Глава 1

Проходя через рыночную площадь Бреды, Мэри Рид с сожалением размышляла над тем, что три года назад было подписано Утрехтское соглашение. Она бы скорее согласилась сражаться на стороне голландцев, чем жить среди них, думала Мэри, остановившись, чтобы посмотреть на молодого цыгана, продававшего все, что попадало к нему в руки, а скорее всего, самого себя, свои достоинства, которых у него и быть–то не могло. Его лицо отпетого негодяя сильно отличалось от честных открытых физиономий окружающих, а резкий скрипучий голос казался приятной музыкой по сравнению с гортанными звуками местных жителей, кроме которых она вот уже несколько месяцев более ничего и не слышала. Парень был примерно ее возраста, около двадцати трех лет. На мгновение цыган прервал поток пустой болтовни, поправил на шее пестрый шарф и внимательным взглядом знатока окинул фигурку девушки.

— Что это ты тут делаешь, дружок? — неожиданно обратилась она к цыгану. — Ты сильно смахиваешь на хищницу пустельгу среди безобидных лесных голубок.

— Здесь много легкой добычи для такого сокола, как я! — ответил он.

— Еще бы! Я заметила, что со временем лишь легкая нажива и привлекает таких, как ты, — сказала девушка.

— Ну уж, что верно, то верно, мэ–эм, — ухмыльнулся парень, стараясь сымитировать жаргон кокни. — Я здесь, чтобы подзаработать немного деньжат и подцепить премиленькую англичаночку.

Мэри усмехнулась.

— Признаться, ты мне нравишься. Ты наверняка бывал в Лондоне и, могу поклясться, воровал цыплят во многих странах.

— В Европе — во всех! — ответил цыган.

— Ну что ж, когда тебе опостылят эти чванливые голуби, мой благородный сокол, приходи в таверну «Три подковы», что недалеко от замка, и ты получишь столько вина и пива, сколько сумеешь выпить. Я там хозяйка. Но не надейся понапрасну, я не стану твоей потаскушкой. От меня ты получишь только выпивку и еду. Ни одному мужчине, будь то англичанин, голландец или цыган, никогда не перепадало больше. Мне же нужно только, чтобы ты рассказывал о тех странах, в которых побывал.

— Я никогда не отказываюсь от возможности выпить, моя госпожа, и стану рассказывать тебе все, что только пожелаешь, даже если у тебя будет совсем никудышнее пиво.

Они улыбнулись друг другу, и Мэри продолжила свой путь, чувствуя себя куда лучше прежнего.

Опрятные домохозяйки суетились возле прилавков. Они торговались и сдержанно улыбались, когда сделка казалась им удачной. Мэри остановилась понаблюдать за ними. По привычке она отставила в сторону ногу, а руки сцепила за спиной. Ей с трудом верилось, что она такая же женщина, как и они все, ведь в ней нет ничего опрятного и женственного. А в этом городе все было опрятным: мысли, манеры, одежда, дома. Ровные фасады магазинов, аккуратные ставенки и квадратные окна как будто были созданы мастерами, потерявшими все до единого инструменты, кроме линейки. Единственным исключением являлась высокая церковная башня. Это довольно витиеватое строение было видно за несколько миль, но даже оно и сама церковь имели безупречные очертания и будто стремились воспарить куда–то вверх.

«Всюду хозяйничает линейка, — думала Мэри, глядя вверх на башню. — Если я останусь здесь, то она проникнет и в мою жизнь. Неужели во всем мире найдется место более унылое и непривлекательное, чем Бреда и эти песчаные равнины вокруг нее? И почему только я оказалось такой глупой и решила поселиться именно здесь?»

Отбросив прочь мысли о Бреде, она продолжила свой путь к таверне, расположенной недалеко от замка. Ей никак не верилось, что жизнь ее сможет долгое время оставаться такой спокойной и размеренной.

День близился к завершению, ноябрьская темная ночь начинала вступать в свои права, и в таверне загорелись первые огни. «Три подковы» была небольшим заведением, но в нем, по крайней, мере теплилась жизнь, так как здесь за счет датского правительства жили многие английские солдаты. Вот послышались крики сильно выпивших мужчин, топот ног, обутых в тяжелые башмаки, и стук пивных кружек. Потом запели песню о том, как два воина из армии его величества короля решили пожениться, и о том, что сказал полковник, когда ему сообщили об этом. Эту песню Мэри знала уже слишком хорошо, но звуки активной жизни радовали слух и согревали душу. Она расправила плечи и подошла к дверям таверны.

Длинная комната была битком набита солдатами в красной форме, которые шумно приветствовали вошедшую криками, топотом и громкими ударами кружек по столам.

— Заходи и выпей с нами, милашка Мэри!

Со всех сторон ей стали протягивать кружки и, схватив одну из них, она залпом осушила ее.

— Расскажи нам, что сказал полковник, — заорал какой–то громадный солдат с густой черной бородой.

— Я и так уже много раз рассказывала вам об этом.

Но крик подхватили со всех сторон, и бородатый

громила обхватил Мэри, чтобы поднять ее на стол. Он слишком вольно схватил ее за ноги, и в ту же секунду она вырвалась из его рук. Лицо ее побагровело от злости, и, ни минуты не колеблясь, Мэри мощным ударом правой в подбородок сбила его с ног.

В комнате воцарилась тишина. Солдат, потирая ушибленный подбородок, медленно поднялся на ноги.

— Извини, Джек, — сказала Мэри, — я просто не выношу, когда ко мне прикасается мужчина.

— Даже если этот мужчина — ее благоверный, законный супруг! — добавил толстяк, сидевший в углу у печной трубы, за столом, заставленным множеством пустых стаканов.

Солдаты рассмеялись.

— Неужели даже Геркулес не в состоянии совладать со своей женушкой?

— Черт побери, да чтобы справиться с ней, мне в помощь понадобится целая орава Геркулесов! — ответил он.

Вид у упавшего солдата был ужасный, но шутка несколько разрядила атмосферу.

— Нет ничего постыдного в том, что тебя сбила с ног Мэри, — объяснили ему. — Она может проделать то же самое с любым из нашего полка.

Солдат криво улыбнулся, и Мэри, поставив на место кружку, которую она было схватила, легко взобралась на стол.

Девушка несколько минут стояла и смотрела на собравшихся, облизывая свой кулак.

— Какого же черта ты не бреешь свой подбородок, Джек? — спросила она.

Вновь воцарилось всеобщее веселье, солдаты с радостными криками наполнили еще одну кружку для Мэри. Выпив, она вытерла рот тыльной стороной ладони и начала хорошо известный всем рассказ.

— Итак, мальчики, я прихожу к полковнику, а он ходит туда–сюда вдоль окна, спиной ко мне. Я, как положено, салютую и жду. Он что–то бормочет себе под нос, но вдруг оборачивается и как заорет: «Будь я проклят, Рид, что это за слухи о том, будто ты женщина и хочешь выйти замуж?»

«Это правда, сэр», — отвечаю я.

Он смотрит на меня, лицо его с каждой минутой становится все краснее, а глаза вот вот выскочат из орбит.

«Черт побери, черт побери, ты, должно быть, шутишь, — лопочет он. — Скажи мне, что ты пьян, Рид, и забудем об этом».

«Я не пьяна», — отвечаю я.

Тут он, похоже, совсем лишился рассудка.

«Скажи мне, что ты не женщина, парень, скажи мне, что ты не женщина. Ты владеешь мечом лучше всех в моем полку, у тебя самые крепкие кулаки. Не одно пари ты выиграл для меня. Ты просто не можешь быть женщиной. Я никогда в это не поверю».

«Ну, тогда вам лучше осмотреть меня», — говорю я ему.

Тут его помощник не удержался и улыбнулся. Полковник заметил это и как заорет: «Убери эту идиотскую ухмылку с лица и выметайся к дьяволу отсюда!»

Мальчишка выскользнул прочь из комнаты, а полковник поворачивается ко мне и говорит: «Черт возьми, Рид, вот во что ты меня втянула! Теперь весь мир станет надо мной смеяться! Два моих солдата хотят пожениться! Вы превратите меня в посмешище для армии его величества короля! Ей–богу, тебя следовало бы пристрелить, юноша… девица, черт тебя побери! Смеяться над формой королевской армии! Уж поверь, я сам прослежу, чтобы тебя пристрелили, будь ты мужчиной или женщиной! И с чего вдруг начался весь этот маскарад?»

«Моя мать, сэр», — отвечаю я.

«Твоя мать! — взревел он. — Только не говори мне, что твоя мать тоже служит в моем полку и родила тебя под Ауденердом в красной униформе!»

«Нет, сэр, — отвечаю я. — Моя мать вышла замуж за морского капитана, у которого была очень богатая мамаша. Мой отец умер в одном ирландском порту в окружении семьи, и мама решила отправить младшего брата к бабушке, надеясь на то, что он сумеет разжалобить ее, и она развяжет свой тугой кошелек. Но братишка совсем некстати умер, и так как я всегда носила мальчишечью одежду на корабле отца, мать посчитала возможным послать меня вместо него, ибо считала, что у мальчика должно получиться лучше, чем у девочки. Однако, признаюсь, мне не удалось провести старушку».

«Ну же, переходи к сути дела, — говорит полковник. — Уж не хочешь ли ты мне сказать, что твоя бабуля отправила тебя в армию, чтобы ты записалась в мой полк!»

«Нет, сэр, — отвечаю я. — Она обнаружила, что я девочка, и поместила меня в монастырь, якобы для того, чтобы я могла получить там образование. Но после двух лет заточения, когда мне исполнилось шестнадцать, я сбежала, переодевшись в мужскую одежду, и стала пажом у одной благородной француженки. Поверьте, скоро мне это надоело, и я снова бежала, на этот раз для того, чтобы записаться в ваш полк. Мне всегда хотелось быть мужчиной и сражаться».

«В мой полк! — воскликнул полковник. — Но почему только ты выбрала именно этот полк?»

Он некоторое время молча смотрел в окно, мальчики, а потом тихо спросил: «Как тебя зовут?»

Я отвечаю: «Рид, сэр».

А он мне: «Я не это имею в виду, идиотка. Твое имя».

«Мэри, сэр», — говорю я.

«Мэри! — простонал он, потом вдруг сел за стол и опустил голову на руки. — Ее зовут Мэри, ей около двадцати, она мой лучший боец и хочет выйти замуж за другого солдата. О Господи, о Господи, что я сделал? Господи, в чем мой грех?»

И тут он как вскочит, как закричит: «Убирайся с глаз моих долой! Черт тебя побери!»

Я ему отвечаю: «Хорошо, сэр. Но скажите, меня расстреляют?»

«Только напрасная трата времени и пороха», — отвечает полковник.

«Тогда, сэр, — продолжаю я, — позвольте мне осмелиться напомнить вам о том, что мой муж, Геркулес Постум, и я решили поселиться в таверне «Три подковы», что недалеко от замка в Бреде. Можем ли мы рассчитывать на то, что вы и ваши офицеры придете на нашу свадьбу, а впоследствии станете нашими постоянными гостями? Мы будем продавать очень хорошее пиво, сэр».

«Проклятая свадьба! — отвечает полковник. — Если уж ты решила жениться, то почему бы тебе не выбрать настоящего англичанина с горячей кровью, а не какого–то жирного фламандца? Насчет пива посмотрим, но, черт возьми, немедленно убирайся прочь! Я не желаю больше видеть тебя в этом наряде. Черт побери, я теперь еще несколько месяцев не смогу смотреть в глаза своим людям! Убирайся отсюда!»

Так же, как и в течение всех предыдущих месяцев, рассказ сопровождался взрывами хохота.

— А он пришел на свадьбу? — спросил какой–то солдат.

— Могу поклясться, что ты из новичков, иначе ты не стал бы спрашивать. Конечно же, дружище, полковник пришел. В Бреде еще много лет будут говорить об этой свадьбе. Полковник явно перебрал пива, и нам пришлось нанять кэб, чтобы отправить горемыку назад в казармы, а его лошадь плелась сзади!

После этого конечно же снова запели набившую оскомину песню. В ней были прескверные стихи, а припевом стала одна фраза: «Скажи мне, что ты не женщина, парень!» Казалось, что от шума и крика сотрясаются перекрытия в доме. Мэри легко спрыгнула со стола и присела рядом с мужем.

— Послушай, Геркулес, я рада, что в нашем погребе достаточно пива для того, чтобы напоить всю Флит–стрит, — сказала она.

Толстяк печально посмотрел на нее, его усы уныло свисали вниз, глаза были затуманены.

— Мэри, прогони их всех, — пробормотал он. — Эти свиньи меня просто с ума сводят.

— Ты хочешь сказать, что что–то заставляет тебя много пить! — ответила Мэри, подсчитывая пустые стаканы. — Ничего себе, двадцать штук! Да такое количество может убить любого.

— Поверь, моя Мэри, это неважно. Никого не волнует, что станет с беднягой Эркюлем Постумом.

— Ну вот еще, ради Бога, не начинай! Терпеть не могу жалости к самому себе в любой ее форме, особенно такой жирной. Но, может быть, ты и прав по поводу шума.

Вопли стали невыносимо громкими, а дозорные скоро должны были начать свой обход, поэтому она принялась выпроваживать солдат из своей таверны, иногда помогая себе кулаками и с интересом отвечая на их грубый шуточки. Она справлялась с ними так легко, будто с малыми детьми.

Они все еще продолжали петь, но вскоре звуки этой любимой ими песни о том, в какую лужу сел полковник, замерли вдали.

 

Глава 2

— Да, Мэри, ты умеешь обращаться с людьми, — говорил Эркюль. — Я уверен, ты можешь убедить кого угодно сделать то, что тебе нужно.

— Верно, дружок, ты угадал, — ответила Мэри, задумчиво наблюдая за своим мужем.

— Запри дверь, а потом сядь рядом со мной, — попросил Эркюль.

Мэри сдвинула засов и налила себе бренди.

— Перестань, Эркюль, — сказала она. — Или ты, как тот глупый солдат, тоже хочешь оказаться на полу, прежде чем успеешь сообразить, что же произошло?

Эркюль пошатываясь встал и попытался было замахнуться поленом.

— Черт возьми, жена ты мне или нет? Почему же ты не ведешь себя, как моя жена?

Мэри подняла свой стакан и направилась к камину. По пути она легонько толкнула Эркюля в грудь и усадила его на место. Потягивая бренди и изредка шевеля поленья ногой, Мэри стала смотреть в огонь.

— Ну зачем тебе нужно постоянно заставлять меня повторять одно и то же? Все вы мужики одинаковые. Вы просто никак не хотите понять, что женщине могут быть абсолютно не нужны ваши мужские ласки. Ведь тебе сорок семь, ты в два раза старше меня, и все–таки, дружок, разума в тебе не больше, чем во всех остальных.

— Ты хочешь сказать, что я стар, — застонал Эркюль.

— Да ничего я не хочу сказать, — ответила Мэри. — Ты для меня ничем не отличаешься от любого другого мужчины, которого мне приходилось встречать в своей жизни. Неужели ты не понимаешь, что я с большим удовольствием побилась бы с мужчиной на мечах, чем отправилась бы с ним в постель?

— Так же как и полковник, ты считаешь меня лишь жалким жирным фламандцем.

— Черт побери, Эркюль, мне начинает это надоедать, — с некоторым раздражением ответила Мэри. — Мы с тобой служили в одном кавалерийском полку. Ты был очень бережливым, чем я никогда не могла похвастаться, и тебе удалось скопить достаточно денег для того, чтобы купить эту хижину и уйти из армии. Тебя привлекали во мне моя энергия и популярность, как ты это называл, и поэтому ты предложил мне уйти с тобой. Я разглядела все возможности и призналась тебе в том, что я на самом деле женщина…

— Надо же, какой приятный сюрприз! — прервал ее Эркюль.

— И предложила, чтобы мы поженились. Я подумала, что если два кавалериста из армии его величества вдруг поженятся, это может сделать хорошую рекламу нашему пиву, думаю, ты не станешь спорить с тем, что я была права?

— У тебя есть голова на плечах, моя Мэри, с этим никто не спорит. Но, милашка, речь сейчас не об этом. Мэри, ты вполне могла бы оставаться мужчиной, все равно наша женитьба ничего не значит.

— Наш план оказался даже более удачным, чем мы могли бы предположить. У нас самая процветающая таверна в Бреде, если не во всей Дании. Мы загребаем деньги лопатой. Но ты неблагодарный, на тебя ничем не угодишь, мой любезный Постум. Ты постоянно забываешь о другой части нашей сделки, а именно о том, что наш брак должен оставаться фиктивным.

— Но как я могу смотреть в глаза моим приятелям, если моя жена остается девственницей! — воскликнул Эркюль.

— Мой дорогой старый жеребец! — ответила Мэри, осушив свой стакан. — Я не позволю им осматривать себя.

Она присела рядом с ним, но, похоже, вовсе забыла о его присутствии и продолжала задумчиво глядеть в огонь.

Постум внимательно посмотрел на нее в надежде отыскать хоть слабую надежду для себя.

У Мэри было широкое лицо с высоким открытым лбом и точеным острым подбородком, кожа цвета слоновой кости, темные, но тонкие брови и огромные горящие темно–карие глаза. Однако Постум вынужден был признать, что ее черты казались немного грубыми, когда она бывала спокойна. На лбу уже начали прорезаться морщинки, а подбородок был несколько полноват. Сейчас на ее лице застыло выражение задумчивости и печали, но при этом в нем чувствовался бешеный темперамент и упрямый нрав. Постум знал, что сила его жены в действии, и это отражалось у нее на лице, ведь улыбка или внезапно нахлынувшее возбуждение мгновенно преображали ее. В такие моменты, как говорил Постум, она приобретала некую зажигательную красоту. Но он отлично знал, что Мэри может быть жестокой, непреклонной, этакой belle dame sans merci — прекрасно–беспощадной, и он не видел способов разжалобить ее.

Постум пожал плечами и сказал:

— Давай–ка выпьем еще по одной.

Мэри очнулась от охватившей ее задумчивости и тут же повеселела.

— Правильно, давай выпьем и забудем обо всем этом. Знаешь, меня вскормили на бренди и бенедиктине. Вот так, мой милый Постум, бренди и бенедиктине.

— Это многое объясняет, — пробурчал в ответ Эркюль, продолжая вытирать стакан и не поднимая глаз на жену. — Где это было?

— В доме моей бабушки, с дворецким! Мы воровали выпивку из погреба этой старушки. Позже я научила пить обитателей спальни монастырской школы, но там нам удавалось раздобыть только настойку из бузины!

— Монастырь! — воскликнул Эркюль. — Никак не могу свыкнуться с мыслью, что Мэри Рид когда–то была послушницей в монастыре!

— Да уж это кажется просто невероятным, — задумчиво произнесла Мэри. — Прошло семь лет с того момента, как я сбежала оттуда, и мне уже не раз приходилось сражаться с самыми сильными воинами как на турнирах так и в бою и я ничуть не уступала им в умении владеть мечом, стрелять из пистолета или размахивать кулаками. Но все это абсолютно ничего не значит, Эркюль. Ведь мне всего–навсего двадцать лет. Прошлые годы лишь дали мне необходимую практику и закалили характер.

Вновь на ее лице появилось выражение задумчивости.

— Мы смогли заработать здесь деньги, но мне этого мало. Звонкие монеты, полученные таким способом, — ничто! О боже мой, как я хочу почувствовать опасность, жить полной событий жизнью. Но самое главное — риск! Я просто не выношу эту скучную, мирную, однообразную жизнь. Я хочу побывать в других странах, бороздить неизвестные моря. Я хочу потягаться в силе и сообразительности с самыми сильными мужчинами мира сего. Хочу выполнять самую сложную мужскую работу. Но больше всего мечтаю о том, чтобы руководить мужчинами. Именно к этому я всегда стремилась. Я мирилась с дисциплиной в армии только потому, что там это было необходимо. В будущем же я не собираюсь подчиняться дисциплине, я буду заставлять других делать это. Как ты думаешь, это ненормально, что женщина мечтает о подобных вещах?

— Если бы передо мной была любая другая женщина, я бы не колеблясь сказал «да», но ведь ты Мэри Рид, и потому можно с полной уверенностью сказать «нет», — ответил Эркюль. — Я точно знаю, ты сможешь добиться всего, чего пожелаешь.

— Правда состоит в том, что мне надо было родиться мужчиной, — медленно произнесла Мэри. — Это уж без сомнения. И мне не раз приходилось сожалеть об этой ошибке природы. Но не сомневайся, мой час придет. Я всегда это чувствовала и именно поэтому старалась пройти через наиболее суровые испытания. В конце концов, Эркюль, веришь ты в это или нет, я женщина, и это только придавало моим приключениям особую остроту. Каждый раз, когда я сражалась в жестоком бою с безжалостным противником или просто разминала руку в поединке с однополчанином, я всегда знала, что самая незначительная случайность может обнаружить мой пол. Ранение в грудь или живот, да просто порванная рубашка. Но поверь, Эркюль, мне нравится рисковать, и я знала, что все это станет хорошей подготовкой к тому, что ждет меня впереди. И только посмотри на меня теперь! Боже мой, ну какая из меня женщина?

