уныние, а чей–то голос спросил, доволен ли он новым хозяином своего шлюпа Джеком Рэкхэмом.

— Какую плату вы ему назначили, капитан? — крикнул тот же голос.

Бен Хорнер швырнул кошелек на стол.

— Неужели вы думаете, что Бен Хорнер без боя отдаст своего знаменитого «Ястреба»? — воскликнул он. — Что он отдаст судно, сделавшее его имя легендой и заставляющее любого дона дрожать как осиновый лист при упоминании о нем?

Он заказал всем выпивку и объяснил, что получил от сэра Вудса Роджерса разрешение снарядить корабль для погони за Ситцевым Джеком.

— Кто поплывет со мной, ребята?

Присутствующие робко переглянулись, возможно

вспомнив о Деннисе Мак–Карти и его товарищах, но никто не произнес ни слова.

— Кто поможет мне вернуть законную собственность из лап грязного вора — не пирата, а трусливого вора? — вскричал Бен Хорнер. — Ну же, где ваша храбрость? Неужели никто из вас не торопится снова вступить в бой?

— Сегодня мы видели Денниса и других повешенных, — ответила Мэри. — Ни у кого из нас нет желания наблюдать подобные зрелища слишком часто.

— Клянусь, я не позволю повесить Рэкхэма. Я сам вырежу ему легкие, — пообещал Хорнер. — Допустим, я дам вам слово, что не привезу его сюда живым. Это что–нибудь изменит?

— Может быть, — сказала Мэри, думая, не та ли это возможность, которую она искала. Команду, которую сможет набрать Бен Хорнер, можно будет без труда подчинить своей воле, после того как они отчалят с Нью–Провиденс, а шансы, что ей придется сражаться с Джеком Рэкхэмом, ничтожно малы.

Бен Хорнер посмотрел на нее.

— Ты — Рид, ты был помощником на корабле Рэкхэма, не так ли?

— Верно, капитан.

— Мне это подходит, — сказал Хорнер. — Твой Ситцевый Джек бросил тебя на берегу, а я возьму помощником. Согласен?

— Да, — ответила Мэри, неожиданно решившись.

— Клянусь, это уже кое–что, парни, это неплохое начало. Пусть вор ищет вора — это хороший девиз.

— Может быть, испанцы найдут подобное название и для Бена Хорнера!

— А–а, ты слышал о моих подвигах против донов, юноша. А кто не слышал! 'Я не из тех, кто позволит гнусному щеголю Ситцевому Джеку Рэкхэму оскорбить себя. Клянусь, я задушу наглеца его же собственными прелестными бриджами.

Мэри угрюмо посмотрела на своего нового капитана и осталась недовольна его неуклюжей внешностью и круглым брюшком.

— Эх, лучше бы вы предоставили Джека своему помощнику, — заметила она. — Да уж, я бы не удивился, если бы и Энн Бонни справилась с вами!

Раскат смеха приветствовал эту остроту, а капитан Хорнер схватился за эфес шпаги.

— Спокойно, капитан, — произнесла Мэри. — Я еще не подписал назначения и могу говорить с вами, как мне вздумается. И не плохо бы вам запомнить, что Джек Рэкхэм — единственный человек, которого я встречала в этих краях, способный помериться со мной силами в драке на саблях или шпагах.

— Он говорит тебе истинную правду, Бен! — сказал матрос, который раньше плавал вместе с Рэкхэмом и Мэри. — Он — настоящий дьявол, когда у него в руках сталь, а с людьми суров, как надсмотрщик над рабами.

— Надсмотрщик? — повторил Хорнер, радуясь возможности замять ссору. — Тогда я не возьму своего слова назад. Ты подпишешь назначение?

— Ага, это я сделаю! — ответила Мэри.

Бен Хорнер торопливо ушел набирать команду, а Мэри осталась в таверне, чтобы поближе познакомиться с некоторыми из тех, кто уже согласился плыть вместе с ними. Их было шестеро, все — перевоспитанные пираты, и, прежде чем Мэри изрядно потратилась на выпивку, она успела убедить их, что постыдно охотиться за таким человеком, как Джек Рэкхэм, чтобы предать его смерти. Особенно под предводительством такого мешка с ветром, как Бен Хорнер.

 

Глава 15

Через неделю после отплытия с Провиденса Бену Хорнеру выпала крупная удача. Поздно вечером неподалеку от Большой Багамской отмели они услышали яростную пальбу из пушек и, осторожно поплыв на звук выстрелов в полутьме предрассветного времени, обнаружили примерно в двух милях прямо по курсу какой–то шлюп. Бен Хорнер быстро навел на него трубу и чуть не пустился в пляс от радости.

— Это точно он, — сказал он Мэри. — Я узнаю мое милое суденышко повсюду; я бы разглядел его даже в туман. Теперь, мистер Ситцевый Джек Рэкхэм, посмотрим кто кого.

— Если это ваш «Ястреб», нам не удастся даже приблизиться к нему, — заметила Мэри.

— У них сломана бизань–мачта, — ответил Бен Хорнер.

Подплыв ближе они увидели, что «Ястреб» действительно сильно пострадал в последнем бою. На борту люди неистово работали топорами, чтобы высвободить повалившуюся мачту. Корабль шел медленно, едва повинуясь рулю.

Бен Хорнер с нескрываемым восторгом потер руки.

— Хвала господу, он у нас в руках. Расставь людей по местам и передай им, что каждый из них получит по пять золотых гиней, когда Ситцевый Джек будет схвачен.

Мэри разослала моряков по местам: кто–то встал у пушек, кто–то взял в руки абордажные крючья, на верхней палубе расположились люди с мушкетами — но ни слова не упомянула об обещании, данном Хорнером. Вместо этого она ходила между людьми, удивляясь, неужели Бен Хорнер считает их потомками Иуды Искариота, готовыми предать своего товарища и воспользоваться его бедой. Ее слушали внимательно, и наконец она велела им ждать ее дальнейших приказов и не обращать внимания на Бена Хорнера.

Затем она послала в свою каюту за Веселым Роджером, которого держала в своем сундуке. Но прежде чем успел вернуться ее посланник, Хорнер приказал поднимать английский флаг.

Однако Джек Рэкхэм все еще был способен обороняться — все его люди побросали топоры и побежали к пушкам. Управление, казалось, тоже улучшилось, потому что шлюп пришел в достаточно устойчивое положение, чтобы в случае битвы точно поразить противника. Общеизвестная удача Рэкхэма, похоже, вернулась к нему — залп с «Ястреба» сильно повредил нос судна Бена Хорнера и проломил борт ниже ватерлинии. Бен Хорнер запрыгал на месте, крича от ярости, глядя, как добыча ускользает у него из–под носа, и Мэри решила, что настало время действовать. Ей уже принесли флаг, и она быстро пустила его вверх по мачте, около которой стоял Хорнер. Едва легкий ветерок развернул его и Веселый Роджер стал отчетливо виден, команда с облегчением закричала. Ответный крик раздался с корабля Рэкхэма. У Бена Хорнера, казалось, случился удар. Он недоуменно смотрел на флаг.

— Что это, мистер? Мятеж на корабле короля…

Дуло пистолета Мэри уперлось ему под ребра, свободной рукой она спокойно обезоружила его. Позвав двоих матросов, она с их помощью связала ему руки за спиной.

— Сажайте его в гичку, ребята, — приказала она.

«Аретуза» лениво скользила вперед, и, почувствовав дрожание палубы под ногами, Мэри поняла, что со шлюпом все кончено. Скоро он начнет погружаться, и, приказав матросом спасать все свои вещи, какие они смогут увезти, и занимать шлюпки, она сама повела свою к «Ястребу». Вскоре она разглядела Джека Рэкхэма и Энн Бонни, перегнувшихся через борт, чтобы лучше видеть, и начала размышлять о том, что почувствует Энн Бонни при виде своей предполагаемой соперницы, которая собирается причалить к ее судну, несмотря на все попытки Энн предотвратить это. Она знала, что Энн может заставить Джека потопить их лодки или отказать им в разрешении подняться на борт, и потому ощутила огромное облегчение, увидев на ее лице улыбку, возможно вызванную лишь неудачей Бена Хорнера. Мэри остановилась и помахала рукой. Энн махнула ей в ответ и пошла им навстречу.

Вскарабкавшись по веревочной лестнице, Мэри вытолкнула вперед Бена Хорнера, ткнув его в спину пистолетом, и, перерезав веревки, освободила ему руки.

— Этот щеголь хочет поговорить с тобой, Джек, — проговорила она. — Ни о чем другом не просил с того времени, как мы отплыли с Нью–Провиденс.

Джек Рэкхэм, изящный и бронзовый от солнечного загара, со спокойной улыбкой сверху вниз смотрел на толстого приземистого Бена Хорнера, который, казалось, проглотил язык.

— Ну что же ты медлишь? — сказала Мэри. — Говори. Ты же рассказывал нам, что ты скажешь Джеку Рэкхэму и что ты с ним сделаешь, когда представится случай. Невежливо заставлять нас ждать.

— Любой мог бы справиться с этой мокрой курицей, — произнес Рэкхэм. — Ну же, смелей, ты хотел мне что–то сказать?

— Клянусь, ничего, — пробормотал наконец Бен Хорнер. — Удача отвернулась от меня. Я сдаюсь. Это был ловкий ход — сбежать с моим «Ястребом»… смело проделано… мне просто не повезло, что у меня был корабль на Карибах.

Джек протянул ему руку, его лицо озарилось очаровательной улыбкой, которую он с такой легкостью умел на себя напускать.

— Без обид, Бен, — сказал он.

— Без обид, — подтвердил Хорнер, пожимая протянутую руку.

Все четверо обменялись рукопожатиями. Рэкхэм собрал в своей каюте военный совет, и, когда все расселись вокруг стола, Джек вкратце рассказал о своем плавании с того момента, как он с Энн Бонни отплыл с Провиденса. Судьба была против них, торговые корабли почти не попадались на их пути, и несчастья их дошли до предела прошлой ночью, когда они нарвались на французский военный корабль, не имея возможности избежать битвы с ним.

— Будь я проклят, мне не хватало рук и чудом посчастливилось удрать от французов, — говорил Джек. — Сами видите, в каком плачевном состоянии они нас оставили — бизань–мачта сломана, снасти снесены, в нижней носовой части — пробоина. Никогда в жизни я так не радовался, как сегодня, когда увидел, что вы поднимаете Веселый Роджер. Еще на один залп по вашему кораблю мы были неспособны. Ваше появление — просто божий дар.

— Не знаю, что думает об этом Энн, — сказала Мэри. — Она не хотела, чтобы я плавал вместе с вами.

— Ну теперь–то у меня нет выбора! — ответила Энн, пожимая плечами.

— Энн не лишена доли здравого разума, хотя она и женщина, — сказал Ситцевый Джек. — Она не будет смотреть косо на столь счастливую случайность. Мне больше, чем когда–либо прежде, не хватает людей — убиты все мои офицеры и половина маленькой команды, которую мне удалось набрать на Провиденсе. И тут появляетесь вы… Сколько у вас человек?

— Сорок пять, — сказала Мэри.

— Сорок пять человек и два офицера. Рида я знаю давно, а репутация отважного охотника за донами Бена Хорнера и так хорошо известна и ни в какой проверке не нуждается.

— Я–то думал встретить старость на стороне закона, — ухмыляясь, вздохнул Бен Хорнер. — Но судьба сильнее меня, и я остаюсь с вами до тех пор, пока не получу собственный корабль.

— Превосходно! — сказал Джек. — Но Рида я знаю с колыбели, и, как вам, наверное, известно, он помог мне возглавить мое первое судно — так что он станет моим первым помощником.

Хорнер немного помрачнел от мысли, что теперь станет всего лишь вторым помощником на своем знаменитом «Ястребе», но, зная, что не имеет права выбора, старался выглядеть как можно более беспечным.

— А теперь — за дело, — воскликнул Рэкхэм, вскакивая на ноги. — На вашей старой лохани, которая собирается пойти ко дну, есть провизия, Хорнер?

Бен через открытое окно посмотрел на заброшенную «Аретузу», все еще слабо державшуюся на поверхности.

— Обильный запас, сэр, — ответил он, запнувшись на слове «сэр».

— Тогда отправляйтесь туда, возьмите людей, сколько понадобится, и перевезите сюда все, что сможете. У нас все запасы на исходе. А мы с Ридом пока пойдем посмотрим, что творится на палубе.

Мэри, довольная тем, что снова оказалась вместе с Рэкхэмом, отметила, что его фигура заметно испортилась от слишком обильных удовольствий; но он оставался для нее хорошим товарищем, и она объявила, что счастлива вновь его видеть.

— Не больше, чем я сам, — сказал Джек, когда они вместе вышли на палубу. — Но через некоторое время тебе не будет это столь приятно, и ты пожалеешь, что не оказалась подальше от меня.

— Как так? — спросила Мэри.

— Видишь ли, ты — деятельный, устремленный вперед человек, никогда не отклоняющийся со своего курса, пока не окажешься в своем порту, — объяснил Джек. — Я подозреваю, милый друг, что происходящее здесь придется тебе совсем не по душе.

— Ты же капитан. Почему же ты не приведешь все в порядок?

— Верно, я капитан. Но я же сам и причина всего этого.

— Ты говоришь загадками, приятель.

Джек положил руку на плечо Мэри.

— Ты был прав с самого начала, Рид, — проговорил он. — Никогда не бери женщину в море. Никогда не мешай дело с удовольствием — это золотое правило.

— Почему же ты не избавишься от нее? — снова спросила Мэри. — Высади ее в ближайшем порту.

— Эта маленькая стерва крепко засела в моей крови, — тихо ответил Рэкхэм.

Они с отчаянием переглянулись, и Мэри резко отвернулась, чтобы проследить за тем, что творилось на палубе. Скоро все матросы ожесточенно работали под ее присмотром: кто рубил бизань, кто заменял снасти на фалып–мачте, кто латал пробоину; другие смывали с палубы кровь и предавали разбросанные на ней тела грубому морскому погребению.

Душа Мэри пела от радости жизни, когда она, прохаживаясь между моряками, принуждала их к работе — там ударом, здесь резким жестом, чувствуя силу и власть заставить их двигаться. Управлять людьми по своей воле, чтобы они достигли цели, — такая жизнь приходилась ей по душе. Сама цель не имела значения, важен был лишь процесс, и радость деятельности всегда значила для нее больше, чем драгоценности и золото, которые ей удавалось получить.

Знаменитый «Ястреб» вполне заслуживал ее труда. Стройный корабль с красивыми линиями, он, казалось, вслух взывал к Мэри, чтобы она отмывала пятна, начищала медь пушек и натирала палубу морским песчаником до тех пор, пока он не сможет снова гордиться собой. Мэри чувствовала, что с первого взгляда влюбилась в этот шлюп, и проклинала Джека Рэкхэма за то, что он довел судно до такого состояния. «Ладно, мой красавец, — громко произнесла она. — Я прослежу, чтобы все было сделано как следует. Когда–нибудь ты станешь моим». И уже в тот момент она твердо решила, что «Ястреб» должен принадлежать ей, даже если ради этого ей придется сражаться с самим Ситцевым Джеком Рэкхэмом.

В рекордное время она добилась того, чтобы «Ястреб» стал снова готов к бою, и Рэкхэм поздравил ее.

— Ты вдохнул в нас новую жизнь, дружище!

Но Мэри не испытала удовольствия от этой похвалы, поймав напряженный взгляд Энн, пристально следившей за ними с полуюта.

Бен Хорнер, прирожденный маркитант, забрав с «Аретузы» все нужное, открыл порта судна, чтобы избавить его от лишних мучений. Проследив, как корабль скрылся под водой, Рэкхэм направил «Ястреб» на Карибы, так как прознал о пребывании в том районе испанских галионов с сокровищами, а Мэри радостно принялась за работу по подготовке команды, на которую можно было бы положиться в бою.

 

Глава 16

Рэкхэм предоставил Мэри следить за кораблем, почти ни в чем ее не ограничивая. Самого его редко можно было видеть, и, расспрашивая матросов, Мэри вскоре поняла, как низко пал их капитан. Прежде любой отправился бы за Джека Рэкхэма в огонь и в воду — все знали, что за его щеголеватой внешностью скрывается отважный моряк, не знающий усталости, что в нем есть дьявольская удаль, которая никогда не подведет. Теперь все видели, что его дух гниет и покрывается язвами из–за излишнего потворства своим желаниям и привязанности к женщине.

Корабль, разумеется, перенимал настроение капитана, и вскоре Мэри обнаружила, что атмосфера на борту хуже, чем ей доводилось видеть в армии или на каком–нибудь другом судне. Новички вскоре тоже заразились от остатков прежней команды — вялые матросы не обращали на капитана никакого внимания, ворчали о недостатке добычи, почти не скрывая своего мятежнического настроения. Со времени отплытия с Провиденса они ограбили лишь маленькую пинассу и несколько никчемных рыболовецких посудин, но Джека Рэкхэма это, очевидно, никоим образом не заботило. Ночи напролет и большую часть дня он проводил внизу, в каюте Энн Бонни, за выпивкой и любовью. Матросы начали ненавидеть Энн Бонни, хотя почти не видели ее, и стали думать, что она приносит им несчастье. Они открыто говорили, что удача не вернется к ним, пока на борту находится это рыжее дьявольское отродье, и вскоре у них появилась мысль, что лучше всего было бы бросить Энн Бонни за борт, даже если это означало бы отправить вслед за ней и капитана. Матросы всерьез считали, что Джек Рэкхэм так изменился из–за того, что Энн Бонни наложила на него чары.

Мэри знала, что если моряк вобьет себе в голову суеверие, с ним уже ничего не поделаешь. Встревоженная, она искала возможности поговорить с Джеком Рэкхэмом, но ей не удавалось застать его одного. Начиная терять терпение, она послала к Джеку одного из своих людей, чтобы попросить его зайти в ее каюту.

Рэкхэм явился пьяный в стельку. Качаясь из стороны в сторону, он остановился в дверях и помахал ей рукой.

— Что случилось, дружок? — спросил он. — Проклятье, ты просто грубый негодяй, как ты можешь посылать за капитаном!

— Я не мог застать тебя в одиночестве, — ответила Мэри, — а у меня важное дело. Послушай, Джек, возьми себя в руки. Тебе известно, что ты подвергаешь свою жизнь, жизнь Энн, да еще и мою в придачу, опасности?

— Ха, ты так считаешь?

— Люди недовольны. И неудивительно, коли ты день и ночь думаешь только о бабе!

— Постараюсь быть терпеливым, хотя ты даром тратишь мое время. Почему я должен обращать внимание на этот сброд?

— Где твой разум, парень? Против целой команды не смогут устоять даже два таких фехтовальщика, как я и ты.

— Фи, а мне нравится, что команда недовольна! Когда матросы готовятся сместить капитана, они лучше дерутся.

— Дерутся? Вот именно. Твои люди пошли за тобой, чтобы сражаться, а не смотреть, как ты лапаешь женскую шейку.

— Буду драться, когда время придет. Покажи мне противника, и я буду драться с любым, включая мистера Рида, — закончил Джек, махнув Мэри рукой на прощание.

— Боюсь, твое время наступит раньше, чем тебе придется драться, — холодно заметила Мэри. — Еще немного, и ты не сможешь держать шпагу в руках.

Но убедить его в чем–либо не представлялось возможным. Мэри пыталась переговорить с Энн Бонни, но та, очевидно ревнуя, не открывала ей дверь. Все, что могла Мэри, это сдерживать людей, пока возможно, и надеяться, что Джек Рэкхэм все–таки придет в себя.

Они находились неподалеку от Наветренных островов и видели несколько больших кораблей, но инициатива и железные нервы Джека Рэкхэма совершенно отказали ему. Как правило пьяный, он утверждал, что паруса, которые они видят, принадлежат военным кораблям, и настаивал на том, чтобы воздержаться от нападения. Мэри знала, что он боится рисковать жизнью Энн Бонни и что напивается он лишь для того, чтобы не видеть презрения в глазах своих людей. Все еще робко надеясь на перемены в Рэкхэме, она упрямо закрывала глаза на предложение принять управление кораблем на себя, на что неоднократно намекали члены команды. Но Бен Хорнер, без сомнения, не испытывавший дружеских чувств по отношению к Ситцевому Джеку, нашептывал матросам, что сам мог бы стать куда более удачливым капитаном, и обещал им богатую добычу. Это приводило Мэри в замешательство, так как Бен Хорнер славился своими способностями штурмана. Но однажды ночью во время внезапно налетевшего вихря порыв ветра выбросил Хорнера за борт. Мэри использовала его неожиданную смерть, объяснив ее суеверным морякам как предупреждение о том, как Бог расправится с мятежниками. На какое–то время на корабле стало спокойней.

Через несколько дней после этого происшествия они заметили за бортом нечто похожее на бревно, но, присмотревшись, Мэри, обладавшая острым зрением,

различила привязанного к нему человека. Спустив на воду шлюпку, она сама отправилась на разведку и обнаружила, что это было выдолбленное в форме грубой лодки дерево. Спина привязанного к нему человека показалась ей знакомой, и, с чувством возрастающего возбуждения перерезав веревки, она втащила его в лодку и увидела перед собой Джона Вейда, молодого американца, высаженного майором Бонне на необитаемом острове. Длинные, спутанные волосы падали на его пергаментно–бледное лицо, но, сунув руку ему под рубаху, Мэри почувствовала слабые удары сердца. Насильно влив ему в рот сквозь крепко сжатые зубы бренди, Мэри приказала своим людям налечь на весла и стала растирать ему спину. Прежде чем они успели вернуться на «Ястреб», на лице Вейда появились первые признаки жизни. Эта чудесная встреча разбудила в Мэри надежду: без всяких на то оснований она чувствовала, что удача возвращается к ней.

Мэри приказала отнести Вейда в свою каюту, раздела и завернула в теплые одеяла. Оставив негра, который ей прислуживал, присматривать за ним и приказав сообщить ей, как только он откроет глаза, она вышла на палубу. Через три часа ей доложили, что он пошевелился, и, вернувшись в каюту, Мэри нашла Вейда уже с каким–то подобием румянца на щеках.,

— Привет, Рид. Вот мы и встретились, — произнес он, широко улыбаясь.

Его улыбка как будто снята гору с плеч Мэри.

— Да, к счастью для меня!

— Для меня это вдвое большее счастье! — ответил Джон Вейд. — Я был, как никогда, близок к смерти.

— Мне незачем расспрашивать тебя, что произошло, — сказала Мэри. — Ты до смерти устал от жизни на острове, сделал себе что–то вроде лодки и доверился волнам, а твои товарищи отказались от столь опасного предприятия. Что заставило тебя пойти на это безумие, Джон?

— Тебя никогда не высаживали на крохотном островке, иначе ты бы не спрашивал! — ответил Джон. — Безумие это было или нет — но я жив и здоров, так что покончим с этим. Что это за судно? Вы пираты?

Мэри внимательно посмотрела на него, прежде чем ответить, неожиданно вспомнив, что он был опытным штурманом, и думая, как бы переманить его на свою сторону, если «Ястреб» станет ее кораблем.

— Ты не должен снова оставлять меня, Джон, — проговорила она. — Ты будешь мне нужен.

— Ну, я не отрицаю, что рад снова видеть тебя, Рид, несмотря на наше неприятное прощание. Ты решил остаться с этим пиратом, Бонне, хотя до этого говорил, что не покинешь меня. Но я полагаю, у тебя были на то веские основания.

— Были, Джон, и когда–нибудь я все тебе расскажу.

— Хорошо, что меня подобрал именно ты. Я отношусь к тебе лучше, чем к любому, кого я когда–либо встречал. Но ты не ответил на мой вопрос — вы пираты?

— По названию — да, Джон, — ответила Мэри. — Но наш добродушный капитан Рэкхэм околдован.

Мэри вкратце объяснила ему положение вещей на борту и поведала о своем намерении завладеть этим кораблем, как только представится возможность.

— Почему бы тебе попросту не свергнуть Рэкхэма? — спросил Вейд.

— Это логично, но я не хочу этого делать, — ответила Мэри. — Рэкхэм — мой друг, и, сказать по правде, я побаиваюсь его женщину! Но я чувствую, что шанс вот–вот подвернется. Ты поможешь мне?

— Нет, — зевая сказал Джон. — Я не хочу быть пиратом, не хочу подвергаться риску вернуться домой на нок–рее. И точка на этом.

— Ты что, никогда не рискуешь, приятель?

— Ты сам знаешь, какому риску я подвергался только что. Но я не опозорю свою семью.

— Мне искренне жаль, Джон, — сказала Мэри. — Признаться, я немного не люблю, когда люди отка

— зываются принимать мои предложения, а на тебя я рассчитывал. Но когда тебе станет лучше, может быть, ты передумаешь. А пока что я приложу все усилия, чтобы тебя оставили в покое. Я объясню твой отказ присоединиться к нам тем, что ты еще слишком слаб. Не думаю, что Ситцевый Джек сильно заинтересуется тобой, даже если я скажу, что ты свалился с луны.

Как и ожидала Мэри, Рэкхэм не проявил к новичку никакого интереса и сказал ей, что она может делать с ним все, что ей вздумается. Она поместила Вейда в запасную каюту и следила за тем, чтобы ему доставалась лучшая пища, какая только хранилась на борту корабля. Это не было особенной роскошью, хотя Мэри умудрялась заменять для него принятую порцию из сухарей, солонины и сушеных бобов на те немногие вкусности — масло, сыр и цыплят, — которые Джек Рэкхэм откладывал для Энн Бонни и с которыми он расставался крайне неохотно. Но американец был молод, и не прошло и недели, как к нему вернулись его обычная сила, нетерпеливость и активность.

Мэри часами слушала его рассказы об Америке, о море и о Европе. Самодостаточная, всегда заводившая знакомства, а не дружбу, видящая в людях лишь средство добиться своей цели, Мэри со времени так взволновавшего ее разговора с Энн Бонни стала страстно мечтать о собеседнике. Возможно, он был нужен ей лишь для того, чтобы убедить саму себя, что она может обойтись и без него, и что с ее маленьким закрытым миром все в порядке. Но общение с Вейдом вновь освежило ее сознание, и она ощутила усталость от занятости исключительно собственными делами и амбициями. Мэри почувствовала, что не может снова остаться без его общества, и поэтому, узнав, что Вейд попал в неприятности, грозящие прекратить его пребывание не только на «Ястребе», но и вообще на земле, она решила сделать все от нее зависящее, чтобы предотвратить это.

Было бы странно, если бы на корабле с таким капитаном, как Рэкхэм, не объявился матрос, пожелавший извлечь выгоду из слабой дисциплины и провозгласивший себя на полубаке главарем, который готов возглавить судно, как только представится такая возможность. В этом случае матросов подчинил себе боцман Уилкенс, плававший еще с Чарльзом Вейном, а потом перешедший на сторону Рэкхэма: смуглый волосатый малый, который раньше, по слухам, был горняком, больше шести футов ростом и восемнадцати стоунов весом. Однажды ночью, подходя к каюте, которую занимал Вейд, чтобы встретиться с ним для обычной беседы, Мэри расслышала два спорящих голоса. Скользнув в тень, она прислушалась. Уилкенс называл Вейда любимчиком первого помощника.

— На этой посудине нет места для плаксивых любимчиков! — говорил он. — Мистер Рид скоро поймет это на своем горьком опыте. Говори, ты будешь вести себя как мужчина и отрабатывать свой хлеб, или ты собираешься и дальше подлизываться к помощнику?

— Я не буду работать на пиратов! — ответил Вейд.

— Но пиратский харч достаточно хорош для твоего брюха, так? — закричал Уилкенс. — Ты просто грязный янки!

В ответ Вейд нанес Уилкенсу внезапный точный удар в живот, от которого тот согнулся вдвое. Мэри узнала прежнюю силу и скорость молодого задиры. Но Уилкенс вытащил огромный нож, а у Вейда не было никакого оружия, Мэри знала это точно. Прежде чем она успела броситься на выручку, американец снова овладел положением.

— Ты же не трус, чтобы убивать безоружного, — спокойно произнес он. — Убери нож, и давай встретимся в честном поединке на шпагах.

Уилкенс затрясся от смеха.

— С тем же успехом я мог бы перерезать тебе глотку прямо сейчас. Поединок ничего не изменит.

— Давай сделаем все по правилам, — ответил Вейд. — Встретимся завтра через час после восхода на острове. Пусть два человека с корабля следят за тем, чтобы все было честно.

— Что ж, пусть мои товарищи позабавятся, а заодно и заработают по паре кружок, хотя я не собираюсь долго с тобой церемониться. У тебя осталось немного времени.

Уилкенс лениво вышел из каюты, а Мэри осталась стоять, размышляя, что ей следует делать. Мысль потерять Джона Вейда была для нее непереносима, но она знала силу его противника и его мастерство в сабельном бою. Вейд еще не совсем оправился после приключений в море, и у подобного боя мог быть лишь один исход. Мэри могла сделать лишь одно, и она поспешила догнать Уилкенса.

Он стоял у борта, и, когда она похлопала его по плечу, матрос посмотрел на нее и, снова отвернувшись, сплюнул в воду.

— Уилкенс, — сказала она. — Я слышал, как ты только что упоминал мое имя и обвинял в том, что у меня есть любимчики. Это серьезное обвинение против офицера.

— Это верно, — ответил Уилкенс.

— Я мог бы судить тебя и посадить в кандалы, но это не по мне. Скажи, ты дерешься только с больными или готов сразиться и со мной, как мужчина с мужчиной?

Зндя репутацию Мэри, здоровяк колебался.

— Когда, мистер? — спросил Уилкенс, в его лице промелькнула хитрость.

— На рассвете, — ответила Мэри.

Рассмеявшись от радости, Уилкенс поплевал на

свои огромные ручищи.

— Договорились, мистер! — воскликнул он.

Мэри знала, что у него на уме. На рассвете будет

еще так темно, что ее превосходящие способности фехтовальщика окажутся бесполезны против его силы. Но ей нужно было встретиться с ним раньше, чем он будет драться с Вейдом.

— Одно условие, Уилкенс, — сказала она. — Держи язык за зубами.

— Клянусь, буду нем как могила, в которой вы скоро окажетесь, — ответил Уилкенс.

Мэри кивнула и отправилась разыскивать Вейда, размышляя, упомянет ли он о дуэли, которую так опрометчиво назначил. Он не сказал о ней ни слова и вел себя совсем как обычно.

«Ястреб» остановился у небольшого острова для чистки днища, и сойти на берег не составляло никакого труда. Мэри наблюдала, как Уилкенс и два его помощника отплыли на берег, и, вооружившись пистолетами и саблей, отправилась за Джеком Рэкхэмом, которого предупредила о дуэли еще ночью. Нельзя полагаться на себя одну, когда имеешь дело с тремя такими мерзавцами.

— Пойдем, Джек, — сказала она. — На берег поплыли всего трое, а мы вдвоем стоим шестерых.

— Да еще и со мной в резерве.

Повернувшись, они увидели одетую в мужской костюм и вооруженную до зубов Энн Бонни.

— Дьявол меня побери, Джек, ты что, никуда не выходишь без этой женщины?

— Жалкий подкаблучник — вот я кто, будь я проклят, — с горечью воскликнул Рэкхэм. — Можешь ты не совать нос в мои дела, женщина?

— Это не твое дело, — ответила Энн. — Но я не хочу пропустить столь забавное зрелище.

— Ладно, не трать слов впустую — пусть идет с нами! — сказал Ситцевый Джек, привязывая саблю и затыкая за пояс пистолеты.

— Ну что ж, пошли, — согласилась Мэри. — Я надеюсь, что ты постараешься нам не мешать.

— Можете не волноваться, — пообещала Энн. — Я иду с вами только для того, чтобы поучиться у Рида — я много слышала о его способностях в фехтовании.

— Боюсь, у него не будет возможности их продемонстрировать, — мрачно заметил Рэкхэм. — В поединке с таким быком, как Уилкенс, могут помочь лишь сокрушительные удары сплеча — один за другим. В другой ситуации я бы с легким сердцем положился на мастерство Рида, но в этом случае, когда бой будет происходить в полутьме, — я не очень–то в него верю. Как ты смотришь на то, чтобы отменить поединок, Рид? Или, по крайней мере, перенести его на полдень.

— Чтобы потом я стал посмешищем для всей команды? Со мной все будет в порядке, Джек. В армии мне приходилось иметь дело и с более опасными людьми, чем Уилкенс.

— Будь осторожен, приятель! — сказал Рэкхэм. — Я не хочу потерять первоклассного офицера.

Холодный сырой сумрак ночи все еще висел над островом; высадившись из лодки, они с трудом различили трех человек, дожидавшихся их прибытия. Казалось, те были удивлены увидеть вместе с Мэри Рэкхэма.

— Мы не думали, что вы так рано покинете постель, шкипер. Вы ведь так к ней привязаны! — сказал Уилкенс, кланяясь Энн Бонни.

— Смотри, как бы я не решил заменить Рида, Уилкенс, — тихо ответил Рэкхэм.

Он взялся сам выбирать площадку для дуэли и стал тщательно отыскивать место, где было как можно меньше неровностей. Уилкенс то и дело поплевывал на руки и со злобой размахивал над головой саблей. Мэри стояла неподвижно, иногда вздрагивая от холода и чувствуя какую–то странную, ни на чем не основанную грусть. Ей пришло в голову, что, возможно, сейчас ее охватило предчувствие смерти. Посмотрев на нее, Энн Бонни вытащила из кармана бутылку рома.

— Сырость пробрала тебя до костей, Мэри, девочка, — прошептала она. — Глотни немного и соберись.

— Спасибо, Энн, — поблагодарила Мэри. — Грустить перед боем — это на меня не похоже. Обычно я оживаю, когда мне предстоит серьезное дело.

Она сделала большой глоток и почувствовала себя лучше.

— Ну вот, твои щеки порозовели, — сказала Энн. — Да здравствуют женщины!

— Я рада, что ты наконец–то встала на сторону нашего пола, — улыбнулась Мэри.

Они смотрели, как Уилкенс красуется перед своими товарищами, рассказывая им, что он собирается сделать со своим противником.

— Понимаешь, я просто подумала о Джоне Вейде, — произнесла вдруг Мэри, немного поколебавшись.

— О молодом американце?

— Да, он должен был драться с Уилкенсом рано утром, но он еще не совсем выздоровел.

— А–а, теперь мне все ясно! — сказала Энн, с любопытством рассматривая лицо Мэри.

— Со стороны все всегда ясно и просто, — резко проговорила Мэри. — Но если меня убьют или тяжело ранят в этом бою, ты проследишь, чтобы Джек не позволил Уилкенсу драться с Вейдом?

— Разумеется. Это я тебе обещаю, — ответила Энн.

Рэкхэм все еще придирался к выбранной площадке, находя то там, то тут мелкие недостатки и стараясь выиграть время. Он знал, что каждая минута важна для поединка, но наконец терпение Уилкенса лопнуло.

— Давайте начинать, мистер, — сказал он. — Или вы собираетесь держать меня здесь до тех пор, пока я не окоченею или не заработаю ревматизм?

Он разделся по пояс, обнажив свою широкую волосатую грудь, покрытую странными восточными татуировками. На каждой руке были изображены длинные извивающиеся змеи.

Энн Бонни содрогнулась.

— Может, Джек и прав. Откажись от боя.

Но вид противника лишь укрепил решимость Мэри. Одетая в контраст Уилкенсу в белую рубашку, застегнутую до самой шеи, она вытащила саблю и приготовилась к дуэли. Уилкенс обрушил на нее целый поток богохульств, в общих чертах рассказав, что он намеревается сделать с мистером Ридом Задиристым Воробьишкой.

Джек Рэкхэм поставил их спиной к спине, как было заведено, и, утерев ярко–красным платком пот со лба, выстрелил в воздух. Мэри, готовая на любую подлость со стороны хитрого Уилкенса, легким прыжком отскочила в сторону. Это был правильный ход, потому что здоровяк, против всяких правил, попытался не оборачиваясь пырнуть ее саблей из–под руки, как только раздался выстрел. Прежде чем он успел развернуться, Мэри оказалось перед ним с занесенной саблей, но довольно ловкий для человека подобной комплекции Уилкенс успел увернуться, отделавшись лишь маленьким порезом на руке. Отражая его удары, Мэри наконец осознала, какой силой обладал этот человек. Нападать на такого противника очертя голову значило напрашиваться на неприятности — сначала его нужно утомить, доверившись своему превосходству в технике фехтования и легкости. Со своим раздутым брюхом и толстой шеей, вскоре раскрасневшейся от напряжения, Уилкенс находился в невыгодном положении, и если Мэри удастся держаться поодаль и не произойдет ничего неожиданного, конец дуэли будет несложно предсказать.

Они кружили друг вокруг друга; Уилкенс задыхался, его глаза заливал пот. Как и Мэри, он понимал, что если он не сможет быстро закончить бой, его ожидает койка в холодной земле. Мэри внимательно следила за ним, готовая к любому предательству, но вдруг взгляд ее наткнулся на татуировку на груди противника, на которой изображалась обнаженная женщина. Не в силах отвести от нее глаз, она неожиданно подумала о том, что этой животной силе противостоит такая же изящная и хрупкая фигурка. Как могла она отважится на поступки, которые совершала в своей жизни? Что произойдет, если ее тайна раскроется?

И вдруг Уилкенс с диким воплем взмахнул над головой саблей и обрушил на нее сокрушительный удар. Энн вскрикнула, и этот звук привел Мэри в себя. В последнюю секунду она успела увернуться в сторону, и лезвие прошло в нескольких сантиметрах.

Но торопливость ее запоздалого движения повлекла за собой ту самую неожиданность, которой она боялась. Мэри зацепилась ногой за торчащий из земли корень и упала на спину с такой силой, что у нее сбилось дыхание. Лежа на земле, она внезапно подумала о Джоне Вейде и пожалела, что до него дойдут вести о ее нелепой смерти и о том, что он узнает, что она женщина, лишь после ее кончины. Но сила удара, с которым Уилкенс набросился на нее, отбросила громилу так далеко, что к тому моменту, как он пришел в себя, Мэри уже восстановила дыхание и почти поднялась на ноги, сжимая в руке саблю. Уилкенс снова подбежал к ней, чтобы прикончить, и, уже поздравляя себя с победой, открылся сильнее, чем обычно. Но Мэри ловко ускользнула от нападения, отразив его удар саблей, и, увидев в его лице страх, громко рассмеялась.

— Я дала тебе шанс, неуклюжий болван! Теперь пощады не жди.

По лицу Уилкенса ручьями катился пот; внезапно он согнулся, вытащил из–за пояса кинжал и швырнул его в Мэри. Сталь со свистом пронеслась мимо и вонзилась в ствол дерева. Мэри занесла саблю, и, раненный в плечо, Уилкенс повалился к ее ногам.

— Я дралась неловко! — произнесла она, отбрасывая саблю.

— Чертовски неловко! — воскликнул Рэкхэм, снова вытирая пот. — Черт возьми, я чуть не умер от сердечного приступа. Никогда не видел, чтобы ты был так рассеян, парень!

— Я пришла поучиться кое–каким приемам, но, по–моему, я ничего не получила! — сказала Энн.

— Должно быть, виной всему сырой влажный воздух этих мест, — ответила Мэри. — Пора убираться отсюда!

Джек осмотрел Уилкенса и, убедившись, что рана неопасна, приказал двум его товарищам отвезти его на борт, а сам вместе с Мэри и Энн вернулся на корабль. Мэри сразу послала одного из матросов за Вейдом и сообщила ему, что являться в назначенное для поединка с Уилкенсом место нет необходимости.

— Я только что узнал, что ты дрался с Уилкенсом, — сказал Вейд. — Мне не хотелось бы думать, что ты взял его на себя, чтобы спасти мою жизнь.

— Не будь болваном, приятель! — воскликнула Мэри. — Ты — штурман, и когда–нибудь ты войдешь в мою команду. Просто не встревай больше в неприятности.

Вейд провел рукой по волосам, посмотрел на Мэри полными гнева глазами и, не произнеся ни слова, быстро вышел из ее каюты.

 

Глава 17

На следующий день во время дневной вахты Мэри дозорный закричал, что видит парус.

— Судя по виду, испанская галера с сокровищами.

Мэри посмотрела в подзорную трубу и увидела хорошо вооруженный испанский галион. На палубе суетились люди: они поднимали паруса, чтобы избежать встречи с чужаком. Корабль направлялся в Гавану, но, примерно рассчитав его скорость, Мэри решила, что его можно без труда захватить раньше, чем он успеет войти в гавань.

Джек Рэкхэм, как обычно, заперся в каюте Энн Бонни, и по привычке Мэри уже открыла рот, чтобы отправить к нему человека с известием об испанцах. Но она прекрасно понимала, что произойдет: Джек наверняка придумает повод отказаться от нападения. И в этот момент ей пришла в голову мысль, от которой ее сердце радостно взыграло. Почему бы не сразиться с испанцами без ведома капитана? Если все будет хорошо продумано, он ничего не узнает до тех пор, пока не будет слишком поздно.

Не отводя взгляда от испанского судна, Мэри начала обдумывать нападение. Не возникало никаких сомнений в том, что ей удастся догнать испанцев, но сможет ли она захватить их? Доны везли тяжелый груз металла, а по палубе сновали многочисленные солдаты, не уступавшие в количестве матросам. Но протерев линзу подзорной трубы и внимательней осмотрев врагов, Мэри увидела, что можно добиться того, чтобы люди на палубе стали друг для друга помехой; решительный организованный натиск может вызвать панику и путаницу на испанском корабле. Сомнения вызывало лишь превосходящее вооружение донов, чьи пушки могли разбить «Ястреб» в щепки, но, зная испанских канониров, Мэри сочла, что может положиться на их неточность.

В возбуждении сжав кулаки, Мэри наконец решилась. Она сознавала, что рискует жизнью, что ей угрожают не только испанские пушки, но и, в случае провала, ярость собственной же команды. Она представила себе «Ястреб», побежденный и разбитый, на котором происходит суд, возглавляемый Джеком Рэкхэмом, который приговаривает ее к повешению на нок–рее за мятеж. Но она прогнала от себя мысли о том, что следует быть осторожней, — нельзя упускать свой шанс. Оглядев матросов, с тайной надеждой смотревших на нее, она чуть не закричала в предвкушении предстоящей битвы.

Ее мозг никогда еще не работал с такой четкостью. Чтобы не побеспокоить Рэкхэма, она негромко отдавала приказы — поднять паруса и занять свои места. Тем, кто взял в руки абордажные крючья, было велено приготовиться; другим — с мушкетами — отправляться на корму; канонирам — заряжать пушки картечью, но не стрелять, пока она сама не даст команду. Ее приказы тихо передавались из уст в уста, и даже сам «Ястреб», слегка качаясь, летевший по волнам в погоню за испанцами, казалось, преисполнился ожидания битвы. Доны пытались удрать, подняв все паруса, но Мэри лишь улыбнулась на это. «У них нет ни малейшего шанса, так ведь?» — вслух обратилась она к «Ястребу».

Теперь у Мэри был лишь один путь: подплыть вплотную к испанцам, положась на удачу и надеясь, что они не нанесут «Ястребу» серьезных повреждений, а потом вести своих людей за смертью или победой. Разделив команду на две группы, она сама возглавила большую и назначила начальником второй боцмана, дав ему указания нападать позже, когда бой будет в самом разгаре.

Стоял прекрасный летний день, легкий бриз смягчал безжалостное тропическое солнце, а «Ястреб» быстро нагонял тяжелый испанский галион. Мэри забыла обо всем, кроме врага, и потому слегка удивилась, вдруг увидев подле себя Джона Вейда.

— Ты используешь свой шанс, Рид, — спокойно произнес он.

— Ты думаешь, я не знаю об этом? — ответила Мэри, встав у штурвала и отослав рулевого в группу боцмана.

Вейд не произнес больше ни слова и не двинулся с места, задумчиво разглядывая испанский корабль. Расстояние между «Ястребом» и галионом все уменьшалось, обе команды молча смотрели друг на друга. Не раздавалось ни одного звука, кроме плеска волн о борт судна.

— Поверни корабль! — внезапно крикнул Вейд, его голос далеко разнесся над гладью моря.

Мэри инстинктивно выполнила команду, и ядра испанцев прошли мимо, не причинив «Ястребу» никакого вреда и лишь сорвав небольшой кусок снастей. Мэри снова повернула штурвал, и они понеслись на свою добычу, стремительные, как стрела.

— Возьми, Джон! — сказала Мэри, передавая американцу штурвал. — Тебе незачем объяснять, что нужно делать. До встречи.

И прежде чем он успел возразить, она оставила его и побежала к команде, ждавшей ее на шкафуте, на ходу повязывая на голову алый платок.

— Следите за этим платком, ребята, — обратилась она к матросам. — Держитесь вместе, как солдаты, и донам не выстоять. Мы будем прорываться к корме, боцман, и попытаемся увести с собой большую часть испанцев. Когда вы увидите, что мы отбили полуют и доны стали напирать сильнее, чтобы прогнать нас оттуда, вы должны напасть на них сзади. Но не вступайте в бой слишком рано. Дождитесь срока, как бы вам ни хотелось прийти нам на помощь. Если нас осилят, предоставьте нас нашей судьбе. Мы заслужим смерти, если не отправим в преисподнюю целую толпу испанцев.

Приглушенный шепот одобрения прошел по рядам моряков.

— Наконец–то дело, мистер Рид! — ответил боцман, явно забывший о своем перевязанном плече. — Мы давно могли бы сразиться и с более сильным противником.

Мэри еще раз оглядела своих людей; их было пятьдесят человек, все загорелые, подтянутые, обнаженные по пояс, с ножами в зубах. Она почувствовала, что они исполнены боевого духа, что они стремятся наверстать даром потраченное время, и, как всегда перед боем, радость охватила ее. Такие мгновения, драгоценные мгновения достижения цели, делали жизнь стоящей.

Канониры, как и было приказано, ждали сигнала и, когда до испанцев оставалось всего двадцать ярдов, по знаку Мэри дали залп картечью. На палубе галиона воцарилась паника. У самих испанцев не хватило времени для ответного выстрела, так быстро приблизился «Ястреб».

Едва лишь Джон Вейд аккуратно повернул «Ястреба» параллельно вражескому судну, как матросы стремительно сцепили оба корабля мертвой хваткой. Закрепив обрывком снасти штурвал, Джон побежал смотреть на битву.

Помощник капитана, Рид, возглавлял штурм галиона, выкрикивая слова ободрения своим людям, которые с ответными воплями, словно клин, врезались в ряды испанцев. Оборонявшиеся сражались смело, пираты то наступали, то снова отступали, но повсюду Вейд то и дело замечал алый платок. Рид был везде: ни один испанец не мог устоять против его сокрушительных ударов, и его присутствие, казалось, связывало и поддерживало всю команду. Испанцы превосходили пиратов втрое — кроме команды, галион охраняло множество солдат, но небольшая группа англичан все ближе пробиралась к корме. Мертвые и раненые испанцы устилали своими телами палубу, в воздухе носились звуки лязга сабель о шпаги, крики упавших и яростные ругательства на английском и испанском языках.

Вейд как зачарованный смотрел за ходом сражения. Для него оно было триумфом одного человека. Матросы дрались, словно одержимые, но Джон понимал, что этот ужасный бой был бы проигран, не будь перед их глазами примера помощника капитана. Гений Рида объединял их, его сила жизни заставляла их делать больше, чем они умели. Окаменев от возбуждения, Вейд стоял, не понимая, на каком свете он находится, пока вдруг не заметил Джека Рэкхэма и Энн Бонни, так же как и он, следивших за боем. Энн Бонни кричала и прыгала то ли от гнева, то ли от возбуждения — в суете Вейд не мог разобрать, а Рэкхэм стоял совершенно неподвижно с бледным, застывшим, как у привидения, лицом.

Вейд подошел к нему и тронул за локоть.

— Грандиозный бой, сэр! — заметил он.

Рэкхэм безучастно посмотрел на него и не ответил. Джон Вейд почувствовал, что капитан не понимает, что происходит, и, встревоженный, оставил его и вернулся к штурвалу.

Нападавшие тем временем добрались до верхней палубы, и, как и было условлено, в толпу испанцев врезалась группа боцмана. Как и предвидел Рид, это был самый благоприятный момент для подмоги. До кормы люди Рида добрались, но судно еще отнюдь не было захвачено. На корабле было такое множество испанцев, что им удалось перестроиться для нового нападения на начинавших уставать пиратов. Но люди боцмана перевесили чашу весов. С воплями они спрыгивали на палубу испанского судна, доны испуганно оглядывались, ряды их дрогнули и распались.

В тот же момент Рид вступил в бой с капитаном. Это был высокий бородатый мужчина в легкой кольчуге. Он показал себя искусным фехтовальщиком, но его изящные приемы оказались бессильны против неослабевающей силы помощника капитана. Вскоре Рид, избегавший красивых выпадов и пируэтов, выбил шпагу у него из рук и вынудил испанца сдаться.

Это и завершило сражение, испанцы побросали оружие в знак того, что сдаются. В воздухе повисла напряженная тишина, дым от выстрелов из мушкетов и пистолетов начал понемногу рассеиваться, а кровь засыхать на палубе.

И тогда все матросы с «Ястреба» как один закричали, приветствуя Мэри. И нападавшие, и остававшиеся на шлюпе пришли в неистовство и не могли остановиться, снова и снова шумно и искренне восхваляя отвагу мистера Рида. Раскрасневшаяся от удовольствия Мэри приказала отправить испанцев в трюм и отцепить абордажные крючья. Победа была одержана ценой пятнадцати убитых.

Джек Рэкхэм вышел навстречу первому помощнику, его лицо по–прежнему напоминало маску. Мэри вернулась на «Ястреб» и стояла на шкафуте, когда он подошел к ней.

— Хорошая работа, мистер Рид, очень хорошая работа! — сказал он, тихо похлопав в ладоши. — Очень мило с вашей стороны возвратить мне мою команду почти без потерь!

Мэри смотрела на него, положив руку на рукоять пистолета. Воцарилась тишина. Команда смотрела на происходящее, как зачарованная. Оба корабля мерно покачивались, сине–зеленая вода плескалась об их борта.

— Я вижу, ты по–прежнему мечтаешь поступать как капитан, мой друг! — продолжал Рэкхэм. — Ростки твоего капитанства, если можно так выразиться, наконец–то взошли.

Мэри не отвечала, но, оглянувшись, она увидела, что вся команда молча собралась за ее спиной. Рэкхэм продолжал, следуя течению своих мыслей.

— О, не думай, что я так глуп, чтобы спорить с неизбежным, — более дружелюбно сказал он. — Все дело лишь в том, и боюсь, что это неоспоримо, что на одном корабле нет места для двух капитанов. К счастью, теперь, когда у нас есть два корабля, эта проблема решена.

Мэри с облегчением вздохнула, снимая руку с пистолета.

— С этого момента ваш титул изменится, мистер

Рид, — закончил Джек Рэкхэм. — Прошу вас взойти на борт, капитан Рид!

— Ты хочешь сказать, что отдаешь добычу мне? — воскликнула Мэри.

— Именно так, — ответил Рэкхэм. — Нам обоим будет не хватать людей, но, без сомнения, мы как–нибудь справимся.

Матросы радостно заголосили, но, прежде чем Мэри успела ответить, Энн Бонни яростно закричала и потрясла кулаком перед носом Джека Рэкхэма. Ее рыжие волосы развевались.

— Ты — убогий болван, Джек Рэкхэм! — воскликнула она. — Неужто ты отдашь отличную добычу женщине?

И снова повисла зловещая тишина, но, прежде чем кто–либо понял, что происходит, Мэри легко пробежала по палубе, взбежала по трапу и встала на корме.

— Женщине? — переспросил Джек Рэкхэм, в изумлении проводя рукой по лбу и переводя непонимающий взгляд с Мэри на Энн. — Рид — женщина?

Сейчас он выглядел еще более потерянным, чем раньше, когда стоял на палубе, глядя, как его собственная команда переходит от него к первому помощнику, и, несмотря на опасность, Мэри успела удивиться тому, как легко поставить этого человека в тупик.

— Да, я сказала, женщина, — пробормотала Энн, уже начинавшая раскаиваться в своей внезапной вспышке, вызванной отчасти жадностью, а отчасти ревностью. — Спроси у нее самой.

— Эта сумасшедшая права? — крикнул Джек.

— Да, это чистая правда. Я — женщина, — спокойно ответила Мэри. — Джентльмены, Мэри Рид к вашим услугам.

Ропот изумления и гнева прошел по всему кораблю. Матросы толпой ринулись на «Ястреб». Но Рэкхэм не мог успокоиться — он весь съежился, смеясь нервным высоким смехом, так что слезы выступили у него на глазах.

— Женщина! — кричал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Женщина, которая захватила корабль с такой скоростью, на которую был способен один Морган! Женщина, которая может победить любого из нас в бою на саблях или на пистолетах. Женщина, которая может управлять кораблем лучше, чем мне когда–либо доводилось видеть! Женщина, по приказу который любой мужчина полезет в пламя, которая придаст ему, даже не подозревающему, кто она, смелости только тем, что стоит рядом. Существовала ли когда–нибудь прежде такая женщина?

— И все же она всего лишь женщина, Джек! — поспешно добавила Энн Бонни.

Джек уставился на нее.

— Ты говоришь, всего лишь женщина? Да сотня таких женщин могла бы повергнуть мир к своим ногам!

Но матросы восприняли это не так восторженно, и ворчание начало переходить в гневные угрозы.

— Нас одурачили, ребята, — закричал боцман. — Давайте–ка покажем этой девчонке, где ее место.

Они стали медленно подбираться к корме, отодвинув Джека Рэкхэма в сторону, и Мэри слегка вздрогнула, посмотрев сверху на их ряды.

Но, переборов себя, она двинулась им навстречу, сжимая в руках пистолет, и ее вид остановил пиратов. Из толпы неожиданно появился Джон Вейд и, не произнося ни слова, встал сбоку от Мэри. Не сводя с матросов глаз, она протянула ему второй пистолет.

— Большинство из вас знают меня уже много месяцев, — сказала она твердым голосом, не выдававшим и тени страха. — Мы жили вместе. Мы скучали вместе. Только что мы выдержали вместе нелегкий бой. Когда вы считали меня мужчиной, вы готовы были беспрекословно следовать за мной. Теперь вам рассказали, что я — женщина.

Она замолчала на мгновение и затем, повысив голос, продолжала:

— Но, как только что сказал Джек Рэкхэм, я не обыкновенная женщина, и вы должны знать это. Какого капитана вы хотели бы иметь — обыкновенного мужчину или необыкновенную женщину? Многие из вас скажут: «Уж лучше мужчину», — но это всего лишь предрассудки. Вы знаете, что я могу вести вас за собой — только что я доказала это. Дьявол меня побери, не позволяйте предубеждению брать над вами верх! Дайте мне шанс.

— Мэри обвела толпу взглядом, чувствуя, что власть над матросами снова возвращается к ней.

— Первое, что приходит вам в голову, — это отдать меня на съедение акулам! На это мне нечего ответить, но я хочу предупредить, что многих из вас ждет смерть, если вы попытаетесь это сделать. Вы знаете, что это не пустое бахвальство. С другой стороны, вы можете попробовать забыть о том, что я женщина, и смотреть на меня лишь как на вашего капитана. Какое вам дело до того, что ваш капитан женщина? Говорю вам, я стану таким капитаном, какого не знало ни одно пиратское судно. Все, чего я требую от вас, — это подчиняться моим приказам и драться так, как вы это делали сегодня. Клянусь, вас ожидает такой успех и такие богатства, о которых вы не могли и мечтать.

Мэри почувствовала, что теперь они в ее руках, и голос ее зазвучал оживленней и громче:

— Некоторых из вас до сих пор терзают сомнения при мысли, что придется подчиняться женщине. Вы боитесь стать посмешищем семи морей. Но вот что я скажу — пусть смеются; когда они узнают о добыче, которую мы с вами получим, им будет не до смеха.

На мгновение снова воцарилась тишина, а затем по обоим кораблям раскатились дикие крики одобрения. Громче всех кричал раненый Уилкенс, окончательно забывший о своем перевязанном плече.

— Клянусь честью, ребята, у меня больше, чем у кого–либо, причин жаловаться на эту женщину! Если над кем и будут смеяться, так в первую очередь надо мной! — вопил он. — Но я мужчина и как–нибудь перенесу это. Если она сможет дать нам то, что обещает, — что ж, прекрасно. Если же она нас обманет — мы всегда можем вспомнить об акулах!

— Есть еще один доброволец на корабль капитана

Рида, ребята, — закричал Джон Вейд. — Я — штурман, и у меня есть документ помощника капитана. И хотя я не поддерживаю саму идею пиратства, я доверяю слову капитана Рида, что мы будем нападать лишь на французов и испанцев, а не на англичан или американцев. Если это правда, то я от души желаю остаться с ней и горжусь тем, что мне выпала такая возможность. Она доказала свое превосходство над любым из нас.

— Спасибо, Джон, — ответила Мэри, взяв его за руку. — Я не помню, чтобы обещала что–нибудь насчет английских и американских кораблей, но эта идея соответствует моим собственным склонностям, и я возьму твои слова на учет.

Одобрительные крики не смолкали, и, вновь осмотрев своих людей сияющими от счастья глазами, Мэри почувствовала, что наконец–то смогла кое–чего добиться. Возможно, первая женщина–капитан в истории, она была преисполнена гордости, и теперь, когда она обладала всеми средствами, стремительное воображение уже уносило ее к более трудным задачам.

 

Глава 1

Следующие несколько часов у Джона Вейда было мало времени для раздумий. Словно автомат, ходил он по кораблю, передавая или сам выполняя приказы, не менее других ошеломленный свалившимся на него откровением о том, кто Мэри на самом деле. Меньше всего это поразительное событие подействовало, казалось, на саму Мэри, которая без тени самодовольства занималась переговорами с Джеком Рэкхэмом, изредка подгоняя матросов резкими приказами.

Вейд обнаружил, что не в силах оторвать от нее взгляда, и, изучающе разглядывая ее черты, пришел к выводу, что нет ничего удивительного в том, что Рид сразу показался ему исключительно привлекательным юношей, когда они впервые встретились на корабле капитана Прентиса. Уже тогда ее великая сила жизни на голову возвышала ее над товарищами, и Вейду приходило в голову, что она скорее человек энергичного и полного сил Нового Света, чем излишне разумной и загнивающей Англии. И когда майор Бонне высадил его на острове, Джон жалел лишь о разлуке с молодым Ридом, голос которого постоянно звучал в его памяти.

Но сейчас он был неспособен на последовательные логические размышления и переживал все происходящее словно сторонний наблюдатель, не в силах поверить, что сам принимает участие в таких удивительных происшествиях.

Как только Мэри до конца осознала всю выгоду своего нового положения, она дала Джеку Рэкхэму знать, что, как ни ценит она его доброту в связи с подарком испанского корабля, она давно настроилась командовать «Ястребом».

— Разумеется, тебе лучше, чем кому другому, известно, что, если женщина вбила что–нибудь себе в голову, тут ничего не поделаешь, Джек! — сказала она. — Еще много недель назад я решила, что когда–нибудь «Ястреб» станет моим. Я влюбилась в этот корабль.

— Делай все что хочешь, Мэри, девочка моя, — отвечал Джек с глубоким вздохом. — Клянусь, чем скорее я окажусь подальше от тебя, тем меньше пострадает мое уважение к самому себе!

Он сделал вид, что рассматривает испанский галион, но, зная, что выбора у него нет, очень скоро согласился взять его себе в обмен на «Ястреб». Перемена мест прошла довольно легко, потому что на захваченном судне оказалось множество зеркал и удобные каюты, понравившиеся Энн Бонни.

Осмотрев трюм испанского корабля, они нашли большое количество золотых монет и ценный груз кошенили. Поскольку Мэри была заинтересована только в деньгах, она договорилась с Рэкхэмом, что ее команда получит все золото, а груз на продажу, за который можно было выручить больше, заберут его люди.

Необходимо было разделить матросов, и для этой цели всю команду выстроили в ряд на палубе. Затем Рэкхэм произнес перед ними небольшую речь, объяснив, что они не могут продолжать путь вместе.

— Некоторые из вас захотят плыть с капитаном Ридом, другие, возможно, будут против того, чтобы служить под командованием женщины, даже такой, как Мэри Рид. Всего вас семьдесят человек, и я бы просил тех из вас, кто желает остаться со мной, отойти в сторону.

Двадцать из семидесяти предпочли, чтобы их капитаном оставался Рэкхэм, а из оставшихся пятидесяти Мэри выбрала тридцать человек, не считая Джона Вейда, потому что они с Джеком договорились, что для управления большим испанским кораблем нужно больше народа.

Уладив таким образом все дела и перетащив на «Ястреб» сундуки с золотом, капитаны поняли, что теперь им остается лишь распрощаться. Мэри взяла Рэкхэма за руку и поблагодарила за помощь в прошлом, когда он вытащил ее из простых матросов.

— Прошу тебя, не напоминай мне об этом, Рид! — ответил Джек. — Ты заставляешь меня чувствовать себя зеленым юнцом, да так оно и есть. Чарли Вейн потерял свое место всего лишь из–за обвинения в трусости, но я проиграл свой корабль женщине! Думается мне, чувства мои притупились и бессилие старости уже веет над моей головой. Разве волосы мои поседели, разве руки начали дрожать от паралича или колени подогнулись, что я мог много месяцев жить бок о бок с красивой женщиной и не знать об этом?

— Держись, Джек! Клянусь честью, такой женщины, как я, достаточно для любого мужчины, — вставила Энн Бонни. — Я рада, что выдала Мэри!

— Да, это лучшая услуга, которую мне когда–либо оказывали, — согласилась Мэри. — Да и Джеку не о чем жалеть. Как женщина я бы ничем не могла быть ему полезна.

— Конечно, она ведь холодна, как статуя! — сказала Энн.

— Мне было бы достаточно просто любоваться такой статуей, дамы.

— Бесстыдный мерзавец, я лучше знаю, что тебе нужно! — воскликнула Энн. — А Мэри интересуют только сражения, путь к своей цели и мужская жизнь!

— Но это у нее неплохо получается, — ответил Джек. — Да что об этом говорить!

— Довольно болтовни! — произнесла Мэри. — Давайте займемся каждый своим делом.

Они снова пожали друг другу руки, и Мэри села в дожидавшуюся ее гичку. И, пока ее люди усердно гребли к «Ястребу», она размышляла о том, как жаль, что такие хорошие люди, как Рэкхэм, позволяют женщинам порабощать себя, чувствуя облегчение от того, что теперь она станет хозяйкой самой себе.

Вернувшись на «Ястреб», она созвала своих людей и объявила, что Джон Вейд станет первым помощником, а Уилкенс боцманом. Выбор остальных офицеров она предоставила самим матросам. Потом, разделив команду на две вахты, она взяла одну себе, а другую отдала Джону Вейду. Направив после этого корабль к ближайшей отмели, она поставила его на якорь и заставила матросов вычистить его так, как его никогда еще не чистили прежде. Удостоверившись, что все занялись делом, она послала за Джоном Вей–дом.

Ее каюта, которую раньше занимал Джек Рэкхэм, находилась в длинном коридоре, выходившем на корму. Каюта Джона была расположена напротив. Стоя у двери и собираясь постучать, Вейд размышлял, изменится ли теперь манера поведения Мэри.

Но голос ее звучал как обычно, когда она ответила на его стук. Несколько секунд он стоял на пороге, щурясь, чтобы привыкнуть к слабому свету, и наконец различил ее фигуру за столом. Свет поступал в каюту через окошко сбоку на корпусе корабля. Мэри делала запись о своем назначении в судовой журнал. Она с улыбкой подняла голову.

— Всемогущий Господь, как мог я сразу не догадаться, что ты женщина? — воскликнул Джон Вейд. — Ни один мужчина не способен так улыбаться!

— Клянусь, ты не единственный, кто заблуждался в этом! — ответила Мэри.

— Но мне следовало понять…

Они посмотрели друг на друга, и Мэри встряхнула плечами.

— Ты, наверное, считаешь меня гнусным отродьем сатаны, которому самое место в Ньюгейте! — проговорила она. — Но, признаться, людское мнение не слишком меня интересует. Я всегда шла по своему собственному пути, и, клянусь, так будет всегда, чтобы об этом ни думали все мужчины, женщины и дети в мире! Но я уважаю тебя, Джон, и потому я расскажу тебе, как вышло, что я начала носить мужское платье.

Она начала вкратце пересказывать ему события своей жизни, и, слушая ее рассказ, Джек понял, что перед ним одна из самых необыкновенных женщин на свете. Ее поступки казались невероятными, но еще более удивительным было то, что при таком образе жизни она смогла остаться настоящей женщиной. Любая, кто жила среди мужчин, пила с ними и сражалась, должна была стать черствой и грубой. Но, несмотря на мужскую прическу и одежду, Джон видел, что Мэри сохранила в себе все женское очарование и свежесть. Удивляясь, что ей удалось не пропустить в себя ни капли мужского цинизма, Джек решил, что Мэри выстроила стену между собой и своими действиями. Женщина, наделенная такой физической силой и властью, обычно обладает неприятным низким голосом, самоуверенностью, но Мэри вела себя так, словно он был ее другом детства, она разговаривала с ним непринужденно, и Джон понимал, почему даже самые грубые матросы беспрекословно выполняли ее указания.

— Тебе кажется странным, что я дошла до того, чтобы одеваться как мужчина, — говорила она. — Но, могу поклясться, для меня в этом не было ничего необычного. Девочкой на судне моего отца я носила мужскую одежду. Потом мать послала меня к бабушке в мужском наряде. Когда меня отослали в монастырскую школу, я, естественно, скучала по дням потерянной свободы. Естественно, я сбежала. Женское платье было неудобным для бегства, и, разумеется, свобода начала ассоциироваться у меня с мужской одеждой. Я всегда хотела быть мужчиной, чтобы иметь возможность участвовать в сражениях, — и вот мне подвернулась такая возможность. Я пошла в армию и после этого всегда считала себя мужчиной, если не считать опыта в Бреде. Вот в двух словах и все мое прошлое.

Она потерла ногти о манжету и перешла к яркой картине своего будущего.

— С того самого дня, когда я впервые вышла в море, Джон, я мечтала о собственном судне, и теперь, когда оно у меня есть, я не собираюсь отдыхать на своих лаврах. Мы сделаем «Ястреб» кораблем, какого еще не было в истории мореплавания, и у нас будет такой успех, что мы не будем знать, куда нам девать наши богатства.

Джон сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться на ее словах, и спросил, интересуют ли ее деньги.

— Клянусь, нисколько, Джон! — воскликнула она, — Меня интересует лишь, как их добыть. Видишь ли, у нас только одна жизнь, — продолжала она, вскакивая на ноги, — а люди готовы прожить ее, сидя на одном месте и ничего не делая, если им хватает хлеба, чтобы поддерживать жизнь в их жалких телах!

Она торопливо шагала взад–вперед по темной каюте.

— Господи помилуй, нет, это не по мне! Бездействие убьет меня. Я всегда должна быть в движении, всегда к чему–то стремиться.

— У тебя странный характер для женщины, — не сдержался Вейд.

— Возможно, но это выше меня! — ответила Мэри. — Я не могу жить в покое, даже если бы сама этого захотела. Но теперь, когда у меня есть возможность осуществить мои мечты, я этого не хочу. Пока успех на моей стороне, люди буду делать для меня все, чего я потребую.

И даже в этот момент ее не знающий устали мозг не стоял на месте. Уставившись на тусклый луч, падающий из маленького окошечка, она сказала, что нужно впустить в помещение больше дневного света, и что она собирается передвинуть койку, чтобы в каюте стало просторней.

И в тот миг, когда она повернула голову, чтобы взглянуть на койку, Джон Вейд понял, что влюблен в нее. Глядя на ее волосы, стянутые на затылке в тугую косичку, он подумал о том, что, если их распустить, они будут завиваться.

Его ошеломленное недавними событиями сознание работало лениво, но во рту пересохло от ужаса. В своей жизни он мало общался с женщинами, но его испугала не неожиданность: его беспокоило лишь то, что ему привелось влюбиться в женщину, в которой спят все женские инстинкты. Он посмотрел ей в глаза, но не увидел и не почувствовал в их карей глубине никакой мысли о мужчине. Как и говорила Энн Бонни, любить Мэри — это все равно, что влюбиться в статую, и хотя она, с ее демонической энергией, ничуть не походила на кусок мрамора, Вейд понимал, что в чем–то это сравнение справедливо.

— Ты когда–нибудь думала обо мне, после того как меня оставили на острове? — неожиданно обронил он.

Мэри прекратила осмотр каюты и нетерпеливо взглянула на него.

— Думала ли я о тебе? — повторила она. — Да, я с самого начала решила, что ты должен быть моим штурманом, но майор Бонне, казалось, нарушил все мои планы.

— Я имею в виду, думала ли ты обо мне так, как не думала ни о каком другом мужчине? — настаивал он.

Любая другая женщина приняла бы этот вопрос как ухаживание, но только не Мэри.

— По–другому? Клянусь, мне всегда нравилось разговаривать с тобой — ты рассказывал мне о неизвестных землях. Я никогда прежде не встречала человека из Нового Света.

Джон Вейд понял, что ничего не добьется, и сделал вид, что внимательно слушает рассказ о ее бесконечных планах на будущее. Но едва ли он слышал хоть слово, потому что его мысли были полны жалобами на собственную горькую судьбу, заставившую его полюбить такого человека. Но, взяв себя в руки, Джон решил подчиниться року — он знал, что женщина еще не пробудилась в Мэри и что если он откроет ей свои чувства сейчас, то лишь сделает себе же больней или, чего доброго, окажется в кандалах. Но мысль о том, чтобы отступить, не пришла ему в голову— он будет прилежно служить ей, ни словом не упоминая о любви; он будет ждать своего времени, и рано или поздно что–нибудь разбудит Мэри. Сейчас она — лишь спящая красавица, но, насколько мог судить Джон, принц, который попытается поцеловать ее, лишь получит звонкую оплеуху. Единственный выход — терпеливо ждать, и Джон Вейд угрюмо говорил себе, что Мэри Рид не единственная, кто, вбив что–либо себе в голову, долго не видит вокруг ничего другого.

 

Глава 2

Мэри должна была набрать на корабль больше матросов, потому что ее тридцать человек составляли лишь треть количества, необходимого для достойного управления «Ястребом» и сражений. Посоветовавшись с Уилкенсом, ставшим самым верным поклонником Мэри, она решила, что самое подходящее для этой цели место — остров Пиньос, расположенный с южной стороны Кубы.

— Поганая дыра, сифилис с лихорадкой ее побери, но там полно смелых парней, которые только и мечтают о таком капитане, как капитан Рид! — сказал Уилкенс. — Предоставьте мне самому расписать им наш корабль.

Мэри испытующе посмотрела на него, раздумывая, не замышляет ли он нового предательства, но одного взгляда было достаточно, чтобы рассеять ее опасения, и она приказала Джону Вейду направить корабль к острову Пиньос, лежащему неподалеку от Юкатанского пролива.

Вскоре она убедилась, что Уилкенс нисколько не преувеличивал — на острове они нашли головорезов всех наций, но, чувствуя, что с ними может быть сложно договориться, она строго приказала команде держать язык за зубами о том, что она женщина. И чтобы никто не проболтался, она на время запретила покидать корабль — на остров сошли лишь шесть человек, которых выбирала она сама, для того чтобы помочь перевезти провизию, которую купят она и Уилкенс.

За всю свою жизнь боцман никогда не видел, чтобы корабль запасали подобной снедью. Мэри настояла на том, чтобы нагрузить судно овощами, свежими фруктами, черепаховым мясом, яйцами, сыром, живыми цыплятами и даже одной коровой. Боцман не верил своим глазам, видя, что подобное отправляют на «Ястреб», но слово Мэри было для него законом. Он слушался ее и повсюду следовал за ней, как пес, и в его отношении к капитану, столь славно одолевшему его в поединке, было что–то нелепо–трогательное от сторожевой собаки. Если его и удивляли ее приказы, он не подавал вида и был резок с теми, кто подвергал ее мудрость сомнению. В отличие от знаменитого капитана Беллами, Уилкенс отнюдь не считал, что все люди равны, и Мэри, по его мнению, находилось неизмеримо выше остальных.

Когда «Ястреб», таким образом, был вполне снабжен провиантом, Мэри приступила к набору новых матросов в свою команду. Вместе с Уилкенсом и той же шестеркой, которой она позволила покинуть корабль, она обходила таверны. Там они делали предварительный осмотр, отбирали тех, кто, по их мнению, подходил, и просили его отойти с ними в сторону. Уилкенс предлагал им работу и в ярких красках описывал корабль, в то же время тонко намекая, что их капитаном будет женщина. Хорошо вооруженная шестерка стояла вокруг. Намерение Мэри заключалось в том, чтобы в случае отказа так запугать человека, чтобы у него не возникало никаких сомнений в том, что тайну следует хранить при себе. Но вышло так, что картина, которую рисовал перед ними Уилкенс, и уверенный твердый блеск в его глазах так завораживали пиратов, что они почти без размышлений соглашались на предложенное. Но Мэри строго ограничила число добровольцев до тридцати. Она знала, что успех в нападении на испанцев и, возможно, ее уникальное положение помогли ей на время заработать расположение старой команды, и потому не хотела, чтобы новички превосходили ее в количестве. Так была набрана команда в шестьдесят человек, в которой для идеального количества не хватало примерно тридцати матросов, потому что многопарусный «Ястреб» в девяносто тонн водоизмещения имел еще и десять пушек. Но Мэри объяснила Уилкенсу, что возместит нехватку добровольцами, набранными с кораблей, которые они захватят.

Но даже преданность Уилкенса подверглась серьезному испытанию, когда Мэри в последний момент взошла на борт вместе с англичанином по имени Билли Рэттенбери, которого нашла на берегу. Она спасла его от нескольких пьяных французов, и его благодарность оказалась столь велика, что он упросил ее взять его с собой на корабль. Он утверждал, что в Англии работал врачом, и Мэри взяла его на «Ястреб» в качестве хирурга. Это был безобидный приземистый, толстый человечек, вскоре заслуживший всеобщее доверие, даже скупого на похвалу Уилкенса.

Когда «Ястреб» был готов к отплытию, Мэри созвала своих людей и произнесла перед ними короткую речь.

— Мои забияки, все вы подписали или поставили крестик под обычным документом, в котором вы соглашаетесь на многие условия, в том числе получать свою долю от добычи, которая нам достанется, — начала она. — Но скажу, не скрывая своего мнения, что самый важный пункт нашего договора заключается в том, что власть на корабле принадлежит капитану Риду, справедливые приказания которого вам, как бы вы ни увиливали, все–таки придется выполнять.

Взрыв хохота приветствовал эту остроту, и, обведя взглядом толпу живописных пиратов, собравшихся на палубе, Мэри почувствовала, что они находятся в хорошем расположении духа, а это самое главное при обращении к подобным слушателям.

— Но есть одно обстоятельство, которое вам следует взять на заметку и которое не указано в договоре, — продолжала она. — Мы с мистером Вейдом условились, что будем нападать лишь на французские и испанские корабли. Отчасти именно по этой причине я набирала в команду «Ястреба» одних англичан. Возможно, вы не видите оснований для подобного решения. Зачем нам выказывать верность английскому правительству, если оно не слишком–то печется о нас, скажете вы. Вы правы, но важно не путать правительство с людьми. Мне никогда не нравилась мысль сражаться со своими же соотечественниками. К тому же большинство англичан бедны как церковные мыши. И что самое важное, ребята, подумайте только, как приятно называться не просто пиратами, а каперами! Я получу полномочия капера, которые придадут нашим действиям вид законности. Они будут работать получше документа, написанного на датском языке, которыми пользуются некоторые капитаны пиратских кораблей. Сам капитан не умеет читать на датском, но размахивает этой бумажкой перед носом у всех и каждого, заявляя, что она ставит его в положение Дрейка, пока наконец не появится человек, который знает датский, и, прочитав документ, он понимает, что эта бумажка дает владельцу право охотиться на диких свиней где–нибудь на острове Эспаньола. А ведь и на ней висели королевские печати!

Шутка была хорошо принята, но Мэри внезапно стала серьезна.

— Клянусь честью, ребята, пока вы находитесь под моим командованием, вы можете не бояться виселицы. Если только вы будете держаться вместе и выполнять мои приказы, Вудс Роджерс никогда не сможет захватить нас, даже если отправит за нашим кораблем всю ямайскую эскадру.

Крики одобрения приветствовали это обещание, но Мэри подняла руку и продолжала:

— А теперь я перехожу к тому, что может вам не понравиться. Впереди зима, и, насколько я понимаю, вы уже поздравляете себя с тем, что вскоре будете бродить по берегу Кубы с женщинами под руку, беспечно проматывая деньги, которые мы с вами заработаем. Так пираты — простите, каперы — обычно проводят зиму. Но это говорит лишь об их глупости. На дворе — декабрь, декабрь 1719 года. Возможно, завтра, послезавтра или следующей весной нас ждет смерть. Всем известно, что жители Новой Испании отправляют свои сокровища из Кампече на острова Святой Троицы, остров Маргариты и в Каракас. Их перевозят в красивых галионах, при взгляде на которые радуется душа. Но один моряк, которого я много лет назад повстречала в одной таверне, рассказал мне, что, против всех ожиданий, они выбирают для торговли зимнее время. Причина столь странной тактики не в их глупости, но в благоприятном направлении ветров, дующих зимой. Весной, наоборот, ветры плохо подходят для их цели. Я никогда не забываю таких сведений, и я решила, что, как только у меня появится возможность, я использую их. Поэтому сейчас я предлагаю вам отказаться от зимнего отдыха!

— Делайте с нами все, что хотите, капитан Рид! — закричал Уилкенс. — Ручаюсь вам, все матросы последуют за вами, как за самим дьяволом, если вы прикажете!

— В таком случае, мистер Вейд, направляйте корабль к бухте Кампече, — приказала Мэри. — Я всеми костями чую, что нам повезет!

Воспользовавшись не успевшим еще угаснуть энтузиазмом своей команды, Мэри заставила всех, включая своего помощника, ежедневно заниматься тренировками по фехтованию. Но вскоре она обнаружила, что Джон Вейд не слишком сильно нуждался в них, он показал себя искусным бойцом, единственным на корабле, кто был способен, к ее великому удовольствию, вымотать ее во время поединка. Остальные матросы с каждым днем увеличивали свои навыки. Кроме того, на «Ястребе» царила дисциплина и доверие капитану, иногда напоминавшие ей о службе в армии. Отличие заключалось лишь в том, что на ее корабле каждый выказывал больше инициативы и энтузиазма, чем солдаты командующего в войне с французами герцога Мальборо. Кроме того, ее люди не страдали от обычных болезней, которым так часто

подвергаются моряки: работу не прерывали неприятности, вызванные цингой, кожными заболеваниями или гангреной. Мэри следила за тем, чтобы на камбузе в любое время горел большой огонь и чтобы каждый из матросов как можно чаще менял одежду; каждый имел сменное белье. Такая забота и пища, которой Мэри кормила свою команду, казались неслыханной роскошью, но Мэри не сомневалась, что именно они являются причиной хорошего здоровья и постоянной готовности ее людей к бою.

Когда «Ястреб» оказался в водах Кампече, Мэри убедилась в том, что ее предсказания об ожидающей их удаче были вполне оправданны. Поверив слову Англии о том, что она расправилась со своими пиратами, испанцы начали высылать в море свои корабли с сокровищами в огромном количестве. Все, что оставалось делать Мэри, это не торопясь плавать в этих водах, дожидаясь, пока добыча сама придет к ней в руки. Испанцы не могли противостоять умело организованным натискам команды «Ястреба», и вскоре постоянные сражения стали казаться монотонными даже ее матросам. В течение следующих пяти месяцев они творили на море все, что хотели, и вскоре уже начали внимательнее приглядываться к кораблям, прежде чем напасть. Мэри пропускала суда, захват которых не мог принести большой выгоды, и при осмотре захваченного корабля искала только деньги и драгоценности. Но если галион, как бы велик он ни был, выглядел тяжелым от нагруженных на него сокровищ, ничто не могло спасти его от яростной атаки «Ястреба». Искусно управляемый Джоном Вейдом, шлюп Мэри мог догнать любое судно в этих водах.

Самые старые из матросов говорили, что им никогда не приходилось слышать о подобном успехе, даже в дни самого расцвета пиратского дела. Каждый на борту «Ястреба» стал богачом, потому что они не имели возможности потратить награбленные деньги. Мэри так строго следила за ними, что, казалось, они сами не осознавали, что денег у них хватило бы на то, чтобы обеспечить себе выпивку и женщин на много лет вперед. Постоянный успех не делал их капризными, напротив, они стремились к новым задачам и были готовы встретиться с любой опасностью. Одного слова Мэри было достаточно для того, чтобы матросы пошли за ней на английский военный корабль. Они так привыкли верить в ее удачу, что не отступили бы в бою с самим дьяволом, и то, что они входили в уникальную во всей истории мореплавания команду, преисполняло их особенной гордостью.

Слава Мэри быстро распространилась в этих местах, и, с ходом времени, сражения становились все большей редкостью. Достаточно было поднять на «Ястребе» Веселого Роджера, которого нарисовал Билли Рэттенбери, с изображенным на нем традиционным черепом с перекрещенными костями и улыбающейся женщиной, и испанцы понимали, что перед ними страшная женщина–пират, и флаги их кораблей соскальзывали вниз с топ–мачты.

Но Мэри всегда гуманно поступала с пленными. Она убивала испанцев лишь в битве, и, зная, что захваченные корабли положено сжигать, всегда дожидалась, пока команда не удалиться на достаточное расстояние в лодках. Если же она одерживала победу слишком близко к берегу, тогда она отвозила пленников подальше в море, и уже там отсылала их назад.

В каюте Мэри стоял ее собственный большой сундук для драгоценностей, доверху забитый золотыми монетами и дорогими камнями, но она открывала его лишь для того, чтобы добавить туда новых сокровищ. Рядом стоял другой сундук. В нем Мэри хранила наряды, отнятые у женщин с захваченных кораблей: в нем лежали изумительно элегантные платья, украшавшие когда–то будуары многих испанских и французских светских дам. Мэри никогда не заглядывала в этот сундук и втайне стыдилась его существования, считая, что это необъяснимая слабость с ее стороны, но тем не менее нередко пополняя его содержимое.

К маю 1720 года рядом с галионами с сокровищами стало появляться все большее количество сопровождающих кораблей, но, несмотря на протесты, которые испанское правительство наверняка подавало Англии, и требования обеспечить на море безопасность, английские власти, очевидно, не без некоторого удовольствия наблюдали за происходящим и бездействовали, довольные, что их собственным судам ничто не грозит. Мэри поздравила Джона Вейда с его даром предвидения, а он взамен воспользовался случаем напомнить ей об обещании бросить пиратское ремесло, как только она получит достаточно денег, чтобы прожить на них.

— Этого ты, несомненно, добилась! — говорил Джон Вейд. — У тебе достаточно богатств, чтобы жить на них всю оставшуюся жизнь. Ты стала знаменита, твоей команде не было равных за всю историю пиратства. Чего еще ты можешь желать?

Мэри задумчиво посмотрела на своего помощника, отметив, насколько он похорошел за последнее время: загорелый, изящный. Он внимательно смотрел на нее сверху, и Мэри подумала, что если бы она родилась мужчиной, то хотела бы быть именно такой. В его чертах, в его детской улыбке и чуть оттопыренных ушах сквозило что–то необыкновенное. Мэри дружески положила руку ему на плечо.

— Чего мне еще желать, Джон? — повторила она. — На такой вопрос мне всегда нелегко ответить. Но я чувствую, что до сих пор все было просто, слишком просто.

Она погрузилась в свои мысли, и Джон готов был держать пари о том, что ее рука, лежавшая на его плече, вздрогнувшем от холодного прикосновения, не имеет для нее никакого значения.

 

Глава 3

Матросы с «Ястреба» не могли смириться лишь с одним изменением, которое Мэри произвела на полубаке. Однажды один из старых моряков пришел на полуют и после долгих почтительных покашливаний объявил Мэри, что товарищи просили его поговорить с капитаном.

— Что–то вроде депутации, если позволите, — сказал он с нервным смехом.

— Говори, что тебе нужно, только переходи ближе к делу, — ответила Мэри.

— Ну, капитан Рид, я бы хотел сказать, что то, с чем я пришел, — это не мое мнение. Так думают мои товарищи, и они говорят, если быть откровенным, что не могут вынести преобразований в еде, которые вы сделали. Морской сухарь раньше приходился им по вкусу, да и теперь вполне подходит. Они говорят, что им не нравится жевать фрукты и овощи, которыми вы их кормите, а ключевая вода уж совсем не вяжется с ромом, которым бедный моряк так любит нагрузить свое брюхо. Короче говоря, мои товарищи просили передать, что они слишком стары, чтобы с ними нянчились, как с детьми.

— В этом суть дела, так? — спросила Мэри. — Созовите их вместе, боцман, обе вахты.

С самодовольной ухмылкой Уилкенс отправился собирать команду, руганью поднимая матросов с коек. Когда все выстроились на палубе, Мэри, уперев руки в бока, осмотрела их и, дождавшись, пока все затихнет, начала:

— Итак, насколько я поняла, вам не нравится, что с вами нянчатся, как с детьми! Раньше вам выдавали морской сухарь, он подойдет вам и сейчас, — спокойно проговорила она.

Люди беспокойно задвигались, зашептались, неуклюже топчась на палубе.

— Проклятье, вы — компания жалких наглецов! — неожиданно закричала Мэри. — Вы хорошо помните другие корабли, которые имели несчастье возить на себе таких мерзавцев, как вы. Смерть и ад, кто–нибудь из вас видел хоть один корабль, на котором ни один человек не умер или хотя бы не страдал от боли в животе? Отвечайте.

Повисла гробовая тишина, даже сопение смолкло.

— Думаете, я делаю это ради ваших вшивых шкур? — снова проревела Мэри. — Я слежу за вами потому, что у меня нет желания видеть, что на моем судне люди мрут как мухи, как это происходит на всех остальных лоханях. Мне не хочется искать и заново тренировать новых людей. Если у вас не хватает мозгов, чтобы понять, в чем причины вашего здоровья, спросите костоправа. Что вы думаете об этом, мистер Рэттенбери?