Она схватила полы своих юбок и с нетерпением подняла их выше колен.

— Ты только посмотри на эту гадость, болтающуюся у меня вокруг ног, — закричала она. — Я привыкла к мужской одежде и просто не выношу этой ненужной мишуры. Мужчина может расправить грудь, похлопать себя по животу, а женщина обмотана огромным количеством материи и еще стянута китовым усом. В этом облачении трудно дышать, даже пить. И, кроме того, в нем, а особенно в нижнем белье, я чувствую себя какой–то грязной!

Она замолчала, чтобы сделать большой глоток из своего стакана.

— Боже мой, даже не знаю, что мне теперь делать, хотя у меня и есть несколько идей. Большинство людей, вероятно, в испуге отступили бы перед моим нахальством. Ну и черт с ними! Не понимаю, почему я не могу быть такой же, как все остальные женщины. Одному Богу известно, зачем он наградил меня столь причудливым нравом. Почти все мое детство прошло на корабле отца и, конечно же, ребенку моряка на роду написано всю жизнь не знать покоя.

— Клянусь, мне бы больше пришлось по душе, если бы твой отец торговал тканями на рыночной площади! — процедил сквозь зубы Эркюль.

В дверь постучали.

— Наверное, это тот цыган, которого я пригласила к нам пропустить пару кружек пива, — сказала Мэри, поймав недоумевающий взгляд мужа.

Она открыла дверь и увидела на пороге своего недавнего знакомого, еле держащегося на ногах.

— Где мое вино, женщина? — с трудом сумел выговорить он.

— Ничего себе, мне кажется, ты и так уже изрядно выпил сегодня, — ответила Мэри. — Но вот на столе бутылка и стакан для тебя.

Цыган, шатаясь, подошел к столу и выпил содержимое бутылки, пролив большую часть на стол и на пол.

— Не беспокойся, дружище! Тебе не придется убирать за собой, не так ли, малыш! — сказала Мэри.

— Ну а теперь, — проговорил гость, вытирая рукавом рот и направляясь к ней, — как поживаешь подружка?

— А ну–ка, что это еще такое? — резко спросила она, бросив на него испепеляющий взгляд.

— Да брось ты, не строй из себя святую невинность, ведь ты пригласила меня к себе домой не для того, чтобы я сказки тебе рассказывал.

— Только посмотрите, вот вам и еще один недоумок! — воскликнула Мэри. — Неужели все мужчины настолько помешаны на своем мужском достоинстве?!

— Да чтоб ты сдохла в канаве от нищеты и сифилиса! — закричал цыган. — Ты решила посмеяться надо мной, и я проучу тебя за это!

Он бросился на нее, но она тут же перехватила его руку, так что парень оказался совершенно беспомощным. Тогда свободной рукой он выхватил нож, но она остановила его и на этот раз, резко вывернула запястье и нож упал на пол.

— Смотрите–ка, крыса решила показать зубы? — усмехнулась Мэри. — А теперь, похоже, она чувствует себя как маленькая серенькая мышка!

Продолжая сжимать его руки, она стала толкать его к двери, встряхивая при этом так, что зубы у цыгана застучали. Подтащив неучтивого гостя к выходу, она без всяких церемоний вышвырнула его прочь и задвинула засов.

— Ну, хоть какое–то разнообразие, — допивая свое пиво, произнесла она таким тоном, будто ей не пришлось даже подняться от уютного очага.

Эркюль, который все это время молча наблюдал за развитием событий, ничего не ответил.

— Я пойду спать, — зевая, сказала Мэри. — А ты?

— Нет, я еще немного здесь побуду, — ответил он, показывая на стакан, стоявший перед ним.

Мэри задержалась на минуту:

— Лучше бы ты бросил это. Так недалеко и до могилы.

Эркюль в удивлении поднял брови и пожал плечами.

— Кому какое дело до того, что со мной случится? — ответил он.

 

Глава 3

Спустя три месяца, в феврале 1717 года, Мэри стояла на пристани в Бристоле, наблюдая за плавно покачивающимися на волнах кораблями, вставшими на якорь на реке Северн. Через шесть месяцев после того, как она вышла замуж, ее предсказание сбылось, и Эркюль Постум умер от апоплексического удара, сидя в своем любимом углу. Она сожалела о том, что лишилась такого хорошего компаньона, но, с другой стороны, чувствовала необычайное облегчение оттого, что ей удалось вырваться из сетей скучной и сытой обыденности. Мэри лишь пожала плечами, узнав о том, что муж втайне от нее заложил дом и что от его продажи она получит жалкие гроши, которых ей едва хватит на путешествие до Англии. Она решила сначала навестить мать, известия от которой в последний раз приходили из Бристоля, а потом попытаться устроиться на корабль матросом.

В Англии не было другого более процветающего порта, чем Бристоль, и поэтому на набережных царило оживление. В суматохе и толчее Мэри с восхищением рассматривала прекрасные ростры и сверкающие чистотой, белые палубы высоких парусников, размышляя над тем, какую из них ей придется начищать песком, на какой бизани она будет ломать свои ногти, пытаясь справиться с парусами во время жестокого шторма.

Мэри неподвижно стояла, поставив одну ногу на недавно приобретенный матросский сундучок. На ней вновь была дарившая свободу полюбившаяся мужская одежда: бриджи, жакет с медными пуговицами, толстые шерстяные чулки и белая рубашка из хорошего хлопка, аккуратно застегнутая до последней пуговицы. Коротко остриженные каштановые волосы она собрала в тугой хвостик на затылке.

Наконец, оторвав взгляд от портовых доков, Мэри поставила на плечо свой сундучок и, бесцеремонно толкаясь локтями, стала пробираться сквозь толпу моряков и грузчиков, время от времени спрашивая, как ей пройти к «Ландогер Троу». Ей сказали, что следует перейти через мост, пройти вниз по течению Бакс а потом по Кинг–стрит. Так она оказалась в лабиринте аллей и узких улочек, на которых недавние постройки из котсволдского камня соседствовали с деревянными тавернами и пивнушками. Не один матрос приходил сюда, чтобы немного поразвлечься, а наутро выяснял, что у него на лбу огромная шишка, а кошелек пуст. Но Мэри не пришлось пережить ничего подобного, и поэтому «Ландогер Троу» показался ей симпатичным деревянным домом с окнами, защищенными современными навесами.

Она зашла в зал, не без удовольствия оглядела стены, выкрашенные яркой оранжевой краской, и заказала себе пиво. В зале было множество моряков, и во всем, начиная со сверкающих чистотой стаканов и медных украшений на камине и заканчивая чистым, посыпанным песком полом и отполированными дубовыми столами, чувствовался дух состоятельности и процветания.

Девушка, подносившая Мэри пиво, задержалась около ее стола и кокетливо улыбнулась.

— Не трать на меня попусту времени, малышка, — посоветовала ей Мэри.

— Как всегда, недостаточно денег, — сказала девушка. — Почему–то у молодых, привлекательных мужчин всегда нет денег. Они есть лишь у противных стариканов.

— Это точно, но мне недостает куда большего, нежели денег. Но скажи–ка мне, не знаешь ли ты вдову с игривым нравом, которую постоянно можно встретить в таверне? Ей около сорока шести лет, но она все еще такая куколка, что ей не дашь больше двадцати.

— Так ведь это Матильда Рид. Она охотится на хозяина.

— Все еще только охотится? Похоже, она теряет былую ловкость.

В этот момент в комнату вошла элегантная белокурая, голубоглазая женщина с несколько жеманными манерами. За ней шествовал сам хозяин. Это был смуглый толстый весельчак, рост его практически равнялся ширине, и он курил трубку весьма замысловатой формы. Женщина вздрогнула, увидев Мэри, и, похоже, собралась было пройти мимо, но, подумав, поздоровалась без особого энтузиазма и представила ее хозяину как своего сына.

— Проходите в мою комнату, — предложил хозяин и, приказав подать бутылку пунша, повел их вслед за собой.

— А я ведь много о тебе слышал, — сказал он, наполняя стакан для Мэри.

Девушка вопросительно посмотрела на свою мать, но та только покачала головой.

— Надеюсь, сэр, что вы слышали только хорошее.

— Ишь чего захотел! Мало что я могла сказать на твой счет хорошего, уж ты поверь мне, — заявила Матильда Рид. — Дала я тебе одно небольшое заданьице, а ты его провалил. От тебя и требовалось–то всего лишь переубедить одну старушку и я бы разбогатела на всю жизнь и ты тоже. Но вышло так, что…

— Вышло так, что нам приходится самим о себе заботиться, — прервала ее монолог Мэри. — И клянусь, я совершенно непригоден для будуара любой женщины, неважно, молодой или старой.

— Ну что за неудача! — воскликнул хозяин таверны. — Ты ведь привлекательный парнишка, и могу поклясться, с твоим–то цветом лица не одна женщина должна была бы в тебя влюбиться!

— Да пропади пропадом мой замечательный цвет лица вместе со всеми женщинами! — воскликнула Мэри. — Мне больше по душе действия и сражения. Если хотите знать, моя богатенькая бабушка окончательно разочаровалась во мне после того, как поймала меня за тем, что я вместе с ее дворецким поглощал некую смесь бренди и бенедиктина, украденных из ее винного погреба. Дворецкий был сильно пьян, и это, видимо, придало ему смелости, потому что он назвал свою до смерти напуганную хозяйку «паршивой вонючей псиной». Поверьте, это был его последний день в доме!

— Да, но ведь он потерял только работу, а ты целое состояние, — заметила Матильда. — Ну и где же ты влачил свое жалкое существование после этого?

— Как вам известно, я служил пажом при одной французской леди, но мне не удавалось удовлетворять все ее потребности, и потому я решил пойти в армию и некоторое время прослужил в Голландии и Фландрии. Теперь я хочу попробовать себя в море.

— Подумай еще раз, дружок! — сказал хозяин. — Я двадцать лет провел в море, всю жизнь общался с матросами. Это просто собачья жизнь. Условия хуже, чем в Ньюгейте, сухари да бульон от отварных овощей, вот и вся еда. Простая вода для питья и в будущем место в работном дворе, если удастся не утонуть, не сгореть, не погибнуть от меча или чумы. Подумай еще раз!

— Но, сэр, я не питаю никаких иллюзий по поводу моря, — задумчиво ответила Мэри. — Мой отец был моряком. Я не настолько глуп, чтобы отправиться в море на поиски романтики. Но что еще мне остается делать? Моя душа не знает покоя, я ищу перемен, хочу увидеть далекие страны, узнать людей, живущих там. Даже если бы мне удалось найти постоянную работу, я не сумел бы усидеть на одном месте. Кроме того, могу поклясться, у меня немало идей по поводу моря.

— Эй, да ты, как я вижу, богат на разные идеи! — произнес хозяин таверны, так задымив трубкой, что казалось, будто его щеки вот–вот лопнут. — Хотелось бы мне их послушать. Притом, что я могу, как говорится, отличить моряка от салаги.

— В море можно разбогатеть. Разумеется, я не собираюсь рабствовать на упомянутых вами условиях или на одном из кораблей толстяка Георга, или ради какого–нибудь перевозчика рабов.

— Ты хочешь сказать, разбогатеть пиратством. Но ведь почти все пираты в конце концов оказываются в цепях. Это игра для простака, паренек!

Мэри, энергично размахивая пустым стаканом, стала доказывать свое:

— А если говорить по правде, почему они в конце концов гниют в цепях? Я вам скажу почему, хозяин: потому что они ужасно бесшабашные черти. Вот и вся причина, и никакой другой! — Она слегка похлопала хозяина таверны по груди. — Отсутствие дисциплины — вот почему их ловят, мой друг, а у них не хватает ума, чтобы это понять. Вы можете смотреть на меня с удивлением. Ведь для вас идея хорошо дисциплинированного пиратского корабля противоречит здравому смыслу. Но почему? Каждый человек голосует против пирата, каждое государство клянется повесить его, хотя все мы знаем, что эта клятва сдерживается, только если это удобно для государства. Ясно, что необходимость быть осторожным на пиратском корабле выше, чем на любом другом.

Она сделала большой глоток из стакана хозяина.

— Пираты побеждают суда с более или менее дисциплинированными командами, в этом я с вами согласен, — продолжала она. — Зная, что если их схватят, то непременно повесят, они нападают с такой яростью, что обычно это и решает исход дела, притом нападают они на полуголодных и нерешительных людей. Но после ни о чем думать уже не могут, кроме как ссориться из–за добычи да упиваться до бесчувствия. Каждый думает только за себя. Перестают нести вахту, и наступает день, когда на них совсем неожиданно сваливается военный корабль, и, раз–два, они уже болтаются на реях!

Мэри взглянула на хозяина таверны, который внимательно ее слушал.

— А что, ей–богу, на моем корабле, — продолжала она, — дисциплина не будет жестокой, но все же она будет. Я заставлю своих людей понять, что к их же собственному благу подчиняться моим командирам. И еще я заставлю их осознать, что неоправданная жестокость бьет рикошетом по голове пирата, как это было в случае с Оллонэ, французом. Не ожидая никакого помилования, их противники будут драться с отчаянной силой.

— Теоретически это вполне разумно, парень, но не более того.

— И у нас будут зелень и овощи, чтобы уберечь людей от цинги, и, по возможности, свежее мясо, чтобы мне не нужно было то и дело выбрасывать их за борт связанных в мешках.

— Ты брось это, парень! Послушайся моего совета: никогда не балуй простого матроса, — сказал хозяин таверны.

— Старая глупая сказка! — возразила Мэри. — Фальшивая, как лошадь у цыгана. Смерть и ад, я докажу, что это неправильно. Более того, я позабочусь о том, чтобы мы нападали только на иноземные суда, особенно на испанские и французские. Я не буду драться со своими соотечественниками, если только меня к этому не вынудят. По–моему, они бедны, как церковные крысы, и грабить их не имеет смысла. Но доны и лягушатники — совсем другое дело. Да, я лучше буду капитаном экипажа капера, как Дрейк или Морган, чем рядовым.

Мэри завелась на свою излюбленную тему, ту, над которой много думала в последние месяцы. Лицо ее раскраснелось, карие глаза искрились. Она поймала веселый взгляд хозяина таверны, но, как только он приготовился говорить, она глянула ему прямо в глаза, приковывая к себе его внимание.

— Да, хозяин, вы можете смеяться, но я вам скажу, что ни один такой пират еще не плавал по морям, и, конечно же, меня не поймают. Я буду знать еще одну вещь: когда нужно остановиться!

Несколько секунд царило молчание, затем хозяин таверны поднял стакан.

— Ну и ну, что это за ураган в брюках, который ты произвела на свет, Матильда Рид?! — воскликнул он. — Черт побери, я вижу, ты далеко пойдешь, парень, если проживешь достаточно долго! Как работает корабль, знаешь?

— В общих чертах, не больше, — отвечала Мэри. — Я и не собираюсь в этом разбираться. Это может сделать любой дурак, а для меня постараются. Конечно, я могу управлять штурвалом, но я там буду, чтобы вести своих людей, думать и драться за них.

— Ого! У тебя есть идеи, — заметил хозяин таверны. — Бог знает, что из них получится, но лаврам капитана Эйвери грозит опасность.

— Да, читал я и слыхивал об Эйвери и всех других, — сказала Мэри спокойно. — Думаю, я их переплюну.

В этот момент хозяина вызвали из комнаты, и Мэри сидела, глядя на мать и удивляясь, как она могла произойти от такой крохотной куколки. Но эта куколка могла заставить слушать себя и вопрошала визгливым голосом, какого дьявола Мэри приперлась в таверну.

— Думаешь, мне очень нужно, чтобы какой–то остолоп приходил сюда и заявлял, что он мой сын, когда я стараюсь обрести зажиточного мужа и уютный дом?

— Ладно, мать, я извиняюсь, — сказала Мэри, — но, зная тебя, я думала, что ты уже давно уладила это дельце.

— Он все еще раскачивается, но клюнет, поверь мне. А что это за дурацкий разговор ты вела о том, чтобы стать пиратом?

— Вовсе не дурацкий, мать. Я это давно планировала и нутром чувствую, что у меня получится.

— Эй, забыла, что ты женщина? Как тебе сравниться с мужиками в самой грубой из их профессий?

— Не волнуйся обо мне, мать. Множество сражений и грубое житье в армии вынудили меня забыть свой пол.

— Но ты его еще вспомнишь, — предостерегла Матильда, — и пожалеешь, что отмочила такую нелепую штуку. Гораздо лучше прийти работать в этой таверне под своими настоящими флагами. Вот увидишь, я скоро стану здесь хозяйкой.

— Была я уже хозяйкой своей собственной таверны, — сказала Мэри, — и, ей–богу, скоро мне это надоело.

— Значит, ты спала с хозяином?

— Нет, это было деловое соглашение. Ни один мужчина не тронет меня, если только не захочет подраться со мной.

— Господи, я знаю, что ты ужасно своевольная и всегда такой была. Но ты же идешь против природы, и ничего хорошего из этого не выйдет.

— Кончим этот бесполезный разговор, — предложила Мэри. — Я уже твердо решила, и мы обе знаем, что мое решение ничего не изменит. Я пришла сюда, чтобы попрощаться и чтобы узнать, какие суда отплывают из Бристоля.

Хозяин таверны вернулся в комнату, неся еще одну чашу пунша.

— Специально для капитана Рида. — И он протянул Мэри кубок.

— А знаете, джентльмены, — буду рассказывать я завсегдатаям — я ведь помню, когда капитан Рид, знаменитый пират, был еще только мальчишкой, и он пришел в эту самую таверну и сказал… Через несколько лет, паренек, ты будешь хорошей рекламой!

Мэри усмехнулась ему:

— А пока, хозяин, знаете ли вы судно, идущее в Индию?

— Судно, о котором известно, что оно занимается пиратством?

— Нет. Сперва я хочу выйти в море и осмотреться.

— Бриг капитана Прентиса «Утренняя звезда» отплывает с отливом в Индию со смешанным грузом. Он человек покладистый. Но капитан Прентис, вероятно, захочет, чтобы ты вложил деньги в торговый счет.

— Сколько?

— Около двадцати гиней, я полагаю.

Мэри сосчитала деньги в своем кошельке.

— Не хватает пяти гиней, — сказала она.

— Считай это предзнаменованием и откажись от своей затеи, — посоветовала мать.

Хозяин таверны грохнул кулаком по столу.

— Черт побери, я дам тебе пять гиней! — сказал он. — Клянусь Богом, ты мне нравишься! Но вспомни обо мне, когда ты станешь самым знаменитым из береговых братьев. Только пошли весточку, и я устрою тебе таверну или жилье — как пожелаешь. Моряк легко приспосабливается к любым условиям, а я бы хорошо выглядел в бриджах губернатора.

— У вас они будут, это точно, — сказала, усмехаясь, Мэри. — Спасибо за помощь, сэр. Я вас не подведу.

Хозяин таверны произнес тост:

— За капитана Рида, который будет почище, чем Эйвери или Морган.

Мэри с матерью торжественно выпили, и, когда алкоголь подействовал, настроение Матильды улучшилось.

— Об одной вещи я еще не сказал, но хотелось бы о ней предупредить тебя, — проговорил хозяин таверны. — Держись подальше от женщин. С твоей внешностью они тебя замучают.

Мэри переглянулась с матерью, обе улыбнулись.

— Непременно так и буду делать, — сказала Мэри. — Честно. Я думаю, что твердо могу вам это пообещать.

— На ночь тебе лучше остаться здесь, а утром в первую очередь повидайся с капитаном Прентисом, — посоветовал хозяин. — А пока я, наверное, смогу кое–что порассказать о пиратах, чего даже вы, капитан Рид, наверное, не слыхали.

 

Глава 4

На следующее утро Мэри прощалась с матерью и хозяином дома. Ее мать, все еще не покидавшая постели, настояла на том, чтобы дочь взяла с собой брошь, приносившую, по словам матери, удачу, сказав при этом, что Мэри наверняка понадобится помощь; хозяин сдержанно улыбнулся, увидев, как Мэри выбрасывала брошь в окно.

— А ты не суеверен, — заметил он.

— Да уж это точно, — ответила Мэри. — Я и сам могу о себе позаботиться.

— Это правда. Я бы на твоем месте больше полагался на свои кулаки, чем на любые амулеты, — сказал хозяин, отсчитывая обещанные пять гиней. — Есть в тебе что–то, что заставляет меня думать, что у тебя все будет хорошо.

Мэри взяла у него деньги и, снова поблагодарив его, отправилась на набережную, чувствуя удовлетворение от того, что ей удалось произвести впечатление на столь опытного во многих отношениях и уверенного в себе человека.