— Хирурги всего мира уже много лет назад выяснили, что смертность на кораблях можно прекратить, просто–напросто изменив питание, — ответил Билли Рэттенбери. — Я знаю лишь одного капитана, у которого достало здравого смысла, чтобы это сделать.

— Слышите, вы, безмозглые прохвосты? Возвращайтесь по своим норам и предоставьте думать тем, кто это умеет!

Боцман, ухмыляясь, распустил людей, и больше никому не приходилось слышать жалоб на пищу.

Но Мэри не собиралась пользоваться своим положением и без нужды ужесточать дисциплину, и в конце мая она позволила своей команде устроить небольшой отдых на берегу. Бросив якорь в пустынной бухте неподалеку от берегов Кубы, в который можно было запастись свежими фруктами и пресной водой, она приказала привести «Ястреб» в порядок и хорошенько его вычистить. Дав матросам свое благословение и обильные запасы рома и настояв, чтобы они по очереди держали вахту на берегу, она отослала их с корабля. Чтобы не терять своих людей в ненужных ссорах, она дала им не слишком большое количество спиртного, но они безропотно и благодарно приняли и эту милость. Зная, как легко развлечь моряков, она поощряла игру в карты, кости и, в особенности, танцы, которые доставляли им неизмеримое удовольствие.

Саму Мэри подобный отдых лишь утомлял. Она с нетерпением ждала времени, когда можно будет снова взяться за дело, и все свое время проводила на «Ястребе», изучая вместе с Джоном Вейдом карту или заново осматривая судно в поисках новых путей повысить его эффективность или увеличения удобств. Билли Рэттенбери, хирург, стал ее безустанным собеседником, вместе они обсуждали бесчисленные способы улучшить питание, строя планы, которые заставили бы многих надменных офицеров в Адмиралтействе в Лондоне изумленно поднять брови.

Но когда матросы прислали делегацию, смиренно попросившую ее присутствовать на одном из своих увеселений, она не могла отказать. Команда инсценировала мнимый суд, излюбленное развлечение моряков.

— Мрачноватый юмор, по–моему, — заметила Мэри, нетерпеливо похлопывая себя по бокам, когда их шлюпка причалила к берегу.

— Но им нужно развлекаться, — ответил Джон. — Постоянная работа и отсутствие забав заставляют морячка скучать.

— Тогда я, наверное, чертовски скучна, — сказала Мэри. — Меня интересует только работа.

Вейд инстинктивно протянул ей руку, чтобы помочь пройти по изрытой корнями земле, но она, казалось, не заметила этого.

Матросы дожидались их появления. Все роли судейских и преступников уже были отрепетированы. Судья, Уилкенс, с бесстрастным выражением лица сидел на дереве с грязным куском парусины, накинутым на плечи вместо мантии, колпаком на голове и в очках, сквозь которые он недовольно моргал на чиновников и присяжных. Не были забыты и судебные приставы — только вместо жезлов они держали в руках багры, гандшпуги и тому подобное. Осужденного играл Билли Рэттенбери, и он действительно выглядел достойным сочувствия преступником. Своими грустными глазами смотрел он вверх на раздутого судью, и на лице его беспрерывно сменялись сотни разных гримас. Лорда–атторнея представлял молодой резвый лондонец. Как только Мэри и Джон Вейд заняли свои места, приставы несколько раз ударили по земле жезлами, и процесс начался.

Суд открыл лорд–атторней.

— Если позволит ваша светлость и вы, господа присяжные, человек, который находится перед вами, — гнусный пес, да, именно гнусный пес, и я смиренно надеюсь, что ваша светлость велит повесить его немедленно. Он занимался пиратством на семи морях, и мы докажем, если позволит ваша светлость, что этот малый, этот злодей, сидящий перед вами, избежал тысячи штормов и остался невредим даже тогда, когда его корабль разбился в щепки. Что это доказывает, спрашиваю я вас, ваша светлость? Лишь то, что ему не суждено было утонуть! И все же, не боясь виселицы, он продолжал убивать и насиловать мужчин, женщин и детей; тут и там грабить корабли; топить и сжигать барки и шлюпы, как будто в него вселился сам дьявол. Он совершал и более тяжелые злодеяния, и мы докажем, что он виновен в том, что пил слабое пиво! Ваша светлость знает, как к этому нужно относиться, — ведь каждый трезвый человек — наверняка негодяй. Милорд, я должен был говорить красноречивей, но, как известно вашей светлости (а также капитану Риду), весь наш ром вышел, а как может кто–ли–бо защищать закон, если его брюхо не греет глоток спиртного?! Как бы то ни было, я твердо верю и от души надеюсь, что мне удалось отчетливо объяснить вашей светлости, почему я предлагаю повесить этого малого.

— Эй ты, послушай! — взревел судья. — Ты, вшивый, жалкий, зловредный пес — что ты имеешь сказать в свое оправдание? Почему бы мне не вздернуть тебя немедленно, чтобы ты, как пугало, сушился на солнышке?! Виновен ты или нет?

— Невиновен, если позволит ваша милость, — пропищал Билли Рэттенбери, высовывая язык.

— Невиновен?! — вскричал Уилкенс. — Повтори это, и я повешу тебя без всякого разбирательства. Кроме того, ко мне следует обращаться «ваша светлость», а не «ваша милость». Милость мы не расходуем на таких негодяев, как ты.

— С позволения вашей светлости, — задрожал Рэттенбери, — я не менее честный малый, чем любой, кому когда–либо приходилось сновать между носом и кормой корабля, и могу отдавать концы, ставить паруса, вязать узлы и стоять за штурвалом не хуже любого матроса, бороздящего соленые воды морей. Но некий Джордж Уилкенс, известный пират, страшнейших из всех, кому не привелось болтаться в петле, захватил меня и заставил совершать преступления, если позволит ваша милость. Простите, ваша светлость.

— Ну ты, отвечай! — снова заревел Уилкенс, багровый от гнева. — Как тебя судить?

— По законам Господа Бога и моей страны.

— По законам дьявола тебя будут судить, — ответил Уилкенс, потирая руки и поворачиваясь к присяжным. — Господа присяжные, по–моему, нам не остается ничего иного, как перейти к обсуждению.

— Верно, милорд! — воскликнул лорд–атторней. — Если этому парню позволить говорить, он, чего доброго, оправдается, а это было бы оскорблением нашему суду!

— Но, ваша светлость, я надеюсь, ваша милость учтет, что…

— Учтет?! — воскликнул судья Уилкенс, с яростью подвинувшись на своем месте. — Как ты смеешь даже думать об этом? Никогда в жизни я ничего не учитывал! Учитывать — это измена.

— Но я надеюсь, ваша светлость выслушает некоторые объяснения?

— Вы только посмотрите, как разболтался этот мерзавец! — проговорил Уилкенс, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Зачем нам твои объяснения?! Ты у меня узнаешь, мошенник, что мы сидим здесь не для того, чтобы выслушивать объяснения. Мы действуем в соответствии с законом. Мой обед готов?

— Да, милорд, — ответил лорд–атторней.

— Тогда слушай меня, заключенный, — продолжал реветь судья Уилкенс, вытирая губы мантией. — Тебе придется страдать по трем причинам. Во–первых, потому, что несправедливо, если судья будет сидеть здесь и никто при этом не окажется повешен. Во–вторых, тебя нужно повесить за то, что у тебя чертовски подходящий вид для виселицы. И в–третьих, ты будешь повешен, потому что я голоден. Тебе следовало бы знать, что если обед для судьи готов прежде, чем окончится слушание, значит, заключенный будет повешен. Для тебя это закон, мерзавец. Уведите его и придайте его участи, тюремщик.

Матросы приветствовали мнимый суд обильными аплодисментами, и Мэри тоже пришлось выказать свое удовольствие. Она поняла данный ей намек и послала на «Ястреб» за новыми запасами рома. После этого моряки устроили соревнования по боксу, на которые ее пригласили судьей, но она так устала от шума, что предпочла, взяв Джона Вейда за руку, пойти прогуляться с ним под пальмами.

Мэри пребывала в задумчивости, она молча шла вперед, уставив глаза в землю. Пыл влюбленного разбудил в Джоне надежду, и он размышлял, не мог ли он сам оказаться предметом ее мыслей.

— Мне понравился мнимый суд, и он показал, что команда в хорошем расположении духа, — заметил он. Его сердце колотилось так сильно, что казалось, он вот–вот упадет без чувств.

— А мне он показался скучным, — коротко сказала Мэри.

Было ясно, что ее мысли находятся далеко от него. Джон с ожесточением сек траву прутиком, который нес в руках.

— У тебя нет чувства юмора, в этом половина твоих бед, — пробормотал он.

— Поосторожней, ты можешь раздразнить змей своей палкой, — сказала Мэри. — Ну и что из того, что у меня нет чувства юмора? Проклятье, чего ради ты выходишь из себя?

Она в изумлении посмотрела на Джона, и он пожалел, что не смолчал.

— Просто для тебя любой отдых превращается в скуку, — сказал он.

— Может, и так, — ответила она, присаживаясь под деревом. — Я никогда не чувствовала потребности в отдыхе.

— Тебя занимает хоть что–нибудь, кроме сражений?

— Мы такие, какими нас создали, Джон, — сказала Мэри. — Ничего не поделаешь — я не испытываю особой любви к представлениям, особенно на такую мрачную тему, как повешение пиратов. Ты, наверное, заметил, что я с трудом дотерпела эту чепуху до конца. У меня есть одна идея, которую я хотела бы поскорее воплотить.

— Редко случается, чтобы у тебя ничего не было на уме, — проворчал Джон Вейд.

— Помнишь, недавно я говорила тебе, что все, чего мы достигли, далось нам слишком просто? — напомнила она. — Мой новый план посложнее,

— Продолжай, — сказал Джон Вейд. — — В какое новое безумие ты хочешь нас втянуть? Рано или поздно ты наверняка совершишь ошибку.

— Неподалеку от Ранчерри, рядом с рекой Рио–Гранде, есть богатая жемчугом отмель. Каждый год испанцы высылают флот в дюжину кораблей под охраной военного корабля из Картахены, чтобы собирать на этой отмели жемчуг. На каждом судне есть по крайней мере, два негра; негры — отличные ныряльщики. А ты сам знаешь, как испанцы обращаются со своими рабами, Джек! Они заставят негров работать день и ночь, пока все их корабли не будут до отказа забиты жемчугом.

Она подтянула колени, обвила их руками и задумчиво посмотрела на море.

— Эту эскадру испанцы называют Жемчужным флотом. Это название радует мой слух, — пробормотала она.

— Они будут очень хорошо вооружены, — беспокойно заметил Джон Вейд. — Даже если их будет охранять всего лишь один военный корабль, то он будет настоящим монстром. Да и на остальных судах наверняка будут пушки.

— Был один пират, француз, который попытался напасть на Жемчужный флот, — сказала Мэри. — Черт побери, я завидую этому человеку!

— Я полагаю, его захватили?

— Напротив. Ему удалось ограбить один из галионов, и он ушел бы из–под носа военного корабля целым и невредимым, если бы не неумелый штурман, из–за которого он потерял бизань–мачту. По–моему, его ошибка заключалась в том, что он сам не напал на военный корабль. Что ты об этом думаешь?

— Ничего.

Мэри задумчиво потерла ногти о манжету.

— Сейчас то самое время года, в которое Жемчужный флот должен уже собираться возвращаться в Картахену, — сказала она. — Я высочайшего мнения о твоих способностях штурмана, Джон, и вот что у меня на уме. Я хочу проверить, смогу ли я превзойти того француза!

Она вскочила на ноги, стряхивая с одежды песок.

— Я превзойду его! — пообещала она и убежала к своей команде.

Джон Вейд застонал и медленно побрел за ней.

 

Глава 4

На следующий день после того, как Мэри закончила подготовку «Ястреба» к плаванию, якорь был поднят, и шлюп начал медленно удаляться от Кубы к материку. Мэри не торопилась и тщательно изучал? каждый появлявшийся в поле зрения парус, но позволяла испанцам плыть своей дорогой, ничего не предпринимая, что было необычно, если учесть ее поведение в прошлом. Джон Вейд не мог вытянуть из нее ни слова о ее намерениях и решил, что лучше оставить ее в покое. Она пребывала в угрюмом настроении, и внимательно наблюдавший за ней Вейд заметил, что вся ее внешность менялась почти до уродливого, когда на нее находило подобное состояние. В такие минуты ее фигура казалась приземистой, а не стройной, а выражение лица становилось каким–то тяжелым. Джон с беспокойством размышлял о том, не искажает ли жизнь, которую она ведет, что–то важное в ее сознании, но, вспоминая обычный для нее пыл и страсть к жизни, отгонял от себя всякую мысль об этом. Матросы тоже чувствовали, что что–то неладно.

и даже Билли Рэттенбери старался избегать женщины на полуюте.

Вскоре около небольшого островка они увидели флот, направлявшийся в устье реки Рио–Гранде. Мэри долго внимательно рассматривала корабли и наконец улыбнулась — ее мрачности как не бывало.

— А вот и наши драгоценные лодочки! — воскликнула она. — Взгляни–ка, Джон.

Он взял у нее из рук трубу и с интересом посмотрел на величавую процессию, изящно танцующую на волнах.

— У военного корабля, похоже, достаточно большое количество пушек, — отметил он.

— Не бойся, мы с ними справимся, — ответила Мэри.

Но вместо немедленного нападения, которого опасался Джон Вейд, она приказала ложиться на другой галс и вести «Ястреб» в противоположном направлении, пока Жемчужный флот не скроется из вида. Джон остался в замешательстве, не зная, как относиться к подобной тактике, но искренне надеясь, что она объясняется тем, что на этот раз нервы Мэри не выдержали. Со своей стороны, Мэри внимательно разглядывала море, объявив команде, что в ее кармане лежит золотая гинея для того, кто первым закричит «корабль!». Им долго не везло, и Мэри обрушила на свою судьбу поток проклятий, когда, за час до сумерек, они заметили топ–мачту фрегата, идущего прямо на них. Мэри поспешно схватила трубу.

— Испанец, и вполне проворный, — удовлетворенно проговорила она. — Канониры — по местам! Но постарайтесь не показываться.

Матросы побежали к пушкам, а Мэри поспешила в свою каюту и, достав из сундука испанский флаг, захваченный когда–то на одном из кораблей, подняла его на топ–мачту. Испанец шел по прежнему курсу, ничего не подозревая.

— Теперь, мои матросы, мы должны действовать без ошибок! — воскликнула Мэри. — Я хочу захватить этого дона, и хочу сделать это быстро.

Канониры поплевали на руки, ожидая приказаний.

— Но я не хочу, чтобы вы повредили корабль, — продолжала Мэри. — Ваш первый залп должен пройти прямо над ними, понятно? Попытаемся напугать его настолько, чтобы он сам сдался. Сразу после того, как выстрелят пушки, поднимайте мой настоящий флаг.

Моряки недоверчиво переглянулись, но навели пушки, как она просила. У испанца все еще не возникало никаких подозрений в том, что он приближается к своему соотечественнику. Мэри видела, как команда без дела бродит по палубе, кто–то перегнулся через юрт, чтобы лучше рассмотреть их. Но на расстоянии двадцати ярдов она дала команду стрелять и поднимать свой флаг. На испанском судне поднялась паника — ни одно ядро не задело корабль, но, по–видимому, шока, произведенного выстрелом, и пиратского флага было вполне достаточно. Испанский флаг медленно пополз вниз по топ–мачте. Мэри велела своим людям поскорее занимать шлюпки и сама повела свою к испанцу. Капитан приветствовал ее поклоном и очаровательной улыбкой.

— Мои сожаления, сеньорита. Но на этот раз вы даром потратили время. У нас нет никакого груза — мои трюмы пусты.

— Превосходно, ваше кабальерство, — ответила Мэри. — Мне нужен не груз, а ваше судно. Рассаживайтесь в лодки, да пошевеливайтесь.

Капитан в изумлении поднял брови, очевидно пораженный тем, что знаменитая женщина–пират не отпустит его с миром, обнаружив, что на его корабле нечем поживиться. Быстро прогнав испанцев, Мэри успела провести беглый осмотр судна прежде, чем их лодки удалились. «Санта–Мария», так назывался этот корабль, имел десять пушек и хороший арсенал оружия.

Ее команда возросла до девяноста человек за счет добровольцев, поступивших на «Ястреб», когда слава Мэри достигла своего апофеоза. Оставив пятьдесят моряков, причем выбрав только темноволосых, на «Санта–Марии», и назначив командовать судном Уилкенса, она сама вернулась на «Ястреб» и приказала снова класть курс к реке Де Ла Хача, но держаться подальше от берега, так, чтобы с земли ее корабль нельзя было различить. К счастью, «Санта–Мария» почти не уступала «Ястребу» в скорости, и остаток дня и половину ночи оба корабля шли на всех парусах. С рассветом она разрешила подвести корабль поближе к берегу, зная, что они уже достаточно удалились от устья Рио–Гранде.

Пройдя около лесистого побережья до маленького залива, извивающегося по линии берега, она выслала вперед лодку, чтобы промерить его глубину, и бросила якорь в небольшой бухте, где «Ястреб» был почти совсем незаметен за высокими деревьями. Наконец она решила поделиться своим планом с Джоном Вейдом.

— Все довольно просто, Джон, — объяснила она. — Я возьму на себя «Санта–Марию», а ты будешь управлять «Ястребом». Как только покажется Жемчужный флот, я начну медленно двигаться к нему навстречу по линии берега с поднятым испанским флагом. Их военный корабль примет меня за соотечественника, держащего путь из Маракайбо. Я поприветствую приближение флота залпом и подожду, пока приблизится военный корабль — у него не будет оснований заподозрить что–то неладное. После этого я начну палить по нему из всех орудий с короткого расстояния, и в тот же момент вы должны выйти из укрытия и вступить с ним в бой. Будет он идти спереди или позади флота, не имеет никакого значения: если даже он идет за ними и корабли с жемчугом попытаются спастись бегством во время боя, «Ястреб» без труда нагонит их. Я думаю, в любом случае нам удастся одолеть военный корабль, каким бы большим он ни был. Что скажешь, приятель?

— Звучит убедительно, — ответил Джон. — В команде есть кто–нибудь, кто знает испанский?

— Билли Рэттенбери, — сказала Мэри. — Он уже откопал в каюте испанского капитана газету с последними новостями, чтобы, если это будет необходимо для вящей убедительности, сообщить их испанцам.

— А что, если Жемчужный флот уже прошел это место?

— Только не на такой скорости, на которой они двигались вчера, — успокоила его Мэри. — Ночью мы должны были обогнать их — ведь им еще нужно доле и даться отставших.

— Позволь мне командовать «Санта–Марией», — попросил Джон. — Ты всегда оставляешь самое интересное для себя.

— Дьявол меня побери, если я это сделаю! Ты не добьешься, чтобы я променяла место в первом ряду на галерку!

— Будь осторожна, — сказал Джон.

Они пожали друг другу руки, но, чуть задержав руку Мэри в своей, Джон почувствовал, что она уже не замечает его присутствия. Ее мысли кружились вокруг предстоящей битвы.

«Что за бойцовый петух!» — устало подумал Джон, глядя, как она спускается в лодку. Он знал, что, возможно, больше не увидит ее живой, но она прощалась с ним с такой легкостью, как если бы он был ее парикмахером, если бы она когда–нибудь пользовалась услугами такового.

После двухчасового ожидания лодка, которую Мэри выслала на разведку, торопливо возвратилась с известием, что Жемчужный флот замечен в излучине реки и идет по направлению к ним, держась поблизости от берега. Мэри дала знак Джону Вейду, означавший, что военный корабль возглавляет процессию, а сама вывела «Санта–Марию» из залива и медленно направила корабль навстречу испанцам. Матросы уже заняли свои места, но им был дан строгий приказ не показываться. Испанцы могли разглядеть лишь нескольких моряков, лениво прохаживающихся по палубе «Санта–Марии».

Все меньше становилось расстояние между судном Мэри и испанским военным кораблем, тяжелой трехпалубной громадиной, горой возвышающейся над «Санта–Марией». За ним цепочкой тянулись корабли с жемчугом.

Четыреста ярдов, триста ярдов, двести, сто. Мэри, улыбаясь в душе, внимательно следила за испанцем, не подозревавшим о ловушке, которая его ожидает. Билли Рэттенбери окликнул донов на испанском.

Это был условный сигнал. Раздался грохот десяти пушек испанской «Санта–Марии», и ядра с сокрушительной силой обрушились на военный корабль. Он получил пробоину ниже линии воды, его грот–мачта повалилась, и воздух наполнился криками изумленной команды. Прежде чем испанцы успели прийти в себя, прежде чем успели разослать своих людей к пушкам, хорошо знающие свое дело канониры Мэри дали второй залп.

Эффект был моментальный: ядро, должно быть, угодило прямо в пороховой склад — кормовая часть верхней палубы гигантского корабля с ужасающим грохотом взорвалась. Куски мачт, снасти, тела взметнулись в воздух, и тотчас же за этим взрывом раздался второй — пороховой склад в передней части судна тоже загорелся. Через несколько минут дым рассеялся, и все, что осталось от испанского корабля — разбросанные в разные стороны обломки и несколько барахтающихся в воде уцелевших моряков — открылось взгляду пиратов.

Ошеломленные внезапностью своей победы, Мэри и ее команда не могли пошевельнуться. Тишину нарушали лишь пронзительные крики испуганных попугаев и обезьян в прибрежных лесах. Наконец команда «Ястреба» подняла радостный клич, но Мэри с досадой швырнула саблю на доски палубы.

Джон Вейд, которому она дала знак приступать к окружению кораблей с жемчугом, без труда выполнил свою часть задания — испанцам не хватило времени для маневров, а скорость «Ястреба» превышала скорость любого из них.

Собрав все суда вместе, Мэри стала обходить их один за другим вместе с Джоном Вейдом, Уилкенсом и Билли Рэттенбери, объявившим, что он знает ценность жемчуга и снова показавшим себя опытным в самых разных областях человеком. Негры, которых испанцы держали на своих кораблях, были перепуганы до смерти от того, что только что предстало их взору, и потому готовы были отдать весь жемчуг пиратам, что бы ни подумали о них их хозяева. Они работали на отмели несколько месяцев, так что на каждом судне хранился наполненный до отказа жемчугом солидный бочонок.

Матросы Мэри с нескрываемой радостью копались в кучах сияющих белых камней, и даже сдержанный Джон Вейд не мог скрыть своего восхищения. Но Мэри, казалось, просто не замечала бочонков, которые пираты выкатывали на палубу, чтобы показать ей, и за все то время, пока они с Джоном плыли обратно на «Ястреб», не произнесла ни единого слова.

— Что ты собираешься делать с «Санта–Марией»? — спросил Вейд, после того как все сокровища были погружены в трюмы.

— Сожгу, — ответила Мэри.

Она стояла, молча глядя, как ее команда возвращается на корабль, не обращая никакого внимания на Билли Рэттенбери, возбужденно суетившегося вокруг нее.

— Проклятье, Билли, в чем дело? — наконец произнесла она.

— Цена жемчуга, который мы захватили, пятьсот тысяч золотом!

— Насколько я понимаю, это означает, что с тем, что у нас уже есть, наше богатство сейчас превосходит груз любого судна, когда–либо бороздившего просторы семи морей?

— Морган, Оллонэ и Эйвери просто дети, играющие в пиратов, по сравнению с нами!

Мэри не ответила.

— Идея — твоя, план — твой, выполнение — тоже твое, — сказал Вейд, вопросительно глядя на нее. — Ты сделала то, на что не осмелился бы ни один человек. Ты захватила Жемчужный флот, теперь ты должна быть удовлетворена. Почему бы тебе не выйти из игры, пока еще можно?

— Испанцем просто не повезло, — нетерпеливо отворачиваясь, ответила Мэри. — У них не было шанса отбиться — здесь нет моей заслуги.

Уилкенс и Рэттенбери переглянулись; Рэттенбери многозначительно коснулся рукой лба.

 

Глава 5

В течение следующих нескольких недель многие начали разделять мнение Вейда. Матросы, в особенности те, кто много повидал на своем веку, начали поговаривать о том, что они заслужили право на отдых и возможность потратить свои деньги. Стоит ли грабить испанцев лишь для того, чтобы любоваться на монеты и драгоценные камни в своих сундуках? Зачем все это, если на такие деньги они могли бы обеспечить себе вдоволь женщин и выпивки до конца жизни? Каждый обладал богатством, достаточным, чтобы при желании купить целое поместье. Существовали разные мнения о том, как лучше поступить. Некоторые считали, что команда должна разойтись кто куда, другие — что следует организовать поселение в выбранном ими месте и привести туда женщин и все, что нужно для жизни. Раздумья и споры продолжались целыми днями: люди начали беспокоиться, ссорились, и дисциплина, которой они были обязаны своими успехами, неуклонно ослабевала.

Но Мэри сидела запершись в своей каюте и никому не открывала. Казалось, ее не интересовало, что происходит с ее командой и судном, и только Вейд и Билли Рэттенбери осмеливались приблизиться к ней. Вейд пытался разгадать, что у нее на уме, но ему ничего не удавалось выяснить, кроме того, что уж конечно не он занимает ее мысли. Он с трудом вытягивал из нее указания: она велела ему направить судно к мысу Святого Антония, лежавшему с западной стороны Кубы, но Джон почувствовал, что она назвала это место совершенно бесцельно, просто чтобы отвязаться от него. Мэри предпочитала компанию Билли Рэттенбери и проводила целые часы, слушая его истории о жизни в горных частях Южной Америки. Но даже

Билли нередко выходил из ее каюты рассерженным, говоря, что в эту женщину вселился дьявол.

Без всякой цели они завернули в пролив, расположенный между Кубой и материком, а настроение команды постепенно ухудшалось.

Теперь во время вахты они были невнимательны, хотя Джону Вейду удавалось как–то заставлять своих людей работать. Он чувствовал беспокойство и негодовал на Уилкенса, человека, способного сплотить всю команду, но отказывавшегося вмешаться. Он говорил, что раз такое положение устраивает капитана Рида, значит, оно подходит и ему. Вейд неустанно пытался образумить Мэри, но добился лишь угрозы, что когда–нибудь она закует его в кандалы.

Одной особенно темной ночью они бросили якорь у материка, поставив корабль под укрытие небольшого островка под названием Канкан. Свободный от вахты, Вейд глубоко спал, когда внезапно грубые руки стащили его с койки. Озадаченный и еще не совсем проснувшийся, он услышал шум драки на палубе, но в следующее мгновение его толчками выпихнули из каюты. Палуба кишела темными фигурами, но, прежде чем он успел заговорить с державшими его людьми, его скрутили по рукам и ногам и, бросив в темный трюм, привязали к стояку. Трюм был наполнен невидимыми грубо бранящимися людьми, и, узнав одного из них по голосу, сыпящего особенно злобными проклятьями, он спросил Уилкенса, кто захватил «Ястреб».

— Испанцы. Жалкие трусливые мерзавцы!

— Как им удалось приблизиться так тихо?

— Спросите у вахты капитана Рида, — мрачно ответил Уилкенс. — Они, должно быть, спали и видели сны о своих мамочках, которых им больше не придется увидеть.

— Вот что значит доверять женщине! — произнес из темноты сердитый голос. — Мне это никогда не нравилось.

— А ты бы хотел, чтобы капитан Рид и штаны за тебя натягивал?! — прорычал Уилкенс. — Разве то, что она была в плохом настроении, причина не выполнять свои обязанности, Сэм Вильяме?

Никто не ответил боцману, но Вейд почувствовал общую враждебность по отношению к Мэри. Обвинения за неудачу принадлежали ей, подобно тому, как она получала доверие команды за успех. Джон думал, не сидит ли она среди них в этой кромешной тьме, слушая их разговор и страдая.

— Клянусь, разговорами дела не поправишь! — сказал он. — Держитесь начеку, если испанцы не дадут нам шанса убежать, значит, нам не повезло. Обычно они совершают ошибки.

Некоторые, видимо, поверили его словам и, судя по храпу, уснули, несмотря на неудобство, но сам Джон не мог отделаться от беспокойных мыслей. Они слишком долго грабили испанцев, чтобы те дали им шанс сбежать: имя женщины–пирата стало притчей в Новой Испании, и любой испанский капитан сделал бы все возможное, чтобы доставить свою пресловутую добычу в ближайший город в целости и сохранности. Вейд догадывался, что этим местом станет Кампече, город, из которого выходило большинство галионов с сокровищами, на которые они нападали.

В бледной серости рассвета стало видно, что трюм набит всеми матросами с «Ястреба»; здесь ждали своей участи более девяноста человек. Не хватало только Мэри. Вейд надеялся, что ей каким–то образом удалось сбежать, но вскоре после рассвета сам испанский капитан привел ее в трюм. Вейд узнал в нем капитана «Санта–Марии», корабля, который они использовали для нападения на Жемчужный флот. Со связанными за спиной руками Мэри стояла, молча глядя на своих людей с горьким выражением лица. Несмотря на опасность и всеобщее уныние, Вейд не мог удержаться от улыбки при таком зрелище: Мэри Рид — беспомощна! Он ожидал, что, стоит ей повести плечами, как веревки сами упадут с ее рук. Ее привязали к стояку рядом с Билли Рэттенбери, и испанский капитан с вежливым поклоном удалился.

— Проклятье, я подвела вас, ребята, — сказала Мэри.

— Это не ваша вина, — проворчал Уилкенс. — В этом виноваты подлецы, которые уснули на вахте.

— Нет, Уилкенс, они бы не спали, если бы я была в здравом уме! — возразила Мэри. — Нас взяли без боя. Да, есть о чем рассказать! Я заслуживаю того, чтобы меня пристрелили на месте, но как же тяжело расплачиваться такой ценой за первую ошибку. Минутная беспечность, и мы потеряли все, что имели, и наши жизни в придачу.

Она погрузилась в мрачное молчание, а матросы начали беспокойно переглядываться.

— Мы неплохо поработали! — наконец произнес один из них. Он вытащил зубами из кармана игральные кости, потряс во рту и бросил на колени вместо доски.

— Ага, мы им здорово показали, — поддержал его другой. — Вам не в чем себя винить!

— Фи, я же говорил вам, чем все это кончится, — сказал Сэм Вильямс. — Даже на самую лучшую женщину в мире нельзя положиться.

— Заткни пасть! — проревел Уилкенс.

— Ты не на полуюте, Джордж Уилкенс, и я буду говорить то, что думаю, — ответил тот. — У нас осталось немного времени, чтобы выговориться, и я хочу сказать, что, будь нашим капитаном мужчина, этого бы не произошло.

Мэри покраснела от этих слов — для нее не могло быть худшего оскорбления, — но не произнесла ни слова.

— Если бы мне развязали руки, я бы выбил тебе все зубы! — проговорил Уилкенс.

— Ты не жаловался, Вильямс, пока капитан Рид наполнял твои карманы всеми сокровищами Испании, — заметил Джон Вейд. — Советую тебе помалкивать.

Остальные поддержали Вейда, и Вильямс затих, но Мэри сама сила их защиты казалась обвинением. Она молча сидела в стороне, свесив голову на грудь и не обращая никакого внимания на шутки, которыми Билли Рэттенбери пытался развеселить ее.

Так продолжалось целый день, еду и питье в трюм приносили два глухонемых мулата. Потом моряки услышали, как якорь упал в воду и в борт «Ястреба» ткнулись несколько лодок. Мэри вывели из трюма наверх и отвели в запасную каюту, где снова крепко привязали к стояку в центре комнаты.

Вскоре в каюту снова вошел испанский капитан в сопровождении нескольких важно разодетых мужчин, вероятней всего, зажиточных купцов или высоких должностных лиц. Они расспрашивали ее о совершенных ею поступках, а капитан выступал в роли переводчика. Не видя смысла продлевать свою агонию, Мэри честно признала, что она —- Мэри Рид, но заявила, что считая испанцев извечными врагами англичан, она, не стала бы называть себя пиратом, предпочитая слово «капер».

Не добиваясь от нее ничего большего, мужчины вышли за дверь, но она окликнула капитана.

— Сеньор, скажите мне, как солдат солдату, — обратилась она к нему, — что они собираются со мной сделать?

Капитан посмотрел ей в глаза и отвесил легкий поклон.

— Отвечу вам, как солдат солдату, сеньорита, забывая о том, что вы еще и красивая женщина, — ответил он. — Они прикажут поставить виселицу, и завтра, не тратя времени на суд, вас заберут с этого судна и повесят. Всех ваших людей ожидает та же участь.

Он поколебался и добавил, пожав плечами:

— Что еще с ними можно сделать? Таких сокровищ еще не видели ни на одном корабле.

Какое–то время он, не произнося ни слова, смотрел на нее, а потом сообщил, что его брат — губернатор Кампече.

— Он способен на многое, сеньорита, даже объявить вам помилование, — продолжал он. — Я — знаток женщин, но никогда прежде я не встречал такой женщины, как вы. Если вы согласитесь встать под мою защиту, сеньорита, то ручаюсь, к вам будет проявлено величайшее внимание: к вам будут относиться как к редкому камню или цветку.

Мэри улыбнулась в ответ.

— Я польщена, сеньор, — ответила она. — Но это означало бы спасти свою жизнь с помощью уверток. К тому же, как женщина я могу удовлетворить вас гораздо меньше, нежели в качестве противника, в этом я могу вас уверить.

— Я сожалею, — степенно произнес капитан. — Эта ночь будет неприятной для меня, но если вы все же передумаете, мое предложение остается в силе. Имейте в виду, что, чем позже вы его примите, тем трудней, как вы сами понимаете, будет моему брату.

— Я не побеспокою вашего брата, сеньор, — сказала Мэри.

Испанец снова поклонился и покинул каюту.

Безо всяких видимых причин настроение Мэри поднялось, как только она осталась одна. Разговор о повешении не мог напугать ее, она давно уже привыкла видеть смерть, так что даже мысль о своей собственной не слишком беспокоила ее. Но пыл вернулся к ней при мысли о новом тяжелом сражении с сильно превосходящим по силе противником. Она поклялась, что любым способом исправит свою ошибку и спасет не только свою собственную жизнь, но и жизни своих людей.

Оглядев каюту, Мэри вынуждена была признать, что шансы для бегства казались ничтожными. Изо всех сил напрягая свои мускулы, она не смогла порвать веревки. Кроме двух пустых глиняных горшков с узким горлышком, предназначенных, чтобы наливать в них вино, в каюте не было ничего, что она могла бы использовать. Если бы ей удалось разбить один из них, осколок мог бы послужить ей, чтобы освободиться от веревок. Испанцы связали ей ноги только у лодыжек, но все попытки дотянуться до горшков не увенчались успехом. Непрерывно стараясь освободиться, Мэри наконец почувствовала боль в запястьях — негр, который связывал ее, слишком хорошо знал свое дело.

Незадолго до наступления ночи Мэри услышала громкий шум шагов за дверью. Узнав солдатскую поступь, она решила, что это охранник пришел на ночное дежурство, и в тот же миг в ее голове созрел план, возможно подсказанный предложением капитана, напомнившего ей, что она женщина. Свободными пальцами Мэри схватилась за рубашку сзади, и, когда солдат остановился за дверью, она с трудом стащила ее назад, выставив обнаженную грудь. Прислонившись головой к стояку, она молилась, чтобы испанец оказался достаточно любопытен, чтобы посмотреть на свою пленницу. Мог ли мужчина, охраняющий женщину–пирата, не клюнуть на такой соблазн!

Естественно, дверь вскоре отворилась, и солдат осторожно просунул голову в каюту. Сквозь опущенные веки Мэри наблюдала, как он, затаив дыхание, посмотрел, нет ли кого в коридоре. Аккуратно закрыв за собой дверь, он на цыпочках начал подкрадываться к ней.

Мэри неотрывно следила за ним, ее виски пульсировали от напряжения. Солдат подбирался все ближе, это был большой бородатый мужчина. Мэри думала лишь о том, куда лучше ударить — в шею или в живот. В живот она могла попасть наверняка, нужно лишь идеально рассчитать время, и наконец, собрав все свои силы, Мэри решила, что подходящий момент настал. Только бы удача не подвела ее на этот раз!

Обеими ногами она ударила испанца в жирное брюхо, и, когда он, громко захрипев, согнулся от боли, она пнула его коленями в подбородок. Шлем лишь увеличил силу удара, и часовой без чувств повалился к ее ногам. Оттолкнув его, Мэри попыталась зацепить ногами эфес его шпаги.

Нельзя было терять ни секунды, испанец в любой момент мог очнуться. Мэри удалось развернуть тело так, что шпага поднялась вверх, и вскоре она смогла наполовину вытащить ее из ножен. За несколько секунд она перерезала веревку на ногах и, соскользнув вниз, уперлась руками в клинок.

Освободившись, Мэри выпрямилась и спрятала грудь, с презрением глядя на лежащего у ее ног мужчину. Он уже начал двигаться, и, сунув кляп ему в рот, она крепко связала его перерезанными веревками.

Обыскав сундук в каюте, она не нашла в нем ничего, что могло бы ей пригодиться, по нелепому капризу гульбы в нем лежало лишь одно потертое женское платье. В насмешку она накрыла им беспомощного часового и, вооружившись его шпагой и пистолетами, вышла из каюты, осторожно закрыв за собой дверь, и тихо пошла вперед по пустынному коридору. Глиняные горшки она захватила с собой, зная, что они могут понадобиться ей, если придется плыть.

Стояла непроглядная темнота, но Мэри знала «Ястреб» как свои пять пальцев. Впереди раздавался звон гитары и мягкий голос, поющий испанские песни. Перебегая из тени в тень, Мэри пробиралась к главному трюму, но скоро ей пришлось признать, что она ничего не может сделать для освобождения своих людей. Часовые стояли повсюду; они ходили ровной солдатской походкой перед каждой лодкой, и Мэри поняла, что ей придется прыгать в воду, хотя она совсем не умела плавать.

Заткнув отверстия горшков кусками парусины и крепко привязав их подмышками концом веревки, который она нашла на палубе, она повесила пистолеты и шпагу себе на шею и, осторожно спустившись по корпусу корабля, скользнула в воду.

Удача снова улыбнулась ей — море оказалось теплым, течение несло ее к берегу, а глиняные горшки легко держали на воде. Она быстро плыла вперед, и вскоре ноги ее коснулись твердой земли. Мэри вышла из воды и бросилась по глубокому сухому песку к видневшемуся впереди лесу. Поскольку все еще не рассвело, она побоялась углубляться в лес, опасаясь змей. В ожидании восхода Мэри старалась получше высушиться и согреться, разгоняя кровь в затекших лодыжках и запястьях.

 

Глава 6

На рассвете она увидела, что «Ястреб» был захвачен тремя большими военными кораблями — испанцы хотели быть уверенными в успехе, когда высылали на нее такой большой флот, но, как оказалось, она не заслужила такого внимания. Два судна стояли перед «Ястребом», а третий охранял его сзади. Все четыре корабля, как будто укоряя ее, качались на волнах, и Мэри пришла в бешенство от мысли, что ее захватили в тот момент, когда она даже не подозревала, сколько противников на нее нападают.

Потом она увидела, что на «Ястребе» поднялась сумятица. Люди бегали по палубе взад и вперед, флаги торопливо поднимали, и Мэри решила, что настало время действовать. Кампече лежал к югу от нее, и она могла выбрать лишь одно направление: на север вдоль побережья. Она отправилась в путь немедленно, ее мысли крутились вокруг Джона Вейда, Билли Рэттенбери, Уилкенса и остальных — всех тех, кто лежал сейчас связанный в трюме, ожидая своего последнего часа. Они услышат о ее бегстве, и, зная своего капитана, сердца их наполнятся слабой надеждой, что она сотворит чудо, чтобы спасти их. Но потом они отойдут от дел, чтобы преспокойно жить на заработанные деньги. Мэри отказывалась думать об этом и, кусая губы, размышляла лишь о том, как выручить их из беды.

Казалось, ее шансы невелики. Единственное, что она могла сделать, это добраться по побережью до Юкатанского пролива, где она смастерит себе плот, достаточно надежный, чтобы доплыть до острова Пиньос. Там она встретится с пиратами, которые захотят помочь «Ястребу», если она пообещает им сокровища, хранящиеся на его борту. Даже если богатства уже перевезены в Кампече, любой пират согласиться напасть на город ради такого количества золота. Но на это путешествие уйдет несколько недель. Останется ли кто–нибудь из ее людей жив к этому времени? Смерть девяноста человек будет мучить ее совесть всю оставшуюся жизнь и даже дольше…

Спотыкаясь, бежала она вперед, чувствуя, что удача снова отворачивается от нее, и стараясь не думать ни о чем, кроме того, как бы оказаться подальше от Кампече. Пока она еще не слышала шума погони, но испанцы наверняка догадаются, в каком направлении она попытается скрыться.

Лес становился все гуще; если в нем и были тропинки, Мэри не удавалось их отыскать, и, чтобы хоть как–то двигаться вперед, ей приходилось прорубать себе дорогу шпагой. Ее поражала такое безумное плодородие здешних мест: кустарники, казалось, хватали се за одежду ревнивыми пальцами и местами составляли сплошную непреодолимую стену. Неподвижный удушливый воздух угнетал ее, и вскоре пот уже тек с се лица ручьями. Она продолжала отчаянно сражаться, неистово прокладывая себе дорогу; ей начинало казаться, что, кроме щебетания птиц, она слышит дыхание леса, тихое и спокойное. Мэри боялась только змей, но она не могла упустить свой шанс; не имея времени даже на короткую передышку, она вскоре перестала обращать всякое внимание на пиявок, которых сначала с омерзением отрывала от кожи. Единственной пищей ей служили несколько диких ягод, а питьем — солоноватая вода из луж.

Вскоре после того, как Мэри решила, что уже полдень, она услышала позади шум близкой погони: мужские голоса и лай собак. В это время она вышла к мелководному пруду и, торопливо войдя в воду, пересекла его, чтобы сбить собак со следа. Отыскав пустое дерево, она влезла в дупло, с содроганием представив себе, как питон обвивает свои кольца вокруг ее тела, и стала ждать.

Возбужденный лай приближался, и сквозь щель в стволе дерева Мэри видела, как на другой стороне пруда появились люди с собаками. Звери остановились около воды и стали принюхиваться, а люди злобно ругались на них. Наконец одна из собак потянула в противоположном от Мэри направлении, и вскоре все стихло.

Мэри с дрожащими коленями вылезла из дупла и отправилась дальше. Она бежала, стараясь не думать ни о чем, и, решив, что уже удалилась достаточно далеко от Кампече, начала пробираться к берегу. Мягкий песок затруднял путь почти так же, как бурелом в лесу, но она шла все дальше, спасаясь от безжалостной жары под самодельной шляпой из листьев. Выйдя к морю, она почувствовала, что наконец–то нашла долгожданного друга, но, как внимательно ни всматривалась она в дружеское лицо, то не подавало никакой надежды. За целый день не появилось ни одного корабля. Она не знала, что стала бы делать, если бы все–таки заметила парус, но его появление, по крайней мере, утешило бы ее. Она представила себе, как окликает английский военный корабль, как он берет ее на борт и как она рассказывает капитану, что девяносто важных английских чиновников были задержаны в Кампече. Она почти наяву видела, как капитан с подозрением оглядывая ее, задает ей вопросы и как она сыплет проклятиями в ответ — и ей пришло в голову, не начинается ли у нее бред.

Быстро пришли сумерки, и, шагая вперед по извилистому берегу, Мэри увидела у устья небольшой речушки огни деревни. Что делать? Проскользнуть в деревню, вверив себя судьбе, или вернуться в лес?

Несмотря на то что ноги Мэри подкашивались от усталости, она не могла не отметить чудесную красоту окружавшего ее пейзажа. Полная луна придавала всему этому великолепию волшебную таинственность. Эти уединенные просторные места с широкими побережьями были изумрудом окрестностей. Море светилось, и посеребренные светом луны пальмы выглядели красивее, чем днем. В кустах летали светлячки, а огромные сверкающие волны накатывались на песчаное побережье. В деревне тихо стучали барабаны и нежные голоса пели заунывные песни.

Неведомо почему созерцание этой дивной красоты прогнало усталость Мэри, и когда она двинулась вперед к реке, надеясь на глоток свежей воды, в ее походке появилось подобие уверенности. Пробираясь против течения, она медленно удалялась от деревни, и вдруг, когда она уже собиралась остановиться, послышался чей–то голос.

— Пусть эта стерва сама таскает себе воду! — проговорил он. — А мы как–нибудь обойдемся ромом.

С беспокойством потирая лоб, Мэри подумала, что ил этот раз ее действительно охватило безумие. Но внезапно раздался стук лодки, ударившейся о берег реки, и в нескольких ярдах от себя Мэри рассмотрела гс очертания. Подкравшись поближе и не выпуская из рук шпагу, Мэри увидела, что в лодке сидят три чело–иска: моряки в платках, обвязанных вокруг головы. На задней скамье стояла большая бочка.

— Пусть Ситцевый Джек сам таскает воду для своей стервы, — продолжал говоривший. — Он единственный, кто хоть что–то от нее получает. Нам от псе — только беды.

Мэри чуть не закричала от радости и бросилась к ним навстречу.

— Эгей! — крикнула она. — Собутыльники, поприветствуйте друга!

— Это еще что за дьявол? — сказал первый моряк, торопливо вытаскивая пистолет.

— Проклятье, готов поклясться, что это Мэри Рид или ее призрак, — сказал другой.

— Это Мэри Рид собственной персоной. Никогда еще не была я так счастлива слышать ваши хриплые голоса. Но для разговоров нет времени. Где Джек?

— Стоит на якоре в миле от устья.

— Тогда сейчас же отвезите меня к нему, живо!

— Нас послали за пресной водой для ее величества госпожи Энн Бонни, — сказал один из матросов. — Нас повесят просушиться на солнце, если мы вернемся с пустыми руками.

— Я позабочусь, чтобы этого не случилось, — заверила их Мэри. — У меня срочное дело и очень мало времени. Давайте, ребята.

Она наклонилась к реке и помыла себе лицо и шею, позволяя холодной воде стекать по спине и груди. Выпив немного, она села в лодку.

К ней вернулась ее обычная уверенность — матросы не могли ослушаться ее и, сказав, что доверяют ее слову, расселись в лодке и повели ее к устью реки. По дороге Мэри рассказала им, как обстоят дела, и все трое оживленно налегли на весла. Вскоре они уже оказались около корабля Рэкхэма, все того же испанского галиона, и, привязывая лодку к кораблю, один из матросов спросил Мэри, не нужны ли ей добровольцы.

— Наверняка понадобятся, ребята, — ответила она.

— Тогда мы хотим быть с тобой, — сказал главный. — Лучше сражаться с тысячью испанцев, чем тратить время на то, чтобы, как лакеи, прислуживать безумной ирландке.

На палубе Мэри встретил изумленный Джек Рэкхэм.

— Дьявол меня побери, ты вернулась ко мне, Мэри, девочка моя… — начал он.

— Нет времени для болтовни, Джек, дружище, — прервала его Мэри. — Доны захватили «Ястреб», и сейчас он стоит неподалеку от Кампече под охраной трех военных кораблей.

— Когда ты сбежала? — спросил Джек, резко ставший серьезным.

— Этим утром, примерно на рассвете.

— Твоих матросов еще не вздернули?

— Одному Богу известно! — ответила Мэри, упрямо отказываясь поверить в это.

— Что я должен сделать? — спросил Рэкхэм.

— Дай мне тридцать своих лучших людей, а остальное я сделаю сама. Я заменю любого, кого потеряю в бою, и заплачу тебе, сколько захочешь. На «Ястребе» полно золота.

— Я, разумеется, пойду с тобой, — сказал Рэкхэм.

— О нет, ты никуда не пойдешь, — раздался тонкий голос. — Клянусь честью, ты останешься там, где тебе место, — с женщиной, которая бросила ради тебя дом и мужа!

— Привет, Энн, — торопливо сказала Мэри. — Я не собираюсь забирать твоего мужчину.

— Будь я проклят, я пойду, если сочту нужным! — воскликнул Джек. — Почему не напасть на них на этом корабле?

— Ничего не получится, Джек. Они в мгновение ока разнесут твой корабль в щепки. Это дело для ломок; если ты дашь мне тридцать человек и четыре лодки, я буду счастлива.

— Когда они будут нужны тебе? — спросил Джек, кусая губы. — Ты выглядишь усталой, как сама смерть.

— Я отправлюсь прямо сейчас, — ответила Мэри. — Глоток рома — и я снова буду в форме.

Джек Рэкхэм поспешно ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения, а Энн принесла Мэри бутылку рома и сыра, который та съела с большим аппетитом.

— Мне жаль, что я так ревновала тебя к Джеку, — сказала Энн со странной для нее кротостью. — Посмотри, Мэри, теперь я ношу его ребенка.

Мэри даже закашлялась ромом.

— О Господи, да что же здесь делается! Ничего удивительного, что ты не в духе. Я бы скорее согласилась завоевать всю Испанию!

Они улыбнулись друг другу и пожали плечами.

— Каждому свое! — заметила Энн.

Джек вернулся, чтобы сообщить, что его люди готовы. Мэри заткнула за пояс два пистолета, которые он протянул ей, и попросила дать ей столько оружия, сколько он мог.

Матросы построились в ряд, молча ожидая приказаний.

— На длинные речи у нас нет времени, — обратилась к ним Мэри. — Девяносто англичан, ваших товарищей, ждут, когда испанцы вытрясут из них жизнь. Возможно, их уже повесили, но я почему–то уверена, что они еще живы. Мне кое–что известно о донах: высокие должностные лица приказали, чтобы меня вздернули первой, а испанцы скорее поменяют местами небо с землей, чем ослушаются их приказа. Дон никогда не сделает и шага без приказания, если это в его власти. Если вам нужен другой стимул, то знайте, что в случае успеха я сделаю каждого из вас богачом.

— Девяносто англичан ждут смерти, — сказал человек, которого Мэри встретила у реки. — Этого вполне достаточно. А с капитаном Ридом у нас хватит сил на то, чтобы перевернуть весь Кампече, если понадобится.

Казалось, его слова выразили общее мнение, и Мэри разослала их по лодкам, сама заняв место в ведущей. Она объяснила пиратам, что они должны добраться до Кампече до рассвета, и они с воодушевлением налегли на весла. Мэри видела в четверти мили изгиб линии берега. Через некоторое время, показавшееся Мэри невероятно коротким, если вспомнить ее мучительный путь через лес, она разглядела в утренней полутьме смутные очертания Кампече и четырех кораблей, покачивавшихся на волнах в том же положении, в каком она их оставила.

Мэри чувствовала, что уверенность в своих силах окончательно вернулась к ней. Фортуна снова улыбнулась ей — яркая луна скрылась за тучи, как будто сознательно помогая им приблизиться незамеченными. Мэри была уверена, что многие Испанцы со всех кораблей все еще на берегу, ищут беглянку, и это значительно облегчало ее задачу.

Находясь от кораблей на расстоянии, на котором доны не смогли бы расслышать голоса в лодках, Мэри начала объяснять своим людям план.

— Я хочу, чтобы по три человека заняли каждую из трех лодок, а остальные двадцать один пусть остаются со мной в четвертой, самой большой. Три маленькие лодки должны подгрести вплотную к испанским военным кораблям, по одной к каждому; моя лодка подплывет к «Ястребу». Когда я сочту, что у вас было достаточно времени, я подам сигнал — скажем, крик попугая — его несложно изобразить. По этому сигналу вы должны перерезать якорные канаты испанских кораблей и после этого отправляйтесь к «Ястребу» с такой поспешностью, какую только выдержат ваши весла. Мы будем сражаться, и к этому времени нам может понадобиться ваша помощь. Вы должны вступить в битву, и постарайтесь создать столько шума и сумятицы, сколько сможете. Что касается двадцати одного человека, которые остаются со мной, — двое из вас должны будут отвечать за запас мушкетов и сабель.

Как только мы нападем на «Ястреб», возьмите все оружие и высыпьте в кучу на палубе. Не принимайте участия в сражении. Когда вы это сделаете, пробирайтесь в трюм и освободите команду «Ястреба» — они связаны только веревками, а их охранники, скорее всего, выбегут на палубу, чтобы присоединиться к своим. Каждому, кого вы освобождаете, объясняйте, где найти оружие. Думаю, что с их помощью нам удастся одержать победу.

Люди разделились по лодкам, и каждая отправилась к точке своего назначения. Мэри подвела свою лодку на двадцать ярдов к «Ястребу», и матросы подняли весла, с ожиданием глядя на нее. В такие моменты время тянулось особенно долго, но наконец Мэри дала условный сигнал. Матросы приготовились погрузить весла в воду, но она все еще сидела, неподвижно уставившись в темноту. Она могла различить очертания одного из военных кораблей и ждала, когда он двинется с места. Казалось, время застыло, но когда Мэри уже начала терять всякую надежду, огромная тень начала медленно скользить по течению.

— Вперед, ребята, — негромко сказала Мэри. — Гребите прямо к «Ястребу» и держитесь за мной, когда мы окажемся на борту.

Матросы гребли длинными размашистыми резкими взмахами, и лодка стремительно приближалась к «Ястребу». Никакого оклика с корабля не послышалось, и, привязав лодку, Мэри тихо прокралась на борт. Остальные последовали за ней, за исключением тех двоих, которым она велела освободить свою команду.

Неожиданно над водой разнесся шум ругательств с трех унесенных течением военных кораблей. Убедившись в том, что сейчас они уже не смогут попасть на «Ястреб», Мэри с диким воплем повела своих людей к корме. Ошеломленные испанцы испуганно протирали глаза, как будто не веря, что их товарищи действительно падают мертвыми под ножами пиратов. Но судно буквально кишело солдатами, и, как только пираты разделались с первыми, еще большее количество испанцев хлынуло на палубу.

Уже рассвело, и пиратам было удобно сражаться. Но чем ближе подбирались они к корме, тем яростней становился бой, к тому же люди Мэри начали уставать, а шестеро из двадцати одного уже пали мертвыми. Мэри дралась за троих, она громким голосом подбадривала англичан и выкрикивала страшные проклятья испанцам, отказываясь верить, что все ее старания не увенчаются успехом. Она думала о Джоне Вейде и Уилкенсе, заточенных в трюме, и молилась, чтобы те двое, которым она дала специальное задание, беспрепятственно справились с ним.

— Держитесь, ребята! — кричала она.

Но в людях Рэкхэма не было того огня, который ей удавалось разжечь в своей команде. Они медленно отступали и уже готовы были сдаться, когда на помощь подоспели еще девять человек, вернувшиеся от военных кораблей, после того как перерезали им якорные канаты. Они сплотили уставших пиратов, а Мэри удвоила свои усилия, поражая испанцев одного за другим.

Но, несмотря ни на что, пиратам удавалось лишь удерживать свои позиции: у них не хватало сил на то, чтобы продвигаться вперед, — а Мэри знала, что стоять на месте означает подписать себе смертный приговор. Как только трем военным кораблям испанцев удастся навести свои пушки на «Ястреб», они позабудут о том, что на борту есть их соотечественники; испанцы разнесут «Ястреб» в щепки.

Но, когда Мэри уже начала уставать, она почувствовала, что кто–то яростно сражается рядом с ней.

— Продолжай в том же духе, Мэри, девочка! — произнес спокойный голос.

Уголком глаза Мэри увидела Джона Вейда и чуть не закричала от радости.

— Для тебя я — капитан Рид, приятель! — воскликнула она. — Остальные уже на свободе?

— Выходят наверх! — ответил он, парируя удар и нанося своему противнику рану в плечо.

Новая волна бодрости прокатилась по рядам пиратов, и с возрастающей уверенностью они прорубали себе путь вперед. С грозным ревом в сражение ворвался Уилкенс, и его появление окончательно лишило испанцев присутствия духа. Они дрогнули и обратились в бегство, в отчаянии прыгая в морскую воду.

 

Глава 7

Пираты подняли радостный крик, но Мэри жестом заставила их замолчать, не позволяя им поддаться восторгу, который мог оказаться преждевременным.

— Поднять якорь и все паруса, — закричала она, подбегая к штурвалу.

Внимательным взглядом она заметила, что испанцы на военных кораблях наконец справились с управлением и, борясь с ветром, двигались прямо на «Ястреб». Но их отнесло слишком далеко, и Мэри рассчитала, что они должны успеть проскользнуть мимо них. Естественно, как только ветер наполнил жизнью паруса «Ястреба», он гордо полетел вперед по волнам, и, как будто зная, что он быстрее своих преследователей, презрительно избавился от погони неуклюжих тяжелых военных кораблей. За спиной беглецов послышалось несколько неудачных выстрелов, но вскоре испанцы поняли бесполезность всякой попытки вернуть их, и занялись тем, что стали вытаскивать из воды уцелевших солдат.

Тут уж ничто не могло помешать команде «Ястреба» выказать свои чувства. Они приветствовали Мэри восторженными криками, и по щекам старых закаленных морских волков катились слезы радости. Мэри улыбаясь стояла рядом с Джоном Вейдом, уперев руки в бока. Наконец она подняла руку, чтобы заставить всех замолчать.

— Среди вас все еще есть человек по имени Сэмюэль Вильямс?

В ответ на вопрос раздался взрыв смеха, и матросы вытолкнули вперед Сэмюэля Вильямса. Мэри двинулась к нему, агрессивно выставив вперед подбородок, и чем ближе она подходила, тем дальше он отступал назад.

— Ты помнишь приятную беседу, которую вы вели в трюме этого судна, Сэмюэль Вильямс? — спросила она.

У него было широкое красное лицо, но сейчас оно стало бледным как простыня.

— Да, капитан Рид, — пробормотал он.

Она пристально посмотрела на него и повернулась к команде.

— У меня плохая память, ребята, — сказала она. — Может быть, вы можете напомнить мне, что говорил Сэмюэль Вильямс во время этой небольшой беседы?

Восхищенным хором пираты ответили ей:

— Он сказал, что мы попали в трюм из–за того, что нам не повезло иметь капитаном женщину.

— Ах, да, именно так! — задумчиво подтвердила Мэри.

Повисла гробовая тишина, и Вильяме решил пойти ва–банк.

— Клянусь, это была чистая правда, — с отчаянием воскликнул он.

— Я надеялась, что ты так скажешь, — сказала Мэри. — Если бы начал скулить и просить пощады, я оторвала бы тебе голову. Ну, ребята, — продолжала она, поворачиваясь к остальным матросам, — вас схватили по моей вине. Но нет на свете мужчины или женщины, которые никогда не совершили бы ни одной ошибки. Я свою исправила.

Крики восхищения были ей ответом.

— Я исправила свою ошибку, Сэмюэль Вильямс? — повторила она.

— Еще как! — ответил он, глуповато улыбаясь. — Вы лучшая среди нас!

Мэри в шутку легонько ударила его в подбородок и отослала назад к товарищам.

— Я не уверена, что это достойный комплимент, — воскликнула она. — Не слишком лестно быть лучшей в компании таких мерзавцев, какие собрались на этой посудине.

Матросы рассмеялись, как будто получили наивысшую похвалу.

— А теперь мы с мистером Вейдом пойдем осмотрим трюмы — интересно, оставили ли доны что–ни–будь из наших денег.

Для начала они отправились в каюту Мэри и нашли ее точно в таком же состоянии, в каком видели последний раз: жемчуг, драгоценные камни, деньги и платья — все было на месте. Спустившись в запасной трюм, они тоже обнаружили все в прежнем виде. Мэри с недоверием посмотрела на Джона Вейда.

— Клянусь, подобной легкомысленности я не ожидала даже от донов! — заметила она.

— Меня это не удивляет, — ответил Джон. — Я немного понимаю по–испански и расслышал, как их капитан приказывал оставить все как есть. На «Ястреб» должны были пожаловать какие–то высокие гранды — они хотели застать все в таком же положении, как когда корабль только был захвачен. Таких сокровищ раньше не видели даже в Испании.

— Как они будут разочарованы! — сказала Мэри.

Мэри пошла на корму, чтобы сообщить своим матросам радостную весть — все их сокровища, которые они для безопасности хранили в трюме, оказались не тронуты. Оглушительные крики радости зазвучали со всех сторон, и восторг пиратов увеличился вдвое, когда Мэри объявила, что угощает всех ромом.

— Только не перебарщивайте, — предупредила она. — Не напивайтесь. В следующий раз нам не удастся спастись от донов. Пойдемте, мистер Вейд, я приказала принести несколько бутылок вина в свою каюту. Выпьем за мое здоровье, я заслужила, чтобы сегодня за меня пили.

Они взяли с собой Уилкенса и Билли Рэттенбери. В каюте она широким жестом вытащила вино.

— Этот случай требует того, чтобы за него выпить, — сказала она.

Гости ожидающе посмотрели на Вейда, но он никак не отреагировал на ее слова, почувствовав внезапную неприязнь к ее самодовольству. Активность всегда была присуща Мэри, но не высокомерие или самовлюбленность. Не дождавшись ни слова от Вейда, Билли Рэттенбери сам предложил тост за ее здоровье.

— За самую необыкновенную женщину, какую когда–либо видел мир, — сказал он, глядя на нее преданными собачьими глазами, полными обожания.

— Которая стоит десятка мужчин! — прорычал Уилкенс.

Вейд не проронил ни слова, но поднял свой бокал вместе с остальными.

Мэри улыбнулась и, как показалось Вейду, не без некоторого самодовольства, поблагодарила их. Вейд решил, что разговор пора настроить на более реалистический лад.

— Сколько человек Рэкхэма ты потеряла? — спросил он.

Она искоса посмотрела на него.

— Двенадцать из тридцати.

— Двенадцать! — воскликнул Джон. — И ты обещала ему заменить любого, кого потеряешь?

— Обещала.

— И что же ты собираешься делать? У нас нет лишних людей.

Мэри наполнила свой бокал, поднесла к свету и залпом осушила. Потом повернулась к Вейду.

— Что я собираюсь делать, мистер? Да ничего! Я отдам Ситцевому Джеку столько жемчуга, чтобы ему хватило на всю жизнь, — людей отослать не так–то легко.

— Так не пойдет, — сказал Джон Вейд. — Ты не можешь нарушать свое слово. Ситцевого Джека могут захватить, если у него будет недостаточно матросов. Эти проклятые испанские лохани могут справиться и с кораблем, которым управляет и полная команда.

Мэри ничего не ответила, но продолжала молча наливать себе бокал за бокалом, выпивая их залпом.

— Ты не можешь нарушать свое слово, — настаивал Джон Вейд. — В нашем ремесле так не поступают.

— Кто сказал, что не могу, мистер? — ответила наконец Мэри, покачиваясь на ногах. — Я — Мэри Рид, самая необыкновенная женщина из всех, кто когда–либо появлялся на свет. Более необыкновенная, чем Беатриче, чем даже королева Елизавета.

— Это не причина для того, чтобы нарушать свое слово, — сказал Вейд. — Любой дурак может сделать это. Так поступают только трусливые шавки!

— Ты назвал меня шавкой?! — вскричала Мэри. — Ты слышал, как он назвал меня шавкой, Уилкенс, а ты, Билли Рэттенбери? Я закую его в кандалы.

Уилкенс и Рэттенбери с беспокойством переглянулись, и Рэттенбери сказал, что им пора идти.

— Вы останетесь здесь, ребята, — икая, сказала Мэри. — Я приказываю вам остаться и пить со мной. Не так уж часто вам выдается случай выпить с такой женщиной, как я. Не обращайте внимания на мистера Вейда Проповедника.

Мужчины неохотно взяли свои бокалы.

— Я сказал, что вы не можете нарушать своего слова, капитан Рид, и готов повторить это, — снова произнес Джон Вейд. — Ни один капер не может позволить себе обмана по отношению к своим товарищам, будь то сам Тич или Эйвери.

— Кто такие Тич и Эйвери по сравнению со мной!

— Делай как знаешь, — ответил Вейд. — Но одно я знаю точно. Ни один человек на борту «Ястреба» не сможет управлять кораблем так, чтобы не нарваться на рифы. Ты знаешь, кто умеет это. Согласись уплатить долг Джеку Рэкхэму, как подсказывает тебе честь, и я останусь твоим штурманом. Но если ты откажешься, тебе придется самой сверять курс с картой.

Мэри поставила бокал и ударила кулаком по столу.

— Я спасла ему жизнь, и вот его благодарность! — воскликнула она. — Но я покажу тебе, как я отношусь к подобным угрозам.

— Лучше послушайте его, капитан Рид, — посоветовал Уилкенс.

Но Мэри стремительно выбежала на палубу, не обращая внимания на всю троицу, бросившуюся вслед за ней. Созвав людей Рэкхэма, она приказала принести из ее каюты сундук с жемчугом.

— Вы, наверное, уже думаете о том, чтобы вернуться к своему хозяину, ребята, — обратилась она к ним, ее лицо пылало от выпивки. — Вы хорошо поработали, и нам не отблагодарить вас никакими словами. Передайте Джеку, что я сожалею, что не могу сама выразить ему свое уважение, и что я извиняюсь за потерю двенадцати человек из его команды. Но Мэри Рид никогда не делает ничего наполовину: в качестве компенсации я отдаю вам этот жемчуг.

Царственным жестом она откинула крышку сундука и, вытащив горсть жемчуга, просеяла его между пальцами. Матросы Рэкхэма не могли сдержать своего удивления.

— Забирайте свои четыре лодки и возвращайтесь, — продолжала Мэри. — Вы всегда будете на моем корабле почетными гостями, но я не советовала бы вам сбегать с этим сокровищем, чтобы оставить его себе. Куда лучше получить положенную вам долю, чем попасться в руки испанцам.

Люди Рэкхэма осторожно погрузили сундук с жемчугом на лодку и под прощальные крики команды «Ястреба» стремительно поплыли прочь по направлению к судну Ситцевого Джека, стоявшему на якоре неподалеку от берега.

Мэри ядовито посмотрела на Джона Вейда, но тот без единого слова резко повернулся на каблуках и удалился в свою каюту.

— Пусть идет, — сказала Мэри в ответ на вопросительный взгляд Билли Рэттенбери. — Он остынет, а нет, так обойдемся и без него! Ты — пес, как назвал тебя атторней на мнимом суде — и это словечко подходит к твоему виду, Билли, ты и правда немного похож на спаниеля.

Прежде чем он успел ответить, раздался крик дозорного с топ–мачты:

— Француз слева по борту, капитан Рид.

Слева от «Ястреба» действительно шел фрегат, судя по виду нагруженный сокровищами. К Мэри сразу вернулся весь ее жар, и она разослала своих людей по местам, как будто забыв о том, что их сундуки и так были наполнены богатствами.

Француз, вероятно, понял ее намерения и попытался спастись бегством, но Мэри не дала ему ни единого шанса, и вскоре «Ястреб» нагнал беглеца. Мэри приказала поднять Веселый Роджер и дала предупредительный залп. Этого было достаточно — фрегат остановился, и его флаг скользнул вниз с топ–мачты.

Мэри велела спустить лодку на воду и послала за Джоном Вейдом.

— Мы вместе осмотрим французский корабль, мистер, — сказала она.

Она ожидала, что Вейд будет отказываться, но он, по–прежнему не говоря ни слова, последовал за ней. Они молча подгребли к фрегату, на борту которого их встретил не в меру разговорчивый капитан, пытавшийся объяснить им, насколько поняла Мэри, что его трюм пуст.

— Мы посмотрим сами, мистер, — сказала она.

Они обыскали судно, но не обнаружили на нем

ничего ценного, кроме нескольких золотых монет в каюте капитана, которые они не потрудились забрать. Капитан, отреагировавший на это довольной улыбкой, рассказал, что их корабль шел во французские владения на острове Эспаньола, чтобы перевезти оттуда нескольких важных персон. О правдивости его слов свидетельствовали роскошно обставленные каюты. Мэри задумчиво стояла у дверей, а потом неожиданно указала на дверь в конце коридора.

— Вы не открыли для меня эту дверь, месье.

Выражение лица француза немедленно переменилось, и он с деланным удивлением пожал плечами.

— Там ничего нет, мадемуазель, абсолютно ничего, я вас уверяю, — заговорил он, неожиданно перейдя на французский.

Мэри не стала тратить время на приказания, но, подойдя к двери, сама подергала за ручку. Обнаружив, что каюта заперта, она просунула рукоять шпаги сквозь щель между досками двери и, протиснув внутрь руку, чтобы поднять щеколду, открыла дверь. Странное зрелище предстало ее глазам.

Мэри никогда не приходилось прежде видеть ни на суше, ни на море, чтобы комната была обставлена с подобной роскошью. Пол устилали толстые ковры, стены были увешаны старинными гобеленами, а в углу находилась небольшая, но изысканная кровать с балдахином. Повсюду стояли зеркала, и на туалетном столике в беспорядке валялись склянки с духами и пудреницы. Но все это Мэри видела лишь краем глаза — ее взгляд был прикован к женщине, сидевшей за столиком.

Взлом, очевидно, не произвел на женщину никакого впечатления, она спокойно смотрелась в небольшое зеркальце, которое держала в руке. Это была маленькая женщина со склонностью к полноте, но эта черта скорее подчеркивала ее изящество, чем отнимало. На ней было платье с очень низким вырезом со спины, и когда она обернулась, чтобы посмотреть на вошедших, под корсажем заволновались полные красивые груди. Ее платье было настолько дорогим, что, казалось, даже если бы оно не было надето на столь великолепную женщину, оно все равно приковывало бы к себе внимание.

У женщины была небольшая (как у птички, подумала Мэри) головка и чуть слишком длинная, но с идеальными линиями, шея. В ее фигуре нельзя было найти ни одного изъяна; создавалось впечатление, что ее тело сделано из фарфора; резко очерченный нос, полный презрительный рот, красивые ямочки на щеках и экстравагантно убранные волосы делали ее лицо аристократическим. Из–под платья виднелась изящная ножка.

Полуобернувшись и все еще не отводя глаз от зеркала, она увидела французского капитана.

— В чем дело, монсиньор? — томно спросила она на правильном французском языке.

Капитан объяснил, что корабль захватили английские пираты.

Дама отложила зеркальце и обернулась, чтобы рассмотреть Мэри. Ее наглые глаза медленно обвели ее взглядом с головы до ног, оценивая каждую мелочь одежды — чулки, грубые бриджи и рубаху. Мэри увидела, что в ее лице не появилось страха, лишь интерес, который могло бы вызвать редкое животное.

— Фи, так вот что вы называете пиратами! — скачала она.

— Было бы неплохо, мадемуазель, если бы вы с большим почтением относились к английской мадемуазель… — начал капитан.

— Английской мадемуазель?! — прервала его француженка, поднимая брови и оглядывая каюту. — Где же эта мадемуазель?

Капитан указал на Мэри, все еще стоявшую в центре каюты в глубокой растерянности. Француженка поразила Мэри, ее изящная женственность взволновала ее, и сейчас она чувствовала себя неуклюжей, как слон в посудной лавке.

— Я — Мэри Рид, знаменитая женщина–пират, — пробормотала она, не зная, произведет ли ее имя впечатление или такая бесцеремонность лишь выдаст ее неуверенность в себе.

Француженка смерила ее внимательным взглядом и инстинктивно подтянула юбки.

— Боже мой, какое ничтожество! — снова прозвучала характерная грассирующая французская речь.

Грациозно встав на ноги, она подошла к Мэри ровной походкой, присущей лишь женщинам из высшего света, — казалось, что юбки сами скользят по полу. Цинично рассматривая свою захватчицу вблизи, она обошла Мэри кругом, как будто находилась в музее восковых фигур.

Заметив улыбку Джона Вейда, Мэри внезапно вышла из себя.

— Пора прекратить этот фарс! — закричала она. — Вам лучше вести себя поосторожней, моя прекрасная леди, если вы не хотите, чтобы я выбила из вас все ваше изящество!

Ничего не ответив, француженка пожала плечами и посмотрела на Мэри. Одного взгляда было достаточно.

— Вы сделали хоть что–нибудь в своей жизни, о чем стоило бы вспомнить? — вскричала Мэри. — Что вы можете, кроме как холить свое маленькое бездушное тело и слушать льстивые комплименты от своих расфуфыренных кавалеров? Неужели вы не понимаете, что я могу вздернуть вас на нок–рее или отдать своим матросом, чтобы они позабавились с вами?!

Француженка улыбнулась. Она вернулась к туалетному столику, вытащила из пудреницы пуховку и снова повернулась к Мэри.

— Я жду, мадемуазель женщина–пират! — спокойно проговорила она.

Ее холодные зеленые глаза снова обвели Мэри взглядом, и на лице появилось сдержанное презрение.

— Ваши матросы заслужили того, чтобы посмотреть на красивую женщину, не так ли, мадемуазель женщина–пират?

Мэри бросилась вон из комнаты, хлопнув за собой дверью и впервые в жизни чувствуя себя побежденной.

 

Глава 8

Мэри и Джон Вейд не произнесли ни слова по дороге обратно на «Ястреб» и даже избегали смотреть друг другу в лицо. Когда они поднялись на палубу, Вейд, казалось забывший обо всех своих угрозах, спросил, куда Мэри намерена прокладывать курс.

Оставив его вопрос без ответа, Мэри позвала своего слугу–негра и приказала приготовить горячую ванну в ее каюте. После того как он выполнил этот приказ, она велела принести ей зеркало, пудру и духи. Пораженный столь необычными требованиями, слуга широко раскрыл рот от изумления и, воздев свои черные руки к небесам, отправился шарить по каким–то тайникам, чтобы достать ей то, о чем она просила. Мэри стояла, бесстрастно наблюдая, как он относит эти вещи в ее каюту, и, когда он снова вышел оттуда, приказала ему следить, чтобы никто не беспокоил ее.

Мэри пребывала в непонятном экстазе. В первую очередь она подошла к большому зеркалу и осмотрела себя с головы до ног. В нем она увидела крепкого и энергичного молодого человека, полного здоровья. Он был одет в белую хлопковую рубаху, бриджи из грубой ткани, толстые шелковые чулки, доходящие ему до колен, и ботинки с большими серебряными пряжками. Мэри внимательно разглядывала его широкие плечи, сильные ноги и загорелое лицо, черту за чертой, и наконец пришла к выводу, что он хорош собой, почти красив. Глаза юноши смотрели прямо на нее с решительностью и вызывающей самоуверенностью. Холодно оценивая зрелище, представшее ее взгляду, Мэри решила, что была бы рада, окажись такой юноша рядом с ней в бою, но при этом он не вызвал бы у нее никакого интереса как друг. Он был слишком самодостаточен.

Мэри торопливо сбросила с себя одежду и залезла в душистую ванну. Тщательно намылившись и помывшись, она вытянула ноги и закрыла глаза. Окунувшись в непривычную роскошь, она пыталась расслабить каждую мышцу своего тела и каждую мысль в своей голове. Она лежала неподвижно, ни о чем не думая, ничего не делая.

Ощутив, что покой охватил ее целиком, она вылезла из ванны и, неторопливо вытершись и напудрив все тело, снова подошла к зеркалу. Быстрым жестом Мэри распустила волосы, и они волной заструились по плечам.

То, что предстало ее взгляду теперь, вызвало у нее изумление. Мэри удивленно провела пальцами по стройным бедрам, животу и груди, как будто впервые видя свое тело. С чувством все возрастающего возбуждения она побежала к сундуку с платьями, присутствие которого в каюте до сих пор вызывало у нее стыд, и достала оттуда наряды испанских дам из высшего общества, захваченные капитаном Ридом на одном из кораблей донов.

Выбрав самое изящное из нижнего белья, Мэри начала одеваться, делая каждое свое движение почти ритуальным. Вернувшись к сундуку, она извлекла оттуда простое платье из белого атласа с низким вырезом спереди и на спине. Одевшись, она взяла со стола ручное зеркальце и занялась своим лицом и волосами.

Закончив, Мэри снова повернулась к большому зеркалу. Результат ее трудов заставил ее затаить дыхание; не веря своим глазам, она стояла, любуясь на собственное отражение и приложив от избытка чувств одну руку к груди.

Вместо молодого человека, перед ней стояла красивая высокая девушка. Изысканные линии атласного платья скрашивали склонность к излишней крепости, которой явно обладал молодой человек. Завивающиеся каштановые волосы, высокий лоб, красные полные губы и темно–карие глаза делали лицо девушки утонченным. Мэри Рид с чуть приоткрытыми губами и сияющими глазами смотрела на свое отражение.

Так она стояла, размышляя о презрении в глазах француженки и вспоминая тот день, когда впервые повстречала на Нью–Провиденс Энн Бонни. Энн тогда говорила, что когда–нибудь Мэри найдет себя. Тогда это показалось Мэри безумным и нелепым пророчеством, но вот пришел день, когда оно сбылось.

И, глядя на себя в зеркало, Мэри думала о том, что жизнь ее против ее же воли превратилась в хаос. Она делала то, чего не делала до нее ни одна женщина. Она сражалась и побеждала мужчин их же оружием; она познала ошеломительный успех; однажды она совершила ошибку, но сумела ее исправить; но ни в чем она не находила удовлетворения, и теперь Мэри чувствовала, что все, что она делала в своей жизни, оказалось бесполезным. Какой–то бесенок упрямства захватил ее и заставил отрицать саму себя, заставил притворяться тем, чем она не являлась на самом деле. И то, что ее притворство приносило ей удачу, не меняло дела. Сейчас она ясно понимала — все кончено. С этого момента она должна ближе узнать девушку в зеркале; в двадцать шесть лет она должна заново начать свою жизнь. Она почувствовала, как внутри закипают новые силы, предвещавшие что–то — она сама точно не знала что — и намекавшие, что приведут ее к чему–то неожиданному.

Раздался стук в дверь. Мэри автоматически произнесла «Войдите», все еще не в силах отвести глаз от зеркала. Сделав наконец над собой усилие и повернувшись, она увидела в каюте Джона Вейда, который смотрел на нее, не веря своим глазам.

— Мэри! — вскричал он.

Раньше Мэри только крепко выругалась бы, если бы мужчина застал ее крутящейся около зеркала, но сейчас это даже не пришло ей в голову. Она подошла к Джону Вейду, и ей показалось, что его она тоже видит впервые. Это был высокий и стройный мужчина, в глазах которого мелькал странный огонек.

— Джон! — воскликнула Мэри, словно лунатик хватая его за руки. — Минуту назад я все понимала: я тала все о своем будущем, о своей жизни, о своем мире. Я ни в чем не сомневалась. Теперь я чувствую себя неуверенной, заблудившейся. Что со мной случилось, Джон?

Даже голос Мэри звучал по–новому, в нем открылась какая–то глубина.

— Объясни мне, что произошло? — повторила она.

— Ты наконец пришла в себя, — ответил Вейд — Раньше ты спала, но теперь проснулась и протерла глаза от сна.

Мэри с глубоким вздохом села на край своей кровати.

— Что со мной станется? — спросила она. — Ни мужчина, ни женщина… Что из меня выйдет?

— Есть кое–что, что ты не могла потерять. Это твоя смелость, — проговорил Джон. — Теперь тебя ожидает более сложное дело, чем те, которые приходилось выполнять капитану Риду.

— И почему презрение этой француженки так расстроило меня? — спросила Мэри. — Я никогда не смогу стать такой женщиной.

— Да, слава богу, такой ты никогда не станешь, — сказал Джон. — Но кто может понять причину таких вещей? Должно быть, ее слова задели тебя за живое, потому что она сказала их в подходящий момент.

— После того как я поссорилась с тобой, Джон, — вспомнила Мэри.

— Да, — ответил Джон Вейд.

Он взглянул Мэри в лицо и сжал ее руки в своих.

— Не знаю, правильно ли говорить такие вещи в такую минуту, — сказал он. — Но я люблю тебя, Мэри. Люблю тебя с той самой минуты, когда впервые узнал, что ты женщина. Я понимал, что тогда с тобой было бесполезно говорить об этом, потому что это означало кричать о любви мраморной статуе. Но теперь, когда и ты тоже знаешь, кто ты на самом деле, я не могу молчать.

— Джон, дай мне время, — ответила Мэри. — Я еще даже не знаю, каково это — быть женщиной. Как я могу говорить о любви?

— Я ждал и могу ждать дольше. Когда–нибудь ты сможешь говорить и о любви, — пообещал ей Джон. — Но сейчас мы должны подумать о том, что мы будем делать дальше.

— Я не смогу снова стать капитаном моим матросам, — сказала Мэри. — Мне придется отказаться от «Ястреба» и от всей моей прекрасной команды, которая так хорошо служила мне.

— Думай о будущем, а не о прошлом, — посоветовал Джон. — Я бы не стал жалеть о том, что бросаю подобный образ жизни.

— Тебе он никогда не нравился, так ведь, Джон? Почему же ты согласился остаться со мной?

— Почему я согласился?

Мэри посмотрела в его темные глаза, и теплое сладостное чувство охватило ее. Она улыбнулась новой, застенчивой улыбкой.

— Не нужно никаких сожалений и колебаний, — настаивал Джон. — Мы должны совершить прорыв прямо сейчас!

— Что ты предлагаешь?

— Америка — вот место, которое нам подходит, — ответил он. — Англия и Европа вянут с каждым днем, к тому же в Англию ты все равно не сможешь вернуться. Америка — большая молодая страна, она полна жизни. Это подходящее место, чтобы начинать новую жизнь.

— Звучит неплохо, — сказала Мэри. — Да, мы так и сделаем. Я люблю совершать поступки сразу, как только мысль о них пришла в голову. Мы возьмем с собой жемчуг и деньги?

— Как хочешь. Я бы на твоем месте оставил все jto — не думаю, что ты нуждаешься в роскоши.

— Мы возьмем большую часть, — решила Мэри. — Если ты захочешь — избавимся от нее в любой момент. Давай, Джон, — воскликнула она, сжимая его руку, — отправляемся. Иначе что–нибудь пойдет не так.

— Я направлю корабль на Америку прямо сейчас и поведу «Ястреб» так быстро, как только можно, — проговорил Джек, глядя далеко в пространство. — Мы с тобой высадимся на берег в лодке. Я пойду и изменю курс прямо сейчас.

— Я не хочу больше надевать мужскую одежду, — попросила Мэри. — Я останусь здесь, пока не настанет время уходить.

— Скоро мы окажемся около американских берегов, — пообещал Джон Вейд.

— Скоро! — воскликнула Мэри. — Новые берега и новая жизнь! Я с трудом смогу дождаться этого дня.

Пылая румянцем, счастливая, стояла Мэри перед Джоном Вейдом. Он обнял ее, и впервые за всю свою жизнь Мэри поняла, что сдаться иногда может быть приятней, чем победить.

 

Глава 9

Вейд принял управление «Ястребом» на себя; Мэри оставалась внизу, в своей каюте, собирая вещи, которые она хотела забрать с собой. Она тщательно отбирала лучшие жемчужины и драгоценные камни, решив оставить большую часть денег на борту. Так прошла почти вся ночь — Мэри была слишком возбуждена, чтобы ложиться спать.

Через несколько дней, в полдень, Джон пришел, чтобы сказать ей, что дозорный увидел землю и что он пообещал матросам, что она поговорит с ними, прежде чем покинуть «Ястреб».

— Они ждут тебя на палубе, — сообщил он.

— Я никогда прежде так не нервничала, Джон, — ответила она. — Ты считаешь, что я обязательно должна поговорить с ними?

— Они ждут этого, — улыбаясь сказал Джон.

— Ладно, тебе, наверное, кажется странным, что Мэри Рид так волнуется, — произнесла Мэри, заметив его улыбку. — Оставь меня ненадолго. Вскоре я выйду на палубу.

Она подумала о том, что не может появиться перед матросами в платье из белого атласа, которое выглядело уместным лишь в гостиных, и, быстро порывшись в заветном сундуке, достала оттуда креповую юбку с широкой, украшенной цветочном узором оборкой и голубую блузу. Мэри чувствовала, что короткая юбка лучше подходит для такого случая, и, повязав на голову голубой платок, она торопливо вышла на корму.

Матросы столпились внизу, и, когда она вышла на полуют, взявшись руками за перила, чтобы в последний раз посмотреть на свою команду, ее поразило, что у нее достало сил на то, чтобы управлять такой суматошной компанией. Пираты подняли свои бурые от загара лица, и удивленный шепот прошел по толпе, словно порыв ветра.

— Подумать только, ребята, — начала Мэри, нервно откашлявшись, — мистер Вейд, должно быть, уже сообщил вам, что вы остались без капитана. Клянусь, не в моих силах объяснить вам, что произошло. Возможно, Сэмюэль Вильяме был прав, и женщина плохо подходит для того, чтобы командовать вами. А может быть, мое решение объясняется женским непостоянством. В чем бы ни была причина, но во мне произошли перемены, и бессмысленно отмахиваться от этого. Мистер Вейд и я отправляемся в Америку, где мы надеемся начать новую жизнь. Нет никакого смысла откладывать это, раз мы приняли решение, поэтому мы уезжаем немедленно. Я взяла часть моих денег с собой, но в моей каюте вы найдете еще немало сокровищ, которые вы сможете присовокупить к своим богатствам. Вам, ребята, придется выбрать себе нового капитана, но если вы хотите послушаться моего совета, то я скажу вам — уходите с моря. Среди вас нет человека, который мог бы достойно управлять кораблем, к тому же удача когда–нибудь покидает своих избранников. Мы знали успех, но придет время и он откажет вам. Обоснуйтесь все вместе на каком–ни–будь острове или расходитесь, честно поделив добычу между собой.

Мэри остановилась и оглядела их, крепче сжав перила руками.

— Но что бы ни ждало в будущем вас или меня, — продолжала Мэри, — сейчас все мы охвачены грустью, грустью расставания с теми, с кем вместе мы жили, страдали и сражались. Мы не можем удержаться от этой грусти, ребята, но я хочу поблагодарить вас за то, какими первоклассными моряками все вы были. Ни у одного капитана никогда не было лучшей команды, и я готова поклясться, что и сейчас никто на семи морях не может похвастаться такими матросами. Я никогда не забуду то время, что мы провели вместе. Что бы со мной ни случилось, ребята, я всегда буду помнить, как «Ястреб» стал бичом для донов и как мы сражались и побеждали извечных врагов Англии. Я никогда не забуду и никогда не пожалею об этом времени.

Воцарилась тишина, и Мэри подумала, что матросы остались недовольны ее речью. Она вспомнила, как в первый раз стояла перед ними, чуя смертельную опасность, когда неожиданно открылось, что она женщина. Потом Уилкенс снял шляпу.