«Утреннюю звезду» было не сложно заметить среди других кораблей: это был быстроходный бриг с длинным корпусом. Мэри нетерпеливо пробиралась через толпу грубо ругавшихся грузчиков, торопившихся вовремя закончить работу — прежде, чем начнется прилив. Прижатая к молу, Мэри наблюдала, как смешанный груз, состоявший из металлических, фарфоровых и шерстяных изделий, передавался из рук в руки.

Капитан корабля следил за работой, скупо отдавая краткие приказания, но притом не пропуская ни одной мелочи. Это был стройный, гладко выбритый мужчина чуть ниже среднего роста с посеребренными сединой волосами и изысканными манерами. Две глубокие морщины пересекали его щеки, к своим подчиненным он обращался строго, как будто заранее пресекая любые возражения, но Мэри сразу понравились его чистые голубые глаза.

— Что тебе нужно, приятель? — неожиданно спросил он, даже не повернувшись к ней.

Мэри встала перед ним, стараясь поймать его властный взгляд.

— Капитан Прентис, не нужна ли вам пара сильных рук, сэр?

Капитан бросил на нее быстрый взгляд.

— У тебя есть какие–нибудь деньги, парень?

— Есть, сэр.

—- Двадцать гиней?

— Да, сэр.

— А опыт в морском деле?

— Я обучался на корабле, принадлежащем моему отцу, потом служил и сражался какое–то время вместе с армией.

— Жаль. Из горячих английских солдат никогда не получаются хорошие моряки. Могу взять тебя юнгой.

—- Юнгой, сэр? Прошу простить меня, но это значит лишь потерять полезного человека. Мне не нужна легкая работа. Пощупайте мои мускулы, сэр.

Мэри поднесла к лицу капитана Прентиса руку, и он рассеянно дотронулся до нее, не отрывая взгляда от работ.

— Гм–м. И правда, не плохо. И все же я могу нанять тебя только как юнгу. Но не думай, что работа у тебя будет слишком легкой. Решайся.

— Я согласен, сэр, — ответила Мэри.

— Тогда давай свои двадцать гиней, и позже ты должен будешь принести присягу.

— Я умею писать, капитан Прентис.

— Матрос, который умеет писать! Да, верно, время чудес еще не прошло! «Утренняя звезда» станет самым выдающимся судном в Индийском океане.

— Точно так же, как сейчас это самое красивое судно в Бристольской гавани, — добавила Мэри.

Капитан снова бросил на нее быстрый взгляд.

— А ты, я вижу, совсем не глуп — знаешь, как подобраться к сердцу капитана, — заметил он. — Но ты забыл про гинеи.

Мэри отсчитала из кошелька двадцать гиней.

— А теперь отправляйся к боцману, он найдет для тебя койку. Я буду присматривать за тобой.

Уже через час Мэри помогла капитану погрузить его вещи на корабль, и «Утренняя звезда» вышла в Канал и отправилась по направлению к Скиллису.

Мэри очень быстро привыкла к морской качке и уже через несколько дней чувствовала себя на корабле как дома, как будто никогда не покидала судна своего отца. Несмотря на обещание капитана, работы у нее было не слишком много — ее обязанности в основном заключались в том, чтобы прислуживать капитану за столом и поддерживать чистоту в его каюте. Женская работа была ей не по душе, поэтому она пыталась ухватиться за любую возможность поработать вместе с мужчинами: она помогала им драить палубу, снимать паруса, красить лодки. Не то чтобы она получала большое удовольствие от этих занятий, просто она совсем не могла сидеть сложа руки.

Команда корабля состояла из обычных отбросов общества, подрабатывавших до принятия на корабль в лондонских и бристольских доках, но в нее входило на редкость много кокни. Их количество втрое превосходило количество бристольцев; возможно, думала Мэри, причиной тому был первый помощник капитана, тоже кокни, мистер Линнелл. Это был тучный мужчина с мощной грудью, сильными руками и широким спокойным лицом с немигающими светлыми глазами и агрессивным подбородком. Впервые увидев его, Мэри сразу почувствовала к нему неприязнь, и, хотя не возникало никаких сомнений в том, что он неплохо справляется со своей работой, Мэри чувствовала, что капитан Прентис тоже был о нем не слишком высокого мнения. Они обедали вместе со вторым помощником в капитанской каюте, но капитан Прентис держался на расстоянии от мистера Линнелла, предпочитая вести разговор со вторым помощником, нервным юношей из Бристоля по имени Клинтон, который впервые после аттестации принимал участие в плавании. Мистер Линнелл всегда был подчеркнуто вежлив и беспрекословно выполнял любые приказы, но иногда Мэри замечала в его глазах неосторожный блеск, выдававший всю его ненависть к капитану, ненависть подчиненного к своему начальнику.

Единственное исключение в команде составлял молодой американец, чуть старше самой Мэри, занимавший соседнюю койку. Он ходил по палубе походкой молодого атлета, был смугл лицом, хорошо сложен и обладал прекрасными густыми волосами и живыми умными глазами. Он отличался какой–то естественной вежливостью, и, хотя его одежда ничем не отличалась от одежды остальных на корабле, Мэри была уверена, что смогла бы узнать его в толпе в тысячу матросов. Он держался в стороне от других, не испытывая любви к любимому морскому развлечению — игре в кости, и не обращал никакого внимания на шутки в свой адрес, вызванные его кажущейся неспособностью веселиться со всеми.

Но однажды ночью, когда Мэри вернулась на полубак, она нашла американца сидящим с ногами на койке, он явно дожидался ее. Неужели он раскрыл ее тайну? Может быть, она проговорилась во сне или как–то неосторожно повернулась, задрав рубашку? Она инстинктивно бросила взгляд на свою грудь. Слова, с которыми американец обратился к ней, не развеяли ее опасений.

— Прости меня, — проговорил он. — Но ты совсем не похож на других на этом корабле.

— Не похож? — повторила она. — Ничем я от них не отличаюсь. Черт побери, о чем ты?!

— Я не хотел тебя оскорбить. Просто я устал от того, что мне не с кем поговорить, но раз ты обиделся, то я уж как–нибудь обойдусь своим собственным обществом.

Он говорил с мягким акцентом, приятным Мэри, и она решила, что он ни о чем не подозревает.

— Извини, что я был так резок, приятель, — произнесла она. — Морской сухарь да тяжелая работа могут сильно испортить характер.

Американец дружелюбно улыбнулся, отбросив со лба прядь волос внезапным движением, которое Мэри вскоре начала узнавать как его постоянный жест. Он подвинулся ближе к ней.

— Мне кажется, что в этом повинна не тяжелая работа, а наказания. По–моему, к матросам здесь относятся, как к скоту.

— Ну ты даешь, дружище! Они и есть скот!

— Знаешь, я привык к другому отношению. На американских кораблях капитаны знают, как нужно обращаться со своими людьми.

— Я уверен, что капитана Прентиса можно с ними сравнить, — заметила Мэри. — Мы вышли из Бристоля уже три недели назад, и за все это время на корабле высекли всего лишь двоих.

— Двоих за три недели! Никогда не видел, чтобы кого–нибудь секли на американских кораблях. Подобные наказания унизительны для человека и они уж точно не поддерживают дух.

— Никогда не балуй матросов, — ответила Мэри, пожимая плечами. — Для капитанов это национальный гимн.

— Но ведь вся сила на вашей стороне, — возразил американец. — Без команды не было бы и капитанов. Почему такой молодой парень, как ты, позволяет так к себе относиться?

— Ну–ну. Ты кончишь тем, что будешь болтаться на рее, — предупредила Мэри. — Послушай, признаться, у меня на этот счет есть свое мнение, но это может и подождать. А как насчет тебя? Почему ты грызешь английский морской сухарь и спокойно смотришь, как помощники капитана по–английски секут твоих товарищей?

— Меня зовут Джон Вейд, — ответил американец. — Мой отец работает плотником в Чарльстоне, в Южной Каролине. Его отец уехал из Англии в те времена, когда началась заваруха между вашим королем Карлом I и парламентом.

— Он такой же мой король, как и твой, не нужно навязывать его мне, приятель! Мое имя Джек Рид, и родом я из Лондона, насколько я могу судить. Я вышел в море еще мальчишкой, а за последние несколько лет повидал и службу в армии. Такова вкратце моя история.

— Ты удивляешься, почему я оказался на дне, — продолжал Вейд. — Но я вышел в море на этом корабле лишь для того, чтобы вернуться в Америку. Мое удостоверение…

— Бьюсь об заклад, тебе не больше двадцати трех! — вставила Мэри.

— Двадцать два, но я в море уже пять лет, — ответил Вейд. — Я был младшим офицером на сторожевом корабле, вышедшем из Бостона, но у берегов Северного Корнуолла мы потерпели крушение, и поскольку я страстно желаю вернуться в Америку, я воспользовался первой же возможностью. Мне будет не сложно добраться туда из Индийского океана, и я не намерен тратить время даром, это уж точно! Я сыт морем по горло, можешь мне поверить!

— А–а, так тебя не влечет могучая грудь океана?

— Меня больше привлекают груди негритянок. Мой отец хоть и не смыслит в грамоте, но полон идей, к тому же он ремесленник по профессии. Видя, как расцветает его ремесло на побережье нашей трудолюбивой страны, он стал мечтать воздвигнуть корабельную верфь и начал уже воплощать свою мечту — построил несколько маленьких посудин. Но он рассчитывает на более серьезный улов, и его нисколько не смущает, что при жизни он может и не успеть дождаться его. Он считает, что его ремесло все равно останется в семье, когда он уйдет на покой. Он и меня послал в море, чтобы я побольше узнал о кораблях: мечтает, чтобы я стал первым Вейдом, который будет строить настоящие большие суда, на которых можно ходить в океане.

— А сам ты что об этом думаешь? — быстро спросила Мэри.

— Старик верно мыслит, — протяжно ответил Вейд. — Думаю, я справлюсь. Может быть, мы, американцы, и витаем в облаках, но мы жаждем времени, когда Америка начнет жить сама по себе, перестанет быть британской колонией, в которую выбрасываются все излишки.

С этого первого разговора их дружба начала быстро расти, и впервые за много лет Мэри обнаружила, что она может разговаривать с мужчиной, даже не помышляя о том, чтобы воспользоваться клинком или пистолетом. Вейд служил в каюте у помощника капитана, но ему каким–то образом удалось перевестись, так что он смог проводить с Мэри больше времени. Мягкое американское произношение музыкой звучало в ее ушах, она могла часами сидеть на месте, слушая его рассказы об огромной прекрасной Каролине и о своих планах прославить фамилию Вейд в мире кораблестроения. Он обладал заразительным энтузиазмом, всегда находился в хорошем расположении духа и был полон надежд. Какой контраст между Старым и Новым Светом, думала Мэри. С ним Мэри чаще слушала, чем говорила сама, и, самое главное, у нее не возникало никакой потребности самой управлять разговором, заставляя мужчину плясать под свою дудку. И, к своему неудовольствию, Мэри обнаружила, что дружба с Вейдом заставляет ее чаще задумываться о своем поле. Обычно она не думала о себе как о женщине, к тому же она так долго уже носила мужской костюм, что возможность разоблачения не приходила ей в голову, но сейчас она начала беспокоить

ся, чувствуя, что риск, которому она подвергалась на борту корабля, увеличился. Положение юнги имело свои преимущества — оно позволяло проводить некоторое время в полном одиночестве, это немного успокаивало ее. Но сейчас, когда они достигли более теплых широт и матросы бегали по кораблю босиком, в коротких штанах и расстегнутых рубахах, ей приходилось с особой тщательностью следить, чтобы ее одежда была застегнута до самой шеи, независимо от того, как сильно пекло солнце. Несмотря на широкие плечи и сильные ноги, ее груди были довольно маленькими и твердыми, но первое время она из предосторожности крепко обматывала их плотной лентой.

Ветра почти не было, путешествие шло довольно медленно, но капитан Прентис с особой строгостью следил за командой, заставляя своих людей полоскать паруса по десять раз за вахту. Кокни угрюмо ворчали, и их недовольство тайно поощрялось первым помощником капитана. Он продолжал исправно исполнять свои обязанности на юте, но в свободное время часто посещал матросов на полубаке. Несколько раз он прямо намекал Мэри, что жизнь могла бы существенно облегчиться, служи они под командованием другого капитана, но ее идеи о капитане капера не разделял. Капер мог быть полезен только самой Мэри, поэтому никто не поддерживал ее в этом вопросе.

Молодой американец никогда не принимал участия в этих спорах, но во время одного из наиболее неприятных разговоров, завязавшегося, когда помощник снова пришел на полубак, он оторвался от чтения и заявил матросам, что ворчать с их стороны — просто глупо.

— Чего вы ждете от капитана? — спросил он. — У него есть обязательства перед владельцами корабля, и я только вчера слышал, как он говорил вам, мистер Линнелл, что если нам удастся быстро отделаться от нашего груза, то мы сможем получить очень выгодный груз из Бостона.

Помощник мгновение колебался, но, поразмыслив, счел, что лучше всего ответить решительно.

— Шпионишь, американская собака, так? — проревел он. — Трепак тебя побери, встань, когда говоришь со старшим офицером!

— На английском корабле старший офицер не имеет права находиться на полубаке, — ответил Вейд. — Вы чересчур сблизились с командой.

— Это правда, мистер Линнелл, — подтвердил один из бристольцев. — Признаться, мне и самому это не больно–то нравится.

— Сифилис на твою кривую рожу! — заорал помощник.

И, снова повернувшись к Вейду, он схватил его за шиворот и стащил с койки.

— Ты будешь учить меня, янки? Всегда ты мне не нравился, а теперь я вижу, что ты просто трусливый шпион, подосланный владельцами корабля.

Вейд поднял кулак.

— Берегись! — крикнула Мэри. — Он может высечь тебя и за меньшее.

— Ага, это я могу, и лопни моя селезенка, если я этого не сделаю, — ревел Линнелл. — Угрожать старшему офицеру! Ты еще пожалеешь, что появился на свет! Пошли со мной.

Вейд колебался, но, поймав предупреждающий взгляд Мэри, отправился на палубу. Помощник отвел его на полуют, где стоял, рассматривая карту, капитан Прентис.

— В чем дело, мистер? — спросил капитан, не отрываясь от карты.

— Сэр, на одно слово. Вейд хотел ударить меня.

— Что ты на это скажешь, Вейд? — снова спросил капитан, проводя циркулем большой круг.

— Я и правда поднял кулак, сэр, но на то были причины.

— У матроса не может быть причин угрожать офицеру. Вам еще повезло, что вы не воспользовались своими кулаками, — ответил капитан Прентис.

Он перевел взгляд с крепкой фигуры Вейда на раздутое тело первого помощника.

— Ладно, мистер, — произнес он. — Я разберусь с ним.

Помощник колебался.

— Да, сэр, — ответил он. — Мне сказать боцману, чтобы он приготовил свою кошку?

— Я же сказал, что сам разберусь, мистер, — ответил капитан. — Когда пойдете к себе, где вы и должны сейчас находиться, пришлите ко мне Рида.

Мэри, прятавшаяся неподалеку, в мгновение ока предстала перед капитаном.

— По тем или иным причинам я доверяю тебе, — сказал капитан Прентис. — Что там за ссора между Вейдом и помощником?

— Помощник явился на полубак, как он часто это делает, — ответила Мэри, — и поощрял недовольство в команде. А Вейд начал спорить с ним.

— Подумать только, я так и предполагал! — вздохнул капитан Прентис.

Он снова повернулся к карте.

— С вашего позволения, капитан Прентис, — сказала Мэри, — мне не нравится помощник и не нравится эта команда. Слишком много кокни. Я и сам кокни, но эти, по–моему, просто трусливые негодяи.

— Черт побери, Рид, мне и самому они нравятся не больше, чем тебе, — ответил капитан. — Но я не посмею оставить без внимания жалобу офицера, тем более что Вейд не отрицает своей вины. Отправляйтесь на топ мачты, Вейд, и постарайтесь не думать обо мне слишком плохо.

— Я понимаю, сэр, — ответил Вейд. — Помощнику не понравится, что меня не высекли — я благодарен вам за это. Впредь я буду держать рот на замке, но глаза и уши мои будут открыты.

В это время корабль находился почти в тропических широтах, но, несмотря на это, Вейд с непокрытой головой ловко взобрался по снастям наверх и остался сидеть в неудобной позе на салинге, откуда ему было разрешено спуститься лишь через несколько часов.

— Ты тоже будь внимателен, Рид, — обратился капитан к Мэри. — Я доверяю тебе.

— Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, — горячо ответила Мэри. — Но, на мой взгляд, если бы вы облегчили работу матросов, это могло бы сослужить вам добрую службу. Если вы не будете поддерживать в людях бодрость, это только сыграет на руку помощнику.

— Это гибельная тактика, Рид. Никогда не балуй матросов.

— Эту фразу я слышал и раньше, сэр, но в каждом правиле есть свои исключения.

— Только не в этом, — ответил капитан. — Но мы перенесем весь порох и оружие в мою каюту. Передай это плотнику и проследи за переноской лично.

 

Глава 5

Ранним мартовским утром с топа мачты раздался крик «Земля!». Вся команда высыпала на палубу, и вскоре с носа уже можно было различить цепочку небольших островков. Вейд сказал Мэри, что это Наветренные острова, или Северные Карибы, и по его голосу Мэри поняла, что он был возбужден не меньше остальных матросов. На время все жалобы были забыты, и Мэри, стоявшая рядом с капитаном, предложила ему выдать матросам по глотку рома — для них это был бы настоящий праздник. Но обычное спокойствие, казалось, покинуло капитана, он в волнении разглядывал море в бинокль.

— Делай как знаешь, Рид, — сказал он. — Мне сейчас не до праздников. Эти места кишат пиратами, и с подобной командой я не буду спокоен, пока мы не доберемся до Антигуа. Как бы то ни было, сейчас мне придется довериться им, так что передай боцману — раздать каждому по пистолету и мушкету из моей каюты. И скажи мистеру Линнеллу, что я хочу его видеть.

Когда Мэри передала поручение помощнику, он даже не попытался скрыть своей радости от новости, что будет выдаваться огнестрельное оружие.

— Теперь–то мы посмотрим, — пробормотал он. — Готов поклясться, теперь посмотрим. Тебе следует быть поосторожней, мальчишка, иначе я могу вспомнить, как ты поддерживал этого янки.

Мэри ничего не ответила, но от боцмана сразу отправилась разыскивать Вейда, чтобы рассказать ему, что их, возможно, ожидают неприятности. Они вооружились пистолетами и абордажными саблями и расположились на полуюте неподалеку от капитана.

Офицеры рассматривали в бинокли боевой шлюп, неожиданно появившийся из–за одного из островков. Он направлялся прямо к «Утренней звезде». Какое–то время они молча следили за ним.

— Орудия замаскированы, на палубе оживление, все паруса подняты — не нравятся мне эти гости, — заметил капитан. — Мистер, поднимайте–ка все паруса, да поживее.

Помощник секунду не двигался, нерешительно глядя на чужой корабль, потом, наконец решившись, поспешил исполнять приказ. Его громовой голос призвал матросов действовать порезвей, и вскоре все паруса были подняты. Свежий бриз заполнил их, и судно значительно прибавило скорость.

Помощник вернулся к капитану.

— Они гонятся за нами, — сказал он.

Это было очевидно, потому что шлюп шел на скорости, достаточной, чтобы обогнать быстроходный парусник, и вскоре он уже был совсем недалеко от «Утренней звезды». Орудия теперь были готовы к бою, команда стояла около них с запалами в руках, а на главной мачте поднималось знамя. Оно изящно развернулось, и Мэри впервые увидела страшный пиратский флаг, на котором был изображен череп со скрещенными костями на красном фоне.

— Передайте всем приготовиться к бою и отправьте канониров к пушкам, — приказал капитан Прентис.

— Как, сэр? Вы ведь не собираетесь сражаться с ними с двумя пушками против десяти? — мистер Линнелл колебался.

— Канониры, к орудиям! — закричал капитан Прентис вместо ответа.

С пиратского корабля послышались крики, и мимо носа «Утренней звезды» просвистело ядро предупредительного залпа. Капитан Прентис оттолкнул рулевого от штурвала и сам схватился за него, но прежде чем он успел дать приказ стрелять, помощник спрыгнул с полуюта и побежал к пушкам.

— Чума его побери! — заорал он. — Этот сумасшедший мерзавец приказывает вам покончить с собой. Разве мы можем победить, да и зачем нам вообще сражаться, если мы и так собирались отобрать у него корабль? Пираты нас опередили. Лучшее, что мы можем сделать, это договориться с ними о наиболее выгодных условиях.

Матросы одобрительно закричали и побросали оружие, а помощник спустил флаг в знак капитуляции.

Мэри и Вейд подошли ближе к капитану и схватили его за руки, когда он попытался вытащить из–за пояса пистолет.

— Клянусь, сэр, вы ничего не сможете сделать! — сказала Мэри.

— Проклятье, я мог бы, по крайней мере, пристрелить этого вероломного пса помощника.

— Может быть, ваше время еще придет, — сказал Вейд. — В этих водах ходят корабли американского правительства — мы можем повстречать одно из них, как повстречали этих пиратов.

От пиратского корабля отделилась шлюпка, и, когда она подгребла ближе, стало видно, что в ней находились шесть человек. Пять из них были обычными матросами с цветастыми расшитыми платками на головах, а на задней скамье сидел человек, одетый как военный — в бутылочного цвета сюртук и треуголку.

Один из матросов окликнул столпившихся на «Утренней звезде»:

— Майор Стид Бонне намеревается подняться на борт «Утренней звезды». Сложите все огнестрельное оружие на палубе, если не хотите оказаться за бортом.

Оружие со стуком посыпалось к ногам матросов.

— Эй вы, трое на юте, пошевеливайтесь! Так–то лучше. Теперь ваши шпаги, сабли и ножи.

Капитан Прентис стал медленно отстегивать пояс, на котором висела шпага.

— Вы можете оставить шпагу у себя, — произнес человек на задней скамье шлюпки, неуклюже поднимаясь на ноги, отчего лодка сильно качнулась. — Я — майор Бонне, солдат, и я доверяю слову офицера.

Капитан Прентис с поклоном застегнул пояс.

Лодка подгребла вплотную к бригу, и майор Бонне, неловко сгибая колени, как человек, не привыкший к веревочным лестницам, вскарабкался на борт. Капитан Прентис вышел вперед, чтобы вручить ему свою шпагу.

— Оставьте, сэр, — сказал майор. — Я ничем этого не заслужил.

Капитан Прентис, казалось, был смущен поведением этого странного пирата. Майор был тощим долговязым человеком, ростом, по крайней мере, в шесть с половиной футов, с прямой как мачта спиной и очень сутулыми плечами. У него было вытянутое длинное лицо с густыми, висящими, как у моржа, усами и выпуклыми глазами, лишенными всякой глубины, как будто они были просто нарисованы на лице. Держался он как–то застенчиво и чуть неуверенно, казалось, что он постоянно раздумывает о том, какое впечатление производит его поведение на окружающих, и это придавало ему задумчивый, и даже озадаченный, вид.

— Черт побери! Странный пират! — шепнула Мэри Джону Вейду. — Ему бы больше пошло прогуливаться по парку Святого Иоанна, сжимая в руке трость с серебряным набалдашником.

— Если бы все шло по–моему, я заставил бы вас заслужить эту шпагу, сэр, — проговорил наконец капитан Прентис. — Меня предал мой вероломный помощник и команда.

— Я сочувствую вам, сэр, — ответил на это майор Бонне своим странным высоким голосом. — Поверьте, я сочувствую вам, и мой отказ от вашей шпаги — это не просто широкий жест. Видит бог, мне не хотелось бы пользоваться вашим печальным положением, но боюсь, что у меня нет никакого выбора. Как вы могли убедиться, капитан не всегда может быть сам себе хозяином. И иногда мне кажется, что я променял супружескую несвободу на еще более тягостную зависимость. Едва ли мою душу все еще можно назвать моей.

— Да уж, — угрюмо улыбнулся капитан Прентис. — Любой согласиться с этим. Но я не могу не признать, что мне жаль найти настоящего джентльмена в вашем положении.

Мэри подумала, что это совсем несвоевременное и ненужное мужество, но, вместо того чтобы приказать немедленно вздернуть капитана Прентиса на нок–рее, майор Бонне только пожал плечами. У него был рассеянный вид, как будто он думал о чем–то, что никак не относилось к разговору с капитаном.

— Клянусь честью, война может вестись в гостиной или на супружеском ложе, а не только на поле брани, — неожиданно произнес он.

Это таинственное замечание, казалось, переполнило чашу терпения здоровяка–боцмана, стоявшего за его спиной.

— Ближе к делу, капитан. Какой груз они везут? — подсказал он.

— Своевременное напоминание, — ответил майор Бонне. — Не окажете ли вы мне честь назвать свое имя, сэр? — обратился он к капитану.

— Капитан Прентис к вашим услугам, сэр.

— Так что вы везете, капитан Прентис?

— В основном безделушки из металла, фарфора и шерсти.

— Это не слишком–то обрадует моих людей, но все же окажите мне любезность приказать поднять люки.

— Ну же, капитан, прикажите сами! — сказал боцман.

— Я должен извиниться перед вами за своих людей, — проговорил майор. — Принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, вы должны простить их за отсутствие хороших манер.

Люки были подняты, и майор Бонне вместе с боцманом спустился в трюм, чтобы осмотреть груз. Вернулись они, разочарованно пожимая плечами, и май–op объявил, что он вынужден будет забрать корабль и команду.

— Мне не хватает людей, а я намереваюсь организовать пиратский флот и стать его адмиралом.

— Поздравляю вас с таким повышением, сэр, — улыбаясь, сказал капитан Прентис.

— Прошу вас, может быть, вы согласились бы стать одним из моих капитанов?

— Никоим образом, сэр.

Майор Бонне повернулся к столпившимся на палубе матросам «Утренней звезды» и обратился к ним с речью. Его манеры сразу стали более резкими, и Мэри почувствовала, что он воображает себя военачальником на параде.

— Матросы, мне не хватает рук на том корабле, который называется «Возмездие», — начал он. — Вы все знаете, что значит быть пиратом, и я полагаю, что никто из вас не задумывался прежде о возможности стать им. Но вот что я вам скажу: у тех, кто присоединится ко мне, будет вволю рома и, готов поклясться, неплохие шансы заработать большие деньги. Но я не предлагаю вам женщин; на моем корабле женщины должны пользоваться уважением. Те, кто откажется от моего предложения, будут высажены на необитаемом острове. Есть добровольцы?

Вслед за мистером Линнеллом вся команда, кроме шести бристольцев, Мэри и Джона Вейда, сделала шаг вперед. Мэри бросила взгляд на Джона и, увидев, что он не собирается присоединяться к добровольцам, осталась подле него. Почему она выбрала необитаемый остров, если поплыла в Индийский океан лишь для того, чтобы завладеть собственным судном, — этого Мэри и сама не понимала. Единственное, в чем она была уверена, это то, что не может сейчас покинуть своего нового друга, и, проклиная собственную глупость, она оставалась стоять на месте.

— Вы будете помощником одного из моих офицеров, — обратился майор Бонне к мистеру Линнеллу.

— Благодарю вас, сэр, — ответил помощник. — Если позволите, мы и сами собирались захватить корабль и стать пиратами. Вы можете на нас положиться — мы не сбежим от вас.

— Но ваш офицер может однажды получить нож в спину, — предупредил капитан Прентис. — Это тот самый вероломный пес, о котором я вам рассказывал, майор.

— Ах вот как! Должен признаться, не люблю работать с подобными людьми, — сказал майор Бонне. — Когда я только начинал, руки мои были чисты — «Возмездие» я купил на деньги, скопленные из моего пенсиона, но теперь с каждым днем они пачкаются все больше.

— Пират, который купил себе корабль! — вскричал капитан Прентис. — Вы просто уникальны, сэр!

— Ха! Вы находите? Возможно, вы и правы, — ответил майор.

От «Возмездия» отделилась еще одна шлюпка, заполненная шестью исхудавшими матросами со злобными лицами. Их крики были слышны на «Утренней звезде», и Мэри разобрала, как один из них сказал, что они не ошиблись, и это действительно «Утренняя звезда».

— А вот, — сказал другой, — и капитан Прентис собственный персоной! Кто сказал, что бедным морякам никогда не везет?! Какая приятная встреча!

Они подплыли к бригу и, вскарабкавшись на борт, направились прямо к капитану Прентису. Вытащив нож, их вожак, здоровый детина с блестящей на солнце лысой головой и отрубленными ушами, со злобным ликованием уставился в лицо капитана.

— Рады видеть вас, капитан Прентис, сэр, рады видеть вас! — сказал он.

Капитан Прентис выхватил шпагу, но пираты окружили его плотным кольцом, не давая ему никакого шанса ею воспользоваться. Мэри импульсивно рванулась вперед, чтобы помочь ему, но, лишенная возможности защищаться, отступила под угрозой ножей.

Майор поднял руку.

— Это еще что, черт побери?! — вскричал он. — Почему вы покинули корабль без приказа?

— Чума меня побери, никаких приказаний не может быть на пиратском судне! Мы сами себе хозяева!

— Эти шестеро, сэр, были высажены капитаном Прентисом на песчаной отмели два года назад, — пояснил мистер Линнелл.

— Клянусь честью, я не намерен оправдываться перед подобным судом, — произнес капитан Прентис, — но поскольку вы, несмотря на столь неподходящее для вас занятие, производите впечатление джентльмена, майор Бонне, я скажу вам, что сделал это по праву. Эти люди пытались поднять мятеж, и я мог бы вздернуть их за это на нок–рее.

— Правы вы были или нет, капитан, но мы собираемся немного поразвлечься, — ответил вожак. — Мы восемнадцать месяцев болтались на этой проклятой отмели, питаясь козлятиной и вонючими черепахами, проклиная вас, капитан Прентис, но теперь Господь послал вас нам прямо в руки. И будь мы прокляты, если хорошенько вас не накажем.

Майор Бонне собирался протестовать, но боцман прошептал что–то ему на ухо, и он отвернулся к люку, делая вид, что заново осматривает груз корабля. Увидев это, капитан Прентис рванулся вперед и, выхватив пистолет из–за пояса у боцмана, объявил, что пристрелит первого, кто попытается к нему приблизиться. Пираты только рассмеялись и начали медленно надвигаться на него. Капитан выстрелил одному из них в голову, но они со злобным воем окружили его и обезоружили, когда он попытался выстрелить снова — пистолет дал осечку. Они были готовы убить его на месте, но вожак остановил их.

— Спокойно, парни, — сказал он. — Мы ведь не хотим, чтобы он сдох такой легкой смертью. Привяжите старого мерзавца к шпилю.

Они подтащили капитана к шпилю и крепко привязали его.

— Теперь несколько бутылок рома, ребята, — продолжал вожак.

Они сходили за ромом и с гоготом стали напиваться, казалось забыв о капитане Прентисе. Но вдруг главарь собрал их вокруг себя.

— Теперь, парни, я покажу вам, как мы отплатим этой крысе за смерть Джейка.

Он разбил пустую бутылку о шпиль и, прицелившись, швырнул один из осколков в лицо капитану Прентису. Осколок вонзился капитану в лоб, и кровь потекла по его лицу.

Остальные с криками восторга были готовы последовать его примеру, но вожак снова остановил их:

— Держите себя в руках, парни. Клянусь, торопиться нам некуда: рома у нас вдоволь и времени, чтобы его выпить, тоже достаточно.

Пиратам понравилась эта идея: каждый из них, опустошив свою бутылку рома, со злобным воем разбивал ее и швырял осколки в капитана Прентиса. Чем больше они пили, тем страшней выглядела их жертва, и вскоре капитан Прентис был весь залит кровью; кровь струилась по его лицу, стекала по груди и капала на ноги, а его седоватые волосы окрасились красным. Но за все это время с его губ не сорвался ни один стон, ни один возглас мольбы о пощаде. Он стоял с выражением холодного презрения на лице, и это еще сильней выводило головорезов из себя.

Джон Вейд, бледный как полотно, крепко сжал запястье Мэри.

— Ради всего святого, мы должны остановить их!

Мэри успела привыкнуть к кровавым зрелищам во

время службы в армии, но смотреть спокойно, как пытают мужественного человека, она не могла. Она вспомнила, как добр был капитан по отношению к ней, вспомнила, как однажды он рассказывал, что дома его ждут жена и ребенок. Быстро подойдя к майору Бонне, уныло уставившемуся в отверстие люка, она тронула его за плечо.

— Вы собираетесь и дальше смотреть, как издеваются над храбрым человеком?

— Что я могу сделать, молодой человек? — спросил майор Бонне. — Клянусь небом, я не способен вырвать у тигра его добычу!

— Это останется на вашей совести. Мне кажется, вы могли бы помочь бедняге выпутаться из беды.

Майор быстро отвернулся, как будто ему было необходимо отдать какие–то распоряжения матросам в трюме.

— Ну, раз так, то я сам это сделаю, — проговорила Мэри. — Будь что будет.

Она выхватила из–за пояса у майора пистолет и, развернувшись, выстрелила в капитана Прентиса. Он улыбнулся ей сквозь поток крови и, бездыханный, повалился вперед.

Пираты орали свои пьяные песни, но, увидев, что произошло, они замолчали. Оставшись без жертвы, они вытащили ножи и, шатаясь, начали медленно подбираться к Мэри. Мэри взбежала на полуют, а за ней рванулся и Джон Вейд, схватив с палубы большой абордажный крюк.

— Молодец, приятель, — сказал он. — Я с тобой.

Майор Бонне встал перед своими матросами и поднял вверх руку.

— Оставьте их! — сказал он. — Человек, которого вы ненавидели, мертв, а этот юноша сделал лишь то, что должен был сделать я сам. Я не потерплю больше кровопролития. Слушайте меня внимательно, если вы сделаете еще один шаг, вам придется подыскать себе нового капитана, и если вы и отыщете кого–нибудь, у него все равно не будет моего имени и моего влияния.

— И, готов поклясться, многих из вас унесут ногами вперед, если вы попробуете сунуться на полуют, — добавила Мэри. — Я немало повидал во время службы в армии, и, можете мне поверить, я не из тех, кто дешево продает свою жизнь.

— И за его спиной стоит Новый Свет, — сказал Джон Вейд, взмахнув абордажным крюком.

То ли угроза майора, то ли грозный вид Мэри и Вейда произвели на пиратов впечатление, но, немного поворчав, они спрятали ножи и отступили. Они осмотрели тело капитана Прентиса и, убедившись, что он мертв, подняли его за голову и за ноги и швырнули за борт.

 

Глава 6

Мэри без возражений вернула майору Бонне его пистолет и встала в ряд матросов с «Утренней звезды», которым предстояло быть высаженными на необитаемом острове. Они стояли, уныло опустив головы, но стремительные действия Мэри и Джона пробудили в них некоторое воодушевление. Вскоре всех их рассадили в шлюпке и отвезли на «Возмездие», а мистер Линнелл вместе с майором Бонне остались гордо стоять на палубе «Утренней звезды». На шлюпе их связали парами и отправили в трюм (Мэри приложила немало усилий, чтобы быть привязанной к Джону Вейду). «Возмездие», вероятно, когда–то было судном по перевозке рабов — их привязали к железным кольцам, вбитым в пол трюма, которые сильно стесняли движение.

В трюме было очень темно и сыро: фонарь освещал его зловещим желтоватым светом, тускло отражаясь на железных кольцах и стойках, словно глаза больного желтухой. Когда фонарь унесли, пленники, оставшиеся в полной темноте, стали опасливо прислушиваться к жутким заунывным звукам, которые всегда можно услышать в трюмах кораблей. Под ними злобно бурлила трюмная вода, снаружи волны с жалобными стонами проносились мимо. Звуки раздавались совсем близко к ним, корабль летел вперед, скрипя и покачиваясь из стороны в сторону. Мэри впервые в жизни испытывала страх перед морем, но она говорила себе, что это лишь оттого, что ее привязали к крюку, как корову на бойне.

Вейд пытался подбодрить ее, рассуждая о том, что где бы их ни высадили, это случится неподалеку от Америки, и помощь наверняка не заставит себя долго ждать. Но оба они знали, что эти острова не были отмечены на картах и ни одно судно никогда не причаливает к ним. Мэри не могла понять по лицу Вейда, что он сейчас чувствует, но его голос успокаивал, и она впервые по–настоящему осознала, как много стал значить дня нее этот человек. Она не смела копаться в своих чувствах, но была уверена в том, что никогда еще не испытывала ничего подобного ни к одному мужчине. Мэри перебирала в памяти многих знакомых: Эркюля Постума, сотни солдат из своего лагеря. Многие из них были ее хорошими приятелями, но молодой американец отличался от них. Сейчас, привязанная к нему в этом темном трюме, она чувствовала, что хочет о чем–то рассказать ему, что просто обязана сделать это, но она не могла точно сформулировать, о чем должна ему поведать. Следуя течению своих мыслей, она вдруг спросила Вейда, многих ли женщин он знал.

Если этот неожиданный вопрос и удивил американца, он не подал вида.

— Я был слишком занят для женщин, — медленно ответил он. — Но, сказать по правде, не очень–то я в них и нуждаюсь. Они хотят знать все тайные помыслы мужчины, собирают их, как школьники, коллекционирующие редких бабочек. К тому же их головы всегда заняты только тем, как бы выглядеть получше.

— Господи помилуй! Но у некоторых ведь есть и другие интересы в жизни, — возразила Мэри.

— В Европе таких немного, — ответил Джон. — Мне больше по душе наши американские женщины: женщины, которые занимаются мужской работой, будь то рубка леса, выгон скота или сражение с индейцами. Таких в Европе не найдешь. Старый Свет стал слабым, ваши города слишком большие.

С минуту они помолчали, потом Джон положил руку на запястье Мэри и сказал ей, что он предпочитает общество людей своего пола.

— А теперь, когда нас ожидают неизвестные приключения, — продолжал он, — я хотел бы сказать, что ни к кому еще не относился так, как к тебе.

— Признаться, и я чувствую то же самое, — сказала Мэри. — Мы должны всегда оставаться друзьями, что бы с нами ни случилось. Клянусь, если бы не ты, возможно, я был бы сейчас вместе с Бонне на палубе!

— Но ты ведь не стал бы пиратом, не стал бы резать и убивать своих же?!

— Сказать по правде, я не уверен! — ответила Мэри. — Мои понятия о совести сильно поколебались после службы в армии. К тому же я никогда не понимал, в чем разница между тем, чтобы убивать испанцев во время войны и в мирное время. В первом случае ты воюешь с ними ради своей страны, а во втором — ради себя самого. Но я никогда не пойду на то, чтобы резать горло своим соотечественникам. Если майор Бонне был капитан законного капера и грабил только донов и лягушатников, я бы, возможно, и стал работать на него. Но раз уж я решил остаться с тобой, я не передумаю. Поплывем в Америку, если другого способа убраться с острова не будет.

«Возмездие» продвигалось вперед еще несколько часов, но наконец их вывели на палубу и показали маленький островок или отмель, где им предстояло остаться с одним мушкетом на всех.

Майор Бонне прочистил горло, напустив на себя книжный пиратский вид. Сейчас Мэри могла представить себе его пускающим своих жертв по доске, как, судя по слухам, делали все пираты, но на самом деле не делал никто.

— Вот, друзья мои, ваш будущий дом, — обратился он к пленникам. — Клянусь честью, вы сможете найти здесь все, чтобы выжить, но ничего сверх того. И под палящим солнцем, от которого нигде не спрячешься, и перед бурным морем, от которого негде укрыться, жизнь ваша не будет похожа на сладкий сон. Но я даю вам последний шанс, бедняги! Хотите ли вы присоединиться ко мне и жить, как настоящие боевые петухи, или предпочитаете эту отмель?

Сомнения снова закрались в душу Мэри, когда она перевела взгляд с майора на крошечный островок, на котором ей предстояло жить и, быть может, умереть. Она была в сложном положении, как человек, попавший в ночной кошмар — его толкают все ближе к краю пропасти, а он не может ничего сделать, не может даже закричать, его губы сковал ужас. Вся восьмерка продолжала угрюмо стоять, никто не произнес ни слова, кроме Джона Вейда.

— Мы лучше сразимся с судьбой, — крикнул он, — чем останемся среди воров и убийц!

— Ну что ж, ищите погибели на свою голову! — ответил майор Бонне. — Но моим людям не хватает одежды, поэтому вас отвезут на остров только в штанах. Так что раздевайтесь по пояс, да поживее. У нас есть дела и кроме вас.

Эти слова ошеломили Мэри. Ничего подобного не приходило ей в голову, и она сразу поняла, что не сможет остаться с Вейдом. В панике она попыталась придумать какой–нибудь предлог, чтобы ей оставили рубашку, но на этот раз находчивость подвела ее. Она в ужасе представила себе, как ей придется раздеться по пояс; как пираты, не отрывая от нее взглядов, толпой ринутся на нее; как начнет блеять на заднем плане майор Бонне, не в силах сдержать их разыгравшуюся похоть. Один из пиратов уже схватил ее за шиворот, но она, вывернувшись, сжала локоть Джона Вейда.

— Я не могу плыть с тобой, Джон, — сказала она. — Не могу объяснить почему, но, клянусь небом, не могу, верь мне.