— Все мы здесь заматерелые моряки, леди, — сказал он. — Но у всех тяжело на сердце от того, что вы покидаете нас. Как вы сказали, много славных сражений выдержали мы вместе с капитаном Ридом, и ни один из тех, кто находится на борту «Ястреба», не забудет его. Капитан Рид погиб, хотя мы знали, что в честном бою никто не смог бы одолеть его. Чтобы низвергнуть его, понадобилась самая красивая женщина на семи морях.

Матросы заревели от смеха, а Мэри почувствовала, как румянец заливает ее щеки.

— Вы много говорили про нас, леди, — продолжал Уилкенс, — но я хочу сказать, что чем бы мы ни решили заняться, без капитана Рида нам ничего бы не удалось. На судне от нас толку было бы не больше, чем от фигур, украшающих носы кораблей. И у нас достанет здравого смысла для того, чтобы не пытаться заниматься прежним ремеслом без капитана Рида. Мы покончили с этим, и слава богу, что у нас есть груда латуни, и нам не пришлось болтаться на нок–рее. Капитан Рид мертв! Никогда прежде не рождалось такого капитана. Но Мэри Рид все еще жива, и все мы кричим в один голос: «Долгой жизни и счастья ей!» Да сопутствует ей в Америке такая же удача, как капитану Риду на Карибах!

Матросы заголосили, а Джон Вейд, видя огорчение Мэри, вступил в разговор.

— Если это будет хоть как–то от меня зависеть, она будет счастлива, — пообещал он. — Но перед смертью капитан Рид, как и подобает хорошему капитану, думал о своей команде. И он завещал передать вам, что, если вы решите бросить пиратство и продать свои драгоценности так, чтобы вам не задавали лишних вопросов, вы должны сделать это на рынке на острове Тортуга. Он говорил, что потом вам следует поселиться на острове Эспаньола — с северной стороны вы без труда найдете себе место, чтобы организовать поселение. Климат там прекрасный и земли богатейшие. Я подчеркнул курс, которого вам нужно держаться, Уилкенс.

Джон вручил Уилкенсу карту и объявил, что им пора отправляться. Старательные матросы охотно перенесли сундуки с драгоценностями и платьями в лодку, которую они приготовили заранее, на всякий случай снабдив ее обильным запасом провизии и пресной воды. Билли Рэттенбери умолял взять его с собой, но Джон Вейд отказал ему, сказав, что, если желание хирурга не ослабнет, он сможет разыскать их с Мэри в Каролине через шесть месяцев. Джон взялся за руль, и вскоре их лодка уже уносилась от «Ястреба» под троекратное «ура» команды.

Мэри еще раз обернулась, чтобы посмотреть на судно, которое она так любили, и на команду, которую сама создала, и стала размышлять о том, что теперь все это в прошлом. Она променяла свой успех на неведомое будущее, но она не сомневалась, что сделала правильный выбор. Успех не терпит даже кратчайшей остановки на месте: успех — это самое трудное в мире, и чтобы добиться его, нужно всегда быть в движении. Она помахала «Ястребу» рукой и, отвернувшись, мгновенно прогнала судно из своих мыслей, возбужденно разглядывая линию берега впереди.

Гладкое море светилось, а свежий ветер быстро гнал их вперед. Занятый рулем и парусом Джон Вейд ободряюще улыбался Мэри, а «Ястреб» уносился на юго–восток и вскоре превратился в маленькую точку на горизонте. Перед ними было рассыпано невероятное количество маленьких островков, а впереди виднелся берег Флориды.

— Мне не нравится мысль приставать к берегу с этим сундуком, — заметил Джон. — Могут посыпаться вопросы. Будет безопасней оставить его на одном из островков.

— Как хочешь, Джон, — ответила Мэри.

— Я знаю эти отмели как свои пять пальцев, — продолжал Вейд. — Когда я был юнцом, у меня была маленькая лодочка, и все праздники я проводил здесь, неподалеку от побережья Флориды. Здесь есть островок, который я смогу найти с завязанными глазами, там в центре в форме треугольника растут три дерева. Им–то мы и воспользуемся.

Они высадились на островке, с некоторым трудом перенесли сундук на берег, и, взяв из него только деньги, глубоко закопали в центре треугольника, образованного деревьями.

— Даже если ураган с корнем вырвет их, я смогу разыскать это место, — сказал Джон.

Они снова отплыли от берега и, обогнув небольшую группу новых островков у Флоридского пролива, увидели стоящее на якоре испанское судно.

— Лохань Джека Рэкхэма! — воскликнула Мэри.

Джон посмотрел в подзорную трубу и объявил, что

Мэри не ошиблась.

— Хочешь подплывем к ним попрощаться? — спросил он.

— Клянусь, не знаю, — колебалась Мэри. — Я ни в малейшей степени не сентиментальна, по крайней мере по отношению к Джеку Рэкхэму. Он — всего лишь обломок того, кем он мог бы стать, — тень мужчины.

— Нужно из вежливости попрощаться с ним, — сказал Джон, поворачивая руль. — Мы не будем задерживаться на его корабле.

Они подплыли к галиону незамеченными.

— Хорошую же вахту они держат! — проговорила Мэри.

Привязав лодку и взобравшись на борт, они позвали Джека Рэкхэма. Вскоре тот вышел из нижней каюты и, смущенно улыбаясь, направился им навстречу.

— Что это? — произнес он. — Мэри Рид в женском платье?!

— Не обращай на это внимания, — сказала Мэри. — Что ты за капитан! Если бы мы оказались кораблем из королевского флота, ты ничего не успел бы сделать.

— В этих краях такой опасности нет, — сказал Джек. — Но, чума меня побери, какая же ты красавица, Мэри! Кто бы мог подумать, что за мужчиной, который дрался, пил и ругался лучше любого из нас, скрывается такое воплощение красоты? Что я упустил, дьявол меня побери, несчастного дурака!

— Теперь слишком поздно, — резко произнес Джон Вейд. — Она едет со мной в Америку.

— Что ж, ты настоящий счастливчик! — ответил Рэкхэм. — Желаю удачи вам обоим! Вы правильно делаете, что бросаете пиратское ремесло. Оно на последнем издыхании. С ним все кончено.

— Но мы успели немало rta нем заработать, — заметила Мэри. — Мы не отсиживались в нижней каюте, занимаясь любовью дни и ночи напролет!

Рэкхэм пожал плечами. Мэри заметила, что он сильно растолстел: его лицо распухло от слишком частых выпивок — печальный контраст с тем Ситцевым Джеком, с тем лихим юношей, который спокойно взобрался на борт «Возмездия» и потребовал у майора Бонне выделить ему людей для Чарли Вейна. Вот что могла сделать с мужчиной женщина! Мэри бросила взгляд на Джона Вейда, понимая, что никогда не испортит его своим стремлением к легкой жизни.

— Пойдемте вниз, пропустим по стаканчику, — предложил Рэкхэм, прерывая неприятную тишину.

Они последовали за ним в каюту, где их встретила Энн Бонни.

— Ты пришла в себя, дорогая, — сказала она. — Я же говорила, что это произойдет.

— Ты была абсолютно права, Энн, — ответила Мэри. — Я собираюсь в Америку с Джоном, чтобы начать все сначала.

— Это самое лучшее, что ты можешь сделать.

Они снова погрузились в унылое молчание. Наконец Энн заметила, что Мэри могла бы заменить людей, которых она потеряла.

— Ты права, я так сожалею об этом! — ответила Мэри, улыбаясь Джону Вейду. — Мне нет прощения. Я вбила себе в голову, что могу делать все, что пожелаю.

— Забудь об этом. Мы обойдемся и без людей. К тому же у нас есть жемчуг, который ты нам прислала, — сказал Рэкхэм, дрожащей рукой наполняя их бокалы.

Они выпили, и Мэри подумала о том, как хорошо было бы скорее оказаться подальше отсюда, как вдруг оглушительный грохот залпа потряс корабль и наверху послышались звуки рушащегося рангоута. Все четверо ринулись на палубу.

Несколько охваченных паникой матросов спотыкаясь пробежали мимо них; грустное зрелище ожидало их на палубе корабля: оставшиеся матросы носились взад–вперед, словно перепуганные куры, обе мачты валялись на досках, а в тридцати ярдах от гали–она стоял правительственный шлюп — ему удалось приблизиться незамеченным. Пока они стояли без дела, не в силах оторвать глаз от этой картины, грянул второй выстрел, и по всей палубе рассыпалась картечь, неся с собой смерть и увечья.

Мэри и Рэкхэм выскочили вперед, пытаясь ободрить матросов и уговаривая их сражаться.

— Вперед, ребята, — орал Рэкхэм, размахивая саблей. — Это всего лишь один–единственный шлюп. Черт побери, раньше мы могли одолеть и два одновременно!

Мэри вырвала саблю из руки убитого пирата и поддержала голос Рэкхэма своим, надеясь, что один звук ее голоса придаст людям Джека смелости.

— Бейтесь, как мужчины! — завопила она. — Мэри Рид с вами! Вас все равно вздернут — уж лучше погибнуть в честном бою!

Но пираты уже зашли слишком далеко, ужас, который ничто не могло унять, охватил их, когда со свирепыми криками на палубу посыпались английские матросы во главе с лейтенантом.

— Эх, теперь уже нам ничего не остается! — сказал Джек Рэкхэм, поплевав на руки. — Вставайте спина к спине, образуем квадрат!

Его голос вновь звучал отчаянно и бесшабашно, как будто на свет снова появился прежний Джек Рэкхэм. Энн Бонни подоткнула юбку и сжала в руке саблю, а Джон Вейд, не произнося ни единого слова, смотрел на Мэри.

— Мне жаль, Джон, — прошептала Мэри. — Я так и думала, что когда–нибудь удача изменит нам.

— По крайней мере, мы умрем вместе, — ответил Джон, улыбнувшись.

Матросы набросились на них, и завязался бой. Энн Бонни показала себя очень неплохо; Джон Вейд сражался спокойно, краем глаза все время следя за Мэри; Ситцевый Джек продемонстрировал все свое былое искусство и силу — он громко хохотал, когда битва была в самом разгаре. Мэри Рид билась так, как ей никогда не приходилось драться раньше. Сила ее

ударов настолько поразила матросов, что они отступиоставляя раненых и убитых.

— Взять их живыми, ребята, — крикнул лейтенант. — Здесь есть, чем удивить Порт–Ройал.

Матросы подошли к пиратам снова, и Мэри понялаа, что у битвы с таким перевесом сил может быть лишь один исход. Шесть человек окружили Вейда и в конце концов выбили у него из рук саблю. Сама она сражалась с четырьмя, и они постепенно оттесняли ее от упавшей мачты, которую она использовала, чтобы прикрыть спину. Шаг за шагом Мэри отступала все дальше, и вдруг оглушительный удар обрушился сзади ей на голову. Она повалилась на колени и потеряла сознание; сквозь тяжелый туман бреда Мэри видела, как ее и Джона везут по реке мимо множества уродливых крокодилов. Сама не зная почему, она была уверена, что это река протекает в Америке.

 

Глава 10

Мэри открыла глаза. Голова раскалывалась от боли, а на сердце было тяжело от чувства, что она уже целую вечность живет в ночном кошмаре. Злые крикливые голоса, повторяющиеся обрывки разговоров, не связанных между собой, звучали в ее сознании; она слышала и свой собственный голос в их хоре, и смутные искаженные лица склонялись над ней, раскачиваясь взад–вперед, словно лица, изображенные на поплавках, колеблющихся на волнах.

Наконец голоса затихли, и, убедившись, что она все еще жива, Мэри повернула голову и обнаружила, что лежит на набитом соломой тюфяке в крохотной камере. Сделав над собой усилие, она поднялась и поставила ноги на землю. Ноги дрожали от слабости, руки не слушались, и к горлу подступила тошнота. Мэри чувствовала, как будто ее затягивает в гигантскую стремнину ужасающей глубины.

Когда голова немного прояснилась, Мэри огляделась в камере и сразу ощутила, что кто–то наблюдает за ней. Чувство страшной тревоги охватило ее — чьи–то глаза смотрели на нее сверху, как будто сама гладкая стена разглядывала ее. Непроницаемая, словно море.

Наконец высоко под потолком Мэри заметила маленькое зарешеченное отверстие, в котором разглядела расплывчатые черты негритянки. Темные глаза глядели прямо на нее с глубокой жалостью.

Мэри быстро зажмурилась, чувствуя, что сходит с ума. Снова открыв глаза, она увидела, что на месте черного лица появились надменные черты тонколицей белой женщины. Она смотрела на Мэри нетерпеливым пожирающим взглядом, а затем, гордо вскинув голову, исчезла.

Уверенная, что здравый рассудок отказал ей, Мэри устало закрыла глаза, прислушиваясь к барабанной дроби, стучавшей в ушах, как вдруг скрипнули ржавые петли, и дверь в камеру отворилась. Послышались приближающиеся шаги, и к кровати подошла опрятная, с приятным лицом женщина с кружкой в руке.

— Аккуратно, милая, — проговорила она. — Не волнуйся. Тебе было плохо. Выпей немного, это вернет тебя к жизни.

Она поддержала ее за спину, и накрахмаленная кофта охладила пылающее лицо Мэри. Женщина осторожно вылила содержимое кружки в рот Мэри.

— Бренди, моя милая, но очень слабое, — пояснила она.

Мэри ощутила, что жизнь снова возвращается в ее тело.

— Мне уже лучше, спасибо, — прошептала она.

Женщина села рядом с ней на кровать и взяла ее руку.

— Ты выглядишь точно сама смерть, — сказала она. — Не разговаривай, пока не почувствуешь, что силы к тебе вернулись, моя милая.

Мэри облизала сухие потрескавшиеся губы и посмотрела на свою одежду. На ней была все та же кремовая юбка с цветочной оборкой, но теперь вся она была заляпана бурыми пятнами запекшейся крови.

— Да, представляю, как я сейчас выгляжу.

— Ты сражалась, милая. Я слыхала, что ты билась не хуже самого Дрейка.

Мэри вспомнила о лицах и посмотрела вверх, на отверстие. Глаза новой белой женщины рассматривали ее.

Мэри вскрикнула и попыталась подняться на ноги.

— Дьявол меня побери, кто эти женщины? — вскричала она.

— Это жители Порт–Ройала пришли позлорадствовать над твоей бедой, милая. С Библией в руках и молитвами на устах. Ты — известная личность.

— Умоляю вас — прогоните их, — попросила Мэри.

Женщина залезла на стол у стены и захлопнула задвижку, прикрепленную к отверстию. Это была крупная женщина с пышной грудью, одетая в опрятную черную юбку и серую кофту; вокруг нее распространялся душистый запах лаванды. Мэри решила, что ей около шестидесяти лет. Сразу создавалось впечатление, что она любит чистоту и аккуратность, а ее морщинистое лицо и добрые голубые глаза развеивали любые предположения о том, что она может быть строгой или упрямой. Она походила на жену крестьянина, и Мэри без труда представила себе, как она перегибается через ограду фруктового сада, а за ее спиной цветут яблони.

— Значит, я в Порт–Ройале, — сказала Мэри.

— Да, в здешней тюрьме. Я сама — жена тюремщика.

— Клянусь, вы совсем не похожи на палача Тайберна!

— Тюремщики — такие же люди, как и все остальные. Нельзя сказать, что мой муженек жестокий человек, а я сама делаю, что могу, чтобы помогать несчастным мужчинам и женщинам. Ты несколько дней бредила, моя милая, и мне стало жаль тебя. Такая молодая и хорошенькая, а моряки так тебя избили!

— Что с моим лицом?

— Все в порядке. Ни царапины.

— Где Джон Вейд?

— Это который самый спокойный? Он в камере дальше по коридору. Ведет себя как настоящий джентльмен и ни о чем не просит, кроме того, чтобы ему сообщали новости о твоем здоровье. Он так волнуется, но, похоже, он не из тех, кто станет выставлять свои чувства напоказ. Дни и ночи напролет он бродит туда–сюда по своей камере, и мой муж даже сказал, что он так до смерти себя заходит. Он будет просто счастлив узнать, что ты пришла в себя.

— Бедняга! — вздохнула Мэри. — Он стал пиратом из–за меня, и это привело его к виселице.

— Тебе никогда не придется услышать от него ни одного упрека, — сказала женщина. — А сейчас ты уже вдоволь наговорилась, так что я пойду и передам ему добрые вести. Ложись и отдохни, не пройдет и часа, как я вернусь.

— Передайте ему привет, — попросила Мэри, закрывая глаза.

Но воображение ее работало слишком активно, чтобы уснуть, хотя все тело ныло от боли. Почему судьба так жестока к ней? Попасть в лапы смерти в тот самый момент, когда она познала новые чувства и захотела начать новую жизнь! Быть повешенной как собака, когда ей так часто удавалось избежать смелой смерти в бою! Расстаться с жизнью в петле, когда счастье, которое она так искала, возможно, было уже совсем близко! Все это тяжело, но она не будет винить в этом свою судьбу. Человек сам выбирает себе участь, и значит, она упустила что–то по своей собственной вине.

Жена тюремщика заглянула в камеру и пожурила Мэри за то, что та не спит.

— Я слишком о многом жалею, — ответила ей Мэри. — Как Джон Вейд?

— Твой джентльмен ведет себя как обычно. Просил передать, чтобы ты не волновалась. Он надеется, что ему как гражданину Америки разрешат встретиться с отцом и тот вытащит вас обоих отсюда.

Мэри улыбнулась:

— Они не из тех, кто позволят женщине–пирату избежать виселицы, даже если в дело вмешаются все отцы Америки.

— Его отец — богатый человек?

— Нет, насколько я знаю, простой плотник. И хотя его сын уверяет, что он человек идеи, его находчивости едва ли хватит на то, чтобы спасти мою шею. Проклятье, давайте поговорим о чем–нибудь приятном. Откуда вы родом?

— Моя фамилия Йелланд, а родилась я в Девоне, и городе Байдфорд, — ответила женщина. — Вот уже десять лет, как я не видела Англию, и потому мне, конечно, приятно видеть молодую англичанку, вроде вас. Нет второго такого места, как Англия и как Девон. Одному богу известно, что такое напало на моего муженька, что он решил уехать оттуда!

— Я знала много хороших моряков из Девона, — заметила Мэри. — Даже сам Джек Рэкхэм родился там.

— В нашей тюрьме есть такой человек. Капитану Рэкхэму нездоровится с того дня, как он попал в заключение, он довольно слаб, но жизнерадостен, как сверчок. Он никогда не просит закрывать окошечко — любит, чтобы женщины на него смотрели. Все время шутит с веселыми и насмехается над надменными. Да, готова пари держать, что он был хорошим моряком.

Мэри не стала рассеивать ее иллюзий, и женщина продолжала с упоением рассказывать о Девоне, ее мысли унеслись далеко, к самому ее детству.

— Ах, знали бы вы, чем был Девон для моряков, да и для пиратов! Лопни мои глаза, но я не могу без смеха слышать все эти россказни о повешении пиратов. Помню, мой школьный учитель говорил мне, что старая Англия представляла бы из себя жалкое зрелище, если бы не пираты!

— Да уж, клянусь, мне жаль, что вам предстоит судить меня, миссис Йелланд, особенно если учесть, что я могу претендовать на то, чтобы называться капером, а не пиратом! — проговорила Мэри. — Кстати, когда меня будут судить?

— Как только я скажу, что ты оправилась, моя милая.

— Пусть это произойдет завтра, — сказала Мэри. — Не люблю откладывать дела в долгий ящик.

Когда на следующий день Мэри забрали из камеры и повели в здание суда, у нее снова поднялся жар, и она с трудом понимала, что происходит. Жене тюремщика разрешили стоять рядом с ее местом, и как только Мэри очутилась на скамье подсудимых, она спросила, где Джон Вейд.

— Его здесь нет, моя милая, — прошептала в ответ миссис Йелланд. — Его дело будут разбирать завтра.

После этих слов Мэри потеряла к суду всякий интерес. Она сидела, слушая гул голосов адвокатов, и вскоре научилась отличать их словесное жужжание от более низкого звука — шепота зрителей, болтавших между собой. Голос судьи, похожий на пронзительный лай, она тоже узнавала с легкостью. Голова Мэри все сильнее болела от духоты, стоявшей в здании суда, ей казалось, что слишком большие для головы глаза вот–вот лопнут, и она не могла дождаться, когда закончится этот фарс.

Потом голос судьи громом раздался в ее ушах, и миссис Йелланд потянула ее за руку.

— Судья спрашивает, хочешь ли ты что–нибудь сказать, милая.

Она поднесла к носу Мэри нюхательные соли, и та с трудом различила в толпе расплывчатых белых лиц распухшую физиономию судьи. Сжав нюхательные соли в кулаке, она медленно поднялась на ноги.

— Я прошу прощения, милорд, но я неважно себя чувствую, — начала она. — И все же я не жду от вас жалости. Это было бы бесполезно, даже если бы я хотела получить ее от вас. Я с радостью положила бы конец этому представлению. Я — Мэри Рид, и я занималась на семи морях тем, что вы назвали бы пиратством. Мне везло больше, чем любому другому. Я хотела бы сказать лишь одно: я никогда не грабила английские и американские корабли — только испанские или французские. Это все, что я имею сказать вам, кроме того, что Джон Вейд, молодой американец, которого будут судить завтра, невиновен. Я силой принудила его принимать участие в своих делах.

Обессиленная, она снова села и поднесла к лицу нюхательные соли. Затем ее снова заставили подняться и оставаться в таком положении все то время, пока судья объявлял приговор.

— Вы — гнусная, наглая женщина! — проревел он. — Шлюха и закоренелая грабительница. Вы имели наглость встать перед судом и признать свою вину, вы даже попытались оправдать своего товарища по злодеяниям, молодого американца, который, без всяких сомнений, был вашим любовником. Я испытаю истинное наслаждение, исполняя свой долг, и приговорю его, так как же как и вас, к наказанию, которое вы оба сполна заслужили. Ваше поведение — это оскорбление нашему суду и его королевскому величеству, и я от души надеюсь, что вы проявите большее уважение к небесному трибуналу, перед которым вам обоим скоро предстоит предстать. Потому что для вашего тела на земле уже нет никакой надежды. Настоящим я приговариваю вас к препровождению к виселице и повешению за шею до наступления смерти. Через семь дней ваше тело будет снято с виселицы и захоронено вне кладбища. Да будет Господь милостив к вашей душе!

Когда Мэри уводили, она внезапно вспомнила мнимый суд и Джорджа Уилкенса в роли судьи и громко рассмеялась.

— Клянусь, у Джорджа Уилкенса получалось лучше!

Ее отвели обратно в камеру вместе с тихонько всхлипывающей миссис Йелланд.

— Значит, тебя должны повесить, бедняжка, тебя должны повесить, — причитала она.

Мэри села рядом с ней, уставив взгляд в пространство.

— Когда это произойдет?

— Послезавтра, — ответила миссис Йелланд, утирая слезы. — Теперь послушай меня внимательно, девочка моя. Скажи, что ты беременна, и ты спасена. Такой трюк провернула твоя подруга Энн Бонни. Судья попросит меня осмотреть тебя, и не будет большого греха, если я солгу ради спасения твоей жизни.

— Дьявол их всех побери! — проговорила Мэри. — Я не собираюсь ползать перед ними на коленях. К тому же я не вдохну свежего воздуха, если рядом со мной не будет Джона Вейда.

Она погрузилась в молчание, кусая губы, и, с минуту поколебавшись, миссис Йелланд объявила, что она думала о способе бегства из тюрьмы.

— Я так сильно волновалась за тебя прошлой ночью, моя дорогая, что не могла сомкнуть глаз, — призналась она. — Металась и вертелась с боку на бок так, что чуть кровать не сломала, и Йелланд меня отругал. А потом меня вдруг как озарило. За городом у меня есть подруга по имени Нелли. Говорят, она немного тронутая, но, так это или нет, а я за ней ухаживала, и она мне ничего плохого не сделала. Нелли живет в небольшом домике в лесу, и она болеет лихорадкой. Я видела многих, кто помер от лихорадки, и знаю, что Нелли тоже умирает, да и сама она это понимает. Так вот, милая, Нелли как раз твоего роста и весит примерно столько же, сколько ты.

— Проклятье, а нам–то что с этого? — спросила Мэри, ее сердце забилось сильнее, вдохновленное слабой надеждой.

— Ну понимаешь, моя милая. Теперь, когда тебя ждет смерть, джентльмены наверняка позволят тебе принять посетителя. Йелланд и я сможем провести к тебе Нелли, закутанную в плащ и в шляпе, закрывающей лицо. А здесь она займет твое место. Ты уйдешь в ее плаще, а она будет умирать в тепле, под моим присмотром, вместо того чтобы оставаться одной в лесу.

Мэри вскочила на ноги и сжала руку женщины.

— Спокойно, моя милая, — сказала миссис Йелланд. — Я вижу лишь одну преграду — это Йелланд. Он очень упрямый человек, ужасно упрямый, и ничего не сделает, если только это не принесет ему денег. У тебя они есть, милая?

— Ни полпенни! — ответила Мэри, когда вдруг ей в голову пришла мысль о сундуке, который они с Вейдом спрятали на острове. — Подождите! — воскликнула она. — Джон Вейд может объяснить ему, где спрятаны сокровища, которые сделают его богачом. Но ему придется поверить Джону на слово. Мы не можем ждать, чтобы Йелланд разыскивал их, — нас повесят слишком скоро.

— Йелланд не так уж глуп, — успокоила ее миссис Йелланд. — Он может отличить джентльмена от обманщика, это уж точно.

— Но я не уйду без Вейда, — сказал Мэри. — Можно устроить ему бегство?

— Если он человек с характером, то мы могли бы передать ему напильник, чтобы он сбежал сам. Ему будет проще, потому что все внимание было сосредоточено на Джеке Рэкхэме и на вас.

— Было на Джеке Рэкхэме?

— Да, моя милая. Капитана Рэкхэма больше нет. Он качается в петле — это произошло сегодня утром. Кажется, я ошиблась в капитане. Я–то считала его смелым девонским юношей, но, похоже, он оказался трусом. Оказывается, когда ты получила этот страшный удар по голове, мистер Джек сбежал под палубу и заперся в каюте вместе с остатками команды. Понадобилась дымовая бомба, чтобы выкурить их оттуда.

— Клянусь, для него было ударом увидеть, как я распласталась на палубе, — сказала Мэри, печально улыбаясь. — Наверное, он подумал, что я мертва.

— Да, а его женщина не простила его за это. Когда его отвели на виселицу, он попросил позволить ему услышать слово ободрения от Энн Бонни (той, что спасла свою шею с помощью живота). И она сказала своему любимому, что ей жаль видеть его в подобном положении, но если бы он дрался, как мужчина, то ему бы не пришлось быть повешенным, как пес.

— Да, это похоже на Энн, — подтвердила Мэри. — Она никогда не прощает минутной слабости. Жаль, что их ждала такая печальная участь, что они погубили весь блеск своей юности.

Вспомнив красивое лицо Джека Рэкхэма, каким она впервые увидела его, и думая о том, какой милой парой были эти двое, и о том, как счастливы они были вместе, Мэри вздрогнула, но усилием воли прогнала мысли об этом из головы.

— Клянусь, я буду думать только о будущем, — сказала она. — Пойдите спросите вашего мужа, согласен ли он на ваш план.

— Хорошо, моя милая, но я должна открыть оконце, иначе меня ждут неприятности. Люди захотят посмотреть на тебя теперь, когда им стало известно, что тебя повесят.

— Делайте как знаете, но торопитесь, — ответила Мэри.

Миссис Йелланд отодвинула задвижку и вышла из камеры. Вскоре перед взглядом Мэри снова начали сменяться чужие лица, но она чувствовала, что теперь, когда в ней зародилась надежда, ей будет легче это перенести. Но миссис Йелланд не возвращалась до самого вечера, и Мэри уже начала беспокоиться, когда женщина снова вошла в камеру. Она приложила палец к губам и снова закрыла оконце.

— Все готово, моя милая, — сказала она. — Йелланд сначала было заупрямился, но мистер Вейд быстро приучил его есть со своей руки. Нелли будет приятно знать, что своей смертью она окажет хорошую услугу несчастной душе. В лесах по ней никто не будет скучать, и, если все будет в порядке, джентльмены никогда ни о чем и не узнают. Если я скажу, что вы умираете от лихорадки, никто и близко не подойдет, а когда бедная Нелли умрет, ее запишут как Мэри Рид. Это будет приятно бедняжке.

— Да благословит вас Господь, — сказала Мэри со слезами на глазах.

— Не торопись, моя милая. Мы дадим Нелли бренди и поможем ей дойти сюда к девяти утра. А когда все закончится и Нелли похоронят, мы с Йелландом вернемся в Байдфорд и купим маленький домик у реки. Тот, в котором я родилась.

— Клянусь, я рада, что мои сокровища послужат такой доброй цели, — произнесла Мэри. — Без всяких сомнений, вы используете их лучше, чем это смогла бы сделать я.

Лица, наблюдающие за ней через решетку, больше не мучили Мэри, и когда миссис Йелланд оставила ее, что она сделала после многих ободряющих слов, Мэри отвернулась лицом к стене и тут же заснула; на ее щеках появился румянец от возбуждения и близости спасения.

 

Глава 11

Мэри проснулась внезапно. Ее сознание сразу заработало с невероятной активностью, туман сна моментально развеялся. Она знала, что не какой–то неожиданный звук разбудил ее — с ужасающей уверенностью она осознала, что предчувствие некоего зловещего события, которое вот–вот должно произойти, не дало ей спать. Мэри не сомневалась в том, что событие это гибельным образом повлияет на ее жизнь, но разгадывать, как именно, ей не хотелось. Все произойдет само собой. Ее сознание, хотя и вполне избавившееся от дурмана сна, казалось, висело в пространстве, как будто свободное от телесной оболочки — оно парило в воздухе, и это чувство было вдвойне непривычным для женщины, которая всегда жила всецело своим телом и была столь не расположена к любого рода размышлениям, если они не способствовали действию.

Некоторое время, возможно, несколько часов она пребывала в таком состоянии, наполненном раздумьями и каким–то тайным смыслом, праздно рассуждая сама с собой, действительно ли то, что произошло недавно на «Ястребе», явилось рождением новой Мэри Рид. Поднимется ли она с этого тюфяка настоящей женщиной, готовой играть ту роль, которую ждали от нее мать и Энн Бонни? Сможет ли она, изгнав из своей натуры самоуверенность, доверчиво отдаться в руки возлюбленного? Возлюбленного? Это слово не вызвало у нее никаких особых чувств. Станет ли оно когда–нибудь значить для нее больше, чем все остальное?

Серьезно и не торопясь она обдумывала эти вопросы и не находила ответов. Но хватит ли у нее времени? Сейчас время, казалось, застыло на месте.

Мэри вспомнила радость, которую испытала вчера, после того, как миссис Йелланд сообщила ей, что она сможет устроить побег. Не возникало почти никаких сомнений, что пожилая женщина исполнит свое обещание, но даже бегство теряло всякую важность по сравнению с тем странным, непривычным настроением, в котором Мэри пребывала сейчас. Миссис Йелланд и Джон Вейд отодвинулись далеко на задний план и вчерашнее возбуждение казалось просто нелепой безделицей. Охваченное утомлением и вялостью, тело Мэри казалось тонким, почти призрачным, и Мэри чувствовала, что оно не имеет больше никакого значения. Лишь ее сознание было по–настоящему живым.

Мэри заметила, что внимательно прислушивается к тишине погруженной в сон тюрьмы. Где–то медленно на пол падали невидимые капли воды. Далеко в коридоре звучали одинокие шаги, отзывающиеся гулким эхом. К этим звукам присоединился шум возящихся друг с другом мышей. Мэри неуверенно подняла голову, пытаясь рассмотреть их, но в камере стояла непроглядная темнота.

Часы с внешней стороны тюрьмы пробили два: их мрачный скучный бой продолжал звучать в голове Мэри со сводящей с ума монотонностью. Сначала она подумала, что это эхо, потом поняла, что это стучит пульс в ее висках.

Осознав это, она перестала обращать на него внимание и снова прислушалась к звукам в камере. Вода. Снова мыши. Ветер свистит под дверью, хлопая потрескавшимися кусками покрытия на полу.

Но в то же время другая часть ее сознания тоже напряженно работала. Неправильно говорить, думала она, что человек не может думать о двух вещах одновременно. Вот, например, она, которая привыкла всегда думать о чем–то конкретном… Сейчас ее мозг разветвился на две мысленные дорожки: она не упускала ни капели, ни шума мышиной возни и в то же время спрашивала себя, почему пульс звучит в ее ушах, словно барабанная дробь. Барабанная дробь? Торжественно марширующий полк. Ружья на плече. Глухой стук барабанов. Нередко шла она со своими товарищами солдатами в подобной процессии, но странно, что капризная память навязала ей эту картину именно сейчас, когда ее мысли крутились так далеко от ее прошлого. Она лишь еще один бедняга, которому не повезло и которому никогда больше не окунуть носа в пивную кружку.

Мэри попыталась вернуть свои мысли к воде, мышам и ветру под дверью, но она уже не могла управлять ими. Раньше она спокойно следовала своим мыслям, но сейчас ей хотелось удержать их на месте. Прочь от бараков. Прочь от ружей на плече. От мрачных лиц, выстроившихся в линию.

Но она не могла избавиться от этой части навязчивых воспоминаний, затягивающих ее, словно неиссякаемый поток. Бурная стремнина осознания ошеломила ее, на мгновение смыв из ее мозга все остальное. Она поняла, что разбудило ее, что за зловещее событие, так явно касающееся ее судьбы, должно было произойти. Мэри Рид знала, что умирает.

Но ее сознание вело себя столь капризно и неустойчиво, что снова безразлично унесло ее мысли вдаль. Мэри жаждала управлять ими по своему желанию, потому что все бесцельное и беспорядочное всегда ее раздражало. Она прислушивалась к шуму воды, мышей и ветру под дверью, размышляя о том, что скоро уже не услышит свиста ветра над землей. Эта мысль не вызвала у нее никаких чувств, она продолжала бесстрастно смотреть в потолок, убежденная, что там чуть–чуть светлей.

Но через мгновение она пришла в себя. Умираю? Как может быть, чтобы она умирала, если засыпала здоровой и полной надежд? Умираю? Мэри Рид не умирала. С чего она это взяла, откуда могла узнать? Быть может, это всего лишь кошмарный сон и завтра прохладное прикосновение кофты миссис Йелланд к ее щеке разбудит ее? Никогда в жизни она не мечтала ни о чем сильнее, чем о крахмальной жесткости этой серой кофты.

Мэри подняла руку, показавшуюся ей такой легкой, как будто из нее выпустили всю кровь, и коснулась своих щек и лба. Щеки горели, на них выступил пот, которого раньше не могла вызвать даже жара тропического леса.

— Клянусь, девочка моя, на этот раз ты попалась, — произнес голос внутри Мэри. — Ты наверняка умрешь сегодня — возможно, этим утром; может быть, даже до завтрака.

Голос затих, как затихает голос в торжественной, наполненной воздухом церкви, оставив в Мэри страх, одиночество и в то же время желание посмеяться над помпезностью этого момента.

— Умру? — беззвучно шевелились ее губы. — Умру?

Паника подступала все ближе к ней. Темнота камеры заполнилась живыми молчаливыми, страшно гримасничающими образами. Мэри хотелось закричать, чтобы поднять на ноги всю тюрьму, весь мир. Люди не должны мирно спать в своих постелях с довольными улыбками на лицах, когда она, Мэри Рид, умирает одна в тюремной камере. Но Мэри знала, что ни один звук не вырвется из ее сухих потрескавшихся губ, и сознание этого дополнило чувство беззащитности перед захватившим ее кошмаром. Она чувствовала, как будто на нее давит тонна пуха, или перьев, или теплого песка, — она задыхалась… «Какая же я дура, — подумала Мэри. — Может быть, я уже умерла и похоронена?» В ужасе она протянула вверх обе руки, но они не наткнулись на крышку гроба. Она попыталась подняться и почувствовала облегчение, услышав под собой скрип тюфяка.

Без сил она откинулась назад, и чернота камеры закружилась перед ее глазами, распадаясь на круги и кольца мерцающего света. Крепко закрыв глаза, она убеждала себя, что если перестанет думать, то страху не добраться до нее. Но чувствуя, что воронка мыслей снова затягивает ее своей глубиной, она попыталась обмануть приближающееся отчаяние, ища утешения в словах. Каждое слово она выговаривала медленно и торжественно, как будто они были чарами против смерти и страха.

— Это тюремная лихорадка, моя милая, — говорила она. — Ты подхватила ее вчера в суде, когда они говорили, что вздернут тебя. Может быть, сам судья ей болен. Нет ничего особенного, по крайней мере для Ньюгейта, если все судьи и адвокаты окажутся в могиле раньше тех бедняг, которых они приговорили к смерти.

Каждое слово падало в тишину одинокой камеры, словно камень в бездонный колодец. Но речь стоила Мэри слишком больших усилий, и вскоре она почувствовала, что теряет сознание. Темнота как будто сгустилась, а вереница шальных мыслей на время остановилась.

— Черт побери, Мэри Рид перепугана! — воскликнула она. — Мэри Рид ведет себя, как испуганное дитя!

И она была вынуждена признать, что впервые в жизни по–настоящему испугалась. Она, которая посылала людей в бой на смерть! Она, которая сама тысячу раз смотрела в лицо смерти и ни разу о ней не задумывалась! Но это напоминало азартную игру: выиграешь — станешь еще богаче, проиграешь — смерть не заставит себя ждать. Не нужно было размышлять о природе смерти, о том, что ожидает после. Но смерть медленная и мучительная, когда лежишь в камере, даже саму Мэри Рид заставила задуматься о неведомом.

Она снова зажмурилась, сжав веки с такой силой, что почувствовал форму глазных яблок в глазницах, которым так скоро предстоит опустеть. Мысль о пустых гниющих глазницах удивила ее, но она знала, что такие мысли надо гнать от себя подальше, не то паника перейдет в настоящее безумие, и тогда ее последние часы будут походить на смерть одинокой бешеной собаки. А ей хотелось превозмочь в себе страх больше, чем она когда–то мечтала захватить Жемчужный флот.

Сделав над собой усилие, Мэри снова прислушалась к шуму, к которому уже успела привыкнуть. Капающая вода. Свист ветра под дверью. Они будут слышны и следующей ночью, но что ждет ее?

Мэри торопливо искала в своей памяти что–то, что могло бы служить ей талисманом. Джон Вейд? Его имя овеяло его теплом, но он был слишком далек, слишком сильно отличался от нее. Энн Бонни? Уилкенс? Бен Хорнер? Майор Бонне? Чарли Вейн? Капитан Прентис? Джек Рэкхэм?

— Что ж, быть может, меня ждет приятная компания, — прошептала Мэри, улыбнувшись. — Если бы я могла быть уверена, что увижу капитана Прентиса и Ситцевого Джека, я умерла бы спокойно. Но могу ли я быть в этом уверена?

Они ушли из мира раньше. Смерть одинока, она персональна, думала Мэри. Почему это не всегда так, почему считается, что смерть — это что–то общее? Почему призраки бродят толпами, почему каждый не занимает свой уголок темноты или света, одиноко прогуливаясь по корме своего личного судна?

— Слава богу, я и позабыла бояться! — сказала самой себе Мэри. — А это все, что мне нужно. Какая была бы нелепость, если бы Мэри Рид умерла в страхе — она, которая ничего не боялась в жизни!

В тот же миг призраки Джека Рэкхэма и других, успокоившие ее, исчезли, и, чтобы не допустить до себя затаившийся страх, Мэри схватилась за соломинку, начав размышлять о природе смерти. «Что есть смерть?» — спрашивала она себя с возрастающим любопытством, как будто речь шла не о ее собственной судьбе. «Почему все боятся смерти?» «Смерть — это конец, просто конец», — ответила она сама. «Но почему же она внушает такой ужас, — настаивала какая–то часть ее сознания, — почему даже те, кто никогда не ведал страха, боятся ее?» «Смерть — это чистая непреодолимая стена, она пугает, потому что мы не знаем ничего, с чем ее можно сравнить», — решила она наконец.

Ее мозг продолжал устало барахтаться в вопросах, когда вдруг, совершенно неожиданно, в ее памяти возник отрывок из стихотворения — то ли из стихотворения, то ли из Библии: «Ласковый чародей сон, брат смерти». «Вот оно», — воскликнула она с облегчением. Вот единственное, с чем можно сравнить смерть. Может быть, это и ошибка, как и все, что нам известно, но этим нельзя пренебрегать: смерть есть сон.

Мэри не знала, кто написал эти стихи, да ее это и не интересовало. Но она испытывала благодарность к неизвестному поэту. Может, она услышала этот отрывок во время своего недолгого пребывания в монастыре—а значит, правда, что все, о чем человек узнает, как бы невнимателен он ни был, когда–нибудь в жизни пригодится ему. Поэт наверняка удивился бы, узнай он, что строчка из его стихотворения скрасила последние часы женщины — он бы удивился, а может быть, даже и немного рассердился бы.

Мэри повторила строчку. Да, вот о чем ей следует думать. Смерть — это сон. Никто не может сказать о ней ничего больше, да это и не нужно. Это сон, избавление от всех невзгод и забот. Нет причин бояться смерти, даже если она приходит к столь юной девушке. Талисман, который она искала, найден, и мысли Мэри сразу успокоились, лишившись стремительности ночного кошмара.

Мэри глубоко вздохнула, закрыла глаза и спокойно прислушалась к барабанной дроби, не утихая стучавшей в голове, и знакомым звукам, не ощущая, что они происходят в определенном пространстве и времени. Мысли снова стали последовательными, лишившись своей раздвоенности.

Она почувствовала, что оглядывается на свое прошлое так, как будто все события ее жизни происходили не с ней — не так, как на историю, которую она себе рассказывает, и не так, как будто ищет в ней смысл. Ее жизнь предстала перед ней бесконечным потоком не связанных между собой зрительных образов, которые она когда–то видела, сама не замечая этого. Чувство, что солнце обжигает ей ноги, когда она впервые оказалась в тропических широтах и ступила на грубые просмоленные доски палубы. Неуместная муслиновая шляпка Энн Бонни. Лужица пива на столе гостиницы в Бреде. Отсвет солнца на копне рыжих волос Денниса Мак–Карта, когда он раскачивался в петле. Красная крыша домика в Голландии. Доброта, скрывающаяся под суровыми чертами капитана Прентиса. Локон, падающий на лоб Джека Рэкхэма, когда он впервые поднялся на борт судна капитана Прентиса, которым командовал тогда майор Бонне. Грязная шея матроса, выступавшего от имени команды пиратов против ее преобразований. Яркий шейный платок цыганенка на рынке в Бреде. Недовольно свесившиеся усы полковника, слушающего рассказ о ее обмане. Ажурные чулки девушки, которая пришла, чтобы выслушать ее приказания в «Ландогер Троу» в Бристоле, когда Мэри разыскивала свою мать. Две чайки, кружившие над кораблем майора Бонне, когда он догонял «Утреннюю звезду». Нелепо вытаращенные от восхищения глаза Эркюля Постума. Вода, которая сверкала в какой–то реке (она сама не помнила где) в теплый весенний день. Бледно–розовые ладони негра, которого она попросила принести ей пудру и духи, чтобы одеться в женское платье…

Так беспорядочно и бесцельно сменялись перед ней эти образы, и такое рассматривание своей жизни укрепило ее решительность и спокойствие: она чувствовала, что черпать силы в прошлом — это привилегия стариков и умирающих, помогающая расположить жизнь в правильной перспективе. И хотя ее воспоминания были лишены всякой связующей нити, Мэри обнаружила, что они служат ей не для того, чтобы понять ценность своей жизни. Если бы ей дано было начать все сначала, она без колебаний ответила бы «да».

Мэри знала, что многие назвали ее жизнь плохой, безнравственной и необдуманной. Она убивала людей. Но это происходило лишь в честном бою. Кто–то сказал бы, что она воровала. Но она делала это только ради радости боя и только у врагов своей страны. Что же касалось всего остального, Мэри не могла вспомнить, чтобы когда–нибудь подводила кого–либо, или совершала низость или подлость, или лгала. А ведь это чего–то стоило?

И у нее было много удач, за что она могла благодарить судьбу. Она никогда не болела, тело ее обладало здоровьем молодого зверя. Никогда ни о чем не жалела. Никогда не знала ответственности за чужую жизнь или поступки. Никогда не испытывала потребности в роскоши. Никогда не мучили ее никчемные мысли о тщете существования, портившие жизнь столь многим.

Ее короткая жизнь прошла бесшабашно и славно, ей не приходилось заботиться о завтрашнем дне. Она знала, как жить в настоящем, как жить каждым мгновением своей жизни. Размышления или поиски истины редко посещали ее мозг: она жила как счастливая язычница.

Она знала, что большинство скажет, что она упустила все, что должна иметь женщина: мужа, дом и детей. Да, это пробел в ее жизни, но она никогда не чувствовала потребности иметь все это, так что и здесь ей повезло. Красивое лицо Джона Вейда на миг появилось перед ее взглядом, но она решительно отогнала его. Она смогла победить свой первый и последний страх: ей хотелось умереть уверенно, так же как она жила, а сожаление о том, что еще могло бы быть в ее жизни, ни к чему не привело бы. Может быть, жизнь с Джоном многому научила бы ее. Она могла узнать, что никогда прежде не была счастлива. Но так же могла бы она стать и несчастным, никому не нужным существом, не способным привыкнуть к своему новому качеству и живущему мучительными воспоминаниями о потерянной свободе. Она прожила жизнь, как умела: нет смысла портить последние часы ненужными раздумьями. Все, о чем мечтала Мэри теперь, это достойный конец.

А значит, она могла оградить свое сознание от сожалений о прошлом или несбывшемся будущем. Мэри спокойно лежала на тюфяке, в полусне и полубодрствовании, с восхищением созерцая странные проблески своей жизни, снова начавшие вспыхивать в ее воображении. Она полностью утеряла чувство времени — время стало для нее неизмеримой и бесполезной субстанцией. Те секунды, минуты или, возможно, часы, что она лежала после своего пробуждения, были дольше всех лет ее жизни, вместе взятых.

В таком положении Мэри и оставалась, пока скрип ключа в замочной скважине не заставил ее неохотно повернуть голову. В камеру вошла миссис Йелланд, очевидно, она принесла хорошие новости — лицо ее сияло от возбуждения. Но одного взгляда на Мэри оказалось достаточно, чтобы слова, уже готовые вырваться у нее, застыли на губах.

Некоторое время старуха стояла, глядя сверху на Мэри, из окна в коридоре через открытую дверь в камеру проникало солнце. Потом она заперла камеру и тихонько подошла к Мэри. Она все еще молчала и, внимательно вглядываясь в лицо умирающей, положила на ее горящий лоб свою прохладную руку и пощупала пульс на запястье. Мэри позволяла ей делать все, что хочет, она была охвачена чувством сладкого томления. Она знала все, что собирается сказать миссис Йелланд, но это не имело никакого значения — это были всего лишь слова, а Мэри уже находилась почти в недосягаемости для любых слов.

Миссис Йелланд выпустила ее запястье из рук.

— Бедняжка моя, ты уходишь, — проговорила она. — Я–то думала спасти тебя, но, похоже, этому не суждено произойти.

Мэри улыбнулась.

— Не берите в голову, — прошептала она. Она говорила лениво, восхитительные образы сменялись перед ее глазами. — Может, это к лучшему. Разве вы можете представить себе, как я убираюсь в доме или укачиваю ребенка на руках?

— Да, ты смелая девочка, — ответила миссис Йелланд, садясь на кровать, как будто она пришла для легкой беседы с больным. — Я не буду тебе мешать.

Она взяла руку Мэри в свою и стерла с ее ладони пот. Воцарилась тишина, обе прислушивались к медленному тяжелому дыханию Мэри.

— Нелли согласилась занять мое место? — прошептала Мэри.

— Да, — сказала миссис Йелланд, тоже понижая свой голос до шепота. — Нелли согласилась прийти, но теперь я, конечно, остановлю ее.

— Бедняжка, ей все–таки придется умереть одной в лесу, — сказала Мэри, неожиданно улыбаясь.

— Не волнуйся об этом, — ответила миссис Йелланд. — Но что я скажу бедному молодому джентльмену — я не в силах придумать.

— Джону? — проговорила Мэри, переводя дыхание. — Передайте ему привет. Скажите, чтобы помнил обо мне, если захочет, но пусть никогда ни о чем не жалеет. Никаких цветов. Никаких слез. Просто случайное смешное воспоминание. Он не должен позволять, чтобы прошлое вмешивалось в его жизнь. Не должен выстраивать из покрытых пылью камней храм любви, которая не состоялась. Пусть женится, когда захочет. Пусть вместе с женой и детьми пьет иногда за здоровье странной, но счастливой женщины. Клянусь, Джону не придется выдумывать сказки, чтобы рассказывать своим детям!

Она откинулась назад, утомленная столь длинной речью. Какое–то время они сидели молча, потом Мэри еще более слабым голосом спросила, запомнит ли миссис Йелланд все это.

— Каждое слово, милая. И я прослежу за тем, чтобы он выбрался отсюда. У него в поясе нашлось две или три жемчужины, которые он показал Йелланду, и это заставило моего муженька поверить в вашу историю о сокровищах.

И, взглянув на то вспыхивающее, то снова бледнеющее лицо Мэри, миссис Йелланд спросила, не хочет ли она чего–нибудь.

— Ничего, спасибо, — ответила Мэри, медленно, с усилием открывая глаза.

— Ты хочешь, чтобы я привела твоего возлюбленного попрощаться?

— Нет, нет, — воскликнула Мэри с внезапно появившейся энергией. — Только не это. Со мной все кончено, и тут уже не помочь. Я не хочу снова его видеть. Пусть запомнит меня, какой я была, — хорошим товарищем.

— Успокойся, моя милая, — сказала миссис Йелланд, гладя Мэри по лбу. — Я не сделаю этого, если ты не хочешь.

И, после еще одной паузы, как будто слова вырывались у нее неохотно, из какого–то любопытства, ко–торого сама она стыдилась, миссис Йелланд спросила:

— Тебе страшно, милая?

Мэри снова открыла глаза, и лицо ее озарил отблеск ее прежней храброй улыбки.

— Сначала мне, конечно, было страшно, — ответила она. — Когда я проснулась в тишине ночи и поняла, что умираю. Но в такой момент и сам Дрейк перепугался бы!

— Конечно, милая, конечно.

— Но теперь я чувствую себя уверенно и, как ни странно, счастливой. Говорят, боги любят тех, кто умирает молодыми. По крайней мере, я умираю, как жила. Смело.

Больше она ничего не сказала. Она закрыла глаза, но миссис Йелланд не уходила. Она видела многих, кто умер от тюремной лихорадки. Положив руку на запястье Мэри, она сидела рядом со слезами на глазах, потому что ни одна смерть не вызывала у нее большей жалости, чем эта. Но она не пропускала ни малейшего изменения в лице девушки, пока не увидела, что улыбка застыла на ее губах. Миссис Йелланд знала, что Мэри победила в своем последнем сражении.

 

I

Длинная комната с низкими потолками в таверне «Истинный друг моряка» казалась светлой и уютной по сравнению с промозглой темнотой ноябрьской ночи. Снаружи ветер свистел над причалами Бристоля, рвался в окна и двери; внутри же кишели орущие и хохочущие матросы, которые подкреплялись глотком спиртного перед тем, как выйти на холод и отправиться на один из двух стоявших на рейде кораблей. Незадолго до рассвета суда отплывут, воспользовавшись отливом, и отправятся своей дорогой.

В углу сидел полный достоинства капитан Скиннер, владелец «Кадогана», шхуны, построенной здесь же, в Бристоле. На борту у него находился разнообразный груз, предназначенный для торговли на побережье Гвинеи и на Багамах. Если дела пойдут успешно, то он отправится дальше, в Чарльстон, Нью–Йорк и Бостон, и только потом повернет обратно домой. Вокруг расположились его матросы, двое покачивали на коленях шустрых бабенок, остальные сами едва держались на ногах в обнимку с кувшинами горячего рома. Другой угол занял Джон Мартелл, хозяин бригантины «Королевский каприз» из Кардиффа. В его компании было больше женщин, а матросы потягивали бренди, коктейли и неразбавленный ром, потому что у лихих ребят Мартелла водилось больше деньжат.

Обслуга таверны умело справлялась с таким наплывом посетителей. Хозяин, называвший себя Маркусом Криббом, расположился за длинной дубовой стойкой и передавал кувшины, кружки и стаканы Молль Рид и ее сыну, Баттонсу, подростку шестнадцати лет. Его заметно огрубевшие ладони свидетельствовали о том, что он привык к тяжелой работе. Он был высок ростом, белокурый. Волосы убраны в крошечный хвостик, хлопковая рубашка застегнута на все пуговицы. Штаны и вязаные носки, впрочем, изрядно поношенные, тем не менее говорили о том, что он уделяет внимание своей внешности. При малейшей возможности он прислушивался к разговорам о чужих землях и людях.

Владельцы судов набирали команды, и все до одного в таверне, кроме обслуги, уже подписали контракты. Бумаги Скиннера лежали перед ним на столе, а Мартелл вытаскивал контракт только тогда, когда матрос был готов поставить свою подпись или крестик. На первый взгляд оба фрахта были вполне законны и выгодны, но Мартелл платил больше и требовал, чтобы у членов команды была при себе сабля, хотя бы один пистолет и хороший кулак. Когда–то давно Мартелл был пиратом; это было хорошо известно, но только те, кто подписал бумаги, могли бы сказать, что он снова решил выйти в плавание на свой страх и риск. Репутация бравого капитана Скиннера была вне всяких подозрений, и это мог бы подтвердить любой житель Бристоля.

Пираты на берегу? Пираты на берегу и разгуливают бок о бок с теми самыми людьми, которые станут их жертвой при первой же смене ветра или перемене течения? Да, плохие времена настали для Старой Англии, и будет только справедливо, если жители Бристоля тоже не упустят своего шанса. Король Георг Первый, не любивший свое суровое, холодное государство, а вместе с ним и народ, на чьем языке он не говорил и чьей политики не понимал, уехал в свой любимый Ганновер, к своей пышногрудой любовнице и своему народу. Во главе страны он оставил принца Уэльского, конечно, временно, а тот ненавидел принципы и постановления своего отца и поспешно принялся переделывать их на свой лад. Все перепуталось в Британии; никто не знал, кто же правит страной, но все стремились перейти на сторону того, кто больше заплатит.

— Последнее место, — объявил мастер Скиннер. — Я могу взять еще двоих. Ты, Йорген, что решил? Ты надежный парень и знаешь мою шхуну, и деньги тебе нужны. Или ты поплывешь с тем бандитом?

Тот, кому были адресованы эти слова, откинулся назад и вяло махнул рукой. Он уже порядком нализался.

— Нет, мастер Скиннер. Я поклялся своей бабе, что сделаю передышку, а слово надо держать, вы сами знаете. И с тем пиратом я не пойду. Если я передумаю, то буду на борту «Кадогана» еще до прилива.

Матильда Рид, подруга хозяина и распорядительница таверны, подтолкнула своего сына к мастеру Скиннеру.

— Хей, мастер, — протянула она. — Вот вам матрос. Крепкий, ничего не боится. Что вы за него дадите?

— Что дам, Молль, шлюха? Я не тот человек, чтобы платить премию за матросов. Пусть этим занимается его величество король Георг, Первый или Второй, неважно, или бродяга Мартелл. Он, наверное, хорошо заплатит, чтобы полностью набрать команду.

— Мартелл сам просит пятьдесят гиней, — крикнул кто–то.

И правда, тяжелые времена настали в Бристоле. Бристоль — город моряков, а бристольские женщины — жены моряков. Было время, — до того, как немцы захватили трон, — во времена правления славной королевы Анны, когда владельцу корабля приходилось раскошеливаться, чтобы нанять матроса. А теперь они набирали команды, чтобы потихоньку заняться опасным пиратским промыслом. Например, Скиннер собирает по десять гиней с каждого из двадцати пяти матросов, а с офицеров столько, сколько они дадут, сам вносит такую же сумму и занимается торговлей. В плавании вроде того, какое он сейчас задумал, выручка будет в три, а то и в четыре раза больше, чем первоначальная сумма, и каждый получит свою долю. Он превращал матросов в торговых партнеров и одновременно затыкал им рты на случай, если его коммерция выйдет за рамки законного предпринимательства. Таким образом он обеспечивал себя рабочей силой, но не платил заработную плату, если не считать шиллинга в день, который они получат от Адмиралтейства. Чтобы еще больше привлечь к себе людей, он разрешал всем самостоятельно заниматься торговлей при условии, что они поделятся прибылью с хозяином.

— Мистер Скиннер, — прозвучал громкий голос оттуда, где сидел Мартелл. — Мистер Скиннер, с какой стати вы называете меня пиратом?

Те, кто взглянул в сторону говорящего, увидели, что это был сам Джон Мартелл.

— Хо! А у кого язык повернется утверждать, что ты не пират? Ты самый настоящий пират, и голова все еще держится у тебя на плечах только потому, что его величеству прислуживают льстивые подонки и мерзавцы, у которых не хватает храбрости потуже затянуть веревку. Когда ты получишь по заслугам и тебя закуют в кандалы, мы все дружно прокричим «ура».

— Сейчас я… — начал Джон Мартелл.

— Только честные моряки поступают по–честному. А ты не осмелишься позвать стражу или олдермена.

Спорщики не очень–то стремились одержать верх в этой перебранке; только Молль Рид никак не могла успокоиться.

— Вот подходящий парень для тебя, Мартелл, он тебя удивит. Бери его за десять фунтов.

— Нет, женщина. Я разговариваю с мистером Скиннером.

Но его оппонент уже снова уселся за стол и молчал. Он не был бристольцем, и в Бристоле ему приходилось сдерживаться. Одно лишнее слово, и ему придется иметь дело со всеми собравшимися, даже с теми, кого он только что нанял. Он мудро воспользовался вмешательством Молль Рид и уселся на место.

— Тогда пять, и забирай его насовсем. Я хочу, чтобы он убрался из дома до заката, видеть больше не могу его постную рожу.

— Нет, Молль. Я ни за кого не плачу. Я возьму его на половинную долю в двадцать гиней. И сделаю это только для тебя.

Матильда взвизгнула:

— Но я продаю этого дурака, разве ты не понял?

— Не пойдет, — решительно отозвался пират. — Мне он нравится, и мне нужен такой парень, чтобы приглядывать за каютой. Но, Молль, дорогуша, если ты будешь упрямиться, я передумаю и возьму его просто так, и пусть он сам зарабатывает, как сможет.

— О–ой–ой, — запричитала Матильда, — а добрый господин даст мне пару золотых гиней, чтобы закрепить сделку?

— Да, Молль, когда «Королевский каприз» вернется в этот гнилой порт. Ха–ха–ха! Оставь себе своего сопляка! Ну и жалкий же у него вид. — Он поднялся. — Пошли, ребята, мы наберем остальных матросов в Кардиффе.

Матильда Рид визгливо обругала капитана, корабль и его плавание.

— Мне бы неделю назад об этом подумать, больше было бы толку. — А парню она прошипела: — Просись на судно, ублюдок, а то я от тебя мокрого места не оставлю.

В это момент появился сторож, стукнул жезлом об пол, чтобы привлечь внимание, и прокричал:

— Двенадцать ночи, и да будет Божье благословение на старом Бристоле. Все на суда или по домам. Так гласит королевский указ.

Он замер около двери и смотрел, как матросы выходили, вначале команда Мартелла, а потом — Скиннера. Местные шлюхи быстро растворились в ночи.

Матильда Рид и хозяин вышли через заднюю дверь, и в таверне остались парень, которого Молль называла Баттонс Рид, и полупьяный матрос.

— Идешь спать, приятель? — осведомился сторож у матроса.

— Да я уже пришел. Я остановился здесь на ночь. Верно, парень?

— Совершенно верно, мастер, — отозвался мальчик. — Ваша постель наверху. — И он принялся тушить лампы, которые висели в комнате.

Сторож, убедившись, что все в порядке, вышел на улицу и отправился восвояси.

Когда все лампы, кроме той, что висела над баром, были потушены, и парень ждал только, чтобы матрос отправился спать, тот вдруг потребовал еще выпивки. Когда матрос поднялся, то стало заметно, что он пьян не больше, чем раньше, когда он вошел в таверну. Матрос подошел к дубовой стойке.

— Налей мне чего–нибудь покрепче, парень. Ночью холодно, а мне еще надо добраться до Хай–стрит.

— Ваша постель наверху, — начал было мальчик.

Матрос ухмыльнулся.

— Да, я потеряю шиллинг, но в Бристоле много опустевших кроватей, которые неплохо было бы согреть.

Сейчас парень уже не был похож на неуклюжего недотепу, он внимательно слушал.

— Мне казалось, ты из команды мастера Скиннера. Тогда чего ты тут сидишь, когда корабль уходит еще до рассвета?

— Да, но до рассвета еще многое может случиться. Осталось пять часов, и их надо потратить с толком. А ты чего застрял в этой таверне? Я слышал, как Молль пыталась запихнуть тебя в команду. Уверен, у нее припасено намного больше десяти гиней, которые просит мастер Скиннер.

— Я еще не готов, — ответил парень. — Мне нужен быстроходный корабль, чтобы я мог гордиться им. Он дойдет до Индии, может быть, до Тасмании и Сипанго. По каперской лицензии, если королю понадобятся мои услуги.

— Шиллинг в день, который платит король, — это не деньги, и капитану приходится выкручиваться, чтобы удержать при себе матросов. Скиннер честный человек, это все знают. Но он не откажется заработать лишнюю копейку, погрузив на борт рабов в одном из тех портов, куда он «случайно» заходит. И кто упрекнет его в том, что он наживает деньги на чужом несчастье? Вот хоть последнее плавание: мы затолкали в лазарет сорок негров, спокойненько вошли в гавань Чарльстона, прямо под носом у правительства его величества, и запросто продали их по пятидесяти гиней за голову. Это не пиратство и не каперские лицензии. Каперская лицензия — это шаг на пути к пиратству, а также на пути к Тайбернскому холму, где казнят разный сброд. Сначала отрасти бороду, милашка, а потом уже играй в игры с виселицей.

— Я не так глуп, чтобы попасть на виселицу…

— Все мошенники любят хвастать, но большинство из них именно там кончает свою жизнь. — Матрос одним глотком опустошил кружку.

— Расскажи мне еще о Бостоне, мастер, — попросил мальчик, облокачиваясь на стойку бара.

— Это славный город, немного похож на Бристоль. Да вообще, на свете много городов вроде Бристоля, где полно приветливых подружек, которые ждут не дождутся, когда же наконец появится подходящий парень и займется с ними. Говорят, они любят игры потеснее, но это не для твоих ушей.

Мальчик вспыхнул.

— Да, — засмеялся матрос. — Нужно, чтобы какая–нибудь девка объяснила тебе, как в это играют. У тебе еще есть время присоединится к Скиннеру. Решай!

— Я решил. Мой корабль еще не сошел со стапелей.

— В этот раз намечается выгодное дельце. Если нам повезет с ветром и торговля пойдет успешно, то мы заработаем вдесятеро на каждой гинее.

— По–моему, это не лучше, чем пиратство, — ответил мальчик. — Почему тогда не отправиться к мастеру Мартеллу?

— Черт бы побрал его и его судно! Грабить честные британские корабли и обманывать короля. Я не разбойник, дружок, а простой британский моряк, но не прочь немного подзаработать.

Матрос швырнул на стойку туго набитый кошелек.

— Отсчитай сколько с меня, дружок, и я пойду по своим делам. — И он снова взялся за кружку.

Глаза мальчика блеснули при виде туго набитого кошелька, и он вздрогнул, когда звякнули монеты. Он смотрел на матроса, а руки убрал под стойку.

— Давай я налью тебе еще рома, мастер, а ты расскажи мне что–нибудь.

Руки парня проворно двигались под стойкой бара. Матрос допил, поставил кружку и уселся.

— Тебе, наверное, уже есть шестнадцать, дружок, и пора тебе выбираться из этой вонючей дыры. Она неправильно называется. Знаешь, что я сделаю: я улажу свои дела с той шлюхой, вернусь и возьму тебя с собой на «Кадоган». Что скажешь? Мне нравится, как ты себя держишь, парень.

— У меня нет десяти гиней, мастер, — отозвался мальчик, возвращая кружку. Его голос слегка дрогнул, но не потому, что он боялся, как подействует снадобье, которое он подсыпал в кружку, а потому, что боялся ошибиться. Этот тип сам напросился, и если бы Молль Рид заметила кошелек на стойке, то она поступила бы так же. Он был уверен, что не ошибся, он частенько наблюдал за Молль Рид с тех пор, как вернулся из Фландрии и Голландии.

Он вернулся в Бристоль и начал расспрашивать о Матильде Рид и быстро понял, где можно спрашивать, а где ее имя лучше вообще не упоминать. Итак, Баттонс помчался в «Истинного друга моряка», не сомневаясь в том, что его сразу узнают. Полный надежд, он прошел к столикам, которые обслуживала Молль, и заказал маленькую кружку рома. А вместо приветствия его оскорбили. Он был слишком молод, и по его виду трудно было сказать, что у него есть деньги, поэтому с него потребовали оплатить счет прежде, чем подать кружку.

Он швырнул кошелек на стол, и Молль немедленно переменила тон.

— Хей, славный парень, — запричитала она, — с такими деньгами он заслуживает гораздо лучшего рома. — Она вернулась к бару и смешала ему особый коктейль. — Напиток лордов, золотце! — и поставила перед ним кружку с самодовольной ухмылкой. Напиток лордов оказался для него слишком крепким, а пока он валялся пьяным, Молль обчистила его кошелек, не подозревая, что в этот раз ее жертвой стал ее собственный отпрыск.

Позже, узнав об этом, она попыталась обратить все происшедшее в шутку и с изрядным юмором рассказывала о своей ошибке, но даже не подумала извиниться за нее.

Если бы у него был кошелек, вместе с содержимым, то он смог бы купить место на «Кадогане». Но Молль вовсе не собиралась возвращать его. Да она скорее сама себя сожрет, чем выложит для него хотя бы фартинг.

А сейчас, если матрос быстро опьянеет, то у него еще будет время добраться до «Кадогана». Чтобы поддержать разговор, он сказал:

— Я думаю, мастер, что пойду с вами на «Кадоган».

— Хорошо, это здорово. А я тебе скажу, что если бы нам не повезло в прошлом плавании, то я не смог бы расплатиться. Но в этом кошельке четырнадцать гиней, и я славно развлекусь этой ночью, а на рассвете отплыву с отливом. Собирай пожитки, а я зайду за тобой. — Он поднес кружку к губам и сделал длинный глоток.

— Но, — сказал мальчик, — про мастера Скиннера на причале рассказывают много плохого. Я слышал, что он оставляет людей на необитаемом острове.

— Я расскажу тебе правду. Между везением и пиратством есть золотая середина, и мастер Скиннер — как раз тот человек, который умеет придерживаться этой золотой середины. Ни одного британца он еще ни разу не тронул и не тронет, насколько я его знаю. Это было в прошлом году, в одном из плаваний. Тогда один корнуоллец, не помню, как его звали, подбил девять или десять других матросов потребовать у капитана, чтобы мы вышли в плавание на свой страх и риск и начали пиратствовать. Мастер Скиннер выслушал их и поставил вопрос на голосование. Десятеро хотело стать пиратами, а пятнадцать человек предпочитали вернуться в старый Бристоль. Поэтому мастер Скиннер посадил десятерых в лодку с запасом провизии на один день и высадил их на острове на Багамах. Там они и сидят до сих пор, или их кости. С мастером Скиннером шутить не приходится.

— Но это значит, что он сильный человек, такого можно только уважать. Я хочу, чтобы мой первый капитан был честным и храбрым.

— Возьми, сколько тебе следует, из этого кошелька, малыш. — Матрос решительно отхлебнул из кружки и вытер губы рукавом. Он положил кошелек в карман, и на мгновение показалось, что он сейчас развернется и уйдет.

— Не торопись, мастер.

— Да, но на Хай–стрит меня ждет подружка, и за это время мы еще успеем дважды нарушить законы доброго короля Георга.

Сердце у мальчика забилось, когда он увидел, что матрос подавил зевок.

— Не против, если я отнесу кружку на ту лавку?

Мальчик улыбнулся в знак согласия. Сколько, думал он, потребуется времени, чтобы зелье подействовало? И сколько оно будет действовать? Достаточно, чтобы завладеть набитым кошельком. Что будет дальше, он не задумывался. Он, конечно, знал, что ему придется бежать или ему предъявят обвинение в воровстве; здесь больше никого не было, на кого можно было бы свалить свою вину. Матрос добрался до скамьи и тяжело уселся на нее, не обращая внимания на кружку. Его голова медленно склонилась на грудь, а потом раздался храп, глубокий и мощный, и его тело безвольно обмякло.

Тихо и по–кошачьи бесшумно мальчик вышел из–за стойки. На мгновение он прислушался у двери, которая вела в хозяйскую комнату на задворках, а потом, убедившись в том, что ему не помешают, направился к своей жертве. Он на секунду остановился перед матросом, а потом изо всех сил пнул его вытянутую ногу, чтобы проверить, сознает ли он что–нибудь. В ответ раздался только храп. Он проворно сунул руку в карман и нащупал кожаный мешочек; он аккуратно вытянул его, но у него не было опыта, и руки дрожали, поэтому, когда кошелек уже почти был у него в руках, он выронил его на пол. Пока он торопливо шарил по полу, матрос приоткрыл один глаз и бросился на него.

— Вот как, сосунок? Воруешь, а? И давно уже этим занимаешься, готов поклясться.

Мальчик легко увернулся от него и засунул кошелек за пазуху.

— Ну держись! Сейчас я до тебя доберусь!

Мальчик думал только о том, как бы увернуться от

тяжелых, похожих на молот кулаков, которые так и свистели в воздухе; одного удара было бы достаточно, чтобы он без сознания свалился на пол. Он уворачивался, не давая схватить себя, пока не оказался зажатым в углу. Широко раскинув руки, огромный матрос приближался, и только по чистой случайности мальчику удалось проскользнуть у него под рукой и выскочить на открытое место.

— Ну, ну, приятель! У меня тоже есть славная шутка в запасе!

Матрос снова загнал его в тупик, на этот раз между стойкой бара и дверью, и пригнулся, чтобы не дать ему убежать; тогда мальчик со всей силы ударил его в челюсть, тяжелый моряк откинулся назад, потерял равновесие и шлепнулся на пол. Мальчик победно рассмеялся, и в этом смехе не было ни страха, ни облегчения, а только триумф победителя. Его противник тяжело поднялся и был встречен градом ударов по лицу и туловищу, два из них оказались весьма ощутимыми.

— Неплохо! У тебя неплохие кулаки. Но я все–таки отведу тебя к стражнику, дружок.

Мальчик знал, что действие зелья замедляет движения матроса, поэтому ему надо все время двигаться и уворачиваться, и все время бить, как только он заметит незащищенное место.

— Да постой ты хоть секунду, — взмолился матрос. — Дай мне только разок стукнуть тебя, и тогда я пойду за стражником.

Но мальчик вовсе не стремился к тому, чтобы его разок стукнули. Он хотел подобраться поближе к лампе над стойкой; если ему удастся разбить ее, то он сможет улизнуть в темноте. Сделав обманное движение, словно собираясь бежать к двери, он метнулся в другую сторону, но матроса нельзя было так просто одурачить. Он развернулся и схватил волосатой ручищей своего противника за плечо; страх добавил воришке сил, и он вырвался, оставив в руке матроса клок рубашки. Он торопливо прикрыл грудь, но оторвавшийся кусок был слишком большим, и сквозь дыру была хорошо видна округлая грудь.

— Черт меня подери! Девка! Женщина! — У матроса даже челюсть отвисла, он выпучил глаза сначала в недоумении, а потом — в восхищении. Уперевшись руками в бока, матрос громко расхохотался.

— Вот как, дорогуша. Клянусь, я хотел задать тебе славную трепку, но теперь ты получишь трепку другого рода. Иди сюда, крошка, давай кошелек, а потом мы развлечемся. Я получу свое прежде, чем звать стражника, устрою себе развлечение. — Он протянул руку за кошельком и произнес: — Давай!

Девушка, вся красная, старалась прикрыть грудь остатками рубашки и жалась к стене при приближении матроса. Когда он подошел поближе, она нагнула голову и, оттолкнувшись от стены, бросилась на него. Она ударила его головой под дых, и он, задыхаясь, рухнул на пол. Он увидел, как легкая тень перемахнула через него, потом услышал звук бьющейся лампы и торопливые шаги в темноте. Дверь открылась и захлопнулась прежде, чем он сумел отдышаться и подняться на ноги.

Матрос испустил такой громкий и отчаянный вопль, что Матильда Рид, хозяин с лампой и стражник, все сбежались на его крик. Стражник стукнул жезлом об пол и призвал всех к тишине. Тогда неуклюжий дуралей попытался рассказать о парне, который оказался не мальчиком, а девчонкой, о щенке, который побил его и украл кошелек. Стражник внимательно выслушал его и переспросил, кто, собственно, украл, мужчина или женщина, кто побил его и ограбил. Матрос ответил, что это был мальчик, который хочет выйти в море, а когда его рубашка порвалась, он превратился в бабу.

— Кто это был, хозяин или Молль Рид, отвечайте правду!

— Ни тот, ни другая, а парень, который стал женщиной. — И тогда стражник расхохотался, а за ним и все зеваки. Стражник снова стукнул жезлом и призвал всех к порядку; потом он подмигнул хозяину и сказал, поворачиваясь к выходу:

— Крепкое вино вы здесь продаете. Лучше тебе отправиться в кровать, матрос, и лечь спать. Спокойной ночи, хозяин.

Потом он вышел, а Молль Рид и хозяин захлопнули дверь под носом у негодяя, который пытался нанести ущерб репутации их добропорядочной таверны.

 

II

Тем временем юная воровка, надежно припрятав добычу в кармане штанов, раздобыла себе новую рубашку, кожаную куртку и тяжелый плащ у торговки старьем в ближайшем переулке и снова выбежала на улицу. Она на цыпочках обогнула таверну и устроилась так, чтобы незаметно подглядывать за тем, что там происходит. Она видела, как вошел стражник, а за ним кучка зевак, услышала разговор, а потом дверь захлопнулась. Потом она видела, как стражник ушел, а матроса выставили за дверь. Она поняла, что погони не будет, и ей надо опасаться только матроса и своей матери. Молль Рид ни за что не потерпит такого нарушения своих прав и стребует с нее всю добычу до последнего фартинга.

Опасность была и в другом. Теперь у нее были деньги, чтобы выкупить место на «Кадогане» мастера Скиннера. У нее были десять гиней, необходимые, чтобы принять участие в плавании за рабами на Сьерра–Леоне, но если вдруг на борту окажется ее жертва, то плавание завершится весьма печально. А если она останется на берегу, то матрос может случайно встретить ее, предъявить обвинение, и тогда все в Бристоле узнают, что на самом деле она женщина, а не мальчик. Она подумала о корабле мастера Мартелла, который стоял на якоре в бристольском проливе и был готов отправиться в плавание, маршрут которого тщательно скрывался. Но разве матрос не сказал, что если бы у него не было денег, он бы искал счастья у мастера Мартелла? Всюду таилась опасность.

Сомнения и холодный ночной ветер заставили ее поглубже завернуться в плащ. Матрос все еще стоял перед дверью таверны, бормоча проклятья этому дому и его владельцам и клянясь отомстить. Девушка поняла, что ей нельзя уходить, не разузнав, что он собирается делать или, хотя бы, куда собирается идти. Очевидно, он, как и она, никак не мог на что–нибудь решится.

В последний раз обругав таверну, он повернулся и направился к Хай–стрит. Как только его шаги замерли вдали, воровка двинулась в противоположном направлении, но через несколько шагов остановилась, чтобы вволю насмеяться. Какая шлюха на Хай–стрит пустит к себе матроса без копейки в кармане, и какими словами она будет его поносить, когда узнает, что ее дружка уже обобрали и сделала это баба?

Она пошла к пристани; может быть, там какой–ни–будь моряк подскажет ей, где обосноваться. На реке Северн стояли корабли, одинокие огни слабо мерцали в тумане. Со времен доброй королевы Анны старина Бристоль превратился в большой порт. Бристольские корабли и бристольские матросы были желанными гостями в любом порту, и матрос, у которого водились деньжата, мог легко найти себе корабль и выбрать подходящего капитана.

Добравшись до причала, она в нерешительности остановилась, прикидывая свои шансы. Издалека до нее доносился голос матроса, который вернулся и вновь выкрикивал угрозы перед дверью «Истинного друга моряка». Доносились до нее и визгливые вопли Матильды Рид, которая угрожала позвать стражника, если он не перестанет тревожить честных людей. Она подумала, что матрос повидался со своей подружкой, и его настроение вовсе не улучшилось от ее приема; скоро он вернется на причал. Когда его шаги зазвучали совсем близко, юная воровка огляделась в поисках убежища. В нескольких шагах от нее валялась перевернутая вверх дном шлюпка с какого–то корабля. Девушка подняла ее, проскользнула под нее и опустила обратно. Там она была в безопасности и могла видеть, что происходит на улице. Какой–то матрос, по тяжелым шагам она решила, что это тот самый, спустился к причалу, все еще что–то бормоча себе под нос, ругаясь и свирепо топая ногами. Сердце у нее замерло, когда он остановился и пнул ногой утлую лодчонку. Потом он затих и уселся на лодку.

Так он просидел почти пятнадцать минут, время от времени ругаясь и грозя. Девушка под лодкой постепенно успокоилась, когда поняла, что жертва и не подозревает об ее близости. Ночь была холодной, но она привыкла к невзгодам уличной жизни и могла спокойно провести так куда большее время. Вскоре она услышала звук других шагов, которые приближались к причалу. Незнакомец направился прямо к лодке, под которой она пряталась.

— А, капитан Скиннер, — произнес матрос, поднимаясь на ноги. — У меня несчастье стряслось, капитан.

— Как так, Йорген? Несчастье, а?

— Да, капитан. В «Истинном друге моряка», таверне там наверху. Воришка подсыпал мне зелья и стянул кошелек.

— Не повезло тебе, Йорген, я тебе сочувствую. Так ты вступишь в команду «Кадогана» или нет?

— С удовольствием, капитан, но все мои деньги были в этом кошельке, а его больше нет!

— Тогда, друг, ты мне не подходишь! Ты хороший матрос, и мне трудно будет найти тебе замену. Плохо, что это случилось так поздно.

— Но, капитан, разрешите мне выйти в море на «Кадогане», и я втрое заплачу вам, когда мы вернемся. — Голос матроса звучал очень жалобно.

— Нет. Не пойдет. А если ты вообще не вернешься? Кто тогда заплатит? — Голос капитана Скиннера звучал резко и непреклонно.

— Прошу вас, капитан. — Матрос рухнул на колени, и голос его задрожал.

— Нет, и хватит об этом, — рявкнул капитан. — Вот тебе шиллинг, и убирайся, пока я не позвал стражу. Вон!

Матрос поднялся, взял шиллинг и исчез; на сегодня ему вполне хватило одной встречи со стражником. Когда он ушел, капитан уселся на лодку и позвал боцмана, который должен был находиться где–нибудь неподалеку.

— Вот и еще один матрос отпадает; плохо, если так пойдет дальше, — сказал он уныло, обращаясь, очевидно, к самому себе.

— Эй, боцман, — крикнул он и чуть не свалился в Северн, когда в ответ раздался голос откуда–то снизу.

— Я здесь, капитан, — лодка приподнялась, и оттуда выскользнул мальчик. — Ваш человек напился и велел мне подождать вас, капитан.

— Еще один? Отвези меня на шняву «Кадоган», и побыстрее. Если он не вернется к отплытию, то мы уплывем без него.

— Да, капитан, я ему так и сказал. А он ответил, чтобы я был вместо него. Он тратил свои деньги, а мои всегда при мне.

Наступило молчание.

— Зажги свет, — приказал капитан, — чтобы я видел, с кем говорю.

— Нет, капитан, у меня нет света.

— Ну тогда спускай лодку на воду, и пора двигаться на «Кадоган».

Они вместе толкнули лодку и спрыгнули с причала. Мальчик взялся за весла и принялся грести изо всех сил. Лодка продвигалась вперед, а капитан с кормы кричал, куда плыть. Когда лодка легла на нужный курс, капитан спросил:

— Как тебя зовут, мальчик? Как тебя зовут и откуда ты?

— Баттонс, ваша светлость. Баттонс Рид, сын светлой памяти Симона Рида.

— Да, я хорошо помню Симона, добрый, честный малый. А ты его сын, а? Ты хорошо гребешь. Но я должен посмотреть на тебя при свете.

Еще десять минут мальчик работал веслами, подчиняясь командам капитана. Лодка подошла к борту «Кадогана», и Скиннер велел мальчику поторапливаться.

Потом на палубе при свете сигнального фонаря Скиннер оглядел своего нового матроса.

— Дай–ка мне пощупать твои мускулы. Мне нужны крепкие парни.

Девушка протянула капитану руку и, чтобы укрепить его в принятом решении, вытащила кошелек и потрясла им, чтобы монеты зазвенели.

— Да, крепкий парень и славный матрос, так мне кажется. Если ты действительно сын Симона Рида, считай, что ты принят.

— Спасибо, капитан, — и она отдала ему кошелек. — Это вам.

— А где твои пожитки, Баттонс? — спросил капитан Скиннер.

— На мне, капитан. Если мы пойдем к югу от побережья Гвинеи, то мне больше ничего и не надо.

— Не только туда, мы можем заглянуть в Тасманию до возвращения в Бристоль.

Баттонс этого не подозревала, но капитан сказал это не для нее, а для матроса, который проскользнул в тень капитанского мостика.

— Тогда я там и куплю себе все необходимое.

— Эй ты, Хоуэлл Дэвис, — крикнул капитан. — Иди вниз и не шуми.

Человек в тени исчез.

— Дважды подумай, парень. Может, тем, кто остался на берегу, повезло больше. Наше плавание может закончиться веревочной петлей.

— Плевать я хотел на виселицу, капитан.

— Ладно, если ты сын Симона Рида, то так оно и должно быть. Иди вниз и не шуми.

 

III

Баттонс спустилась на бак, и там ее приветствовал чей–то голос:

— Сын Сима Рида, да?

— Да, товарищ, плоть от его плоти. А ты кто?

— Хоуэлл Дэвис из Милфордской гавани. Я помощник капитана. Если с этим рогоносцем наверху что–то случится, то я буду командовать шнявой. Это я говорю, паренек, чтобы ты знал, какой курс держать. Ты меня понял, сын Сима Рида?

— Да, сэр, все понятно.

Баттонс выбрала койку подальше от своих товарищей. Она должна была хранить свою тайну. Девушка завернулась в плащ и стала укладываться спать. Вокруг храпели мужчины, ее товарищи, пока они не узнали, кто она на самом деле. А если они узнают, то набросятся на нее, как стая голодных волков. Она слышала о Хоуэлле Дэвисе, работорговце из Милфорда; страшный человек, которого боялись все, кому приходилось иметь с ним дело, но он отлично разбирался в торговле и был бесстрашным товарищем, прекрасно умел поддержать дисциплину. Именно такой человек и нужен был капитану Скиннеру для работорговли.

Несмотря на то что у нее был трудный день и она ничего не боялась, Баттонс никак не могла заснуть. В свои семнадцать лет она много где побывала и многое видела, но это было ее первое плавание. Она мало помнила о своих детских годах, но ее мать, Молль Рид, не умела держать язык за зубами. Все, что ей было известно о своем детстве, она знала со слов матери, слов визгливых и грубых. Она не любила думать о матери; она всегда боялась ее и знала, что и та ее боится. Для всех было тайной, кто ее отец, и ни она, ни Молль никогда не рассказывали об этом. Симон Рид, чье имя она носила, плавал по каперской лицензии. Он привез Матильду к своей матери на задворки Бристоля и сказал, что это его невеста. Молль уже ждала ребенка, и если Симон был согласен признать его своим, то этого достаточно. Пока Симон был на берегу, ребенок родился, он дал ему свою фамилию и ушел в море, наказав своей супруге жить по–хорошему. Первое же плавание Симона было прервано залпом испанских пушек, и сражение оказалось слишком быстрым и кровопролитным, чтобы можно было надеяться найти хотя бы останки.

Молль не долго проливала слезы. Через несколько месяцев она уже снова ждала ребенка. Боясь гнева свекрови, она прихватила с собой деньги и сына и уехала во Францию. Там, рассказывала Молль, родилась дочь, которую назвали Мэри, а сын Симона умер. Молль хотелось бы, чтобы было наоборот, но, прибавляла она, наши желания не всегда исполняются.

Когда деньги кончились, то Молль обнаружила, что Франция и Фландрия не слишком для нее подходят, и решила попробовать счастья в Лондоне. Перебраться через Канал оказалось достаточно хлопотным делом, и легкомысленной вдове пришлось долго ждать, прежде чем ей удалось найти достаточно легковерного капитана, который позволил ей забраться в его постель. С рождения Мэри носила одежду умершего сводного брата, и Молль быстро поняла, что ей выгоднее считаться матерью мальчишки, чем оберегать от чужих посягательств девочку.

Лондон тоже оказался не слишком гостеприимным к хорошенькой вдове. После нескольких попыток случайно уронить дочь в Темзу, чтобы та не мешала ей заниматься проституцией, Молль, наконец, заметила, что и тем, у кого нет детей, живется не слаще. Даже самые дорогие проститутки не брезговали мелким воровством, и это было в буквальном смысле слова «мелкое» воровство. Профессиональные проститутки работали организованно и запросто могли отправить вторгшегося на их территорию чужака к стражнику, а потом обратиться в магистрат с жалобой, а это привело бы ее в Ньюгейтскую тюрьму. Молль быстро поняла, что для того, чтобы выжить, ей надо сражаться с профессионалками их собственным оружием и выдумать какую–нибудь хитрость.

В этот мир она ввела свою дочь, которой дала прозвище Баттонс–Кнопка. Она заставила девочку помогать себе, и это обстоятельство неожиданно привело к исчезновению моды на замысловатые прически. Вот как это было.