И, сделав шаг к майору Бонне, она объявила, что передумала и готова присоединиться к нему.

— Тем лучше для тебя, приятель! — сказал на это майор Бонне. — Значит, на остров плывут семеро. Еще есть добровольцы?

— Позвольте мне поговорить с ними, сэр, — попросила Мэри.

Она снова подошла к Вейду и взяла его за руку.

— Пойдем со мной, Джон, — сказала она. — Внизу в трюме мы сказали друг другу, что мы с тобой настоящие друзья. Так не разрушай нашу дружбу.

— Это ты разрушаешь ее! — ответил Вейд.

— У нас есть все шансы сбежать, если мы останемся с майором Бонне.

— У нас есть все шансы, что нас вздернут. Мне не очень–то хочется возвращаться в Америку после того, как меня снимут с реи.

— Есть кое–что, о чем ты не знаешь, Джон, — продолжала убеждать его Мэри. Она в отчаянии подумала, не прошептать ли ему на ухо свою тайну, но остальные стояли слишком близко к ним, внимательно прислушиваясь к каждому слову.

— Я знаю. Просто ты оказался трусом! Я был о тебе лучшего мнения, — сказал Джон Вейд.

Мэри подняла кулак, но Вейд без усилия перехватил ее руку и снова опустил.

— Не обращай на него внимания, парень, — посоветовал ей боцман. — Просто он слабоват, чтобы присоединиться к нам. Но довольно. Отведите их к лодке и отвезите на остров.

Связанных по рукам матросов посадили в лодку и высадили на острове. Шестеро из них еще долго стояли на берегу, глядя на удаляющееся «Возмездие», но Джон Вейд сразу бросился лицом в песок и не поднимал головы.

Мэри смотрела на остров до тех пор, пока он не превратился в крошечную точку на горизонте, чувствуя, как возрастает в ней боль потери. Она пыталась утешить себя мыслью, что, чем сильнее удалятся они от Вейда, тем легче ей будет. Кроме того, одному богу известно, к каким неприятностям могло привести ее желание остаться с ним. Но эти размышления были слишком неубедительны, и Мэри нисколько не сомневалась в том, что едва лишь ей представится такая возможность, она отправится на поиски американца. Она даже попыталась выяснить у боцмана расположение острова, но тому ее вопросы показались подозрительными, и он отказался отвечать. Мэри старалась запомнить хотя бы, как выглядит остров, но в глубине души она понимала, что едва ли сможет увидеть Джона Вейда снова.

«Возмездие» представляло из себя хорошо оснащенный корабль с командой в семьдесят человек, но Мэри очень скоро заметила, что на борту не было никакой дисциплины и что майор Бонне не только не пользуется особым уважением, но к тому же еще имеет более чем скромное понятие о морском деле. Ее собственные познания в этой области тоже были невелики, и желания расширять их у нее не было, но она говорила себе, что в ней есть твердость, необходимая для того, чтобы держать людей в подчинении, в то время как майор был слишком робок, слишком учтив и застенчив, за исключением тех моментов, когда произносил перед своими матросами речи. Чтобы освободиться от мучивших ее мыслей о Джоне Вейде, Мэри завела разговор с боцманом, из которого узнала, что мистер Бонне был родом с Барбадоса, где обладал солидным капиталом и уважаемым именем. Но в один прекрасный день он купил «Возмездие», набрал команду и, объявив, что собирается заняться торговлей на Островах, исчез из дома, даже не попрощавшись с миссис Бонне.

— Я слыхал, что она–то и была истинной причиной всех его неприятностей, — говорил боцман. — Сварливая жена прогнала его с Барбадоса и чуть не свела с ума. Но никто не вправе упрекать его в этом — такое с любым может случиться. Сам по себе он — старый боевой петух. Беда в том, что он не способен отличить бизань–мачту от яблони, так что одному богу известно, что выйдет из нашего плавания!

После этого разговора странная фигура майора, одиноко стоявшего на полуюте, стала вызывать еще больший интерес у Мэри, но проводить слишком много времени под его командованием она не собиралась.

Через пару дней после того, как она оказалась на «Возмездии», шлюп повстречал еще один корабль, который шел примерно с той же скоростью, и после короткой перестрелки на обоих судах одновременно поднялся Веселый Роджер. Майор Бонне настоял на том, чтобы поприветствовать братьев по оружию салютом из всех десяти орудий, и через мгновение получил ответный залп. От чужого корабля отделилась лодка, и вскоре на палубу «Возмездия» ловко вскарабкался молодой человек.

Это был высокий стройный юноша, примерно двадцати пяти лет, элегантный и вместе с тем непринужденный в своем поведении. У него было тонкое, бронзовое от тропического загара лицо с остро очерченными чертами, голубыми глазами и роскошными волосами. Одет он был в идеально чистую белую шелковую рубашку и широкие желтые бриджи, надеть которые отважился бы не каждый. Но юноша явно был из тех, кто может носить любой костюм с изяществом. Он сверху донизу осмотрел майора Бонне и торопливо отдал ему честь, как будто позабыл сделать это сразу.

— Джек Рэкхэм к вашим услугам, сэр, — представился он. — Квартирмейстер капитана Чарли Вейна на корабле «Орел».

— Я — майор Стид Бонне, капитан корабля «Возмездие», молодой человек.

— Черт возьми, сэр, мы наслышаны о вас! — воскликнул Джек Рэкхэм. — Добро пожаловать в наше дело.

Он снова оглядел майора с ног до головы, как будто пытаясь запомнить его внешность, а затем обвел взглядом палубу «Возмездия».

— Дьявол меня побери, у вас тут многовато народа, майор, — продолжал он. — Это плохо, сэр, чертовски плохо. Хотя, может быть, это и к лучшему, потому что нас сильно потрепала цинга, и капитан Вейн желает, чтобы вы снабдили его полудюжиной людей или около того.

Майор Бонне колебался.

— Я рассчитывал организовать небольшой флот, — начал он, кивая на «Утреннюю звезду».

— Набирать команду прежде, чем у вас появится место, чтобы разместить ее, — это плохая политика, мой дорогой майор! — ответил ему Рэкхэм. — Послушайте, мы заберем у вас шесть человек, и вам придется кормить на шесть ртов меньше. Позовите нас, если мы понадобимся, когда в вашем флоте будет достаточно народу.

Хотя все эти слова были произнесены довольно непринужденно, майор сразу понял, что у него нет выбора.

— Выбирайте любых, сэр, — сказал он. — Я буду рад помочь капитану Вейну, чью славу я надеюсь когда–нибудь превзойти.

Тень улыбки пробежала по губам Рэкхэма, но, воздержавшись от дальнейших замечаний, он повернулся и стал осматривать команду. Наконец взгляд его упал на Мэри.

— Как ты смотришь на то, чтобы сменить эту навозную кучу на другую, мой юный задира? — спросил он, щупая ее мышцы и ткнув рукояткой сабли ей в икры.

— Клянусь, мы не на алжирском рынке рабов! — ответила Мэри, отступая назад. — Я должен это обдумать. Если работать у капитана Вейна, можно получить приличную наживу?

— Черт побери! Я бы сказал, еще какую! — воскликнул Рэкхэм. — Ведь Вейн — известный капитан, а в моем лице ему посчастливилось найти самого прекрасного помощника на Карибах!

— И в самых прекрасных бриджах, это уж точно! — добавила Мэри.

Они улыбнулись друг другу.

— Ну что ж, я готов рискнуть! — согласилась наконец Мэри.

— Ты об этом не пожалеешь, приятель. Испанские дублоны и испанские женщины в неограниченном количестве.

— Эх! Должен признать — дурак я, вот что. Цинга да испанские ядра в кишки — вот и все, что меня ждет. Но не намного лучше служить под началом человека, которого сделал пиратом злой язык его женушки! — понижая голос, сказала Мэри.

— Так вот почему эта старая наседка на полуюте вышла в море, да? — спросил Рэкхэм. — Да, здесь настоящему мужчине не место, клянусь небом! Из–за него ты окажешься на галерах, прежде чем успеешь обнять за талию испанскую сеньориту.

Он выбрал еще пять человек, беспечно попрощался с майором Бонне и переправил всех шестерых на «Орла». Мэри, смотревшая из лодки на «Возмездие», увидела, что майор провожает их угрюмым взглядом — возможно, сейчас он мечтал о том, чтобы вернуться в армию, где офицерский чин пользовался большим уважением.

Капитан Чарльз Вейн был коренастым полным человеком с короткой мясистой шеей и уверенными твердыми манерами. Он пиратствовал со своей командой уже долгое время, но вскоре Мэри обнаружила, что Джек Рэкхэм — единственный офицер на корабле, пользующийся всеобщим уважением. Все матросы хорошо отзывались о Ситцевом Джеке, как его называли за яркие бриджи из простой легкой материи, и говорили, что он самый серьезный пират семи морей. Капитана Вейна не то чтобы не любили, но относились к нему, как к изнеженной старухе, а за последнее время он прослыл чуть ли не Ионой. Сейчас их плавания приносили довольно скромные результаты, и Мэри была неприятно удивлена, узнав, что капитан Вейн намеревается плыть к острову Нью–Провиденс, одному из Багамских островов, чтобы принять от короля помилование для себя и своей команды. Создавалось впечатление, что Англия решила покончить с пиратством, забыв о том, что в прошлом пираты сослужили ей хорошую службу, и потому король Георг выслал сэра Вудса Роджерса на остров Нью–Провиденс, чтобы тот занял место губернатора, дав ему полномочия даровать помилование любым пиратам, готовым сдаться в его руки. Эта новость настолько разозлила Мэри, что она сразу отправилась поговорить с самим капитаном Вейном и безо всяких «с вашего разрешения» спросила, правда ли, что он собирается принять предложение о помиловании.

Капитан Вейн с удивлением посмотрел на нее.

— Дьявол меня побери, парень, тебе–то что до всего этого? — спросил он.

— Я один из новичков, набранных у майора Бонне, — ответила Мэри. — И если это правда, значит, ваш квартирмейстер обманом заманил меня сюда. Уж лучше бы я остался у майора Бонне. Я добирался на Карибы не для того, чтобы любезничать с жирным немцем Георгом. Когда–то я носил форму солдат его армии, и, клянусь, мне не слишком–то это понравилось!

— Кто этот задира, Джек? — спросил капитан Вейн у Рэкхэма.

Ситцевый Джек вставил в глаз воображаемый монокль, подошел к Мэри и с надменностью святого Иоанна осмотрел ее с ног до головы.

— Его зовут Джек Рид, насколько я понимаю, Чарльз, — ответил он наконец.

— Еще один Джек, который придерживается твоего мнения.

— Разумеется, не нужно мне никакого помилования, — подтвердил Рэкхэм. — Я никак не могу понять, зачем оно мне. Я мог бы получить четыре акра земли и корову, или четыре акра земли и четырех коров, или даже сорок акров земли и сорок коров, но на что мне эти четвероногие коровы, Чарльз? Пусть Георг изводит свою бумагу на что–нибудь еще, а не на помилование для меня; пусть, например, пишет послания своим любовницам. А по мне, так лучше уж короткая, да веселая жизнь. Если бы у меня было желание вращаться среди элиты, я бы не сбежал из поместья своего всеми уважаемого батюшки.

Вейн повернулся к Мэри и уверил ее, что они лишь собирались разведать, как обстоят дела на острове.

— Клянусь честью, во мне есть что–то от старого боевого скакуна, приятель! — сказал он. — Скакуна с плохими зубами, но с трезвой головой. Когда я узнаю, что в нашем деле появились новые противники, мне обязательно нужно выяснить, насколько они сильны. Я, может быть, всего лишь хочу знать, сколько боевых кораблей приведет с собой Вудс Роджерс. Когда он окажется в гавани на острове Нью–Провиденс, мы сможем точно определить, насколько опасны для нас теперь моря. Черт побери, сам не знаю, почему я должен объяснять все это зеленому матросу, но мне чертовски нравится твоя дерзость. Ты станешь хорошей парой нашему отчаянному Джеку!

— Клянусь, — протяжно проговорил Ситцевый Джек. — Придется мне подыскать ему пару ситцевых бриджей нежного цвета.

 

Глава 7

Вскоре «Орел» был уже неподалеку от Нью–Провиденс; увидев город, Мэри сразу же поняла, почему пираты избрали именно его в качестве центра, когда их вынудили отказаться от Тортуги. Для пиратского центра в первую очередь была необходима хорошая гавань, и здесь она, несомненно, была — лучшая из всех, какие Мэри когда–либо доводилось видеть; в этой гавани, по ее подсчетам, могло уместиться до четырехсот кораблей. Еще важней было то, что перед входом в гавань располагалась небольшая отмель, которую можно было миновать только через два маленьких прохода. В них было так мелко, что большое судно могло пройти в них только во время прилива, а после этого пираты могли преградить выход с помощью искусно сделанных плавучих заграждений. Бросив якорь в этой гавани, пираты могли уже не бояться никакой погони и обороняться с меньшими усилиями и достаточно большой эффективностью.

Сейчас в гавани стояло очень много кораблей, начиная от фрегатов, шхун и челноков и заканчивая бригантинами, пинассами и сноу, но у всех на реях развивался один и тот же флаг — Веселый Роджер, вид которого варьировался в зависимости от воображения и способностей хозяев кораблей. Мэри было приятно разглядывать их, и, пока «Орел» входил в гавань, она провела несколько минут в приятном созерцании, выбирая себе корабль, который она хотела бы взять под свое командование.

Капитан Вейн выбрал стратегически удобное место для стоянки около мелководной бухты, и, как только «Орел» бросил якорь, все корабли в Нью–Провиденс приветствовали вновь прибывшего салютом из пушек и мушкетов. Капитан принял это приветствие без улыбки или каких–либо иных признаков удовольствия, и когда последнее эхо выстрелов замерло вдали, он собрал всю команду на палубе и обратился к ней со следующей речью:

— Ребята, наши друзья здесь веселятся, но мы должны позаботиться о деле. Чарли Вейн намерен поберечь свой кошелек, пока подобные Хорниголду тратят свой порох на салюты. Новый губернатор, очевидно, еще не прибыл на этот остров, но, едва он появится, я собираюсь отчалить. Поэтому я и выбрал именно это место для стоянки и поэтому я хочу, чтобы все вы ночевали на борту «Орла». Насколько мне известно, немногие из нас хотят принять от Георга помилование, но будет справедливо, если вы, прежде чем отказываться от него, получше все разузнаете. Я уверен, что вы все равно будете против этой идеи, поэтому будьте наготове и не слишком–то напивайтесь на берегу. Я по большей части буду оставаться на борту, и, когда придет время поднимать якорь, дам вам знать. И, клянусь, если вы послушаетесь совета старого боевого скакуна, то будете гулять только по двое, по трое со своими приятелями и не будете выходить в одиночестве.

Мэри присоединилась к группе, которую возглавил Джек Рэкхэм, и довольно быстро убедилась в том, что предостережения капитана были весьма обоснованны. В Нью–Провиденс была одна центральная улица, со всех сторон окруженная грязными двориками с полуразрушенными лачугами, размещенными, по всей видимости, безо всякого плана. Спускаясь вниз по главной улице, они были оглушены хриплыми звуками: дикими пьяными песнями, визжанием скрипок, заунывным пением индейцев, упрямым топотом качающихся от выпивки пиратов, пытавшихся танцевать, торжествующими криками игроков и глупым пронзительным смехом распутных женщин и шлюх. Мэри не слышала ничего подобного в самых худших борделях Ковент–Гардена и Тайберна.

Вонючая дорога была заполнена народом, тропическое солнце беспощадно жгло Мэри — пот заливал ей глаза. Стараясь выглядеть как можно более решительно, сжимая рукояти своих шпаг и проклиная все вокруг, товарищи Мэри пробирались через толпу людей всех национальностей — белых, черных и краснокожих. Мэри видела голландцев, малайцев, шведов, французов, негров, португальцев, англичан из всех английских колоний (слух щекотал неприятный валлийский акцент и кокни), испанцев, индейцев и американцев. Рядом с мужчинами крутились полуобнаженные женщины с трясущимися грудями, каждое слово и движение которых дышало распутством; женщины, которых привела с Востока и Запада жажда легкой наживы, о которой не могли мечтать даже любовницы короля. Беднейшие из них носили жемчуг, бриллианты и даже браслеты из чистого золота на руках и на ногах. Большинство из них было с непокрытыми головами, несмотря на беспощадно палящее солнце, мужчины же носили шляпы с широкими полями, украшенные огромными перьями, и короткие бархатные плащи, сорванные со спин испанцев и французов. Некоторые семенили вокруг в ботинках на высоких каблуках с элегантными рапирами в ножнах^ но большая часть пиратов, отличаясь равнодушием к роскошной суете изысканных богатств, оставались при своем обычном оружии: коротких абордажных саблях и пистолетах с ничем не украшенными стволами и рукоятями.

Нет ничего удивительного в том, что группа пиратов с «Орла», к которой примкнула Мэри, вскоре оказалась со всех сторон окружена толпой — весть о помиловании, предоставлявшемся всем пиратам, распространилась по всему побережью Америки, как и сами пираты; многие из них приплыли на Нью–Провиденс заранее, за несколько недель, стремясь соблюсти приличия и встретить нового губернатора. Все они привезли с собой свои богатства в виде сундуков с деньгами, драгоценных камней, слитков золота в трюмах, столового серебра, кошенили, шелков и пряностей. Здесь под деревьями продавали с аукциона награбленные сокровища, а в пивных драгоценные камни, стоимостью в несколько тысяч фунтов, выменивались пьяными моряками на бутылку рома или десять минут, проведенных с женщиной. Но Мэри не интересовала эта щедрость, скорее, она раздражала ее: ее занимали не столько выгоды пиратского дела, сколько пиратство само по себе.

В давке группа с «Орла» разделилась, и вскоре Мэри обнаружила, что ее единственным попутчиком остался Джек Рэкхэм. Он взял ее под руку и повел в пивную, которая выглядела опрятней остальных и называлась «Три лилии», сказав, что это лучшее заведение на всем Провиденсе и что в ней собираются все известные капитаны. Некоторых из них он указал Мэри: Огера, обладавшего рыжей бородой и громовым голосом; Каннингэма с густыми волосами, голубыми глазами и вкрадчивыми манерами; Хауэлла Дэвиса, смуглого пирата с умными глазами и строгим лицом; Хорниголда, толстого и напыщенного, как городской голова; Денниса Мак–Карти, профессионального боксера с разбитым носом и сильным ирландским акцентом. Говорили, что он питал склонность к грубым развлечениям и шуткам.

Они беседовали в основном о королевском помиловании и выгодах, которые они смогут получить за то, что добровольно сдадутся новому губернатору. Хорниголду и другим известным капитанам казалось несправедливым, что капитаны получат не больше, чем простые матросы, но большинство в таверне были вообще против принятия помилования, считая, что это всего лишь ловкий трюк, чтобы заманить их в ловушку.

Мэри радовалась, видя, что многие придерживаются этого мнения и не собираются возвращаться на путь добропорядочности. Слишком обидно было бы добраться до Багам как раз в то время, когда пиратство здесь подходит к концу, — тем более что эти пираты, и капитаны, и простые матросы, оказались как раз тем материалом, на что она рассчитывала. Тщеславные, шумные, хвастливые, словно дети не способные противостоять своим малейшим желаниям, жестокие не столько из–за какого–то садизма, сколько из–за бездумности и желания приложить куда–то свои силы, лишенные малейшей крупицы утонченности — для Мэри они были сорвавшимися с цепи самцами. Она знала, что с легкостью может обвести любого из них вокруг пальца, не уступая им в физической силе и при этом обладая серьезным преимуществом — женским воображением. Даже самые дерзкие, вроде Хауэлла Дэвиса, видели не дальше своего носа, не способны был проникнуть в истинный смысл вещей и не умели строить планов на будущее. В тот день, прислушиваясь к их разговорам и осматриваясь вокруг, Мэри чувствовала, как ее сила возрастает, и испытывала нетерпение от того, что ей до сих пор не выпала возможность ее использовать.

Джек Рэкхэм отличался от остальных более тонким складом ума, и Мэри он пришелся по душе. По приказу капитана Вейна все члены команды ночевали на борту, а Ситцевый Джек и Мэри большую часть времени проводили вместе в пивных, кроме тех моментов, когда Рэкхэм уходил к женщинам. Он никак не мог взять в толк, почему Мэри совсем не интересуют девочки, но, несмотря на это, ценил ее за способности по части выпивки и силу кулаков. Он рассказал Мэри, что был младшим сыном сквайра из Девона, и родители с самого его рождения решили, что его дальнейшая судьба будет связана с церковью. Но, не в силах смириться с подобной участью, он в возрасте пятнадцати лет сбежал в море. Вскоре после этого он стал пиратом, в чем никогда не раскаивался, потому что, по его словам, даже в самые тяжелые времена, стоило ему представить себя сельским священником, посещающим чайные рауты, как он сразу приходил в свое обычное, бодрое расположение духа. К тому же он так привык к палящему солнцу Карибов, что не смог бы переносить холодный английский климат больше нескольких недель. Жизнь офицера на пиратском судне давала ему все, в чем он нуждался: постоянное движение, солнце, свободу, выпивку в изобилии и постоянный флирт со смертью и женщинами. Что ни говори, но со своим красивым лицом и непринужденными манерами Ситцевый Джек был самым что ни на есть дамским угодником. Где бы он ни появлялся, ни одна женщина не могла отвести от него глаз, и Рэкхэм принимал их льстивые комплименты как нечто само собой разумеющееся. Он редко распространялся о своих любовных победах, это была характерная для него утонченная форма тщеславия, однако Мэри слышала, что женщины были у него в каждом порту, в котором он когда–либо останавливался, а на Кубе он имел чуть ли не целый гарем.

Мэри в душе улыбалась, слушая эти россказни, представляя себе, как резко переменились бы их отношения, узнай Джек, что она женщина. Что касалось ее самой, то, хотя она и понимала, чем Рэкхэм привлекал женщин, его красота и врожденная элегантность никогда особенно не вводили ее в искушение. Никогда не думала она о нем как о своем возможном любовнике: красавец Рэкхэм привлекал ее не более любого другого мужчины, но ей хотелось проверить на нем свои силы и способности. Несмотря на свою изящную фигуру, Рэкхэм, как вскоре выяснила Мэри, был очень силен и почти не уступал ей в ловкости. Они нередко соревновались в фехтовании на шпагах и саблях во дворах разных пивных, окруженные возбужденными моряками, заключавшими пари на деньги и выпивку. Силы их были почти равны, хотя, возможно, Джек фехтовал чуть лучше — он без труда парировал все хитрые приемы, которые пыталась применить Мэри. Что же до находчивости, то здесь они, несомненно, выступали на равных; но Мэри, точно знавшая, чего она хочет добиться, всегда твердо пробивалась к цели, тогда как Ситцевый Джек подвергал сомнению все вокруг, признавая лишь опасную бесшабашную жизнь, — поэтому даже из игр Мэри обычно выходила победителем.

Но однажды, к неописуемому раздражению капитана Вейна, Ситцевый Джек бесследно исчез. Его не было два дня подряд, и капитан уже начал задумываться о том, чтобы лишить его места квартирмейстера, но на третий день Джек столь же неожиданно появился в «Трех лилиях» и подошел к столу Мэри.

— Ого! Клянусь, я счастлив снова видеть тебя, Джек! — сказала Мэри, наполняя кружку ромом. — Во имя дьявола, где ты пропадал?

Вместо ответа Рэкхэм схватил со стола кружку и опрокинул содержимое себе в рот, как будто не пил уже неделю. Мэри увидела, что он выглядит совсем не так, как обычно: волосы были растрепаны, щеки небриты, куртка измята, а красивые ситцевые бриджи заляпаны грязью.

— У тебя вид заправского повесы, Джек! — заметила она.

Рэкхэм молча отломил большой ломоть хлеба и запихнул в рот.

— Должен признаться, совсем не было времени на еду, — произнес он наконец, дожевывая хлеб. — Приятель, я встретил такую женщину, какой ты никогда в жизни не видел, даже во сне!

— Только–то и всего? — разочаровано спросила Мэри.

— Только и всего! — вскричал Рэкхэм. — Как ты думаешь, обыкновенной женщине под силу довести меня до такого состояния? Я что, зеленый мальчишка, чтобы бегать за каждой недотрогой? Говорят тебе, я никогда в жизни не видел и даже не представлял себе ничего подобного. Второго такого тела не существует.

— Э–э, Джек, да ты такой же, как все! — сказала Мэри. — Клянусь, я так и вижу тебя вместе с женой и детьми, лоснящегося и довольного жизнью.

— Ради нее я пошел бы и на это, — ответил Рэкхэм, — да только с такой женщиной в этом нет нужды. Она привыкла к морю и готова разделить со мной жизнь, которую я веду. Да она настоящая забияка со шпагой! Я не говорю, что она могла бы помериться силами с тобой или со мной — на это не способна ни одна женщина, но постоять за себя она точно может!

Безо всяких видимых причин Мэри почувствовала укол ревности, услышав о другой женщине, собиравшейся стать пиратом, и Джек заметил, что она начала слушать его внимательней, когда речь зашла о женщине, которая могла стать ее соперницей.

— Ага, вижу, что ты навострил уши, — сказал он. — И правильно, Энн Бонни заслуживает интереса настоящего мужчины. Она замужем за каким–то кляузником, работающим на нового губернатора. Все дьяволы

— преисподней, я просто дрожу от ярости, как подумаю, что такая женщина должна расходовать свою жизнь на такого мелкого червя! Она ирландка по происхождению, небольшого роста, рыжая, скуластая, с карими глазами и сильная, как дикая козочка. Ее отец уехал из Ирландии, чтобы обосноваться в Америке, но он просто старая свинья, и она вышла замуж за Бонни, только чтобы отделаться от него.

— Если она не водит тебя вокруг пальца, бедняга! — заметила Мэри.

— Да никаких других причин просто быть не может, дружище. Если бы ты видел Бонни и его жену, ты сам бы это понял. Представь себе Нелл Гвин замужем за банкиром. Я встретил ее на задворках, когда к ней приставала какая–то шайка Огера, и с большим удовольствием продемонстрировал перед такой публикой свои способности в фехтовании.

— Клянусь, звучит романтично, — пробормотала Мэри.

— Она оценила мою шпагу, а потом мы с ней доставили друг другу такое удовольствие, что она согласилась бросить Бонни, как только я вернусь к ней на собственной лохани. Она всегда жаждала приключений.

— Мне не слишком–то по душе эта идея, — улыбаясь в душе, призналась Мэри. — Сам посуди, как может женщина справиться с нашим делом, а простым пассажирам не место на пиратском судне!

— Клянусь честью, ты не знаешь Энн Бонни, а то бы ты поверил, что она способна на все!

В этот миг один из матросов с «Орла» появился в дверях таверны и направился прямо к их столу.

— Капитан Вейн велел передать вам, что неподалеку был замечен военный корабль нового губернатора, — сказал он, — и поэтому капитан приказывает всей команде собраться на борту — мы готовимся сниматься с якоря. Те, кого мы не сможем разыскать в течение десяти минут, останутся — сами виноваты. То же самое относится ко всем тем, кто решил принять помилование от короля.

— Так сказал капитан Вейн? — переспросил Ситцевый Джек.

— Да, капитан Вейн, хозяин и повелитель проклятого влюбленного мальчишки, — нетерпеливо ответила Мэри. — Возьми себя в руки, Джек!

Но Рэкхэм по–прежнему не проявлял никакого интереса ни к капитану Вейну, ни к его команде, и Мэри пришлось одной обходить одну за другой пивные, обливая некоторых из своих товарищей холодной водой и бесцеремонно вытаскивая других из женских объятий. Собрав большую часть команды, она выстроила всех перед «Тремя лилиями» и пошла за Ситцевым Джеком. Рэкхэм упрямо напивался в полном одиночестве, но Мэри, заплатив за него, крепко схватила его под локоть, велев одному из товарищей взять его за другую руку. Таким образом они дошли до гавани и, рассевшись в лодки, переправились на корабль, где их в нетерпении дожидался капитан Вейн. Он сразу же приказал поднимать якорь, но было слишком поздно: у входа в гавань появились два военных корабля. Капитан Вейн выругался и поблагодарил звезды за то, что выбрал столь удачное место для стоянки.

Как только корабли губернатора прошли бухту, все суда в гавани Нью–Провиденс начали палить из всех орудий в знак приветствия, а пираты дико завопили, стреляя из мушкетов в воздух.

— Давайте–ка поддержим их, — приказал капитан Вейн своему канониру, и «Орел» произвел запоздалый залп из всех орудий.

Сумятица продолжалась, пока правительственный корабль приближался к причальному пирсу, и Вейн приказал готовиться выстрелить по небольшому шлюпу, чтобы отвлечь на это происшествие всеобщее внимание и беспрепятственно выскользнуть из гавани. Наконец, когда сэр Вудс Роджерс уже готовился ступить на Провиденс, капитан Вейн поднял якорь своего корабля, в то же мгновение приказав стрелять.

Несколько голов обернулись на «Орла», но его отплытие в целом осталось незамеченным среди всеоб

щей сутолоки и шума. Мэри с облегчением выдохнула, увидев, как наполняются ветром паруса над ее головой, как будто не меньше, чем она сама, желая оказаться подальше от острова. Радуясь, что ей не пришлось принимать участия в этом фарсе, Мэри разглядывала процессию на берегу.

Она видела, как сэр Вудс Роджерс, одетый в щегольской алый камзол с позолоченными кружевами, вышел из своей гички на берег и поприветствовал капитанов, собравшихся, чтобы встретить его. Все пираты выстроились в линию по каждую сторону от него, и он гордо прошел между ними к Рыночной площади. Пираты не останавливаясь палили из мушкетов, как будто пытаясь убедить его в своей радости от предстоящих перемен. Мэри поразил контраст между дикими пиратами в ярких кушаках и бесстрастными солдатами в красных униформах, и она не могла не восхищаться Вудсом Роджерсом, гордо шагавшим между этими головорезами, как будто он прогуливался по Сент–Джеймс–парку. Но лицемерие и тупость пиратов, столь рьяно выказывающих свое смирение, раздражали ее. Создавалось впечатление, как будто все эти люди, несмотря на внешнюю видимость, были примерными гражданами, готовыми ежедневно посещать вечернюю службу.

— Ты только посмотри на них! Морские волки! — обратилась она к Джеку Рэкхэму, стоящему у борта рядом с ней. — Меня просто тошнит от них!

— Не многие из них долго останутся пай–мальчиками, и Вудс Роджерс наверняка это знает, — ответил Рэкхэм, уже вполне очнувшийся от своего возбуждения. — Какое–то время до получения нового титула и губернаторства он и сам был пиратом.

— Чума меня побери, давай покажем им, на что мы способны! — вскричала Мэри. — Пустим у них над головой несколько ядер!

— Неплохая мысль! — поддержал ее Рэкхэм.

Он поговорил с капитаном Вейном, и, по приказу последнего, канонир направил пушки на берег. Убедившись в том, что погоня уже не грозит «Орлу», капитан Вейн отдал приказ стрелять, и несколько ядер просвистело над головами столпившихся на берегу. Роджерс, слушавший в этот момент речь капитана Бена Звонкого Червонца, не обратил на выстрел никакого внимания, коротким жестом показав остальным, что оснований для тревоги нет, и они могут продолжать церемонию.

— Напыщенный Хорниголд, кажется, порядком перепугался! — заметил Рэкхэм.

— А Роджерс, похоже, смелый человек, — сказала Мэри.

— В этом нет никаких сомнений, — ответил Рэкхэм. — У него репутация отличного капитана. Жаль, что он оказался на вражеской стороне.

— Думаю, скоро вы с ним станете союзниками, — пытливо покосившись на Джека, произнесла Мэри. — Женщины умеют возвращать мужчин на путь истинный. Хотя сейчас ты, кажется, стал соображать немного лучше. Что, ты позабыл Энн Бонни, или, может быть, она была просто пьяной мечтой?

— Не забыл я ее, — ухмыляясь, ответил Рэкхэм. — Просто я успокоился и не собираюсь больше кричать о ней на каждом углу. Но, черт меня побери, если я не вернусь на Провиденс с собственным кораблем и командой!

 

Глава 8

Судьба, казалось, улыбнулась капитану Вейну — через два дня после отплытия с острова Нью–Провиденс они встретили и захватили шлюп с Барбадоса и небольшой бриг под названием «Джон и Элизабет», направлявшийся на Провиденс. Груз шлюпа состоял в основном из разных металлических безделушек и не представлял из себя ничего особенно ценного, но сам шлюп был хорошим быстроходным судном, и, высадив на необитаемом острове матросов, не пожелавших примкнуть к пиратам, капитан Вейн оставил его под присмотром оставшихся двадцати трех членов команды, назначив командующим одного из своих офицеров, Йитса. Захват брига принес более существенные результаты. В трюме пираты обнаружили большой запас испанских дублонов — самая ценная добыча для капитана пиратского корабля, потому что деньги, в отличие от товара на продажу, можно сразу же поделить между матросами так, чтобы даже самые подозрительные не чувствовали себя обманутыми.

Но Мэри была разочарована своими первыми приключениями, потому что ни один корабль не предпринял даже слабой попытки обороняться. Одного вида Веселого Роджера было достаточно, чтобы капитаны спускали свои флаги, и, стоя в ряду своих товарищей в ожидании положенной ей доли добычи, Мэри чувствовала, что никогда еще ей не удавалось так просто заработать деньги. Мужчин же заинтересовали не столько деньги, сколько другая часть груза «Джона и Элизабет». В трюме они обнаружили несколько бочек рома, и теперь им не терпелось хорошенько к ним приложиться.

Вейн был разумным капитаном и понимал, что нельзя отказывать им в этом, и потому вместе с сопровождающим кораблем под командованием Йитса вскоре бросил якорь на отдаленном островке, объявив матросам, что они смогут приняться за ром, как только приведут в порядок суда. Вычистив и разгрузив корабли в рекордно короткое время, обе команды принялись за ром, намереваясь выпить все до последней капли. Лишь одно уменьшало их радость — отсутствие женщин, но, видя их огорчение, капитан Вейн позволил им делать все, что они пожелают, и они пировали под пальмами дни и ночи напролет — так долго, что Мэри уже чувствовала безмерную усталость от их песен и их голосов. Несколько человек умерли от удара, двоих закололи в пьяных драках, но это были еще не слишком большие жертвы. Мэри держалась в стороне от них и пила не больше, чем ей хотелось; поначалу это вызывало некоторое недовольство среди матросов, но после того, как она сбила нескольких матросов с ног, они, преисполнившись уважения к ее кулакам, оставили ее в покое.

Казалось, что попойка не закончится никогда, и Мэри пожаловалась Джеку Рэкхэму на скуку. Рэкхэм объяснил ей, что кое–что вскоре заставит их забыть о выпивке: недостаток провизии. Запасов и вправду становилось все меньше и меньше, и вот, в один прекрасный день, в конце мая 1718 года, пиратов собрали на борту, и «Орел» двинулся крутым бакштагом к Наветренным островам.

По пути они повстречали испанский шлюп, шедший из Пуэрто–Рико в Гавану. Капитан Вейн с удовольствием отказался бы от битвы — его люди вконец отупели от выпивки, но «Орел» слишком резко налетел на испанцев из–за поднимавшегося тумана. К счастью, шлюп не оказал сопротивления, но груз, который обнаружили на нем, оказался тяжелым и бесполезным. В пьяном гневе люди Вейна потребовали высадить команду в лодки и поджечь корабль, чтобы пылающий шлюп послужил им маяком на пути к отдаленному берегу. Перегнувшись через борт, Мэри смотрела, как насмерть перепуганные испанцы гребли прочь от своего корабля, понимая, что бедняги стали жертвами тупости перепивших пиратов, и мечтала о том, чтобы взять командование «Орлом» на себя и остановить эту бесполезную жестокость.

Однако удача все еще не покидала их: проходя между островами Сент–Кристофер и Ангилья, они столкнулись с бригом и шлюпом, наполненными отличной провизией. Отобрав у них все, в чем нуждались сами, пираты направились на север по маршруту, которым английские суда ходили в американские колонии, по дороге обобрав несколько кораблей, хорошо снабженных запасами рома.

Мэри тем временем начинала подумывать о том, что пиратство, в сущности, не менее скучное занятие, чем содержание гостиницы, потому что все корабли, на которые они нападали, безропотно сдавались на их милость. Она не видела ни одного убитого в бою человека, ни разу не слышала, чтобы выстрелила пушка, хотя сундук, в котором она хранила награбленные деньги, был уже наполовину полон. Лишь одно обстоятельство не вызывало у нее огорчения — вялая дисциплина на корабле капитана Вейна — любой бой, исход которого невозможно было предсказать, мог приблизить ее к цели. Никто не отрицал осмотрительности Вейна, но, вероятно, из–за его чрезмерной осторожности в целом команда не питала к нему большого уважения. Живописный Джек Рэкхэм — тот был для них кумиром, он мог управлять матросами, как ему вздумается. И, помня о его навязчивой идее заполучить собственное судно, Мэри решила указать ему, что у него есть возможность исполнить свою мечту.

— Одно твое слово — и матросы вышвырнут Вейна вон и поставят тебя на его место, — сказала она. — Тогда ты сможешь отправиться за своей ненаглядной Энн Бонни, будущим пиратом в юбке.

— Я и сам это прекрасно знаю, — отвечал ей Ситцевый Джек. — Но я привык к Чарли. Мы с ним чертовски много испытали вместе, и идея о том, чтобы предать его, мне не по душе!

— Господи помилуй, ну что ты за человек! Ты никогда не сможешь добиться своего! — произнесла Мэри.

— Не знаю, что ты подразумеваешь под «добиться своего», милый друг. Послушай меня: пока жизнь моя проста, пока ром и женщины есть в изобилии, пока я нахожусь в движении — я всем доволен. Зачем нужна вся эта суматоха, вся эта погоня за властью?

Мэри с любопытством посмотрела на него.

— Не знаю, — сказала она. — Просто некоторые из нас рождены шлюпами, а некоторые баржами. У тебя, похоже, оснащение шлюпа, а скорость баржи. А я — я только и делаю, что злюсь и раздражаюсь от того, что происходит вокруг, потому что знаю, насколько лучше сам мог бы справиться с командованием людьми. Взять хотя бы дисциплину: матросы иногда подчиняются приказам, иногда — нет: все зависит от количества рома в их брюхе и от их настроения. Боже мой, когда у меня будет корабль, все будет иначе! Команда будет беспрекословно выполнять мои приказы.

— А ты самоуверен, мой юный забияка, — заметил

Рэкхэм. — Но, как я посмотрю, ты не слишком–то стремишься изучать искусство мореплавания.

— Мне это не нужно, Джек. Любой дурак может изучить навигацию и управлять кораблем за меня. Мое дело будет заключаться только в том, чтобы сражаться и вести за собой свою команду.

— Ну что ж, желаю удачи! — ответил Ситцевый Джек. — Чертовская суета будет царить на твоем судне. Но вперед! Я знаю, что ты относишься к породе шлюпов и должен все время лететь вперед, хочешь ты сам того или нет. Клянусь, мне жаль тебя не меньше, чем чиновника, прикованного к своему рабочему столу!

Слабая дисциплина команды Вейна показала себя в конце августа, когда, сопровождаемый судном под управлением Йитса, «Орел» добрался до Южной Каролины и захватил неподалеку от берега корабль из Ипсвича. Это был огромный вместительный бриг, и Вейн предложил сделать его третьим в своем небольшом флоте.

Команда брига, как обычно, не пыталась сопротивляться, но, как только капитан был доставлен на борт «Орла», он широкими шагами подошел прямо к Вейну и погрозил ему кулаком.

— Будь ты проклят, грязный убийца! — проревел он. — Я — капитан Коггершаль, мой корабль направляется в Ипсвич с грузом сандалового дерева, и я настаиваю, чтобы нас освободили немедленно. Если вы этого не сделаете, сэр, вы пожалеете об этом.

— Что ты скажешь об этом ненормальном, Джек? — изумился капитан Вейн.

— Его голова мало отличается от бревен, которые он везет, — ответил Рэкхэм.

Капитан Коггершаль был низкорослым крепким человеком с короткой бородкой, топорщившейся, когда он сердился.

— Будьте вы все прокляты! — кричал он. — Я знаю, что говорю, и не собираюсь подлизываться к вам, трусливые подонки. Я отправлю вас всех к дьяволу, прежде чем сдам свой корабль! Вы можете повесить меня, но мое местонахождение известно, и вскоре Британский флот отправится на мои поиски!

— Подумать только, как трогательно Британский флот заботится о товарах из Ипсвича, Чарльз! — сказал Джек. — Видно, эти ребята выучились хорошим манерам с тех пор, как я последний раз ходил по вестминстерскому маршруту!

Живописная фигура Ситцевого Джека приводила капитана Коггершаля в состояние невыразимого гнева. Пока он пытался подыскать слова для достойного ответа, в разговор снова вмешался капитан Вейн.

— Мой бедный друг, мне жаль причинять вам беспокойство, но у меня слишком мало времени для того, чтобы перебрасываться острыми словами. Мне нужен ваш корабль, а вовсе не груз. Бревна мы выбросим за борт, и если вы не решите примкнуть к моей команде, то, клянусь, будете либо повешены, либо высажены на необитаемом острове — на ваш выбор.