Тогда у богатых женщин было принято делать необычайно высокие прически и украшать их полудрагоценными камнями и дорогими лентами. На парики и накладные локоны тратились баснословные суммы. Щеголи тоже не остались в стороне и носили украшенные драгоценными камнями шляпы и дорогие напудренные и завитые парики. Обычные воришки не могли дотянуться до этого великолепия, не привлекая к себе внимания, и только сообразительная Молль Рид смогла придумать хитрую уловку, которая позволила ей покуситься на все это великолепие. Спрятав девочку в большой корзине, она ставила ее на голову и шла по улице. По условленному сигналу девочка поднимала крышку и хватала, что под руку попадется, потом быстро ныряла обратно и сидела тихо. Конечно, для этого требовалась практика и проворство. Броши, украшения, локоны, шляпы и шали исчезали в недрах просторной корзины Молль Рид, а ребенок становился все более ловким и умелым. В конце концов они даже рискнули забраться на аристократичную Пэлл–Мэлл в Сент–Джеймс–парке.

Скоро другие воры переняли у них эту идею, и осмотрительные лондонцы перестали украшать прически ценными безделушками, а если им нужно было выйти на улицу в парике, то они стали привязывать его шарфом.

Подобная предусмотрительность со стороны предполагаемых жертв, а также жесткая конкуренция с перенявшими ее методы жуликами вынудили Молль Рид искать другие средства к существованию. Средства эти оказались весьма разнообразными, их нельзя было назвать собственно воровством, но все они были всего лишь очередными шагами на пути к Ньюгейту и Тайберну. Молль привыкла работать с теми, кто по некоторым причинам никогда не станет звать на помощь стражу; ее друзья утверждали, что шантаж никому не причиняет вреда, зато многим приносит значительный доход. К сожалению, Молль Рид ничего не знала о делишках богатеев и была вынуждена поискать ко–го–нибудь поближе к своему дому. Единственным зажиточным человеком, которого она знала, оказалась ее свекровь, и Молль кстати вспомнила, что ее бывший муж поручил свою жену вместе с ребенком заботам матери. С оставшимися деньгами она появилась в Бристоле с трехлетним сынишкой.

Пожилая женщина взглянула на ребенка и сказала:

— Славный мальчик, вылитый отец. Я его возьму и воспитаю как своего собственного, но шлюхи в своем доме я не потерплю. Оставь мне парня, и я его всем обеспечу. Да, это верно.

Но тогда Молль Рид ничего не получала; а это ее совершенно не устраивало. Вся в слезах она отказалась расстаться с любимым сыном; если ей здесь не рады, то ее сыну и подавно тут будет плохо.

— Занимайся своими делами, — отрезала свекровь, — а сына Симона оставь мне.

— Нет, матушка, я не расстанусь со своим единственным сыном.

Свекровь не уступила, пока не увидела, как Молль развернулась и пошла прочь вместе с ее внуком; тогда она вернула их обоих. Если Молль не будет вертеть хвостом направо и налево и не опозорит славную фамилию Ридов, то она будет получать две кроны в неделю. Молль попыталась выклянчить целую гинею, но старая карга никак не хотела давать больше десяти шиллингов за примерное поведение. Она поселилась в маленьком домике на тихой улочке, и Баттонс играл с соседскими мальчуганами. Это было за несколько лет до того, как Баттонс поняла, в чем заключается разница между мальчиками и девочками; тогда она знала только, что одни дети носят штаны, а другие — юбки.

Лежа в тепле на своей койке, Баттонс вспоминала о том времени так, как она сама его запомнила, и не позволяла грубым и пошлым россказням матери вторгнуться в ее воспоминания. Всего десять дней прошло с тех пор, как она впервые услышала, как Молль рассказывает хозяину о тех событиях. Молль рассказывала, как старуха умерла, когда Баттонс было девять лет, и она лишилась своих двух крон и продала дочь одной француженке в услужение, выдав ее за мальчишку. Они долго ржали, когда Молль описывала, что было с француженкой, когда она определила настоящий пол ребенка, но Баттонс и сама могла бы им рассказать, что тогда она ушла со своего места и служила в армии мальчиком при пороховом погребе.

Рассказ Молль Рид о ловком обмане на этом был закончен, пока закончен. Баттонс знала, что если она останется в «Истинном друге моряка», то Молль, ни секунды не задумываясь, продаст ее снова, как мальчика или как девочку, смотря по тому, на что будет больше спрос. И действительно, ее мать решила, что обман больше не нужен, и пора дочери занять место среди продажных красоток Бристоля.

— А моя девочка не хуже, чем шлюхи в Лондоне, — закончила она. И правда, подумала Баттонс, я намного лучше.

Баттонс тихонько улыбнулась в темноте. Мало же ее мать знала о том, чем она занималась, когда ушла от француженки. Два года девушка служила в армии вместе с королевскими солдатами, ее считали мужчиной, и дралась она, как мужчина. Она дружила с симпатичным парнем лет восемнадцати и спала с ним под одним одеялом. Каждую ночь они вместе грелись под одеялом, и все было хорошо, пока он не узнал, кто она такая. Он был страшно рад, что ему удастся скрасить тяготы военного похода в объятьях любовницы, но Баттонс так не считала; либо замуж, либо никак. Ее друг втрескался в нее по уши, и, поскольку ему так и не удалось уговорить ее, то они оба явились к коменданту и попросили разрешения пожениться.

В лагере царило буйное веселье, когда разошелся слух, что двое солдат короля хотят вступить в брак, и многие приходили взглянуть на странную пару. Потом комендант сообщил новость своей жене, и эта добрая женщина решила сама разузнать в чем дело. Она расспросила Баттонс о ее настоящем имени и взяла с нее обещание появиться на свадебной церемонии в женском платье. Но это обещание Мэри не сдержала и предстала перед капелланом в штанах и куртке. Подарком коменданта стала почетная отставка и инициатива по сбору денег в пользу молодоженов, чтобы им было с чего начать новую жизнь. Их товарищи оказались настолько щедрыми, что они смогли открыть таверну для солдат. Они назвали ее «Три подковы» и решили обосноваться в Бреде, где она будет служить пристанищем всем умирающим от жажды солдатам.

Юный супруг плутал в денежных расчетах, как в темном лесу, поэтому он стоял за стойкой, а Мэри, все еще в мужской одежде, так как она плохо разбиралась в юбках и корсетах, обслуживала столики. Было много хриплых шуток по поводу молоденькой хозяйки, и многие любвеобильные солдаты пытались силой овладеть хорошенькой девушкой. Она быстро научилась пускать в ход кулаки, и многие из таких любителей с удивлением обнаруживали, что летят на пол и валяются в углу, а она недрогнувшей рукой вынимала плату за выпивку из их карманов.

Дела в таверне шли отлично. Пара процветала и была счастлива, как в любви, так и в торговле, но молодой хозяин, как видно, считал, что жизнь — это продолжение свадебной вечеринки. Он поднимал тосты за каждого гостя и веселился, глядя, как его жена защищает свою честь. Такая жизнь оказалась ему не по плечу, и он счастливо отошел в мир иной в своей кровати рядом с женой через шесть месяцев после свадьбы. Мэри Рид в шестнадцать лет успела побывать и невестой и вдовой. Она похоронила мужа на кладбище за чертой Бреды и отправилась обратно в Бристоль к своей матери.

В Кале, когда она ждала лодку, чтобы переправиться через Канал и попасть в Англию, она заслушалась красивых речей кавалерийского сержанта, который набирал рекрутов. Он ей понравился, она прикинула, что ей с ним будет неплохо, и записалась. Ей нравился сержант, а не жизнь с лошадьми; поэтому через несколько месяцев она дезертировала и продолжила путь в Бристоль. Когда она добралась до Бристоля, от денег, вырученных за продажу «Трех подков», у нее осталось меньше двадцати гиней, да и те у нее украла родная мать. А сейчас и Бристоль остался позади.

 

IV

Три дня спустя «Кадоган», направлявшийся в Сьерра–Леоне и Гвинею, стоял на якоре в одной из бухточек островов Силли. Изящное, быстрое судно, белоснежное от ватерлинии до кончиков мачт. Этот корабль легко шел по ветру и мчался по Южному торговому пути, словно перышко. В его трюмах был обычный груз: металлические инструменты, вязаная одежда, ботинки и сапоги, фаянс из Стаффордшира, обручи для бочек и прочая утварь для колонистов широко раскинувшейся империи. Капитан имел полное право гордиться своим кораблем, единственный недостаток которого состоял в том, что на нем было слишком много народу. Для управления «Кадоганом» хватало пятнадцать человек в любую погоду, но на борту было на десять человек больше.

Обязанности Баттонс не были слишком обременительны; у нее было много свободного времени, и она проводила его, сражаясь с товарищами на баке в карты и кости. Капитан Скиннер забрал свою долю из украденного кошелька, денег у нее осталось мало, и она не могла слишком много ставить на карту. А ей нужна была одежда и оружие. Но в азартных играх она не была новичком, поэтому среди ее выигрышей оказались сапоги, штаны, носки, рубашка, одеяло и сундучок, чтобы все это хранить. Она легко ладила с командой, вела такой же образ жизни, как они, и считалась своей в доску. Ей не было трудно скрывать свой настоящий пол; большинство матросов спали в одежде, снимая только сапоги и плащи и тщательно заворачиваясь в одеяло. На корабле было небольшое отдельное помещение для мытья.

По мере того как корабль продвигался к югу и погода становилась теплее, экипаж постепенно освобождался от верхней одежды и разгуливал по палубе в рубашке, штанах и босиком. Баттонс застегивала рубашку на все пуговицы, на что другие матросы не обращали особого внимания, мало ли у кого какие причуды. В шестнадцать лет она усвоила совершенно мужскую манеру поведения, и ей это было привычно; а в женской одежде она чувствовала бы себя неловко.

Став юнгой, Баттонс получила доступ не только к матросским каютам, но и к каюте самого капитана и его помощника, и вскоре она стала разбираться в соотношении сил на корабле. Хоуэлл Дэвис царил на баке и втайне настраивал своих людей против капитана Скиннера. Два офицера редко встречались на палубе, а при встрече говорили только о делах. В команде ходили слухи, что доля Дэвиса равняется доле самого капитана.

Была еще одна странность, которая, как и слишком большое количество людей на борту, не укрылась от глаз бывшего часового при пороховом погребе в королевской армии во Фландрии. На корабле было две поворотных пушки, одна впереди, а другая на корме, и два раза в день проводились учения в целях «подготовки к обороне». Эти маленькие пушки, укрепленные так, чтобы поразить любую цель, свидетельствовали о том, что плавание не будет таким уж мирным. Одного метко посланного ядра было бы достаточно, чтобы заставить обратиться в бегство даже большой торговый корабль, но капитан Скиннер собирался вести торговлю в опасных водах, поэтому и он, и его старший офицер учили матросов обороняться. Шатаясь среди матросов, Баттонс заметила, что пушка Хоуэлла Дэвиса целилась в каюту капитана так же часто, как и в воображаемого врага. И действительно, когда не было учений, орудие чаще всего было нацелено на капитанский мостик.

Однажды, когда их никто не подслушивал, капитан Скиннер сказал юнге:

— Ах, Баттонс, не все гладко на борту «Кадогана». Если услышишь, что кто–нибудь замышляет что–то против своего капитана, скажешь мне. Слышишь?

— Да, капитан, конечно.

Баттонс не заметила, чтобы кто–то слышал их разговор, но через час на баке она прошла мимо Хоуэлла Дэвиса, и тот прошипел ей прямо в ухо:

— А сынок Сима Рида, оказывается, доносчик, а?

— Доносчик? Нет, мастер Хоуэлл, просто лояльный человек.

— Лояльный по отношению к кому? К памяти своего отца? Или к этому шуту, который называет себя капитаном?

Баттонс молча прошла мимо, ничего не ответив. Плевать она хотела на Хоуэлла Дэвиса, и если бы сейчас ее спросили, чью сторону она примет, если от нее потребуется принять такое решение, то она не задумываясь ответила бы, что у нее только один хозяин, и он же — хозяин «Кадогана».

На юте было меньше шепота по углам, меньше шнырянья по темным закоулкам и больше разговоров по душам. Один из матросов так высказал мнение своих товарищей:

— Капитан у нас правильный. И не робкого десятка. Куда он, туда и я.

Корабль прошел мимо Мадейры и Фуншала в начале января, но не зашел в порт ни за водой, ни за свежими новостями, а продолжил плавание к более удобному порту Лас–Пальмас на Канарах. Там корабль встал на якорь, и капитан приказал старшине–рулевому спустить шлюпку и отвезти его на берег. Другая лодка должна была привезти бочки со свежей водой. Подойдя к поручням, капитан подозвал Баттонс.

— Возьми оружие, парень, и стой на страже. Не позволяй никому входить в мою каюту, пока меня нет. Ни единому человеку, что бы он ни говорил и кем бы он ни был.

— Да, капитан, — отозвалась девушка.

Капитан Скиннер спустился в лодку, четверо гребцов заработали веслами, и лодка легко заскользила к берегу. Когда вторая шлюпка отплыла с пустыми бочками, Баттонс увидела, что Хоуэлл Дэвис приказал приготовить одну из маленьких шлюпок по правому борту, и не успел еще капитан высадиться на берег, как четверо других гребцов уже гребли к Лас–Пальма–су, но собирались причалить в другом месте. Баттонс простояла на часах два часа прежде, чем вернулся помощник, а до появления капитана прошел еще час.

— Позови ко мне мастера Дэвиса, — рявкнул Скиннер, поднимаясь на палубу. Старший офицер лениво поднялся и подошел к нему.

— В этих водах объявился Винтер, пират. Этот мерзавец уже захватил несколько кораблей. Ты знаешь об этом?

— Теперь знаю, раз вы сказали, — сквозь зубы протянул Дэвис.

— Одни говорят, что он отправился на юг, а другие — на запад, — продолжал капитан.

— Да? И чему вы верите? На его месте я бы пошел на запад, там добычи больше, — отозвался помощник.

— Уверен, что ты его неплохо знаешь. — Он тяжело взглянул в глаза помощника. — Мы по–прежнему пойдем к Гвинее.

Хоуэлл Дэвис и глазом не моргнул.

— Да, капитан. Но вы ведь не собирались. Мне кажется, вы не захотите снова пройти мимо отмели Рам. — Он понизил голос и прошептал: — Их было десять человек, капитан, десять, а сейчас там только призраки, живые или мертвые.

— Сказано — сделано! Хватит об этом, — зарычал Скиннер. — «Кадоган» пойдет туда, куда я захочу.

— Да, сэр, мне это известно.

— И я лучше знаю, почему нам надо идти в Гвинею. Собирай людей!

Хоуэлл повернулся к своим людям и мрачно усмехнулся. Но распоряжался он быстро и со знанием дела, и еще до наступления темноты Лас–Пальмас остался далеко за кормой.

Юнга так и не узнал, что же они услышали на берегу. Капитану Скиннеру новости явно не понравились, чего не скажешь о Хоуэлле Дэвисе. Было совершенно ясно, что Дэвис серьезно отнесся к известию о появлении пользующегося дурной славой Винтера. Людям на баке раздали двойную порцию рома, а на следующее утро капитан Скиннер отдал приказ возобновить учения у пушек. Но на этот раз он разделил своих людей на два отряда и приказал Хоуэллу Дэви–су сделать то же. Если он и боялся предательства, то не показывал этого и делал вид, что один отряд может оборонять судно, а другой возиться с парусами. Если Хоуэлл Дэвис и усомнился в объяснениях капитана, то промолчал и, как обычно, вернулся к исполнению своих обязанностей.

В конце февраля они бросили якорь в Майамбе на побережье Гвинеи под защитой барка, идущего под королевским флагом. Он был вооружен восемью пушками, которые должны были защищать всех британских купцов. Капитан Скиннер поднял свой собственный флаг и крикнул, есть ли новости. Немедленно от военного корабля отошла шлюпка и направилась к «Кадогану». Это был знак любезности, и капитан Скиннер в своем лучшем шелковом костюме и с саблей на боку подошел к поручням, чтобы приветствовать гостя. Баттонс стояла сзади и заметила, что все восемь орудий другого корабля оказались заряжены, а у всех матросов на борту в руках были мушкеты.

Когда шлюпка подошла на такое расстояние, что можно было разговаривать, барк с восемью орудиями мгновенно спустил английский королевский флаг и поднял жуткого Черного Питера — красный череп и кости на черном фоне. Над палубой «Кадогана» просвистело ядро, чтобы подкрепить впечатление от такой неожиданной перемены.

— Поворачивай пушки, ребята! — крикнул капитан. — Заряжай и готовься стрелять. — Спустя секунду он выкрикнул: — Огонь! — Но ни один выстрел не прозвучал в ответ на пиратский залп. Баттонс бросилась к пушке и крикнула капитану:

— Дула забиты, капитан.

— Арестовать Хоуэлл а Дэвиса, — начал было капитан, но его перебил голос из шлюпки:

— Шнява «Кадоган»! Сдавайтесь или вы умрете!

Скиннер поднял руки над головой, чтобы показать, что он безоружен и не собирается защищать свой корабль. Шлюпка причалила к борту шнявы, и наверх поднялся командир и шестеро матросов. Командир пиратов отдал один–единственный приказ:

— Вниз, ребята, и обыщите все.

Повернувшись к Скиннеру, он спросил:

— Кто вы и что у вас на борту, мистер?

Капитан Скиннер назвал свое имя и перечислил груз, добавив, что сюда он зашел, чтобы немного поторговать по пути в Бостон, куда он везет мачты для военных кораблей его величества.

— А вы капитан Винтер, так я думаю, — заметил Скиннер.

— Нет, мистер. Меня зовут Ингленд, и я плаваю с капитаном Винтером. Мне сообщили, что вместе с вами плывет некто Хоуэлл Дэвис из Уэльса.

Хоуэлл Дэвис выступил вперед.

— Это я, — гордо заявил он.

— Капитан Винтер говорил мне о тебе, но мне плевать, — заявил Ингленд. — Встань на место.

— Мастер Дэвис предатель и находится под арестом, — сказал Скиннер. — Он забил наши пушки.

— Хочу сообщить вам кое–что, мастер, — обратился Дэвис к пирату. Хоуэлл Дэвис зашептал что–то Ингленду, а тот время от времени кивал в ответ. Когда Дэвис закончил, пират сказал:

— И на слова твои мне плевать, парень. Встань на место и жди решения вместе с остальными.

Казалось, Хоуэлл Дэвис сейчас рухнет на колени и станет просить о пощаде, но он все–таки сдержался и отошел в сторону.

Капитан Скиннер стоял в стороне, и никто не обращал на него внимания. Рядом была одна Баттонс. Один пират подошел к Скиннеру вплотную и уставился на него.

— Так, так, мистер! Узнаешь меня? Вон Джим, а вот и Тоби. Ага, узнал. Эй, Тоби, это ведь наш умелец–капитан, который бросил нас на отмели Рам. Ему такая прогулка тоже подойдет. Да, Джим? — И он плюнул прямо в лицу Скиннеру.

— Эй, ты, прекрати! — крикнул Эдвард Ингленд.

— Позволь нам развлечься, мастер. В прошлый раз он выиграл, а сейчас наша очередь. А, ребята?

— Да! Да! — заорали оба. Потом они втроем бросились на своего бывшего капитана и потащили его на палубу, пиная ногами и срывая с него одежду.

— А теперь, — заявил тот, кто говорил первым, — покажем ему его место. К кабестану, ребята!

В мгновение ока они привязали несчастного к лебедке. Один из тех, кто спускался вниз, вернулся с бутылками рома. Он раздал бутылки тем, кто пытал и унижал капитана «Кадогана».

— Назад на барк и привезите остальных, — распорядился первый. — Им тоже надо поразвлечься.

Один пират отправился к шлюпке.

— С дороги, парень, — бросил матрос с бутылками Баттонс, — и не высовывайся.

Баттонс хотелось помочь капитану, но поскольку никто из ее отряда даже пальцем не пошевельнул, то ей оставалось только последовать их примеру. Люди Хоуэлла Дэвиса стояли поодаль, словно зрители.

Сгрудившиеся вокруг капитана пираты открыли бутылки и пустили их по кругу. Теперь они были заняты только ромом, а их капитан осматривал добычу.

— Ну, Скиннер, как дела? Как поживает Бристоль и Молль Рид? Хочешь глоточек своего рома?

Шлюпка вскоре вернулась и привезла еще матросов, которых бросили на отмели Рам. Откупорили свежие бутылки с ромом. Каждый из вновь прибывших оскорблял Скиннера или бил его. Теперь команда «Кадогана» разделилась на два лагеря. Одни смеялись шуткам захватчиков, а другие молча переживали свои беззащитность и бессилие. Но последние хорошо понимали, что при малейшем намеке на сопротивление они ответят головой, и поэтому подчинялись всем приказам пиратов.

Капитан Ингленд приказал команде «Кадогана» собраться на корме. В этот момент один из мучителей Скиннера швырнул тому в голову пустую бутыль и попал точно между глаз. Баттонс замешкалась, но один из пиратов пинком подтолкнул ее вперед. Когда команда собралась вместе, Ингленд пристально осмотрел их, внимательно рассматривая выражение лиц, телосложение и одежду. На юнгу он смотрел так долго и так внимательно, что Баттонс впервые испугалась, что сейчас ее изобличат. От этой мысли ее прошиб холодный пот. Но все обошлось.

— А теперь, дорогуши, — заявил Ингленд, — я хочу, чтобы вы узнали, с кем имеете дело. Я капитан Эдвард Ингленд, плаваю вместе с ужасным капитаном Винтером. Мы плаваем на свой страх и риск, и вон в том барке сложена добыча с многих когда–то гордых судов. Кто из вас хочет присоединиться к нам? Жизнь у нас легкая, никакой вахты, никакой работы, если вы не хотите. А рома хватит на всех, и помногу. Давайте, дорогуши, решайте быстрее.

Один человек выступил вперед. Это был Хоуэлл Дэвис из гавани Милфорд. На лице пирата мелькнуло выражение неудовольствия, но голос его не дрогнул.

— Ага, один есть, — прокричал Ингленд с выделанным энтузиазмом наемщика рекрутов. — Кто последует примеру этого храбреца? Я сделаю его капитаном этой калоши, а следующий станет помощником. Давайте быстрее, ребятки.

Один за другим люди Хоуэлла Дэвиса выходили вперед и выстраивались рядом с ним.

— Двенадцать. Нам надо еще троих, — объявил Ингленд.

В этот момент раздался вопль оттуда, где остался капитан Скиннер, и все обернулись. Его мучители теперь били бутылки перед тем, как швырнуть в него, и лицо у него было все в крови. Один из пиратов, пьяно шатаясь, пел:

Если дернуть за веревку, То колокольчик зазвенит, А бедняга Томми концы отбросит.

Баттонс часто слышала, как эту песню пела Молль Рид, песню лондонских воришек. Она не сомневалась, что если бы Молль оказалась на палубе «Кадогана», то она не раздумывая присоединилась бы к пиратам.

Теперь пираты сгрудились вокруг теряющего сознание капитана, лили ром на его раны и рвали на нем рубашку, чтобы освободить пространство для ударов. Среди громких воплей до Баттонс доносились стоны Скиннера и болезненные крики.

— Нам везет, — хвастливо продолжал Ингленд. — С двумя кораблями и настоящими храбрецами вроде вас мы сможем захватить настоящее испанское судно. А на испанских судах много красивых женщин, испанских леди, таких, что и описать невозможно, и те, кто присоединится к нам, первыми будут выбирать среди них. Давайте, решайтесь. Тепленькая испанская баба достанется каждому. Море испанских вин и коньяка, от которых кровь быстрее течет по жилам, да и ром тоже.

Ингленд на секунду обернулся и взглянул на своих людей, которые мучили капитана. Он пробормотал про себя:

— Черт, пропали штаны и сабля, а я их хотел себе взять.

Баттонс снова похолодела при мысли об испанских женщинах, которые попадутся этим ребятам, а также при мысли о своей участи, если они обнаружат, что она женщина. Нет, она не рискнет присоединиться к ним. Пусть лучше ее высадят на необитаемом острове, но с людьми, которых она знает. Ей нравилась команда «Кадогана», поэтому она лучше разделит их участь.

Пытавшие капитана пираты теперь взялись за руки и отплясывали сарабанду вокруг почти потерявшей сознание жертвы, горланя похабную уличную песню. Кто–то требовал музыки и тут же забывал об этом, другие вопили, что хотят еще рома, и не забывали открывать новые бутылки.

— Кончайте, вы там, — прокричал Ингленд. — Слышите?

— Да, капитан. — Поющие и танцующие притихли и снова потянулись к бутылкам.

— Хорошая одежда и золото наше. Когда мы захватим богатое судно, все, что вам попадется, будет ваше. Берите, что хотите, но золотые дублоны надо делить на всех, как положено. Эй, ты, парень, иди к нам, и самая молоденькая девственница будет твоей, тебе достанется лучший костюм и шелковые рубашки. Ну, что скажешь?

Но Баттонс не могла оторвать взгляда от своего бывшего капитана. Она увидела, что пираты собрались в кучку и что–то обсуждают. Но они говорили слишком тихо, и она ничего не слышала. Потом один из них вышел вперед и подошел к пленнику.

— Он был хорошим капитаном, это правда, хоть и поступил с нами плохо, но я не помню, чтобы он ошибался. Он достоин почетной смерти, и я предлагаю воздать ему по заслугам. — Оратор вытащил пистолет из–за пояса, осмотрел заряд и поднес спичку. Потом он решительно схватил капитана за нос и держал, пока тот не открыл разодранный и сочащийся кровью рот. Тогда он сунул дуло прямо капитану в горло и выстрелил. Закончив с этим, он повернулся к своим товарищам и сказал:

— Да, он был хорошим капитаном и смелым человеком, нравится нам это или нет. — Это заявление было встречено громкими одобрительными криками.

Мэри Рид почувствовала, что желудок у нее сжимается и подступает к горлу; потом она ощутила, как задрожали ее колени и покрылись холодным липким потом. Больше всего ей хотелось снова очутиться в Бристоле, даже при условии, что ей придется встретиться с Молль Рид. Она частенько встречалась со смертью, но такую жестокость и цинизм видела впервые. Лучше тысячу раз оказаться на необитаемом острове, чем плыть с ними.

Капитан Ингленд со смехом наблюдал за этим спектаклем.

— Вот, ребятки, как мы поступаем с предателями.

Те пираты, которые пытали капитана Скиннера,

вернулись к своим делам, а Баттонс заметила, что одного из бристольцев, который отказался присоединиться к корсарам, стащили с кормы и сорвали с него одежду. Она уже поняла, что одежда пользуется спросом среди бандитов и считается частью добычи. Голый матрос пытался спрятаться в тени, а веселящиеся пираты гонялись за ним и саблями выгоняли из укрытия.

Хоуэлл Дэвис, новый капитан «Кадогана», подошел к Ингленду, и тот повернулся к нему.

— Я уже сказал тебе, Дэвис, что не перевариваю людей, которые не дерутся за свой корабль. Но капитан Винтер знает, что ты предатель, он отдал приказ, а я ему подчиняюсь. У тебя двенадцать человек, справишься с этой калошей?

— С такими ребятами справлюсь, — ответил Хоуэлл Дэвис.

— Ваш последний шанс, — объявил Эдвард Ингленд колебавшимся матросам. — Еще не поздно присоединиться к моим храбрецам, последний шанс!

Но так как никто из бристольцев не двинулся с места, то командир пиратов раздраженно крикнул:

— Отлично. А теперь все раздевайтесь догола, моим людям нужны ваши шмотки.

На лице Мэри Рид появилось страдальческое выражение. Только огромным усилием воли она удержалась от того, чтобы не хлопнуться в обморок.

 

I

Мэри смотрела, как ее товарищи с «Кадогана» начали раздеваться. Кровь бросилась ей в лицо, а сердце похолодело от ужаса, когда она принялась расстегивать пуговицы на куртке. И вот уже один пират с «Ястреба» подскочил к ней и схватил за ворот, готовясь объявить одежду своей добычей. Она резко оттолкнула его и подошла к капитану Ингленду.

— Я передумал и хочу быть с вами, капитан, но я не хочу иметь ничего общего с тем подонком, которого зовут Хоуэлл Дэвис. Я хочу пойти с вами на «Ястребе». — Она с трудом владела голосом, чтобы не выдать свой настоящий пол.

— Ага, — расхохотался Ингленд, одобрительно взглянув на Баттонс, — дельный мальчуган. Я бы тоже не захотел служить у такого подонка. Собирайся, парень, и жди меня у шлюпки. — Повернувшись к новому капитану «Кадогана», он добавил: — Тем хуже для тебя, что ты не смог расположить к себе такого парня, Дэвис.

— Полное ничтожество и совершенно бесполезен, — отозвался Дэвис.

Ингленд смотрел, как команда постепенно раздевается.

— Как ты поступишь с остальными? — спросил он.

— Есть два варианта, мистер. Первый — заставить их замолчать навсегда, чтобы они не смогли вернуться в Бристоль и все разболтать. Второй — поступить с ними так, как Скиннер поступил со своими матросами, бросить их. Что вы думаете?

— Я думаю так, как прикажет капитан Винтер. Мне кажется, что мы не можем просто так отказаться от двенадцати матросов, которые отказались плыть с тобой на свой страх и риск. Они нужны нам. Капитан Винтер ничего не говорил о том, как должна быть укомплектована шнява «Кадоган», и поэтому я не превышу своих полномочий, если оставлю тебе тех матросов, которых когда–то Скиннер бросил на произвол судьбы. Ты видел, что они с ним сделали? Черт, так я и сделаю! Они будут постоянно напоминать тебе о том, как поступают с предателями, и заставят вести себя честно. Так что твои ребята будут управлять шнявой вместе с парнями с отмели Рам.

Капитан пиратов повернулся к раздетым матросам и приказал им построиться. Они, прикрывая руками наиболее уязвимые места, неохотно выполнили его приказ.

— Я даю вам еще один шанс. Я не спрашиваю, чем был вызван ваш отказ — нежеланием идти в плавание на свой страх и риск или отвращением к мистеру Хоу–эллу Дэвису. Это ваше дело, и никто не будет вас об этом расспрашивать. Говоря словами капитана Винтера, который славится красноречием, никто не заплатит за это своей кровью; самое худшее, что может выпасть на вашу долю, — высадка на необитаемом острове, который попадется нам по дороге. Если кто–нибудь из вас хочет присоединиться к бравому парнишке рядом со мной и стать членом команды «Ястреба», он может получить свою одежду, барахло, а потом — и свою долю добычи. Что скажете, ребята?

Трое матросов передумали и подняли руки в знак согласия. Но остальные десять упорствовали, предпочитая высадиться на пустынном берегу без еды и одежды, в незнакомом месте. Это были бристольцы, а бристольцы всегда стоят на своем. Это чистая правда.

Рука Хоуэлла Дэвиса дернулась к новенькому палашу. Казалось, он сейчас выхватит его из ножен и бросится на этих людей, которые упорно не желали менять свое мнение. Эдвард Ингленд зло усмехнулся; тем, кто наблюдал за ними, показалось, что пирату хотелось, чтобы Хоуэлл Дэвис совершил какую–нибудь глупость и дал повод избавиться от него.

Трое передумавших одевались, а десяти раздетым матросам приказали открыть люки и приготовиться переносить все ценное на «Ястреб», грузить в шлюпки. Их плечи уже покраснели под лучами безжалостного гвинейского солнца, и Ингленд надеялся, что это вынудит упрямцев изменить свое решение.

Тогда Баттонс получила свой первый урок пиратских манер. Когда она непроизвольно сделала шаг вперед, чтобы помочь открыть люки, ей было резко приказано отойти в сторону. Потом ей объяснили, что пока пленные находятся на борту, они выполняют всю черную работу, а тем, кто решился стать пиратом, нет нужды зря трудиться.

Двоим пиратам было велено зашить останки капитана Скиннера в парус и похоронить с теми подходящими к случаю церемониями, которые они смогут припомнить.

Ингленд продолжил осмотр груза шнявы и приказывал вынести на палубу вещи, которые были ему нужны, или которые могли пригодиться потом: бочонки и бутыли с вином и ликерами, одежду, обувь и стаффордширский фаянс. Потом, отобрав двоих матросов из своей команды, пират прошел в капитанскую каюту и вытащил оттуда все мало–мальски ценное. Кроме всего прочего он взял себе маленький кожаный саквояж Скиннера с медными застежками, в котором капитан хранил деньги. Час спустя Ингленд снова стоял на капитанском мостике с Хоуэллом Дэвисом.

— Собери команду, Дэвис, и заставь их подписать бумаги. Твою долю добычи я отвезу капитану Винтеру. Того, что осталось на судне, хватит тебе и твоей команде. Завтра на рассвете поднимай якорь и отправляйся на Малгуану на Багамы. Там доложишь обо всем капитану Винтеру. Я буду ждать тебя там; я пойду другим курсом. Это все, сэр.

Хоуэлл Дэвис отдал честь и проводил своего начальника на шлюпку. Отдав приказ отчаливать, Эдвард Ингленд даже не оглянулся назад, из равнодушия или из презрения.

Первое впечатление от пиратов оказалось не таким ужасным, как Баттонс думала раньше. Если не считать убийства капитана Скиннера, которое, в общем–то, не имело отношения к пиратству, она не заметила никаких проявлений жестокости, кроме того, что членов команды заставили раздеться. С ее точки зрения, капитан Ингленд был намного лучше, чем Хоуэлл Дэвис, и она предчувствовала, что как капитан он намного лучше, чем Скиннер. Она заметила, что он ее внимательно разглядывает.

— Я бы сделал тебя своим личным юнгой, но мне кажется, что ты и сам можешь за себя постоять, к тому же у меня уже есть мальчик на побегушках. Что за человек Хоуэлл Дэвис? Ты его хорошо знаешь?

— Нет, мистер, я ничего не знаю о нем. Мы просто плыли на одном корабле. Неприятная личность, с моей точки зрения, сэр.

— Готов поклясться. Ну, он сам себе голова, и если он не доберется до капитана Винтера с докладом, то это не моя забота. Ты встанешь на часы в первую смену. Умеешь обращаться с палашом?

— Нет, мистер, только с саблей. Но с ней ко мне лучше не подходить.

Барк оказался огромным, неуклюжим судном, ужасно перегруженным, как и все такие суда. Баттонс показали передний трюм, где она обнаружила широкие и удобные койки, на которых лежала награбленная добыча с других кораблей. Она бродила в поисках свободной койки, но тут ей сказали, что матросы спали по двое на койке и что ей придется делить постель с матросом постарше.

— Что! Да лучше пусть меня бросят на необитаемом острове, чем провести ночь с одним из вас.

— В этих водах промозглая погода, парень, ночью может быть прохладно.

— Тогда я лягу на палубе, — решила Баттонс. — Похоже, вам здесь не мешало бы помыться. — Она брезгливо поморщилась. В этот момент вошел молодой матрос лет двадцати, блондин, вполне чистый на вид, которому на баке не нравилось так же, как и ей. Баттонс окинула его оценивающим взглядом и заявила: — Я буду спать с тобой, друг.

Тот пристально взглянул на нее. А потом ткнул пальцем и буркнул в ответ:

— Вон моя койка. Бросай пожитки, приятель.

— Как тебя зовут, друг?

— Джонс, и все. Моряк Джонс. А тебя?

— Баттонс Рид, сын Сима Рида, отличного парня, не сравнить с этими.

Баттонс небрежно швырнула свои тряпки, запихнула их под матрас и вышла на палубу. Ей хотелось найти другое место для ночлега, пока Джонс не распознал ее истинный пол. Раздетые матросы с «Кадогана» отмывали палубу, подгоняемые уколами боцманского палаша. Казалось, все чего–то ждут; люди слонялись по палубе, жадно посматривая в сторону капитанского мостика и каюты. Потом боцман бросил свое занятие и яростно свистнул в свою дудку, приказав всем собраться у главной мачты. Капитан Ингленд в сопровождении трех помощников появился на капитанском мостике и взмахом руки призвал к тишине.

— В нашей славной компании прибавилось четыре человека. Один уже стоит на часах, трое других встанут потом. Когда поделят добычу, они доложат о себе помощнику и подпишут бумаги. Добыча, шнява «Кадоган» из Бристоля, которую мы захватили утром, везла немного рома и вина и около одиннадцати сотен гиней. Половина идет нашему командиру и его подчиненным, а то, что осталось, мы поделим поровну на всех. Пять золотых гиней и по бутылке рома на брата.

Пираты выстроились в шеренгу за своей добычей. Они пробовали золотые монеты на зуб и смотрели бутылки на свет, чтобы убедится, что их не надули.

На баке Баттонс продала ром за гинею и вытащила кости. Ставки здесь были выше, чем обычно, потому что у матросов почти не было мелких денег. Она все время выигрывала, в запале игры пропустила обед и остановилась лишь на минутку, чтобы глотнуть напитка под названием «бомбо», который проносили мимо.

За ужином она вспомнила, что не выбрала место для ночлега, и снова отправилась на поиски. Но на побережье Гвинеи ночи такие темные, что на палубе стояла кромешная тьма. Тут боцман приказал ей встать на часы. Хотя она очень устала за день, Баттонс с радостью заняла свой пост. Когда она в полночь сменилась, ее товарищ по койке поднялся, и, по крайней мере на эту ночь, все проблемы были решены.

Но не совсем. Она рухнула на койку и мгновенно заснула. Когда она проснулась, ее товарищ по койке уже сменился и храпел рядом с ней. Баттонс ухитрилась еще подремать до подъема. Она с облегчением заметила, что Джонс ни о чем не догадался, но твердо решила до наступления следующей ночи подыскать себе местечко на палубе.

 

II

Рано утром Баттонс приказали забраться на наблюдательный пункт на мачте, высоко над сплетением канатов. Там она должна была следить за горизонтом. На востоке виднелись очертания африканского побережья; одинокий силуэт «Кадогана» разнообразил открывавшийся вид. Кроме него, куда ни кинь взгляд, простиралась полная опасностей морская гладь. На каждом корабле был зоркий впередсмотрящий, но наблюдателем на пиратском корабле выбирали человека внимательного и с отменным зрением. В руках у Баттонс была подзорная труба, которая позволяла ей приближать границы горизонта и вновь отодвигать их. Она вновь обвела взглядом морскую гладь и опустила подзорную трубу.

Внизу на палубе матросы возились с якорем. Через минуту они начнут ставить паруса на мачтах под ней. От корабля Хоуэлла Дэвиса их отделяла узкая полоска воды. Она видела Хоуэлла на капитанском мостике и с любопытством подумала о том, сколько он сможет продержаться. Она услышала, как Ингленд приказал разворачивать паруса и прибавить ходу, и десять минут спустя «Ястреб» уже мчался по ветру на юго–запад. Крохотный, выгоревший на солнце городишко» Майамба быстро исчезал позади. Скоро города уже совсем не стало видно, а затем и «Кадоган» превратился в смутное пятно на горизонте, направляясь курсом, проложенным для него капитаном Инглендом.

В полдень Баттонс сменил ее товарищ по койке, она немного расстроилась из–за того, что он заступал на пост, когда она его покидала, но обрадовалась тому, что теперь койка принадлежит только ей. Она спустилась вниз за миской и поела. На обед давали месиво из сушеного мяса, бобов и зерна, все это было сварено в одном котле, в придачу она получила пригоршню жестких сухарей. Она съела безвкусное варево и почувствовала, что пиратская жизнь нравится ей все меньше и меньше. Увидев, что обед ей не понравился, один из матросов утешил ее, что на ужин будет великолепный «конки» — суп из морских гребешков.

Спустя два дня пути вдоль африканского побережья «Ястреб» встал на якорь, и пленникам было приказано спуститься в шлюпки, чтобы высадиться на пустынном берегу. Капитан Ингленд предоставил им еще один шанс присоединиться к пиратам, но все ответили отказом. Баттонс, глядя на них со своего поста, думала о том, что если бы не необходимость раздеться, она тоже была бы с ними. Пленники расселись, в каждой шлюпке по пять пленников и по четыре пирата, несколько бутылей с водой и мешок сухарей. До берега было всего пол–лиги, но пираты не собирались слишком утруждать себя; остаток пути пленники могут и проплыть. Для высадки выбрали это место, потому что оно казалось пустынным и заброшенным.

Две маленькие шлюпки отвалили от борта, и пленные отправились навстречу своей судьбе. Зеленая листва свидетельствовала о том, что на берегу есть какая–то жизнь, но ждут ли их там друзья или враги, никто не мог сказать. Баттонс, не отрываясь от подзорной трубы, провожала взглядом своих бывших товарищей. Она оглядела берег и заметила меднокожих туземцев, которые высовывались из–за деревьев. Когда стало ясно, куда именно плывут лодки, туземцы выскочили из своего укрытия и бросились туда. В двадцати шагах от берега пираты заставили пленных прыгать в воду, и матросы на палубе помирали со смеху, глядя, как раздетые люди бредут, сопротивляясь сильному течению. Один матрос с обгоревшими на солнце плечами потерял равновесие и добрался до берега только потому, что его товарищи помогли ему. А на берегу их ждала неизвестность. Когда матросы прыгнули в воду, туземцы снова нырнули в заросли.

Только одна жирная туземка шоколадного цвета, пританцовывая, подпрыгивала на берегу. Она бросалась то вправо, то влево, слово высматривая лучшую добычу; в конце концов она бросилась на ближайшего к ней пленника, заломила ему руки и потащила измученного матроса в кусты. Тот издал короткий вопль, но его товарищи не бросились ему на помощь, а сбились в кучку у воды, не зная, чего им больше бояться.

Как только две шлюпки вернулись, «Ястреб» снова двинулся вперед, но Баттонс с облегчением заметила, что корабль сменил курс и теперь шел на запад. Спустившись на палубу, она узнала, что это обычный курс «Ястреба». Корабль был слишком мал, чтобы атаковать большой флот или торговые корабли, плывущие под конвоем, но у многих торговцев не хватало денег оплатить услуги конвоя, и они отправляли корабли южнее, чтобы обойти владения вест–индских пиратов. Чаще всего это были евреи из Португалии и те испанские купцы, которые торговали с Перу и Чили на западном побережье Южноамериканского континента. Дешевле было огибать мыс Доброй Надежды или мыс Горн, чем везти груз до Дарьенского залива и перегружать его на другие суда на восточной стороне Панамского перешейка. Из–за усилившейся активности пиратов многие солидные купцы тоже стали так поступать. Их суда заходили далеко на юг, подальше от проторенных морских путей, а потом ложились на спокойный курс к Испании. Именно этой дорогой привозили из Перу посуду и слитки.

Баттонс не вдохновляло пиратство. Она была верна своему капитану и аккуратно выполняла свои обязанности, но сердце ее не лежало к этому занятию, особенно когда «Ястреб» бросался на какого–нибудь бедолагу, который не осмеливался отстреливаться. Вначале пиратам попался французский корабль под названием «Красавица», приписанный к Бордо, который возвращался из успешного контрабандного рейда вдоль западного побережья Южной Африки. Корабль возвращался с полным трюмом слитков и монет, песо и марок. Он также вез специи и хинин.

— Красавица оказалась отвратительной ведьмой, — заявила Баттонс. — Капитан просто обязан был защищать свое судно и свой груз. Но с француза что возьмешь!

Потом они захватили португальский корабль, который возвращался после неудачного плавания в Аргентину и Бразилию. Груз у него на борту, предназначенный для продажи в Индии, оказался такого низкого качества, что даже пираты побрезговали им. Если бы они не находились так далеко от берега, то посадили бы команду в их собственные шлюпки и подожгли корабль вместе с бесполезным грузом. Но сейчас они удовольствовались пригоршней монет, которую им отдал капитан корабля, и отпустили их восвояси.

Баттонс обнаружила, что часы ее дежурства и часы дежурства Джонса не всегда шли друг за другом; иногда Джонс караулил ружья, а наверх лез другой матрос. Все чаще по ночам они спали вместе и рассказывали друг другу о том, как они жили раньше. Товарищу Баттонс было трудно поверить в то, что его младший друг в семнадцать лет сумел увидеть так много, бывал в сражениях, содержал таверну и много чего еще перевидал, не считая того, что сейчас оказался среди пиратов. Сам он с четырнадцати лет служил юнгой, а потом попал к капитану Винтеру, а тот послал его на «Ястреб». Его бывший хозяин научил его основам навигации, и он продолжал заниматься с Эдвардом Инглендом и надеялся чего–нибудь добиться в этом деле.

Джонс признался Баттонс, что ему больше нравилось оружие, чем штурвал, и что он с удовольствием предпочел бы военную карьеру морской. Баттонс нравилось слушать, как он говорит, и она подзадоривала его, постоянно споря с ним. Иногда ее клонило ко сну от монотонного звука его хрипловатого голоса, и тогда он сердито толкал ее в бок и шел спать.

Баттонс много наблюдала и скоро поняла, что команда пиратского корабля немногим отличалась от своих жертв. Другими словами, она состояла из отбросов общества, бездельников и дешевых искателей приключений, которых привлекали богатство и легкость пиратской жизни, но которые не желали слишком многим рисковать.

Она не считала, что Эдвард Ингленд заблуждался насчет своей команды. Теперь она была уверена в том, что если бы он был лучшего мнения о храбрости своих людей, то гонялся бы за более ценной добычей. Если бы он знал, что в случае чего команда будет стоять насмерть, то предпринимал бы более рискованные шаги.

Этот год, 1717–й, для пиратов Карибского побережья оказался неудачным. Все государства Европы предприняли решительные меры, чтобы пресечь пиратство, и только Великобритания не слишком усердствовала. Военные корабли прочесывали моря, топили пиратские корабли и громили их стоянки. Рассказывали об одном пирате, который обжил один из островов на Багамах, нашел там потайную пещерку и оставил двух человек охранять ее. Капитан французского военного корабля, наслушавшись рассказов о тайных засадах и заметив двух человек, решил, что это пиратское укрепление, и начал палить по пещере, пока не разнес ее в пух и прах. После бомбежки на берег высадился большой вооруженный отряд, чтобы за^ хватить укрепление или то, что от него осталось. Солдаты палили вовсю и наконец захватили двоих насмерть перепуганных часовых, которых и доставили на корабль. Над такими историями можно было смеяться, но они наглядно показывали, чего следует опасаться пиратам.

С другой стороны, богатые купцы стали проявлять осторожность, и корабли с ценным грузом на борту выходили в море только под охраной хорошо вооруженного конвоя. За последние пятьдесят лет Испания сильно пострадала от Берегового братства и научилась защищать свои корабли, и защищать так, чтобы к ним и подступиться было невозможно. Да, пираты переживали плохие дни, и те, кто, как капитан Винтер, понимали, что количество может заменить качество, не спешили топить захваченные корабли; они ввели обычай набирать новых членов команд среди своих жертв и посылать захваченные корабли пиратствовать. Эдвард Ингленд был пиратом всего несколько месяцев до того, как захватил «Кадоган» и корабль товарища Баттонс по койке, Джонса. А Хоуэлл Дэвис давно мечтал стать морским бродягой и наконец добился своего.

Мэри Рид мало что привлекало в пиратской жизни, которую она вынуждена была вести. Она не заботилась о себе, опасность и риск ее не привлекали, и если бы ей позволили зарабатывать на жизнь своим умом, то она лучше играла бы в кости.

Три следующие недели «Ястреб» упорно двигался по намеченному курсу на запад. Его восемь пушек были замаскированы, а команда слонялась по палубе. Даже со спрятанными пушками вид у него был угрожающий, да и глядя на его поведение постороннему наблюдателю трудно было бы обмануться; ни одно уважающее себя судно не стало бы отклоняться от курса, чтобы посмотреть поближе на проходящие мимо суда, как это делал «Ястреб». Только наблюдатели всегда были на своем посту; они внимательно рассматривали чужие корабли в подзорную трубу и определяли, могут ли они стать добычей или же они хорошо вооружены.

На исходе третьей недели команду разбудили громогласные звуки трубы; потом раздался громкий звон корабельного колокола, а с капитанского мостика понес — лись отчаянные команды в рупор. Выскочив на палубу, Баттонс с первого взгляда поняла, что происходит.

«Ястреб» напоролся на вооруженное испанское торговое судно. Обычно он обходил подобные корабли стороной. Испанцы тоже прошли бы подальше от пиратов, если бы вовремя заметили цвета их флага. Капитаны обоих кораблей, озадаченные сложившейся ситуацией, вначале хотели одновременно обратиться в бегство, но потом оба решили принять бой. На испанском судне было больше пушек, чем на «Ястребе», матросов же было лишь немногим меньше, и им было за что драться. Но у Эдварда Ингленда впервые появилась возможность показать, на что он способен, и он бросился отдавать команды.

— Канониры по местам. Заряжай пушки по правому борту. Мушкетеры на реи. Те, кто идет на абордаж, встаньте рядом и готовьте крючья. Пушки по правому борту, целься. Залп!

Четыре маленькие пушки по правому борту «Ястреба» с треском выпалили.

— Откатить пушки назад! — командовал Ингленд. — Перезаряжай, правый борт! Мушкетеры, огонь! Пушки по правому борту, целься, огонь!

Стрелки наверху уже собирали свою жатву на палубе испанского корабля, но тут он лег на другой галс, и только два пиратских ядра упало на его палубу, а испанские канониры обстреляли «Ястреб» шестью ядрами. Стоя на своем месте около одного из орудий по левому борту, за которое отвечал Джонс, Баттонс видела, как был убит боцман ее смены. Но и «Ястреб», в свою очередь, лег на другой галс; следующий приказ капитана ввел в действие пушки левого борта, и все четыре заряда попали в испанцев. Эдвард Ингленд оттолкнул рулевого и, схватившись за штурвал обеими руками, подвел пиратский корабль прямо под правый борт испанцев. Крикнув канонирам по левому борту, чтобы они снова заряжал, он приказал:

— Бросай крючья! Мушкетеры, на палубу. Приготовиться к абордажу!

Пушка Джонса была совершенно бесполезна на таком близком расстоянии; вместе с Баттонс и другими матросами он бросился на торговое судно с палашом в руке. Но прежде, чем им удалось пустить оружие в ход, испанский флаг был спущен.

На «Ястребе» недолго радовались одержанной победе. На испанском корабле были большие запасы золота и серебра, предназначенные для одного кадисского банкира, но мало того, что могло оказаться ценным для пиратов в море; рома едва хватило каждому по глотку, его разливали по кружкам. Два дня ушло на то, чтобы обчистить судно; двенадцать пушек затащили в трюм, туда же сложили и паруса, которые можно было использовать на «Ястребе», оружие разобрали, перенесли порох и ядра. Наконец, испанский корабль отпустили, оставив на нем те паруса, без которых он не смог бы плыть, и ровно столько провизии, чтобы команда не умерла с голоду и добралась до Испании, чтобы доложить, что пираты теперь орудуют на юге.

Когда «Ястреб» был готов продолжить свое плавание, выяснилось, что шесть пиратов убито, а четыре ранены. Джонса за проявленную храбрость произвели в боцманы, и теперь он жил в своей собственной каюте.

Теперь Баттонс принадлежала вся койка, но, как это ни странно, она вовсе этому не обрадовалась. Одной ей как–то хуже спалось. Джонс был хорошим товарищем, и ей нравилось слушать, как он строит планы на будущее.

При дележе добычи каждый получил по сорок два песо и тридцать серебряных марок… а этого, когда они попадут на берег, хватит на неделю с ромом и бабами.

Встретив боцмана Джонса на палубе, раздувшегося от гордости, как павлин, Баттонс сказала:

— Привет, Джонс.

— В следующей раз, называй меня «сэр».

— Вот как! Ты что–то быстро вырос из штанишек.

— Учись уважать старших.

— Тебя сделали боцманом, но ты мне не хозяин. Я буду уважать тех, кто этого заслуживает. Для меня ты был Джонсом и останешься Джонсом. Как тебе это понравится, дружок?

— Мне наплевать, но ты когда–нибудь сможешь мне пригодиться на капитанском мостике.

— Поторапливайся, потому что, когда ты туда доберешься, меня там может не оказаться.

— Что ты имеешь в виду?

— Я поговорю с тобой в другой раз, когда у тебя мозги встанут на место. — Баттонс резко повернулась и направилась к своей койке. Но крепкая рука схватила ее за плечо; она обернулась к Джонсу и схватилась за саблю.

— Ну–ну! — крикнула она.

Но никто из них не собирался доводить дело до кровопролития, и через мгновение Джонс разжал пальцы, и Баттонс пошла прочь.

С этого момента она не упускала случая поддеть Джонса, как только ей предоставлялась такая возможность. Она догадывалась, что тот тяготится своими новыми обязанностями, потому что у него почти совсем не остается времени на изучение морского дела или упражнения с оружием. Случайно наткнувшись на него в тот же день, она снова крикнула ему:

— Эй, мастер боцман! Как идут дела?

Джонс сурово взглянул на нее, пытаясь сообразить, где кроется насмешка, и даже не улыбнулся в ответ.

Баттонс перегнулась через перила и сказала:

— Что ты за человек, Джонс? — И звонко расхохоталась.

— Что ты хочешь этим сказать? — мрачно спросил

он.

— Сколько мы с тобой уже плаваем вместе на этой посудине?

— Я плохо запоминаю цифры, особенно такие.

— Ну так я тебе напомню. Пять недель, парень. Пять недель, день и ночь бок о бок, и я снова тебя спрашиваю: что ты за человек?

На лице у Джонса появилось растерянное глуповатое выражение, а потом он нахмурился.

— Да ты пьян, что ли! Брось свои штучки и иди работай. Давай наверх или вниз.

— Если бы ты немножко пораскинул мозгами, то вспомнил бы, что я вообще не пью.

— Иди на свое место! — скомандовал тот.

— Хорошо, боцман, но я послушаюсь только хорошего парня. — И Баттонс со смехом отвернулась и направилась к баку.

Она знала, что может дразнить бестолкового Джонса сколько душе угодно, но ей хотелось не этого. На самом деле ей хотелось вернуть былое товарищество, потерянное, когда «Ястреб» напал на испанский корабль. Баттонс не могла подойти и прямо признаться, что она женщина; да это и не помогло бы, по крайней мере, она так считала. Но она была уверена в том, что если он сам догадается, то она сумеет с ним справиться.

На борту ходили слухи, что «Ястреб» через три недели придет на стоянку в Малгуану, а до этого пройдет мимо Подветренных и Наветренных островов. «Ястреб» мог еще остановиться у Эспаньолы, чтобы узнать свежие новости, но это будет решать капитан Ингленд. Если по какой–то причине место встречи будет изменено, то капитан Винтер вышлет им навстречу судно, но они смогут встретить посланца, только если будут держаться ближе к побережью.

Баттонс три недели казались вечностью. За время одиноких ночей она решила покинуть «Ястреб» в любом мало–мальски приличном на вид порту. Пиратство оказалось плохой игрой и мало обнадеживающим способом разбогатеть; она не требовала от жизни многого, и сейчас ей хотелось только одного — чтобы тугодум Джонс снова разговаривал с ней по ночам.

Вскоре после захвата испанского корабля Эдварду Ингленду и его команде неожиданно пришлось сыграть роль добрых самаритян. Английскую шхуну отнесло на юг от ее курса, и она напоролась на испанский корабль. Небольшое судно, без пушек, вооруженное только несколькими мушкетами, почти ускользнуло от испанцев. Оно прекрасно уворачивалось от пушечных залпов, но не смогло избежать абордажа. Капитан и его маленькая команда, зажатые на баке, так отчаянно защищались, что противник бесславно бежал с поля боя. Три мертвых испанца остались лежать на палубе, как свидетельство английской доблести и мужества. Воспользовавшись попутным ветром, капитан шхуны сумел удрать прежде, чем испанцы подняли на борт свои шлюпки.

Но «Леди Бетси» была уже приговорена; когда Эдвард Ингленд заметил ее, она держалась на плаву только за счет того, что все помпы работали и все свободные руки вычерпывали воду. Капитан пиратов аккуратно подвел «Ястреба» борт о борт и, зацепившись кошками, продержал чужой корабль ровно столько времени, сколько потребовалось, чтобы забрать шесть членов экипажа и три пассажира. Потом он быстро перекинул груз шхуны на свой корабль; там было достаточно отличного рома из Новой Англии и прочие товары. Новым матросам предоставили возможность присоединиться к пиратам, и те радостно согласились, стремясь отомстить испанцам за трусливое нападение; двое пассажиров тоже согласились с условием, что Эдвард Ингленд пообещает напасть на испанское судно. Третьим пассажиром был миссионер, который направлялся в маленькое поселение на острове Тринидад. Доминиканец был преисполнен отваги и решимости сражаться, но требовал, чтобы к его сану относились с должным уважением.

В команде Ингленда были разные люди; одни верили, но, так сказать, отложили исполнение религиозных обязанностей до лучших времен, другим же было наплевать на церковь.

С разрешения команды «Ястреба» капитан и помощник затонувшей шхуны были причислены к старшим офицерам, и за ними записали полторы доли; матросы и двое пассажиров были приписаны к команде. Священнику позволили не подписывать бумаги, а это значило, что, если их захватят, он сможет сказать, что его держат здесь против воли.

Баттонс, болтаясь у шканцев, подслушала разговор между капитаном шхуны и Эдвардом Инглендом.

— Вы, конечно, довезете мой груз до английского порта, — говорил шкипер «Леди Бетси».

— Боюсь, что нет, мистер. Те порты, в которые мы можем заходить, совсем другого рода. У нас назначена встреча в Малгуане, и туда мы и направляемся.

— Вы спасли моих пассажиров и экипаж, но это вряд ли дает вам право отобрать мой груз, сэр.

— Если бы не я, ваш груз был бы на дне моря. Моим людям нужен ваш ром, и завтра его им раздадут. На таком корабле, как этот, нужны две вещи: ром для команды и уход за кораблем. Это судно слишком долго в море и уже не может идти быстро, его днище прогнило, как сердце испанца. Вы получите долю своего груза.

— Вы идете в Малгуану, вы сказали?

— Да, но только для того, чтобы встретиться с моим командиром капитаном Винтером. Я думаю, что потом мы отплывем к Нью–Провиденс.

Маленький шкипер ненадолго задумался.

— Могу я вычеркнуть свое имя из ваших бумаг, сэр?

— Не можете. А почему вы решили изменить свое мнение?

— Лучше я не буду отвечать, сэр.

— Отлично, но вы либо доплывете, либо погибнете вместе с нами.

Шкипер задумчиво пожевал кончик бороды, а потом спросил:

— Когда будут делить добычу? Когда мы придем в порт?

— Нет. По крайней мере, не всю. Кое–что полагается моим матросам прямо сейчас, и мы выдадим им это вечером. А то, что останется, отвезем в форт Нассау и продадим.

— Ха! Думаю, что пострадают только мои запасы рома. Отлично. Я все–таки хочу вычеркнуть свое имя из ваших бумаг.

— Если бы вы сообщили мне причину такого решения, я мог бы согласиться.

— Я должен подумать, — отозвался маленький шкипер.

Баттонс хотела еще послушать, поскольку за словами шкипера что–то крылось, но боцманская дудка дала сигнал всем пиратам собраться у главной мачты. Для них груз «Леди Бетси» не представлял интереса, если не считать рома; и ром должны были раздать на закате, каждый получит только по одной бутылке, поскольку корабль не может лежать в дрейфе и ждать, пока вся команда протрезвеет.

Когда ром раздали, у Баттонс мелькнула мысль загнать свою бутылку кому–нибудь, у кого водятся деньжата, но не из–за денег, она хотела подсунуть ее новому боцману. Она отнесла бутылку в его каюту, но увидела, что его собственная бутылка валяется на кровати не начатая.

— Ты что, с ума сошел, дурень? — спросила она. — Или твоим мозгам не хватает встряски?

— Я всего несколько часов назад велел тебе убираться на свое место! Проваливай.

— Да, но у меня есть хорошие новости. Одной бутылки рома тебе не хватит, поэтому я принес тебе свою. Возьми ее с собой в кроватку, дорогуша.

— Не возьму я твой ром. Мне не нравится эта должность, Баттонс, дружище, и я с удовольствием вернулся бы на бак.

— Как это? Что случилось?

— Я скучаю без тебя и твоих шуток.

Он положил руку на плечо Баттонс. Переодетая мальчиком девушка не отстранилась от прикосновения; будь на месте Джонса более проницательный наблюдатель, он бы заметил, что она слегка прильнула к нему.

— Давай, друг, рассказывай!

— Как по–твоему, капитан не согласится отправить меня обратно? На старую койку?

— Вряд ли, дружок, — тихо ответила Баттонс.

Если бы она могла рассказать Джонсу всю правду;

она должна была быть сильной, но больше не могла ею быть. Она не хотела быть сильной, она хотела быть слабой, женщиной, которую защищает мужчина. Изо всех сил пытаясь выйти из минутного замешательства, она громко крикнула:

— Будь мужчиной, Джонс. Хлебни рома, и тебе сразу полегчает.

— Не поможет, — рявкнул он.

У Баттонс было достаточно жизненного опыта, чтобы понять, что же нужно мужчине. И ей самой. Она тихо произнесла:

— И что ты за человек, Джонс?

— Ну вот опять! Чего ты хочешь?

— Спроси свое сердце. Или ты не хочешь? — Она проверила, что дверь каюты закрыта.

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что я уже сказал. Что ты за человек? Какой же мужчина сможет проспать с девушкой шесть недель и не догадаться об этом?

— Девушка? Где? Ты, Баттонс, девушка? — Он схватил ее за плечи. — Черт, кончай меня разыгрывать. Я сейчас не в настроении.

— А как я попала к вам? Когда ваши ребята захватили корабль, я отказалась присоединиться к вам, пока не было приказано раздеваться. Помнишь? Тогда я согласилась плыть с вами, чтобы не пострадала моя девичья честь. — И она засмеялась своим долгим мягким смехом. — И как мне теперь доказать, что я не лгу?

— Верю, — завопил Джонс. — И я буду спать с тобой ночью! — Он схватил ее в объятья и горячо поцеловал в губы. — Да, сегодня ночью.

— Ну уж нет, я сказала, что я женщина, но я не говорила, что я шлюха. Сначала мы придем в порт, и там священник скажет все, что полагается.

— Нет, я не могу ждать, Баттонс. Брось. — И он снова попытался обнять ее.

— Руки прочь, парень. Будет так, как я сказала. Ты дождешься священника или ничего не получишь. И тогда ты назовешь меня так, как меня на самом деле зовут, — Мэри.

Но от Джонса не так просто было отвязаться. Если нельзя добиться своего вежливостью, то подойдет и грубая сила. Настоящий пират. Он бросился на Баттонс и получил мощный удар в челюсть, а потом еще один поддых. Он уже замахнулся, чтобы тоже ударить ее, но разум взял верх; при всей своей неуклюжести он догадался, что это не лучший способ заявить о своих чувствах.

— Тебе нужен священник? — спросил он, когда смог отдышаться.

— Да, я уже сказала. Настоящий священник.

— На борту есть такой, — произнес он. — Один из тех, кого мы захватили сегодня. Сейчас я его приведу.

— Постой. Откуда ты знаешь, что он и в самом деле священник? Где его церковь? Где его ряса? Откуда я знаю, что он настоящий и что меня не надуют?

— У него есть священная книга, Библия. Она была с ним, когда он поднимался на борт. Он прижимал ее к груди.

— Да, помню. Но прежде, чем звать его, надо кое–что обсудить. Давай–ка пошепчемся.

Они шептались почти четверть часа, а потом Джонс отправился на поиски доминиканца. Через несколько минут он вернулся с ним вместе и в присутствии Мэри объяснил, чего они хотят. Священник запротестовал:

— Боюсь, дети мои, что вы смеетесь над моим саном. Уверен, что самое лучшее — дождаться, пока мы придем в порт, где это дитя сможет одеться подобающим ее полу образом.

— Мне что, нужно переспать с тобой, чтобы доказать, что я женщина? — сердито огрызнулась Баттонс. — Давай приступай к обряду.

— Успокойся, девочка, если ты действительно девочка. Мне надо посоветоваться с моим Господином, чтобы не совершить непростительной ошибки.

— Вот еще. Мы не хотим, чтобы об этом узнал Эдвард Ингленд, если ты его имеешь в виду. Или этот чудак, который все время ус жует, капитан «Леди Бетси».

— Я говорю не о них, дети мои. Я говорю о нашем Господине, о Боге.

Какое–то мгновение миссионер стоял, склонив голову, а потом он повернулся, печально улыбнулся им и произнес:

— Хорошо. Я поженю вас.

И тогда же была совершена, пожалуй, самая удивительная свадьба, которая когда–либо заключалась на суше или на море.

— И держи рот на замке. Ясно? — Джонс положил руку на рукоять пистолета.

— Да, брат, — ответил печальный доминиканец. — Не бойся! Я не так уж горжусь ролью, которую мне пришлось сыграть в этом фарсе.

Когда он повернулся, чтобы уходить, Баттонс сказала своему только что обретенному супругу:

— Плата, дурак, его плата. Ему нельзя не заплатить.

Джонс дал ему две гинеи, которые он получил после захвата «Кадогана», и служитель церкви отправился восвояси.

— А теперь я вернусь на свой пост. Других приказаний не будет, мастер?

— Нет, к черту приказания. Ты останешься здесь. Это приказ самого капитана Ингленда.

— Что? Разве он уже знает? — завопила невеста.

— Ну я–то ему точно не скажу. Когда я искал доминиканца, то спросил капитана, могу ли я назначить тебя помощником боцмана, и он сказал «да». Так что теперь ты будешь жить вместе со мной.

 

III

Замужество не превратило Баттонс в отличного пирата, но оно сильно скрасило ее существование, так же, как и существование боцмана Джонса. В роли помощника Джонса ей уже больше не приходилось сидеть на мачте наблюдателем; на самом деле, ее обязанности сводились к тому, чтобы угождать своему господину и повелителю, и это она выполняла охотно и умело. У нее было много свободного времени, но она ни разу не позволила себе выйти из роли. На баке собирались играть в кости? Она всегда принимала участие. Резались в карты в кубрике? Если она и не играла сама, то с азартом наблюдала за игрой, особенно если ставки были большими.

Большую часть времени она ошивалась возле капитанского мостика, потому что там ей удавалось услышать много полезного. Кое–что можно было услышать и в других местах. Например, на третий день после свадьбы она дремала под шлюпкой с левого борта и вдруг услышала чьи–то голоса. Разговаривали матросы и командиры с «Леди Бетси». Ее разбудил голос доминиканца.

— Если это заговор, то я не желаю в нем участвовать, — произнес он.

— Сомневаюсь, чтобы от вас нам было много проку, — отозвался маленький шкипер. — Только молчите, сэр. И исполняйте ваши обязанности, служите Господу на этом проклятом судне.

Доминиканец не заставил его повторять дважды и скрылся.

— Наш единственный шанс — Вудс Роджерс, который возвращается с королевским помилованием, — продолжил он. — Мне кажется, пираты еще не слышали об этом. Возможно, он уже прибыл, и мы не должны упустить этот шанс. Когда мы войдем в бухту Нью–Провиденс, то сможем вшестером захватить судно и доставить его вместе с командой к властям. Вы согласны?

— Все мы хорошо вооружены, спасибо капитану Ингленду, и каждый из нас знает о Нью–Провиденс больше, чем он. Этого достаточно. Как только мы войдем в гавань, нужно спустить их флаг и поднять белый. И когда офицеры королевского флота поднимутся на борт, то мы получим награду за то, что захватили пиратское судно. Еще раз спрашиваю: вы согласны?

Все согласно прошептали в ответ «да», но один голос возразил:

— Они все узнают в Малгуане.

— Может, и нет. Мне известно, да и вы тоже знаете, что среди пиратов Винтера восстание. Команда «Кадогана», самая гнусная шайка пиратов на всех морях, взбунтовалась, заковала своего капитана, бандита по имени Хоуэлл Дэвис, в кандалы и доставила его губернатору Барбадоса. Вы все знаете об этом. И вы также знаете, что эта шнява теперь — почетное судно, и что она вернулась в Бристоль к законным владельцам. Хоуэлл Дэвис — один из людей Винтера, как и капитан Ингленд с этого корабля. Что произойдет, когда команда Ингленда узнает, что его величество дарует помилование всем пиратам, которые согласны его принять и прекратить пиратствовать? Они взбунтуются, ведь так? Они займутся честным трудом, вот как они поступят. Нам следует позаботиться только о командирах пиратов. Как только мы их захватим и скажем пару слов матросам, дело будет в шляпе.

Поразмыслите об этом получше. Это наш план, и он сработает. Отправляйтесь по местам и держите язык за зубами, иначе я объявлю вас предателями перед лицом короля.

Баттонс не сразу вылезла из своего укрытия даже после того, как заговорщики ушли. И она не помчалась сразу же к капитану Ингленду, чтобы доложить ему, что здесь затевают; своему мужу она тоже ничего не сказала. У заговорщиков оставалось две недели, чтобы разработать свой план, и столько же было у Баттонс, чтобы решить, как поступить.

Если это правда, что капитан Вудс Роджерс возвращается из Англии на Багамы с королевским помилованием для всех раскаявшихся пиратов, то у них точно возникнут проблемы. Баттонс не хотела потерять мужа, и она не хотела продолжать пиратствовать. Больше всего ей хотелось попасть на берег и завести свое хозяйство, стать примерной женой, заботиться о муже, доме и детях, если они у нее будут. Она подумала, что Багамы ей могут понравиться; она слышала, что там плодородная земля и совершенно нет холодных, промозглых зим, как в Англии. И земля была не только хороша, но и дешева. У нее было сто гиней и будет еще больше после распродажи добычи в порту.

Глядя на то, как ее муж распоряжается на корабле, Баттонс на мгновение задумалась, как бы сложилась ее судьба, если бы она осталась на «Кадогане» и вернулась в Бристоль. Но этот город остался позади, а ее судьба, какой бы она ни оказалась, ждала ее впереди, в Новом Свете. И Джонс был одной из самых лучезарных перспектив ее будущего, и его следовало принять в расчет, если берешься строить планы. День или два спустя она, будто случайно, рассказала ему о своей идее.

— Хозяйство? Да ты рехнулась! Что это на тебя нашло, женщина?

— Да, хозяйство, парень, и нечего ругаться. Уютная ферма. У нас хватит денег, чтобы уйти отсюда, пока мы еще ни во что не впутались.

— Копаться в земле! Это не для меня, детка. Нет, это не для Джонса.

Пришлось Баттонс рассказать ему еще кое–что.

— Но говорят, что те, кто примет королевское помилование, получат двадцать акров, а те, кто женат, сразу получат сорок, — сказала она. — Мы можем взять землю рядом с морем, не потому, что от моря какой–то прок, а потому, что приятно знать, что оно рядом.

— Нет, я сказал. Мне этого не надо. Я моряк, моряком и останусь. Отстань. У меня дела.

— Но рыбак — это тоже моряк. Послушай, послушай меня хорошенько. У нас вместе есть двести гиней, а всего за двадцать мы можем купить пару негров, которые будут делать за нас всю работу. Их называют рабы, и они будут вкалывать за нас. Подумай об этом.

— Ага, я думаю, что ты стала много разговаривать. А еще я думаю о том, что это за штука — королевское помилование, о котором ты говоришь. Что это?

— Разве ты не слышал? Есть такой капитан Вудс Роджерс, сейчас он плывет из Англии, чтобы предложить всем пиратам заняться честным трудом при условии, что они навсегда откажутся от пиратства.

— Черт меня побери, женщина. Откуда ты узнала об этом?

— Это мое дело. И помалкивай насчет женщины. Ты что, хочешь, чтобы весь корабль узнал?

Джонс схватил ее правую руку и начал ее выкручивать.

— Говори, пока я тебя не покалечил.

— Хватит, Джонс! Слышишь! Прекрати!

Но юный супруг не успокоился, и тогда Баттонс, когда он, выворачивая ей руку, притянул ее слишком близко, свободной рукой так врезала ему по уху, что он отпустил ее запястье.

— И что ты за женщина? — вскричал он, потирая ухо. — Мне так и хочется задать тебе славную трепку.

— Давай. Тогда все узнают, что я женщина. И будут потешаться над тупицей боцманом. Не годится молодому супругу так обращаться со своей юной женой.

— Женой? Да ты дьявол. Я готов полцарства отдать, лишь отправить тебя обратно на бак, жена ты мне или не жена.

— Давай, давай. А я тогда получу королевское помилование для себя одной.

Баттонс не вернулась на бак, но продолжала выполнять двойную работу в роли помощника боцмана. Ей нравился неповоротливый муж–тугодум, так же как и она нравилась ему, но ее вовсе не страшила мысль расстаться с ним, если не считать нескольких коротких страстных мгновений. Она твердо решила принять помилование и надеялась, что также поступит и Джонс. Позже в тот же день, когда его гнев немного утих, Джонс спросил Баттонс, откуда она узнала про королевский закон. Она рассказала ему, что ей удалось подслушать, пока она дремала под шлюпкой. Он тут же потащил ее к капитану Ингленду.

— Постой. Не надо торопиться. До Малгуаны еще десять дней, а там, я уверена, мы и сами услышим новости. Постой. Эти ребята сами себе петлю на шею надевают. Или ты их боишься?

— Да нет, девочка, но…

— Кончай, дурень, звать меня девочкой. Я девочка только для тебя и хочу, чтобы так было и дальше. Продолжай.

— Я не доверяю нашим матросам. Они считают, что наше плавание было неудачным, а капитан Ингленд и его командир, капитан Винтер, берут себе слишком большую долю. Они поверят всему, что им наплетут. И что тогда? Заговорщикам действительно надо бояться только командования: они сумеют навесить лапшу на уши сначала матросам, а потом официальным властям. Говорю тебе, я должен все рассказать капитану Ингленду.

— Расскажи ему, если хочешь, но расскажи сам. Если меня будут спрашивать, я от всего отопрусь, а если ты зайдешь слишком далеко, то расскажу капитану Ингленду, что я вовсе не мальчик, если ты будешь слишком распускать свой дурацкий язык. Скажи капитану, что до тебя дошли слухи. Скажи, что ты слышал все сам своими дурацкими ушами, но чтоб я в это не была замешана.

— Будь я проклят, Баттонс, мне кажется, что ты тоже в заговоре.

— Думай, что хочешь, тупица, но меня не впутывай.

— Я должен об этом поразмыслить.

Баттонс рассмеялась хриплым смехом.

— Тогда мне нечего бояться. К тому времени, когда ты все обдумаешь, нас уже захватят.

Джонс пнул ее под зад, но она легко увернулась. Баттонс больше нравилось, когда на палубе он обращался с ней именно так, а не когда он обзывал ее девочкой.

На капитана Ингленда известие о том, что те люди, которых он спас, собирались предать его, произвело мало впечатления; он только посмеялся над предположением, что его могут захватить вместе с прочими офицерами. Но он был просто поражен, услышав о том, что Хоуэлл Дэвис лишился своего корабля и теперь томится за решеткой в Порт–Ройале.

— Я оправдаюсь перед капитаном Винтером, но боюсь, что он будет разгневан. Я сразу понял, что Хоуэлл Дэвис трус, и должен был принять это во внимание. А те, кто хочет отобрать у меня мой корабль, зря теряют время.

Возможно, капитан Ингленд сказал бы и еще что–нибудь, но его перебил крик часового, подхваченный всеми членами экипажа:

— Земля! Слева по борту. Земля!

Все бросились к поручням и принялись обсуждать, что это за остров. Это был Барбадос, самый отдаленный из Наветренных островов, и пираты знали, что вскоре появится и настоящая земля. Они также знали, что если им не попадется навстречу один из кораблей Винтера, то они встанут на якорь в Малгуане через несколько дней. Им понадобилось сорок два дня, чтобы добраться сюда от Гвинейского побережья, очень маленький срок для любого судна, но для корабля типа «Ястреба» — просто феноменальная скорость. Команде раздали ром. Среди тех, кто должен был ехать за водой, поднялся ропот, потому что это была тяжелая, неблагодарная работа. Нужно возить бочки на берег, заполнять их водой и тащить обратно на корабль. Действительно тяжелая работа и не из тех, которые могли бы понравиться пирату. Но земля притягивала как магнит. На земле могло произойти все что угодно, и спуститься на берег — это самый большой праздник в жизни моряка.

Разговор на палубе все более оживлялся; люди обсуждали, что они будут делать в Нью–Провиденс, даже в Малгуане, потому что в порту этого унылого острова все же были таверны и женщины. Женщин там было не так много; большей частью это были полукровки, дети женщин с других островов, которых продали в рабство. Они взбунтовались, говоря, что белой крови в них больше, чем черной. Но в них соединились пороки обеих рас, для моряков с деньгами они с удовольствием стирали белье, а также удовлетворяли другие их потребности. В порту эти женщины жили в ветхих хижинах и встречали корабли, стоя на пороге, одетые в длинные, с глубоким вырезом платья. Подходящим кандидатурам они немедленно демонстрировали свои прелести, одновременно указывая пальцем на вечный таз для мытья. У некоторых из них были мужья, которые гнали самогонку где–то в зарослях и предпочитали не показывать оттуда носа, пока корабли не выходили обратно в море. Такой была Малгуана, такими были почти все порты Наветренных и Подветренных островов в те дни.

Баттонс Рид с тихим презрением разглядывала эти крохотные острова, те, от которых захватывало дух у Великого Адмирала. В отличие от Колумба она не была первооткрывателем, хотя у нее было много общего с теми, кто переселился сюда одними из первых, с колонистами. Даже ее не слишком опытному взгляду было ясно, что острова не имеют особой ценности; заросшие буйной и пышной растительностью, они слишком сильно отличались от скромных холмов Девона и Соммерсета. Баттонс была настоящей англичанкой, она могла полюбить только то, что было похоже на родные края.

Опершись на поручни, она прислушивалась к хвастливым россказням своих товарищей, которые рассказывали о своих подвигах на берегу, обсуждали ром и женщин. В их мозгах эти два явления тесно сплелись воедино. У кого–то была желтокожая девушка там, а испанка здесь, слышала она; вокруг нее толпились мужчины, утверждавшие, что только негритянки знают толк в искусстве любви, чем темнее мясо, тем лучше качество; но другие отстаивали темперамент француженок. У Баттонс были свои проблемы. Она надеялась, что сойдет на берег вместе с мужем; станет ли она тогда вести себя, как подобает ее полу, или по–прежнему будет выдавать себя за мужчину? Если ей придется уйти одной, то она, конечно, будет играть прежнюю роль; на островах у женщины могла быть только одна профессия, а она вовсе не собиралась заниматься ею.

Раньше она никогда не занималась физическим трудом, сможет ли она работать на земле? Хватит ли ее ста гиней, чтобы создать себе уютное гнездышко, которое будет кормить и обогревать ее? Ей хотелось бы жить поближе к морю; тот, кто родился в Бристоле, привык всегда слышать шум моря.

— Ладно, дурочка, пусть будет, как решит судьба. В конце концов всегда найдется таверна, где можно подработать, — наконец пробормотала она.

Баттонс не стремилась сойти на берег, пока «Ястреб» не пришвартовался у Дезирад, вытянутого островка недалеко от побережья Большой земли, так называли остров Гваделупа. Ей сказали, что на нем когда–то обитали французские пираты, «Морское братство». Туда она отправилась вместе с боцманом Джонсом, и не для того, как она сама ему объяснила, чтобы он не засматривался на французских женщин, а для того, чтобы размять ноги.

— Ага, — глупо поддакнул он. — Они мне не нравятся. Ты мне больше по вкусу, девочка.

— Ничего подобного. Я просто хочу убедиться, что еще не разучилась ходить по земле.

Но Джонс и на берегу все равно оставался моряком и хотел получить все полагающиеся ему удовольствия. Он предпочел бы развлекаться с Баттонс, но с Баттонс, на которой была бы надета юбка. Когда он забывал о ее роли, она приводила мужа в чувство ударом кулака и хриплым голосом увещевала его:

— Хватит. Потерпи до нашей каюты, малыш. Я бы не отказалась от пинты эля. Что ты на это скажешь?

— Прекрасно, дружок! Это французский порт, значит, мне нужно что–нибудь покрепче и бьюсь об заклад, что ты со мной согласишься.

В таверне были и другие англичане, и от них Джонс и Баттонс узнали, что их корабль торопится в Нью–Провиденс, чтобы успеть получить помилование.

— Пиратство умерло, и игра не стоит свеч. Мне вполне подойдет плуг. Я получу двадцать акров и заведу отличное хозяйство с коровой, свиньями и садиком, а для заработков я стану выращивать новый фрукт, который называется ананас. Отличная будет жизнь. Если я смогу найти себе подружку, то это будет прекрасное начало новой жизни, и пусть дьявол унесет тех, кто скажет, что я не прав.

— Слышал? — прошептала Баттонс Джонсу. — Вот человек, который стремится к тому же, что и я. Он сказал, что пиратство умерло, и, судя по нашему плаванию, он прав. Что это значит? Надо принять королевское помилование и извлечь из этого все, что можно.

— Заткнись! — рявкнул ее супруг. — Я предпочитаю море. Скажи, что может предложить король, кроме маленькой фермы? Он даст мне корабль? В порту останется много судов, когда все эти бывшие портные и драпировщики ухватятся за свой шанс. Все эти корабли так и оставят гнить на песке? Или король Георг пошлет меня в море на одном из них, но пошлет плавать честно?

— Я не знаю его величество, но думаю, что он не такой дурак, чтобы отправить пирата в море, где он скоро забудет о своих клятвах.

— Тогда плевать мне на короля Георга и на его помилование. Эй, женщина, принеси еще кружку. — Повернувшись к Баттонс, он продолжал: — Это мое последнее слово, я последую за капитаном Инглендом.

Джонс основательно набрался, и к тому времени, как пришла пора возвращаться на «Ястреб», он был совсем пьян и полон любовного пыла. Чтобы избавиться от его ухаживания, Баттонс предоставила его самому себе, а сама отправилась развлекаться в одиночестве. Вдалеке у воды она заметила таверну, пошла туда и заказала «бомбо», освежающую смесь лимонного сока, рома из сахарного тростника и сахара. В таверне сидели две шлюхи, и одна из них попыталась улыбнуться молодому матросику. Баттонс со смехом отказалась от заигрываний женщины, заявляя, что у нее есть жена в Нью–Провиденс. Француженка ушла, но через минуту вернулась и с улыбкой предложила Баттонс маленький стаканчик бренди, прошептав:

— Всего хорошего.

Баттонс поблагодарила, улыбнулась и уже собралась выпить. И тут перед ее глазами возникло лицо Молль Рид. Она хлопнула себя по колену и громко расхохоталась.

— Эй, детка, иди сюда. Садись, крошка, ты мне нравишься, — крикнула она.

Баттонс поигрывала своим стаканом, пока женщина шла к столу, потом она притянула ее к себе.

— Ты славная бабенка, — сказала она по–английски, — и мы могли бы славно развлечься. Ну! Что скажешь?

Француженка делала .вид, что не понимает английский, но язык секса понятен во всем мире, и Баттонс сумела добиться понимания и интереса к себе. Она обняла женщину за шею и сделала вид, что хочет поцеловать ее, и тут шлюха из таверны внезапно почувствовала, что ее голову запрокидывают назад, так что ей пришлось широко открыть рот, чтобы глотнуть воздуха. Свободной рукой Баттонс схватила бренди, вылила женщине в горло и удерживала ее в этом положении до тех пор, пока судорожный глоток не показал, что та проглотила спиртное.

— Отличный, согревающий напиток, дорогуша, тебе он пойдет на пользу. Конечно, забавно повторить старый трюк с таким мальчишкой, как я! Сиди смирно, шлюха, я хочу поглядеть, как подействует снотворное.

Довольная тем, что женщину не вырвало и ей не удалось избавиться от выпитого, она отпустила ее голову, но продолжала держать за талию.

— Ты просто красотка, — улыбнулась она. — Ты смогла бы справиться и не с таким, как я, готов поклясться. Сиди смирно. Сиди смирно и веди себя как леди. — Баттонс пристально наблюдала за женщиной. — Давай, сиди спокойно. Я ведь учусь на доктора.

Дыхание шлюхи из таверны немного успокоилось, и Баттонс слегка ослабила хватку, но не выпускала талию своей жертвы. Через несколько минут она поняла, что ее подозрения были обоснованными: женщина зевнула, и тогда она отпустила ее.

— Как это? Что же ты за баба? Засыпаешь в объятиях мужчины! Ты мне не нужна. — Баттонс встала и, взглянув на сонные глаза женщины, ударила ее по щеке. — Проснись, а то ты не увидишь, как твой простофиля уходит. Адью и приятных снов.

У дверей она остановилась и, оглянувшись, засмеялась гортанным смехом.

«Ястреб» ненадолго задержался на Дезирад; остановку там сделали лишь для того, чтобы люди отдохнули от монотонной жизни на борту корабля. Но для Эдварда Ингленда эта остановка значила гораздо больше, потому что именно там он осознал, что катастрофа действительно приближается. Часами он стоял позади рулевого или на капитанском мостике со своим главным помощником, молчал и мучительно размышлял о чем–то. На второй день он призвал к себе бывшего капитана «Леди Бетси» и коротко приказал ему перебраться на бак вместе со всеми шмотками; его бывшему помощнику было приказано переселятся на корму. Потом он позвал Баттонс в свою каюту и велел ей всегда быть настороже, прислушиваться ко всему, что говорят и шепчут на палубе, и немедленно докладывать ему.

— Да, капитан, но кого я должна слушать? Тех, кто хочет принять королевское помилование, или тех, кто плевать на него хотел? В конце концов, я ведь не доносчик.

— Нет, парень, я не прошу тебя предавать своих товарищей, и я не боюсь своих матросов. Я хочу знать, куда ветер дует, чего они хотят, потому что мне придется докладывать об этом своему капитану, когда я встречусь с ним. Я знаю его благородную душу и могу сказать, что он не будет мешать тем, кто захочет отказаться от пиратства. Про себя я точно могу сказать: куда направится капитан Винтер, туда пойду и я.

Баттонс поняла его; в глубине души ей было немного стыдно, что она сама не могла слепо следовать за своим отважным капитаном, хотя в его храбрости она ни секунды не сомневалась.

— Вот и все, Баттонс. Рассказывай мне, что услышишь, и не занимайся подслушиванием и вынюхиванием.

— Есть, капитан. — Она отдала честь и вернулась на палубу.

Баттонс слышала много противоречивых мнений.

Некоторые от всей души желали дать клятву и вернуться домой со своей выручкой; другие вспоминали истории о зарытых кладах и мечтали получить помилование и отправиться на поиски; остальные же, и пристыженная Баттонс вынуждена была признать, что это были самые решительные и мужественные люди, заявляли, что они не признают никаких клятв, кроме клятвы быть пиратом, и что они скорее сдохнут, чем перейдут к королю Георгу, «будь он Георг Первый или Последний». Но таких было меньшинство. Баттонс с удовольствием присоединилась бы к ним, потому что она всегда ценила в мужчинах мужество и ненавидела злобную трусость, которая иногда могла сойти за смелость. Она воображала себе маленькое судно, где командовал бы капитан Ингленд, Джонс был бы главным помощником, сама она боцманом, а тридцать верных парней с «Ястреба» — командой. Она считала, что если ей дать шняву или шлюп и в придачу четыре пушки, то она сможет покорить все моря. С умелым и отважным экипажем можно использовать уязвимые места врагов и бесстрашно атаковать их. Такое судно с такой командой могло бы стать почти неуловимым.

Баттонс громко расхохоталась. Ведь она уже сто раз объясняла Джонсу, что хочет покончить с плаванием на свой страх и риск.

Такое судно и такой корабль, снова подумала она, могут пробороздить все семь морей вдоль и поперек за семь лет и ни разу никого не захватить.

Да, с пиратством было покончено. Испанцы хранили свое золото в хранилищах, расположенных далеко от берега моря, чтобы не подвергать его риску нападения. Купцы, которые не желали платить высокие страховые взносы, держали корабли в портах, а их представители обивали пороги всех канцелярий в Европе и требовали, чтобы с пиратами покончили раз и навсегда. Франция вначале слушала, а потом начала действовать, потому что французские купцы были сильнее, чем корсары; Англия действовала, потому что верх одержала парламентская партия вигов, а они пришли к власти с помощью торговых и коммерческих классов, а не только при поддержке аристократии. Да, пиратство умерло, и тот, кто первым поймет это, окажется умнее других. А Баттонс не была глупа.

За день до того, как «Ястреб» должен был прибыть в Малгуану, капитан Ингленд позвал Баттонс в свою каюту.

— Итак, Баттонс, что ты услышала на палубе?

Баттонс рассказала ему, что вся команда, кроме тридцати человек, намерена покаяться, и что помощник боцмана будет среди тех, кто сойдет на берег.

— Я тебя не виню, мальчик. Кое–что мы еще захватим, но ко времени, когда ты станешь мужчиной, нам, старикам, придет конец. Сходи на берег, подбери себе хорошую, добрую жену и бери землю, которую дает король. Под королевской властью у этих островов большое будущее. Земля здесь лучше, чем в Англии, и денег здесь больше. Бог да хранит тебя, мальчик, и вспоминай о тех, кто постарше тебя и кто уже не может уйти.

Позже в своей каюте Баттонс сказала мужу:

— Ты все еще упрямишься, как я погляжу. Капитан сказал, что я должна принять помилование, это и к тебе относится. Ты идешь со мной или ты остаешься?

— Ты знаешь мое мнение, женщина, и я от него не отступлю.

— Да в твоей башке нет ни одной мыслишки, за которую стоило бы держаться.

— Я уже сказал, что все решено. Море я люблю больше, чем любую бабу, вот и все.

Баттонс насмешливо улыбнулась.

— Знаю, детка, а женщина на берегу должна глядеть в оба и подыскать себе крепкого дружка, который сможет составить ей пару. Вот так!

— Прекрати, я сказал, или получишь затрещину…

— Да, на это ты способен, здесь ты настоящий мужчина. Разве можно упустить такой случай? Палуба пуста, и ты можешь пустить в ход кулаки или палаш. Я не собираюсь тратить порох и стрелять в тебя.

— Отправляйся на место! — в ярости рявкнул он. — Я назначаю тебя наблюдателем на мачте.

— Уже иду, тупица. И плевать мне на это. Завтра мы придем в Малгуану, *гак что спать ночью нам не придется. И я проведу эту ночь на своем старом посту, на мачте.

— Проведи ее хоть в аду, плевать мне на это, — рявкнул уже не на шутку обозлившийся Джонс.

— Вряд ли в аду, — расхохоталась девушка. — Там сегодня дежурит веселый и сильный парень, ему, наверное, понравится моя компания.

Джонс бросился на нее и повалил на пол маленькой каюты. Он навалился на нее и бил по лицу и телу, но она была более ловкой и, быстро извернувшись, оказалась наверху. Остается только воображать, что же эта любящая жена сделала со своим мужем; в дополнение скажем только, что первую половину ночи она провела на палубе, прикладывая примочки к синякам, а вторую половину ночи ее голова лежала на его плече. За несколько часов до рассвета она уже была уверена в том, что никогда не сможет бросить его и что последует за ним на край света, и неважно, придется ей для этого быть пиратом или нет. Вокруг все еще было темно.

 

V

Крик «Земля!» с мачты раздался на рассвете. Те, кто не сидел на палубе, бросились туда с такой поспешностью, что оказались там раньше, чем впередсмотрящий успел дать координаты.

— Три градуса по правому борту.

Малгуана — это первая из ряда прекрасных гаваней на юго–восточной окраине Багамов. Там было всего одно крохотное поселение, названное так же, как и остров, в котором практически никто не жил и которое не было приписано ни к одному из европейских государств. Там обитали белые и черные, испанцы, французы, англичане и несколько датчан, всего около ста человек. Местечко оживало только тогда, когда туда заходили пираты; с появлением восьми кораблей, входивших во флот капитана Винтера, на острове началось благоденствие. Флагман адмирала назывался «Взлетающий орел»: Это был шестнадцатипушечный барк, и на его мачте реял сигнальный флаг, означавший приказ всем капитанам немедленно подняться на борт и доложить обстановку.

— Готовсь спустить шлюпки по правому и левому борту, — скомандовал Ингленд. — Боцман, играй сигнал всей команде собраться у главной мачты. Всем, я сказал!

Началась толкотня, потому что каждый стремился занять место получше, и когда все успокоились, капитан Ингленд произнес:

— Команда, пираты, братья побережья, слушайте, что я скажу. Я должен доложить обстановку моему начальнику, храброму капитану Винтеру, и я спешу выполнить его приказание. Но есть новости, которые имеют значение для всех вас. Я должен сказать вам, что наступает пора важных решений. Я, так же как и вы, понимаю, что от этого зависит наше будущее, и неважно, примете ли вы королевское помилование или продолжите плавание на свой страх и риск. Для вас не новость, что среди вас есть люди, которые думают по–разному. Когда мы бросим якорь, на воду будут спущены лодки. Я не собираюсь опрашивать каждого из вас, как он поступит. Те, кто хотят уйти, сядут в шлюпки по левому борту; те, кто хотят жить так, как раньше, возьмут шлюпки по правому борту. Чтобы показать, что я не слежу за вами, и возьму с собой четырех человек, которые и отвезут меня на «Взлетающего орла» в маленькой шлюпке. Это будут боцман Джонс, его помощник Рид и матросы Булл и Мерви. Я один поднимусь на борт флагмана, а остальные будут поодаль ждать моего сигнала подняться на борт. Вот и все. Приготовиться отдать якоря по правому и левому борту. Все внимание. Спустить паруса. Закрепить свободные концы.

Огромные паруса были спущены. С носа раздался крик: «Якорь по правому борту готов, сэр!» — вслед за ним такой же крик раздался и слева.

— Лоцманы, внимание! Приготовиться к промерам! Бросай лот!

— Нет дна, — крикнул в ответ голос.

— Промерить на корме! Руль под ветер.

— Нет дна! — крикнули с кормы.

— Держать руль. А теперь поворот оверштаг, руль на ветер. Быстрее, там!

— Шестнадцать саженей, — крикнули с носа. Минуту спустя то же повторили с кормы. И снова зазвучали короткие цифры:

— Двенадцать!

— Десять!

— Девять!

— Семь!

— Приготовить левый и правый якорь.

— На вантах, внимание! Сворачивай паруса! Подбирай! Закрепляй!

— На якоре, внимание! Бросай якорь по левому и правому борту.

Тяжелый корабль замедлил ход, заскрипели канаты; люди бросились к кабестану, другие тянули канаты; через пять минут огромный корабль спокойно стоял на якоре.

— Отличная работа, ребята, — крикнул Эдвард Ингленд с капитанскою мостика. — Спуститься в шлюпки!

Шесть человек мгновенно выскочили из рядов, словно все было уже давно обговорено, и спустились в шлюпку по правому борту, а другие шестеро спустились слева. Когда все заняли свои места, капитан выкрикнул:

— Опускай! — Две лодки исчезли из виду.

— До моего возвращения никому не сходить на берег. Моей команде, приготовиться! — Капитан Ингленд сбежал с мостика и без лишних слов спустился в шлюпку, а за ним потянулись выбранные им матросы.

Капитан Ингленд помалкивал, пока шлюпка двигалась к «Взлетающему орлу». Он неподвижно сидел впереди, а Баттонс, изо всех сил налегая на весла, пыталась угадать, о чем он думает. Он решительно сжал челюсти, и она была уверена в том, что какие бы сомнения его ни одолевали, он не раздумывая последует за своим капитаном. Баттонс видела примеры такой преданности, но сама никогда не испытывала подобного чувства. Как бы ни развивались события, она уже приняла решение, и ее интересовали только те проблемы, которые непосредственно влияли на ее судьбу.

Капитан Ингленд поднялся по веревочной лестнице на борт флагмана, было слышно, как он приветствовал командующего, а потом наступила тишина. Оставив раздумья, Баттонс заметила, что с других судов тоже плывут шлюпки, а матросы двух шлюпок с «Ястреба» периодически работают веслами, потому что их сносит приливом. У поручней «Взлетающего орла» появились матросы и переговаривались с моряками в подплывающих лодках. Как дела? Да, не слишком сладко им пришлось в последние дни! Чума на голову короля Георга! Чума на судей, которые выдумали это помилование.

— Найдется у вас немного рома для нас? — спросил матрос Булл. — У нас все глотки пересохли!

— А деньги у тебя есть? — крикнули ему в ответ.

— Полпенни, — отозвался Булл.

— За это ты ничего не получишь.

Баттонс неожиданно решила, что скуку ожидания необходимо скрасить, и вытащила из кармана маленькую монетку.

— Эй, на борту, один золотой за две бутылки чистого рома. Только без воды, слышишь, ты!

— Поднимайся! По рукам, — крикнул матрос.

— Нет, дружок, капитан мне не разрешил. Принеси ты.

— Что я, с ума сошел?

Переговоры в конце концов завершились тем, что матрос спустился с бутылками в кармане и получил свою монету, когда все удостоверились, что спиртное не разбавлено.

Час спустя капитан Ингленд появился на палубе и приказал всем подниматься на борт.

— Располагайтесь поудобнее, ребята. Через пару минут капитан скажет вам речь.

На флагмане Баттонс узнала, что ребятам капитана Винтера тоже не повезло по части добычи. Они захватили корабль янки, который вез ром, но было это неделю назад, и теперь ром стал для них основным объектом торговли; они с удовольствием продавали его своим гостям, потому что большинство из них решило завязать с морем, а на суше были нужны деньги. Баттонс немедленно заметила, что продавали они очень выгодно.

Боцмана «Взлетающего орла» позвали в каюту, и через минуту он вернулся и проиграл сигнал общего сбора. Когда все затихли, восемь капитанов вышли и заняли свои места на капитанском мостике. Затем капитан Винтер подошел к поручням; у него был на редкость свирепый вид, огромный красный нос, синие прожилки и красные, слезящиеся глазки. Он провел волосатой ручищей по губам и откашлялся.

— Матросы, — его голос вполне соответствовал его внешности, — мы собрались здесь не для того, чтобы обсудить наш дальнейший курс, а для того, чтобы вы знали, что надо делать. Капитан Ингленд сказал мне, что некоторые из его людей все еще хотят плавать на свой страх и риск. Их не так много, но они могут испортить наши планы. Всего на моих кораблях более шести сотен человек, и я хочу разоружить всех, разоружить каждый корабль и отплыть в Нью–Провиденс за королевским помилованием. Мы согрешили, теперь я это понимаю, мы очень согрешили и заслуживаем смерти. Это наш шанс раскаяться и вернуться к честной жизни, достойной христианина. Я приказал своим капитанам вернуться на свои суда и разоружить всех до единого, разоружить корабли и перевезти сюда оружие и пушки вместе со всеми боеприпасами, в Малгуане их можно продать. Мы сократим наши запасы до минимума, с которым сможем добраться до порта, где все мы преклоним колена перед королем Георгом и попросим прощения за наши прегрешения. Вот мои приказания. А теперь выполняйте.

Он вытащил из объемистого кармана черную бутылку и сделал порядочный глоток. Среди слушателей раздался недовольный ропот, и не успел он еще опустить бутылку, как ропот перерос в возмущенные вопли. Один из матросов с другого корабля поднялся и потряс кулаком.

— Я знаю, что ты мошенник, капитан Винтер, и я этого не сделаю. Я останусь пиратом, да, и я призываю всех твоих людей присоединяться ко мне. Хорошенький план ты выдумал. Клянусь богом! Мы должны перевезти наше добро на берег, а ты выгодно продашь его, а потом отправишься в Нью–Провиденс со всем этим серебром и золотом и заживешь в свое удовольствие. Что это значит, капитан Винтер? А я говорю, что мы не будем следовать твоему дурацкому плану и не собираемся подчиняться твоим грязным приказам!

— Заткнись! — рявкнул Винтер. — Или я прикажу заковать тебя в кандалы.

— Вот уж нет, мастер. У тебя не хватит кандалов, чтобы заковать всех тех, кто думает так, как я. А я говорю тебе, что все, кто думают так, как я, получат свою долю добычи и кораблей. На моем корабле, на «Короле Вильгельме», таких, как я, сорок человек, и я хочу, чтобы матросы с других кораблей назвали, сколько у них думают так же. Это и будет наш ответ капитану Винтеру. Говорите громче, ребята!

— Тридцать четыре на «Ястребе», — объявил боцман Джонс. — Не считая команды «Леди Бетси».

Другие тоже назвали свои цифры, и обнаружилось, что из шести сотен больше трети, или, если быть точными, двести десять человек, все еще хотят остаться в числе Берегового братства.

— А теперь, капитан Винтер, мы возьмем себе три корабля с продовольствием и оружием и распрощаемся с тобой. Но сначала поделим добычу. Ты слышал, капитан Винтер, что ты на это скажешь?

На мгновение капитан Винтер лишился дара речи. Он начал с простой маленькой баркентины, которой управляла всего дюжина рук, а потом создал свою знаменитую флотилию, каждую щепку в которой он считал своей собственностью. Более тысячи человек заплатили своей жизнью за то положение, которое он сейчас занимал, и теперь их тела покоились на дне моря. Его высоко ценили в Нью–Провиденс, и его положение там было прочным и вызывало всеобщее уважение. Он повернулся к своим капитанам и, сдерживая гнев, зашептал им что–то. Но было ясно, что не все из них согласны со своим адмиралом. Один из них, капитан Уилл Каннингэм, отказался подчиняться его приказам, он сложил руки на груди и качал головой.

— Это наш капитан, ребята! Ура капитану Уиллу Каннингэму! — заорал тот матрос, который первым начал протестовать, и его поддержало много голосов. — Давай, Уилл, покажи ему, капитан Уилл! Уилл наш человек! — крики неслись со всех сторон.

Каннингэм подошел к поручням и поднял руку, добиваясь тишины.

— Я с вами, — спокойно произнес он, — и если вы вернетесь на свои суда, то я думаю, что смогу убедить наших капитанов прийти к согласию. Но в любом случае, ребята, не сходите на берег, иначе ваши корабли исчезнут, пока вы будете гулять.

Говорят, что пиратство умерло. Возможно, это правда. Конечно, в этих водах пиратам несладко приходится. Но если вы попросите меня стать вашим капитаном, то я поведу вас в более благополучные воды. Расходитесь по местам и выделите по одному матросу, чтобы держать связь со мной. Я сообщу вам о всех принятых решениях.

Но адмирал флота еще не был готов согласиться на чьи–либо условия, кроме своих собственных. Он требовал, чтобы заводилы, или мятежники, как он их называл, вспомнили бумаги, которые они сами подписали, в которых говорилось, что он и его флагманский корабль получает половину всей добычи и захваченное судно входит в состав его флота. Баттонс, как матросу шлюпки Ингленда, надо было дождаться его возвращения, поэтому она слонялась вокруг и старалась услышать побольше разных мнений. Восемь капитанов на мостике были настроены решительно и не собирались позволить адмиралу слишком распускать язык. Один, капитан Дженнингс, родом из Уэльса, который полностью разделял точку зрения Винтера, был в конце концов, избран председателем собрания офицеров, которое должно было состояться там–то и там–то. Адмирал, побежденный большинством голосов, попробовал последний ход: он настаивал на том, чтобы двинуться к Нью–Провиденс до дележа добычи. Этот план был наголову разбит капитаном Деннисом Маккарти, младшим из всех присутствующих по рангу, командовавшим всего одним маленьким шлюпом, который не желал принять помилование короля просто потому, что был родом из Ирландии.

— Конечно, капитан Винтер, мы будем делить награбленное здесь, где мы сами себе закон, а не под носом у капитана Вудса Роджерса, — заявил он. — Двести десять человек и «Красотка из Эрина», самое прочное судно из всех, которые когда–либо несли на мачте черный флаг, поменяют хозяина. Этот корабль возьмет на борт сорок человек, а на борту у капитана Каннингэма уместиться еще сто. Никто из нас, и капитан Уилл простит меня за то, что я говорю за него тоже, не отдаст вам свои суда, и я готов побиться об заклад, что и другие думают так же.

И действительно, оказалось, что, по крайней мере, четыре корабля предпочли продолжить плавание под черным флагом. «Ястреб» был одним из таких кораблей; капитан Эдвард Ингленд остался верен своему командиру и отказался от командования. Четыре корабля, собиравшиеся продолжить плавание на свой страх и риск, должны были передать адмиральскому флоту тех матросов, которые хотели перейти на сторону короля, и взять на борт тех, кому было наплевать на Георга и вигов.

Многие из тех, кто отказался принять помилование, считали, что жизнь пирата — единственная, пригодная для них, а многие другие просто не могли принести требуемую присягу, даже если бы они и захотели. Это были те, кого продали в рабство, а они убежали, клейменые каторжники, политические преступники и те, кого в Британии разыскивали за серьезные преступления.

Баттонс, твердо решившая бросить пиратство, все же чувствовала больше симпатии к этим мятежникам, чем к тем, кто решил уйти, и временами ей бывало ужасно стыдно, что она решила уйти одной из первых. Джонс больше не интересовал ее; она знала только, что если он захочет пойти с ней, то она будет рада, но если он предпочитает остаться на «Ястребе», то это его дело; если он собирается совать голову в петлю, то это его голова, и пусть убирается к черту. Сам Джонс считал, что королевское помилование — это уловка, чтобы заманить пиратов в ловушку и расправиться с ними.

— Это ты суешь голову в петлю, — говорил он. — Послали вора ловить других воров. Любой из Берегового братства, хотя их и немного теперь осталось, скажет тебе, что Вудс Роджерс, хотя и не был Братом, ограбил на своем веку много кораблей. Так что держись со мной рядом, детка, и тебя не повесят.

Баттонс беспечно повторила свою любимую поговорку:

— Смелого пуля боится, а виселица не для меня. Но я не упущу свой шанс. — И тут она заговорила так нежно, как умела только она одна: — Сегодня наша последняя ночь вместе, а я была тебе верной женой, ты сам знаешь. Я болталась по свету больше, чем ты, и я хочу, наконец, обрести свой собственный дом. Пойдем со мной, я покажу тебе, что такое настоящая жизнь. — В ее голосе зазвучали умоляющие нотки. Джонс не ответил, и она продолжала: — Может, Бог пошлет нам детей, и нам так хорошо будет вместе. И нас ждут горячие и страстные ночи. Давай, решайся, скажи, что ты передумал.

— Все уже решено. Я сказал и сдержу свое слово.

Мягкая, любящая женщина мгновенно исчезла;

она превратилась в решительного, жесткого мужчину, который борется за свое право на жизнь.

— С меня хватит, тупица. Я заберу свои вещи сегодня же вечером, и черт с тобой.

И она принялась упаковывать вещи в свой сундучок. В кожаном кошельке у нее было около ста гиней, и она засунула его за пазуху. В секретном отделении сундука у нее лежала кое–какая посуда, золотая и серебряная, и она пересчитала ее, чтобы убедиться, что все на месте. Баттонс убрала сапоги и плащ, свернула и связала одеяла. Потом она вытащила вещи на палубу и попросила другого матроса помочь ей. Вместе они погрузили пожитки в шлюпку, и Баттонс вернулась в каюту и собрала оружие: два пистолета за поясом, сабля в ножнах, стилет и охотничий нож на поясе с одной стороны, а маленький топорик с другой. В это мгновение она ненавидела себя за мимолетную женскую слабость, поэтому, не глядя на мужа, она повернулась и покинула его вместе с «Ястребом». Ее товарищ отвез ее на берег и помог ей выгрузить вещи и спрятать их в безопасном месте в кустах, подальше от прилива.

Ночевать в таверне было непросто, и она это знала; моряк на берегу никогда не спал один, если только он не был в стельку пьян; кроме того, ей надо было охранять свое добро. Завернувшись в плащ и обложившись одеялами, девушка устроилась среди спящих матросов и ухитрилась соорудить вполне уютное гнездышко. Отсутствие Джонса ее совершенно не огорчало, она отлично выспалась и проснулась бодрой и веселой. Но до Нью–Провиденс было все еще далеко, и надо было подготовиться к переезду. Если Джонс будет держать язык за зубами и не станет вопить и рыдать без «своей бабы», то она может быть спокойна. Тогда ее тайна останется только ее тайной.

Солнце уже высоко поднялось, когда она проснулась, зевнула, потянулась, словно кошка, и отправилась на поиски еды. Она обнаружила, что в Малгуане двери таверн не запираются на ночь; хозяева и посетители таких заведений к вечеру оказывались в таком состоянии, что у них уже не было сил задвинуть засов. В первой же таверне она наткнулась на пьяных матросов, которые спали на столах или на полу. На столах стояли тарелки и недопитые кружки, и Баттонс быстро нашла для себя немного хлеба и фруктов.

Только на кораблях виднелись какие–то признаки жизни, и девушка почти час сидела на небольшой дамбе в ожидании, пока город очнется от тяжелого, пьяного сна. Она решила, что постарается разузнать, на каком корабле плывет капитан Эдвард Ингленд, и раздобудет себе местечко рядом с ним.

Уже было больше восьми склянок, когда во флоте началось оживление. Маленькие и большие шлюпки отплывали от стоящих на якоре кораблей, перевозили людей вместе с вещами на берег, где они делились на два лагеря: один — сторонников мирной жизни, другой — поборников свободных морей. Позже образовался еще один лагерь, в который собрались циники и сорвиголовы, которые не верили Вудсу Роджерсу и собирались, если потребуется, драться с ним. Таких оказалось около ста человек, и Баттонс скоро узнала, что возглавил их ее бывший супруг Джонс. Она представила себе своего боцмана во главе бунтовщиков и хихикнула.

Среди капитанов только Эдвард Ингленд снял с себя командование и остался без корабля. «Ястреб» перешел к тем, кто готов был бросить вызов королю, и когда ее бывший капитан поднялся на борт «Взлетающего орла», Баттонс была ужасно рада, что ее тоже пустили на это судно. К вечеру переезд был закончен. Все три отряда решили покинуть Малгуану утром. Последняя ночь была проведена в кутежах и попойках. Баттонс, прекрасно знавшая, как проходят подобные увеселения, предпочла остаться на корабле.

С Малгуаны суда пиратов направились к Малым Антильским островам, а команды, решившие принять помилование, взяли курс на северо–запад. Теперь они гордо несли королевский флаг Британии, а под ним белый флаг с красным крестом святого Георга. Покаяние уже началось.

На «Взлетающем орле» выполнялась только самая необходимая работа. Команда собиралась группами и обсуждала будущее, и бывшие крестьяне, которые понимали хоть что–то в сельском хозяйстве, внезапно оказывались в центре внимания, их слушали, как каких–то мудрецов; они не успевали отвечать на вопросы. Как доить коров? А чем кормить цыплят? Баттонс прислушивалась и запоминала, собирая любую информацию, которая могла пригодиться ей в будущем. Она и не догадывалась, что большинство из рассказов были наглым враньем. Иногда она вспоминала Джонса. Может, он придет к ней, когда она доберется до Нью–Провиденс? — мечтала она. И может, она, наконец, оденется, как подобает ее полу, или ей придется и дальше носить мужскую одежду? Иногда она скучала по нему больше, чем могла бы предположить, но потом совершенно забывала о нем. В конце концов Баттонс решила, что если он вернется, то она оденется в женское платье, народит ему детей и будет заниматься хозяйством; эта идея ей нравилась, но она поклялась, что и пальцем не шевельнет, чтобы вернуть мужа.

«Взлетающий орел» в это свое последнее пиратское плавание остановился только у острова Ожидания, где подобрал троих французов и столько же испанцев. Потом он отправился к острову Нью–Провиденс мимо коралловых рифов Багам.

 

VI

С рейда городок Нью–Провиденс, если его вообще можно назвать городом, выглядел как и все остальные поселения на Карибах. Он состоял из форта, который назывался Нассау, и нескольких каменных построек, которые остались после испанцев и сейчас использовались как административные здания. Кроме них на Бэй–стрит стояли еще дощатые дома, часть из них была просто–напросто крыта соломой. Расстояние от причала до форта было всего полмили, и на этом промежутке расположился торговый квартал. Там соседствовали все профессии — от древнейшей до самой выгодной. Там теснились винные лавчонки и таверны вперемешку с лавками судовых торговцев и перекупщиков краденого барахла, корабельщиков и оружейников, у которых можно купить все что угодно, от пригоршни пороха до полного боеприпаса — ядра и прочее, любого качества. Располагались там и обойщики, которые предлагали длинные рулоны лионского шелка, шотландского вязаного полотна и ирландского льна по грошовым ценам. Все эти товары были захвачены пиратами во время набегов на честные суда.

Воровской базар.

Ни один честный купец не заплывал в этот порт; обычно купцы давали капитану указания любой ценой держаться подальше от Багам, обходить их далеко стороной и торговать только на континенте. Но даже если капитан и выполнял эти указания, это не всегда означало, что его груз не окажется в лавках на Бэй–стрит. Пираты шныряли вокруг, и многие капитаны, которые вынуждены были расстаться со своим грузом, а потом шли в Нью–Провиденс за водой, видели, как часть их товаров уже выставлена на продажу на Бэй–стрит.

Пираты обычно отличались непомерным тщеславием. Они любили яркую одежду не меньше, чем ром и женщин. Когда пират прибывал в Нью–Провиденс в лохмотьях, которые уже не в состоянии были выдержать стирку, он первым делом отправлялся в лавку и подбирал себе новый костюм. Качество одежды определялось состоянием его кошелька и его легкомыслием; так как продавцами в основном были испанские и португальские евреи, то лишь немногим удавалось получить за свои деньги мало–мальски пристойный товар. Уверенный в том, что теперь он самый неотразимый парень на Багамах, пират шлялся из кабака в бордель, требуя комплиментов своей внешности, и обычно кончал тем, что напивался в доску. Иногда самые разумные припрятывали часть своих денег, оставляя только то, что потребуется для ночных развлечений, а уже потом предавались всем удовольствиям плоти, но даже в этом случае шлюхи крали у них те несколько монет, которые еще завалялись в карманах, и ту одежду, которую могли стащить с бесчувственных тел.

Ни о какой администрации на Багамах не было и речи. Острова находились во владении лордов собственников Каролины, и Ныо–Провиденс был вынужден мириться с существованием официального лица, чиновника с очень маленькой зарплатой, который обычно ухитрялся сказочно разбогатеть за несколько месяцев пребывания на Багамах, а потом возвращался в Англию. Таких номинальных чиновников здесь сменилось уже несколько человек, и они даже и не пытались настаивать на выполнении королевских законов. В этом обществе были более влиятельные люди, которые могли мгновенно сместить их, которые требовали свою часть со всех поступлений в казну и получали ее. Это были пираты и торговцы. Вчера ночью шлюха стянула у своего покровителя какие–то вещи? Она должна поделиться с кем–то еще. И одним из таких людей был капитан Кристофер Винтер.

Этому достойному пирату в Малгуане не дали наложить лапу на собственность его товарищей, и там же ему сообщили неверную информацию, что Вудс Роджерс уже прибыл. Он рассчитывал, что, как одному из самых влиятельных людей в Нью–Провиденс, ему удастся прибрать к рукам нового губернатора так же, как он уже прибрал к рукам выборных чиновников. И теперь он оглядывал город в подзорную трубу и видел, что все веселились, повсюду развевались флаги, единственная улица была забита народом; в гавани теснились корабли всех размеров и видов, там же стояло, по меньшей мере, десять военных кораблей. Прежде чем передать своих людей и себя в руки нового губернатора, Винтер собирался перемолвиться с ним парой слов и убедиться, что к его персоне отнесутся с должным уважением; приказав своим людям оставаться на борту, пока он не вернется, он сошел на берег и там узнал, что Вудс Роджерс задерживается уже на неделю.

Очевидно, «Взлетающий орел» пришел раньше времени. У бывшего пиратского адмирала оставался один выход: снова выйти в море, перехватить там приближающееся судно и обсудить все проблемы вместе с губернатором на борту королевского корабля; тогда он будет знать, как себя вести дальше. Он обсудил сложившееся положение с другими влиятельными людьми в поселении; все до одного были согласны с тем, что это единственный способ выяснить, каким окажется их социальный статус при новом режиме, поэтому было решено, что они отправятся вместе с Винтером. Были поспешно собраны вещи и отданы последние приказания, пока Винтер и его приятели попивали ром в «Ядре и цепи», таверне, которую часто посещали пиратские капитаны.

— Черт побери, как они там расшумелись! — рявкнул Винтер. — Давайте поднимемся на борт и там подождем наши вещи. Что скажете?

Пять человек важно поднялись со своих мест, и Джим Файф кинул на стол монетку в уплату счета.

— Дорогу! Дорогу капитанам! — крикнул капитан Бен Хорниголд, когда они вышли на улицу; с тех пор как он захватил французское торговое судно, добыл триста тысяч гиней и основательно надул членов своего экипажа, он стал на островах большой шишкой. — Дорогу хозяевам!

— Сам дай дорогу! — огрызнулся голос, который показался капитану Винтеру знакомым и принадлежал матросу из его команды. — У нас больше нет хозяев.

— Что ты делаешь на берегу? — заорал он. — Я приказал не покидать корабль.

— Да, капитан. Но мы приплыли за королевским помилованием, а на ваши слова нам наплевать. Вон ваш корабль, и там ни одного человека не осталось, мы же не идиоты. Кроме того, капитан, мы забрали с собой то, что принадлежит нам, а вам оставили корабль.

— Будь я проклят, но ты мне за это ответишь!

— Все может быть, но текст королевского помилования уже известен, и нам будут прощены все наши похождения, совершенные до того, как мы подпишем обязательство больше не вести разбойную жизнь. И мы уже готовы подписать обязательство, капитан Винтер. А вы? За ваш палаш я выручил три гинеи, за тот, которым вы так гордились!

Винтер побагровел от ярости. Он так разозлился, что просто слова не мог вымолвить; Хорниголд, который уже собрался выхватить саблю и зарубить того, кто осмелился спорить с его другом, внезапно изменил свое мнение и увел капитана обратно в таверну.

По мере того как на рейд заходили все новые и новые суда, с которых на берег высаживались толпы заросших и ободранных пиратов, в городе становилось все более шумно. С кораблей тащили флаги и вымпелы всех наций и развешивали их на первых попавшихся столбах и шестах, на всем, где мог висеть флаг. Внимательный наблюдатель, рассматривая флаги и определяя, какую нацию они представляют, заметил бы, что один флаг отсутствует. И это наводило на некоторые размышления даже самых отъявленных тупиц.

Потому что не хватало лишь одного флага — Черного Питера.

Потому что на каждом из этих кораблей, от сторожевого суденышка до бригантины, а в порту их стояло уже более пятидесяти, на каждом из них был хотя бы один черный флаг. Итак, пятьдесят флагов, свидетельствующих о принадлежности к Братству, были надежно припрятаны до лучших времен.

Если бы тот же наблюдатель задумался над тем, что сталось с этими флагами, то он мог бы предположить, что некоторые пираты решили оставить их себе на память, как сувениры. По крайней мере, это было вполне вероятно.

Никогда еще торговцам Нью–Провиденс, как мужчинам, так и женщинам, не везло так, как сейчас. Пираты торопились избавиться от награбленной добычи до того, как сюда прибудет законная власть в лице нового губернатора. Многие лавки закрывались в полдень, потому что в них кончались товары, и вновь открывались на следующее утро, когда поступала добыча со следующего вставшего на рейд судна. К причалу приставали шлюпки с бочонками рома, который продавали перекупщику по рыночной цене, а тот немного позже сбывал их владельцу винной лавки, который, в свою очередь, очень выгодно продавал спиртное тому самому пирату, что первым его и украл.

Толпы пиратов тратили деньги так, как будто им и конца не было видно, совершенно позабыв о том, что, получив королевское помилование, они полностью лишатся своего главного средства к существованию. Но в одно прекрасное утро они просыпались голодными. Изголодавшиеся люди бродили по этому цветущему острову, жевали кокосовые побеги и все, что производило впечатление съедобного; другие пытались поймать дикую свинью, чтобы разнообразить свое меню, состоявшее в основном из морепродуктов. Многие совершенно теряли голову, забывали свои добрые намерения и мечтали только о том, чтобы снова выйти в море в погоню за добычей. Они хотели бы вернуться, как это сказано в Священном Писании, как псы возвращаются на свою блевотину.

Баттонс повезло больше, просто потому, что она обходилась без рома, и ей в силу чисто биологических причин не нужны были женщины. Она прошлась два–три раза по пустынной улице, заглядывая в лавки и таверны, потягивая свой любимый напиток «бомбо» и перебирая монеты в кармане. Каждое второе здание на Бэй–стрит было кабаком, и среди них было немало с любопытными названиями. Там была «Кровавая рука» вплотную к «Раю бандитов», оба кабака были слишком малы, чтобы вместить своих постоянных клиентов; через несколько шагов от «Друзей монарха» примостился «Черный Питер», и много других; от прочих домов их отличали прежде всего открытые двери как приглашение прохожим заходить. Когда она устала и посмотрела все, что можно было посмотреть, Баттонс задумалась о будущем.

Вокруг тратились огромные деньги, торговцы процветали, как никогда раньше; это был шанс. Но могла ли она им воспользоваться? Те, кто продает краденые вещи, останется не у дел, как только появится новый губернатор; шлюхи, конечно, останутся во все времена, но это занятие было не для нее; останутся кабаки, но только те, которые получше, потому что когда все деньги перейдут от пиратов обратно к торговцам, то кто будет покупать их ром?

В конце концов Баттонс остановилась перед «Черным Питером», зданием из камня и дерева, и, неожиданно приняв решение, вошла внутрь. Там на простом земляном полу стояли грубые длинные столы. Свет проникал в таверну сквозь маленькие отверстия в прочных каменных стенах и через две открытые двери. За стойкой маленького бара восседал бывший пират, чрезвычайно свирепый на вид, но которого знали все вокруг, так как к нему любили заходить представители всех классов. Он сам изготовлял коктейли, но столики обслуживали девушки, которые постоянно отлучались по своим делам. От этого нередко страдала торговля, и Баттонс почувствовала, что здесь может пригодиться мужчина, такой, как она, который всегда будет на своем месте. Хозяин узнал ее, потому что она всегда заказывала бомбо, а с его точки зрения, это был не мужской напиток.

— Ну как, Бомбо, — окликнул он ее. — Надумал попробовать мужской напиток? Глоток хорошего медфордского рома, а? От него у тебя кровь быстрее побежит по жилам и глаза обретут зоркость, хотя я замечаю, что большинство моих девушек на сегодняшний вечер уже пристроены. Ха–ха–ха! Надо было тебе прийти пораньше, Бомбо, дружок.

— Как раз об этом я и хотел поговорить, хозяин. Взгляните. У вас двенадцать девушек, которые обслуживают посетителей, но сейчас все они, кроме троих, заняты совсем другой работой. А этих трех явно не хватает, чтобы обслужить всех, или я ошибаюсь?

— Да с бабами всегда так, Бомбо. Или ты хочешь, чтобы они по–другому вели себя?

— Нет, хозяин, вовсе нет. Для них это и доход и развлечение, так что пусть поступают, как хотят. Но взгляните туда, вон на тот столик у окна. Трое сгорающих от жажды парней и ни одного стакана перед ними. Хотите, я приму у них заказ?

— Давай, Бомбо.

Через минуту она вернулась и доложила:

— Три чистых рома, без воды. Настоящие ребята, а, хозяин? Вот три шиллинга, которые могли уплыть в «Друзей монарха» или «Кровавую руку», если бы я их не заметил.

— Да, выпей, Бомбо, за мой счет.

— Нет, хозяин, спасибо. И обратите внимание, что я не пью. О своих девушках вы не всегда можете такое сказать. Может, дадите мне работу? Когда вашим посетителям потребуется больше девушек, чем у вас работает, я все–таки останусь на своем месте и буду обслуживать тех, кому не повезло с девушками. Что скажете?

— Да, это мысль. Но скажи мне, пожалуйста, зачем тебе, славному парнишке, глотать лимонный сок и шарахаться от моих дамочек?

— Я в этом не виноват, хозяин, просто мне так нравится, и это вам на пользу.

— Соглашайся на крону в день, и будем считать, что ты принят.

— Спасибо, хозяин.

Итак, Баттонс стала работать в «Черном Питере» мальчиком–официантом, единственным официантом мужского пола на всех островах, и многие заходили просто для того, чтобы взглянуть на парня, который крадет работу у честных, трудолюбивых баб. Ее называли Бомбо, как делал это хозяин, и после первого периода насмешек многие решили, что это ценное нововведение. В «Черном Питере» всегда можно было получить выпивку, и обычай оставлять официанткам на чай теперь распространился и на славного парнишку, который не пьет ничего, кроме бомбо, и который никогда не бросит одного клиента ради другого, более привлекательного на вид. Баттонс пользовалась особенным успехом с того самого дня, когда капитан Джек Рэкхэм, прославленный Ситцевый Джек, немало проплававший по разным морям, щеголь и франт, присоединился к собравшимся пиратам. Джек важно уселся. На нем были яркие ситцевые, тщательно вычищенные бриджи. Он подозвал девушку, чтобы она приняла заказ, но свободных девушек не оказалось, и к нему подошла Баттонс.

— Парень, вот как! Что же ты за мужик, если занимаешься женской работой? А? Ответь–ка мне!

— Вам придется долго ждать, мастер, пока девушки освободятся.

— Ну и что? Когда Ситцевый Джек зовет бабу, она бежит бегом, и клянусь всеми святыми, я–то знаю почему. Пришли ко мне девушку, и будь уверен, что она тут же появится. Поторапливайся, парень!

Баттонс поторопилась выполнить поручение, но Ситцевому Джеку пришлось признать тот факт, что все девушки были так или иначе заняты и что они не собирались отрываться от своих дел даже ради удовольствия обслужить его. Баттонс вежливо объяснила ему это, и, выругавшись, Джек Рэкхэм заказал себе крепкого, неразбавленного рома.

Мальчику, называвшему себя Баттонс Рид, не было никакого дела до франтоватого Ситцевого Джека, но переодетая женщина с тем же именем замирала при одном взгляде на него. Она бросилась за его заказом и, вернувшись обратно, увидела, что он стоит и поправляет свои шикарные широкие штаны. Когда Баттонс поставила кружку на стол, ей нужно было обойти его, чтобы подойти к другому посетителю, и тогда Джек в припадке веселья ущипнул ее: единственное, чего она терпеть не могла, так это когда ее щипали. Она подпрыгнула чуть не на полметра, а потом сразу заткнула рот умирающему от смеха Ситцевому Джеку таким мощным ударом в челюсть, что он рухнул на соседний столик. Он в ярости вскочил на ноги и выхватил саблю с позолоченным эфесом, чтобы зарубить нахального парня, и тут внезапно почувствовал, как у него из рук вырвали саблю и швырнули в угол, а прямо перед ним вырос приготовившийся к драке и побагровевший от ярости мальчуган.

Мгновенно оценив ситуацию, Джек заговорил, обращаясь, скорее, к посетителям, чем к Баттонс:

— Отличный трюк. Дай мне саблю, парень! Она выскользнула у меня из рук.

Баттонс быстро подобрала отброшенную саблю и, протягивая ее рукояткой вперед, спокойно произнесла:

— Я не люблю, когда меня щиплют, мастер. Извините.

Сообразительный пират отметил две вещи: во–первых, в общем гаме на эту стычку почти никто не обратил внимания, а во–вторых, в глазах мальчика горел решительный и смелый огонек.

— Жаль, что с пиратством покончено, парень, а то я взял бы тебя с собой в любое плавание. Кружка расплескалась, тебе придется принести мне еще одну.

— Да, мастер, сию секунду.

Баттонс бросилась за новой кружкой. Она сама до смерти перепугалась, что осмелилась ударить такого влиятельного человека, но Джек Рэкхэм зауважал ее за смелость. После третьего стакана крепкого рома он позвал официанта за столик.

— Я собираюсь снова заняться пиратством, парень, и мне кажется, что Вудс Роджерс — это обман, уловка, чтобы напугать тех, кто послабее, не таких, как ты и я. Ты ведь не упустишь возможность снова вернуться в море и помериться силами с жадными испанцами и грязными французами?

— Нет, мастер, хватит с меня подобных приключений. На пиратскую жизнь мне всегда было плевать, а здесь мне нравится.

— Клянусь английским святым Георгом/я так и поступлю! Сейчас здесь, в Нью–Провиденс, собрались самые отважные парни со всех морей. Я так и сделаю, парень.

Баттонс так и не смогла объяснить, что она против такого предприятия, потому что Джек Рэкхэм поднялся. Швырнув на стол золотую монету, он мгновенно исчез из таверны. А затем раздался крик, оповещавший о прибытии нового судна, и Баттонс выскочила за дверь и взглянула на море. Она уже видела этот корабль, хотя и была уверена в том, что никогда больше не поднимется на его палубу. «Ястреб» изящно встал на якорь, и от него отошла небольшая шлюпка. У Баттонс не было подзорной трубы, поэтому она не могла разобрать, кто сидит на веслах; она надеялась, что среди них окажется ее муж, или она боялась этого? Джонс хочет забрать ее? Забрать ее к себе или разоблачить? Баттонс не нравилось ни то ни другое, и она решила, что если он приехал за ней, то она для виду согласится отправиться с ним, а потом, в последний момент, сбежит; если же он передумал и готов принять королевское помилование, то и слава богу.

Ее не удручало одиночество, хотя все вокруг наслаждались взаимной близостью, законной или нет, не важно. Она пыталась разузнать что–нибудь определенное о том, сколько дадут земли, но никто ничего не знал, все просто пересказывали слухи. Считалось, что дадут двадцать акров одиночкам и сорок женатым, и поэтому лишенные духовного сана священники и монахи сколачивали себе состояние, венчая отъявленных мерзавцев–пиратов и шлюх из ближайшей подворотни. Многие из этих женщин уже были венчаны по несколько раз, да и многие мужчины каждую ночь вступали в новый брак; никто из них не мог вспомнить, с кем они венчались прошлой ночью, потому что как они сами, так и их гости были в стельку пьяны.

При появлении очередного корабля все думали, что это наконец прибыл новый губернатор. На отмели были расставлены наблюдатели, которые должны были подать сигнал при приближении губернаторского судна, и они периодически подавали сигнал, и тогда начинались радостные крики и приветствия. Полчаса спустя выяснялось, что это очередная ошибка. Жители знали только, что губернатор должен прибыть, но будет ли он на королевском судне, будут ли его сопровождать солдаты, чтобы способствовать введению новых порядков, этого никто не мог сказать, хотя трудно было предположить, что правительство пошлет чиновника с голыми руками улаживать пиратские проблемы. В маленьком городке уже скопилось более тысячи флибустьеров. Засыпали они обычно там, где валились с ног, и там их обкрадывали прибрежные побирушки; они забирали остатки того, что не стащили городские шлюхи. Многие пираты, догадываясь о том, какая судьба их ждет, если они напьются, закапывали свои пожитки перед тем, как предаться разгулу и кутежу, а наутро они не могли вспомнить, где припрятали свое богатство. Так что на всем берегу перед фортом копошились люди с лопатами, которые искали зарытые пожитки.

У румпеля шлюпки с «Ястреба» стоял боцман Джонс; его направили на берег за новостями, а это значило, что на борту корабля не все спокойно. Матросы вытащили шлюпку на берег и присоединились к толпе. Баттонс увидела, как Джонс нырнул в первую же забегаловку, но она знала, что рано или поздно он появится в «Черном Питере», и надеялась, что к этому времени он не успеет напиться и будет в хорошем настроении, потому что ей бы не хотелось драться с ним.

— Эй, Баттонс, малыш, — раздался голос. — Я услышал, что ты здесь, и зашел повидаться. — Это был Джонс, веселый и обаятельный.

— Привет, Джонси. Я думала, что ты все еще плаваешь на свой страх и риск.

— Да, так и есть, как и все остальные в моей команде. Несколько жалких трусов потребовали, чтобы мы их высадили на берег, и мы специально зашли для этого на Элеутерию, а там узнали, что карательный отряд его величества еще не прибыл, и решили навестить Нью–Провиденс, поглядеть, что к чему. Ты все еще хочешь остаться на берегу?

— Да. Я здесь работаю официантом, получаю крону в день и чаевые. Выгодное дело, и я еще вот что тебе скажу. Я считаю, что в каждом трактире должен быть мальчик, чтобы обслуживать посетителей, когда девушки заняты.

Она рассмеялась, и Джонс присоединился к ней.

— Так что помалкивай, а то я останусь без работы. — Она снова засмеялась, а потом пристально взглянула на него. — Ты отличный парень, Джонс, а ночи здесь длинные. Ты пойдешь со мной?

— Только ради тебя. Я должен быть на борту к четырем склянкам второй стражи.

Баттонс усадила его за стол и подала ему неразбавленного рома; а потом, улучив удобный момент, она провела его в свою комнату. Позже, когда они вернулись в общую залу, он прошептал ей на ухо:

— Ты славная девчонка, Баттонс, и ты мне нужна, да и я тебе нужен, но у меня нет ни малейшего желания торчать на берегу. Мне кажется, что с пиратством действительно покончено, но мне все равно нужно море. Мы расстанемся друзьями, и я до самой смерти не разболтаю твой секрет. Давай поцелуемся на прощанье.

В таверне они еще выпили вдвоем, и Джонс ушел, а она смотрела, как его широкая спина постепенно теряется в толпе, и Баттонс подумала, придется ли ей снова его увидеть.

— Славный мужик, если бы он остался, то я бы точно в него влюбилась, — произнесла она про себя.

Толпа на Бэй–стрит волновалась все больше и больше. У многих из тех, кто сошел на берег всего с несколькими монетами в кармане, уже не осталось ни гроша, и они клянчили денег у тех, у кого они еще водились. Каждую минуту возникали ссоры и драки; в дело вступали кулаки и даже сабли. Женщины стали еще алчнее, хотя казалось, что дальше некуда, цены взлетели на недосягаемую высоту, и на всем острове продолжали работать только негры. Но даже они несли убытки, потому что их маленькие сады грабили голодные пираты, свиней и скот крали, да и их самих грабили, отнимая те деньги, которые они заработали своим трудом.

Понимая, что еще немного, и наступит полнейшая анархия, некоторые самые разумные жители попытались организовать нечто вроде временного правительства. Но войти в его состав хотели все, полицейские использовали свою власть, чтобы прикончить бывших врагов, и спустя двадцать четыре часа торговцы вместе со своим добром укрылись в стенах форта, который защищали те самые пираты, от которых они надеялись спастись. Каждый день прибывали новые корабли, на берег сходили матросы, которые собирались получить королевское помилование; из них только сильнейшим удавалось отстоять хоть часть своих сбережений; остальных избивали и грабили, отбирая даже ботинки.

И тогда наступил сущий ад. На пристани возвышался небольшой столб, и на второе утро после прибытия Джонса на нем появилось маленькое объявление, приколотое кинжалом с серебряной рукояткой. Те, кто умел читать, прочли и призадумались, те, кто не умел читать, просили читать и перечитывать им эту бумажку, пока не заучили ее наизусть. Там было сказано:

«Тем, кого это интересует. Я, нижеподписавшийся, собираюсь снарядить свое судно вооружением двадцать четыре пушки, надежный и быстрый корабль «Злой», и отправиться в некое плавание, о котором нет смысла долго рассказывать. Те, кого это интересует, могут прийти в «Черный Питер», чтобы подписать соответствующие бумаги.

Джек Рэкхэм, капитан».

Баттонс прочла и пожала плечами. Как и все остальные, кто прочел, она подтянула штаны и направилась в «Черный Питер».

 

VII

— Кружки и рому на всех, — крикнул Ситцевый Джек Рэкхэм хозяину «Черного Питера», — и пусть паренек нас обслужит. Платить буду я.

— Да, капитан Рэкхэм, как вам будет угодно. — Владелец стремился угодить выгодному клиенту. — Баттонс, мальчик, займись мастером Рэкхэмом и постарайся угодить ему.

Гостям капитана раздали кружки и четыре кувшина рома, и те не замедлили утолить свою жажду.

— Пей, скотина, — обратился капитан к одному из них, — пей до дна, но помни, что трусы вроде тебя мне не нужны.

Тот, к кому были обращены эти слова, допил ром и выскользнул из таверны. Когда зала была уже битком набита, Ситцевый Джек встал, призвал собравшихся к тишине и заговорил:

— Внимание, джентльмены, потому что вы и есть настоящие джентльмены, храбрые и отважные мужчины. Вон там стоит на рейде «Злой», который хорошо известен многим из вас. На нем двадцать четыре пушки, и с ними он не боится ни врагов, ни друзей. Ему не хватает только отважной команды. В Нью–Провиденс сейчас собралась почти тысяча разных флибустьеров; некоторые из вас могут оказаться трусами и слабаками. Мне нужно сто пятьдесят человек, действительно отважных, бесстрашных, которые не побоятся рискнуть своей головой и сразиться со всеми, кто осмелится встать у них на пути. Вот такие люди мне нужны. Только такие матросы, сто пятьдесят матросов, поднимутся на мой корабль и пожмут мне руку, подпишут необходимые бумаги и отправятся со мной в небольшое плавание. Первая из этих бумаг здесь со мной, и я ее вам прочту.

Искатели приключений из Нью–Провиденс ставят свою подпись или другой знак под нижеизложенным в знак того, что они признают командиром капитана Джона Рэкхэма во время службы на борту «Злого», который отправится в опасное плавание у Карибских островов. Тем самым они обещают подчиняться его приказам, а также приказам тех, кого он назначит командирами. Они также согласны на то, что вышеупомянутый Джек Рэкхэм получит третью часть всей добычи и что избранные лейтенанты получат по три доли, а все остальные командиры, в соответствии с их рангом, по две, полторы или по одной доле, а все матросы, мушкетеры, бомбардиры и прочие по одной доле каждый.

И последующие бумаги и соглашения будут подписаны, как только мы вступим под юрисдикцию короля Георга. Аминь.

Когда Рэкхэм замолчал, раздался дружный радостный вопль, вырвавшийся из глоток тех самых людей, которые всего несколько часов назад были готовы принять королевское помилование. Потом возникла давка, когда все они рванулись к столу, чтобы поставить свои подписи.

— Тихо! Стойте! — рявкнул Ситцевый Джек. — Вы забыли, что я сказал вначале. «Злой» может взять на борт только сто пятьдесят человек, и это не значит первых попавшихся сто пятьдесят, а значит те сто пятьдесят человек, которые не побоятся ни испанцев, ни французов, ни… — последнее слово он произнес очень тихо, — …англичан. — Потом он снова возвысил голос: — Остальные могут не подписываться. Я знаю, с кем я хочу плыть, и чего я от них хочу. А все остальные прекрасно знают, что мне они не нужны. — Он от души рассмеялся. — Пейте, ребята, вы знаете, что я добрый малый. Но не заставляйте меня зря тратить время и стирать ваши подписи с этой бумаги.

Он отошел в сторону и положил бумагу на видном месте, чтобы все могли увидеть и прочесть ее. От входа донесся голос, вопивший:

— Расступись, лежебоки и бездельники! Дайте дорогу Уиллу Флаю, который умеет работать кулаками не хуже, чем саблей.

Пират начал проталкиваться сквозь толпу. Когда–то он был чемпионом по боксу, а теперь превратился в отъявленного мерзавца. Когда он добрался до стола, то встретился взглядом с Джеком Рэкхэмом и прочел в этом взгляде нечто, о чем можно только догадываться. Он на мгновение замешкался, а потом пьяным голосом выкрикнул:

— Да, капитан, это я, Уилл Флай, но твои бумаги мне не нужны. Я пришел за глоточком твоего доброго рома.

Такой молчаливый отпор, оказанный Уильяму Флаю, чьих кулаков боялись все, произвел впечатлению на толпу; и многие из тех, кто толпился вокруг стола, чтобы поставить свои подписи, вдруг вспомнили о неотложных делах и исчезли из виду. Ко времени закрытия таверны почти все население города прочло бумагу или попросило других прочесть ее; по всей Бэй–стрит, в тавернах, винных лавках и борделях, только об этом и говорили. Только восемьдесят шесть подписей стояло под этим предварительным договором, но каждый из этих восьмидесяти шести полностью устраивал капитана «Злого», ни одного не пришлось вычеркивать. Ситцевый Джек подозвал Баттонс и попросил счет. Из вместительного кармана он вытащил кожаный кошелек и кинул его мальчику со словами:

— Бери, сколько хочешь, дружок.

Потом, подойдя к столу, на котором лежал ценный документ, он вытащил еще один кинжал, на этот раз с золотой рукояткой с изящной испанской гравировкой, и приколол бумагу к столешнице.

Когда Баттонс вернула кошелек хозяину, он стал существенно легче, но Джек Рэкхэм на обратил на это ни малейшего внимания.

— Здесь кое–чего не хватает, на этой бумаге, малыш, — твоей подписи.

И, не дожидаясь ответа, он повернулся и отправился к себе.

Бумага лежала на столе еще три дня, и каждый день поглядеть на нее приходило все больше народа, но подписывались лишь немногие. На четвертый день на столбе на пристани появилось новое объявление. И там было написано:

«Тем, кто в этом заинтересован: «Злой» отплывает с сегодняшним вечерним отливом. Быть на борту с пожитками до заката.

Какигпан Джек Рэкхэм».

Те, кто прочел записку, поступали по–разному: одни шли к себе и начинали собирать пожитки, а другие бежали в «Черный Питер», чтобы пересчитать, сколько народу уже подписалось. Баттонс могла бы сказать любому желающему, что с шести склянок утра эта цифра застыла на одном месте — сто сорок восемь подписей.

В шесть склянок пополудни капитан Джек в сопровождении шести негров, которые несли его сундук и прочие пожитки, остановился около «Черного Питера» и тоже пересчитал подписи; там их было по–прежнему сто сорок восемь.

— Глоток рому, парень. — Когда ром принесли, он сказал. — Сто сорок восемь, а я рассчитывал на сто пятьдесят.

Он залпом проглотил ром и велел принести перо и чернила.

— Бросим монетку, чтобы решить, кто первый, Баттонс, ты или я. Хе–хе! Я чуть не позабыл, что тоже являюсь членом команды, но здесь все–таки не хватает одного имени, твоего. — Он быстро поставил свою подпись и передал перо Баттонс. — Быстрее подписывай, парень. Нет времени копаться.

Перо осталось лежать на столе.

— Нет, мастер. Я хорошо все обдумал, и я завязал с пиратством. Я останусь на берегу.

— Эй! — рявкнул Ситцевый Джек. — Кто это тут говорит о пиратстве? Только не я. И не мои люди. Это обычное плавание, не без риска, конечно, но ни больше и ни меньше. Подписывай и пошли.

Но Баттонс скрестила руки на груди и покачала головой.

— Это твой последний шанс, парень, — произнес Джек, берясь за кинжал, но Баттонс не ответила. Джек вытащил кинжал и убрал его вместе с бумагой в карман, а потом, не прощаясь, развернулся и покинул «Черного Питера». Баттонс со вздохом вернулась к своим обязанностям; потом, не в силах сдержать волнения, она побежала на причал приветствовать последнее пиратское судно, которое выходило из Нью–Провиденс. Когда она увидела счастливые лица тех, кто вернулся к своему старому ремеслу, то почти пожалела, что не приняла предложения Джека Рэкхэма.

Пираты любопытны, словно кошки, и многие флибустьеры, которые не пожелали явиться в Нью–Провиденс за королевским помилованием, подошли к берегу настолько близко, чтобы ничего не пропустить. С палуб они пристально наблюдали за весельем и попойками на берегу. Их сдерживало только то, что они не знали, с каким сопровождением явится Вудс Роджерс. А вдруг он придет с большим флотом, оцепит острова военными кораблями и никого не выпустит, пока они не примут помилования? Или возьмет и повесит всех? Этого никто не мог сказать, но все считали, что ни один корабль не сможет выйти из гавани без соответствующих бумаг, которые должны быть подписаны губернатором.

Поэтому скучающие пираты рассматривали берег в подзорные трубы, а потом отплывали в безопасное место, но через несколько дней снова возвращались. Баттонс раз пять видела «Ястреб», а потом он снова пропадал. Но Ситцевый Джек Рэкхэм на «Злом» не вернулся ни на следующий день, ни через день. Он отплыл на юг, к Кубе и Тортуге. Джек знал больше, чем казалось.

Только постоянно прибывающие новые корабли, которые высаживали на берег сЬои команды, спасали Нью–Провиденс от всеобщих беспорядков. Бэй–стрит превратилась в глинистое болото, потому что там постоянно топтались сотни людей; были организованы банды, и когда появлялась шлюпка с ромом на продажу, эти банды нападали на шлюпку и забирали бочонки с ромом себе. Кое–что они продавали или меняли на еду и припасы, но большая часть украденного спиртного лилась в их собственные глотки. Многие постоянно жили на берегу или в дюнах, прячась от солнца под куском старого паруса или просто в тени деревьев. Некоторые женщины, которым понравился красивый матрос, жили там же вместе с ними.

«Черный Питер» процветал по сравнению с другими тавернами, и скоро там начали собираться преимущественно капитаны, хозяева лавок, владельцы судов и чиновники. Эти сливки общества мудро воздерживались от чрезмерного употребления рома и от излишней траты денег и ждали прибытия официальной власти. Многие из них богатством могли бы поспорить с самим Крезом, другие же устали от опасностей и рискованной пиратской жизни, и все хотели обезопасить себя от врагов. Они уже составили себе состояние и теперь хотели бы наслаждаться жизнью. Среди них был и Барт Роберте, удивительный рассказчик, и Баттонс нередко слышала, как он выдавал какую–нибудь длинную байку под одобрительные возгласы слушателей.

— Он бороздил все моря, достойный капитан с каперской лицензией, и его бумаги были надежно заперты в шкатулке. Для него было все равно, испанец или француз, голландец или англичанин. Он подплывал к ним, подняв флаги той же страны, шел на абордаж и менял флаг на Черного Питера.

— Как так! — восклицал капитан захваченного судна. — Глазам не верю! Ты, оказывается, грязный пират, и если бы я сразу догадался, то удрал бы от тебя.

— Вовсе нет, — отвечал тот. — У меня есть каперская лицензия, и я веду военные действия по приказу моего короля и с его,согласия.

— Потом он вел пленного капитана в каюту и вытаскивал свои бумаги, написанные большими красивыми буквами и покрытые большими и маленькими печатями золотого цвета или разноцветными. Капитан–неудачник пытался прочесть бумаги, но они были написаны по–датски, а выглядели очень внушительно. И хотя захваченный капитан и хмыкал, что датчане вроде бы не воюют с королем, ему приходилось подчиниться. И так он и плавал, пока однажды не захватил судно, на котором был датчанин, умевший читать.

Барт Роберте остановился, чтобы отсмеяться, а потом продолжал:

— Невезучий капитан позвал датчанина и попросил прочесть, что написано в бумагах, и датчанин прочел, да, так он и сделал. Он прочел, что эта самая бумага давала право ее владельцу охотиться на диких свиней и козлов на острове Кристианштад, и ничего больше.

Раздался дикий хохот, и по столам застучали кулаки, требуя еще рому. Такого рода истории обожали все пираты, даже всегда печальный Стид Бонне, или майор Стид Бонне, улыбнулся.

Много лет назад майор служил в армии, а потом вышел в отставку, чтобы спокойно жить на Барбадосе в свое удовольствие. Он был женат уже много лет, но условия солдатской жизни не позволяли ему уделять много времени жене и детям, и его домашние относились к нему, как к случайному гостю, которого принимают, потому что он платит. После отставки он вдруг обнаружил, что его семье нет до него никакого дела; его жена оказалась настоящей мегерой и постоянно шпыняла его. Он терпел, сколько мог, а потом решил податься в пираты. Хотя он и не смыслил ничего в морском деле, но все–таки купил корабль, набрал банду головорезов и отправился в плавание. Первый корабль, на который он наткнулся, принадлежал Тичу, известному под кличкой Черная Борода, и тот посмеялся от души над попыткой майора стать пиратом. Тич пригласил Бонне подняться на борт своего «Мстителя». Он развлекал гостя беседой и в то же время послал своего лейтенанта на корабль майора, чтобы он взял командование в свои руки и увел его. Позже майор снова стал командовать своим кораблем, когда у Тича начались неприятности. Тогда он отправился в Чарльстон, покаялся в пиратстве и был прощен.

Но одна мысль о том, чтобы снова вернуться к семье, приводила его в ужас. Он сменил имя и стал называться капитаном Томасом, захватил еще один корабль, на этот раз в настоящем бою, и снова отправился в море; его вклад в историю пиратства состоит в том, что он, пожалуй, единственный из всех пиратов действительно заставлял своих жертв пройтись по доске.

В Нью–Провиденс Бонне оказался только затем, чтобы высадить матросов, жаждущих получить помилование. Утром он собирался отплыть с теми, кто не желал подчиняться закону, потому что у него не было выбора: острый язычок жены пугал его больше опасностей, подстерегавших его в открытом море. Он отправится в море, а там, хотя он сам еще и не подозревает об этом, его спустя несколько недель захватят возле Чарльстона и повесят на Белом мысу.

— А что вообще значит это королевское помилование? — заговорил капитан Чарльз Беллами. — Кто дал королю право миловать таких, как мы? Всей своей жизнью мы доказывали его величеству, что нам наплевать на принадлежность к его короне; следовательно, он не может помиловать людей, которые не являются его подданными. — Он язвительно усмехнулся. — Я приму помилование, но воспользоваться им или нет, это уж мое дело.

Беллами был известным спорщиком и мастером двусмысленностей. Когда он ушел, капитан Джонсон рассказал о самой замечательной из его речей, которую он произнес капитану только что захваченного им судна.

— Прости, — вскричал он, — что не могу вернуть тебе корабль, хотя мне очень больно причинять тебе неприятности, особенно если мне от этого нет никакой выгоды. Но ты — просто скулящий щенок, и таковы все, кто позволяет, чтобы ими управляли по законам, выдуманным богатеями для защиты своей шкуры. Только сопливые щенки не осмеливаются бороться за то, что у них отбирают хитростью. Черт бы их побрал, кучку жадных шакалов, и черт побери тебя за то, что ты служишь им вместе с оравой тупиц! Они проклинают нас, мерзавцы, а вся разница между нами в том, что они грабят бедных под защитой закона, а мы грабим богатых, и защитой нам — только наша отвага. Разве не лучше присоединиться к нам, чем выпрашивать подачки у этих негодяев?

Пока капитаны и мирно и весело разглагольствовали внутри «Черного Питера», снаружи царила совершенно другая атмосфера. Над Стидом Бонне потешались, но, когда стало известно, что он отказывается от королевского помилования, его стали осаждать толпы еще недавно готовых к раскаянию пиратов, которые выпрашивали местечко у него на корабле. Лучше уж умереть пиратом, чем вести добропорядочную жизнь и подыхать с голоду. Воров, бандитов и убийц становилось в городе все больше, и тем, кто был побогаче, оставалось только молиться, чтобы новый губернатор прибыл скорее.

И вот пронеслось известие, что его корабль прибыл, и через полчаса стало ясно, что это не ошибка. Первое сообщение пришло с Большого Абако; несколько часов спустя были замечены два судна в районе пролива Ист–Провиденс. Еще через день их уже видели, когда они проходили мимо острова Берри, а на следующий день они должны были появиться в Нью–Провиденс. Все воспряли духом; может, это и хорошо, что губернатор так запоздал, потому что в городе стало меньше головорезов, а те, кто остался, жаждали прибытия королевской власти. Но два корабля плыли медленно, и за те два дня, которые прошли до их появления, произошло еще много грабежей и смертей. Когда взошло солнце, наблюдатели сообщили о приближении судов, и мужчины выскочили из кроватей в одних рубашках и бросили своих женщин, чтобы увидеть корабли своими глазами. И они закричали женщинам, чтобы те тоже выходили и не тратили время на одевание.

Там, у западного входа на рейд, стояли два королевских судна. Они расположились под прямым углом друг к другу, чтобы отразить атаку как со стороны города, так и со стороны кораблей, стоящих на рейде. От большого корабля, баркентины, отвалила шлюпка, на вантах стояли три пышно разодетых франта. Когда шлюпка подошла к запруженному народом причалу, боцман крикнул:

— Дорогу людям короля.

Но все словно решили, что окрик относится не к ним, и ни один человек не шелохнулся. Один из офицеров крикнул:

— Готовсь, целься! — Шесть мушкетов нацелились на толпу. — Эй вы, бандиты, назад и пропустите представителей его величества.

— Матерь божья, — издевательски выкрикнул какой–то ирландец. — Да эти ребята собирались стрелять в нас, а не миловать.

Хохоча над удачной шуткой, толпа подвинулась, и чиновники высадились на берег.

— Пропустите, я говорю, пропустите! — беспрерывно повторял один из них.

Но толпа уже орала во все горло, и люди бежали по Бэй–стрит с воплями, что помилование уже прибыло, и все они теперь свободные люди.

— Кто здесь командует? — крикнул франт. — Пусть выйдет вперед!

Все тот же ирландец не полез за словом в карман:

— Сами понимаете, ваша светлость, до того, как ваша нога ступила на этот берег, тут каждый был сам себе король. Но раз вы здесь, мы все отрекаемся от престола.

Снова раздался взрыв дикого хохота, и толпа посторонилась, освободив чиновникам узкий проход.

— Где форт его величества Нассау? — спросил один из офицеров.

— Перед вами. Вниз по улице, пока не упретесь своей королевской башкой, — ответил шутник.

— Но мы не можем идти по такой грязи. Его светлость этого не потерпит. Нужно все убрать.

— Так, так, господа, а кто из вас лорд–губернатор?

— Его светлость останется на борту до полудня. До его прибытия надо убрать этот свинарник. Беритесь за метлы, ребята, и побыстрее.

— Да, только метел и не хватало на Багамах. Здесь никогда не было ни одной метлы, да и зачем они?

Баттонс была поражена великолепием и пышностью офицерских костюмов, но не потеряла головы, быстро выступив вперед, она приветствовала их:

— Сэры, вы можете найти тех, кого желаете, в «Черном Питере», вон в том каменном здании. Там вас ждут самые уважаемые люди в городе. — У Баттонс была деловая хватка. — Проводить вас, ваша светлость?

— Да, пожалуйста, мальчик, и побыстрее.

Перепрыгивая с сухого места на кочки, она двинулась вперед, и за ней последовали три офицера в сопровождении отряда солдат. У «Черного Питера» она остановилась и кивком пригласила их входить; двоих солдат поставили у двери, еще двоих отправили с капралом на разведку в старый форт, а остальные вернулись на причал, чтобы охранять лодку.

В «Черном Питере» офицерам не удалось найти никого, кто пожелал бы взять на себя даже временную ответственность за поселение. Но ведь должен же быть, настаивали они, хоть кто–то, кто передаст город и его жителей в ведение королевского губернатора.

— А где же помощник губернатора, представитель лордов–собственников?

— Ах, этот, — протянул один из бывших капитанов. — Когда он услыхал о вашем прибытии, то отбыл в Лондон и занялся своим старым ремеслом. Не удивлюсь, если вы встретили его по дороге. Это было шесть недель назад.

В конце концов решили, что в четыре склянки пополудни губернатор Вудс Роджерс сойдет на берег и именем короля Георга примет в свои руки управление городом, островом и его обитателями. Было решено организовать сбор сучьев и веток в полях, чтобы выстлать ими дорогу для губернатора. Были вывешены еще флаги, многие купцы закрыли свои лавки. Только женщины и продавцы винных лавок не прекращали торговать своим товаром.

 

VIII

Когда стало ясно, что немедленных репрессий не последует, старый беззубый капитан Сауни, которого в округе называли губернатором, согласился взять на себя распорядительскую часть. Много лет назад он был членом пиратской миссии в республике Мадагаскар, и там занимал какой–то официальный пост. Его считали специалистом по законам, и именно он распорядился застелить прутьями Бэй–стрит, чтобы досточтимый губернатор не запачкал туфель, именно он на скорую руку организовал пару отрядов, составленных из бывших солдат, чтобы они представляли армию, стояли на карауле и отдавали честь; они должны были изображать почетную охрану и участвовать во всех церемониях, которые выдумают свежеиспеченные чиновники–франты.

В тот день Баттонс еще раз пятьдесят бегала из «Черного Питера» на пристань, а потом решила отлучиться, чтобы поприветствовать нового губернатора; она все еще работала, но платили ей меньше, потому что дела шли настолько плохо, что из двенадцати девушек в таверне осталось только шесть. Надев лучшую из своих рубашек и яркие штаны, она стала походить на щеголя Ситцевого Джека Рэкхэма. Пояс для пистолетов, перевязь для сабли, широкое развевающееся перо в шляпе, и вот она уже выглядит ничуть не хуже, чем новые чиновники.

В два часа сигнал горна и дробь барабана оповестили толпу, что новый губернатор сошел с королевского фрегата и направляется к берегу в сопровождении еще нескольких шлюпок. Этот маленький флот из шлюпок в полном порядке пристал к берегу, передовые отряды высадились на берег и построились в шеренгу. Всего на берег сошли пятьдесят матросов и кадровых офицеров и полдюжины губернаторских адъютантов. К тому времени, когда маленькая фигурка Вудса Роджерса появилась на пристани, бывшие пираты толпились по всей Бэй–стрит, оставив лишь узенький проход. Одиннадцать сотен бандитов, в пестрых лохмотьях, настоящие отбросы общества, — все они собрались там, и только смелый человек рискнул бы пройти по этому проходу.

Баттонс наблюдала за оживленным движением на пристани, а потом решила подобраться поближе к испанскому дому, который был предназначен для будущего правительственного учреждения, где будут проходить официальные церемонии; там старый капитан Сауни встретится с губернатором, который требовал, чтобы все необходимые церемонии были соблюдены. Когда девушка помчалась по узенькой тропинке, то ей встретилось много знакомых лиц. Там были Том Коклин по прозвищу Кровавый Том, и Пьер ле Гранд, или, как он сам себя называл, Великий Питер; капитан Ингленд тоже стоял там, озадаченный, и размышлял, правильно он поступил или нет. За Беном Хорниголдом стоял Эдвард Тич по прозвищу Черная Борода, а совсем рядом с капитаном Винтером Баттонс заметила Джона Мартелла, капитана «Королевского каприза».

— Я слышала, Джон Мартелл, что ты сидишь в тюрьме в подземелье Испанского города, — расхохоталась она. — Неужели стены рухнули?

— Нет, Баттонс, малыш. Но я подружился с помощником губернатора, и когда я ему сказал, что хочу принять королевское помилование, то он позволил мне уйти и отправиться в Нью–Провиденс.

Баттонс пошла дальше, кивая знакомым, капитану Роундсвивелу, Барту Робертсу, Сэмплу и Вейну.

— Отличная подобралась команда головорезов, — заметила она капитану Ля Буссу, рядом с которым ей удалось найти свободное местечко.

Она повернулась к морю и увидела, что «Ястреб» вернулся, чтобы издалека наблюдать за происходящим. На нем стояли все паруса, и рулевой с трудом удерживал судно против ветра.

С пристани раздался грохот барабанов и звук горна, и небольшой оркестр двинулся вперед под приветственные вопли одиннадцати сотен глоток. Все пираты выхватили сабли и подняли их вверх, образовав арку, под которой должен был пройти досточтимый представитель закона.

— Важно шагает милорд губернатор, — произнес Ля Бусс.

— Да, это точно, — согласилась Баттонс.

— Я помню времена, — продолжал Оливер Ля Бусс, — когда он сам был пиратом. Да, я ведь был в его команде, малыш, тогда я был таким же мальчуганом, как ты теперь. Подходящая была команда для такого сурового хозяина, потому что он был жесток и несговорчив, но отличный капитан. У него была каперская лицензия, и все бумаги в полном порядке, и он захватывал испанские и французские суда, все по закону, но, обрати внимание, он всегда был не прочь подцепить богатое голландское или даже английское судно, если чуял выгоду.

— Он производит хорошее впечатление, только немного мелковат для такого значительного лица, — прервала его Баттонс.

— Небольшого роста, но сущий дьявол, это я тебе говорю. И не прочь хорошо посмеяться. Я помню, когда мы были у побережья Бразилии и нас обстреляли береговые батареи. Это послужило поводом для начала военных действий, и капитан высадил своих матросов под орудийным огнем и захватил поселение. Но это оказалось невыгодное дельце, мы не окупили даже порох, который затратили на атаку. Похоже, что это местечко столько раз захватывали, что жители стали нервничать и палили в каждый корабль, на котором не было португальского флага.

Все это жители объяснили капитану Роджерсу, а у него не был убит ни один человек, и тогда он решил пошутить. В городе должен был состояться религиозный праздник, и жители пришли к капитану и попросили его помочь им с музыкой; один из залпов попал в их музыкальные инструменты, и им не с чем было праздновать. Капитан Роджерс тут же ответил, что его люди будут счастливы сыграть что–нибудь, но умолчал о том, что никто из них не разбирается в папистских песнях. Поэтому, когда процессия двинулась в путь, святые отцы запели свои гимны, а за ними шли пьяные английские матросы и громко играли английский гимн.

Под конец шествия появился португальский губернатор под руку с нашим доблестным капитаном, оба пьяные в стельку, с зажженными свечами. И они пели хором, один на одном языке, а другой на другом. Да, малыш, любопытное было зрелище.

После этого состоялась буйная попойка, и я просто передать тебе не могу, парень, насколько же ласковы были с нами португальские девчонки, и если тебе когда–нибудь встретится такая девочка, то не торопись бросать ее. Ну, мы пригласили губернатора и его чиновников на праздник на борту «Герцога», и они только через три дня протрезвели настолько, что смогли спуститься обратно на берег. Да, парень, нам пришлось на веревках спускать их в шлюпки, чтобы избавиться от них наконец. Ха–ха–ха!

Теперь музыканты подошли совсем близко к Баттонс и ее собеседнику, и они тоже выхватили сабли и соединили их над головами. За музыкантами шли матросы, пятьдесят крепких, бравых ребят, а сзади, на значительном расстоянии, шел новый губернатор и его чиновники. Их высокие прически и парики, шелковые чулки и бархатные сюртуки были вполне достойны Лондона и произвели должное впечатление на собирающихся исправиться пиратов. Никогда еще острова не видели подобного зрелища; это был сам закон, важный и недоступный, это и правда шествовала законная власть, которая отныне будет царить на островах. Затем шли солдаты в красных сюртуках, коричневых штанах и черных гетрах с серебряными пуговицами. Обращало на себя внимание решительное выражение на лице Вудса Роджерса, когда он подходил к административному зданию.

По его лицу было видно, что это сильный человек, потому что все пираты, мимо которых он проходил, выхватывали из–за пояса пистолет или пистолеты и палили над головой невысокого губернатора. Другой бы остановился и приказал разоружить этих бандитов, но не таков был Вудс Роджерс. Его могут пристрелить выстрелом в спину, но закон должен воцариться на островах.

Он продолжал идти, редко поворачиваясь вправо или влево, пока не оказался перед Баттонс и Ля Бус–сом. Тут он остановился, и Баттонс подумала, что он остановился от страха, ведь ему еще надо было пройти не меньше пятидесяти шагов. Но он узнал Ля Бус–са и поздоровался с ним, как со старым приятелем.

— А, Оливер, дружище. Рад встретить тебя. Но объясни мне, как ты, француз, собираешься получить помилование его величества? Его дают только королевским подданным.

— Верно, милорд губернатор, но я привык считать себя англичанином, и, как и все ваши соотечественники, я готов попробовать любое дело, лишь бы оно казалось выгодным.

Вудс Роджерс нервно рассмеялся. Он взглянул на Баттонс, и глаза его блеснули.

— Как тебя зовут? — тихо спросил он.

— Баттонс, ваше превосходительство, покорный слуга его величества.

— Баттонс, значит? А как тебя звали раньше?

— Рид, ваша светлость, Симон Рид из старого Бристоля.

— Все это прекрасно, — губернатор начал терять терпение. — А до этого?

— А до этого у меня не было имени, я еще и на свет тогда не родился.

Губернатор ущипнул ее за щеку.

— Честное слово, я бы сказал, что до того, как стать Симоном, ты была девушкой. Но сейчас у меня нет времени разбираться.

И он продолжил путь к официальной резиденции, а молодая девушка в мужской одежде, которую она никогда в жизни не меняла на женскую, почувствовала, как холодная рука сжала ее сердце. Итак, это и есть закон? Которому все известно? Сейчас ей было восемнадцать, и до этого никто и никогда не интересовался ее полом. Ей хотелось убежать, спрятаться, забиться куда–нибудь подальше от этого странного явления, которое называлось законом и которое нашло свое воплощение в лице капитана Вудса Роджерса, генерала–губернатора колонии его величества. Но ее рука все еще крепко сжимала саблю, и когда губернатор прошел, а за ним по пятам двинулись наспех сформированные отряды пиратов, Ля Бусс повернулся и спросил:

— О чем он тебя спрашивал, парень?

— Да ни о чем! Он просто удивился, что такой юный мальчик уже успел побывать пиратом, — солгала она.

Ложь спасла ее сейчас, но Вудс Роджерс наверняка припомнит мальчика, который показался ему девушкой, и пошлет за ним, и тогда переодевание ей уже не поможет. Она будет разоблачена.

Как только шествие проследовало мимо нее, она пошла за ним до крыльца правительственной резиденции, чтобы послушать, как будет происходить церемония.

Прошли пышно разукрашенные барабанщики и горнисты, а затем милорд губернатор вышел на середину открытой площадки. Он призвал всех собравшихся к вниманию и сообщил жителям, что лорд Сазерленд, заботясь о благосостоянии подданных его величества, приказал ему очистить это место от бандитов и превратить его в законопослушное сообщество. Потом он прочел текст королевского помилования, предназначенного всем, кто оскорбил королевскую власть, причем право миловать предателей и убийц оставалось за губернатором, а какой же пират не совершал жестоких поступков за время своей карьеры? Все, кто хотел получить королевское помилование, должны были лично явиться в губернаторский дом и записаться в большой книге, выставленной специально для этого.

Когда Вудс Роджерс закончил свою речь, раздался грохот пушечного выстрела, одинокого выстрела, который донесся с гавани. Те, кто стоял рядом, говорили, что ядро пролетело как раз над крышей приземистого губернаторского дома, а это значит, как раз над головой нового губернатора. Все повернулись к гавани и увидели, что легкое облачко дыма от выстрела идет из дула одной из пушек по левому борту «Ястреба», и что это судно, которое уже больше не пытаются удержать против ветра, плавно удаляется по направлению к западному проходу. Мысленно Баттонс представила своего мужа, как он стоит рядом с выстрелившей пушкой после того, как продемонстрировал новому закону свое презрение к нему, — больше всего на свете ей бы сейчас хотелось оказаться рядом с ним.

Мэри Рид по прозвищу Баттонс–Кнопка внезапно поняла, что закон ей так же безразличен, как и пиратство.

 

IX

Милорд губернатор слышал, как ядро просвистело у него над головой, но ни единым жестом, ни единым словом не дал понять, что он его заметил. Те, кто сто

ял к нему ближе всех, говорили, что он просто взглянул в сторону рейда, когда «Ястреб» уже уплывал под полными парусами, и занялся своими делами. Были закончены приготовления к акту подписи помилования и принесения клятвы верности его величеству королю Георгу.

Но миссия губернатора только начиналась.

Пираты делились на два класса, и это деление будет доставлять беспокойство правительству еще в течение многих лет — конфликт между классом имущих и неимущих. За время, предшествовавшее прибытию губернатора, за время разгула и попоек и беспрерывных празднований, многие из тех, кто прибыл на острова сравнительно богатым, оказались без гроша; деньги перешли к торговцам, и там они и остались. Как и обещал король, каждый, кто принимал помилование и приносил клятву, получал во владение двадцать акров королевских земель, но что за прок в этих акрах, если нет денег, чтобы ухаживать за ними, чтобы купить необходимые инструменты и обрабатывать их и если не на что построить дом? Никто не позаботился снабдить будущих фермеров деньгами. Многие поставили свою подпись, получили землю, а потом шли взглянуть на нее; они глядели долго, и чем больше глядели, тем больше раздумывали.

На Карибах новость о том, что Британия наконец положила конец пиратству, одним решительным ударом вымела бандитов с Южных морей, произвела впечатление разорвавшейся бомбы. В самых отдаленных поселениях Европы и Южной Америки, даже в Африке и Азии, эту новость встречали радостным весельем, и больше всех радовались купцы, владельцы кораблей. Сходили со стапелей новые суда, новые грузы отправлялись к колонистам. И что самое лучшее, золото, которое Испания прятала в Мехико, было погружено во вместительные трюмы и отправлено на родину практически без охраны. Разве море не очищено теперь от английских флибустьеров? Разве королевский секретарь не уверил всех послов в том, что они не должны больше платить за дорогостоящий конвой и выплачивать огромные страховочные поборы?

Судовладельцы вынуждены были принять на веру слова королевского секретаря, но Вудс Роджерс прекрасно знал, что не менее пяти пиратских кораблей все еще бороздили просторы океана. Это были корабли Тича и Бонне, которые приняли помилование, а потом передумали, это был корабль капитана Джека Рэкхэма, кроме того, где–то плавал «Ястреб» под командованием Уилла Каннингэма и маленькое сторожевое судно Денниса Маккарти. Где они сейчас? Куда они направились? Пока еще рано об этом говорить; им потребуется какое–то время, чтобы собраться вместе и подобрать себе базу, где они будут планировать свои операции.

Пират без базы не так опасен; он мог грабить где угодно, но пока у него не было возможности избавиться от награбленного, вся добыча была для него только обузой. Некоторые порты все еще принимали пиратские суда, но в этих портах стояли английские фрегаты. У них не оставалось никаких шансов — но все–таки один выход у них был, и именно им и воспользовались оставшиеся пираты.

На рейде у Нью–Провиденс стояло почти шестьдесят кораблей, некоторые в полном боевом вооружении, а другие с несколькими дряхлыми фальконетами. Это были корабли, по крайней мере, большинство из них, чьи имена когда–то вызывали ужас и леденили сердца. Самые большие и самые быстроходные должны были перейти в ведение королевского флота. Укомплектованные бывшими пиратами, в соответствии с излюбленной поговоркой королевского секретаря, что вору легче вора поймать, они должны были оказаться эффективным средством в борьбе с оставшимися пиратами. Стали набирать желающих, но откликнулись лишь немногие. По всей Бэй–стрит были открыты призывные пункты, и тем, кто запишется, была обещана дополнительная премия в течение целого года. И Вудс Роджерс считал, что этого достаточно для того, чтобы отловить оставшихся мерзавцев.

Но что значили пять гиней для людей, которые когда–то купались в тысячах? Пять гиней, да этим и за одну ночь развлечений не заплатишь! Премия была увеличена до десяти гиней, потом до двадцати и двадцати пяти, и только тогда набралось достаточно матросов, чтобы укомплектовать шняву. Шнява, чтобы гоняться за «Ястребом»! Шнява, чтобы обратить в бегство Ситцевого Джека, Тича или подкаблучника Стида Бонне! Неудивительно, что вся Бэй–стрит помирала со смеху. А еще больше хохотали в дюнах, где жили те, кто уже устал от безденежья и меню из морских гребешков и прочих обитателей моря. Им нужны были деньги, и они знали только один способ раздобыть их.

Губернатор прекрасно понимал, насколько серьезная ситуация сложилась за городом. Он знал два способа решить эту проблему, но вначале решил действовать мирным путем. Призвав в административное здание капитана Джима Файфа, искренне раскаявшегося пирата, он обратил его внимание на то, что его бывшие матросы превратились в зачинщиков смуты, которая может перерасти в бунт.

— Идите, капитан, — велел маленький губернатор, — и заставьте ваших бывших товарищей встретиться с вами с глазу на глаз. Скажите им, чтобы они возвращались в поселение, и еще скажите им, что если они голодны и им негде жить, то пусть вступают в королевские войска, и тогда они станут достойными подданными его величества.

Капитан Файф знал своих людей и вовсе не стремился беседовать с ними. Когда он попросил времени на раздумье, чтобы решить, как ему вести себя с этими отъявленными бандитами, губернатор подвел его к крыльцу и показал на шняву, которая теперь числилась во флоте его величества и отплывала воевать с пиратами–беглецами. Еще один корабль, больший по размерам, отплывал на следующий день, но для того, чтобы весь багамский флот превратился в королевский, необходимо, чтобы прячущиеся в дюнах матросы вступили в его ряды.

Губернатор был прав. Несмотря на общий смех, город с энтузиазмом провожал маленькую шняву, которая пускалась в такое отчаянное предприятие, и многие из тех, кто остался на берегу, пожалели, что они не примут участия в таком развлечении. В конце концов, единственное, чего не хватало Нью–Провиденс, это вот такого всеобщего оживления. Отплытие шнявы привело к тому, что многие бросились записываться в ряды королевской армии, и на следующий день баркентина с восемью десятками матросов на борту, бриг с пятьюдесятью и два королевских фрегата отплыли с развевающимися флагами.

Сознавая себя частицей королевской власти, капитан Файф согласился отправиться к пиратам в дюнах на переговоры. Ему понадобилось три дня, чтобы подготовиться к своему походу, чтобы выучить наизусть речь к бунтовщикам и подготовить ответы на все возможные возражения, хотя, как потом выяснилось, все это ему не понадобилось и его поход занял меньше часа. Он отправился пешком, без музыки или фанфар, и прямым ходом, словно бабочка на огонек, поспешил к своим бывшим товарищам. А они всегда его недолюбливали, и им плевать было на его речи, поэтому они набросились на него и забили до смерти.