Упрямого капитана заперли в каюте, и так как на его корабле не хватало людей, Вейн приказал своей команде помочь им выбрасывать бревна в море. Стоял на редкость жаркий день, бревна были тяжелые, и, не успев избавиться даже от половины груза, пираты начали недовольно ворчать и наконец и вовсе отказались работать.

— Коротышка — настоящий бойцовый петух, — говорили они. — Пусть проваливает вместе со своим корытом, а у нас и так достаточно дел.

Вейн пытался спорить, но они стояли на своем, и ему пришлось отвезти капитана Коггершаля на корабль и отпустить. С удалявшегося брига все еще доносились ругательства и угрозы.

— Глядишь, нам еще предъявят иск о компенсации, — сказал Джек Рэкхэм Мэри. — «Капитану Вейну. Относительно убытков, вызванных выбрасыванием бревен за борт. Истец — капитан Коггершаль из Ипсвича».

— Дьявол меня побери, хотел бы я, чтобы кораблем управлял человек вроде капитана Прентиса! — воскликнула Мэри. — Он бы мигом заставил этих лентяев делать свое дело.

— Тогда он не продержался бы долго в нашем ремесле, — ответил Джек.

Мэри, сгорая от ярости при мысли о том, что команда корабля управляет своим капитаном, не нашлась, что ответить.

Следующие несколько недель судьба, как и прежде, оставалась на их стороне: им досталась богатая добыча из Барбадоса, Антигуа, Кюрасао и, наконец, бриг из Гвинеи, на борту которого они обнаружили более девяноста рабов. Но захват последнего вызвал еще большие нарушения дисциплины, заставившие капитана Вейна отказаться от мысли собрать флот.

Отношения с кораблем под командованием Йитса последнее время становились все напряженнее. Йитс и его небольшая команда жаловались, что Вейн относится к их шлюпу, как к посыльному судну, тогда как они не хуже других могли принимать участие как в делах, так и в развлечениях. Мэри считала, что до тех пор, пока они так же, как и остальные, получают свою часть добычи, на эти жалобы не следует обращать особого внимания. Все они стали пиратами единственно из–за денег и из–за выпивки, никто из них не испытывал никакой потребности в тяжелой работе или того волнения, которое вдохновляло ее саму. Но Мэри понимала, что от этих людей, в которых жаркое солнце пробуждало еще большее ребячество, нельзя ожидать ничего разумного. Поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда Вейн вывалил на их шлюп весь зловонный груз из негритянских рабов, их недовольство дошло до предела.

Однажды вечером, когда они стояли на якоре неподалеку от устья реки Северная Эдисто, Мэри заметила, что корабль Йитса направился к берегу. Она побежала с этой новостью к Вейну, и капитан, которого она вытащила прямо из койки, начал ругаться, как простой солдат, увидев, что Йитс убегает от него со столь ценным товаром. Всех матросов собрали на палубе, паруса были подняты в мгновение ока, и «Орел», обладавший большей скоростью, начал быстро нагонять небольшой шлюп. Но Йитс удачно выбрал время и место для бегства. Прямо перед тем как суда должны были сойтись, ему удалось успешно провести корабль через мелководье устья, которое не могло преодолеть во время отлива более тяжелое судно Вейна, и, насмешливо дав прощальный залп из трех пушек, Йитс благополучно покинул своего старого товарища и капитана.

 

Глава 9

Какое–то время Вейн оставался у этого мелководья в надежде поймать Йитса, когда его корабль будет выходить из устья, но, не дождавшись его появления, оставил эту затею. Позже ему удалось захватить два судна из Чарльстона, которые направлялись в Англию, и на одном из них он получил известия о своем товарище–беглеце. Как выяснилось, войдя в Северную Эдисто и находясь примерно в десяти милях от Чарльстона, Йитс послал к губернатору своего гонца с предложением сдать свой шлюп вместе с нефами с условиям, что ему и его команде будет гарантировано королевское помилование. Его предложение было принято, и они, как полагается, получили свидетельства, открывавшие им двери в новую, добропорядочную жизнь.

Услышав об этом и понимая, что Йитс наверняка сообщит о его местопребывании, Вейн почуял опасность. Поэтому он послал на захваченный корабль Рэкхэма, где крайне дружелюбно настроенный и якобы не совсем трезвый Ситцевый Джек проболтался, что они собираются идти к одной из рек, протекающих на юге. Вейн знал, что когда они отпустят свою добычу, ей придется возвратиться к мелководью, чтобы заново наполнить опустошенный его людьми трюм провизией, и тогда вести об их новом местопребывании быстро распространятся, и охота за ними будет происходить в ложном направлении. Едва лишь корабль из Чарльстона скрылся из виду, «Орел» направился на север — такая стратегия, как выяснилось впоследствии, была крайне удачна.

Потом в небольшом узком проливе, скрытом деревьями, они заметили топ–мачты большой бригантины. Посланная на разведку Мэри обнаружила, что ей командует капитан Тич, или Черная Борода, остановившийся для чистки днища корабля. Этот пират обладал самой страшной биографией и был известен как самый жестокий из живых морских волков. Его облик вполне соответствовал ходившим о нем историям — это был человек, заросший густыми черными волосами, с вытянутым лицом, горящими глазами и бородой, заплетенной в несколько коротких косичек — Мэри сочла его по–настоящему мужественным пиратом. Пребывая в хорошем расположении духа, Тич приказал дать в честь капитана Чарльза Вейна залп из всех орудий и настоял, чтобы товарищ по ремеслу отобедал вместе с ним, добавив, что если капитан Вейн уверен в своих людях, то можно было бы устроить небольшую совместную пирушку на обоих кораблях. Потом от Вейна пришло ответное приглашение, и этот обмен любезностями вылился во всеобщую выпивку, продолжавшуюся несколько дней.

В начале октября пиратские капитаны распрощались, и Вейн направил свое судно дальше на север.. Двадцать третьего октября неподалеку от острова Лонг–Айленд ему удалось захватить небольшой бриг, шедший с Ямайки в Салем в Новой Англии, и маленький шлюп. От капитана брига Джона Шэттока пираты узнали, что им удалось избежать серьезной опасности, после того как Йитс сбежал в Чарльстон. Оказалось, что губернатор Чарльстона собрал команду для двух военных шлюпов с целью преследования майора Бонне, направлявшегося к реке, протекавшей неподалеку от мыса Страха. Но полковник Рет, возглавлявший шлюпы, по дороге повстречался с кораблем, ограбленным Вейном у устья Северной Эдисто, и получил от него сведения о том, что Вейн собирается идти к одной из южных рек. В результате он переменил свои планы и вместо того, чтобы отправиться на

север в погоне за майором Бонне, повернул корабли на юг, где, как он думал, находился «Орел». Ошибка полковника Рета сбила его с пути, который мог бы привести его не только к майору Бонне, но, возможно, и к самому Вейну. Изменив курс, он не только не смог поймать Вейна, но упустил бы и майора, если бы тот по своей глупости не застрял у мыса Страха на целых шесть недель. Мэри не была удивлена, услышав о недальнозоркости галантного майора, но новость о том, что Бонне и вся его команда арестованы и ожидают суда в Чарльстоне, немного расстроила ее.

Узнав об этих событиях, Вейн и Рэкхэм сочли за самое лучшее убираться из этих мест, и потому решили направиться в воды между мысом Мейс и мысом Николаса. Но на этот раз фортуна отвернулась от них, и прошло несколько недель, прежде чем они заметили первый парус. Матросы, как и можно было ожидать, позабыли об удачах, сопутствовавших Вейну прежде, и начали недовольно ворчать. Они жаловались на многое: на погоду, на отсутствие выпивки и особенно на капитана, который, по их словам, вел себя как изнеженная старуха. В этом была доля правды — Вейн до смешного баловал себя. Обожая сладости, он приберегал для себя награбленные деликатесы, а по ночам нежился в огромной мягкой кровати с балдахином, отнятой у испанцев. Самыми приятными для него были те моменты, когда он мог спокойно полежать в постели, жуя пирожные.

Однажды в конце ноября дух команды взыграл при виде большого корабля по правому борту. Со свойственной ему осторожностью Вейн хотел сначала присмотреться к нему повнимательней, но команда настаивала на нападении, утверждая, что этот корабль — не что иное, как новый вид испанского галиона с сокровищами, который сдастся, как только поймет, с кем он имеет дело. Пойдя наперекор своему мнению, Вейн поднял флаг, но в ответ противники дали по «Орлу» залп и подняли свой — флаг французского военного корабля. Увидев это, Вейн тотчас же приказал поднять паруса и обратился в бегство от французов, которые, однако, настолько хотели узнать, кто он, что на всех парусах пустились за ним в погоню.

Во время преследования мнения команды о том, какую стратегию следует избрать, разделились. Капитан Вейн был убежден, что французский корабль слишком силен для них, и потому следует довериться самой высокой скорости, на которую только способен «Орел». Но Мэри устала от постоянного бездействия и отсутствия боевого духа на пиратском судне. Уже много месяцев прошло с тех пор, как она стала пиратом, они захватили уже немало добычи, но так ни разу и не сражались. Кроме того, она устала и от самого Чарльза Вейна как капитана. Он никоим образом не поддерживал ее идеи о приключениях, никогда не шел даже на малейший риск и подсчитывал шансы с дотошностью банковского чиновника. По мнению Мэри, Рэкхэм больше подходил для роли капитана, и, поскольку он пользовался большим доверием команды, она посоветовала ему на этот раз противостоять осторожности Вейна и выступить за сражение с французом. Она знала, что если Рэкхэму удастся увлечь за собой команду, а Вейн будет по–прежнему отказываться от сражения, появится неплохая возможность сменить капитана.

Рэкхэм колебался, но Мэри крепко насела на него, и поэтому когда он наконец решился заговорить с капитаном, то речь его была убедительна, и в ответ капитану он заметил, что, несмотря на то что французский корабль имеет больше пушек и обладает большим водоизмещением, «Орел» мог бы взять его на абордаж.

— И тогда, — закончил он, — пусть победит сильнейший!

Большая часть команды поддержала его предложение, но капитан Вейн только покачал головой.

— Ты все такой же неугомонный и такой же неосмотрительный, как раньше, Джек! — ответил он. — Такое бывает только в детских книжонках про Дрейка и Гренвилля, но для взрослых людей это слишком отчаянно и слишком необдуманно. Черт побери, да они разнесут нас в щепки, прежде чем мы успеем взять их на абордаж!

Того же мнения придерживались помощник капитана, Роберт Дил, и еще пятнадцать человек, остальные же активно поддерживали Рэкхэма. Повсюду раздавалось ворчание и воинственные разговоры, достигшие кульминации, когда Мэри предположила, что французы везли что–то ценное, раз они так стремились сражаться.

Но переубедить капитана Вейна было невозможно. Во всех вопросах, кроме сражения, погони и преследования, капитан шел на поводу у большинства, но в этих случаях он пользовался своим правом окончательно решать, как быть, и на этот раз твердо стоял на том, чтобы воздержаться от любых активных действий. Вскоре «Орел» скрылся от французского корабля.

Но недовольство на этом не закончилось, и на следующий день команда собралась на полубаке, чтобы обсудить поведение капитана. Матросы избрали нечто подобное суду и перечислили все доводы за и против Вейна. После этого они учредили голосование — команда снова разделилась как прежде: Роберт Дил и еще пятнадцать человек отдали свои голоса капитану, все остальные оказались против. Подсчитав результаты, они послали одного из матросов к Рэкхэму.

— Мы тут решили, что бегство капитана Вейна от этих лягушатников слишком уж попахивает трусостью. Пиратскому капитану не подобает чуть что праздновать труса и пускаться в бегство. Мы решили — пусть шкипером будет Джек Рэкхэм, а бывший капитан Вейн и те, кто его поддерживали, пускай уходят на захваченном до этого шлюпе.

Вейн и Рэкхэм посмотрели друг на друга, во взгляде бывшего капитана не было ни малейшего намека на обиду.

— Я сожалею всем сердцем, кровью и кишками, Чарльз, — сказал Ситцевый Джек, — но, похоже, у меня нет выбора.

— Привет капитану Рэкхэму, — ответил Вейн. — Король умер — да здравствует король. Но я вдоволь покомандовал кораблем, Джек, и ты скоро тоже устанешь от этого. Что же до обвинений в трусости, то с такого старика, как я, все как с гуся вода. Дай мне шлюп, как предложили твои люди, и я снова доберусь до вершины, можешь мне поверить.

Таким образом все и было улажено, шлюп хорошо снабдили провиантом и оружием, и капитан Вейн, пожав на прощание руку Рэкхэму, перебрался на него вместе со своим помощником и другими поддерживавшими его моряками и направился на юг.

Теперь Джек Рэкхэм получил собственный корабль, как и требовала его новая любовница, но Мэри сказала, что, прежде чем возвращаться к Энн, он должен заполучить какую–нибудь стоящую добычу, и, по ее совету, Рэкхэм повел корабль к Карибским островам.

 

Глава 10

В первый же день своего капитанства, 24 ноября 1718 года, Рэкхэм назначил Мэри одним из своих офицеров; ее обязанности заключались в подготовке команды к сражениям и обучении матросов фехтованию, стрельбе из пистолетов и использовании абордажных крючьев. Он видел, на что она способна, во время многих поединков, которые они в шутку устраивали между собой, и понимал, что ее армейская подготовка поможет ей создать лучшую команду ближнего боя на Карибах.

Это задание привело Мэри в восторг. С тех пор как она стала пиратом, она всегда занимала положение подчиненного. Дружба с Джеком давала ей множество привилегий: она обладала большей свободой, чем другие, и больше времени могла проводить в одиночестве; на ее долю иногда выпадали специальные задания, такие, как встреча с устрашающим капитаном Тичем, например, но во всем остальном она ничем не отличалась от других матросов. Каждый день она нетерпеливо грызла удила, видя недостатки в управлении кораблем и зная, как их исправить, и теперь, когда у нее появилась такая возможность, она с головой окунулась в работу, как всегда, когда что–нибудь всерьез интересовало ее. Поначалу люди упирались, раздраженные ее вниманием к мелким деталям, но Мэри знала свое дело, и вскоре на борту «Орла» тренировки стали проходить не реже, чем в английских караульных полках; Мэри пообещала Рэкхэму, что очень скоро их абордажная команда сможет сразиться даже с военным кораблем.

Кроме того, помня о том, что несчастливая случайность могла выдать ее пол в тесном беспорядке полубака, и понимая, что, чем больше уединения она сможет себе обеспечить, тем меньше будет эта опасность, она убедила Рэкхэма выделить ей в силу ее нового положения отдельную каюту. Теперь, когда она сделала первый шаг навстречу своей мечте о собственном корабле, ей было особенно важно обойтись без неприятностей.

У берегов Ямайки они получили богатую добычу, захватив корабль с острова Мадейра, перевозивший деньги и вино. Поскольку это заслуживало того, чтобы устроить достойную пирушку, Рэкхэм бросил якорь у одной из отмелей, где, откренговав корабль, очистил днище от ракушек, а затем команда больше недели отмечала Рождество, пока не вышла вся выпивка. Вернувшись в море, они некоторое время находились во власти неудач — за два месяца им попалось лишь небольшое судно работорговцев из Нью–гейта с живым грузом, которое они вынудили сдаться и захватили бы, не появись на горизонте английский военный корабль.

Потом Рэкхэм отправился к Бермудским островам и ограбил корабль, шедший из Англии в Каролину, и маленькую пинассу из Новой Англии — обоих без боя. После этого он намеревался возвращаться на Провиденс, но замешкался для чистки и ремонта судна на ближайшем острове. Каким–то неизвестным образом губернатор сэр Вудс Роджерс прознал о его приближении и выслал шлюп для захвата «Орла». Но Рэкхэм был настороже, благодаря заботам Мэри о дисциплине, и, снова отказавшись от выполнения своих заветных желаний, он успешно ускользнул от преследователей.

Решив, что на Нью–Провиденс сейчас слишком опасно, чтобы пытаться забрать оттуда Энн Бонни, они поплыли на Кубу, где Джек Рэкхэм обладал целым семейством любовниц–аборигенок. Он пообещал Мэри, что подберет ей такую сладкую девочку, о которой та и мечтать не могла.

Но от этой любезности Мэри спас корабль испанской Береговой охраны, внезапно появившийся перед ними в сопровождении английского судна, захваченного за перевозку контрабанды вечером того дня, когда Рэкхэм бросил якорь у берегов Кубы. Испанцы тотчас же открыли по «Орлу» огонь из всех орудий, и, если бы их корабль не находился за небольшим островком, служившим некоторым прикрытием пиратскому судну, разнесли бы его в щепки. Но, поскольку сумерки должны были вот–вот спуститься, испанцам не удалось причинить пиратскому кораблю особого вреда, и наконец они завернули в пролив, чтобы уж наверняка не упустить пиратов утром.

Положение было отчаянное, так как единственный путь к бегству — фарватер пролива — оказался отрезан. Рэкхэм созвал совет офицеров, чтобы решить, как следует действовать.

Мнения разделились — некоторые советовали отбиваться пушками, другие считали, что лучшее — это положиться на милость испанцев. Мэри угрюмо поигрывала кинжалом, не высказывая своих мыслей, пока Рэкхэм сам не попросил ее об этом. Тогда, нетерпеливо выругавшись, она вонзила кинжал в стол и заметила, что не может точно определить, какое из двух прозвучавших мнений кажется ей более безумным.

— Некоторые из вас хотят отбиваться! — говорила она. — Проклятье, скажу без лишней осторожности, или трусости, как вы предпочитали ее называть, когда речь шла о капитане Вейне, что в нашем положении отбиваться — это самоубийство. Доны значительно превосходят нас в пушках, а маневрирование в таком узком месте нам не поможет. Другие предлагают броситься в ноги испанцам! Мне приходилось иметь дело с испанцами и могу сказать по собственному опыту, что такого понятия, как милость, для них не существует. Если вы не принадлежите к их вере, то они не выкажут для вас никакого милосердия — для вашей же пользы. По крайней мере, на нас их милосердие не распространяется.

— Так каково же твое мнение? — спросил Рэкхэм. — Ты — воплощенное возражение, все опровергаешь, но ничего не предлагаешь, как сказала бы женщина, мой милый друг!

— Мое предложение может показаться безумным, — продолжала Мэри. — Но безнадежные болезни требуют безумного лечения. Вы заметили, что доны захватили английский шлюп, он находится между островком и Кубой и охраняется испанскими солдатами? Испанцы известны своей осторожностью, и поэтому для большей безопасности они расположили его ближе к фарватеру. Перекрыв нам единственный возможный выход, они считают, что мы уже у них в руках. Испанцам никогда не придет в голову, что команда корабля может не оставаться командой корабля, а стать командой лодки или несколькими командами на нескольких лодках.

— Поясни, о Сократ! — попросил Рэкхэм. — Я начинаю улавливать божественный свет твоей мысли, но остальные все еще в неведении. Говори ясней, о дитя Сократа, говори ясней!

— Я говорю о том, что сегодня ночью мы должны рассадить всех наших людей по лодкам, бросить «Орла» и незаметно перебраться на английский шлюп, — ответила Мэри. — Тогда, если нам повезет, мы ускользнем быстрее, чем испанцы успеют продрать глаза.

Остальные все еще колебались — для них это была слишком отчаянная операция — они с тоской вспоминали о спокойных временах, которые знавали при прежнем капитане, но Рэкхэм решил все за них.

— Джентльмены, выбора у вас нет, — сказал он. — Либо мы остаемся, чтобы утром наш корабль разнесли в щепки, либо попробуем план Рида. Поскольку идея принадлежит ему, он возглавит вылазку. Возможно, нам сильно повезло, что наша абордажная команда хорошо подготовлена.

Настроение Мэри взыграло при мысли об опасном деле; она тщательно отобрала людей в свою лодку, напомнив им, что все они находятся в отчаянном положении, и потому должны сохранять тишину.

— Ни один пистолет не должен выстрелить, даже сабля не должна звякнуть, — говорила она. — Все должно быть сделано ножами и голыми руками. Если кому–нибудь из вас придет в голову прошептать молитву, пусть отложит это до воскресного посещения церкви, потому что даже шепот далеко разносится над водой ночью.

Остальных матросов рассадили по другим лодкам, каждую из которых возглавил кто–то из офицеров, и, предводительствуемые Мэри, они покинули «Орла», так славно им послужившего, оставив на нем большую часть награбленных денег. Мэри повезло больше других — свое добро она спрятала в большой пояс, который носила под рубашкой.

К счастью для пиратов, стояла безлунная ночь. Был отлив, и лишь удары весел нарушали тишину. Молча, затаив дыхание, поравнялись они с гигантским корпусом испанского корабля. Никто не окликнул их, и, обогнув маленький островок, они увидели стройные очертания английского шлюпа. Мэри заранее привязала к лодке мягкий коврик, заглушивший внезапный удар о корму.