В ту же ночь с моря раздался грохот канонады. Канонада продолжалась два часа, а потом утихла так же неожиданно, как и началась. И на Багамы навалилась тяжелая тишина, все ждали новостей.

На седьмой день правления губернатора Вудса Роджерса произошло два события. Вскоре после рассвета стало известно, что в дюнах найдено тело капитана Джима Файфа, жутко изуродованное и узнаваемое только по одежде; неизвестные избили его до смерти, а тело буквально разорвали на части. Но до того, как новость об этом преступлении успела разнестись по всему городу, бравый флот багамских воен–но–морских сил вошел на рейд. Он привел с собой захваченное маленькое суденышко, «Красотку из Эри–на». От большого фрегата отвалила шлюпка, и весь город бросился к пристани, чтобы собственными глазами увидеть, что происходит.

Когда шлюпка приблизилась к берегу, то все увидели капитана Денниса Маккарти и его помощника в кандалах. В другой шлюпке сидело семеро матросов, все, что осталось от доблестного экипажа «Красотки из Эрина». Честный капитан фрегата был вынужден признаться позже, что ирландец отбивался два часа, и только когда на ногах остались лишь Маккарти и его помощник, маленькое судно удалось взять на абордаж и привести в порт. Отряд солдат примчался из форта, они построились квадратом, в центре которого пошли пленные, причем некоторых пришлось нести на руках. Пленных доставили в форт Нассау.

Досточтимый губернатор был просто потрясен известием о том, что случилось с его посланником в дюны. Не сумев найти объект для своего гнева, он решил выплеснуть его на остатки команды «Красотки из Эрина». Когда пленные пираты все еще шли к тюрьме, он вышел на крыльцо губернаторского дома и приказал организовать над ними немедленный суд. Но еще до появления судей плотники уже начали сооружать виселицы у губернаторского дома. Было захвачено девять пиратов и сооружено девять виселиц; значит, всех, кого собирались судить, должны были признать виновными.

Никого из бывших пиратов не допустили на суд. В одиннадцать глашатай вышел к воротам форта и под звук горна и барабанную дробь объявил, что девять неисправимых пиратов были признаны виновными в разбое в Южных морях и других преступлениях и приговорены к повешению, «и да поможет им Господь».

Ровно в полдень приговоренных провели по улицам с петлями на шее под похоронный грохот барабанов. Кроме капитана Маккарти все приговоренные являли собой плачевное зрелище, и выражение их лиц было бы забавным, не будь оно так трагично. Маккарти смеялся и острил, заговаривал со зрителями и спрашивал их, как ему идет его новый шейный платок и не кажется ли им, что он должен быть другого цвета. Некоторым он предсказывал такую же кончину. Когда приговоренных провели вверх и вниз по

Бэй–стрит, как предостережение другим пиратам, которые, возможно, хотят вернуться к прежней жизни, их выстроили перед домом губернатора. Этот достойный чиновник вышел и сказал короткую, энергичную речь, обращенную не к преступникам, а к зрителям. Эти преступники первыми узнают на себе карающую десницу гнева королевского наместника; следующими будут убийцы королевского эмиссара капитана Джима Файфа.

— Постойте–ка, ваша светлость! — крикнул Деннис Маккарти. — Меня повесят за то, что я не принял помилование или за убийство Джима Файфа? Я не виноват ни в том, ни в другом, и кроме того, меня захватили не во время совершения пиратских набегов. Плыл по своим делам, а на меня набросились ваши бандиты. Могу я узнать, за что меня повесят?

— Молчать! Ты кровожадный пират, погрязший в грехах преступник, и ты не заслуживаешь лучшей участи. Сержант, возьмите приговоренных, и пусть они стоят под виселицами, пока не примирятся с Господом. А потом повесьте их по решению королевского суда.

Как сержант должен был решать, когда пираты достигнут соответствующего духовного состояния, не было сказано. А сержант подошел к этому делу очень методично, первую виселицу он предназначил Маккарти, вторую его помощнику, а остальные — матросам в порядке следования. В течение сорока пяти минут приговоренные стояли под виселицами, пока один из них не свалился в обморок. Это было признано знаком того, что он воссоединился помыслами с Создателем, и его оживили холодной водой, и умертвили веревочной петлей.

— Мне тоже в обморок упасть, чтобы петлю наконец затянули? — спросил Маккарти.

Двое других разрыдались, увидев, как повесили капитанского помощника, и его ноги закачались над землей, а сержант, решив, что это удовлетворительный признак раскаяния, приказал палачу продолжать. Еще один в приступе ужаса рухнул на землю, словно его хватил паралич. Его тут же повесили. Но ничто не могло подавить чувство юмора пиратского капитана.

— Сержант, — хрипел он, — принесите–ка лампы, а то ведь ночь наступит. Единственным признаком раскаяния, которого вы можете от меня добиться, будет зевота, или я засну случайно.

В три часа дня восемь человек уже были повешены, а капитан Маккарти все еще подтрунивал над сержантом и остальными. Он перечислял геройские похождения тех, кто висел слева от него, обращал внимание присутствующих на то, что они умерли как храбрецы и что не так уж плохо быть повешенным, потому что он точно знает, что сейчас встретиться с ними в раю или аду.

Полчетвертого казалось, что утверждение капитана, что сержанту придется счесть зевоту за признак раскаяния, справедливо. Он устал и хотел покончить со всем этим, обращаясь к этим мерзавцам, у которых храбрости не больше, чем у испанцев, он утверждал, что ему самому придется дать сигнал затянуть петлю.

— Но я пока не собираюсь этого делать. Если вы сами ни на что не можете решиться, то и черт с вами.

Капитан устал, да и из толпы неслись крики, потому что зрители уставали еще быстрее, чем приговоренный. Сержант отправился к дежурному офицеру, а потом вернулся и остановился перед Маккарти.

— В восемь склянок тебя повесят.

— Восемь склянок, да? Отлично!

И тогда томительно потянулось ожидание, минута за минутой; хотя эти минуты казались часами тем, кто наблюдал за казнью, но отважному капитану они, наверное, казались мгновеньями.

А потом с военных кораблей в гавани донесся звук ударов, гласящий, что уже наступило четыре часа.

Когда прозвучит последний удар, петлю затянут, и душа капитана Денниса Маккарти присоединится к душам его товарищей в раю или в аду, там видно будет.

Но Маккарти еще не сказал свою последнюю шутку, он еще не закончил. Лучшую остроту он оставил на потом. Когда палач взялся за веревку, он крикнул:

— Мои друзья всегда говорили, что я не сниму эти башмаки до самой смерти, так и умру в них, но я их надую.

Он сбросил башмаки в тот самый момент, когда палач резким рывком оторвал его ноги от земли.

 

X

Баттонс Рид наблюдала за экзекуцией, видела, как ноги приговоренных оторвались от земли, но без особого волнения. Она бросила пиратство не потому, что боялась быть повешенной, а потому, что такая жизнь казалась ей скучной и практически бездеятельной. Гораздо интереснее было обслуживать столики в таверне, но когда почти все пираты приняли помилование, работа в «Черном Питере» тоже стала скучной. Торговля почти не шла, а губернатор Вудс Роджерс пытался ограничить часы работы таверн и приглядывать за теми, кто там выпивает.

Реформы нового губернатора продвигались медленно и осторожно. Он хотел оценить свои силы до того, как начать показывать всем свою власть. Он мог опереться только на два фрегата и пятьдесят лояльных солдат, которым он мог доверять, а в дюнах притаилось почти две сотни людей, которые были ему врагами. Общение между жителями города и обитателями дюн не прерывалось, потому что женщины свободно приходили в город, чтобы честно заработать там крону, купить еды и отнести своим любовникам в лагере на берегу. У бунтовщиков не было оружия, потому что они заложили или продали все ценное. Даже когда в лагере происходили ссоры, им приходилось выяснять отношения самым неподходящим для пиратов способом — кулаками. Кроме того, что женщины могли добыть в городе, и кроме диких плодов, они могли еще ловить мелкую рыбешку на отмели, и поэтому не умирали с голоду. Но почти ни у кого не было одежды, кроме пары затасканных штанов, они заросли бородами, не стриглись и не мылись, и большинство уже начало отчаиваться.

Баттонс посматривала в сторону моря каждый раз, когда флот выходил из порта в поисках беглецов Рэкхэма, Тича, Каннингэма и Бонне. Она даже молилась, если это можно назвать молитвой, чтобы боцмана Джонса миновала эта участь, потому что прекрасно понимала, что если его захватят и если губернатор узнает, что именно он выстрелил тогда во время церемонии вступления в должность, то его вздернут еще выше других.

А потом пришли известия, что захватили Тича. Его, самого свирепого из всех пиратов, известного своей жестокостью, загнал в маленькую бухту юный безбородый лейтенант королевского флота. Лейтенант Мейнард — так звали юного героя. 21 ноября 1718 года он загнал корабль Черной Бороды на отмель, посадил на грунт и на своем судне, которое выше сидело в воде, ухитрился подойти к носу пиратского корабля. Вначале казалось, что он совершил ошибку, потому что Тич со своими людьми прыгнул на палубу «Рейнджера», и на палубе преследователя завязалась схватка; битва продолжалась два часа, но когда Тич упал замертво с двадцатью ранами на теле, то обнаружилось, что у юного лейтенанта всего несколько порезов на правой руке.

Голову пирата отделили от тела, повесили на рее «Рейнджера» и отвезли в Чарльстон, штат Южная Каролина, как свидетельство победы закона.

Известие о гибели Тича произвело на багамских бунтовщиков впечатление разорвавшейся бомбы. Тич захвачен! Черная Борода мертв! Многих это известие лишило присутствия духа, и почти две трети отправилось в Нью–Провиденс и подписали, пусть и запоздало, условия королевского помилования и принесли клятву верности. Почти сразу после новости о смерти Тича пришло извести, что Стида Бонне захватили живьем вместе со всей командой и после поспешного суда объявили виновным и приговорили к повешению. Вместе с ним на виселицу отправилась вся его команда, а последняя фраза приговора вселяла ужас в сердца даже самых закоренелых бунтовщиков.

«Приговариваются к повешению, а потом их тела будут сняты с виселицы и похоронены в болоте между отметками прилива и отлива». Да, их могилы будут не в море и не на суше, а в болотистой, никчемной отмели, где живут одни ящерицы.

Еще больше бунтовщиков вернулось и приняло помилование, потому что у них также не было ни гроша. Они перешли на сторону закона и записались в королевские войска. Некоторых приписали к гарнизону форта, другие же попали на бывшие пиратские суда. Баттонс Рид с интересом наблюдала за всем происходящим. В «Черном Питере» теперь почти не осталось женщин, только две вели хозяйство, совмещая это занятие с ночным ремеслом, и торговля практически стояла. Тут наступил конец его службе. Владелец требовал, чтобы мальчик работал на кухне, когда в этом была необходимость, и помогал судомойкам. У Баттонс в сундучке было почти двести гиней, и она навсегда покинула таверну.

Одним из нововведений Вудса Роджерса было учреждение банка. Его капитал уже был отправлен из Лондона, и, зная характеры вкладчиков, которых он боялся не меньше, чем бунтовщиков в дюнах, губернатор уже отрядил отряд военных моряков охранять вклады. Баттонс ничего не знала о банках и банкирах и не собиралась доверять им свои деньги. Она отправилась к капитану Сауни и рассказала ему о своем затруднительном положении. Капитан ответил ей, что он уже слишком стар, чтобы защищать свое добро, поэтому пусть королевские войска охраняют деньги, и посоветовал ей сделать то же самое. Но с детства воспитанная в духе беззакония, Баттонс считала полицию и солдат своими кровными врагами, поэтому понадобилось несколько отчаянных набегов с дюн за спиртным и едой, с каждым разом все более успешных, чтобы она заставила себя положить деньги в королевский банк.

Бэй–стрит уже не была такой веселой улицей, как в день ее прибытия. Большинство лавок было закрыто, таверны большей частью стояли пустые, а жители собирались в кучки и чесали языки. Просачивались слухи, что там–то и там–то захватили отличное судно и что добычу отвезли на Тортугу и на Испанский остров, место, которое кичливые доны называют Эспаньола. Заходящие в порт суда сообщали, что все морские пути забиты судами всевозможных типов и размеров и что в Испании настала великая радость по поводу благополучного прибытия кораблей Золотой флотилии. В Нью–Провиденс много у кого чесались руки, и нередко за домами и хижинами можно было заметить мужчин, которые упражнялись с мечом или палашом. Выпад и парирование удара. Нападение и защита. Слишком многие упражнялись с оружием в руках, и это дошло до губернатора. Он издал указ, что только те, кто состоит на службе его величества, имеют право носить пистолеты и сабли.

Но лишь немногие сдали оружие. Баттонс закопала свой арсенал между двумя пальмами в точке, через которую проходила прямая линия между столбом на пристани и одинокой скалой в миле от поселения. Два пистолета и сабля были завернуты в хорошо промасленную шелковую тряпку и глубоко зарыты. Сейчас они ей были не нужны, но кто может знать, что будет дальше? Кто знает, вдруг бунтовщики в дюнах захотят напасть на город и убить всех верноподданных его величества?

Слухи о кораблях с сокровищами и оживлении торговли, причем стоимость груза всегда оценивали по–разному, могли быть и просто слухами, но вот известия о Тиче и Бонне оказались самой настоящей правдой; о них было объявлено со ступеней губернаторского дома.

Захват этих двоих пиратов, один из которых был известен своей жестокостью, а другой, напротив, был мягким человеком, который просто стремился оказаться подальше от язычка своей жены, но смерть которого произвела неизгладимое впечатление, потому что с ним была повешена вся команда, породил смятение в умах бывших пиратов. Это был настоящий поворот течения, знак того, что с пиратством действительно покончено, и законные власти использовали эти новости, чтобы набрать как можно больше рекрутов. Отчаянный Уилл Каннингэм и отважный Джек Рэкхэм все еще плавали и грабили, кого хотели. По крайней мере, такие ходили слухи; в этих слухах фигурировали и другие имена, неизвестные Баттонс, но знакомые другим жителям Нью–Провиденс.

Среди кораблей, которые храбро вышли из порта Нью–Провиденс, чтобы сражаться за правое дело, был корабль военного флота его величества «Утренняя звезда», бывшее пиратское судно капитана Уильяма Льюиса, которого во сне зарезала мятежная команда. На корабле было пятьдесят моряков, или, точнее, сорок девять, и Мэри Рид по прозвищу Баттонс, которая опять вышла в море юнгой.

Баттонс загнала в море скука. Она зарыла пистолеты и саблю, подписала королевские бумаги и поступила на службу к капитану Джону Мэсси в надежде немного развлечься, а может быть, она втайне надеялась встретиться с неким боцманом, ее законным супругом.

Джон Мэсси когда–то был боцманом в команде капитана Джека Рэкхэма, а до того служил во Фландрии под предводительством герцога Мальборо. Свежеиспеченный капитан оказался весельчаком, и, когда его команда построилась, он объявил, что любой солдат разбирается в море лучше, чем бывалый матрос, и назначил Баттонс первым помощником, или старшим офицером, потому что она воевала во Франции. Она запротестовала, что ничего не смыслит в навигации, но капитан не отменил своего приказа и настаивал, что ему нужны храбрые солдаты.

— Значит, вы не знаете моряков, — заметила Баттонс. — Во время сражений на палубе я видела большую отвагу, чем во время сражений на земле. На палубе некуда бежать, и надо сражаться или умереть. А на поле боя всегда найдется дыра, в которой может укрыться трус.

— Посмотрим, — ответил ей капитан.

В течение двух недель «Утренняя звезда» плавала вокруг островов, матросы заглядывали в скрытые гавани, посылали разведку в маленькие бухты и речушки, порой прятались в надежде, что мародеры сами на них наткнутся. Капитан даже приказал замаскировать пушки, чтобы издалека корабль походил на торговое или купеческое судно и его вид спровоцировал пиратскую атаку. Но пираты им не попадались. Однажды ночью они в темноте слышали на востоке звуки канонады, которые очень быстро стихли. Собрав людей, Мэсси повел корабль в сторону выстрелов; они плыли в кромешной мгле тропической ночи, пристально всматриваясь и вслушиваясь. Баттонс не переставала удивляться тому, какие усилия прилагали матросы, чтобы заманить в ловушку и поймать пиратов, если бы пираты им попались; в действительности она подозревала, что многие оказались на борту «Утренней звезды» только ради развлечения и с большим удовольствием смотрели бы, как другие грабят, чем хотя бы пальцем шевельнули, чтобы остановить их.

Рассвело, и в полулиге от них взвился флаг, от которого вздрогнули все бывшие пираты на борту. Это было пиратское судно со своей добычей; было ясно, что флибустьеры захватили другой корабль до заката и, уверенные в своей безопасности, ждали наступления следующего дня, чтобы разграбить его.

— Все к оружию! Мушкетеры, наверх! Готовить крючья! — заорал капитан. Стоявшей на капитанском мостике Баттонс он приказал: — Мистер Рид, подведите корабль к носу пиратского судна. Тогда эти ублюдки окажутся между нами, и если у купцов есть хоть немного отваги, то они нам пригодятся.

«Мистер» Рид сделал так, как ему было велено; по крайней мере, он отдал приказание рулевому. Вскоре королевский корабль приблизился настолько, что его команда смогла разглядеть последствия ночной перестрелки: торговое судно было пробито ядрами и могло затонуть, как только другой корабль отойдет. «Утренняя звезда» зашла с подветренной стороны пиратского корабля, и капитан прокричал канонирам приказ готовиться открыть огонь. На пиратском судне не было флага, и Мэсси обязан был поднять флаг или предъявить бумаги до того, как атаковать. На капитанском мостике стоял наготове матрос со свернутым флагом, который он по команде должен был вздернуть на топ мачты, чтобы пираты знали, с кем имеют дело.

В этот критический момент Баттонс повела себя не так, как того требовал долг. Она оставила свой пост, бегом помчалась в каюту и вернулась оттуда с другим флагом, так же тщательно свернутым, который она и сунула парню у флагштока; первый флаг она у него забрала.

— Быстрее, парень, поднимешь, когда капитан скомандует, — — тихо шепнула она. Потом она приказала рулевому: — Уваливай под ветер, и так держать!

«Утренняя звезда» великолепно слушалась руля; она послушно повернулась и подошла к борту пиратского судна.

— Целься, канониры! Флаг наверх! — крикнул капитан.

— Канониры, огонь! — прозвучал еще один приказ.

Но пушки по правому борту «Утренней звезды» молчали. Баттонс глянула наверх и расхохоталась. Пираты, увидев, как обернулось дело, тоже залились хохотом, а капитан Джон Мэсси задрал голову и взглянул туда, куда уже уставилась вся его команда, и там он увидел хорошо знакомый флаг, Черного Питера.

Баттонс снова рассмеялась глубоким горловым смехом, и ей вторила вся команда.

А почему бы им не смеяться? Они снова плыли на свой страх и риск. Они снова были счастливы, как счастливы все люди, которые занимаются любимым делом.

 

I

Когда Баттонс подняла Черного Питера, то это вовсе не был такой уж безрассудный поступок, как это могло показаться на первый взгляд. Она знала настроения матросов на баке и на палубе. Хотя ее и назначили офицером еще до того, как судно покинуло Нью–Провиденс, она почувствовала, что команда готова поднять восстание при первой же возможности. Ну, может, не первой, но самой удачной. Она знала, что Джон Мэсси в подметки не годится большинству пиратов, а особенно тому человеку, которого он собирается атаковать, и его команде, поскольку на капитанском мостике пиратского корабля Баттонс разглядела яркие штаны капитана.

И она не играла роль Хоуэлла Дэвиса. Джон Мэсси уже пиратствовал раньше, как и вся его команда. Баттонс просто верно оценила ситуацию. На борту «Утренней звезды» было пятьдесят человек. Судно Ситцевого Джека покинуло Нью–Провиденс со ста пятьюдесятью, ну пусть со ста сорока девятою матросами. Предположим, «Утренняя звезда» нападет на пиратов. Единственный возможный результат — что галантный щеголь Ситцевый Джек Рэкхэм станет хозяином обоих кораблей.

Команды «Утренней звезды» и «Злого», весело подшучивая друг над другом, забросили абордажные крюки, сопровождая свои действия грубоватыми насмешками. А через минуту они уже братались на борту большого судна. Люди с «Злого» поздравляли матросов «Утренней звезды», что те наконец прозрели и вняли призыву пиратского братства. Матросы с «Утренней звезды» чувствовали себя так, словно вернулись домой. Баттонс и ее капитан сейчас же отправились в каюту Ситцевого Джека, чтобы принести извинения и попросить разрешения подписать документы. Джек приветствовал их, как заблудших овечек, вернувшихся в стадо. Он принес графины с вином и ромом и приказал устроить праздник для обеих команд. Всего два дня назад он захватил у янки корабль с ромом. Он отобрал весь груз и довел судно до такого состояния, что капитан уже не смог сообщить, что это были за пираты.

Джек был рад видеть Баттонс, которую он запомнил как смелого и несговорчивого человека. Однажды в Нью–Провиденс несколько его человек пали жертвой бывшего пирата Уильяма Флая, когда–то первоклассного боксера. Его искусство свело с ума всю команду. В течение месяца они дрались и вскоре установили, кто лучший боец на борту. Но теперь, когда у них есть пятьдесят новых членов команды, состязание может быть продолжено. Ситцевый Джек горел желанием стравить Баттонс с корабельным чемпионом. Его показали ей, и Баттонс, не понимая ничего в боксе, в ту же минуту согласилась и объявила о своей готовности сразиться в любое время.

К шести утра обе команды были уже совершенно пьяны, а домашнее празднество еще и не собиралось заканчиваться. Баттонс, как и остальные офицеры, напивалась редко, больше придерживаясь вин и легких напитков, таких, как бомбо. На совете, проведенном в каюте Ситцевого Джека, было решено, что офицерский состав «Злого» возьмет в свои руки командование «Утренней звездой», а ее офицеры, в свою очередь, займут освободившиеся места на судне Ситцевого Джека. Капитан Мэсси передал командование главному офицеру Джека, заняв соответствующее место на «Злом», а Баттонс стала вторым помощником в команде.

— Надо выпить, чтобы скрепить эту сделку. Хорошо выпить, так как эта сделка устраивает нас всех, — кричал Джек. — Это будет кубок мира, и каждый должен отпить из него. Кто откажется, высадим на берег как предателя. О, Энн, любовь моя, подойди к нам и помоги скрепить нашу сделку.

Из–за закрытой двери послышался мягкий, почти музыкальный голос, и, как только дверь открылась, Баттонс подняла глаза. Перед ней стояла женщина, красивей которой ей еще никогда не приходилось встречать.

Все сняли шляпы, и Джек Рэкхэм высокопарно объявил:

— Джентльмены, это Энн Бонни, лучшая красотка, которая когда–либо согревала сердце пирата.

Высокая, пышнотелая блондинка сделала реверанс, и это доказывало, что она была знакома с хорошими манерами. У нее были розовые щечки, и говорила она с сильным ирландским акцентом, выдававшим ее происхождение.

— Джентльмены, добро пожаловать на «Злого».

Джек быстро наполнил ромом серебряный кубок

и, галантно поклонившись, предложил девушке пригубить его. Она сделала один маленький глоток и вернула кубок.

— Тебе, Мэсси. И я буду называть тебя капитаном до тех пор, пока ты будешь мне верен.

Мэсси выпил, и кубок пошел из рук в руки, пока не вернулся к Ситцевому Джеку, и тот выпил его до дна.

— Настоящие пиратские узы. И пусть никто из нас не окажется предателем.

Энн Бонни не отрываясь смотрела на Баттонс, и молодой офицер начал чувствовать себя неуютно. Казалось, что взгляд этих голубых глаз пронизывал его насквозь, проникал в самую глубину его души. Баттонс завязала разговор с Джеком Рэкхэмом.

— Тот бриг, который вы взяли на абордаж, капитан, что с ним?

Пират хлопнул себя по ляжкам и разразился громовым хохотом.

— Вот черт, я совсем забыл про него. Мы захватили его вчера поздно вечером. Сперва мы подумали, что он потонет. Но наш плотник сказал, что он продержится до Нью–Провиденс или до чего там захочет их капитан.

— Но что с ним? Что они везут? — настаивала Баттонс.

— Ничего ценного. Это корабль–тюрьма, который шел на плантации с каторжниками из Ньюгейта. В его трюмах сорок несчастных, и я, ей–богу, собираюсь отправить им выпивку, чтоб они отметили это событие.

Он сказал негру, стоявшему позади него:

— Возьми небольшой бочонок рома и отправь на корабль, да проследи, чтобы осужденные получили то же, что пьет команда.

— А что еще у них на борту? — спросил Баттонс, скорее для того, чтобы избежать изучающего взгляда Энн, чем для того, чтобы обратить на себя внимание Джека.

— Черт побери, не знаю я. Капитан и его помощник были убиты нашими выстрелами, а вся команда попряталась под палубами. Давайте взорвем пару дымовых шашек и выкурим оттуда этих крыс. Эй, прямо сейчас повеселимся. Несите дымовые шашки и гранаты, и мы скоро выкурим увальней на палубу.

Джек Рэкхэм возглавил процессию. Баттонс, как самой молодой, пришлось пропустить остальных, но когда она собралась выходить, путь ей преградила Энн.

— Ты хороший парень, — сказала с улыбкой женщина. — Отрада сердца для любой девушки. Сколько же тебе может быть лет, а?

— Семнадцать, мадам, — сказала Баттонс. — Но я выгляжу старше.

— А–а. Это я вижу, — сказала Энн, подходя ближе к Баттонс. — Да ты всего–то на дюйм выше меня. Мы прекрасно смотримся вместе — ты и я. — Она просунула свою руку под руку Баттонс и почувствовала, как та напряглась. — Такой рукой хорошо обнимать девчонку.

Чувствуя себя неуютно, Баттонс предложила последовать за остальными на палубу корабля–тюрьмы.

— Не очень–то любезно с твоей стороны, — запротестовала Энн. — Так–то ты ценишь мою красоту и обаяние?

— Вы прекрасны, — тихо сказала Баттонс. — И вы подруга моего капитана. Мне бы не хотелось, чтобы он увидел нас вместе.

Она попыталась освободиться от руки Энн.

— Нет уж, парень, мне редко удается встретить подходящего юношу. Постой и расскажи мне о себе. Сколько ты уже плаваешь?

— Меньше года, мадам. На самом деле около девяти месяцев. До этого я служил в армии.

— А, понятно. Ты, должно быть, участвовал в больших сражениях. Ты должен рассказать мне о них. Что же ты там делал, а?

— Я был сначала артиллеристом, а потом кавалеристом. Я мало заботился о своей жизни. В самом деле, мадам, до того, как я увидел Черного Питера сегодня утром, я почти ничего не боялся.

— Меня это не волнует. Что меня действительно интересует, мой милый мальчик, так это твои бывшие девчонки. Я уверена, их было немного. Это видно по твоим порозовевшим щечкам. Но несколько было, да? Расскажи мне о них. И пожалуйста, не лги мне.

Баттонс заикнулась было, что ничего в своей жизни, кроме солдат и матросов, не видела и что в ее жизни не было женщин.

— Да перестань! Расслабься. Мы здесь одни, и я не отпущу тебя. Я готова поклясться, что где–то на островах есть девочка, которая сохнет по тебе…

— Нет, говорю тебе, никого нет. Я совершенно один, и девки мне не нужны. Правда, у меня никого нет, и мне никто не нужен.

Баттонс наконец рассердилась. Она решительно освободилась от руки Энн и направилась к двери, но Энн была проворнее. В отчаянии Баттонс закричала:

— Если капитан увидит, нам обоим не поздоровится. Нет, женщина, я не останусь. Это равносильно смертному приговору.

Энн насмешливо усмехнулась:

— Ты думаешь, Джек не рассказывал мне, как ты одним ударом уложил его в какой–то таверне в Нью–Провиденс? А что, если Джек помнит об этом и побаивается тебя? Если ему что–нибудь покажется, я всегда смогу придумать, как отвертеться. Пошли развлечемся, и черт с ними со всеми.

Баттонс словно приросла к месту, прислонившись к стене, но Энн подошла и прижалась к ней губами.

— Нет огня, совсем нет, — рассмеялась она. — Что же ты за парень такой? Никакого толку.

Энн Бонни, казалось, нравилось дразнить напуганную Баттонс. Она повторила эту процедуру не меньше дюжины раз, пока не успокоилась.

— Нет, Джек не будет возражать, если поймает нас. Не будет, когда я скажу ему правду. Я слишком хорошо знаю моего Джека. А, парень?

Прежде чем до Баттонс дошел смысл ее слов, Энн продолжала:

— Я могла бы объяснить Джеку, что стосковалась по обществу женщины моего возраста, а передо мной как раз такая и стоит. Неужели ты думала, что я так легко попадусь на удочку? Я поняла, что ты девчонка, в ту же минуту, как только увидела тебя. — Она тихо рассмеялась. — Уж не за моим ли Джеком ты пришла?

— Нет, мадам. Я пришла не за Ситцевым Джеком. Я пришла, чтобы стать пиратом. Пожалуйста, не выдавай меня и не раскрывай мою тайну капитану. Я всегда была парнем и не собираюсь меняться.

Энн стояла, уперев руки в бока и преградив Баттонс выход. Ирландка прямо взглянула в глаза девушке.

— Нет, девочка, я не выдам тебя, если ты говоришь правду. Но если я увижу, что ты подбираешься к Джеку Рэкхэму, я вырву у тебя сердце. И не притворяйся, что не понимаешь меня.

Баттонс совсем не по–мужски обняла подружку капитана и поцеловала ее. А затем обе сели в каюте за стол, и Баттонс рассказала свою историю, впрочем опустив некоторые детали.

Потом Энн рассказала свою.

— Я не проститутка, девочка, — начала она, но Баттонс перебила ее и тихо сказала:

— Называй меня парнем, а не девушкой. Я не хочу, чтобы ты случайно проговорилась.

— Оо–о, аа–ага! Прости меня, парень!

При этих словах у Баттонс слегка сжалось сердце. Ни разу после последней ночи в Бристоле не слышала она, чтобы так охали, а тогда охнула Молль Рид. Теперь, став пиратом, она внезапно почувствовала себя ближе к матери, чем когда–либо.

— Да, — сказала она себе, — яблоко от яблони недалеко падает.

Энн рассказала Баттонс, что она родилась двадцать один год назад в Корке и была незаконной дочерью известного ирландского адвоката. Ее отец полюбил ее мать, которая была экономкой в доме его жены, и когда родилась Энн, любовники взяли ребенка и убежали в Каролину. Там дела ее отца, адвоката и торговца, так быстро пошли в гору, что он вскоре стал плантатором и владельцем многих акров земли с множеством рабов. Мать Энн умерла, когда той было пятнадцать, и Энн стала хозяйничать в доме отца.

За ней пытались ухаживать почти все молодые люди Каролины, но они ей не нравились. Она же встречалась с человеком, который не нравился ее отцу. Он настаивал, чтобы она бросила своего любовника, она отказалась. Тогда ее отец, используя свое влияние, добился того, что этого человека выслали. Чтобы продемонстрировать отцу свое презрение, Энн сошлась с моряком и привела его в дом. Разгневанный родитель указал им обоим на дверь и запретил возвращаться. Энн переоделась в мужскую одежду и записалась на корабль своего мужа. Но не успела она еще выйти замуж, как Ситцевый Джек захватил корабль, и Энн влюбилась в него. Никакой брачной церемонии не было, и, как считала Энн, она и не требовалась. Она совсем не жалела о своей жизни.

Только успела она закончить рассказ, как на палубе раздались крики мужчин. Дымовые шашки подействовали, и команда плавучей тюрьмы поднялась наверх. Джек выстроил их перед собой и начал насмехаться над ними.

— Обычно такие, как я, — начал он, — предлагают команде захваченного корабля присоединиться к пиратам. Но мы предлагаем это только смелым людям, а не трусам, вроде вас. Судя по вашему кораблю, вы служите королю, и тем лучше для вас. Оставайтесь, ради бога, на службе его кровавого величества.

Затем его голос зазвучал жестче.

— Поскольку вы не заслуживаете ничего, кроме смерти, а у нас сегодня счастливый день, к нам вернулись наши братья, мы решили оставить вам жизнь. Вы можете отправляться, и, я думаю, это к лучшему, что вам отказано в чести присоединиться к нам. Этой чести будут удостоены люди, которые томятся в ваших трюмах и которые беспомощно валяются там, закованные в цепи.

И снова его голос стал грубее.

— Ты, капитан трусов, иди вниз. Освободи заключенных и приведи их на палубу. Я так хочу, и ты это сделаешь. Шевелись же! — Капитан отошел и сказал пару слов четверым другим, и тогда Джек Рэкхэм прокричал: — Снимите с них цепи. Я не хочу видеть своих товарищей в кандалах. И побыстрее!

Пять человек исчезли с палубы, а через несколько минут, щурясь от непривычного света, показался первый из пленников. Воришка являл собой печальное зрелище. Он больше боялся своих новых братьев по оружию, чем судей, которые приговорили его. Здесь, должно быть, думал он, собрались люди, которые гордились своими преступлениями и никого не боялись. Один за другим на палубе появлялись заключенные, и все они выглядели примерно так же, как и первый. Долгие дни и часы в Ньюгейте не улучшили их состояния, это была настоящая команда висельников. На палубе выстроились тридцать пять человек, среди них три женщины, грязные и ничем не отличающиеся от мужчин. Бывший командир подошел и отдал честь Джеку Рэкхэму.

— Мастер, — начал он.

— Не называйте меня этим званием. Я не мастер для трусов. Для вас я капитан Рэкхэм.

— Капитан Рэкхэм, сэр, там внизу больные женщины, они не могут подняться на палубу. Что с ними делать?

— Я что, похож на няньку для осужденных? Оставьте их там. Хотя, подождите минутку. Я отправлю туда нашего лекаря, чтоб он посмотрел, что можно сделать. Позвать доктора! Где наш негр? Эй, вы! Начинайте раздавать ром.

Энн Бонни встала рядом со своим любимым.

— Капитан, — мягко сказала она. — Можно мне пойти и посмотреть, чем я могу помочь этим несчастным?

— Да, девочка, пожалуйста. Только постарайся не дотрагиваться до них и до того, к чему они прикасались, чтобы не заразиться сифилисом. Они такие грязные. И не ходи туда одна. Туда пойдет лекарь, и возьми с собой этого парня, Баттонса.

— Пошли, парень, — сказала Энн Баттонс. — И принеси кружку, чтобы отмерить им порцию рома.

Обе перелезли через поручни, и Баттонс направилась туда, откуда, она видела, выходили заключенные. Она прошла первой, а потом подала руку Энн Бонни и помогла ей спуститься по лестнице. Там царила кромешная тьма, и, если бы не стоны больных, они бы не смогли найти их. На палубе горела только одна тусклая лампа, и, приподняв ее, Баттонс осветила дорогу.

Она увидела больных заключенных, лежащих на соломе в цепях. Никто из них не мог подняться. Двое бредили, а одна, которую ранило осколками ядра пушек Ситцевого Джека, уже готова была издать свой последний вздох.

Как только обе женщины подошли, раздались мольбы о воде, и, подойдя к трапу, Баттонс приказала принести ром. Ей передали кружку, и она пошла от одного заключенного к другому, прикладывая к их губам ром, чтобы они могли глотнуть. Пока она была

занята этим, подошел лекарь и сказал Энн и Баттонс, что одна из женщин умирает. Баттонс повернула фонарь, чтобы посветить на ее лицо, и, вскрикнув, отпрянула. Это была ее мать, Молль Рид.

— Ей побольше рома! Чтобы сердце забилось, — крикнула она.

Она влила хорошую порцию рома в рот женщины, и в ответ на ее усилия та чуть–чуть приоткрыла глаза. Когда женщина попыталась подняться, ее начала бить сильная дрожь.

— Полегче, Молль, дорогая, полегче, — сказала Баттонс. — Лекарь, помогите мне поднять эту женщину на палубу. А вы, миссис Рэкхэм, захватите с собой тюфяк. Быстрее!

Они вместе вынесли Молль Рид наверх и положили в тени шлюпки на верхней палубе. Баттонс достала воду и обрывок тряпки и смочила матери лицо и руки, а потом она поспешила на корабль за бульоном и хлебом. То ли Молль Рид помогло лечение, то ли. ром, но уже через час она разговаривала, а потом забылась прерывистым сном. Баттонс осталась около нее, и лекарь время от времени проверял ее пульс.

Как поняла Баттонс, Молль Рид все–таки поймали, когда она пыталась обокрасть матроса. Она вела себя неосторожно и подставилась. Суд нашел доказательства, что она не первый раз нарушает закон, и приговорил ее к отправке в колонии и продаже в рабство. В трюмах вонючей плавучей тюрьмы она простудилась, никто ее не лечил, и болезнь обострилась.

Она была счастлива узнать, что ее дочь стала настоящей пираткой и офицером на службе у прославленного Джека Рэкхэма.

— Эй, девочка, — прошептала она. — Это сказывается кровь. Твой отец, да, был храбрым человеком, и никого не боялся, и умер как герой. Мне так говорили.

— Мой отец? Так ты знала, кто мой отец?

— Да, только я, девочка, только я знала. Ты уехала из Бристоля на его корабле. Это капитан Скиннер, он умер от рук своей же команды.

— Я знаю! Я видела, как его убили! Мой отец, а я даже не попыталась помочь ему.

Мысленно Баттонс снова увидела хозяина «Кадогана», привязанного к шпилю. Она видела, как его рвали и били разбитыми бутылками люди, которых он бросил.

— А капитан Скиннер знал, что я — его дочь?

— Нет, девочка, он этого не знал. Для него, как и для всех, кроме меня и тебя, ты была сыном Сима Рида.

Молль Рид пережила ночь, но с началом нового дня она отошла к лучшей жизни, оставив свою дочь в недоумении, сказала ли ее мать в последние минуты своей жизни правду или нет.

После того как тело Молль Рид захоронили в море, плотники «Злого» и «Утренней звезды» кое–как залатали плавучую тюрьму и отпустили ее. Перед тем как отправить корабль, Ситцевый Джек уничтожил все бумаги заключенных и выбросил цепи, которые приковывали их к борту.

— Если среди вас есть настоящие мужчины, — сказал он им, — вы поведете это судно в другое место, а не в британские колонии. И хотя в глазах закона мы преступники, я не могу взять вас к себе. Вы воры, а даже один вор способен посеять смуту в команде. Прощайте!

Когда Мэри Рид перенесла свой сундук на «Злого», она оказалась в довольно необычной ситуации: теперь она была одной из трех женщин на пиратском корабле. Вместе с Энн Бонни на корабле находилась миссис Анна Фулворт, англичанка средних лет, которую Джек Рэкхэм взял прислуживать его даме вместо дуэньи и горничной. В Энн Баттонс впервые в жизни нашла подружку, хотя немного грубую и своенравную, но все же внимательную. Энн восторгалась, как эта женщина по–мужски пробивала себе дорогу в мужском мире и преуспевала в этом. Она видела, как Баттонс врезала одному моряку в челюсть с такой силой, что тот завертелся волчком и рухнул на палубу. Она видела, как эта женщина, девушка, если хотите, выполняла такие задания, с которыми бы не справились многие мужчины. И временами Энн смеялась своим мыслям.

Два корабля двигались в спокойном море, все еще сцепленные вместе, и команды постоянно ходили туда–сюда, к великому неудовольствию Баттонс. Она восхищалась Джеком Рэкхэмом, но считала, что он недостаточно следит за дисциплиной. Взять, к примеру, грязную палубу, хотя в ее обязанности не входило следить за ней. Это дело первого помощника. Единственными обязанностями Баттонс были утренние и вечерние осмотры на юте. Она вскоре обнаружила, что ее новый капитан был неплохим парнем, который рассматривал пиратство как развлечение, с одной стороны, и выгодное предприятие — с другой. Пока оба корабля стояли рядом, его больше всего интересовало, какая же из команд сильнее в боксе.

Схватки устраивались на палубе, на виду у всего капитанского мостика. На леерах и такелаже было достаточно места для зрителей, а боцман выступал в качестве судьи.

Сигнальщик созвал людей на палубу, и Джек объявил о новом чемпионе, «этот парень, ваш второй помощник, может саму смерть отправить в нокаут одной левой».

Баттонс рассмеялась вместе со всеми и согласилась встретиться с победителем в полуфинале. Ей едва не пришлось пожалеть о своей опрометчивости.

Когда бой проходил на корабле впервые, то матрос выходил на середину воображаемого ринга и смотрел в лица своих товарищей, ища среди них соперника. Для тех, кого вызывали на бой, было честью сразиться с тем, кто их вызвал. А если он отказывался? Тогда его вытаскивали или выталкивали в центр его товарищи и заставляли сражаться. Многие не умели драться кулаками, и их жестоко избивали те, кто знал в этом толк. Постепенно некоторые бойцы стали выбирать жертву послабее, отказываясь сражаться с более сильными матросами. Это привело к тому, что поединки на «Злом» почти прекратились. Когда Баттонс поступила на корабль, матрос еще мог выйти на середину ринга и сделать свой выбор, однако зрители могли отклонить его и предложить или потребовать более достойного противника. Так как это происходило все чаще, Рэкхэму пришлось ввести весовые категории — легкую, среднюю и тяжелую. Если человек выходил победителем в своей категории, то товарищи могли выставить против него более тяжелого бойца. Хотя Баттонс и была крепкой и мускулистой, она попала в среднюю категорию и могла состязаться как с более легкими, так и с более тяжелыми мужчинами.

Ситцевый Джек, организатор и энтузиаст, просвистел в свисток и назвал имена двоих из обоих команд, которые должны были сразиться. Оба, уже наготове, выскочили на середину. Они сбросили с себя оружие и верхнюю одежду и бросились друг на друга.

Баттонс приходилось драться, но она никогда не боксировала. Она знала только, что один человек бьет другого кулаками, пока тот не упадет. От этого зависит победа или поражение. Приглядевшись, она видела только одно отличие от знакомых ей драк. В драке ты сражаешься в том виде, в каком есть, в боксе же ты обнажен до пояса, а она никогда не раздевалась до пояса.

Двое на палубе от души молотили друг друга, кровь текла из носа у обоих, глаза налились злобой. Каждый из них, казалось, стремился добить своего противника до состояния, близкого к смерти. Когда один падал, другой прыгал на него или падал, стараясь выбить из него дух. Наконец, один боец не смог подняться, а победителя приветствовали криками, и тот удалился, избитый лишь немногим меньше, чем побежденный.

Баттонс повернулась к капитану и сказала:

— Хороший бой, капитан, но какой в этом смысл?

— Славная забава, парень, и укрепляет характер, — сказал Джек Рэкхэм. — Развивает реакцию, и если в настоящем бою матрос потеряет оружие, то сможет достойно сразиться с вооруженным противником.

— Да, капитан, но тот, которого побили. Может пройти день, пока он сможет приступить к своим обязанностям. Да и победитель немногим лучше выглядел.

— Ой–ой, у тебя кишка тонка для таких игр, парень. Так, что ли?

Тем временем уже шла другая схватка. И, как и предыдущие боксеры, двое были без рубашек.

— Называйте это как хотите, мастер, — сказала Баттонс. — Я думаю, что это плохо повлияет на дисциплину, если офицер палубы будет сражаться с матросом. Предположим, офицер будет побит. А как же его авторитет?

— Ну–ну, парень. Это трусливые отговорки. Либо ты дерешься, либо нет. Тебе решать. !

Баттонс услышала позади смешок. Она знала, что Энн Бонни наслаждается их разговором.

— Это не трусливая отговорка, капитан. Я говорю чистую правду. Если меня побьют, будут ли меня по–прежнему уважать? Да, говорите вы. Но мои приказы тогда будут встречать шутками. Это большой риск, и я не собираюсь рисковать.

Крики команды прервали их. Один из боксеров упал от удара в лицо и, падая, сильно ударился головой о палубу. Он как упал, так и остался лежать. Баттонс поспешила по трапу на палубу, так как упавший был из ее команды. Приказав принести ром и воду, она обтерла его и влила в горло несколько капель рома. Когда это не возымело действия, она послала за лекарем, и когда тот явился, то констатировал смерть.

Это известие привело Баттонс в ярость. Услышав победные вопли убийцы, она в гневе повернулась к нему.

— Трус, — закричала она. — У тебя не хватает смелости сразиться с тем, кто сильнее тебя. Ты нападаешь на тех, кто слабее! — И прежде чем удивленный матрос смог ответить, она бросилась на него.

Ее первый удар попал ему в челюсть и сбил с ног, но он быстро оправился, вскочил на ноги и пошел на нее, нагнув голову и размахивая руками. Баттонс увернулась и затем ударила его прямо под сердце. Ее противник пользовался одним приемом — наступал до упора, потом отступал и снова нападал, держа голову вниз. Баттонс снова и снова била его в сердце, а тот даже и не думал защищаться. Потом она удачно ударила его в лицо. От этого апперкота его голова мотнулась назад, а могучие руки размахивали уже где–то над головой. Она приблизилась, правой рукой придержала его, а левой ударила в челюсть. Голова матроса мотнулась вперед, потом–назад, и затем он мягко растянулся на палубе в полный рост. Она ткнула ногой безвольное тело и без дальнейших разговоров прошла на свое место на юте.

— Отлично, парень, — сказал Рэкхэм. — Этот матрос весил значительно больше тебя, а он в полной отключке.

— Возьмите назад свои слова о трусливых отговорках, мастер.

— Да, с удовольствием, Баттонс. Конечно, ты не трус, я никогда так и не думал.

— Хорошо, мастер. Но я думаю покончить с дурацкими драками. Пусть матросы боксируют, как вы это называете, но я предпочитаю оставаться на своем месте.

Друзья упавшего матроса, того, которого побила Баттонс, требовали продолжения боев. Да и болельщики Баттонс подбодряли ее.

— Мастер Рид, — кричали громкие голоса, — мы за вас болеем.

Сзади на своем плече она почувствовала руку Энн Бонни. Это был жест признания, но она не обернулась.

 

II

Пока оба корабля дрейфовали вместе, в каюте капитана «Злого» было проведено несколько совещаний. Ситцевый Джек хотел, чтобы его люди на «Утренней звезде» поняли, что он единственный тут командир. С этим они были согласны, но возникли споры по поводу процентов, полагающихся адмиралу. Рэкхэм сначала требовал одну треть с добычи, но ему пришлось остановиться на пятой части, его же офицеры получали две доли. После того как было достигнуто это нехитрое соглашение и оба корабля договорились о том, что каждые три месяца они будут встречаться в условленном месте, корабли разошлись.

К великой радости Баттонс, поскольку без «Утренней звезды» дисциплина окрепла. Полторы сотни хулиганов, изначально плывшие с Джеком, были разбавлены дюжиной рекрутов, а потом их всех разделили на два корабля. Каждое утро люди с энтузиазмом брались за дело, и к полудню палуба уже блестела под тропическим солнцем. Ситцевый Джек был ленивым человеком. Он частенько предпочитал плавать в стороне от торговых путей, наслаждаясь обществом своей очаровательной белокурой дамы. У него был удобный гамак, висящий низко с подветренной стороны офицерской палубы и прикрытый холщовым навесом. Там эти двое бездельничали часами. Джек курил длинные сигары и потягивал бомбо, Энн пела ему своим хрипловатым контральто. Из этого укрытия ему было видно матросов, работающих на палубе, рулевого и дозорного офицера.

Джек не требовал от офицеров знаний навигации, нанимая для этого специальных штурманов. Все, что требовалось от его командиров, — это храбрость и авторитет. И Мэсси и Баттонс отвечали этим требованиям.

На корабле Ситцевого Джека было принято, чтобы талантливый человек, умеющий играть на музыкальных инструментах, или петь, или исполнять гимнастические трюки, получал дополнительную долю из добытых денег. Самые способные получали дополнительную долю полностью, а некоторые — от десятой до половины доли за свое умение развлечь капитана. Джек обожал карнавалы, пикники и все, что отдавало театральностью. На своей любимой стоянке на северном побережье Кубы он имел обыкновение брать на берег всю команду и развлекался там с городскими женщинами. Там было много музыки и танцев в полях и лесах, огромное количество еды и выпивки, веселье для всех. В то же время он внимательно следил за корабельными припасами, и если что–либо подходило к концу, он начинал искать корабль, чей груз мог бы восполнить этот недостаток. Он также прислушивался к настроению своих людей.

Однажды он сказал Баттонс:

— Парень, заканчивается мука и ром. Люди уже не напивались в течение двух недель и начинают много болтать. Бери курс на Тортугу и к Испанским островам, и мы будем брать янки. Удвой дозор и пообещай дополнительную бутылку рома тому, кто первым заметит парус. Это не даст людям расслабиться.

Джек наткнулся на капитана–янки с мукой и ромом на борту, отчаянного вояку, моряка из Салема. В его намерения совсем не входило отдавать хоть что–либо из своего груза чертовым пиратам. Но на борту у него был один–единственный фальконет, а в таких условиях даже самый отчаянный храбрец может потерять свой корабль. Что и случилось с моряком из Салема. Рэкхэм был за то, чтобы повесить его на его же нок–рее, но тот ответил:

— Вешайте и будьте вы, пираты, прокляты, — и сложил руки в ожидании своей участи.

Джек посмеялся над ним.

— Ты знаешь меня, моряк? — спросил он.

— Честный человек не знается с пиратами, а я честный человек.

— Ты бы узнал Черную Бороду, если бы он решил захватить твой корабль? — настаивал разбойник.

— Нет. За тридцать лет, что я на море, вы первый пират, который напал на меня. Вешайте, чтобы вы были и последними.

— Нет, моряк, если ты меня не знаешь, ты свободен. Я не хочу только, чтобы ты побежал и сообщил мое имя королевским властям.

Команда «Злого» перетащила груз с торгового корабля — ром и муку, сухое мясо и ветчину, бекон и немного овощей и тому подобное. В сундуке в каюте они нашли пятнадцать сотен фунтов золотом и серебром. Они взяли все это и отпустили капитана, команду и судно по своим делам. Они отплыли под презрительные выкрики непокорного капитана. Для Ситцевого Джека все это было развлечением. Несмотря на то что он сказал шкиперу, Баттонс прекрасно знала, что Джек Рэкхэм не настолько глуп, чтобы не знать, что в своем рассказе о пирате уцелевший шкипер не преминет поведать о некоторых отличительных особенностях, и его все равно узнают. Пестрые штаны, которые, как выяснила Баттонс, сшила ему Энн, были важной уликой для королевских чиновников.

После этого Джек на двадцать четыре часа отпустил дозорных, чтобы каждый мог в свое удовольствие отметить победу. Потом он пошел к юту и свистал наверх всех своих людей.

—Вы повеселились, матросы, а теперь за работу» Мы собираемся идти на Дезирад и ждать Золотой флот. Пока мы туда доплывем, будем упражняться. Я хочу, чтобы вы все были бодры и веселы и знали свои обязанности, потому что я люблю вас всех и не хочу потерять. Имейте в виду, веселье закончилось, и начинается работа для людей с крепкими кишками.

Ситцевый Джек вернулся к своему гамаку и своей даме, но когда матросы внизу или наверху выполняли порученные задания, он иногда неожиданно приказывал горнисту трубить атаку в тот момент, когда ее меньше всего ждали. А потом и он сам занимал свое место и начинал громко и четко выкрикивать приказы:

— Пушка по левому борту — зарядить! Пушка по левому борту — целься! Мушкетеры — наверх! Стрелки — по местам! Штурвал прямо! Канониры левого борта — огонь! Перезарядить. Собраться у борта. Приготовить кошки!

К тому моменту, когда учения заканчивались, вся команда уже была у ограждений левого борта и готова брать на абордаж воображаемую добычу.

— Все молодцы, — кричал одобрительно Джек. — В следующий раз побыстрее.

Но главная цель учений была достигнута. Каждый, независимо от того, что он делал, мчался на свое место, как только слышал сигнальщика, и был готов бить друзей и врагов, желательно последних.

— Разрази меня гром, — бурчал в очередной раз разбуженный матрос, — если я когда–нибудь слышал о таком. Что за дурацкая выдумка с ложными тревогами. Интересно, слышал ли наш капитан историю о парне, который кричал «волк»?

— Прикуси свой язык, ты, там! — грубо крикнула Баттонс.

— Это и вас касается, сэр, — ответил матрос. — Мы занимаемся глупостями. Отрывать человека от сна. Требовать, чтоб он тащился на свое место.

Баттонс знала, что были и другие недовольные. На борту «Злого» было несколько человек, которые считали себя более достойными командовать судном, чем Ситцевый Джек. У каждого существовал свой любимый «морской закон», который он был готов применить, чтобы стать капитаном судна в случае, если что–нибудь случится с нынешним. Но когда она довела состояние дел до сведения капитана, Рэкхэм только посмеялся.

— Меня это не беспокоит, приятель. Важно не позволить им расслабиться. А если у каждого вахтенного есть кандидат на мое место на юте, так они отзовут своих людей из–за недостатка только одного качества, которое я требую, — храбрости. Говорят, и это действительно так, что каждый разбойник стоит троих обычных людей. А каждый мой матрос стоит двух обычных разбойников.

Думаешь, я не знаю, что есть ребята, которые, когда их кружки пустеют, размахивают кулаками около дверей моей каюты? До тех пор пока я руковожу ими, они будут верны и будут срывать гнев на первой же добыче, которая нам попадется.

— Мы собираемся напасть на Золотой флот, капитан, а как же мы узнаем, где его найти?

— Как повезет, парень. Но ходят слухи, что пиратов вытеснили из английских морей, и, если я правильно понимаю, доны будут спокойно вести свои сокровища практически на любом корабле. Их будет так много, что нам придется смотреть в оба, чтобы не попасться им на глаза. Наша задача — взять самый богатый корабль.

— И поэтому мы идем на Дезирад? Вы думаете, это самое удачное место?

— Да, парень, самое удачное, пока мы не знаем, что есть лучше. Нас не особо привечают на других островах, а оттуда мы можем спокойно плавать, высматривать из своего укрытия подходящий парус и имеем возможность спрятаться в опасный момент. А ты как думаешь?

— Я просто спросил. Я хотел знать, что вы собираетесь делать.

— Ну, теперь ты знаешь. — Затем, внимательно посмотрев на Баттонс, он продолжал: — Мне кажется, тебе очень нравится мисс Бонни, а, парень? Я ценю это, но знай свое место.

Баттонс покраснела до корней волос и, отдав честь, развернулась и пошла в свою каюту. Энн Бонни поклялась хранить тайну, и Баттонс надеялась, что подружка Джека сдержит слово. Теперь, когда она заняла определенное положение в команде, ей более, чем когда–либо, было необходимо скрывать свой пол. .Как только станет известно, что некий помощник капитана, Баттонс Рид, — женщина, ее высмеют на всех морях. Ни один капитан не возьмет ее на свое судно, ни одна команда не станет подчиняться ее приказам. На самом деле, одно ее появление на судне будет значить конец дисциплине.

В своей каюте она нашла Энн и миссис Фулворт. Энн шила новую пару ярких, в зеленую и красную полоску, штанов для пирата, а дуэнья штопала его носки. Везучий человек, этот Ситцевый Джек, и знает цену женщинам. Баттонс дала Энн понять, чтобы та отослала другую женщину, но Энн ответила, что это невозможно. Баттонс видела, что что–то не так, и предпочла вернуться на свое место, чем разговаривать в присутствии миссис Фулворт.

Мэсси был на вахте, когда к скучающей на юте Баттонс подошла Энн и предложила посидеть в гамаке капитана. Баттонс разумно предпочла подушку, брошенную на палубу, и посмотрела в честные голубые глаза Энн Бонни.

— Мадам, вы никому не говорили того, что должны знать только вы одни? Миссис Фулворт, например?

— Нет, парень, мой рот на замке. Слово женщины женщине. Не бойся. Почему ты боишься?

— Капитан, — сказала Баттонс, — только что посоветовал мне знать свое место, чтобы я не слишком тобой увлекался.

— Знаю. Он посадил мадам Фулворт шпионить за мной и тобой. Я не боюсь. Представляю себе Джека, когда он узнает, что ревновал одну женщину к другой. — Она громко рассмеялась, чем привлекла внимание вахтенного. — А–а. Я не боюсь за тебя, Баттонс. Разве не собственными глазами я видела, как ты одним ударом уложила этого хулигана? На борту нет человека, который бы не боялся тебя, если ты рассердишься. Это касается и капитана, Джека Рэкхэма.

— Нет, мадам. Это будет похоже на мятеж, если я побью капитана. И в награду за это меня повесят на нок–рее. А мне совсем не хочется болтаться на ветру.

— Я бы сказала, — продолжала Энн, глядя в никуда, — что капитан Рэкхэм так же опасается твоих кулаков, как и последний матрос. Не бойся.

Но Баттонс боялась. И страх ее не уменьшился, когда она спустилась по трапу на палубу и увидела Джека Рэкхэма, который облокотился на поручни и наблюдал за ними во время разговора. В его глазах горел жестокий огонек, и Баттонс поняла, что это была ее последняя беседа с мадам Энн. Она пожалела, что не стала отрицать правду о себе в первый же день, когда Энн только заподозрила ее. Но теперь было слишком поздно вспоминать об этом. Язык женщины болтает как ему вздумается, а иногда и по–глупому. Но она не хотела обвинять подружку Джека. Она была умной и опытной женщиной, а Баттонс она восхищалась. Очень часто, по доброте душевной, она сожалела о том, что Баттонс приходится маскироваться, и говорила, что быть мужчиной — это не самое лучшее на свете.

— Нет ничего лучше, Баттонс, чем быть любимой, как я. У меня есть смелый и бесстрашный мужчина, к тому же сильный, и я ни за что не поменяюсь местами с тобой или с любым другим человеком. — Она счастливо рассмеялась.

— Нет, мадам, я тоже не могу меняться, потому что не знаю другой жизни, кроме той, которой живу.

— Надеть на меня теперь юбку это все равно, что посмеяться надо мной. Мне придется носить штаны до самой смерти.

Может, Баттонс и решила, что ей больше нельзя появляться в компании Энн Бонни, но она была всего лишь вторым помощником. Энн же была подругой капитана и могла ходить куда хотела, что она и делала. Она приходила, одна или с миссис Фулворт, в каюту к Баттонс и сидела там и шила или вязала, не заботясь о том, что подумает Джек. Она не очень–то боялась гнева своего любовника. Она прекрасно знала, что, если его ревность перейдет допустимые границы, она без колебаний пожертвует секретом Баттонс ради собственной безопасности. К тому же, как справедливо полагала Энн, Джек был под ее маленьким каблучком, и она не собиралась выпускать его оттуда.

На острове Дезирад корабль остановился совсем не в том селении, которое было хорошо знакомо Баттонс, а в маленькой гавани на юге. Позади гавани был холм, на котором Джек разместил наблюдателей с подзорными трубами. Джек проводил много времени на берегу с Энн Бонни, оставляя корабль на попечение Мэсси и Баттонс Рид, которую очень радовало то, что подруги пирата нет на корабле и что она со своим капитаном. Дозорные передавали сведения не на корабль, а в таверну, где развлекался Джек Рэкхэм. Его совершенно не беспокоили толки, которые ходили в команде. К тому времени, когда подойдет богатый корабль, им будет некогда ворчать.

На шестой день наблюдатели дали сигнал, и Ситцевый Джек вернулся на корабль. Он вернулся один, Энн Бонни осталась на берегу, но не одна. На берег отправили миссис Фулворт, чтобы она составила ей компанию и всюду сопровождала девчонку. Впервые за все время Баттонс вздохнула свободней. Но если бы ей была знакома мужская ревность, она бы боялась. На лице Джека Рэкхэма было хмурое выражение, и не однажды, когда Баттонс отвлекалась от своего дела, она ловила устремленный на нее тяжелый взгляд его черных глаз.

«Неужели Энн Бонни предала ее?» — наконец подумала она.

Но у Джека было мало времени для того, чтоб хмуриться. Дозорные заметили корабль, находящийся в добрых четырех милях по правому борту, и для того, чтобы догнать его, надо было как следует потрудиться. Джек собирался сесть ему на хвост, а затем попробовать захватить его ночью. И он так и сделал, но вовремя заметил, что судно высоко сидит в воде и у него на борту ничего нет. Оно было не вооружено, и Рэкхэм мог спокойно захватить его, но тут на горизонте показался другой парус.

Новый корабль, говоря на языке пиратов, был жирной добычей. То есть он был широкий и сидел прочно и низко в воде. Корабль первым заметил «Злого», и в подзорную трубу пираты увидели, как на корабле спустили испанский флаг и подняли для безопасности британский. Это было то, что нужно пиратам. Корабль был настолько богат, что легко испугался.

Но, несмотря на это, Ситцевый Джек не стал атаковать его с налету. Маневрируя, он даже несколько раз упустил удачную возможность, прежде чем первый раз выстрелил по носу испанского корабля. Тот не стал спускать флаг, а просто помчался прочь на всех парусах. Но им не везло, и «Злой» быстро настиг его, забросив на борт кошки, когда корабль еще ставил дополнительные паруса. Это было довольно рискованно. Захваченным кораблем оказалась «Санта Оливия», один из самых больших испанских кораблей, перевозящих золото. Ему не следовало бы отправляться в плавание без соответствующего конвоя. Но тем не менее он оказался один посреди Атлантики, и Джек Рэкхэм смог захватить его таким простым способом.

Там было, что грабить, значительно больше, чем могло бы быть, и больше, чем обычно бывает на корабле такого водоизмещения. В самом деле, на нем было столько золота, что Ситцевый Джек подавил соблазн забрать еще и груз с пряностями, чтобы потом его выгодно продать. Он отправил испанцев на шлюпках и поджег корабль, а потом смотрел, как ароматное облако горящих пряностей тонет в атлантических волнах.

Четыре тысячи песо золотом — такова оказалась доля самого последнего матроса на «Злом», а Джек выделил каждому еще тройную порцию рома в честь такого набега.

Когда они покинули Дезирад, команда пребывала в прекрасном расположении духа, чего нельзя сказать об их капитане. Энн сидела в своем гамаке на офицерской палубе, Джек же был счастлив, только когда находился рядом с ней, в одиночку он был мрачен. Стало очевидно, что его ревность вспыхнула с новой силой. И даже беззаботная Энн старалась не оставаться наедине с Баттонс не столько ради своего собственного благополучия, сколько ради любимого. Но тучи продолжали сгущаться, и однажды разразилась буря.

Энн Бонни ждала ребенка. Она плавала с Ситцевым Джеком четыре месяца. До этого она жила с законным мужем, и Джек не знал, его это ребенок или другого. Но не только это его беспокоило. Ребенок мог быть и его и мужа, и он ничего не мог с этим поделать. Но тут ревность подсказала ему вопрос, не был ли отцом ребенка второй помощник. Джек Рэкхэм не отличался изящными манерами и его нельзя было назвать утонченным человеком, поэтому он подошел к этому вопросу по–простому. Сцена разыгралась в каюте капитана, куда Мэсси пришел на совещание. По этой же причине там оказался и Баттонс Рид. Миссис Фулворт зашла к Энн. Баттонс и Энн тихонько разговаривали, когда Мэсси грубо и бесцеремонно отправили на свое место, а миссис Фулворт выставили в ее каюту. Ситцевый Джек повернулся к Баттонс и Энн.

— Опять шепчетесь, — проскрипел он. — Ты знаешь, парень, что у девки будет ребенок? — Последние слова были выкрикнуты.

Баттонс изумленно выслушала эту новость. Что она могла сказать? Джек продолжал:

— Во время ваших бесед она, возможно, рассказала тебе, как я увел ее от законного супруга. Это было четыре месяца назад. Теперь она сообщает мне, что Ждет ребенка, а я не знаю, я отец или тот, другой. Но есть еще один вопрос! И я намерен немедленно получить на него ответ. Не твой ли случайно это ребенок?

Баттонс вскочила на ноги. Она пришла в каюту без оружия, а на Джеке была портупея с пистолетами. Его рука легла на эфес сабли, и он сделал вид, что собирался достать ее, когда Баттонс поднялась.

— Убери свои кулаки подальше или я проткну тебя насквозь. Но ответь мне честно, ребенок в ее животе твой или мой?

Хохот, вырвавшийся из груди Энн, напугал Баттонс, разозлил Джека и привел в замешательство их обоих. Энн заходилась от смеха, хотя изо всех сил пыталась остановиться. Когда же она наконец немного пришла в себя, она сказала своему любовнику:

— Убери саблю, малыш Джек, и не убивайся по поводу того, твой это ребенок или нет. Я даю тебе слово, что этот парень не имеет к нему никакого отношения, совершенно никакого. — С этими словами она снова начала хохотать.

Джек подошел, схватил ее за руку и начал выкручивать. Баттонс раздумывала, убраться ли ей восвояси или прийти на помощь женщине. Джек не шутил, и через несколько минут смех Энн перешел в крик боли.

— Хватит! Ты что, пьян, или тебе недостаточно моего слова? Прекрати, или я попрошу Батгонс пустить в ход кулаки. Ты хочешь правды и ты ее получишь.

Джек ослабил хватку, но в гневе Энн уже не могла сдержаться.

— Ты хочешь правды, Джек Рэкхэм? — яростно вопила она. — Хорошо, это не твой ребенок. Съел? Я говорю тебе прямо в лицо. Это не твой ребенок.

Лицо Джека исказилось от гнева, он выхватил саблю из ножен и, словно ураган, накинулся на Баттонс, заставив ее скакать со стула на стол и обратно.

— Прекрати! — крикнула Энн Бонни.

А потом, увидев, что ее слова не возымели действия, она бросилась на руку Джека и сумела повернуть оружие к полу. Он попытался высвободить руку, но у разгневанной Энн силы, казалось, утроились, и усилия Джека оказались напрасными. Через некоторое время оба немного поутихли.

— Я убью ребенка, — выпалил мужчина.

— Прекрати! — снова сказала Энн.

Но эти слова только распалили Джека, и, неожиданно оттолкнув ее от себя, он снова, словно фурия, накинулся на Баттонс, прижав ее к полу.

— А теперь, — выкрикнул он, выставив вперед руку и приставив саблю к шее Баттонс, — если он не мой, значит, он твой, а я не собираюсь быть рогоносцем.

И снова Энн бросилась к нему и в этот раз ухватилась руками за лезвие и не выпускала его.

— Прекрати, дурак! Ты собираешься убить не парня, а девчонку. Она не мужчина, Джек, а девушка. Как она может быть отцом моего ребенка?

— Ты что, рехнулась? — заорал Джек. — Ты совсем рехнулась? Я знаю этого парня больше полугода, а ты пытаешься убедить меня, что это девка. Черт меня подери, я выясню это сам.

У Баттонс было что сказать по этому поводу. Воспользовавшись паузой, она оттолкнула Джека и вскочила на ноги. И тут порвавшаяся рубашка снова обнажила то, что она так тщательно скрывала от своих товарищей. Джек вытаращил глаза и уставился на ее грудь.

— Черт бы меня побрал, это правда. Баттонс — девка, самая настоящая. — Справившись с удивлением, а также с напряжением, он упал на стул, вытянув ноги и все еще держа в руках саблю, — В самом деле, крепкая девушка.

— Боже мой, это все из–за твоего характера, только из–за него. Ты не должен был знать, я дала слово никогда не говорить тебе о ней. Она не боялась тебя, пока ты не начал думать, что тебе изменяют. Нет, ребенок не твой, но от этого он не стал хуже. Когда я пришла к тебе, то уже была беременна. Но я боялась, что ты не возьмешь меня, если узнаешь.

— Да? — Джек не знал, что сказать. — Тогда все нормально.

— Нет, Джек Рэкхэм, вовсе нет. Эта девушка хочет жить и работать среди мужчин, а здесь, на островах, ее жизнь будет кончена, если об этом станет известно. Ты будешь держать свой грязный рот на замке, или я собственными руками вырву тебе сердце в твоей же постели посреди ночи. Понятно? Ни одно слово не сорвется с твоего языка, а девушка будет жить так, как она хочет. Женщина она или нет, Джек Рэкхэм, но она лучший мужчина, чем ты.

 

III

Никто больше на борту «Злого» не узнал секрета Мэри Рид. Когда она выполняла свои обязанности, некоторые из команды обращались к ней «мистер Баттонс», другие были менее любезны. Это зависело от того, кто говорил. Если бы это было возможно, Джек Рэкхэм составил бы свою команду из матросов, которым плевать на любые авторитеты. Но он в то же время понимал, что ими надо руководить. Он знал, что в команде, состоящей из ста пятидесяти матросов, добрая треть вполне могла занять его капитанское место и, более того, попытается сделать это, как только разочаруется в нем.

Как известно, Джек был легкомысленным человеком. Ему нравилась легкая и комфортная жизнь, все остальное шло не в счет. Именно это не любила в нем Энн Бонни, считавшая, что он должен обо всем думать, накопить состояние, а потом отойти от дел. Она была единственной наследницей своего отца, и после его смерти все его состояние и владения перешли бы к ней. И она бы хотела, чтобы ее избранник был состоятелен и мог занять достойное место рядом с ней.

«Злой» шел по курсу между Подветренными и Наветренными островами, к югу от Пуэрто–Рико и Испанских островов. Придя на место, Джек слонялся без дела в маленькой бухте, ожидая свои корабли.

Эта небольшая бухта могла спрятать от любопытных глаз четыре или пять кораблей. В ней также было, где отдохнуть на суше. Когда корабль стоял на

коре, матросы могли сойти на берег и разбить палатки. Переносили провизию, устанавливали походную кухню, из близлежащих городов привозили женщин и делили трофеи.

Целыми днями матросы с обоих кораблей и офицеры взвешивали и оценивали золото, делили его на двести частей, которые надо поделить между членами команды. Но вначале были определены специальные премии. Каждый раненый, если его раны не вели к выходу из пиратского братства, получал сто фунтов сверх своей доли. Если же он становился совершенно недееспособным, то получал от пятисот до тысячи фунтов и мог остаться на борту судна до захода в порт, а там спокойно сойти на берег. Баттонс, как помощник капитана, получала вдвое больше матросов.

Перед распределением все добро сваливали перед капитаном, который сидел в гамаке, с пистолетом наготове. Матросы усаживались друг против друга в два ряда, женщины и местные жители позади. Представитель каждой команды брал долю и, передавая ее дальше по ряду, отдавал пирату, а Ситцевый Джек называл стоимость доли. Все шло хорошо, пока делили монеты и цепочки из драгоценных металлов, потому что они делились по весу, и каждый мог видеть, что его доля не меньше, чем доля соседа. Когда же дело дошло до драгоценностей, где не было двух одинаковых по весу или цене, начались споры и недовольство. Иногда, получая то, что не производило впечатление ценного или что ему было не нужно, матрос пренебрежительным жестом бросал это через плечо стоящей позади местной женщине. Некоторые обменивались с другими, многие сердились. Но все забывалось, когда дележ заканчивался, выносили бочонок с ромом, звали музыкантов и начинались песни и пляски.

Очень часто коки и гребцы напивались так, что забывали о своих обязанностях, и тогда местное население выполняло роли слуг. Пираты не скупились, и, пока они веселились, жители, по большей части метисы и испанцы, толпой стояли вокруг них. Бывало, что танцующая местная женщина выскакивала в середину пиратского круга и отплясывала зажигательное фанданго под одобрительные крики разбойников, которые в конце, оценив по достоинству ее танец, бросали к ее ногам монеты и безделушки. Ночью устраивали большой костер, и пьянка и веселье продолжались. Туземцы приносили еще дров, выпивалось еще больше рома, и пока последний пират и его подружка не падали, гулянье не кончалось. Большинство просыпалось, когда солнце стояло уже высоко. Едва ворочая языком и с тяжелой головой, они искали спасения в том, что накануне их свалило.

Ситцевый Джек Рэкхэм и его команда ждали встречи с «Утренней звездой» еще две недели. Но местное население утверждало, что за время их присутствия не появлялся ни один корабль. В конце концов о судне и его команде перестали думать, решив, что они пропали или захвачены другим кораблем. Никаких сетований или пауз в развлечениях не последовало. Они пропали, ну и черт с ними.

Был уже конец мая, когда Ситцевый Джек собрал проспиртованную команду обратно на корабль и поднял наконец паруса. Им снова нужен был ром и мука, сухое мясо и другие продукты. Они нагрузили трюмы тропическими фруктами и овощами, лимонами, апельсинами, бананами и огромными горами кокосов. Все это, да зще рыба, выловленная в Карибском море, вот и все их продукты. В первую очередь они решили наведаться на Тортугу, где смогут пополнить запасы вяленого, сухого и копченого мяса. Перед отплытием Рэкхэм обещал, что через три месяца они вернутся.

Но на «Злом» не все шло гладко, хотя ревность Джека утихла, а тайну Баттонс он держал за зубами. Она была прекрасным офицером и следила за дисциплиной лучше, чем он сам. Зачастую Джек восторгался ее способностью, несмотря на слабый пол, подавлять любое недовольство и периодически возникавшую угрозу бунта. Было очевидно, что рано или поздно его восхищение примет другой оборот. Живот Энн становился все больше и больше, а Джек не мог любить будущего ребенка или относиться к нему, как к своему.

К тому же Энн была старше второго помощника. До Джека дошло, что Баттонс была бы очень привлекательной женщиной, если бы ее можно было склонить одеваться в подобающую одежду. К тому же они вместе могли бы славно пиратствовать.

Интерес Джека к Баттонс, как к женщине, зашел уже достаточно далеко, когда ирландка заметила это. Сама же Баттонс не подозревала, что за ней пытаются ухаживать. Она воспринимала капитанские комплименты как вполне заслуженные. Но Энн накинулась на него, словно тигрица.

— Скажи мне, если только посмеешь, что ты не обманываешь меня, — закричала она однажды. — Скажи мне, и я вырву твое поганое сердце.

— Но, моя дорогая, — слабо запротестовал Джек.

— Уверена, ты шлепал ее по заднице, судя по тому, как далеко она от тебя держится. Думаю, тебе пора кончать со своими штучками.

— Послушай, милая Энн, я не люблю никого, кроме тебя.

— Верю, скажи это еще раз, — промурлыкала она.

— Я скажу это еще тысячи раз, — мягко ответил Джек.

— Нет, я не доверяю тебе, по крайней мере, когда я тебя не вижу. И я предупрежу эту девку, чтобы она расставляла свои сети в других каютах «Злого».

И Энн оттолкнула Ситцевого Джека с такой силой, что менее тщеславный мужчина пожалел бы, что у него на борту находятся целых две бабы. Восстановив равновесие, он услышал, как его подружка приказала негру:

— Пришли ко мне мастера Баттонса Рида и скажи ему, чтобы он не терял зря времени.

Даже в гневе долг чести не позволил ирландке выдать секрет Баттонс.

— Выйди вон и не возвращайся, пока я не позову, — приказала она черному слуге, когда появился второй помощник. Затем она повернулась к Баттонс и грозно потребовала:

— Ты влюбилась в Джека Рэкхэма? Ты хочешь заполучить его, пока я жду ребенка? Скажи мне правду, пока я не вырвала твое сердце.

Гнев женщины напугал Баттонс, но, пораженная, она не понимала, к чему та клонит.

— А–а, да! Ты не понимаешь. Я постараюсь объяснить тебе. Хочешь моего Джека? Хочешь разделить с ним и командование и постель? Говори правду, пока я не разукрасила твою физиономию.

— Честное слово, мадам, я не понимаю вас. Разделить командование? Постель? Вы говорите загадками. Скажите прямо, что вы имеете в виду.

— Да, я скажу тебе, невинная овечка. Какой план ты придумала, чтобы избавиться от меня? Какие планы ты и мастер Рэкхэм имеете на будущее? Он сказал мне, что я сойду на берег вместе с миссис Фулворт на Кубе для того, чтобы родить, а ты останешься на «Злом» вместе с ним.

— Это для меня новость, мадам, я не слышала об этих планах.

Ее слова только еще больше разозлили Энн. Беременная женщина с горящими от злобы глазами накинулась на девушку. Она выхватила из–за пазухи крохотный кинжал, и внезапность атаки едва не стоила Мэри Рид жизни. Ей удалось уклониться от острого клинка на достаточное расстояние, однако Энн с такой скоростью размахивала им, что Баттонс ничего не оставалось делать, как уворачиваться. Неожиданно Энн схватила ее и прижала к якорной цепи, надеясь вонзить нож ей в спину, но Баттонс оказалась проворнее и увернулась. Она позвала капитана Рэкхэма, чтобы тот оттащил женщину, но он, нахмурившись, наблюдал за происходящим со стороны. Что бы ни было у него на уме, он не собирался останавливать драку.

Когда Энн снова начала наступать, Баттонс уже приготовилась. Она схватила руку, держащую кинжал, за запястье и вывернула ее с такой силой, что ирландка застонала от боли, а кинжал отлетел в угол каюты.

— Я не собираюсь вредить вам, мадам, — мягко сказала Баттонс, все еще держа женщину за запястье. — Но либо ты отстанешь, либо я так швырну те–б я к ногам твоего любовничка, что ты сможешь встать только с его помощью. Я не могу причинить вред женщине в твоем положении.

В этот момент Ситцевый Джек пришел ей на помощь. Обняв Энн, он тихо сказал:

— Парень здесь ни при чем. Тебе наговорили лишнего, или ты сама неправильно все поняла. Мы будем на Кубе не раньше, чем через два месяца, а за это время многое может произойти. Тише, девочка, тише. Ты навредишь себе.

Энн удалось усадить на самый удобный стул в каюте и напоить ее разбавленным ромом. Баттонс ждала от Рэкхэма сигнала отправиться на свое место, но его все не было. После долгой паузы мрачная ирландка заговорила:

— Или она, или я. Одна должна уйти. Ты должен решить, Джек Рэкхэм, и сегодня же.

— Нет, — ответил Джек. — Вы обе очень дороги мне. Баттонс прекрасный офицер, а ты — любимая жена. Вы обе нужны мне на «Злом».

— Я не успокоюсь, пока она здесь, — сказала Энн, а затем добавила: — Я убью ее, пока она будет спать или стоять на вахте ночью.

Через голову Энн Джек кивнул Баттонс, чтобы та вернулась на место. Он подмигнул ей, когда кивал, а Мэри Рид, никогда не общавшаяся с женатыми мужчинами, не поняла, что он имел в виду.

 

IV

Несколько недель казалось, что Энн Бонни больше не ревнует, и Мэри Рид исполняла свои обязанности со свойственной ей целеустремленностью, не подозревая, что ирландский характер еще возьмет свое. Трофеи «Злого» в этот период были невелики, его капитан был занят другими проблемами. Пираты всегда старались увеличить свой флот, заставив захваченный корабль плавать под своим флагом и выплачивать проценты от награбленного. Джек Рэкхэм мечтал о легком богатстве, но из двух или трех кораблей, находящихся под его командованием, ни один ни вернулся и не рассчитался с ним.

По мере того как приближался срок ее отправки на Кубу, Энн все больше злилась на Джека и Баттонс. Беззаботность, уверенность и веселость Джека доводили ее до сумасшествия. Взгляды, бросаемые им на Баттонс, которая спокойно занималась своими делами, выводили Энн из терпения. Мысленно она уже видела, как Рэкхэм собирается дать ей отставку и заняться вторым помощником, и была полна решимости расстроить этот план. Однако Ситцевый Джек был терпеливым человеком и знал, чего хочет. Он позволил Энн злиться столько, сколько она пожелает, сам же продолжал оценивающе посматривать на Баттонс.

«Злой» шел к югу от Испанских островов, надеясь на встречу с каким–нибудь кораблем. Это было не самое выгодное направление, зато безопасное. Британские военные корабли на Ямайке снова проявляли активность, а испанцы уже не были уверены, что с пиратством покончено. Многие корабли, отчалившие из Портобело и Картахены, так и не пришли в Испанию. Некоторые могли пропасть во время бурь, некоторые — захвачены своими же командами, но некоторые пали жертвами флибустьеров южноамериканских морей. Несомненно, что некоторые попали в руки Ситцевого Джека. Известно, что Барт Роберте, Йитс и многие другие бороздили южные моря под его флагом.

Последующие события на «Злом» развивались очень быстро.

Ночь в тропиках наступает мгновенно, а темнота — прекрасный покров для любви. Баттонс стояла около рулевого колеса на вечерней вахте, когда капитан подошел к ней за рапортом. Около получаса они обсуждали возможную погоду, а также шансы на захват корабля с золотом, если они поплывут на Бар–ранкилью или Маракайбо.

Пока они разговаривали, стемнело, и Джек обнял Баттонс за плечи дружеским жестом, а затем его рука спустилась на талию. А потом, теряя ум от возбуждения, Джек притянул помощника еще ближе к себе.

Баттонс знала, что может уложить его одним ударом, но она также знала, что это не пройдет безнаказанно. Последовала короткая потасовка во мгле, и вдруг их ослепил свет фонаря. Фонарь был в руках у Энн Бонни, и ирландка разразилась потоком ругани в адрес своего мужчины.

Джек подошел к женщине:

— Нет, девчонка, хватит нотаций. Придержи свой чертов язык и поспеши обратно на свою койку.

— И оставить тебя одного с этой шлюхой? Отойди, пока я не снесла тебе голову.

Она выхватила пистолет и приставила к голове своего любовника. Баттонс попыталась схватить ее сзади, но Энн, облокотившись о заграждения, держала под прицелом их обоих.

— А теперь, прекрасный Джек, охотник за девками, слушай меня. Я слышала, как ты говорил мастеру Баттонс, что ты собираешься плыть на юг. Хорошо. Думаю, там будут одинокие островки, и мы высадим эту девку на берег на первом же. Одну. Ты понял меня?

Ситцевый Джек громко расхохотался.

— Нет, я не выброшу такого ценного офицера, девка. Я собираюсь поплыть на юг, попытать там счастья, а затем вернуться за тобой на Кубу. А этот парень останется на своем посту.

Ирландка разозлилась сильнее и громко выкрикнула:

— Она не парень, и я больше не собираюсь шутить. Я расскажу всем на борту этого корабля, что помощник капитана — девка, да к тому же гулящая.

Когда с нижней палубы из темноты раздался смех, стало очевидно, что члены команды все слышали. Пистолет в руке Энн дрожал, а гнев не позволял ей хорошо прицелиться. Баттонс, выжидавшая подходящего момента, схватила ее за руки и прижала их к бокам. Прежде чем она смогла заткнуть ей рот, Энн успела снова громко крикнуть, что Баттонс не мужчина, а женщина. На нижней палубе загорались огни, и Джек подошел к заграждениям и приказал матросам вернуться на свои места. Но один из матросов с фонарем подошел к трапу, ведущему на офицерскую палубу:

— Так что, капитан, мистер Баттонс — девчонка?

— Иди вниз, дурак, — приказал Рэкхэм. — То, что здесь происходит, не твоего ума дело.

Матрос не двинулся с места, чтоб исполнить приказ капитана.

— По–моему, это нарушение правил, — сказал моряк. — Мы сделали исключение в случае с миссис Бонни, но мы не давали вам права устраивать здесь гарем. Если Баттонс женщина, она должна прийти к нам.

— Ты слышал меня, — взорвался Ситцевый Джек. — Я приказал тебе идти вниз.

— Я слышал вас, капитан, но я не слышал ответа на свой вопрос. Правила прямо говорят — первая баба тебе, следующая — матросам. Если Баттонс девка, и, по–моему, достаточно крепкая для этого дела, ее надо отдать нам.

Баттонс Рид вышла в свет фонаря. Она посмотрела с палубы на матроса и спросила:

— Кто это собрался мне указывать, куда мне идти?

— Это по правилам, мистер, то есть… мадам, и мы больше не позволим обманывать нас.

Он положил руку на плечо второго помощника, но тут же пожалел об этом. Баттонс нанесла ему удар в челюсть, мощнейший удар. Кулак мелькнул словно молния. Матрос растянулся в полный рост на палубе, рухнув у гакаборта. Баттонс не стала добивать его, поскольку в этом не было необходимости. Она одним ударом вышибла из моряка все «морские законы», и он не пытался подняться, чтобы свалиться снова от нового удара.

Баттонс подошла к заграждению и посмотрела в темноту. Она слышала бормотание и дыхание матросов, шептавшихся внизу, они с удивлением расспрашивали друг друга. С минуту она послушала, а затем крикнула:

— Эй, это говорю я, женщина, переодетая мужчиной. Я всегда так одеваюсь, и если кому–то из вас это не по вкусу, пусть подойдет и скажет об этом. Я поговорю с ним, как поговорила с тем, кто уже валяется на палубе. Я женщина, и я снова повторяю это, но как матрос я лучше, чем любой из вас. По местам! Сейчас же!

Она подошла к матросу, которого она свалила наповал, пнула его ногой и отправила вниз по лестнице. Пока парень с трудом ковылял вниз по трапу, она осветила фонарем палубу и проследила, чтобы все матросы разошлись по местам. Затем она повернулась к Ситцевому Джеку и Энн Бонни и обратилась к матросу у руля:

— Отдай руль капитану и иди вниз. Я позову тебя, когда ты мне понадобишься.

Джек покорно взялся за руль, а матрос, вздохнув с облегчением, спустился по трапу.

— А теперь выскажусь я. Я решила покинуть «Злой», хотя я люблю этот корабль, причем значительно больше, чем его капитана и подругу капитана. Да, я очень люблю его и не хочу уходить отсюда. Со мной, как с мужчиной покончено, а баб я не уважаю, поскольку они способны только развлекать мужиков. А я от мужиков не в восторге, они глупы, у них на уме только ром да шлюхи. У меня нет охоты связываться с этой толпой негодяев. Я не собираюсь устраивать бунт. Но и вы не будете мне мешать. Я стану капитаном этого корабля и буду командовать им до тех пор, пока мы не захватим судно, которое мне понравится. Тогда я передам Джеку командование «Злым», наберу команду и займусь собственным промыслом. Вот мой план. Капитан Рэкхэм, думаю, что вы согласны. И мадам Бонни, и все матросы на борту «Злого».

— Это бунт, — значительно проговорил Джек Рэкхэм.

— Ты играешь со смертью. — Баттонс пристально посмотрела на Ситцевого Джека. — Я поплыву туда, куда мы и собирались сегодня вечером. Я собираюсь атаковать каждый корабль, который нам встретится, никого не пропускать. Это значит, что «Злой» станет более агрессивным, а не будет лениво шляться по волнам тебе в угоду. И вся команда поддержит меня! Мадам Бонни останется в своей каюте. Если ей надо подняться на палубу, пусть гуляет внизу. Тебе может не нравиться мой план, мастер Рэкхэм, но раз теперь все знают, что я женщина, то я должна все сказать. Тебе не придется долго меня терпеть, потому что мне на тебя наплевать. Не мешай мне, и через неделю «Злой» снова будет твоим.

Баттонс выкрикнула приказ, и вахтенный вернулся на свое место.

— Теперь ты знаешь, что я женщина, — сказала она рулевому, — но я не для вас. И при первых же признаках неприятностей я не буду терять времени и первого, кто сунется, изобью до смерти.

— Идите вниз, капитан, и вы тоже, мадам, встретимся там. — Затем голос Баттонс стал тверже, и она добавила: — И без шуток, или, я клянусь, я изобью вас так, что вы уже не встанете.

Никто, кто знал Ситцевого Джека, не мог обвинить его в трусости. Он был человеком отважным, бесстрашным и наблюдательным, но только в веселой компании. Он мог победить любого в поединке на саблях. Но он прекрасно помнил мощный удар кулака Баттонс и видел, как команда подчинялась ее приказам, а его указания отказывалась слушать. Кроме того, ему нравилась эта девчонка.

Баттонс осмотрела запал своего пистолета и так закрепила перевязь, чтобы сабля была под рукой. Жест был настолько красноречивым, что Джек и Энн без дальнейших возражений отправились вниз. Мэри Рид провела последний обход, отдавая приказы дозорным и оставив на юте стоящего на вахте Мэсси. Она чувствовала себя прекрасно. Впервые в жизни она ощущала в себе определенную и уверенную силу и лучше, чем кто–либо на «Злом», знала, что она хозяин или хозяйка положения.

Но все же, спускаясь в каюту капитана, она приняла все меры предосторожности. Она дважды постучала, а потом распахнула дверь и отступила в сторону. Выстрела не последовало, она переступила порог, остановилась и, уперев руки в бока, засмеялась глубоким гортанным смехом.

Хозяин или хозяйка? Какая разница? «Злой» принадлежал ей, как она и хотела, и она знала это.

 

V

Покинув каюту Ситцевого Джека Рэкхэма, Баттонс, наверное, была самым счастливым человеком на борту отличного судна под названием «Злой». Она вышла смело и без колебаний и прошла в свою каюту, даже не обернувшись.

Без сомнения, она была хозяйкой на «Злом».

Ситцевый Джек Рэкхэм, храбрый пират, джентльмен удачи и один из тех, кто уцелел из всего Берегового братства, оказался в унизительном положении. Он ничего не мог сделать.

И он не мог освободиться.

Только Энн Бонни хрипло орала в знак протеста. Но подругу пирата заперли в каюте, и на ее вопли никто не обращал внимания.

Трижды Энн запирали в каюте, и каждый раз ее освобождал любовник. Наконец Мэри Рид взяла дело в свои руки. Когда Рэкхэм подошел к ней, она неожиданно ударила его кулаком, да так, что свалила, и он ударился головой о стол в каюте. Мэри Рид заперла и его тоже и задумалась о том, какой будет расплата за такой мятеж.

Ведь она была хозяйкой «Злого», но при этом оставалась мятежницей.

Рано или поздно Ситцевый Джек освободится из плена, и тогда она узнает, каков он в гневе. Сколько она сможет удержать его в заключении, зависит от многих причин: от любопытства команды, от того, потребуется ли ей его вмешательство, от многого другого. Она могла на несколько часов приостановить расспросы, говоря, что капитан болен и находится в своей каюте. Но неизвестно, сколько ей удастся скрывать истину.

Не стоит говорить, что Баттонс не спала в эту ночь. Она в темноте мерила шагами каюту и офицерскую палубу! Каждый раз, когда объявляли начало нового часа, она шла в каюту Рэкхэма, чтобы посмотреть, как он. Она ухаживала за его раной, приносила ему ром и воду и каждым своим жестом показывала, что ей жаль его.

— Поверь, Джек, это не моя вина. Твоя девчонка ударила меня, когда я спала. А ты даже пальцем не пошевелил, чтобы остановить ее. Ты был просто смешон.

Джек не ответил Баттонс, только кивнул. Сделав глоток из поднесенной к губам кружки, он сказал:

— Я прощу тебя, если ты освободишь меня. Я никому ничего не скажу.

— Нет, капитан Рэкхэм. Я боюсь тебя не из–за какой–то любви. Я просто не отдам тебя в руки этой девки. Ты поступишь, как она решит, и я знаю это. Спи, а утром мы вместе подумаем и разработаем план. Спи, капитан.

Она вернулась на полуют, сказала пару слов Мэсси, а потом пошла в свою каюту. Мэри боялась наступающего дня. Она знала, что, пока команда спит, она хозяйка положения, но надвигающийся рассвет покажет ее силу или слабость. В четыре утра, как раз перед тем, как рассвет заявил о себе в полную силу, с постов на корме раздался крик:

— Огни! Огни в пяти румбах справа по борту!

Сообщение было повторено вахтенными на носу и

на корме. Мэри мгновенно оказалась на юте, пытаясь разобраться, друзья это или враги. Ни она, ни матросы не могли различить флаг корабля, который темным силуэтом вырисовывался на фоне южного неба.

— Руль на борт, — приказала Баттонс рулевому. Говоря это, она сама положила руки на рукоять, чтобы привести руль в нужное положение.

Она направила «Злого» прямо на другой корабль и, напрягая зрение, всматривалась, пытаясь понять, что это за судно. Судно было еще в миле, когда наблюдатель на носу крикнул:

— Это испанец, вооруженный. Двадцать четыре пушки.

«Злой» сбросил ход, и Мэри приказала команде:

— Канониры правого и левого бортов, по местам. Готовь снаряды! Мушкетеры, на реи!

Она видела, как молчаливые, порой необутые матросы, которые еще не поняли, что судном командует новый капитан, спешили к пушкам. Легковооруженные матросы заряжали мушкеты и готовили прочее вооружение к бою. «Злой» направился к испанцу. Все заняли свои места, а новый капитан держала руку на руле, чтобы обеспечить мгновенное выполнение своих команд, и отдавала приказы хриплым, мужским голосом.

Вместо того чтобы провести «Злого» вдоль левого борта испанцев, Баттонс прошла у них перед носом, отдав приказ выстрелить из пушек правого борта. Двенадцать пушек выбросили столбы разрушительного пламени, а она приказала развернуть корабль. Руль легко повернулся, и через мгновение они уже плыли рядом с добычей. Оба капитана одновременно выкрикнули команду стрелять, однако залп испанцев оказался слабым и рассеянным, а «Злой» выстрелил сильно и метко.

— Все на борт. Приготовить крюки! — выкрикивала капитан Баттонс. — Мушкетеры, огонь! На абордаж!

С последними словами она выскочила на палубу и, держа в руке саблю, оказалась в первых рядах атакующих. Она схватилась с испанским капитаном, держащим в руках шпагу с позолоченной рукояткой, у подножия трапа. У нее был более мощный удар, ее сабля оказалась более тяжелой, и она мгновенно свалила капитана с ног. Все закончилось за десять минут. Де Ороско, капитан «Белла Кристины», и его команда стали ее пленниками. Победу им принесла не только внезапность нападения. Только накануне испанцы были атакованы пиратским кораблем, но сумели захватить и поджечь его. Радость была настолько велика, а трофейный ром настолько великолепен, что вся ночь была посвящена празднованию, и, когда подошел «Злой», на борту едва ли был человек, способный твердо держаться на ногах.

Пират, захваченный «Белла Кристиной», оказался не кем иным, как Уиллом Каннингэмом. Он был капитаном корабля, а вторым помощником у него был боцман Джонс. Баттонс спросила, что они сделали с пленниками. Многие были убиты в сражении, другие, раненные, взяты на борт, некоторые сбежали на корабельном баркасе. Всех пленных разместили в нижнем трюме.

— У нас будет достаточно времени для этих несчастных. Теперь о вашем грузе! Кто вы и куда направляетесь?

Капитан Ороско уже довольно долго был на службе и имел очень много встреч с флибустьерами. Поэтому он не слишком нервничал по поводу своего неприятного положения. Раньше он спасал свою шкуру не потому, что противостоял головорезам, которые брали его корабль, а потому, что ничего не скрывал. Если этим пиратам нужно только золото, он может спастись без потерь. Если им нужно все, поможет только вежливость. Он провел Баттонс в свою каюту и указал на обитые кожей сундуки, стоящие у шпангоута. В двадцати из них лежало перуанское золото, а четыре были набиты полудрагоценными камнями из того же района. К тому же в каюте оказалось несколько небольших партий жемчуга из залива Сан–Мигель. В трюмах было несколько тонн серебряных слитков, много местного товара, а также двадцать пленников, которых везли в Испанию на казнь.

— Мы проследим за этим вместо вас, капитан, — сказала Мэри. — Если они хорошие пираты, им сохранят жизнь, и мы заменим их на двадцать испанцев.

Затем Мэри велела испанским пленникам поделиться поровну. Половину отправили на «Злой», другая половина осталась на борту «Белла Кристины». Захваченные же пираты до поры до времени оставались в трюме.

«Белла Кристина» была новым кораблем, который заканчивал первое плавание. Хорошо вооруженный корабль, барк, быстрый, изящный и добротно построенный. В первом же плавании он оправдал ожидания тех, кто его построил, и одновременно предал их. Его команда собиралась отправить в Испанию захвачен-; ных пиратов как знак того, что могут сделать испанские корабельщики и канониры, когда они хорошо оснащены и вооружены. Но «Белла Кристина» никогда больше не увидит Испанию.

Понимая, какова политическая и финансовая ценность ее добычи, Мэри Рид приказала вынести ее на палубу. Самая поверхностная оценка показала, что стоимость ее составит миллион с четвертью долларов. После раздела даже последний член команды получит долю, равную шестидесяти пяти сотням долларов. Оставив около сокровищ охрану, она отправилась в каюту «Злого», но не успела еще добраться до палубы, как столкнулась с разъяренным Ситцевым Джеком Рэкхэмом. Один из членов команды нашел и освободил его.

— Заковать этого матроса в кандалы, — приказал Джек.

Но Мэри уже достала саблю и отошла от поручней.

— Только ступи на эту палубу, и твоя жизнь не будет стоить даже… — спокойно и тихо произнесла Мэри. — Отойдите от меня, парни, или, черт побери, я снесу вам головы!

В одной руке она держала саблю, в другой пистолет.

— Я захватила этот корабль, Джек Рэкхэм, а ты бы поджал хвост. И ты знаешь это. Я и твои матросы взяли его, пока ты валялся в своей каюте. Если ты придешь в себя, ты увидишь за моей спиной добычу, которую уже можно честно делить по нашим законам. Там есть и твоя доля, и ты ее получишь, и моя тоже. Но «Белла Кристина» моя, и я поступлю с ней так, как считаю нужным. Позже я тебя осведомлю о своих планах.

Матрос за ее спиной сделал неверный жест, неправильно истолкованный Мэри. Она быстро развернулась и выстрелила. Пуля попала ему точно между глаз. И прежде, чем кто–либо пошевельнулся, пустой пистолет уже был за поясом, а другой, заряженный, в руке.

— Каждый из вас знает, что со мной шутки плохи. Стойте на местах, если вам дорога шкура. Следующий умрет так же, как и этот.

Медленно и осмотрительно, понимая, что она все–таки проиграла, Мэри Рид двинулась к полуюту испанского барка. Она поднялась по трапу и, стоя у поручней, крикнула Джеку Рэкхэму:

— Бросай оружие и поднимайся на борт, милорд Джек.

Ситцевый Джек Рэкхэм бросился на палубу без пояса с пистолетами, вооруженный только саблей. Он знал, что Баттонс своей отвагой завоевала уважение всей команды, и он не мог решиться ослушаться ее. Отстегнув портупею и бросив ее на палубу, он нерешительно перепрыгнул через поручни на палубу захваченного корабля.

— Только Рэкхэм, — крикнула Баттонс с полуюта. — Я его не обижу, если он сам не будет нарываться.

На борту испанского судна стояли часовые у награбленной добычи и несколько других пиратов, но поскольку никто не делал неверных движений, Мэри позволила им остаться.

Обойдя вокруг добычи и осмотрев ее, Ситцевый Джек остановился перед полуютом и посмотрел вверх. Мэри Рид отвязала пояс с пистолетами и, швырнув его на палубу, крикнула:

— Поднимайся, Джек, парень, давай поболтаем. Нам есть о чем поговорить.

Ситцевый Джек поднялся по трапу и встал перед своим вторым офицером.

— Мне стоит только собрать матросов и сказать им, что ты мятежник, и они набросятся на тебя, как стая волков.

— Я знаю. Но я боюсь не тебя, а шлюху, которую ты называешь женой. Ты хороший парень, Рэкхэм, и мне бы хотелось плавать с тобой. Но из–за твоей страсти и твоей девки жить с тобой невозможно. Держи ее подальше, и все будет хорошо.

— И что ты будешь делать? Ты сказала, что корабль твой.

— Да, Джек Рэкхэм. «Белла Кристина» и те из твоей команды, которые захотят попытать удачи.

Джек коротко рассмеялся.

— Как ты думаешь, Баттонс, как много пойдет на службу к девчонке? А?

— На твоем месте я бы не стала проверять, Джек. Твоя гордость пострадает, если я возьму слишком много. Так?

Ситцевый Джек смотрел вдаль и молчал. Баттонс рассмеялась низким грудным смехом.

— Это смешно, черт возьми, это смешно, Джек. Я, женщина, не боюсь ни одного матроса из твоей команды, и даже тебя, Рэкхэм. Слышишь, я не боюсь ни одного мужчины. Единственный человек из твоей команды, которого я боюсь, это твоя грязная шлюха, эта разодетая в шелка жена рыботорговца, твоя подружка. Только ее я боюсь, ее одну. Где она? Все еще сидит запертая в своей каюте?

Джек молчал. Разглаживая свои яркие штаны и вытянув ноги, он произнес:

— Баттонс, ты и я могли бы далеко пойти. Что говорить? Я сделаю тебя капитаном «Белла Кристины», и вместе мы будем скитаться по свету. А девку я отправлю на берег в Пуэрто–Принсипе, и на этом покончим с ней. Решай же, Баттонс!

Она словно ждала этого момента. Слегка растрепанная и очень злая, Энн Бонни появилась перед ними.

— Так–так, Джек Рэкхэм! Что это ты тут делаешь с этой… шлюхой? Опять замышляете избавиться от меня!

Отяжелевшая, она подошла к поручням между двумя сцепленными кораблями и со злостью перелезла на испанский полуют. Когда она поднималась на офицерскую палубу, в ее ирландских глазах горел не просто огонь.

— Джек Рэкхэм, ты щеголь и поганое отродье, но я не позволю этой девке отнять тебя.

— Замолчи, девка, — проговорил Джек. — Мы обсуждаем наши дела. Иди в свою каюту. — Неожиданно он нагнулся и взял один из пистолетов Мэри Рид. — Убирайся, пока я не пристрелил тебя.

Джек поднял пистолет только для того, чтобы припугнуть свою мадам, но едва его рука легла на курок, Мэри Рид поняла, что он стал хозяином положения. Команда захваченного судна сидела в заключении в трюмах, оба корабля были крепко сцеплены крюками, а команда «Злого», сгорая от желания увидеть свои трофеи, толпилась около палубы «Белла Кристины». Специально или нет, но они выложили долю Баттонс впереди. Один из них, в восторге от капитана, захватившего барк, предложил трижды прокричать «ура!» капитану Баттонс. И это было сделано с радостью, пираты взмахнули в воздухе саблями в честь Баттонс.

— Ура! Ура! Ура! Капитану Баттонс!

Если бы у Ситцевого Джека было больше смелости, то он сумел бы воспользоваться своим преимуществом. Он бы сбил с нее спесь, сказав команде, что, если бы испанцы не были пьяны, они сами бы сейчас сидели в трюмах, как матросы Уилла Каннингэма. Но смелости у него не хватало, так же как и ума использовать ситуацию в свою пользу. Мэри Рид мгновенно воспользовалась его нерешительностью. Рванувшись к поручням, она крикнула матросам, стоявшим внизу:

— Матросы, вы все храбрые ребята, и у меня есть для вас план. В трюмах под вами лежат двадцать разбойников, попавших в плен к испанцам, которых этим утром захватили мы. Прежде чем освободить их, мы поделим добычу. Затем мистер Рэкхэм пойдет на свой корабль, забрав с собой свою девку и всех, кто захочет пойти с ним. Те же из вас, у кого хватает смелости и кто не боится последовать за женщиной, останутся на этом корабле. Я назову его «Черным дроздом». Это хорошее название. Потом мы разделимся и пойдем каждый своей дорогой. Когда раздел закончится, мы откроем трюмы, и пусть эти несчастные сами решают, к кому им примкнуть. Говорите, что вы думаете.

— Я беру девку, — раздался голос, поддержанный веселым эхом.

— Меня ты не получишь, ты не тот мужик, который сможет это сделать, — рассмеялась девушка. — Ты можешь идти рядом со мной, но без моего согласия ты меня не возьмешь. Запомните это, подумайте дважды. Матросы и те, у кого хватит храбрости пойти за бабой, перелезайте через поручни с правого борта. Остальные отправляйтесь на «Злого».

— Сначала золото, — выкрикнул другой голос. — А потом мы решим, кто будет нашим капитаном.

Мэри Рид очень нервничала во время распределения. Это был медленный процесс, поскольку всю добычу следовало разделить на двести частей, а каждую долю считали вслух, чтобы тугодумы потом не жаловались, что их обделили.

— Каждая доля золотом будет состоять из сорока шести частей. Капитану достанется десять долей, или четыреста шестьдесят частей. Помощникам Мэсси и Рид по пять долей, или двести тридцать частей.

Каждый матрос, получив свою долю, клал ее перед собой, чтобы остальные могли видеть, что он получил не больше, чем ему полагалось. Как обычно, спор разгорелся, когда дело дошло до дележа жемчуга и камней. Драгоценности перемешали, и матрос с завязанными глазами брал горсть и передавал ее морякам. Серебро делили в последнюю очередь. Людям было тяжело тащить свою долю серебра в каюты, и поэтому многие меняли их на несколько долей более легкого в переноске золота.

Когда дележ закончился, матросы потребовали раздачи рома, но, посовещавшись с Ситцевым Джеком, пиратка настояла на том, чтобы спиртное раздавали только после набора в команды. Хотя для Джека было бы значительно выгоднее, чтобы его люди были в стельку пьяны перед набором, но он опять упустил эту возможность и позволил Мэри делать то, что она хочет. Однако Энн Бонни оказалась более предусмотрительна, чем ее друг.

Баттонс едва записала дюжину моряков, когда увидела, как вдоль палубы «Злого» движется женщина и раздает морякам ром. Приказав двоим матросам, уже записавшимся в ее команду, привести к ней Энн, она велела двум другим освободить из трюмов заключенных.

1 Энн толкнули на палубу «Белла Кристины», и капитан Баттонс выкрикнула:

— Итак, справедливая Энн решила обойти меня? Я приказала, чтобы морякам раздавали ром только после набора команд.

Энн разразилась таким отборным потоком брани, что даже во взглядах матросов, державших ее, отразилось восхищение.

— Ну ты… шлюха. Мне плевать на твою болтовню. Я говорю тебе, что меня не обмануть таким, как ты. И если я не могу убить тебя, я убью твоего любовничка в ярких штанах и скормлю его барракудам. Как тебе это нравится, моя прекрасная шлюха?

От пронзительных криков ирландки Мэри Рид отвлекли люди, вышедшие из темноты трюмов на яркий солнечный свет. С минуту они стояли, вытирая с глаз слезы, пытаясь понять, что происходит на незнакомой палубе. Двое хромали из–за ран на ногах, у другого одна рука была подвязана ремнем. В толпе Мэри разглядела знакомое лицо, когда–то любимое, и, тут же забыв свою ненависть, она воскликнула:

— Джонс! Боцман Джонс! Иди сюда.

Боцман Джонс посмотрел вверх и увидел свою жену, стоящую на капитанском мостике корабля, который он считал испанским золотым судном. Помахав ей здоровой рукой, он подошел к ней.

— Эй, Баттонс, парень, рад видеть тебя снова. Что ты здесь делаешь?

— А, приятель, я капитан этого корабля. Я теперь в одном ряду с Морганом, Тичем и Робертсом. Я сам себе хозяин и командую этим прекрасным барком. Что скажешь на это?

Прежде чем он смог ответить, Энн Бонни вставила свое слово:

— Пусть тебя не обманывает его болтовня, парень. Она такой же мужик, как и я. Грязная, вшивая шлюха, которая пытается отбить у меня мужика.

Джонс и Мэри рассмеялись.

— Да, девочка, я знаю, что она не мужчина. И знаю лучше, чем кто–нибудь другой, — сказал Джонс.

— Мадам Бонни, — подчеркнуто вежливо сказала Мэри Рид. В ее голосе звучала насмешка. — Я хочу представить вам моего товарища, у которого нет другого имени, кроме Джонс, за исключением звания. Когда я встретила его, он был моряк Джонс, когда я бросила его, его звали боцман Джонс. Он мой муж, и если он хорошо знает свою девчонку, он знает также, что ему никогда не наставляли рога. Не так ли, Джонс?

— Это правда, мадам Бонни. Я никогда не встречал женщины, которую было бы так трудно уложить в постель. Это должен быть борец, а я такой и есть, поэтому я и жил с ней.

Джонс и Мэри снова рассмеялись.

— И, чтобы доказать мою любовь к нему, — продолжила Мэри Рид, — и показать, как я горжусь им, я назначаю его штурманом этого судна. Он не будет отчитываться никому, кроме меня. Он будет старшим офицером, и каждый матрос моей команды будет приветствовать его, как капитана. Я думаю, теперь его будут звать капитан Джонс! А теперь мадам Бонни может поблагодарить меня. — Энн отступила, но Мэри была непреклонна. — А затем последует великий и отважный Ситцевый Джек и все матросы славного корабля «Черный дрозд».

Среди освобожденных пленников Мэри узнала многих, знакомых ей еще со времен, когда она служила в таверне в Нью–Провиденс. Распределение рома приостановили и продолжили набор в команду. Более половины моряков решили, что они пойдут с женщиной–пиратом. К чести Мэри следует сказать, что те с «Злого», кто присоединился к ней, были лучшими матросами из старой команды. Плавание с обленившимся Ситцевым Джеком не прельщало их. Они восхищались тем, как Мэри захватила испанцев. Как точно и верно она действовала. Итак, капитан Баттонс набрала команду преданных ей головорезов.

 

I

Корабль мог не достаться Мэри Рид так легко, как это случилось. Ситцевый Джек мог бы отказать ей в праве набирать людей из его матросов, он мог бы отказать ей в необходимом снабжении, оружии и обмундировании, даже в праве использовать корабль в своих целях. Она преуспела в своих намерениях в основном из–за ревности Энн Бонни. Ирландка готова была позволить Мэри делать практически все, что она захочет, только бы та убралась с «Злого», а Ситцевый Джек, предпочитающий комфорт всему остальному, выбрал кратчайший путь к спокойствию.

Но он также продемонстрировал и некоторые деловые качества. В последнем разговоре с Мэри он настоял на увеличении доли от выручки «Черного дрозда», начав с требования пятидесяти процентов и постепенно дойдя до разумных пятнадцати. Тогда же он заставил Мэри заплатить из ее собственных денег за снабжение ее корабля продовольствием. Однако новый капитан пиратов была рада принять практически любые условия, только бы остаться при своем. Она провела быстрый осмотр корабля и его запасов и приказала плотнику замазать его название и порт приписки, заменив на «Черный дрозд, Бристоль». Паруснику было велено изготовить флаг, который бы ясно свидетельствовал о предназначении «Черного дрозда». Вместо традиционного Веселого Роджера с белым или красным черепом и костями Баттонс решила изобразить на красном фоне черного стервятника, пирующего над человеческим черепом. Она доказывала остальным, что все прекрасно поймут смысл того, что изображено на флаге.

На следующий день крюки, соединяющие «Злого» с захваченным кораблем, были сняты, и новый пиратский корабль начал собственную жизнь. Это был первый и, возможно, последний корабль, которым командовала белая женщина. Он плавал вдоль Карибских островов, совершал налеты, сжигал и убивал, наводя ужас на весь корабельный мир, став кошмаром для всех честных мореплавателей. Его разыскивал военно–морской флот всех государств. Им правила и была капитаном девушка, которая многого боялась.

Но как бы она ни боялась, это длилось недолго.

Стоя совершенно одна на офицерской палубе, если не считать рулевого и тех восьмидесяти матросов, которые подчинялись ее приказам, Мэри Рид была робка только на словах. Она выбрала себе трудную работу и прекрасно знала, что должна делать ее хорошо от начала и до конца, иначе ее матросы, даже муж, убьют ее или, что еще хуже, высадят на необитаемом острове. Ее преимущество было в том, что она захватила корабль, на котором плыла, и командовала им. В самом деле, испанская команда была не в состоянии сражаться, но она же не знала об этом, и ее помощник заверил ее, что во время атаки она продемонстрировала прекрасный образец пиратского искусства, не паля без толку по вражескому кораблю, пока не была готова встретить его борт о борт. Даже если бы залпы испанцев оказались более эффективными, это бы не помешало ее маневру, поскольку корабли находились слишком близко друг к другу, чтобы вести бой с помощью артиллерии. Пираты использовали свои пушки только для того, чтобы очистить вражеские палубы, освободить их для абордажа.

Ее первый налет оказался удачным, факт остается

фактом. Ее второй и последующие налеты тоже должны быть удачными, в противном случае это будет уже другая история, и, надо сказать, достаточно печальная.

Баттонс направила свой корабль к Юкатанскому проливу, держась как можно южнее от Ямайки. Ей нужно было отклониться к островам Драй Тортугас, близ западного побережья Флориды, с остановкой на острове Пиньос, где, по слухам, банда кровавых головорезов устроила свой штаб. Ей нужна была большая команда, еще около двадцати или даже сорока человек, а на острове собирались беглецы со всего света, готовые выполнять любую работу, лишь бы в их карманы текло золото, а в глотки — выпивка. Они жили там на то, что могло дать местное население и прилегающие к острову моря. Многие брали в жены и в любовницы местных девушек. Многие уже пиратствовали в свое время, но их корабли были разбиты или захвачены, некоторых высадили на островах. Другие же являлись просто игроками, которые ждали своего шанса. Они были бы рады занять место на таком корабле, как «Черный дрозд», на судне, чье предназначение ясно показывал рисунок на флаге.

Мэри нравилось быть снова со своим мужем. От него она узнала историю последнего плавания Уилла Каннингэма. Казалось, что Уилл страшно боится королевских кораблей, а это значит, что он был обречен на провал. Губернатор Вудс Роджерс все корабли, способные нести пушки, превратил в военные. Замаскировавшись под торговые, они останавливались по приказу любого пирата, они могли даже спустить флаг. И только когда их почти брали на абордаж и атакующие уже не могли обратиться в бегство, команды приступали к действиям. Они зачастую наносили большой урон пиратским судам прежде, чем тем удавалось улизнуть. Даже избежавшие гибели пиратские корабли сильно страдали от подобных столкновений, так как становились известными и имена капитанов, и характеристики судов, а также сообщалось, что такие–то и такие–то действуют в таких–то и таких–то водах. Уилл Каннингэм упустил полдюжины хороших богатых торговых кораблей из–за того, что не мог определить их принадлежность. Затем он столкнулся с «Белла Кристиной», испанским кораблем от носа до кормы. Но кто бы мог поклясться, что это не замаскированное британское судно, гоняющееся за пиратами? Когда испанец начал сражение, Уилл почувствовал, что его худшие опасения подтверждаются. В то время как его люди храбро бились под командованием его первого помощника на юте, он сам и несколько других спустили баркас и бросились наутек. Позже, на острове Пиньос, Джонс узнал, что Каннингэм и его компаньоны добрались до Ямайки, где их опознали как пиратов и тут же повесили.

— Так им и надо, — бросила пиратка. — Ни один моряк не имеет права бросать свой корабль в открытом море.

Прибыв на остров Пиньос, Мэри повела себя очень мудро. Оставшись на офицерской палубе и удвоив дозор, она отправила своего мужа и четверых других на берег, чтобы они рассказывали о том, что отважные и храбрые пираты могут занять место на «Черном дрозде». Она проинструктировала своих эмиссаров, чтобы они не говорили людям, что капитан — женщина. Команда Мэри пополнилась еще дюжиной матросов, такими безобразными на вид, каких только можно было найти. У троих были отрезаны уши за совершенные преступления, нос у другого был разбит в драке, а у четверых на лбу выжжено клеймо: ПК, то есть предатель короля, В — вор и У — убийца. Этих людей заклеймили и искалечили в Англии, а потом выслали. Из–за таких меток они уже больше никогда не смогут вернуться туда, где правит король. Но те самые метки, которые оторвали их от всего мира, сделали их прекрасными матросами для Мэри Рид. Это были люди, которые без колебаний нападут даже на британский корабль, поскольку у них не осталось ни любви к своей родине, ни надежды на что–либо с ее стороны. Двое из вновь набранных были испанцами, один — француз, но все они были изменниками, способными на любой отчаянный поступок.

«Черный дрозд» прибыл на Драй Тортугас с командой, состоящей из девяноста двух человек, ни один из которых до сих пор не подписывал никаких документов. Баттонс видела, как килевали ее корабль, готовя к чистке корпуса, а потом она скрылась в своей импровизированной каюте. А затем, после мучительных раздумий и чесаний в затылке, она произвела на свет самый фантастический документ, который когда–либо зачитывали матросам. Это была любопытная смесь женских и мужских требований, начиная с запретов и заканчивая наградами за службу и отвагу.

Так появились статьи соглашения, составленные на Драй Тортугас, в Семи Морях, в день килевания и очистки днища «Черного дрозда», и извещающие всех подписавших о нижеследующем:

Командует капитан Рид, и каждый матрос подчиняется ее уставу.

Любой матрос, попытавшийся сбежать, дезертировать или скрыть что–либо от капитана, будет выса–жен на необитаемом острове.

Любой, укравший что–либо у другого или из запасов корабля, будет высажен на необитаемом острове или убит, на усмотрение капитана.

Любой матрос, напавший на другого, будет убит, как это сказано в Моисеевых заповедях.

Любой матрос, курящий трубку, хлопающий в ладоши или несущий зажженную свечу без фонаря, получит по заслугам, как это сказано в Моисеевых заповедях.

Любой, кто не сможет содержать свое оружие в порядке и наготове, кто будет пренебрегать своими обязанностями, будет лишен своей доли или же получит другое подобное наказание, которое капитан и команда сочтут подходящим.

Любой, кто встретится с женщиной и возьмет ее силой, будет повешен на нок–рее.

Ни один матрос не имеет права заходить в каюту капитана без его разрешения, в противном случае ему полагается смерть.

Любой, кто станет общаться с врагом, вывесит белый флаг или предложит что–либо нашему противнику, будет убит без суда.

Матрос, потерявший ногу, получит пять долей.

Матрос, потерявший правую руку, получит шесть долей.

Матрос, потерявший левую руку, получит четыре доли.

За потерю одного глаза — четыре доли.

За потерю обоих глаз — десять долей, а также обязательство высадить матроса в дружественном городе.

Капитан получает десять долей.

Мастер получает пять долей.

Каждый помощник получает три доли.

Плотник и парусник получают по две доли каждый.

Все остальные члены команды получают одну полную долю на каждого.

За каждое проявление отваги любой матрос может, по усмотрению капитана, получить одну или более долей сверх положенного.

Нижеподписавшиеся подтверждают, что прочли соглашение и согласны с его условиями, подтверждают, что они подчиняются и обещают быть верными своему капитану.

Условия были зачитаны пиратам три или четыре раза под недовольное бормотание, потому что все искали в соглашении уловку или насмешку. Немногие из команды могли подписать свое имя, остальные же ставили крест, рядом с которым потом писали их имя.

На Драй Тортугас пиратам негде было развлечься, а поэтому, когда килевание закончилось и корабль стоял на мертвом якоре, в команде возникли разговоры, не пойти ли на встречу с Ситцевым Джеком. Но пиратка отказалась делать это до тех пор, пока они не захватят приличную добычу. Так она решила. Плывя в состоянии боевой готовности вниз вдоль Большой Багамской отмели, «Черный дрозд» захватил несколько небольших торговых судов. Мэри пополнила свои запасы и взяла немного одежды и рома, но очень мало денег. Она сознавала, что зависит от матросов, и не собиралась долго препятствовать исполнению их желаний хорошенько развлечься. Она надеялась на добычу до прибытия в Пуэрто–Принсипе. И наконец она нашла то, что искала. Она нашла такую добычу, которую пират находит только один раз за целый год странствий.

Это был большой, нескладный старинный галион, медлительный и неповоротливый реликт давно минувших дней, возвращенный на службу только из–за недостатка в судах. Его хозяин надеялся, что если плыть вдоль берега, то можно избежать столкновения с пиратами, но именно эта стратегия его и подвела. Он не стал таким богатым уловом, как «Белла Кристина», однако на нем было чем поживиться. После окончательного раздела каждый матрос получил большую долю золотых и серебряных слитков, чем с предыдущего судна.

Судьба же старого галиона дала Мэри пищу для размышлений. Сначала она хотела было уничтожить его, но на нем оказалось слишком много народа, и она не могла взять их всех на свой корабль. Если же отправить их восвояси, они в ближайшем же порту расскажут о ее местонахождении. В конце концов, после того как все трофеи были перенесены с корабля на корабль, она решила дать капитану достаточно воды и продовольствия, чтобы добраться до испанского острова, задержать его на ночь, а утром приказать отплыть. Утром же она дала ему фору в два часа, а потом отправилась за ним в погоню. Рид предупредила, что если она догонит его, то галион будет потоплен со всеми, кто находится на борту. Это была серьезная угроза, и пиратка устроила настоящие гонки. Она, правда, не особо старалась догнать эту развалюху. Гонки закончились перед наступлением темноты тем, что она дала несколько залпов вдогонку. А затем, уже ночью, Мэри Рид развернула «Черного дрозда» и отправилась в подходящую гавань.

Когда матросы высадились у Пуэрто–Принсипе, так они называли местечко, находящееся ближе всего к городу с таким названием, Мэри поняла, что она со15—263

всем не хочет сходить на берег. Она не могла покинуть корабль. Дело было не в том, что она боялась бунта, просто она чувствовала себя счастливой на корабле, и мысль о том, чтобы сойти с него, повергала ее в уныние. В своей каюте, рядом с мужем, имея достаточно вина и рома в запасе, она получит не меньше удовольствия, чем любой член команды на берегу. Мэри Рид была экономной и предпочитала сохранять награбленное до того времени, когда ни она, ни кто другой уже не будет скитаться по морям.

Хотя она и была счастлива снова встретить Джонса, в семейной жизни Мэри имелись свои подводные камни. С одной стороны, ее раздражало то, что познания Джонса в навигации значительно превосходили ее собственные. Он мог провести корабль куда угодно, настоящий мастер навигации, в то время как она могла лишь поддерживать курс корабля в соответствии с указаниями компаса. С другой стороны, когда дело доходило до благоприятного маневрирования, она могла намного быстрее привести корабль в нужную позицию, чем ее более медлительный спутник.

А то, что девушка не имела ни малейшего понятия о реальных возможностях корабля, делало ее более смелой и удачливой. Джонс заявлял, что она не может сделать того или другого, она же с криком возражала, что может, и делала. Джонс был предусмотрительным, она — импульсивной. Джонс следовал законам, она даже не подозревала об их существовании. Джонс был вторым и в этом качестве прекрасно вписывался в общую схему, она же была настоящим лидером и знала об этом.

Джонс тоже бесился от такой ситуации.

— Что ты за мужик, если служишь на корабле у своей девки? Что ты на это скажешь?

Эти насмешки приводили ее мужа в бешенство, и, как все мужья во все времена, он срывал свою злость на жене. Мэри воспринимала эта более или менее спокойно. Джонс был ей нужен не только в качестве супруга, но и как специалист, и она мирилась с его

нравом. Она признавалась себе, что все, что касалось «Белла Кристины», было просто удачей — сначала само взятие корабля, а потом и оказавшийся в трюме личный навигатор. Если бы не такая удача, где бы она сейчас была? Кого бы она еще захватила? Если бы Энн Бонни не была уверена, что боцман действительно муж Мэри, она бы обязательно предала ее тем или иным способом. Пусть боцман жалуется, сейчас он — ее счастливый билет. Опять же, именно по его настоянию они не отпускали команду, пока не взяли курс на Пуэрто–Принсипе, где они и встретились со старым галионом. А он стоил для нее и ее мужа не менее ста тысяч песо в золоте. Если бы не Джонс, она бы, конечно, упустила этот шанс. Да, думала она, боцман очень ценный человек, так что черт с ними, с его причудами.

У матросов было достаточно рома на целую неделю разгула, и Мэри знала, что во время этого пьянствования ей следует сойти один раз на берег, чтобы присоединиться к ним и выпить за тех, кто показал себя во время взятия галиона, за будущие успехи, за себя и за корабль, за то и за это, пока она не напьется, как самый последний из матросов. Она ушла, стараясь держаться ровно, и вернулась на корабль, чтобы провести ежедневную проверку до наступления ночи. Она думала, что нехорошо оставлять на борту так мало матросов. Любая банда мародеров может захватить всех людей и все, что есть на корабле. Пока «Черный дрозд» стоял на якоре, Мэри обычно проводила ночи стоя на вахте у себя на юте, внимательно прислушиваясь к каждому шепоту и шуму.

Капитан Мэри Рид была счастлива, когда первый матрос вернулся на борт. Его тошнило и рвало, и все, на что он годился, так это чтобы его бросили на тюфяк и дали пару дней отоспаться, пока он снова сможет приступить к своим обязанностям. Когда же половина матросов вернулись самостоятельно, она дала сигнал остальным, выстрелив один раз из пушки в знак того, что собирается отплывать.

Единственным развлечением Мэри Рид были кости и карты. Но, как бы ни любила она азартные игры, она не позволяла им мешать ее главным интересам — кораблю и его предназначению. Она поддерживала такую дисциплину, которая, если бы не ее агрессивное и несомненное лидерство, привела бы к мятежу. Беспечные, бессердечные и безжалостные пираты любили, чтобы пленные выполняли за них всю работу, в то время как они подгоняли бы несчастных своими саблями. Только капитан знал, сколько провизии может взять на борт корабль, и считал каждый лишний рот. Мэри отказалась брать пленных, кроме тех случаев, когда это было необходимо, чтобы уничтожить захваченный корабль, и только для того, чтобы высадить их на ближайшем берегу. И если члены команды временно использовали пленных на тяжелых работах, это было их личное дело, а те, кому не нравилось такое обращение, всегда могли прыгнуть за борт. Она также не позволяла напиваться на борту, она сократила обычную порцию рома до маленькой кружки на ночь. Правило устава, касающееся драк, было расширено, оно включало в себя все споры, которые могли привести к поножовщине. Мэри приказала, чтобы все споры решались в кулачном бою. Если же спорщики были слишком разгорячены, чтобы удовлетвориться простой дракой, их запирали по каютам, пока не находили удобную отмель, на которой можно выяснить отношения с помощью сабель.

Но пиратка вовсе не собиралась терять людей в драках. Когда она сама была простым матросом, ее заставили рыть могилу побежденному в такой драке, не представлявшей для нее интереса и в которой она не участвовала. Теперь она не видела смысла в продолжении этой традиции. Когда двое из ее матросов начинали вопить, что непременно убьют друг друга, то она приказывала им сойти на берег и разобраться там. Она не спрашивала о чем был спор, это ее не волновало. Ее волновало то, что оба матроса были ценными членами команды, и потеря любого из них была бы невосполнима. Назначив себя и одного из дозорных судьями, она сходила на берег вместе со спорщиками. В лодку они брали две лопаты с длинными ручками.

Во время короткого путешествия оба спорщика занимались тем, что проверяли запалы своих пистолетов и затачивали острия сабель. Обычно каждый был вооружен двумя пистолетами, саблей, наточенной, как лезвие бритвы, и легким двусторонним топором, висящим у пояса. В соответствии с установленным порядком, на берегу они вставали лицом друг к другу на расстоянии двадцати—двадцати пяти шагов и, по команде, сходясь, стреляли из своих пистолетов. Разряженное оружие отбрасывали в сторону. Когда же сражающиеся были друг напротив друга, они начинали биться тяжелыми клинками. Если же один из них ломался, его заменяли топором. И так они сражались до конца. Победитель, если он был в состоянии, возвращался на корабль, а побежденного оставляли гнить на солнце. Кто при этом проигрывал по–настоящему, так это дисциплина.

Два новых бойца предвкушали поединок и не обратили внимания на лопаты в лодке.

Однако, когда они добрались до берега и начали осматривать свое оружие, их резко отвлекли. Капитан выкрикнула приказ начать копать могилу для того, кто проиграет. Она стояла с пистолетами за поясом и со скрещенными руками. Ее приказ нельзя было не исполнить, хотя попытки и были. Каждый матрос уверял, что другой едва ли заслуживает чести быть похороненным.

— Да, я верю вам обоим. Но все равно копайте, черт вас побери. Копайте!

Солнце палило нещадно, а копание для пирата — тягостная работа. Оба матроса начали отбрасывать в сторону маленькие порции песка.

— Нет, ребята, полные лопаты. Эта яма должна быть широкой и глубокой. Может быть, вам обоим придется лежать в ней. Сделайте ее широкой и глубокой, почти до уровня воды. Разгоряченному трупу будет полезно остудиться в морской воде. Копайте!

Матросы взялись покрепче за свои инструменты и стали двигаться немного быстрее, вскоре по их телам уже бежал пот. Едва ли достигнув глубины в восемнадцать дюймов, они присели отдохнуть, надеясь, что пиратка сочтет эту глубину достаточной.

— Нет, ребята, — сказала Мэри, угадав их намерения. — Она должна быть глубиной примерно в сажень. Я сказала глубже!

Два фута! Тридцать дюймов! Три фута! Матросы уже были близки к намеченной цели. Но едва песок летел в сторону, как тут же сыпался обратно в яму. Эта работа показалась бы адом даже крестьянину, для пирата же она было просто невыносима. Два дуэлянта, ругаясь друг на друга, повернулись к капитану и вдруг начали жаловаться друг другу на то, что поступили на службу на такой корабль. Холодная вода, доходящая им уже до колен, остудила их пыл, и они отбросили лопаты и отказались и копать и драться.

Мэри Рид стояла, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, и громко смеялась. Два несостоявшихся бойца, униженные и раскаявшиеся, стояли в стороне от остальных и вытирали со лбов пот. Желания сражаться в них не осталось.

От Джонса Мэри Рид узнала новость, которая вызвала у нее беспокойство. Уилла Каннингэма узнали некоторые из его жертв, когда он преспокойно греб в лодке. Это был просто случай, и только, но такой случай мог возникнуть снова. На нее саму, даже если она переоденется в женское платье, могли указать как на ужасного капитана Рида, и ее ждала бы виселица. Даже приличествующее ее полу платье не защитило бы ее. На Карибских островах ходили сведения о том, что в море есть женщина, пиратка, более опасная, чем Морган, Миссон и Ля Бусс, более опасная, чем Черная Борода. Она и ее корабль «Черный дрозд» уже стали известными.

Для новичков в морском деле это звучало странно. Ну да, как же, женщина–пират! Они знавали мужчин такого типа, и их на этом не проведешь, только не их. Но рассказы не прекращались. На берег со шлюпок сходили моряки и рассказывали, как их корабли брал барк, известный под именем «Черный дрозд», и что у него на юте стоял человек, который отдавал приказы, поднеся ко рту сложенные рупором руки. Он мог быть женщиной, а мог быть и мужчиной. Возможно, были какие–то женские черты, лицо, не лишенное привлекательности, волосы спереди коротко острижены, а сзади собраны в хвостик. Да, возможно, это была и женщина.

— Эй, кончай трепаться, приятель!

Женщина–пират серьезно размышляла над опасностью быть узнанной и строила планы, как избежать этого. Членов команды узнавали редко. Обычный пират, умытый и одетый в чистую одежду, на берегу мог вполне сойти за честного моряка. Черты же командиров производили такое неизгладимое впечатление на их жертвы, что неоднократно людей вешали только по показаниям свидетеля, уверенного, что он узнал пирата. Мэри Рид приказала своим людям мазать лица сажей перед захватом любого судна, даже самого маленького. Небольшие банки ламповой сажи были поставлены в доступном для матросов месте, чтобы они могли с легкостью закрасить лицо и руки.

Теперь, по крайней мере, во время атаки она действительно была похожа на черного дрозда.

Когда Мэри Рид заявляла, что она никогда не будет болтаться на веревке, то она не просто хвастала. В Нью–Провиденс она видела повешенного и поклялась, что не умрет такой смертью. На борту «Черного дрозда» было только три человека, посвященных в ее планы на случай, если корабль потерпит поражение. Это были двое из ее команды — плотник и парусник и ее муж. Плотник просверлил вдоль киля на корме и на носу две дыры. Их заткнули затычками. В случае поражения затычки следовало выдернуть и затопить корабль. Парусник, в свою очередь, должен был провести пороховой шнур под ближайший проход. Обе меры должны будут предотвратить захват, а все матросы погибнут вместе со своим кораблем. Это избавит палача от работы.

Мэри не питала иллюзий относительно собственного героизма. Она боялась, что остатки ее женской нерешительности подведут ее в самый ответственный момент операции, что при виде возможной смерти своих людей она может отдать им приказ отступить и упустит шанс сразу погубить всех. Но это были только опасения. Каждый, кто знал ее, кто видел ее в действии, был уверен, что она скорее тысячу раз пойдет ко дну вместе со своим кораблем, чем унизит себя пленом. И все же, при захвате следующего судна, она, по какой–то женской прихоти, в пылу возбуждения, вдруг свистнула в боцманский свисток и дала сигнал к отступлению. А потом выбросила свисток и продолжила атаку.

На «Черном дрозде» говорили, что плотник только и делал, что вытачивал свистки для капитана. В любом случае, он изготовлял их значительно больше, чем требовалось любому другому мастеру.

Успехи Мэри Рид не уменьшали напряженности в отношениях между ней и боцманом Джонсом. Джонс был матросом среди матросов, хороший парень, когда находился в своем кругу, верный моряк и немного солдафон. В любой армии он был бы прекрасным капралом, но никчемным сержантом. Не он руководил людьми, которые вечно сражались, и его слабостью было то, что он не мог выполнять приказы того, кто, по его мнению, должен быть его подчиненным. В данном случае приказы капитана, жены.

Мэри, как прирожденный лидер, делала все, что могла, чтобы облегчить участь мужа. Она при любой возможности советовалась с ним, принимала его решения и сделала его навигатором, который руководил рулевыми и вахтенными офицерами. Но как только его нога ступала на шкафут, заботы жены только подрывали его авторитет. Боцман Джонс, несмотря на ранг навигатора, не мог отделаться от своего старого титула. Он знал, чего хочет, и мечтал о власти. В глубине души он лелеял надежду стать когда–нибудь капитаном «Черного дрозда». Но как только поднимали паруса, его мнение уже не имело никакого веса. Мэри возвышалась на капитанском мостике и, держа одну руку на штурвале, отдавала приказы, пока корабль не был взят. Это задевало Джонса, но с этим ничего нельзя было поделать. И, пока «Черный дрозд» устремлялся на свою жертву, муж надувшись сидел в своей каюте, вынашивая планы, как бы захватить командование на любимом корабле жены.

Джонс знал, лежа ночью рядом с ней, что нож ей в сердце раз и навсегда решил бы вопрос, кто же капитан. Подушка на лицо, кинжал между ребер й выбросить ее тело в окно каюты. Это можно сделать тихо, быстро и безлунной ночью. Он один имел доступ в каюту и мог бы объяснить, что она раскаялась в своей греховной жизни и совершила самоубийство. Матросам будет трудно проглотить эту пилюлю, но они привыкли воспринимать неожиданную и необычную смерть как часть своей повседневной жизни.

Слушая звуки канонады на палубе, крики матросов «Черного дрозда» и стоны раненых, он иногда надеялся, что один удачный выстрел сметет с капитанского мостика эту бабу. Потом были еще крики, команды, стоны, треск, когда два корабля столкнулись. А спустя короткое время дверь распахивалась, и, переводя дыхание, вваливалась с победным видом его возбужденная жена.

— Давай на палубу, Джонси, и проследи за всем в интересах семьи. Это корабль Вест–Индской компании. Он сидит в воде так низко, что едва слушается руля. Пробегись по нему и скажи мне, чего он стоит и следует ли нам потопить его или оставить. Живее же!

Временами Джонс мог выполнить порученное так, словно он сам захватил корабль. Он внимательно исследовал корабль, приказывал вынести на палубу все товары, устанавливал их стоимость и возвращался с отчетом к жене. Она выходила на палубу уже отдохнувшая и соглашалась или не соглашалась с его оценкой. Когда же на членах команды захваченного корабля оставалась какая–либо одежда, она поручала Джонсу одно дело. После того как весь груз переносили с корабля на корабль и судьба судна была решена, она удалялась в свою каюту, пока пленников раздевали догола.

Когда же корабль с раздетой командой делал разворот так, чтобы не шокировать ее видом такого количества обнаженных мужчин, она выходила на палубу, приказывала дать пару залпов вслед отступающей жертве, чтобы подстегнуть ее, а потом принималась руководить дележом добычи.

Настоящая моралистка!

 

III

Несмотря на попытки губернатора Вудса Роджерса и Британского Адмиралтейства поймать его, «Черный дрозд» оставался на свободе, а дурная слава о нем проникала во все более отдаленные уголки света, вселяя страх в сердца моряков и торговцев. Капитаны торговых судов, возвращающиеся с голой и голодной командой и единственным оставшимся парусом, рассказывали красочные истории, как они проплывали мимо мирного на первый взгляд острова и как были удивлены, когда из–за какого–то укромного залива вдруг выплывал барк и захватывал их раньше, чем они пальцем успели пошевелить. Уцелевшие говорили, что пираты были похожи на ненасытную орду. Они хватали свои трофеи с криками и проклятьями, и после них на корабле вообще ничего не оставалось.

Ища козла отпущения и пытаясь оправдаться, они говорили, что их захватила пиратка. Единственные улики, по которой ее могли узнать, — это измазанные сажей лица офицеров и ужасный красный флаг с черным стервятником, пирующим над человеческим черепом. Когда же жертвам намекали, что любой пират мог измазать свое лицо и сделать себе такой же флаг, те начинали описывать своего захватчика как женщину, одетую в полагающуюся ей одежду, чувственную и соблазнительную и увешанную драгоценностями. Совершенно фантастические словесные портреты женщины, у которой руки запачканы кровью сильнее, чем у любого мужчины, можно было слышать на постоялых дворах и в тавернах в Чарльстоне, на Ямайке, даже в Бостоне, Филадельфии и Нью–Йорке. Матросы разгуливали по улицам и рассказывали о своих встречах с женщиной–пиратом, выпрашивая выпивку, в то время как легковерные слушатели внимали их болтовне и благодарили бога за то, что они сами не моряки.

Многие из этих рассказов показались бы странными команде «Черного дрозда». Они бы пришли в сильное негодование, узнав о тех преступлениях, которые приписывали им, и хорошо побили бы рассказчика за очернение честного имени их капитана. Они и в самом деле были способны почти на любое преступление, однако фантазия рассказчиков была богаче их собственной.

Статьи договора, размноженные и развешанные по всему кораблю, были единственной законной силой. Любая попытка бегства безжалостно каралась, но единственным наказанием за все остальное было тридцать девять ударов плетью по голой спине. Это наказание применялось довольно часто, поскольку дележ добычи почти всегда вызывал ссоры среди матросов.

Кораблей Золотого флота им попадалось мало. Встретив одно из таких судов, пират мог благодарить бога за удачный день, хотя и дни, когда они довольствовались торговым или коммерческим судном, тоже не считались плохими. Груз не всегда было просто поделить. Например, обычным грузом торгового корабля, отправляющегося на Ямайку, была домашняя утварь, сухие товары, сельскохозяйственные принадлежности и обычные товары, посылаемые английскими коммерсантами через своих агентов в колонии. Все это было непросто поделить между сотней с лишним матросов. В прежние времена главарь пиратов, захватывающий такое судно, позволял своей банде взять с него все лучшее, а потом уничтожал и корабль, и его груз. Команда презирала тех, кто использовал моря для перевозки подобного мусора. Матросы Мэри Рид были склонны действовать таким же образом.

В самом деле, один из них рассказывал о том, как он плавал с другим капитаном, который после упорной битвы взял именно такой корабль. В ярости пираты выбросили все за борт, раздели команду, из каюты капитана вынесли все инструменты и отправили ободранный корабль восвояси. Рано утром они увидели парус, погнались за ним и, без особого труда захватив корабль, обнаружили, что это их вчерашняя жертва. Разозленные пираты погрузили раздетую команду в шлюпки и потопили судно. Это был урок всем капитаном: нельзя попадаться дважды за одно плавание.

Бристольская хозяйственная душа Мэри Рид страдала при мысли о такой потере, и она начала подумывать, как бы извлекать выгоду и из таких, явно бесполезных грузов. Она взвешивала вариант, чтобы отвозить такие товары в какое–нибудь место, где она могла бы хранить их, а потом продать. Но кто же будет торговать с пиратом? Существовали «торгаши», скупщики краденого товара, которые могли неплохо заплатить золотом за любой груз. Но вести дело с ними — значило поддерживать постоянную связь и делиться добычей. Это невозможно. Это бы обнаружило местонахождение «Черного дрозда», да к тому же уменьшило бы его активность. Мэри много думала над всем этим и решила, что место встречи, возможно в Пуэрто–Принсипе, будет лучшим тайником. Она могла бы оставить часть своей команды во главе захваченного корабля, приказать им направиться туда и разгрузить судно. Они могли бы потом уничтожить судно или, если его можно было бы продать, поставить на якорь до прихода возможного покупателя. Это был удачный план, но и он был связан с трудностями.

Кому, к примеру, она могла бы доверять? Ни Ситцевому Джеку Рэкхэму, ни, по той же причине, никакому другому мужчине из своей или другой команды. И даже в том случае, если у «Черного дрозда» появится покупатель, откуда он возьмется? В самом деле, кто захочет покупать у пиратов?

Весь план казался смешным. Она никому не могла доверять и не могла найти никого, кто бы мог доверять пирату.

«Черный дрозд» плыл к востоку от Пуэрто–Рико, когда показалась возможная жертва. Мэри приказала дать залп по носу корабля, который развернулся и практически остановился, когда пираты подошли к нему. Все матросы были на своих местах, все были готовы к нападению. Женщина–пират уже подвела свой корабль, чтобы напасть на незнакомца, когда ее нос, привыкший к запаху немытых пиратских тел, уловил еще более мерзкую вонь человеческих миазмов. Матрос, более искушенный в морских делах, чем его капитан, пояснил, что это корабль с рабами.

Мэри Рид приказала приготовить абордажные крюки и, когда отвратительный корабль был надежно укреплен, взошла на борт. Это действительно был корабль рабов. В его трюмах было сто двадцать негров, больных и смердящих. Мэри предпочла не ходить вниз и не смотреть на груз, а отправилась проверять капитанские каюты. Торговец имел разрешение на перевозку двухсот рабов, однако торговля шла плохо. У него также было достаточно бочонков рома, приличное количество золотых монет, немного черного дерева и других товаров. Как Мэри узнала от команды, рабы стоили по двадцать гиней за каждого, и их можно было продать в любом порту, не находящемся под властью Британии. Она понимала, что с неграми будут трудности, но ей не хотелось отпускать корабль. Ром и черное дерево перенесли на судно, капитана и помощников с корабля рабов перевели на «Черного дрозда», а матросов команды оставили на борту трофея. Мэри созвала офицеров, навигатора и двух боцманов и рассказала им о своих планах.

— Безумие бросать все это. Вот добыча, которая даст нам от четырех до двухсот гиней каждому, и у нас нет способа реализовать ее. Мой план таков. Мы отвезем этих черных в Малгуану или в иное место и отправим их на берег. В будущем мы будем поступать так со всеми нашими трофеями. Потом мы найдем способ, как продать их янки. Мы не можем общаться с Бостоном и Нью–Йорком, но зато у нас есть дешевый товар на продажу, и мы сможем иногда заработать пару честных пенни.

Боцман Джонс был невысокого мнения о плане, но его возражения пресекли молчаливо блеснувшие глаза жены. Два представителя от команды были готовы на все, что принесло бы больше рома и денег матросам.

Мэри продолжала:

— Мы можем брать корабли с красным деревом из Кампече или корабли с пряностями, везущие перец, специи и всякую всячину. Там, куда мы идем, будет Воровской базар, куда могут прийти и честные торговцы с деньгами или товарами и предложить сделку, которая будет выгодна нам обоим.

— Эй, капитан, да где ж найдется такой дурак, который будет торговать с пиратом, который сначала сделает дело, а потом заберет и всю выручку? Что скажете?

— Я знаю, тут есть свои сложности. Но у меня в голове созрел план. Это должно быть джентльменское соглашение, должен быть какой–то знак, который мы сможем узнать. Слово чести, что мы не причиним вреда кораблю, подавшему такой сигнал.

— Ага, — возразил Джонс, — и вся королевская гвардия через час будет около нас.

— Придержи язык, мистер Джонс. Я буду делать по–своему, пока мне не докажут, что я не права. В таком случае ты будешь капитаном «Черного дрозда». Да, но только капитаном, которому придется переступить через мой труп.

Другим же она сказала:

— Не обращайте на нас внимания. Это просто семейная ссора. Мне это помогает думать. Сейчас же пришлите мне парусника. — Потом Джонсу: — Он сделает для нас множество флажков. Каждому коммерсанту, следующему на встречу с нами, я выдам один из них. Он будет вывешивать его только тогда, когда будет заходить в наш порт, и мы тут же будем подходить к нему с честными намерениями. Если он будет действительно другом нам, тем лучше для него. В противном же случае мы вышвырнем его из наших вод. Решено.

Корабль рабов переправили в отдаленное местечко на острове Большой Кайкос, одном из юго–восточных Багамских островов. Земля здесь была малопригодна для пахоты, и скрывающиеся от правосудия и беглые рабы не селились здесь. Здесь не было ни постоялых дворов, ни таверн, а единственным, что давало средства к существованию, оставались кокосовые пальмы и море. Берег был сильно изрезан, но все это едва ли можно было назвать заливами или гаванями, хотя многие из них могли спрятать корабль от глаз случайно проходящих. Этих бухт было так много, что несколько захваченных кораблей могли спокойно разместиться вдоль побережья, и их не было бы видно со стороны открытого моря. Сам же длинный и узкий остров предоставлял возможности, которые трудно было бы найти где–либо еще. Там были заросли деревьев, настоящие оазисы, источники с водой, а также дюны, за которыми можно было спрятать краденые товары. Поселение было основано. Начало ему положил корабль с рабами, сами рабы в качестве рабочей силы, а также большое количество товаров в трюмах «Черного дрозда». Из парусины соорудили палатки, из древесины с корабля рабов построили дом, походные кухни и кладовую. Нескольких рабов поставили ловить рыбу и собирать моллюски. Остальные же под руководством белых людей отправились исследовать остров, стараясь разрешить вопрос питания.

Через неделю все рабы были расселены, было организовано что–то вроде правительства, и пиратка объявила о большом празднике. Он должен был быть недолгим, поскольку она вдохновилась идеей поселения и хотела, чтобы в нем было больше людей и всего остального. Оставив во главе негров десятерых хорошо вооруженных белых, она на «Черном дрозде» отправилась в новое плавание, надеясь захватить судно с большим запасом продовольствия. Перед отплытием она запретила белым связываться с женщинами–раба–ми и объявила, что собирается навестить несколько портов, еще открытых для флибустьеров, чтобы привезти женщин и торговцев, которые смогут открыть лавки на Большом Кайкосе. Десятерых оставшихся на берегу заверили, что их доля с любого набега останется за ними и им отдадут ее, как только корабль вернется.

Поселение, организованное пираткой, пережившее свои взлеты и падения, с самого начала было почти успешным. Имея опыт других корсаров, Мэри отбросила мечту стать адмиралом и иметь в своем подчинении другие корабли, восхваляющие или предающие ее. Встречаясь с другими флибустьерами, она предлагала им услуги своего порта, но не разглашала его местонахождение. Она говорила, что они могут переправить свои призы на остров Терке к югу от Кайкоса и там дожидаться ее появления. Это значило, что «Черный дрозд» всегда имел запас золота и пороха, рома и других товаров, в которых нуждались пираты, в обмен на свои трофеи. В своей каюте Мэри держала долю добычи, о которой не знала ее команда, свою и своего мужа. В кожаных сундуках хранилось более сотни тысяч гиней, не говоря о золотых и серебряных слитках и драгоценностях. Другие ящики и сундуки содержали богатые одежды, которые она хранила на те времена, когда пиратство уже перестанет быть доходным и она сможет спокойно поселиться на берегу.

Мысль об этом дне преследовала ее. Она все еще мечтала о тихом гнездышке вместе с боцманом Джонсом в местечке, далеком от борьбы и опасностей ее ремесла. Ей было неважно, где оно будет находиться, в Америке или на островах. Она была уверена, что это будет не в Англии, даже не в ее любимом Бристоле, поскольку с тех пор, как она приняла королевское помилование, а потом предала его величество, и Англия и Бристоль оказались закрыты для нее навсегда. Она много думала о Пуэрто–Принсипе или даже об острове Пиньос, как о местах, где она могла бы поселиться. Она не замечала, что поселение на Большом Кайкосе было результатом того же порыва, этой же жажды иметь свой дом. Ее мысли не уносили ее настолько далеко. Смешно было бы сказать, что она сознательно стремилась иметь дом и детей. Вполне возможно, что, став капитаном, она перестала видеть в себе женщину, то есть жену в платьях и оборках, оберегающую от опасностей выводок орущих ребятишек. Однако в ее подсознании оставалось много того, о чем не можем сказать ни мы, ни она сама. Мы знаем только, что, повинуясь женской природе, она стремилась к комфорту и уютному домашнему очагу. Сама Мэри не смогла бы признаться себе в этом.

Когда был захвачен пассажирский корабль, а таких было немного, поскольку они держались ближе к берегу, опасаясь корсаров, Мэри взяла перегрузку товаров полностью в свои руки. С шестью людьми в качестве охраны, двумя боцманами и четырьмя военными она осмотрела захваченный корабль. Товары, которые можно было использовать, перенесли на борт «Черного дрозда» и сложили на палубе. Сундуки и ящики отнесли прямо в каюту Мэри. Правило, на котором она настаивала и которое, как считали пираты, лишало их огромного удовольствия, было таковым: если на борту захваченного корабля плыли женщины, то пассажиров и команду не раздевали, даже матросов. Если же на ком–то была одежда, в которой нуждался кто–либо из пиратов, он должен был заменить ее на что–то другое.

Если на борту захваченного корабля находились женщины, на нем всегда оставляли достаточно провианта, чтобы хватило до ближайшего порта, принадлежащего их стране. Матросов не забирали, а только лишали оружия, пороха и пушек.

Когда же пассажирское судно отсылали восвояси, пиратка закрывалась в своей каюте, и никто, даже Джонс, не мог к ней войти. Она просматривала сундуки. Позднее она вызывала матросов, они выносили сундуки на палубу, и начинался раздел трофеев. В команде шли разговоры об этой странной процедуре, но, поскольку все казалось нетронутым, все сундуки были полны драгоценностями и золотыми монетами, самым ценным трофеем для пиратов, они воспринимали это как глупый каприз их главаря. Ну и пускай его! Иногда, когда опустошали приличный сундук, Мэри просила считать его частью ее доли. И тогда содержимое занимало свое место рядом с другими сундуками в ее каюте. И только Джонс, единственный, кому был доступ в капитанскую каюту, видел горы ящиков и недоумевал, что же там.

Бестолковому Джонсу не приходило в голову, что если там и наличествовали пустые сундуки, то им недолго быть таковыми.

Отношения между Джонсом и Мэри не улучшались. Нельзя с уверенностью сказать, что он ей надоел как муж, но она, бесспорно, стала воспринимать его как обузу. Он осмеливался не передавать ее приказы на палубу, но однажды, в тишине их каюты, он хитрыми и окольными путями попытался стать главным. Они оба питались вдвоем в своей каюте, а после того, как был захвачен корабль с рабами, Мэри всегда держала двух негритянских мальчиков, которые прислуживали ей. Джонс возмущался, что эти негры получали больше внимания, чем он. Эти протесты были вполне оправданны. Став хозяйкой собственного корабля, пиратка почувствовала вкус власти. У нее в подчинении оказалось более ста человек. Она была королевой в одежде короля. На огромном стуле во главе стола она сидела как глава своего собственного государства. А ее муж чувствовал, что это место должно бы принадлежать ему. Два негритенка были ее слугами, его же приказам подчинялись редко. Если же он хотел, чтобы ему положили еще еды, он должен был просить жену, которая, в свою очередь, посылала за ней мальчиков. Требования Джонса о собственном слуге оставались без внимания, а когда он становился чересчур требовательным, Мэри запрещала ему заходить в ее каюту, велев есть вместе с другими офицерами. Целыми днями он терпел это изгнание, живя в своей каюте, вынужденный подкупать матросов, чтобы они что–либо для него делали, хотя он считал, что на все это он имел законное право. Он ворчал и ругался, но всегда следил, чтобы его не услышала супруга. Много раз он пытался войти в ее каюту беспрепятственно, как законный муж, но каждый раз лишь затем, чтобы найти дверь в нее забаррикадированной. Униженный, он стучался и называл себя, однако его все равно не пускали. Это могло продолжаться много дней подряд.

А потом, в тот момент, когда злость против жены и своей участи достигала предела, дверь в его каюту открывалась, рука трясла его за плечо и вырывала из плена сна. Он спрашивал, кто это и что ему надо. Единственным ответом ему было слово его жены и капитана.

— Пошли! — говорила она, стоя босиком в длинной рубашке, бьющей ее по коленям. Джонс следовал за Мэри в ее каюту и на короткое время становился хозяином своей жены и спутником своей хозяйки.

 

IV

В пивных Бостона и Филадельфии рассказывали истории о жестокости женщины–пирата. Истории, настоянные на спирте рассказчиков, сдобренные оплаченным слушателями ромом. Рассказы о таких зверствах и бесчеловечных поступках, что люди поднимали вверх глаза, словно обращаясь к небесам, чтобы те сняли эту женщину с ее пьедестала. Зверств и в самом деле было много. Были и вторжения, и насилие, была жестокость, когда людей раздевали и отправляли обнаженными под жаркое тропическое солнце, когда забирали все, кроме жалких остатков еды и воды, когда жертвы доводили до такого жалкого положения, что они уже не могли повернуться к своим притеснителям и ударить их. Однако это не была бессмысленная жестокость. Только месть и возмездие.

К примеру, был француз, который, получив пробоину, тут же поднял белый флаг. Корабль сидел высоко в воде, и капитан Рид была уверена, что на нем не было ничего ценного. Оставшись на корабле, она отправила на него шлюпку с одним из своих офицеров. Шесть человек сидели на веслах и гребли в сторону судна сомнительной ценности, а Мэри наблюдала за ними с юта. Когда лодка была уже на полпути к призу, Мэри увидела легкий дымок, вырвавшийся из одной из пушек. Снаряд попал точно в центр длинной лодки, почти сразу же потопив ее. Мэри тотчас же приказала выстрелить настильным ударом с левого борта, приблизила свой корабль и подошла к правому борту француза. Она снова обстреляла его с левого борта, а затем приказала приготовить абордажные крюки. Выскочив на шкафут своего корабля, с саблей в руке, она повела своих людей через заграждения на палубу приза.

— Ты… французишка! Зачем ты обстреливаешь моих честных людей? — закричала она.

— Среди вас нет честных людей, — заявил по–английски капитан.

— Неужели? Если у нас не хватает чести, она с лихвой восполняется верностью и, кстати, возмездием. Я хочу сказать, что ты вдвойне заплатишь за каждого из моих людей. Лодка подберет уцелевших, а за каждого убитого ты отдашь двух живых из своих.

Капитан непристойно выругался.

— Троих, — поправилась Мэри. — Это не считая твоей головы. Я решу, что с тобой делать, позднее и сам стану твоим палачом. Но я буду справедлив и позволю тебе самому выбрать тех, кто отправится с тобой к праотцам. Выбирай, и поживее.

— Нет, мой дорогой пират, если ты убиваешь, то сам и выбирай.

Несколько секунд Мэри была в замешательстве. Она взглянула на побледневшие лица захваченной команды и приказала своим людям разоружить их и построить вдоль заграждений. Среди них не было ни одного, кто бы сомневался в том, что настал его смертный час.

— Хорошо, — медленно произнесла Мэри, — я буду убивать сам, и для меня будет наслаждением убить такого труса, как ты. — Взяв пистолет в одну руку, она

— выхватила саблю и воскликнула: — Защищайся, если ты мужчина!

Моряк выхватил свой тяжелый палаш, не пожелав ответить на вызов противника. Их клинки пересеклись, скользнув до самой рукоятки, отступили и столкнулись снова, сталь о сталь. Француз был хороший фехтовальщик, и, несомненно, более ловкий, чем его женственный противник. Однако недостаточно ловкий, чтобы разорвать ее рубашку. Они продолжали сражаться. Моряк сохранял равновесие, пиратка действовала по–своему. Один раз француз ранил ее в руку, но она не обратила на это внимания, продолжая бой. Он снова уколол ее, но не смог удержать свое преимущество. Он гибко отвел ее тяжелый клинок и, сделав большой выпад, был захвачен наклонным ударом. Этот удар распорол ему руку от плеча до запястья, и моряк потерял самообладание и начал борьбу за свою жизнь. Это было Мэри больше по вкусу, ее сабля снова опустилась, и из того места, где раньше было ухо, хлынула кровь. Француз схватил свой клинок обеими руками и начал рубить воздух, тщетно надеясь отрубить противнику голову. Ему это уже почти удалось, но клинок Мэри нанес удар первым, рассек его лоб, и он рухнул в лужу крови на палубе. Затем она отбросила саблю и, достав из–за пояса пистолет, прекратила его страдания, нанеся последний удар.

Раны женщины были невелики. Она позволила своему мужу перевязать их и отправилась осматривать корабль. Его груз оказался ценнее, чем она ожидала. Корабль француза занимался одним из полупиратских предприятий своего времени. Судно с законными бумагами и определенно честными намерениями, но главный офицер не брезговал нападениями на безоружных торговцев, если выпадала такая возможность.

Опрометчивое желание француза потопить шлюпку Мэри Рид вызвало в ней потребность отомстить. Если бы он показал свой настоящий флаг, знак пиратства, он мог бы уйти невредимым. Но непонятная прихоть атаковать безоружную шлюпку стоила ему самому жизни, а его команде — корабля. Команда отказалась назвать того, кто стрелял. Капитан Рид приказала перенести груз на свой корабль, раздеть команду и пересадить ее на малые лодки, позволив каждому взять только одну флягу с водой. Затем она приказала затопить судно.

Жестокость, если хотите. Зверство, нравится вам или нет. Но для Мэри и ее людей это было вполне оправданным возмездием.

 

V

Каждый трофей, взятый «Черным дроздом», означал прирост поселения на Большом Кайкосе. Один из членов команды предложил значительную сумму для открытия таверны, и команда проголосовала за то, чтобы дать ему бочонки и столы для открытия дела. Любопытно, что вкладчики должны были в качестве первого взноса дать ром тому человеку, который потом станет продавать им его же. Хозяин таверны снарядил небольшой призовой кеч и с одним матросом отправился на Эспаньолу и на Тортугу, чтобы набрать женщин для бара и девушек в таверну, а также приобрести то, что он не мог купить в магазинах поселения. Перед отплытием он поклялся не разглашать местонахождение стоянки.

Но новости о поселении неизбежно распространялись по близлежащим островам, привлекая дружественных корсаров, приходящих сюда со своим товаром. Через три месяца там был построен основательный дом для капитана и ее мужа, таверна, несколько домиков, занимаемых проститутками и шлюхами. Приехал одинокий еврей со своим скарбом, и на следующий вечер был готов начать свое дело. Приходили и другие. Некоторые богатели, некоторые оставались такими же, как и прежде, но все процветали в меру своих способностей.

Мэри Рид царила там, даже когда была в море. Ей нравился ее маленький дом на берегу, и она перенесла свои сундуки и начала жить, как владелица своего

собственного города, даже забыв дать ему имя. Было бы неправдой сказать, что ее любили все ее люди. Ею восхищались и боялись. Немногие мужчины соглашались служить женщине, но те, кто принимал лидерство Мэри, были вынуждены признать ее смелость и отвагу. Многие из тех, кого она называла своими матросами, мечтали о ней и ее постели. Никто из них не верил, что боцман Джонс — ее муж, и они не считали нужным считаться с его преимуществами. Они не считали их достаточной гарантией ее положения. Проще говоря, он был всего лишь супругом капитана, маленьким человеком, которого мог легко сменить более настойчивый любовник.

Боцман Джонс не изменился. Собственно, он был тем же человеком, которого Мэри встретила на «Ястребе». Изменения коснулись его спутницы. Ей нужен был человек, достойный ее. Она пробила себе дорогу наверх, ее боялись не меньше других разбойников ее времени, и на горизонте не было мужчины, достойного ее благосклонности. Боцман Джонс, который занимал второе после нее место по важности на борту «Черного дрозда», не смог подняться выше уровня, от которого он получил свое прозвище. Было ясно, если его жена в порыве щедрости и сострадания сделает его капитаном захваченного корабля, его все равно будут называть боцманом вместо капитана. И вполне вероятно, он так никогда и не станет хозяином. Мэри была одинокой женщиной. Несмотря на то что ее муж был частым гостем в доме на берегу, он проводил большинство ночей на своем посту на «Черном дрозде». Его звезда гасла. Звезда его жены только восходила, а он, несчастный, не мог подниматься вместе с ней.

Новый капитан пиратов теперь имел вес. Теперь ее везде сопровождали два негра, одетые в ливреи, взятые с какого–то захваченного судна. Сама же она одевалась в шелковые штаны, парчовый жилет и малиновую шелковую рубашку. Элегантная шляпа с огромным пером завершала ее туалет. На поясе был большой зеленый пояс, из–за которого торчали украшенные серебром пистолеты и кинжал с золоченой рукояткой. Это оружие служило больше украшением, поскольку теперь она в нем не нуждалась.

Мэри больше не притворялась, что она мужчина. Она была женщиной, которая предпочитает мужскую одежду, мужские манеры и мужскую жизнь, вместо той, для которой она была рождена. Иногда, радуясь высокому положению, которого она достигла, она позволяла своим мыслям вернуться в Бристоль. К той ночи, когда она обокрала пьяного матроса, забрала у него деньги и купила место на шняве «Кадоган». Что было бы с ней, думала она, если бы не этот случай? Мэри передергивало от этой мысли, и она начинала думать о другом. Лучше жить с глупым Джонсом, чем так, как раньше.

Она было довольна своей участью. Ее положение давало ей неоспоримые преимущества. Например, при взятии добычи был обычай, что все, что находится в капитанской каюте, за исключением сокровищ, переходит в каюту капитана пиратов. Многие шкиперы хранили в своих личных сундуках деликатесы, фрукты, джемы, сушеные фиги и финики, сыры и другие яства, способные усладить их вкус. Это все становилось долей пиратки, а «Черный дрозд» захватил много кораблей. Благосостояние Мэри, не беря в расчет долю ее мужа, теперь превышало четверть миллиона золотых песо, более ста тысяч гиней. Большая часть этого находилась на борту корабля, поскольку она поклялась, что ее добро пойдет ко дну вместе с ней, если ее схватят. Когда же придет время осесть, она возьмет его из своей каюты и положит в укромном местечке.

Довольна, но несчастна. Имея богатство, положение, власть, ей хотелось чего–то еще. Она не могла сказать, чего она так желала. Возможно, общения с людьми, такими же сильными, как она сама. Она хотела вращаться в других кругах, нежели те, что были на Большом Кайкосе и «Черном дрозде». Она мечтала о Лондоне и Париже и вздыхала. Она знала, что, несмотря на ее богатство, способное открыть любые запоры, двери этих столиц были закрыты для нее навсегда. Да и мысль о том, чтобы одеться, как ей полагается по рождению, пугала ее больше, чем запреты королей и канцлеров.

Одинокая женщина, удовлетворенная и неудовлетворенная одновременно. Она стала нервной и гневливой. Хотя пришел сезон дождей и ее люди были счастливы, что настали времена постоянных попоек, она неожиданно отдала приказ готовиться к выходу в море. Один из негров принес приказ в таверну, где ее люди бесполезно тратили время. Плотник поспешил к ней.

— Но, мастер, подводная часть «Черного дрозда» протекает. Его дно надо чистить и конопатить.

— А, ладно, пускай стоит. Забудьте о моем приказе и займитесь приведением корабля в порядок.

— Спасибо, мастер, спасибо. Это будет приятная новость для матросов.

Мэри отпустила его, почти по–королевски махнув рукой. Но еще прежде, чем она вернулась на свое место, она уже пожалела о том, что не велела ему продолжить килевание и приготовиться к отплытию. Жизнь на берегу за две недели опостылела ей, и она жаждала действий. За поселением был высокий холм, и она забралась на его вершину. До темноты оставалось три часа, и ей не хотелось видеть Джонса. С другой стороны, она не желала оставлять его на попечение портовых девиц. На ней все еще была ее нарядная одежда, когда, забыв про накрапывающий дождь, она продиралась сквозь заросли куманики на вершину. С минуту она стояла, всматриваясь в небо и надеясь на прояснение. Оно бы ускорило чистку «Черного дрозда» и возвращение к старому ремеслу. С места, на котором она стояла, был виден ее любимый корабль. Его киль был в песке, а тросовые талрепы на мачтах закреплены так, чтобы он кренился на левый борт. Даже в таком неустойчивом состоянии он был прекрасен, и Мэри Рид на мгновение забыла о своей жажде большей власти, более широкой жизни. Это была красота, которую она понимала, жизнь, о которой она мечтала сильнее, чем о чем–либо еще, жизнь, ради которой она отдала свою собственную.

А потом внезапно у западного края появился элегантный корабль. Он был крупнее и лучше, чем «Черный дрозд», но ни в коем случае не красивее. Он был меньше мили от берега, судно Вест–Индской компании, плавающее и торгующее среди островных колоний Великобритании. Английский корабль, богатый, хорошо оснащенный и вооруженный до зубов. Да, хорошая добыча, если бы нашлись люди, способные захватить эту гордую красотку. Мэри была рада, что «Черный дрозд» лежал на боку, иначе бы она не устояла против искушения атаковать судно. Успокоенная тихим вечерним воздухом, воплощение силы, но совершенно бессильная в этой укрытой от всех Багамской бухте, она смотрела, как корабль медленно показался полностью. До темноты осталось два часа. Но судно не может за такое короткое время уплыть далеко.

Мэри напряглась в ожидании действия. Она поспешила вниз с холма, ее прекрасный костюм рвался в кустах, но она помнила только, что она пират. Корсар без корабля, но все равно корсар.

Она остановилась около своего дома и позвала негров.

— Пришлите ко мне мистера Джонса, мистера Дуна и всех офицеров. Побыстрее, вы…

 

VI

Само поселение и то, что в нем происходило, было скрыто от посторонних глаз со стороны моря. Если бы дозорный с плывущего корабля и увидел бы ка–кое–то движение на острове, то это была бы только одинокая фигура на вершине холма. Уже через несколько минут ее не было видно. Как только она оказалась на берегу, она тотчас же приказала спустить к линии прибоя все лодки с «Черного дрозда», а всем матросам велела приготовить снаряжение и прекратить все попойки. Восемь лодок были отданы под командование офицеров или их помощников. Всех их она созвала, чтобы рассказать о своих планах. Двое запротестовали. Они сочли это безумием — атаковать такой корабль с открытых лодок. Их быстро заменили на людей, готовых подчиняться ее приказам.

Задолго до наступления темноты восемь лодок с пятьюдесятью пятью матросами и одной женщиной уже стояли, замаскировавшись, у восточного края маленькой гавани. Дозорный все еще видел британский корабль, плывущий вдоль линии отлива. Пиратам пришлось ждать наступления ночи, чтобы затем плыть только при свете огней судна. Было приказано атаковать сразу с разных сторон. Каждый матрос должен был карабкаться на судно, как сможет, и начинать биться, как только его нога коснется палубы. Сама же пиратка вместе с командой баркаса позаботится о тех, кто будет на юте.

— Мне это не нравится, капитан, атаковать корабль его величества, — возразил Джонс.

— А тебе мало что нравится в последнее время. Можешь оставаться и продолжать развлекаться с портовыми шлюхами. Ты мне в этом деле не нужен, — коротко сказала Мэри. — Отправляйся, мистер Джонс, и если ты по дороге встретишь кого–нибудь не совсем пьяного, пришли его вместо себя.

Джонс повернулся, собравшись уходить. А другой матрос тем временем спросил:

— Вы собираетесь взять этот корабль с моря, мастер? Под покровом ночи? Это сумасшедшая идея, мы все погибнем.

Мэри Рид посмотрела на матроса не без возмущения.

— Это глупая затея, я согласна. Она может означать конец всем нам. Ну и что с того? Этот корабль будет богатой добычей, и он мне нравится. Ну хорошо, офицеры, отчаливаем. Проследите, чтобы все лица были замазаны, и помните, полная тишина, пока мы не коснемся палубы. Вперед.

Восемь маленьких лодок оттолкнулись от берега и с обмотанными веслами двинулись вокруг мыса. Баркас Мэри шел впереди, и они первыми увидели огни корабля Вест–Индской компании меньше чем в миле от берега. Лодки одна за другой следовали к трофею, ни на дюйм не отставая друг от друга. Мэри требовала тишины, и ни один матрос не проронил ни звука, хотя сердце каждого колотилось с необыкновенной силой. У многих были плохие предчувствия. Это было судно, находящееся в подчинении у самого короля, и если оно будет захвачено пиратами, это станет известно всем Карибам, каждому военному кораблю его величества.

Ночь была темной, и капитан Рид приказала четырем лодкам подойти к правому борту британского судна, а четырем — к левому. Скоро пробьет четыре склянки, вся команда будет уже спать. Офицеры же, одиноко стоящие на посту, допьют свою последнюю кружку и будут готовы видеть сны о прекрасных девушках, оставленных где–то в Ливерпуле и Лондоне. Атака должна будет начаться, когда дозорный отобьет полный час.

— Четыре склянки, — - прокричал рулевой на корабле, — все спокойно.

Он четыре раза сильно ударил в корабельный колокол, и дозорный на носу ответил:

— Четыре склянки, все огни горят ярко.

Дозорные на мачтах и между палубами повторили

сигнал, но прежде, чем они закончили, весь корабль погрузился в кошмар оглушительных криков и воплей. Темные и почти бесшумные фигуры двигались по палубе. Рулевой почувствовал холодный металл мушкета у ребер и тихий голос приказал: «Отойди». Он тут же повиновался. Адъютант капитана рванулся вперед, выхватив свою шпагу, и был остановлен незнакомцем с пистолетами в руках. Он был одет в рваные и грязные шелковые шаровары, а его парчовый жилет и шелковая рубаха выглядели так, словно их обладатель только что прошел сквозь страшную бойню. Через плечо матроса он видел еще четыре фигуры, в то время как его офицеры открывали двери и тоже натыкались на людей с мушкетами в руках.

— Приведите сюда капитана корабля, — приказал хриплый голос.

Позади себя Мэри услышала выстрелы, которые звучали так, словно они шли с носа корабля, а затем снова наступила тишина. Раздался стук, словно закрыли все люки. Появился полуодетый капитан и с первого же взгляда оценил ситуацию. Он обхватил руками голову и требовательно спросил:

— Что это значит? Кто вы такие?

— Это значит, сэр, что ваш корабль захвачен. Ваши протесты вам не помогут. Судно находится в распоряжении моих людей, и будет лучше, если вы воспримете это спокойно.

— Потише, сэр. Будь я проклят, если вы не пираты. Причем английские пираты. А это английское судно.

— Да, я всегда мечтал о большом судне, теперь оно у меня есть. Что теперь, мастер?

Мэри Рид рассмеялась своим громким, долгим смехом и приказала одному из своих матросов найти корабельные кандалы.

— Они под палубой, сэр, а люки задраены.

— Очень хорошо, заберите оружие у этих людей. Ты, Грегори, посмотри, чтобы в каюте не осталось оружия. Мы используем ее на время под кладовую.

— Ваше имя, сэр! — прогремел капитан судна. — Ваше имя и название вашего корабля!

— Да, конечно, я назову вам их, только для того, чтобы сделать вас счастливым. Я сейчас не на корабле. Вам придется вынести унижение не только от того, что вы взяты в открытом море с малых лодок, но еще и признать, что вы захвачены женщиной–пира–том. Поистине необычная судьба для такого удачливого мастера, как вы.

И снова она от души рассмеялась.

Один из матросов разоружал офицеров и бросал оружие к ногам другого. А затем одного за другим их проводили на офицерский камбуз и приставляли к ним двойную охрану. После этого капитан пиратов только с одним вооруженным матросом отправилась на свой обычный осмотр. Она обнаружила, что корабль был взят только наполовину. В распоряжении ее людей находились офицеры и палубы, в то время как внизу было около двух сотен матросов. Они были вооружены и забаррикадировались, не желая сдаваться без боя.

— Не принимайте это близко к сердцу, — посоветовала она. — Ночь темная, и всякое может случиться.

На полубаке она обнаружила тех, кто находился на палубе во время атаки, проводимой ее людьми. Все они были уже без оружия и готовы к худшему.

— Ага, милое сборище трусов, — презрительно усмехнулась она. — Лучшие люди короля.

Одному из своих людей она приказала заключить в пустую каюту людей с полубака и приставить к ним охрану. Она расставила всех своих матросов таким образом, чтобы любая попытка к атаке с нижних палуб была вовремя предотвращена. Сама же отправилась в капитанскую каюту. Она быстро нашла все документы, корабельный устав, счета и все остальное. Корабль назывался «Королевский курьер» и шел из Плимута. Это был богатый трофей. Не самый большой среди тех, что брала Мэри, но один из тех, который внесет значительный вклад в ее поселение, если весь груз удастся удачно переправить на берег.

Проблему, с которой она столкнулась, нельзя было решить за одну минуту.

У нее в руках был громадный корабль. Она сделала ошибку. Будет трудно избавиться от корабля с такой большой командой. Убийство всей команды не входило в ее планы. Если их отправить на лодках — это будет означать, что они направятся к ближайшей земле. Перегрузив же все добро на шлюпки и отплыв на них, она оставит англичанам их корабль и даст им возможность понять, откуда была произведена атака. В любом случае она разоблачала свое рандеву. Она могла бы держать команду в трюмах несколько дней, доплыть до Испанских островов, спустить их ночыг на берег, а потом скрыться. Ветер бы ей помог.

Она могла бы также высадить их на необитаемом острове. На островах Терк они могли бы найти и воду и пропитание. Недостаточно, конечно, для сотни британцев, но строгие правила, принятые на британских кораблях, помогли бы им выжить.

Мэри Рид знала, что до тех пор, пока те были живы, пока хоть один матрос с британского корабля мог рассказать об их местонахождении, Адмиралтейство будет прочесывать моря, чтобы найти ее. Она раскрыла себя, а обстоятельства, при которых был взят корабль, запомнятся хорошо. Поэтому могущественные силы на службе его величества будут вести за ней безжалостную слежку.

— Это был глупый ход, — произнесла она, а затем решила выжать максимум из сложившейся ситуации.

Мэри прошла по палубе, а затем вернулась в каюту. Длинный стол, за которым раньше сидел капитан, теперь был завален корабельными документами. Читая их при свете фонаря, Мэри узнала, что на корабле было около четырнадцати пассажиров, все мужчины, а также тринадцать офицеров и двести десять человек, включая матросов. В каюте был прекрасный арсенал офицерских мушкетов и шпаг, а в капитанском сундуке было достаточно золотых монет, некоторые документы, полномочия для нескольких человек на назначение на должность помощников губернаторов, паспорта и другие бумаги. Мэри переправила золото, оружие и корабельную документацию на палубу. Спустили шлюпки и погрузили награбленное добро в три самые большие. Затем она вызвала на палубу офицеров и тех, кто был взят на полубаке, и проводила их в один из трюмов. Он был осторожно открыт, и на палубу выбросили несколько бомб с удушающими газами. Не встретив никакого сопротивления, Мэри приказала офицерам по одному спуститься по лестнице. Затем вниз спустились матросы и трюмы были заперты.

— Все хорошо, — бросила она.

— Не совсем, мастер, — прошептал человек у нее за спиной. — Среди голубей может оказаться один кот.

Выругавшись, она ответила:

— Приведите его сюда или заткните его рот раз и навсегда. Вы! Пошевеливайтесь! Нельзя терять ни минуты.

Матрос поспешил вверх по линям, держа в обеих руках пистолеты, и вскоре она увидела две спускающиеся фигуры. Ей привели пленника.

— Будет жалко открывать трюмы только ради одного человека. Может, хочешь присоединиться к нам, приятель? Это роскошная жизнь, как раз для неслабого человека. Может, ты как раз такой?

— Нет, мастер. Я в пиратстве не участвую.

— Э–э, может, мы возьмем тебя в качестве, скажем, гостя. Несомненно, твоя жизнь не имеет ценности ни для тебя, ни для твоего правительства. О, идея. Погодите минуточку. Вот план, достойный короля.

— Ты, — она обратилась к пленнику, — отведешь нас в пассажирский отсек или поплатишься головой.

Своим сопровождающим она сказала:

— Приведите их на палубу, в каком бы состоянии они ни были. Я буду в капитанской каюте.

Гости! Где–то в корабельных бумагах она прочитала имя. Где же оно? Ага, вот оно. Она прочла вслух:

— Благородный Эдвин Брэнгвин, сын бывшего лорд–губернатора, владельца земель в Каролине. Вступил на борт судна в Фалмуте и направляется в Чарльстон, Каролина. С почестями от Адмиралтейства поручается покровительству всех королевских генерал–губернаторов.

— Это для нас честь, — улыбнулась девица. — Это то, чего не хватает нашему поселению.

На палубе она увидела четырнадцать пассажиров. Некоторые были одеты, остальные были в ночных сорочках. Они стояли у заграждения левого борта.

— Мистер Брэнгвин, выйдите вперед.

В луче света от фонаря справа от нее появился бледный юноша лет двадцати. Едва одетый, в распахнутой у ворота рубашке, он представлял прекрасный образец молодого британца. На нем был ночной колпак и мягкие бархатные штаны, которые очень любят носить такие щеголи, когда их никто не видит. Он вышел вперед и тихим, почти безвольным голосом сказал:

— Это я. Что вы хотите от меня?

В его манерах не было ни жесткости, ни страха. Невооруженный, он не дрогнул перед лицом людей, известных как отчаянные головорезы. Капитан Рид приказала посветить ему в лицо. Оно было не лишено приятности, а решительная нижняя челюсть указывала на силу.

— Я решила взять вас заложником, в отличие от капитана этого корабля и остальных людей короля. Вы можете вернуться в свою каюту и собрать свои вещи, чтобы оставить корабль. Десяти минут вам хватит. Грегори, проводите его светлость.

Мэри развернулась на каблуках и вернулась в свою каюту. Там она взяла лист бумаги и перо и написала капитану, что она сделала с его пассажиром. Затем она приказала человеку, наблюдавшему за пассажирским отсеком, закрепить рулевое колесо корабля на курс с юга на юго–восток и пошла к лодкам. Она молилась о том, чтобы ветер отнес британский корабль подальше по курсу еще до восхода солнца, прежде чем запертым в трюмах удастся бежать. Своим матросам она велела налечь на весла. В два часа утра она последний раз увидела огни корабля Вест–Индской компании, а затем он скрылся в темноте.

Пираты достигли поселения на рассвете, и первым приказом Мэри было прекратить килевание, перебраться на «Черного дрозда» и сняться с якоря раньше, чем поднимется тревога. Заложнику отвели небольшую каюту и надели на ноги цепи, чтобы предотвратить попытки к бегству. Двух матросов оставили в качестве охраны, и в восемь утра «Черный дрозд» поднял якорь и взял курс на Тортугу. Когда Баттонс выбирала курс, ей пришло в голову, что не имело значения, куда направляется британский корабль, — на Ямайку, Сен–Китс или даже в Нью–Провиденс. Пройдет не меньше месяца, прежде чем судно попадет в один из этих портов. В записке, которую она оставила, недвусмысленно говорилось, что при первом же неблагоприятном признаке его честь Эдвин Брэнгвин будет лишен жизни. Она знала, что угроза только оттягивала последний момент. Никто в колониях не возьмет на себя смерть такого человека. Этот неизбежный приказ должен прийти из самого Адмиралтейства.

Возможно, она могла бы и избежать подобного исхода, но это полностью зависело от ее способности быстро решать и от личной храбрости.

 

VII

Благородный Эдвин Брэнгвин с легкостью воспринял свой арест. Он подшучивал над охранниками, когда те пришли, чтобы отвести его в каюту капитана.

— Всего лишь два мушкета? И только одна сабля? Лучше приставьте мне мушкеты к спине и взведите курки. — Он легко рассмеялся. — Я слышал, что ваш капитан — девица. Что же вы за мужики, если пошли на службу к шлюхе?

— Попридержи язык, сэр. Капитан приказала передавать ей все твои слова.

— Неужели? В таком случае передайте мадам мои комплименты и доложите, что его светлость просит к обеду подать вина. Что теперь, передадите?

— Да, каждое ваше слово.

— А еще скажите ей, господа, — прошептал Брэнгвин, — я не люблю, когда за столом мне связывают язык. Цивилизованный человек разговаривает, когда удовлетворяет свой аппетит. А также скажите ей, что она очень красивая девчонка. Хотя нет, я сам скажу об этом. А вы помалкивайте.

Матрос не ответил, а молча проводил молодого человека до двери. Он был одним из четверых, кто следил за сыном бывшего губернатора и знал, что лишится жизни, если что–нибудь случится с его пленником. Причем на его голову падет гнев не пиратки, а его товарищей. С этим человеком они снова могли получить королевское помилование, бросить пиратство и обосноваться где–нибудь, чтобы наслаждаться своим растущим благосостоянием. Большой Кайкос со временем мог стать раем для таких, как они, и каждый из них хотел бы сделать его своим постоянным домом.

В тот же вечер, когда заложника привели к Мэри Рид, она допросила его.

— Вы не боитесь того, что вас заставят замолчать?

— Нет, мисс. Для таких, как я, это сложно.

— И, — голос Мэри дрогнул, но в нем не было и следа смущения, — вы считаете, что я красивая девчонка?

— Да, только ваша красота, мадам, может заставить ваших головорезов подчиняться вам.

— И вы просите, чтобы к столу подали вино?

— Если вы не возражаете, мадам.

Мэри хлопнула в ладоши и приказала неграм внести несколько бутылок вина. Ей нравился этот молодой человек, нравились его манеры и отсутствие страха. Он низко поклонился, когда вошел в каюту, помог ей сесть, а теперь предупреждал каждое ее желание раньше, чем она сама осознавала его. Мэри немного смутилась и попыталась вспомнить, как вели себя за столом дамы, когда она была мальчиком на побегушках у француженки. Собрав вместе все, что она помнила из своего детства, и то, что ее острый глаз видел в пленнике, она произвела значительно лучшее впечатление, чем могла надеяться.

Когда обед закончился, она приказала принести еще одну бутылку вина. Тогда же она узнала, что, оказывается, это долг мужчины развлекать женщину, и ее радовало то, что ее пленник видит в ней женщину. Он налил ей вина и постоянно следил за тем, чтобы ее бокал не был пуст. Когда же дозорный пробил восемь склянок, то есть время для вечернего обхода, она с неохотой отпустила его в свою каюту. К тому же у нее кружилась голова, в чем она винила выпитое вино. Она должна быть сильной, это опасно. В будущем она позволит ему пить вино, сама же будет только слушать его милые разговоры.

Когда охранники увели пленника, она позвала не–гра–слугу и приказала отнести в каюту заключенного достаточно вина, а сама пошла на палубу.

Эффект от вина недолог. Мэри выпила не настолько много, чтобы чувствовать похмелье на следующее утро, однако когда она увидела досточтимого Эдвина, ее головокружение снова дало знать о себе. Она была вынуждена признаться себе самой, что она испытывала к молодому пленнику что–то большее, чем преходящий интерес.

Класс полуаристократов, из которого происходил сын губернатора, всегда казался Мэри Рид немного изнеженным и лишенным храбрости. Как у выходца из низшего класса, у нее были подозрения и неприязнь к этим немужественным людям. Это были не мужчины, скорее что–то хрупкое и невесомое, что оставляли в гостиной, когда мужчины уходили сражаться и любить. Одним словом, они были привилегированными, а она и такие, как она, — те, кто воевал и побеждал, настоящими.

Если бы его жена не была такой прямолинейной, вряд ли бы глуповатый Джонс когда–нибудь догадался о том, что она увлеклась пленником. Как у второго человека в команде, его каюта была рядом с каютой Мэри, и заложник занимал ту, которая могла принадлежать и боцману, и старшему рулевому. На третий день после ухода с Большого Кайкоса Джонса быстро выселили из его каюты, и он увидел, что туда поселили молодого аристократа. В тот же день его жена пригрозила ему, что запретит садиться за ее стол, потому что «такие манеры раздражают даже свинью». Разгневанный муж подумал о том, рассказать ли о ссоре всей команде или решить ее самостоятельно. Он выбрал последний вариант.

Следующей уступкой пиратки по отношению к пленнику было снятие всех запретов. Ему было разрешено приходить и уходить, когда он пожелает, даже сидеть в капитанском гамаке на палубе. Выбирал ли Джонс время или он просто использовал ту искру, которая разожгла костер, — трудно сказать. Однако неизбежная разборка произошла по поводу управления кораблем. Было четыре часа пополудни, время, когда команда получала свою обычную порцию рома. Мэри была на палубе и болтала с пленником. Судно штилевало, и дозорный сообщил, что на горизонте видна земля. Это была Тортуга, и при любом ветре они могли добраться до порта за несколько часов. Тортуга была чистилищем для всех пиратских сплетен, и капитан намеревалась послать на берег и узнать новости о корабле Вест–Индской компании.

Благородный Эдвин был заинтересован в новостях не меньше Мэри Рид или ее мужа, но совсем по другой причине.

— Если вы поднимете реи на брам–стеньге и возьмете рифы на кливере, «Черный дрозд» доберется до Тортуги даже в этот штиль, — сказал пленник первому офицеру.

— Что вы говорите, — язвительно проговорил Джонс. — Кто управляет «Черным дроздом»? Отвечайте, сэр.

Эдвин рассмеялся.

— Совершенно определенно, что управляете вы, но это совершенно не значит, что делаете это хорошо. Между прочим, я бы сказал, что «Черным дроздом» управляют плохо.

Это было больше, чем Джонс мог вынести, и он ударил пленника так, что тот потерял равновесие и едва не упал. Через мгновение они уже стояли друг против друга, и только вмешательство Мэри Рид предотвратило кровопролитие. Она бросилась между клинками спорщиков и выкрикнула правило, запрещающее драки на борту. Но эти двое не собирались сдаваться. Это был вопрос чести, который мог быть решен только в поединке. Мэри Рид указала на далекий берег, и мужчины согласились решить свой спор, когда Джонс будет свободен от вахты.

Матросы на палубе развеселились. Это будет достойное зрелище, и все собирались сойти на берег в два часа. Их симпатии были на стороне Джонса, но раздавались голоса против того, чтобы угрожать заложнику, единственному человеку, чья безопасность могла спасти их от гнева властей. На юте все до последнего человека были за Джонса, и только капитан хранила молчание. Ее склонности проявились, когда она отдала приказ поднять реи на брам–стеньге и взять рифы кливеров, как и предлагал пленник. Джонс отказывался, но его жена сказала, что сочла совет досточтимого Эдвина лучше его собственного.

— Он проходил обучение в королевских войсках. Ясно, что он знает больше. К тому же мне не нравится твоя идея сражаться с ним.

— Не девке решать такие вопросы, — коротко ответил Джонс.

— Девка или нет, а я капитан, и если ты произнесешь еще одно слово, я отправлю тебя в кладовую охладиться.

Мэри отправилась в свою каюту и велела привести к ней пленника.

— Мне не нравится, что вы будете биться с мистером Джонсом, — сказала она. Она пощупала его руку. — Она слишком слаба для такого оружия.

— Мадам, не бойтесь за исход. Или я убью его, или изобью, как скажете.

Мэри попросила его вытащить оружие и продемонстрировать ей свое умение. И не смогла сдержать улыбку, когда увидела, как он вынул из ножен свою похожую на иглу шпагу. Она взмахнула своей саблей перед его носом, а потом, больше из презрения к шпаге, чем к его владельцу, ударила ею по клинку и сломала его у самой рукоятки.

— Возьмите вот это. Это больше подходит мужчине. — Она протянула ему свою саблю и достала другую.

Эдвин Брэнгвин попытался справиться с тяжелым оружием так же, как со своей шпагой, но женщина с легкостью уколола его.

— Так не пойдет, — сказала она. — Мне придется отменить драку.

— Умоляю, мадам, не делайте этого, — взмолился он. — Я должен сражаться, даже если это сулит мне смерть. Этого требует честь.

— Ну конечно, честь. Этот Джонс выпотрошит из вас все кишки. Он жесткий человек, этот Джонс.

— Если бы он не был вашим мужем, мадам, я бы убил его там же, на палубе. В самом деле, если бы он не был мужем мадам, это был бы совсем другой разговор.

— Что вы имеете в виду, сэр?

Поклонившись, он приложил руку к сердцу:

— Я только хочу сказать, мадам, что впервые в жизни я встретил женщину, которую смог бы полюбить, женщину, которая была бы больше, чем просто жена, да, больше, чем хозяйка. Она бы была соратницей, такой, что не было бы необходимости в мужской дружбе. Это мое несчастье, что я нашел вас только для того, чтобы узнать, что вы уже замужем за другим. Но это мое счастье, что я могу устранить это препятствие. И я намерен сделать это.

Первый раз в жизни Мэри Рид покраснела. Она пристально посмотрела на молодого человека, не понимая, шутит он или нет.

— Боже мой, вы говорите серьезно? — Она почти дрожала.

— Мадам, это не повод для шуток. Я из рода воинов, и в Новом Свете, в Каролине, мы сражались бок о бок с женщинами. Это было необходимо. Рядом с такой женщиной, как вы, я мог бы открывать новые земли во славу его величества. — Он остановился и с улыбкой посмотрел ей в глаза. — Это не будет трудной задачей — сделать вас сначала вдовой, а потом невестой еще до захода солнца. Вы мне позволите?

Баттонс снова покраснела. Она опять не знала, как себя вести. В том, что касается сердечных дел, она привыкла получать то,< что она хотела, силой, если было необходимо. Но за ней никогда прежде не ухаживали. А, пусть этот мужчина убьет Джонса, если сможет.

— Идите к себе, сэр. Вы все еще мой пленник.

Чтобы спрятать смущение, Мэри склонилась над

столом с картами. Сын губернатора с минуту постоял около нее, а потом направился к двери. Потом он низко поклонился и скрылся в своей каюте. Как только он ушел, карты перестали занимать ее внимание. Надо было еще очень много сделать прежде, чем двое мужчин встретятся на так называемом поле чести. Было очевидно, что у ее новой любви было мало шансов. Матросы из команды даже не будут делать ставки на результат, поскольку все единодушно считали, что боцман Джонс выйдет победителем.

В полдень Мэри села обедать. Пленник сидел по правую руку от нее, а ее муж — по левую. Те, кто поддерживал заложника, выслали делегацию с просьбой отменить предстоящую схватку. Благородный Эдвин поднялся, требуя отозвать прошение. Его честь не терпела такого вмешательства в его личные дела. Таким образом, невзирая на то, какую ценность представлял он для своих захватчиков, дуэль должна была состояться.

— Это будет не дуэль, господа, — спокойно сказала Мэри Рид представителям группы.

— Спасибо, капитан, — и матросы удалились.

— Мадам, — возразил Брэнгвин, — я должен просить вас не беспокоиться. Я не позволю, чтобы меня поставили в смешное и унизительное положение. Лучше умереть на побережье Тортуги.

Джонс усмехнулся:

— Не сомневаюсь, что вы умрете, мой благородный лорд. Ваше желание исполнится, в два часа.

— Придержи язык, мистер Джонс, — сказала его жена. — Я принимаю решения, а ты им подчиняешься. Я сказала, дуэли не будет. И это конец.

Мэри принялась за еду, размышляя над тем, как она претворит свое решение в жизнь. Боцман Джонс, со ртом, полным еды, продолжал унижать сына губернатора.

— Мне кажется, благородный лорд очень хочет побить меня. Он сделает все, чтобы убрать меня со своего пути. А потом займет мое место и, ага, я скажу, мою постель и девку. Очень умный ход, но я этого не допущу. Не бойтесь, мой благородный лорд. Эта постель моя, и только моя. И пусть эта девка даже не смотрит с вожделением на твои шелковые штаны. Я всему этому положу конец, не бойтесь.

— Заберите свою тарелку куда–нибудь еще, мистер Джонс! Я не допущу подобных разговоров в моей каюте. Это моя постель, и кто будет в ней спать, будет это делать только с моего разрешения. Вон отсюда, сейчас же!

Боцман не мешкал. Он чувствовал себя хозяином положения и был уверен, что прежде, чем над Карибами зайдет солнце, с благородным лордом будет покончено.

— Я умоляю вас, мадам, не вмешиваться в это дело, — сказал молодой человек. — Я уверен, что выйду победителем, а если нет — смерть будет предпочтительней. Могу я покинуть вас, мадам? Мне бы хотелось подготовиться к предстоящей дуэли.

— Да, сэр.

Мэри слегка наклонила голову и улыбнулась ему. Она восхищалась его мужеством, его стремлением сражаться в драке, которая может закончиться ужасно. Такое мужество бншо достойно лучшей оболочки. Он подошел к ней, и она встала, когда он поднес к своим губам ее руку. Стул покачнулся и с грохотом упал, но они не слышали этого. Его губы отыскали ее, и какое–то мгновение они стояли, крепко держа друг друга. Женщина и мужчина, любящие и любимые.

— После этого я не могу проиграть, — просто сказал молодой человек. Поднеся ее руку к губам, он поцеловал ее и направился к двери. — Не волнуйтесь, дорогая, считайте дуэль выигранной.

Но Мэри волновалась, причем совсем не по–пиратски. Она почти час вышагивала по каюте, наполовину надеясь, наполовину молясь о том, чтобы подвернулся какой–нибудь приз, ради которого мужчины забудут о всех противоречиях. Но к берегу Тортуги вряд ли бы осмелился подойти какой–либо корабль, кроме такого же, как и они сами. В шесть пополудни она вышла на палубу собрать якорные крепления «Черного дрозда». Она увидела, как ее муж ругался и спорил со всеми, кто заходил в каюту днем. Матросы уговаривали его только ранить благородного лорда, а не убивать его совсем, но Джонс не желал отказывать себе в его крови.

— Мистер Джонс, — крикнула Мэри Рид. — Мистер

Джонс, сколько раз я предупреждала вас, чтобы вы не ругались с командой? Если вы так не любите команду, вы станете одним из них. Прекратите сейчас же.

Но Джонс продолжал отстаивать свои намерения. Благородный лорд, упорствовал он, был не более чем заложник, и было вполне возможно, что, как только они возьмут приз, он предаст их. Он действительно навигатор, но если ставить его слова превыше слов законного навигатора, что помешает ему привести «Черного дрозда» прямо в лапы Короны?

— Ответьте мне!

Матросы не могли ответить, не изменив своим тайным намерениям. К этому времени они уже были богатыми людьми, они имели все, ради чего они взялись за это дело, поскольку даже самый последний пират стал обладателем состояния в две тысячи фунтов. Они хотели всего лишь сойти на берег и наслаждаться жизнью, и их мучил страх, что они могут оказаться в петле прежде, чем достигнут желаемого. К тому же они обленились и растолстели.

— Я заколю его, как свинью, — утверждал Джонс. — Его кровь потечет по пескам Тортуги. Я мечтаю об этом.

С полуюта раздался пронзительный свист трубки капитана. Матросы поспешили на палубу узнать, в чем дело, и капитан Рид приказала первым же двоим привести к ней мистера Джонса. Последовала короткая перебранка и потасовка, а затем Джонса доставили к его жене.

— Мистер Джонс, я отдала вам приказ, а вы не подчинились. В статьях соглашения сказано, что вам причитается по заповедям Моисея, сорок минус один удар по голой спине. Вы поняли, мистер Джонс?

— Это законы для матросов. А я офицер палубы.

— Да, хорошая дисциплина, если матросы увидят, как бьют офицера, поэтому мне самой придется выпороть тебя, а у меня сейчас нет настроения. Отпустите его. Но, мистер Джонс, вам все равно придется понести наказание, и я решила посмотреть, что ты представляешь из себя с саблей в руках. Защищайся!

Последние слова Мэри выкрикнула, когда сабля уже была у нее в руке и она размахивала ею перед носом своего мужа. Ему совсем не улыбалась перспектива скрестить оружие со своей женой, но она была настойчива.

— Либо плети, парень, либо это. Выбор за тобой.

— Я не собираюсь драться с девкой, — ответил он, и команда, собравшаяся внизу, увидела, как капитан нанесла унизительный удар плоской стороной сабли по его голове.

Это подхлестнуло Джонса, и, выругавшись, он выступил против своей жены.

— Это урок, который я давно хотел преподнести тебе. — И они схватились во вполне пиратской манере.

Боцман пролил первую кровь, несильно ранив правую руку капитана, что только добавило злости ее атаке. Звон стали, тяжелое, порывистое дыхание и удары направо и налево, а также жестокость схватки говорили о том, что они выдохнутся очень скоро. И если один и будет иметь преимущество, была опасность того, что он не сможет его использовать.

— Я убью тебя, шлюха, и стану хозяином этого корабля. Я разделаю тебя, как селедку. О–оп!

Сабля женщины сверкнула, вверх, поперек и вперед, и с губ Джонса сорвалось последнее восклицание, в то время как разящая сталь проткнула его меж ребер. Он лежал, пригвожденный к палубе, и кровь вырывалась из его раны при каждом вздохе.

— Ты сам нарвался на это, Джонс. — Это было все, что она сказала ему, повернувшись на каблуках и уходя, чтобы обработать свою рану.

Уже на трапе она приказала, чтобы его тело, «когда он совсем умрет», было отнесено на берег и похоронено.

В восемь Мэри послала за сыном губернатора и сообщила, что дуэль не состоится.

— Но, мадам, я не могу принять ваше решение. Моя честь требует, чтобы я сражался с мистером Джонсом.

— В таком случае вам придется делать это с лопатой. Его как раз сейчас будут хоронить. Он не подчинился приказу и сам выбрал себе наказание. Он оказался твердым орешком и…

— Мадам, вы сделали это за меня. Это унизительно, чтобы женщина билась вместо кого–то. Я унижен.

— Нет, парень. Вы сказали, что любите меня, не так ли? Я тоже люблю вас, и я никогда не допустила бы, чтобы вы рисковали вашей жизнью против сабли Джонса. Вы джентльмен, вы сражаетесь по правилам, с честью, а Джонс не признает правил. Он сражается ради крови, и плохим бы я была капитаном, если бы позволила, чтобы мой пленник, нет, мой любимый был убит.

— Я уверен, что я бы победил его, — ответил он.

— Забудьте об этом. Разве вы не говорили, что женились бы на мне, если бы не он? Или мой слух подвел меня?

— Нет, моя дорогая, это не обман. На Тортуге есть церковь?

— Да, если она вам нужна. Но есть правило, что капитан корабля может любое место превратить в церковь. — Мэри рассмеялась. — Итак, могу ли я женить вас на себе? Я ведь капитан этого корабля. Наше венчание состоится здесь, и на нем будут присутствовать офицеры и все остальные. Ну так как, парень?

Через несколько часов бывший боцман был благополучно забыт. Невеста сказала, что она счастливейшая женщина, однако, когда садились ужинать, она по–прежнему сидела во главе стола, а ее заложник–муж — по правую руку от нее.

Счастливая пиратка!

 

I

Наверное, ни на земле, ни на море никогда еще не заключался подобный брачный союз, но его скрепила страстная любовь каждого из участников. Благородный Эдвин Брэнгвин с поразительной готовностью вступил в пиратскую жизнь. Его жена не настаивала на том, чтобы он плавал вместе с ней, но он сам это предложил. И если раньше пираты не слишком любили нападать на британские корабли, то теперь Брэнгвин настаивал на том, что для них это более законная добыча, чем суда других стран. Он же убеждал свою подругу не ограничиваться морскими столкновениями, но совершать набеги на маленькие, незащищенные колонии на Барбадосе и других островах.

— Нет, любимый, такие развлечения мне не по вкусу. Жирненькие корабли Вест–Индии — когда угодно, но никаких вылазок против наших соотечественников. Король тут же набросится на нас.

— Не вижу разницы. Мы все морские пираты, и наша добыча — золото любой нации.

Но Мэри оставалась непреклонной и напомнила ему, что, хотя он владел ее сердцем, она все–таки владела «Черным дроздом». Похоже, она поняла, почему ее муж так ненавидел королевскую власть. Багамы являлись ленным владением Каролины, и его отец, один из лордов–владельцев и бывший губернатор колонии, предложил своему сыну взять на себя губернаторство. Он отправил его в Англию, чтобы тот обрел необходимые навыки и опыт. И тот уже собирался занять свой пост, когда Адмиралтейство, уставшее от бесплодной борьбы с пиратством в обеих Индиях, послало туда Вудса Роджерса. Такими образом, острова перешли от лордов–собственников королевской власти и превратились в королевскую колонию.

Учитывая темное прошлое Вудса, Брэнгвины, отец и сын, считали, что их унизили — украв весьма ценную колонию. Молодой Брэнгвин приложил все усилия, чтобы нового губернатора сместили, но не добился успеха, и теперь он был просто счастлив хотя бы так помешать Роджерсу проводить свои реформы. Он стремился любой ценой посеять смуту в колониальном правлении, и только нежелание Мэри Рид совать шею в петлю не позволило ей уступить его просьбам.

Любовь полностью завладела пираткой; она делала для своего любимого все, что могла, даже сделала его штурманом, несмотря на недовольство команды. Благородный Эдвин был способен направить «Черного дрозда» по заданному курсу лучше, чем его жена, поэтому она больше не бросалась к штурвалу во время атаки; она могла спокойно доверить его супругу.

Семейная пара продолжала свои налеты, и слава пиратки стала такова, что скоро ей надо было всего лишь дать предупредительный выстрел и поднять свой флаг. Только оснащенные пушками корабли, вооруженные, чтобы преследовать пиратов, не пускались в бегство при виде ее наводящего ужас красно–черного флага. Она любила сражения, ей нравилось состязаться в уме и храбрости с мужчинами. На первом месте для нее всегда был корабль, а потом уже муж.

Команда по–разному относилась к тому, что она вышла замуж за заложника. Прошел всего месяц с тех пор, как корабль Вест–Индской компании был брошен на произвол судьбы, и даже на Тортуге еще ничего не знали об этом Команде «Черного дрозда» казалось, что матросы захваченного судна стыдились рассказать, как двести с лишним человек на хорошо вооруженном судне были захвачены пятьюдесятью пиратами на шлюпках, которыми командовала женщина. Все Адмиралтейство будет помирать со смеху, помирать от долгого, презрительного хохота, а для офицеров это кончится военным трибуналом. Многим придется заплатить за это, и гроза, конечно, падет и на голову непричастного к этой истории губернатора Вудса Роджерса.

Если Баттонс и изменилась после замужества с аристократом, то это выразилось только в особом натиске, с которым она шла в атаку. С момента первой схватки она поняла, что натиск и неожиданность — это ее главные козыри. Она не кружила вокруг добычи, высматривая слабые места, не парировала удары и не пыталась отыскать стратегическое преимущество. Как только вдали показывалась возможная добыча, рулевой поворачивал, а уже потом выкрикивал, что видит судно. Офицеры на палубе доставали подзорные трубы, и к тому моменту, когда они добирались до предстоящего поля боя, они уже знали о неприятеле все, что было можно. Все матросы стояли на своих местах, канониры ждали у заряженных пушек; мушкетеры на вантах были готовы стрелять по команде. Мэри Рид прекрасно знала, какой страх наводит на моряков ее флаг, но она не ослабляла бдительности; никогда нельзя сказать заранее, не является ли вражеский корабль просто приманкой, чтобы заставить ее остановиться, поэтому лучше было сразу уничтожить неприятеля.

Благородный Эдвин восхищался тем, как она готовилась и работала. Даже на борту судов королевского флота он не видел ничего подобного, говорил он. Она врывалась, словно пушечный выстрел, и ее атака оказывалась такой же разрушительной, как и залп ее пушек.

Мэри нравились похвалы мужа, и поэтому она удвоила свою энергию и старалась атаковать корабли больше своего собственного.

— Готов поклясться, что ты не колеблясь пойдешь в атаку на боевой королевский корабль с восемьюдесятью четырьмя пушками на борту, — смеялся Эдвин.

Но в команде поговаривали, что женщина–капитан переменилась. Говорили, что, запираясь в каюте, она переодевается для своего мужа в женское платье, и тот учит ее вести себя как леди. В чемоданах, которые так интересовали боцмана Джонса, оказался широкий выбор кружев, шелка и бархата, шелковых чулок и украшенных драгоценными камнями туфель и ботинок. Один из матросов, который зашел к ней в каюту ночью с докладом об огнях по правому борту, вернулся на свой пост и рассказал товарищам, что видел на борту какую–то незнакомую женщину.

— Разряженная, я такой и не видел раньше. И раскрашена, словно чертова шлюха, на голове парик и вся увешана драгоценностями.

— Она думает, что стала леди и слишком хороша для нас. Она пиратка, наш капитан, и я вам скажу, ничего хорошего не выйдет из того, что она связалась с аристократом.

Тут другой матрос вышел на палубу и объявил, что черт с ними, с огнями, и что «Черный дрозд» не свернет со своего курса, который лежит обратно на Большой Кайкос.

За время отсутствия «Черного дрозда» поселение еще выросло, и не только потому, что Мэри Рид отправляла туда захваченных рабов, но за счет отбросов общества, которые появляются везде, где чуют легкие деньги, которые с таким трудом добывают пираты. Они открыли лавки и притоны, игорные дома и прочие заведения, чтобы как можно скорее и с меньшими усилиями оставить пиратов без гроша. Единственная улица, в начале которой пиратка построила себе дом, уже была застроена разнообразными зданиями, от приличных, построенных из бревен с захваченных кораблей, до соломенных негритянских хижин. Кое–кто занимался и легальным бизнесом, но таких было мало.

Губернаторский сын расположился в доме жены й каждое утро в шелках и кружевах выходил на прогулку. Он не общался с пиратами; у них не было ничего общего с ним и его аристократическими манерами. Если он хотел выпить, то ему приходилось довольствоваться компанией жены или своих товарищей офицеров, которые по своему развитию не отличались от прочих пиратов. Благородный Эдвин чувствовал себя самым одиноким человеком во всем поселении и постоянно упрашивал жену снова выйти в море. Но она знала своих людей и никогда не забывала о том, что обязана им своим положением и что как только они перестанут доверять ей, так тут же сменят и найдут другого капитана на ее место.

Среди беглецов, которые заходили на Большой Кайкос в надежде найти здесь еще один Порт–Ройал или Нью–Провиденс, пристанище бандитов, оказался корабль, который принес важные новости. Он сообщил, что французы основали новый город на плантациях Луизианы и им нужны были товары и рабы, а этого добра у Мэри Рид было предостаточно. Она уже слышала о новой колонии, два захваченных корабля были приписаны к этому новому порту. Он назывался Новый Орлеан, существовал всего год, но там уже насчитывалось пять сотен жителей, считая рабов. Говорили, что это бурно растущая колония, которая меняет мех и шкуры на еду и инструменты. Кроме того, там добывали золото.

В поселении Мэри было слишком много рабов, и лишь часть из них действительно была занята грязной работой. Остальные же, а всего их было около трех сотен, представляли собой серьезную угрозу запасам продовольствия. Многих из них заставили обрабатывать землю и самих добывать себе пищу, другие же занимались охотой и рыбной ловлей. Но пираты с других островов с охотой приезжали в их поселение и меняли свой улов на ром и прочие предметы первой необходимости.

Пиратке не нужна была женская компания, хотя на острове были белые женщины, англичанки, испанки и француженки. Она одевалась, как и раньше, надевая женское платье только для мужа. И она должна была решить, как себя вести в отношении новой французской колонии. И она решила, что погрузит на «Черного дрозда» все, что сможет, отправится в Луизиану, а там начнет торговлю с французами; ее интересовало золото, меха ей были не нужны. А закончив торговлю, она снова займется пиратством.

Но ей так и не пришлось заняться честной торговлей. Однажды утром наблюдатель доложил, что к гавани направляется парусное судно. Пираты приготовились к атаке, но незнакомое судно направилось прямо к поселению и бросило якорь. Корабль был трехмачтовым и так высоко сидел в воде, что вряд ли представлял интерес для пиратов. К кораблю направилась шлюпка с берега, и Мэри, наблюдавшая из дома, увидела, как на рее поднялся ее собственный флаг, знак того, что это покупатель.

Корабль оказался американским, из Бостона, и его капитан прослышал, что на Большом Кайкосе товары дешевле купить за наличные. Это был грубоватый и добродушный парень, который совершенно не боялся, что пираты его обманут. Ему нужно пятьдесят рабов, сообщил он, а еще он не прочь взглянуть на товары. Он нашел то, что хотел, но пиратов злили его цены, так мало он предлагал. Десять фунтов за раба, в Сьерра–Леоне такие же цены, а если они не хотят, то пусть остаются при своем.

— Если у тебя столько золота, — высказалась Мэри, — то ты и сам можешь представлять для нас интерес, независимо от того, будешь ты что–то покупать или нет.

— Нет, друг, я к этому готов. У меня десять тысяч фунтов, но я их не выложу, пока не буду уверен в своей безопасности.

— Мои люди могут захватить твое судно вместе с деньгами, — продолжала пиратка, — и что тогда?

— Вы можете захватить мой корабль и убить меня, но не найдете золота. Я об этом позаботился.

— Готов побиться об заклад, что это так, — ответила Мэри Рид.

— Это так, — хихикнул янки. — Я зарыл деньги на острове в месте, которое знаю только я. Когда я договорюсь о цене, то возьму двоих ваших людей и шлюпку и вернусь с деньгами.

— Но откуда я знаю, что тебе можно доверять? Какая нам будет выгода, когда ты развернешься и удерешь, да еще и посмеешься над нами?

Янки вздернул подбородок.

— Я благородный человек, подобные проделки недостойны меня.

Так и было на самом деле. В конце концов сделка была заключена, он взял двоих пиратов на свой корабль и позволил еще шестерым следовать за ними на маленькой яхте, отвел их в небольшую бухту к северу от Кайкоса, а там показал место, где зарыто золото. Золота оказалось столько, сколько он и сказал, поэтому деньги забрали на яхту, забрали и двоих пиратов с американского корабля, и сделка была совершена.

За свои десять тысяч фунтов янки получил отличный стэнфордширский фаянс, лионские шелка, манчестерскую металлическую посуду и почти сотню здоровых рабов. Он сказал, что отправится в Филадельфию и Нью–Йорк и продаст, что сможет. И пираты и покупатель прекрасно знали, что при самом плохом обороте дел он получит пятикратную прибыль, а может, и больше.

С пиратами, которые были у него на борту, шкипер велел передать командиру пиратов, что он вернется осенью и надеется, что им удастся заключить еще одну выгодную сделку.

Поделив между пиратами десять тысяч фунтов, Мэри Рид стала советоваться с мужем по поводу Нового Орлеана. Она слышала о новой колонии и ее богатстве, но почти ничего не знала о местных портах, поэтому она прошлась по поселению, расспрашивая вновь прибывших. Большая часть информации была далека от истины, но все же у нее зародилась мысль, что выгоднее совершить набег на новый город, чем торговать с ним. Она слышала о Джоне Jloy и о том, как он обращался с богатыми, о том, как французы наполнили его сундуки золотом, но Мэри Рид усвоила и то, что в Луизиану попадает лишь малая толика золота. Англичане и голландцы стремились прибрать торговлю к рукам и заработать как можно больше для себя и для своей страны; было известно, что у них полно золотой монеты, и именно на них она и имела виды.

 

II

Занятая любовью и семейными проблемами, делами поселения и тысячей других важных дел, Мэри Рид так и не собралась в Новый Орлеан до наступления 1720 года. Ее нелегальные склады на Большом Кайкосе стали широко известны, и многие американские и колониальные купцы совершали там выгодные покупки. Еще двое пиратов использовали этот порт для распродажи и дележа добычи; это были Барт Роберте и Чарльз Вейн. Ситцевый Джек Рэкхэм навестил Мэри Рид, но она не предложила ему принять участие в ее бизнесе, потому что не доверяла.

Когда Мэри объявила о своем намерении ограбить новый порт в Луизиане и стала набирать желающих, то обнаружила, что из ее людей откликнулось только пятьдесят человек, а все остальные боялись опасностей и считали, что добыча окажется слишком ничтожной. Она и сама чувствовала, что риск велик, знала и кое–что другое, о чем предпочитала никому не рассказывать. Дурная слава Кайкоса уже широко распространилась, еще несколько мес и Вудс Роджерс узнает об этом месте и вышлет корабли, чтобы уничтожить его. Мэри казалось, что в такой колонии, как Луизиана, она вместе с мужем и еще несколькими доверенными лицами может найти гавань, бросить якорь и какое–то время отсиживаться там, наслаждаясь всеми удовольствиями жизни.

Благородный Эдвин все еще занимал второе место в ее помыслах, а на первом был «Черный дрозд». Для пиратов снова настала черная полоса, только Вейн, Рэкхэм и Роберте и немногие другие еще плавали. Капитан Йитс завязал и принял помилование, хотя и несколько запоздавшее, остальные доживали последние

дни. Да и ее дальнейшая судьба была покрыта мраком неизвестности, а она сейчас была слишком богата, чтобы рисковать. Если сложить ее долю, унаследованную долю Джонса и долю Эдвина, то у супругов на руках было почти четверть миллиона фунтов; на это можно было жить в роскоши.

В этом году Мэри Рид должно было исполниться девятнадцать, и она все еще оставалась самым молодым членом команды, если не считать двух мальчиков–рабов. Она плавала на свой страх и риск уже три года. Вначале такая жизнь вызывала у нее отвращение, но теперь она полюбила ее и не желала признаться, что конец пиратства уже близок. И дело не в том, что у купцов теперь стало меньше денег, и не в том, что торговых судов стало меньше. Порты вроде Нового Орлеана появлялись на всем американском побережье, британская корона основывала все больше новых колоний, разрастаясь все дальше вширь, для такого передвижения людей нужны были еда и товары, и корабли со всем необходимым являлись для пиратов самой лакомой добычей. Но Вудс Роджерс, в чьем округе Мэри Рид устроила свое логово, настроен решительно и собирался покончить с пиратами в водах своего района. Все суда, не занятые в торговле, от кечей до бригов, были вооружены и охотились за мародерами; небольшие суда, которые перевозили товар между островами, были хорошо вооружены и имели указания стрелять без предупреждения. Постепенно прославленные пираты были либо убиты, либо вынуждены уйти в другие воды. Бартоломью Роберте отплыл к Мадагаскару; Вейна скоро повесят в Порт–Ройале; Фрэнк Сприггс бесславно спасался по всем морям от преследования, а потом искал спасения на суше, в лесах, и до сих пор живет там отшельником. Другие ушли в Тихий океан или далеко на юг в Атлантический, но большинство оказалось на виселице.

Люди женщины–пиратки ощущали настоятельную потребность найти где–нибудь постоянное убежище. Не один раз вооруженные купцы сами нападали на них; дважды после такой атаки им приходилось отступать и бросать добычу.

Мэри знала, что пятидесяти человек ей не хватит, поэтому она решила остановиться на Тортуге и там, где набирал матросов Ситцевый Джек; но если ей не повезет в этих портах, то она пойдет на Пиньос и наберет там самых отъявленных бандитов. На Тортуге она набрала пятнадцать матросов, а в Пуэрто–Принсипе столкнулась с Ситцевым Джеком Рэкхэмом, который не собирался никуда двигаться с места, и большинство его людей находилось в таком же настроении; тем не менее ей удалось убедить пятерых его головорезов присоединиться к ее команде.

Ситцевый Джек смотрел именинником, и на это были причины. Его подруга родила ребенка, насчет отца которого были некоторые сомнения, но меньше чем через год она снова родила двойню. И достаточно было бросить на них один взгляд, чтобы сразу убедиться в том, что это достойные отпрыски своего папаши. Энн Бонни показала Мэри свое потомство, за которым теперь присматривала миссис Фулворт, и стыдливо призналась Мэри, что она ждет еще одного. Они с Ситцевым Джеком уже решили бросить пиратство и вернуться в Каролину, чтобы потребовать наследство Энн.

Другим поводом для хорошего настроения пирата было то, что он, наконец, отомстил капитану Дику Тернли, тоже пирату, который перешел на службу к королю и часто доносил Вудсу Роджерсу о местопребывании Рэкхэма. Два пирата встретились у Тортуги, и Рэкхэм потопил корабль Тернли, высадил его на берег и забрал себе уцелевших матросов из его команды.

Джек всегда был ленив, к тому же у него появились новые обязанности, как у главы семьи, поэтому теперь он находил пиратское ремесло чересчур опасным и рискованным и лишь ждал подходящего случая, чтобы все бросить.

Проникнувшись глубоким презрением к Рэкхэму, Мэри Рид, ее муж и семьдесят пять членов команды отплыли не на Пиньос, а прямо в Новый Орлеан. Она

решила напасть на порт с такой маленькой командой, хотя благородный Эдвин и возражал.

— Если тебе нужен богатый порт, детка, — говорил он, — то почему не выбрать испанский город или сам Нью–Провиденс, это даже еще лучше. Мне так приятно будет встретиться с этим мерзавцем, Вудсом Роджерсом, его честью, королевским губернатором. Я давно уже хочу поквитаться с этим выскочкой. А потом мы можем захватить Новый Орлеан.

— Нет, любимый. Вначале то, чего хочу я, а потом уже твои планы. — И Мэри указала курс рулевому и ушла в свою каюту.

В ее команде был один матрос, которого она нашла на Тортуге и который был в Новом Орлеане в этом году, и она позвала его в каюту, чтобы он рассказал ей о городе. Но от него она узнала только то, что в городе водились деньжата, и что население увеличилось с нескольких сотен до почти двух тысяч, почти в пять раз за прошлый год. Губернатором был некто Жан Батист ле Мойен, сеньор де Бьенвилль. Он извлек полезный урок из того, как Джон устроился на Миссисипи, и сумел получить немало хороших концессий от французской королевской власти. В город стекались деньги и товары, не менее трех кораблей в неделю прибывали в порт и привозили рабов и прочий ценный груз.

Уже был конец лета, когда «Черный дрозд» вошел в устье огромной реки Миссисипи. Он остановился в заливе с британским флагом на мачте, чтобы осмотреться. Общий вид местности не особенно располагал к себе. Маленькие островки, расположенные в дельте реки, были покрыты пышной, нетронутой растительностью, а побывавший в Новом Орлеане матрос рассказывал, что до нового поселения всего шесть или восемь лиг. Пиратке эта местность казалась ловушкой, и ей не хотелось совать шею в петлю, особенно во французскую. Мэри все еще казалось, что она сумеет избежать этой общей для всех пиратов участи, она все еще верила, что сумеет посмеяться над виселицей.

Рид поставила на носу двух матросов с лотами и медленно двинулась вперед. Мэри была так осторожна и так боялась западни, что велела всем оставаться на своих местах, но пока спрятать оружие. Ей понадобилось два с половиной дня, чтобы добраться до города, и когда она увидела его, то коротко и резко рассмеялась. Вряд ли стоило нападать на него.

Ей тут же нанес визит сеньор де Бьенвилль, которого интересовала цель ее поездки, а также груз и судовые документы.

— Я пришел торговать, милорд. Что вы продаете или меняете? — В глазах пиратки светился хитрый огонек.

— Значит, вы англичане! — произнес де Бьенвилль. — Кое–кто из ваших матросов смахивает на настоящих пиратов. Прошу вас, сэр, выпускать их на берег небольшими партиями. Мы не в состоянии принять много гостей сразу.

— Хорошо, мне и не надо много человек на берегу, — ответила пиратка. — Скажем, треть.

— Мерси, месье. Если у вас будет время, я буду счастлив показать вам наши лавки, — предложил губернатор.

— Меня бы вполне устроило сейчас, — ответила Мэри. — Я возьму с собой нескольких сопровождающих.

— А ваши бумаги? — Это было сказано чрезвычайно вежливо.

— Ах, да, бумаги. Пройдите сюда, милорд губернатор.

Мэри провела его в свою каюту, кликнув по дороге двоих своих самых крепких ребят, предложила де Бьенвиллю садиться и велела подать вина, а потом сама уселась за столом.

— Принесите мне, — приказала она здоровякам, — вон тот сундучок. Поставьте его на стол, осторожно.

Когда тяжелый сундучок оказался на столе, она отперла крышку и резко перевернула его. На стол хлынул поток золотых луидоров, они падали на пол, катились и звенели. Де Бьенвилль, человек богатый по рождению, никогда еще не видел столько золота сразу. Мэри Рид поклонилась и с улыбкой произнесла:

Да, милорд, я вижу, что мы с вами говорим на одном и том же языке. Это — то, что заменит любые бумаги таким людям, как мы с вами.

Глаза де Бьенвилля блеснули. Он забыл об обязательных документах, забыл о присущем ему чутье на опасность. Он мог так много продать владельцу этого корабля неизвестного происхождения, который привез золото его страны.

— Если месье пожелает воспользоваться моей шлюпкой, мы можем немедленно приступить к делу.

Пиратка позвала с собой мужа и двоих самых приличных на вид мушкетеров. Велев матросам ждать ее на корабле, она переоделась в самый лучший костюм. Потом она спустилась в лодку де Бьенвилля и отправилась в город.

Мэри увидела, что это поселение расположено удачнее, чем ее деревня на Большом Кайкосе, и в нем много добротных домов, а склады гораздо больше, чем это требуется небольшому городу. На набережной на западной стороне реки стояли столы в тени пальм. Там пиратка уселась, и городские торговцы, почти все такие же устрашающие на вид, как и ее свита, принесли ей товары, в основном меха и пресноводный жемчуг. Мэри много расспрашивала торговцев прежде, чем отпустить их, и обратила внимание, что де Бьенвилль, говоря о ней купцам, начинал с того, что «у капитана полно луидоров». С трудом объясняясь по–французски, она сообщила купцам, что она католичка и что ей нужны хорошие товары, которые можно выгодно продать в Англии и колониях. Они уверили ее, что у них самые выгодные цены, и она попросила ночь на раздумье. Такому богатому покупателю они ни в чем не могли отказать; пусть думает столько ночей, сколько пожелает.

— Я хотела бы осмотреть ваш город, милорд губернатор. У меня тоже есть поселение, но не такое большое, как ваше. Мое расположено на Багамах, где милорд Вудс Роджерс пытается изображать из себя губернатора.

— Конечно, месье, мы будем счастливы показать вам Новый Орлеан.

В городе было несколько таверн, банк, лавки, базары, склады и вездесущие шлюхи.

— Моим матросам здесь понравится. Сегодня вечером я разрешу сойти на берег двадцати ребятам. Они немного грубоваты на вид, но в основном они просто слишком шумные. Не обращайте на них внимания, когда они будут развлекаться, милорд.

— Да у нас своих таких полно, — значительно ответил де Бьенвилль. — Я не боюсь, наша городская стража сумеет справиться даже с самыми буйными.

Мэри Рид внимательно рассмотрела все интересные и представлявшие наибольшую ценность места в городе, расположение банка, лучшие базары и лавки. У нее уже начал появляться план спустить на берег столько матросов, сколько ей позволят, и по условленному сигналу атаки пушки «Черного дрозда» мгновенно положат конец любому сопротивлению. Она набрала матросов среди испанцев и португальцев, потому что надеялась, что их ненависть ко всему французскому сделает их весьма агрессивными. Она решила захватить пару богатых базаров, банк и рабовладельческий рынок. Больше в городе не было ничего ценного для пиратов, не считая нескольких складов с мехами.

На борту «Черного дрозда» Мэри изложила свой план, указала различные объекты нападения, объяснила, откуда должны начинать атаку матросы на берегу и где им надо дожидаться лодок с корабля, которые отвезут их обратно.

До наступления темноты два человека подгребли к «Черному дрозду» и поднялись на палубу. Они спросили капитана и, когда их провели в ее каюту, сообщили Мэри Рид, что их прислал сеньор де Бьенвилль и что он послал их сказать, что все ограничения на количество матросов, которые могут сойти на берег, сняты.

— Мы пришли к выводу, — сказал один из них, — что сможем принять всю команду. На самом деле, мы бы очень этого хотели; мы хотели бы принять наших друзей так, как они заслуживают. Вы, сэр, наш первый английский покупатель. Месье ле Мойен убедил нас отбросить все сомнения и приветствовать наших английских друзей. А вас губернатор приглашает на ужин в «Веселую красотку».

Говорящий поклонился и отступил на шаг. В этот момент Эдвин, и Мэри Рид должна быть очень благодарна своему мужу за это, выступил вперед и предложил, чтобы почетный прием был перенесен на следующий вечер, по крайней мере, вечеринка с капитаном. Сегодня в город сойдут почти все матросы, но многие из них вынуждены будут остаться на корабле, потому что они могут понадобиться.

Посланные удалились, сообщив, что за местными торговцами посланы гонцы и что многие смогут задержаться здесь всего на один вечер, после чего им придется вернуться на свои плантации и к своим лесам на рассвете, но раз уж нельзя принять капитана как следует, то они постараются, чтобы команда ни в чем не знала отказа. Уже у поручней, перед тем как спуститься в шлюпку, они привели последний и самый убедительный, с их точки зрения, аргумент:

— Будет много французских девушек, а мы знаем, что английские моряки их очень ценят.

— Смотри–ка, девочка, — произнес Эдвин, когда посланные покинули корабль, — что, по–твоему, значит это приглашение?

— Ничего, любимый, просто французы увидели, как блестит наше золото. Они из кожи вон лезут, чтобы угодить нам.

— Ты права, девочка. Они увидели, как блестит наше золото, и я прошу тебя, будь настороже. Я останусь на корабле. Я чую подвох.

— Брось! Чем нам может угрожать кучка несчастных французов? Но если ты останешься на борту, то и я останусь.

Число покидающих корабль матросов было увеличено до сорока, и им были даны те же инструкции. Они должны были собраться в одной точке наверху города и по сигналу броситься в атаку на Новый Орлеан. Позже подойдут шлюпки и заберут их обратно на «Черного дрозда».

Стемнело, и отобранные для нападения на суше люди расселись по шлюпкам и отправились на берег. Там их приветствовали жители, высоко поднимавшие факелы, чтобы осветить им дорогу. Мэри и Эдвин наблюдали за происходящим и ничуть не удивились, когда не заметили на берегу губернатора; вряд ли в его обязанности входило встречать матросов. Они узнали тех посланных, которые приходили утром, и других известных в городе людей.

Когда пробило две склянки, то есть девять вечера, одна из пушек по правому борту «Черного дрозда» выпалила по городу. Это был сигнал, ни одно здание в городе не пострадало, и с капитанского мостика ей было видно, как ее люди выскакивают из таверн. Но, похоже, не одна она подала сигнал. Впереди раздался крик, жуткий крик человека, которого зарезали прежде, чем он успел оказать сопротивление.

Раздался вопль:

— Спускай сходни!

Мэри велела свистать всех наверх. Слишком много людей толпилось на борту, и схватка была слишком короткой, значит, в ней участвовало много людей. Выхватив саблю и приказав мужу и рулевому следовать за ней, Мэри бросилась на палубу и вступила в бой. Ее клинок разил направо и налево, рубя головы неприятелей. В смутном свете корабельных фонарей трудно было отличить друзей от врагов.

— Канониры по левому борту, по местам! Заряжай и пали куда попало!

Полдюжины матросов отделилось и бросилось к пушкам выполнить приказ капитана. Через мгновение Мэри услышала канонаду, грохот залпов, которые немногие из оставшихся у нее канониров выпустили по городу. Но ее сабля не знала устали; она расчищала себе дорогу, разя всех на своем пути, не разбирая, друг это или враг, раз он оказался перед ней. Рядом она услышала знакомый голос:

— Неплохая работа, детка. Еще одна атака, и мы сбросим их в грязную воду.

— Вперед! — завизжала она. И первая подала пример.

Кто–то из французских поселенцев уже слышал о пиратке и закричал своим товарищам:

— Женщина! Пиратка!

Этого было достаточно, и они поспешно стали прыгать через поручни в Миссисипи. Крик был повторен на берегу, и пушка на набережной начала беспорядочную пальбу по «Черному дрозду».

— Поднять якорь, — скомандовала Мэри Рид и бросилась наверх, чтобы поднять единственный якорь, который удерживал «Черного дрозда» на месте.

Кабестан заскрипел, и через минуту корабль дрейфовал по течению. Без лоцмана она тут же села на мель, даже десяти минут не прошло. Но корабль уже обогнул излучину, схватка кончилась, «Черный дрозд» оказался вне досягаемости выстрелов. Принесли еще лампы и сбросили за борт мертвых, своих и неприятеля. Перекличка экипажа показала, что из сорока матросов, оставшихся на борту, двадцать погибло, а восемь были так тяжело ранены, что не могли драться. Мэри Рид решила, что возможная добыча не стоит того, чтобы продолжать драку, поэтому она уселась на капитанском мостике в ожидании рассвета.

Охватившую ее ярость трудно описать словами. Она винила себя, что привела людей в такое опасное место, что решила атаковать город, не разузнав, что за люди в нем живут; но она так и не поняла, что же произошло. Пиратов не обманули, и они не приплыли в воровской притон под маской добропорядочного города. Они просто стали жертвами банды грабителей, которые использовали запланированную церемонию встречи и празднования как прикрытие для нападения на богатых купцов. Они призывали на подмогу людей сомнительной репутации, один из них и узнал пиратку и некоторых ее людей. Известие о празднестве собрало в городе более ста человек, которые были немногим лучше пиратов, и они собирались накормить пиратов тем блюдом, которым те привыкли потчевать сами.

Де Бьенвилль, почтенный человек, не участвовал в этом набеге; его срочно отозвал на плантации человек, который был в сговоре с бандой. Но даже если бы

Мэри знала об этом, это не ослабило бы ее жажды мести.

«Черный дрозд» сидел на грязной отмели, и с капитанского мостика казалось, что кораблю не сойти с этого места, пока он не сгниет. Приказав матросу бросить линь, Мэри сама обследовала отмель и обнаружила, что корабль легко столкнуть обратно на глубокое место. Это заняло почти час, и ее гнев только возрастал с каждой минутой.

Когда рассвело, Мэри принялась вглядываться в смутную дымку в поисках матросов, которые остались на берегу. Никого не было видно, и она уже собралась отправить на их поиски шлюпку, когда Эдвин показал ей человека на берегу, который размахивал руками, чтобы привлечь их внимание. За ним выслали шлюпку. Это был один из людей Ситцевого Джека Рэкхэма, и он поведал им грустную историю.

Все сорок человек, которые остались на берегу, были либо убиты, либо взяты в плен, все, кроме него. Они выполнили приказ и по сигналу прямиком направились к банку и сломали двери; но если там когда–то и было золото, то его вывезли. Тогда они отправились на базар, который им велели разграбить, но и он оказался пуст. А когда люди дошли до «Веселой красотки», то оттуда вывалилась толпа охотников. Их было более ста пятидесяти человек, и они перерезали всех матросов, словно тростник рубили. Только ему каким–то чудом удалось ускользнуть. Этот ад продолжался полчаса, он и представить себе не мог, что такое бывает.

Благородный Эдвин отправил матроса спать, дав ему вначале добрый стаканчик чистого рома. Он сообщил жене, что на борту осталось примерно двадцать человек; вряд ли они сумеют отбить целенаправленную атаку. Но Мэри его не слушала.

Пиратка предвидела, что когда–нибудь она проиграет; она слишком часто играла, чтобы понимать, что не может выигрывать каждый раз, когда швыряет кости. Но поражение от банды голодранцев–французов, грязных воришек, которые были слишком трусливы, чтобы открыто заниматься пиратством, которые сидели и поджидали жертву, а потом нападали на нее под покровом тьмы, это уж слишком. У нее не было иллюзий относительно своих собственных поступков; она сама грабила, и так же поступали и ее люди, но они нарушали закон отважно и открыто. Они сражались, не прятали оружие и сразу давали понять жертве, что ее ждет.

Мэри легла в дрейф к югу от нового города и принялась реорганизовывать свои силы. Вначале она хотела разграбить поселение и забрать все, что представляет ценность для нее и команды. Но сейчас она жаждала отомстить за бесцельную гибель своих людей; кроме грабежа будут еще убийства и изнасилования. Она сожжет город.

Эдвину она сказала:

— Они перевезли золото из банка ради безопасности. Теперь они отбили нашу атаку и вернут его обратно. Ты меня понимаешь?

Благородный Эдвин понимал. И он принялся подсчитывать силы изрядно потрепанной команды корабля. Двадцать боеспособных матросов! Двадцать матросов против пяти сотен жителей. Это невозможно. Даже если действовать с ошеломляющей неожиданностью. Но если его жена хочет, то она все равно так и сделает.

Мэри отвела «Черного дрозда» на глубину и спрятала в полумиле от поселения. Оставив корабль под командованием мужа и взяв с собой пятнадцать человек, она высадилась на грязный берег. Там она повела свой маленький отряд в обход города, и до рассвета они оказались на его северной окраине. Пиратка хорошо знала своих людей, и прежде, чем послать их грабить поселение, она раздала им тройную порцию рома.

— Сорок отличных моряков и добрых товарищей погибли от рук этих поганых французов. Вначале мы пробьемся к банку, захватим золото, а потом вернемся на судно. Убивать любого, кто осмелится мешать нашим замыслам. Убивать всех, кто окажется в пределах досягаемости ваших клинков. Вперед за Черным Питером.

Пираты бурей набросились на город, в котором уже погасли все огни. Лишь немногие жители еще бодрствовали, охотники вернулись в леса. Те, кто не спал, в основном сидели в «Веселой красотке». Люди пиратки рубили всех, кто попадался им на пути. Но они обнаружили, что банк был все еще пуст, как и большинство базаров. Только таверны были открыты.

Упрямая Мэри сказала своим людям:

— Мы не можем потратить всю ночь, выясняя, куда они запрятали золото. Сам черт не поймет, что на уме у француза, когда тот берется за кошелек, поэтому мы направимся в поселок рабов и вытащим оттуда всех негров. Это будет им уроком.

В это время в Новом Орлеане было более двухсот негров, и три четверти этого количества, мужчин, женщин и детей, вытащили из хижин и погнали впереди. Французы пытались оказать сопротивление, но боялись стрелять, чтобы не попасть в своих рабов. Как только кто–нибудь появлялся на глаза флибустьерам, на него набрасывались, разоружали и заставляли нести награбленное. Пираты гнали их вдоль берега, пока не добрались до того места, где на якоре стоял «Черный дрозд». Белых загнали на судно, а черных оставили на берегу под охраной.

Когда наступил рассвет, Мэри Рид спустилась на берег рассмотреть своих пленных. Потом она велела вывести на палубу белых пленных, десять мужчин и шесть женщин. Женщины, кроме одной, оказались проститутками, и их тут же использовали по назначению. Единственная честная женщина оказалась женой одного из захваченных мужчин, немца, который производил впечатление состоятельного человека. Пиратка коротко изложила ему свои требования.

Она пришла за золотом, и она его получит. Чертовы французы запрятали его в лесу, а у нее нет времени искать его. Она продаст им захваченных рабов по десять луидоров за голову, белых по сто луидоров, и торговлю можно начинать прямо сейчас. Муж должен был отправиться на берег для переговоров, и Мэри была уверена, что ради своей фрау он постарается.

— Но, майн герр, — воскликнул тот. — Клянусь, что в городе нет столько денег.

— Ты слышал мои условия. Отправляйся и перескажи их губернатору, и скажи, что я тороплюсь. За каждый потраченный зря день я буду добавлять по луидору за черного и по десять за белого. Быстрее. Даю честное слово, что ни один матрос из моей команды не покусится на твою жену.

— Йа, майн герр! Я бегу.

— Минутку. Если вы попытаетесь хитрить или отобрать пленных силой, то я расстреляю их из пушек. Давай.

Мужчина перевалился через борт, спрыгнул в шлюпку и погреб к берегу.

— Любимый, — сказала Мэри Рид своему мужу, — ты говоришь на их языке, поэтому вести переговоры придется тебе. Постарайся заключить выгодную сделку. Тех черных, кого они не смогут выкупить, мы возьмем на корабль, и они будут помогать нам. А теперь пойдем сюда в тень, и поцелуй меня.

Благородный Эдвин сделал то, о чем его просили.

— Ты выбрал себе простую женщину, но и ей нужна любовь.

— Это верно, дорогая. Но я не променял бы тебя даже на самую благородную женщину во всей Англии. Ты лучше всех, и я рад, что ты у меня есть. — Он снова поцеловал ее, но она резко оттолкнула его.

— Ты меня волнуешь, а сейчас я этого не хочу. Скорее договорись обо всем и спускайся ко мне в каюту.

К полудню на отмели появилось несколько жителей поселения, но де Бьенвилля среди них не было. Эдвин спустился на берег и кратко изложил требования пиратов. Он указал на «Черного дрозда» и обратил внимание на заряженные пушки по правому борту.

— Не пытайтесь обмануть нас, друзья. Капитан Рид и так расстроен гибелью своих людей, поэтому он с удовольствием вернется и разнесет весь город на мелкие кусочки.

Вся эта история, о которой обычно умалчивают.

кончилась тем, что Мэри Рид отплыла к дельте реки с одиннадцатью тысячами луидоров и несколькими десятками негров, которые вели «Черного дрозда».

 

III

Ситцевый Джек Рэкхэм приветствовал Мэри Рид громким хохотом. Так, так, значит, из тех матросов, что он ей одолжил, она возвращает только одного, который сумел вовремя убраться с поля боя.

— Ты организовала храбрую вылазку, детка, но с пиратством покончено. Гораздо лучше сойти на берег, и пусть денежки сами на тебя работают. Вон стоит «Злой», он готов хоть завтра отплыть, и я хотел попробовать добраться до твоего поселения. Испанцы здесь объединились с англичанами, и лучше бы нам было убраться отсюда.

— По–моему, ты трусишь, Рэкхэм. Я собираюсь набрать новую команду и осмотреться. Пока тут осталось достаточно богатых купцов, с которыми я еще не познакомилась поближе.

— Помнишь, как ты похвалялась, что виселица не для тебя? Мне кажется, что сейчас ты суешь шею в петлю, которая уже затянута.

— Нет, веревка не для меня. Мне нужна новая команда. Могу я набрать ее здесь, или мне придется плыть на Пиньос?

— Бери, кого хочешь, детка. Чем меньше народу нам придется кормить, тем лучше.

Но пиратка не смогла набрать новую команду в Пуэрто–Принсипе. Люди Ситцевого Джека с комфортом устроились на берегу, они взяли себе в жены метисок, обосновались своими домами и завели ребятишек, которых становилось все больше.

— Твоя хваленая команда заплыла жиром, Рэкхэм, я иду на Пиньос.

При этом известии в ее собственной команде началось волнение, не открытый мятеж, но недовольство и ворчание. Люди хотели вначале зайти на Большой Кайкос, а не поворачивать обратно. Они были категорически против того, чтобы большинство их команды составили отщепенцы с Пиньоса. Во–первых, требовали они, давайте наберем людей на Большом Кайкосе. Пиратке пришлось согласиться, но при условии, что сама она останется в Пуэрто–Принсипе. Она не собиралась появляться в поселении после разразившейся в Новом Орлеане катастрофы. Она вернется с триумфом или не вернется вообще. Она упаковала свои вещи в яркий кожаный сундучок с оловянными застежками. Туда она положила свои лучшие костюмы и деньги, которые могут ей потребоваться на необходимые расходы; потом она передала «Черного дрозда» и хранящиеся на его борту сокровища благородному Эдвину и перешла на борт «Злого», где ей выделили каюту рядом с каютой Энн Бонни. Энн уже перестала ревновать; она была на пятом месяце и теперь уже не сомневалась в преданности своего любовника. Мэри стояла на капитанском мостике своего прежнего судна и смотрела, как ее горячо любимый «Черный дрозд» выходит в море.

Не успел еще он скрыться из виду, как приплыли какие–то метисы в каноэ и сообщили Ситцевому Джеку, что неизвестный английский фрегат направляется вдоль побережья к западу. Рэкхэм мог считать себя в безопасности, если неприятель не знал о его убежище; его корабль мог спокойно стоять на своем месте, и его не обнаружили бы даже самые любопытные. Но если о его тайном убежище стало известно, то он оказывался в западне, из которой был один выход — бежать на сушу. Но слишком много пиратов погибло в кубинских джунглях, и суша не манила к себе разбойников. Посоветовавшись с Мэри Рид, Рэкхэм решил бежать. «Злой» — быстроходный корабль, его недавно привели в порядок; на всех парусах он сумеет обогнуть Кокосовый мыс до приближения фрегата.

Были подняты все паруса, все матросы заняли свои места и были готовы к любому обороту событий. Что бы ни случилось, «Злой» не сдастся. До мыса было пять лиг, там они встанут на якорь в бухте и подождут до утра, а на рассвете бросятся наутек, пронесутся мимо побережья Багам, пройдут по Флоридскому каналу, обогнут острова и пойдут вниз на Кайкос. Когда стемнело, они начали действовать по задуманному плану. Были расставлены дополнительные наблюдатели, чтобы сообщать о всех замеченных огнях, но ничего подозрительного не было видно.

Когда на Карибах рассвело, ужас охватил все сердца, потому что в проходе, закрыв дорогу «Злому», стоял военный корабль с восемьюдесятью четырьмя пушками. Пушки по левому борту были нацелены на пиратский корабль, команда была наготове. Раздался выстрел, ядро просвистело над палубой пиратского корабля, но ответного выстрела не последовало. Посовещавшись, Рэкхэм приказал поднимать якоря и ставить паруса; он кричал, что все–таки попробует прорваться. Либо он выберется отсюда, либо они умрут. Он взглянул на двух женщин и приказал Энн Бонни идти в свою каюту.

— Я позову тебя, девочка, если придется высаживаться в лодки, — сказал он ей.

Мэри Рид он сказал:

— Вон там висит твоя петля. Возьми на себя командование пушками и не позволяй канонирам расслабиться. Мы им не дадимся, пока цел наш корабль. — Он улыбнулся, но веселее от его улыбки не стало.

Задача «Злого» была убежать, а задача «Бесстрашного», приписанного к военному флоту Британии, — помешать этому. Ситцевый Джек поднял черный флаг и сам встал к рулю. В ответ на это неприятель открыл огонь и начал маневрировать, чтобы подойти поближе и зацепить врага; королевский капитан хотел захватить и пиратов и корабль. Пушки «Злого» выстрелили, но в ответ раздался залп орудий фрегата, имевший печальные последствия для пиратов. Мэри Рид понукала канониров быстрее перезаряжать, но точность выстрелов противника начисто выбила из них боевой дух.

— Давай, заряжай, огонь! Быстрее! Неужели от пары залпов у вас уже поджилки дрожат от страха? Заряжай! Огонь!

Она выкрикивала команды, стараясь своей яростью подбодрить матросов. Но после каждого залпа фрегата замолкала одна или больше из ее пушек.

Взглянув в сторону, чтобы увидеть, не будет ли других приказаний от Рэкхэма, Мэри был поражена, увидев, что Черный Питер упал на палубу. Только потом она узнала, что флаг не был спущен, просто веревку перерезало выстрелом.

— Готовсь отразить атаку, — крикнула она, выхватив пистолет и саблю.

Где же Рэкхэм? Его больше не было видно на капитанском мостике, и Мэри, решив, что он убит, бросилась туда, чтобы занять его место, не переставая выкрикивать команды матросам на палубе. Когда она добралась туда, то застала там Энн Бонни с охапкой пистолетов и саблей в руке.

— Да, детка, мы им зададим жару. — Две женщины хотели пожать друг другу руки, но в руках у них было оружие. — Плечом к плечу, и нас не сумеют взять живыми.

Но команда «Злого» не оказала ни малейшего сопротивления нападающим. Королевские солдаты заполонили палубу и лестницу, ведущую на капитанский мостик. Мэри и Энн палили из пистолетов и отшвыривали солдат, но их место занимали другие; когда кончились патроны, они взялись за сабли. Выпад, парирование, снова выпад. Мэри считала удары. Вот с ней дерется мужчина — мечта любой женщины, красивый парень, джентльмен и хорошо владеет саблей, но сейчас нет времени на любовь и свидания. Вот он упал с пробитой головой, и еще один искатель неприятностей занял его место. Не успел он еще сказать «привет», как его грудь окрасилась кровью, и он грузно осел на ее клинок, вцепившись в него обеими руками. Не успела она вытащить клинок, как остальные набросились на нее, повалили на палубу и разоружили.

— Это девка, — крикнул один, держа ее за плечи, — клянусь, это женщина.

— Да, — ответил другой, — пиратка, капитан Баттонс Рид с «Черного дрозда». А где другая, на которой было женское платье?

— Там, у шлюпок. Приведите ее! Такая добыча порадует губернатора. А где Ситцевый Джек, глава шайки?

— В трюме. Нам понадобятся дымовые шашки, чтобы выкурить его оттуда.

Энн и Мэри держали крепкие руки, а солдаты на палубе решали, как им выкурить наружу Рэкхэма и матросов. Мэри молчала, поглядывая, не будет ли шанса перепрыгнуть через поручни и сбежать; Энн грязно ругала всех и каждого.

— Да, ну и храбрецы! Я виду, что вы просто … Да. Отличные … и правда. Эй ты там, с золотым кружевом, ты, наверное, адмирал или капитан этой шайки, судя по твоей … одежде!

Понадобилось более полудюжины дымовых шашек, чтобы команда «Злого» появилась на палубе с поднятыми руками. Их собрали вместе, и теперь Энн ругала не захватчиков, а своего трусливого любовника.

— Отважный Джек Рэкхэм, герой, участвовавший в тысяче сражений, да, сражений в постели с девками. Да, мой бравый Джек. Теперь у твоей шеи будет новый воротник, как раз тебе по размеру, готова поклясться.

Пленных перевели на «Бесстрашного» и выстроили перед командующим. Мэри Рид, которую сочли главной зачинщицей, Энн Бонни и Ситцевого Джека Рэкхэма было приказано доставить в Порт–Ройал на Ямайку и судить там. Остальных на месте признали виновными и вздернули на реях, всех шестьдесят четырех матросов, а их жен–метисок и ребятишек отправили на берег без гроша.

— Такая участь ждет всех мерзавцев, — сказал офицер, сопровождавший оставшихся пленных в лазарет. — Такая же участь ждет вас в Порт–Койале.

— Говори, что хочешь, — ответила Мэри. — Я всегда говорила, что виселица не для меня, и не собираюсь отступаться от своих слов.

В Порт–Ройале троих пленных провели по всему городу, а потом отвели в крохотную тюрьму у воды, и там Мэри и Энн заперли в одну камеру, а Ситцевого Джека в другую. Из ее камеры Мэри было видно и море, и виселицы, на которых повесят ее и ее товарищей. Британское правосудие превыше всего; поэтому сначала их будет судить королевский судья, хотя приговор уже известен заранее; судья всегда приговаривал к смертной казни, жалость была ему неведома. Отчеты о судебных процессах отправлялись в Лондон, и если станет известно, что он оправдал хотя бы одного обвиненного в пиратстве преступника, не важно, виновен он или нет, то его потребуют к ответу и вынудят передать суд в ведение менее милостивого судьи.

Состоялся допрос. Джек Рэкхэм отвечал на все вопросы, признал свою вину, но утверждал, что обе женщины не были пиратками, а были просто его любовницами. Но только в случае с Энн Бонни это можно было принять во внимание. Мэри Рид отказалась отвечать на вопросы.

— Очень хорошо, мадам, — учтиво произнес королевский советник, — но не беспокойтесь, мы найдем способ развязать ваш язык. Вначале я повешу остальных, а к вам мы вернемся потом.

Мэри Рид доставили в суд, и там она выслушала, как Ситцевого Джека Рэкхэма объявили виновным по его собственному признанию; вместе с ним к виселице приговорили и Энн Бонни. Судья, краснолицый, в парике, заставил их встать и с высоты своей кафедры взглянул на них и громко прочел приговор.

— Вы грабили вместе, спали вместе, а теперь волей всемогущего Господа будете висеть вместе. Я приговариваю вас обоих к смертной казни через повешение. И пусть Господь сжалится над вашими душами.

Но Энн Бонни дали отсрочку из–за беременности.

Когда она в последний раз прощалась со своим любовником, он умолял ее сказать ему хоть слово на прощание, слово, которое он унесет с собой в могилу.

— Нет, Джек. Ни слова. Потому что, если бы ты сражался, как мужчина, то не пришлось бы тебе подыхать, как собаке.

На следующее утро тюремщик вошел к Мэри Рид и принес ей записку от человека, которого сегодня казнят. Он просил у нее крону, монетку, чтобы заплатить палачу. Она раскрыла кошелек и послала ему одну, две, три монетки и просила передать, что она жалеет о нем.

— Но, — добавила она, — это почтенная смерть, и она подходит настоящему мужчине.

Позже она увидела, как мимо ее окна проехала маленькая тележка с Джеком, тюремщиком и монахом–доминиканцем. На нем был лучший костюм, хотя он знал, что после смерти все его имущество достанется палачу. Маленькая тележка проехала к началу верфи на мысе виселиц и остановилась под перекладиной. Тюремщик накинул петлю ему на шею, монах еще несколько секунд шептал молитвы, а потом сошел. Палач, видя, что все готово, резко хлестнул лошадь, и яркие бриджи задергались в воздухе, тело дернулось два или три раза и повисло неподвижно.

Мэри Рид отвернулась от окна, но ее даже не подташнивало от этого зрелища. Зря она хвасталась, что виселица не для нее. Два часа спустя она, глядя в то же окно, видела, как палач, уже в костюме Ситцевого Джека, отправился в таверну. Там он за выпивкой расскажет, как умер известный пират, и будет повторять свой рассказ каждому, кто угостит его стаканчиком, пока не надерется так, что и говорить не сможет. А через несколько дней он, наверное, будет носить ее старые кожаные штаны и рассказывать, что не каждый день выпадает повесить бабу. Но если ей и не уйти от виселицы, она все–таки сможет обмануть палача.

Энн Бонни не вернулась в тюрьму. В те дни женщины часто объявляли себя беременными, чтобы избежать смертной казни. Но Энн действительно ждала ребенка, и кончено.

Почему королевский советник решил повесить Мэри Рид отдельно? Может, он хотел устроить жителям Порт–Ройала дополнительное развлечение? Это так и осталось неизвестным, но отсрочка могла быть вызвана тем, что она отказалась признать свою вину и не просила помиловать ее по беременности, хотя ей была предоставлена возможность сделать это.

 

V

Мэри подружилась с женой тюремщика, славной женщиной, которая относилась к ней с пониманием и всегда была готова оказать услугу своей известной пленнице. Целыми днями жители Порт–Ройала приходили к тюремным окнам и разглядывали пиратку, обсуждали ее молодость, ее одежду, поднимали детей повыше, чтобы они потом тоже могли похвастаться, что видели знаменитую пиратку в тюрьме. Ее предстоящая казнь уже будоражила все умы, и королевский прокурор, жаждавший получить награду или продвижение по службе после этого зрелища, собирался обставить казнь как можно пышнее.

Единственным свидетельством против Мэри Рид было заявление команды «Бесстрашного», которая рассказывала, как она сражалась, убила и ранила много их товарищей до того, как ее удалось взять в плен. Но ведь Энн Бонни, которая была виновна в том же, избежала наказания, потому что была беременна. К тому же в пользу Мэри говорило то, что Ситцевый Джек принес клятву, что Мэри Рид — всего лишь одна из его любовниц, а ведь трудно повесить женщину за то, что она влюбилась в такого галантного кавалера.

В Порт–Ройале обычно было принято, чтобы при допросах присутствовали свидетели, но Бартоломью Ламли, королевский секретарь, не собирался позволить кому–либо усомниться в правильности его приговоров. Каждый день он один приходил в камеру Мэри Рид и пытался убедить ее признаться в своих преступлениях. Он даже рискнул пообещать ей более мягкий приговор, если она признается, что занималась пиратством и силой захватила корабль.

Но та отказалась давать показания, отказалась вообще говорить о своем прошлом. Она всей душой хотела только одного — еще раз услышать о горячо любимом «Черном дрозде» и его штурмане, своем муже. Но о них обоих ничего не было слышно, так что в Порт–Ройале уже стали поговаривать, что и корабль и команда погибли в морских волнах.

Мистер Ламли почти отчаялся получить признание. Хотя он и знал, что судья все равно приговорит ее к смертной казни, он все же распорядился доставить Мэри Рид в пыточную камеру. Она героически выслушала это распоряжение, так как только по слухам знала, что такое пресс или дыба. Но королевский советник уготовил для нее и еще кое–что.

В пыточной камере, расположенной прямо над ее темницей, девушку швырнули на пол, растянули руки и ноги до предела и привязали к кольцам, вделанным в пол. Потом на нее положили доску, а сверху придавили двумя камнями. Каждый раз, когда на доску клали еще камни, ей давали возможность дать показания. Когда у нее уже не было сил выносить тяжесть груза, она потеряла сознание. В себя она пришла только в своей камере.

На следующий день королевский советник пришел к ней и принялся объяснять, как устроена дыба; когда выяснилось, что его красочное описание этого пыточного инструмента не заставило ее развязать язык, ее снова отвели в пыточную камеру и подняли на дыбу, пока природа снова не взяла свое, и Мэри снова не потеряла сознание. Но мистер Ламли все еще не был удовлетворен. И он вытащил из пыльного угла «дочку мытаря», устройство, прямо противоположное дыбе. В этой сферической машине Мэри каталась, словно мячик, а составные части этого устройства постепенно сжимались, пока она не стала визжать от боли.

Но признания от нее так и не добились, она не признавала, что была пираткой, что вообще имела какое–то отношение к джентльменам удачи. Ей понадобилось три дня, чтобы прийти в себя после «дочки мытаря», а потом ее свалила лихорадка.

Чтобы подбодрить ее, жена тюремщика рассказала ей новости о «Черном дрозде». Корабль и его команда были захвачены Вудсом Роджерсом, команду немедленно повесили, всех, кроме капитана, который дал показания, что его заставили занять эту должность после того, как взяли в заложники. И сейчас он в тюрьме ждал, пока команда корабля Вест–Индской компании подтвердит его рассказ.

«Значит, так, — подумала пиратка. — Ее муж, настоящий мстительный и злобный пират, не хуже других, когда его приперло, нашел уловку и думает только о себе. Он воспользуется своим благородным происхождением и спасет свою шкуру». Жена тюремщика рассказала, что он также требует половину сокровищ на борту корабля, утверждая, что содействовал захвату «Черного дрозда». Позже, хотя Баттонс уже не смогла узнать об этом, он возглавил экспедицию против поселения на Большом Кайкосе.

Пиратка была в жестоком приступе лихорадки, когда ее доставили в суд, и она была сильно раздражена. Она стояла перед кафедрой и язвительно отвечала на вопросы его чести судьи.

— Почему, женщина, ты занялась пиратством? — спросил судья.

— Я не говорила, что я пиратка, — отрезала она.

— Ты знаешь, что за пиратство полагается виселица.

— Не думаю, что виселица — это такая уж большая неприятность. Ее боятся, и правильно, потому что иначе каждый трус становился бы пиратом, а в море это не годится, там нужны только смелые люди.

Его честь избрал другую тактику. Он жестко, почти свирепо спросил:

— Почему ты, женщина, явилась сюда в мужской одежде? Это оскорбление благородному суду.

— Это не оскорбление. Я всегда хожу в этой одежде.

— Мне кажется, я должен приказать переодеть тебя в одежду, более подходящую для суда.

Наверное, из–за лихорадки она стала еще более раздражительной.

— Делайте свою работу, приговаривайте меня к виселице, милорд.

Мэри выкрикнула последнюю фразу, и судья тоже потерял терпение. Забыв о том, как будет выглядеть отчет, он прошипел, что ее повесят, а когда она сдохнет, ее тело оставят на солнце, пока оно не иссохнет, и «да проклянет Господь твою развратную душу».

Пиратка даже не дрогнула. Она повернулась и взглянула в лицо тюремщику, а тот по знаку судьи отвел ее обратно в камеру.

Там ее встретила жена тюремщика в слезах.

— Ах, дорогая моя, тебя повесят. Ах! Ах! Это очень плохо, — и она снова зарыдала.

Когда тюремщик ушел, его жена сказала:

— А теперь, деточка, послушай меня. Тебе проще всего сказать, что ты беременна. Я сделаю это для тебя. Меня попросят определить, ждешь ты ребенка или нет, и я отвечу, что да. Что скажешь? У тебя в кошельке много золотых гиней, и они тебе пригодятся, чтобы спасти твою красивую шейку.

— Нет, женщина, если я забеременела, то ребенок умрет со мной вместе. Король сделает его нищим.

И тут Мэри потеряла сознание. Жена тюремщика перенесла ее на койку и ушла, чтобы та пришла в себя. В полночь она забеспокоилась о пленнице и, войдя в камеру, обнаружила, что та все еще лежит без сознания. Жена тюремщика побежала за врачом.

Он поставил диагноз — воспаление легких. Врач напичкал Мэри Рид английской солью и оставил ее на волю судьбы. Но когда утром пришел палач, то он не смог привести ее в чувство. Тогда снова позвали врача, и в этот раз он пустил ей кровь и велел не трогать ее с места. В течение трех дней Мэри находилась между жизнью и смертью, она сгорала от лихорадки и слабела, потому что упорно отказывалась принимать пищу. Жена тюремщика, словно нянька, день и ночь сидела в ее камере.

Вечером 3 декабря 1720 года лекарь снова навестил свою пациентку и дал заключение, что он спас ей жизнь и что на рассвете ее вполне можно будет повесить в расплату за ее грехи.

Мэри Рид молча выслушала его приговор и, когда он ушел, попросила придвинуть ее сундучок к кровати. Потом она попросила, чтобы ее оставили одну.

С огромным трудом она поднялась с кровати и открыла драгоценный сундучок. Там лежал маленький кошелек с сотней гиней, не считая тех трех, которые она отдала Ситцевому Джеку Рэкхэму, чтобы его палач мог освежиться после тяжелой работы. Сверху лежали дорогие костюмы, шелковые штаны и рубашки, расшитые кружевом сюртуки и другие богатые вещи, которые подошли бы любому лондонскому щеголю. Это были лучшие костюмы, которые она отобрала на многих судах. Все это пиратка отложила в сторону и, заглянув поглубже, вытащила платья и юбки, шелковые чулки и вышитые туфли. С самого дна она достала румяна, краски и прочую косметику, редкие духи. Все это она разложила в ногах постели. Это были захваченные на кораблях наряды знатных леди.

Потом она сняла кожаные штаны, грубую рубашку из парусины, холщовые носки и грубые сапоги.

Утром появился палач с капелланом и королевскими чиновниками, чтобы объявить Мэри Рид, что «она приговорена к повешению и что ее тело иссохнет на солнце», а ее душа, по словам судьи, отправится в ад к праотцам. Но они нашли ее мертвой и одетой не так, как подобает ее полу, а в старые кожаные штаны, старую рубашку, холщовые носки и с ярким платком на голове.

В ногах ее постели валялась груда женской одежды, а сверху лежал кошелек, в котором не хватало еще трех гиней. К нему была приколота записка:

«Жене моего тюремщика. Я хотела умереть как женщина, но передумала, и я умираю так, как жила.

Мэри Рид».

Конец