Закрепив лодку, она босиком, крадучись как кошка, пробралась на борт — сейчас, в положении вожака, она наконец чувствовала себя на своем месте. Тихо собрав своих людей, она приказала им вытащить ножи и пробраться мимо фальшборта. Испанцы, со своей характерной неосмотрительностью, выставили лишь одного часового, да и тот дремал на посту. Упиваясь собственной силой и гибкостью, Мэри зажала ему рот одной рукой, крепко обхватив его грудь другой, и держала так, несмотря на его беспомощные попытки вырваться, пока пираты не скрутили его, как теленка на бойне, заткнув рот кляпом. И потом — ничто, кроме плеска волн, не нарушало тишину — они тихо прокрались на полубак. Там они обнаружили остальных: все пятеро испанцев мирно спали. Их ждала та же участь, что и часового, хотя одного предупреждения о том, что стоит им произнести хоть звук, и их ожидает смерть, было достаточно, чтобы они оставили всякую мысль о сопротивлении.

Все это заняло всего лишь несколько минут, и, прежде чем Рэкхэм со своей командой успели ступить на палубу, Мэри уже закончила свое дело. Словно привидения, они беззвучно двигались по кораблю, и, похлопав Мэри по плечу, Рэкхэм шепотом отдал команду выбирать якорный канат и выводить шлюп в море. Уже занимался рассвет, когда они услышали, как испанцы открыли огонь по опустевшему «Орлу». На корабле Рэкхэма раздавался истерический смех людей, которым только что удалось спастись от смерти, и, убедившись, что испанские пушки затихают, Рэкхэм посадил пленников в лодку и велел им грести к своим и передать им извинения за напрасно потраченные по его вине порох и ядра.

 

Глава 11

На новом корабле Мэри стала считаться настоящим героем, но, после того как утихла благодарность, матросы начали вспоминать о серебре и других ценностях, которые им пришлось оставить на борту «Орла». Эти воспоминания породили настроение, которое капитан Прентис назвал бы «ипохондрией», и пиратский образ жизни начал вызывать у моряков нескрываемое отвращение. Мэри казалось странным, что неудачи вызвали у этих людей тоску по тем временам, когда они беспрепятственно могли появиться в любом обществе и без стыда смотрели людям в глаза — тоску о добропорядочной жизни и даже желание бросить свой греховный промысел. В ней неприятности, напротив, рождали стремление приложить еще больше сил к работе: ее характер научил ее своими силами выпутываться из любых невзгод, а не воздевать руки к небесам с мольбой о помощи. Но в этом моряки сильно отличались от нее, и вскоре Рэкхэма уже дожидалась депутация, сообщившая ему, что команда устала пиратствовать и желает отправиться на Провиденс, чтобы принять от короля предложение о помиловании и снова стать уважаемыми людьми.

Это неожиданное решение стало большим ударом для капитана и Мэри. Рэкхэм спорил, просил, угрожал; Мэри, чуть не потерявшая дар речи от гнева, тоже пыталась образумить матросов. Но и доводы и угрозы были равно бесполезны по отношению к этим людям, которые, однажды вбив что–нибудь себе в голову, никакими средствами не могли быть переубеждены. И, вынужденный смириться с их мнением, Рэкхэм повернул корабль на Багамы.

Снова оказавшись у входа в огромную гавань Нью–Провиденс, он послал на остров лодку с несколькими доверенными людьми, которые должны были разузнать, получат ли пираты помилование, чтобы, если ответ будет утвердительным, бросив якорь на рейде, в лодках доплыть до причала. Мэри и Джек Рэкхэм, оплакивая непостоянство капризной судьбы, собирались последними покинуть корабль.

— Проклятье, кто бы мог подумать, что Ситцевый Джек будет вымаливать у короля помилование?! — стенал Рэкхэм. — Будь я проклят, что скажет Энн Бонни, когда узнает, что ее возлюбленный, как и обещал, вернулся к ней с собственным кораблем, но без команды, которая могла бы им управлять?!

Но Мэри отметила, что для этого случая он надел самую роскошную пару бриджей, и, насмешливо оглядев его наряд, с прежним чувством юмора произнесла:

— В приемной губернатора тебя едва ли с кем–ни–будь перепутают. «Ситцевый Джек — это я, сэр. Я, понимаете ли, гм–м, родом из Девона. Ужасно жарко сегодня, не правда ли, вот я и ношу ситец, и я думаю, что за такие бриджи я, несомненно, заслуживаю губернаторского поста, сэр?»

— Подумать только, что я мог до такого дойти, — вздохнул Рэкхэм. — Как Морган. Если бы все зависело от меня! Но послушай, возможно, шанс еще появится — и тогда–то я его не упущу. Признаться, у меня сидит в голове одна мысль о том, чтобы сбежать отсюда с Энн Бонни, и когда представится такой случай, я дам тебе знать.

С первого взгляда можно было видеть, что на Нью–Провиденс отныне царят закон и порядок. Многие пивные закрылись, улицы стали опрятными, кирпичные здания вытеснили ветхие деревянные лачуги. По улицам ходили прилично одетые женщины, звуки шумных пирушек стихли, под деревьями не устраивались продажи награбленного добра. Мэри с отвращением оглядывалась вокруг. Знакомые, встречавшиеся им на пути, отводя глаза, здоровались с Рэкхэмом и торопились скорее пройти мимо.

Вместо аудиенции у губернатора, Рэкхэма и Мэри отвели в приемную одного из младших офицеров, надменно объяснившего им, что губернатор слишком занят, чтобы лично их принять. Поставив свои подписи на прошениях, они вышли, сжимая в руках солидные свитки с большими королевскими печатями, в которых говорилось о предоставленном им прощении.

— Господи Боже, они невысокого мнения о знаменитом Ситцевом Джеке и его офицере! — сказала Мэри. — Умоляю тебя, объясни мне, что теперь мы представляем из себя.

— Будучи одушевленным лицом, я обязан быть единицей общества, то есть «безличным добропорядочным гражданином Джоном», черт бы его побрал!

— Ага, но ты ведь не такой дурак, чтобы им стать! — заметила Мэри. — Ты ведь не можешь смириться с такой скукой, да и для какой честной работы ты подходишь? А что ты теперь будешь делать со своими пышными нарядами! Уж лучше болтаться в петле! Пойдем–ка выпьем, нужно залить вкус всего этого.

Они отправились в «Три лилии», но неожиданно, когда они пробирались сквозь столпотворение перед входом в пивную, какая–то женщина положила руку на плечо Рэкхэма.

— Энн! — вскричал он. — Что ты здесь делаешь? Откуда ты узнала, что я вернулся на Провиденс? Или у тебя назначена здесь встреча с новым любовником?

— Разумеется, я узнала о твоем возвращении от мужа, — ответила она, — и догадалась, что ты сразу направишься в «Три лилии».

Мэри внимательно посмотрела на женщину, невольно осмелившуюся оспорить ее положение единственной женщины–пирата в семи морях. На первый взгляд даже предположение о ее выборе такого образа жизни казалось абсурдным. Энн Бонни была, несомненно, красивой женщиной. На небольшом лице с идеально круглым твердым подбородком сияли широко расставленные раскосые глаза карего цвета. Щеки, казавшиеся впалыми из–за высоких скул, придавали ее лицу таинственное выражение. У нее был маленький рот с удивительно полными для такого изящного лица губами и высокий гладкий лоб. Зачесанные назад волосы венчали ее великолепный образ. Мэри не могла подобрать слов, чтобы описать эти волосы — их нельзя было назвать ни рыжими, ни имбирными, но они сочетали в себе оттенки и того и другого цвета.

Две женщины, переодетая и не скрывающая своего пола, долго пристально изучали друг друга. Мэри ощутила во взгляде Энн враждебность. Сощурив глаза, Энн с такой внимательностью рассматривала Мэри, что та на мгновение почувствовала себя не в своей тарелке. Что если столь проницательной женщине удастся проникнуть за маскировку, с помощью которой Мэри уже столько лет водила всех за нос? Не возникало никаких^ сомнений в остром уме Энн, проявлявшемся во всем ее облике и в каждом движении, и Мэри решила, что безопасней всего будет повергнуть эту женщину, прежде чем она успеет принести ей ка–кой–нибудь вред. Другого выхода не было — необходимо рискнуть. Мэри перевела вопросительный взгляд с лица Энн на ее фигуру и отметила в ней какую–то уверенную, спокойную силу. У Бонни были длинные ноги с сильными и крепкими бедрами и твердые острые груди, вырисовывавшиеся под платьем. Эта женщина обладала каким–то скрытым качеством, показывавшим Мэри, что это не та соперница, на которую можно было бы смотреть сквозь пальцы, что это женщина не уступает ей ни в способностях, ни во внутренней силе.

Рэкхэм представил Мэри как своего помощника, и, когда Энн холодно произнесла короткое приветствие, ее взгляд, казалось, еще раз скользнул по фигуре Мэри. Повернувшись к Джеку Рэкхэму, она спросила его, почему он вернулся на Провиденс.

— Клянусь, я слышала, что ты возвращаешься, чтобы попросить у короля помилование, — проговорила она, — и если это правда, то тебе не следует ожидать, что Энн Бонни станет снова разговаривать с тобой, не говоря уже о том, чтобы пустить тебя в свою постель. Признаюсь, я считала, что нашла человека, который сможет спасти меня от скуки, от этой проклятой жизни с жалким клерком, а мой прекрасный беспутный лихой кавалер оказался просто–напросто…

— Спокойно, Энн, спокойно, милая! — ответил Джек. — Это правда — у меня в кармане лежит бумажка от Георга, но все не так просто, как кажется на первый взгляд. Пойдем в таверну, пропустим по стаканчику.

Мэри поразил контраст между изысканным муслиновым платьем Энн и ее простой прямой речью, между ее женственной внешностью и внутренней напористостью, но для нее Энн все еще оставалась в первую очередь соперницей, которую необходимо низринуть. Они расселись за столом, и Джек рассказал о происшествиях, приведших к смещению капитана Вейна, последовавшему за этим назначению его на место капитана и внезапном желании команды принять помилование.

— Я исполнил твою волю, Энн, я вернулся с собственным кораблем, но по нелепой прихоти судьбы у меня нет команды!

— По прихоти трусливых шавок! — поправила

Энн. — Но я надеялась на человека, который сильнее судьбы.

— Возможно, ты не так уж много и потеряла, — вмешалась Мэри. — Джек говорил, что ты хотела отправиться с нами в море, но позволь заметить, на пиратском судне женщине не место.

Энн холодно взглянула на Мэри.

— Проклятье, ты бы отрастил немного волос над верхней губой, прежде чем лезть с советами, юноша! — ответила она.

— Если Джек будет охранять тебя день и ночь, я полагаю, с тобой ничего не случится, — заметила Мэри, чувствуя, что сражение начинается. — И если ему угодно превратиться в сторожевого пса — это его дело. Но ты едва ли сможешь чему–нибудь научиться.

Щеки Энн вспыхнули от гнева, она вскочила на ноги.

— Держу пари, еще слово — и ты будешь валяться на полу.

Джек со смехом сжал плечо Мэри и посоветовал Энн поискать себе более подходящего соперника.

— Рид — лучший стрелок и один из сильнейших фехтовальщиков, каких мне доводилось встречать, — сказал он. — Он просто дразнит тебя, хотя я хоть убей не могу понять, зачем ему это.

— Выпей и успокойся, девочка! — произнесла Мэри, заказывая всем еще по порции выпивки. — Джек, без сомнения, найдет тебе дело на корабле.

— Ладно, но с тобой я еще поговорю, юноша, — ответила Энн.

Но вскоре под влиянием винных паров дружба была восстановлена. Джек Рэкхэм, более задумчивый, чем обычно, погрузился в мысли о том, как бы сбежать вместе с Энн Бонни с Нью–Провиденс. Бренди и джин, выпитый Энн в изрядных количествах, заставили позабыть об осторожности, и она начала выказывать интерес к Мэри, откровенно прижимаясь к ней и дружески потрепывая по щеке.

— Надо сказать, ты прекрасно сложен, приятель, — говорила она. — Такому телосложению могла бы позавидовать и женщина.

Вдвойне смущенная вниманием, так активно на нее изливавшимся под самым носом Рэкхэма, Мэри пыталась спастись, нагоняя на себя застенчивый вид — что было не слишком сложно из–за непривычного прикосновения женской руки, от которого все тело Мэри вздрагивало. Но, казалось, не замечая ее робости, Энн Бонни беспечно болтала о своей скучной жизни с мужем на острове.

— Подумать только, что я могла сделать такую глупость — выйти замуж за этого зануду Бонни! — восклицала она. — Как только он появился, я решила сбежать от отца, чей характер уж слишком похож на мой собственный! Я думала, что будет лучше, если в семье наконец появится кто–то кроткий и тихий, но мне приходится расплачиваться за свою ошибку тысячами зевков. Можно выходить замуж за любого, но не за дурака: за плута, за негодяя, за двоеженца, за убийцу, за мужчину, который будет лупить свою жену, — дурак хуже любого из них!

— Кстати об убийствах, — сказал Рэкхэм. — От одного из моих людей я слышал, что в припадке ярости ты убила свою горничную.

— Это было никакое не убийство, — объяснила Энн. — Просто я ударила ее в суматохе слишком сильно, а впоследствии она умерла.

— Клянусь дьяволом, ты только послушай эту изящную крошку, Рид, а на первый взгляд можно подумать, что ее нужно холить и лелеять.

— В конечном счете, может статься, она и правда не плохо подготовлена, чтобы из нее вышел настоящий пират.

— Как вышло, что ты уехала из Ирландии, милая, чтобы порадовать глаз бедного Джека Рэкхэма? — спросил Ситцевый Джек.

— Я родилась в Корке, где мой отец служил адвокатом, — ответила Энн. — Когда я была еще ребенком, он разошелся с моей матерью, бросил практику и в припадке раздражения увез меня в Каролину.

— Клянусь, не каждый бросил бы столь прибыльное ремесло, большинство искали бы утешение в чем–нибудь другом, — заметил Джек Рэкхэм. — Он тоже был рыжим?

— Ага, Джек, рыжим. Но дело в том, что его репутация сильно испортилась из–за его экстравагантных привычек, к тому же сплетники набросились на его жену, мою мать, — продолжала Энн. — А он не из тех, кто стал бы мириться с неудачами, потому и уехал в Каролину, где его дела неплохо продвигались и он смог купить прекрасную плантацию. Я получала от него все, чего только могла пожелать, когда он был в хорошем настроении, другими словами, когда он был пьян. А поскольку он был пьян большую часть времени, то в целом я жила в свое удовольствие. Но когда двое рыжих живут в одном доме — к добру это не приведет. Бонни в то время был моряком, и в моем девичьем воображении казался серьезной фигурой. Мне в голову не могло прийти, что он станет чиновником у губернатора. Вот я и вышла за него и сбежала из дома, надеясь, что жизнь моя будет отныне веселой, да поможет мне бог!

— Будь я проклят, я сделаю твою жизнь веселой, — сказал Рэкхэм с самым беспечным видом, который он всегда напускал на себя, когда пребывал в сильном возбуждении. — Только такой дурак, как я, отважится взять с собой в море женщину, но, похоже, я кое–что придумал. Я полагаю, что мне удастся собрать из моей старой команды дюжину человек, которым уже надоела приличная жизнь. Проблема в том, чтобы найти такое судно, которым сможет управлять такое маленькое количество матросов. К счастью, подходящая лохань стоит в гавани Провиденса, хотя и на ней будет нелегко управиться с дюжиной людей. Ты слыхал о шлюпе Бена Хорнера, Рид?

— Я знаю, что много лет доны скрежетали зубами, слыша его имя, и что скорость его судна вошла на Карибах в поговорку, — ответила Мэри. — Говорят: «Вон идет Бен Хорнер — попробуй догони». Я слышал, что он часто ходил на своем корабле медленно, специально для того, чтобы легко ускользнуть из–под самого носа у испанцев, когда они уже не сомневались, что поймают его.

— Да, он любит покрасоваться, — сказал Ситцевый Джек. — А что касается его, так это чистая правда. Я предлагаю украсть его судно, а Бен Хорнер пускай просиживает штаны на острове.

— Это легче сказать, чем сделать, — проворчала Мэри.

— У всеми нами уважаемого Бена Хорнера есть одна известная всем слабость, — сказал Рэкхэм. — Несмотря на то что его уродство не уступает его достоинствам, он воображает, что любая женщина, на которую он только взглянет, не может перед ним устоять. Милое личико Энн заставит старого дурня поверить во что угодно, а пока она будет задерживать его на берегу, мы сможем пробраться на судно.

— Очень мило, сэр, действительно, очень мило! — воскликнула Энн. — Меня восхищает, как ты намерен использовать свою возлюбленную, эх ты, девонширская сводня!

— Ты можешь быть уверена, что он не зайдет дальше обещаний, мой милый и остроумный падший ангел! — заверил ее Рэкхэм. — Я бы поколебался, прежде чем отпустить тебя с любым другим мужчиной, но с Беном Хорнером даже моя рассудительная натура подсказывает, никакая опасность мне не грозит!

— В уродстве есть своя привлекательность для женщин, — заметила Энн. — Но я знаю человека, о котором ты говоришь. Низкорослый, толстый, с изрытым оспой лицом и длинными жирными руками. Когда он смотрит на женщину, у него в глазах такой блеск, как будто мысленно он раздевает ее. Куда приятней было бы провести какого–нибудь молоденького крикливого задиру.

— Все, что тебе придется сделать, это состроить ему глазки и договориться с ним о встрече на берегу, — зевая, сказал Джек. — Пока старый олух будет расхаживать по площади, дожидаясь тебя, ты сможешь, придумав для его людей какой–нибудь предлог, пробраться на корабль и разузнать, много ли там народа.

Ни у кого не нашлось возражений против этого плана, хотя Мэри про себя раздумывала о том, сколько времени пройдет до того, как у них начнутся неприятности с Энн Бонни. Но она не высказала своих сомнений вслух, и было решено, что Энн назначит свидание с Беном Хорнером через день, так, чтобы она успела познакомиться с ним и сделать все необходимые приготовления.

 

Глава 12

Джек Рэкхэм начал вести переговоры о продаже своего судна, но Мэри все еще ночевала на борту, и на следующее утро, к ее изумлению, ее разбудил посланник от Энн Бонни, вручивший ей записку, в которой Энн просила мистера Рида одного в полдень зайти в «Три лилии». Слово «одного» было подчеркнуто жирным карандашом. Мэри колебалась, стоит ли ввязываться в столь опасное приключение, но, понимая, что Энн наверняка не простит ей отказа, решила не напрашиваться на лишние неприятности, и потому отправилась в «Три лилии».

Подобострастие хозяина, с большими церемониями проводившего ее в верхнюю комнату, лишь усугубило ее тревожные предчувствия. Не решаясь войти, Мэри остановилась в дверях, но Энн не церемонилась с ней.

— Входи, приятель, и не притворяйся, что никогда до этого не видел женщины в спальне! — воскликнула она. — Я не тигр–людоед.

Несмотря на столь бойкое приветствие, Энн, казалось, не торопилась перейти к делу. Указав гостье на стул, она молча налила вина в свой бокал, подвинув другой к Мэри. Осмотревшись вокруг, Мэри заметила, что комната была обставлена как спальня, и, поняв всю нелепость своего положения, не нашла ничего лучшего, как плеснуть себе вина и погрузить в стакан нос, чтобы хоть как–то скрыть смущение. Она чувствовала себя совершенно потерянной; неприятное ощущение беспомощности охватило ее, и, не зная, как поступить, Мэри, как всегда, решила начать нападение.

— Смерть и ад, зачем ты вызвала меня сюда?! — вскричала она. — Тебе известно, насколько это опасно — ведь Джек Рэкхэм так влюблен в тебя?

Энн не двинулась и даже не подняла глаз от стола.

— Что это за игра? — продолжала Мэри, принимая ее молчание за свое поражение.

Энн посмотрела на нее с выражением тихого изумления в глазах.

— Неужели несравненный достойнейший мистер Рид боится взбучки? — произнесла она. — Неужели это так, юный красавец, которому мысль о женщине–пирате кажется столь забавной?

На миг Мэри показалось, что она видит свет в конце туннеля.

— Если все дело в этом — что ж, я принесу тебе любые извинения, какие захочешь, и пойду отсюда, — предложила она.

— Дело не только в этом! — ответила Энн.

— Ну что ж, как бы то ни было, я ценю Джека и, похоже, гораздо больше, чем ты, — сказала Мэри. — Несмотря на его хладнокровие, он очень сильно влюблен в тебя, и поэтому я не хотел бы, чтобы он застиг меня в подобном положении. Джек — хороший друг, в конечном счете он — мой единственный друг.

— Ах, какое чертовское самопожертвование — отказываться предать своего друга! Ей–богу, это очень трогательно.

Энн снова погрузилась в молчание и, поднеся свой бокал к свету, стала рассматривать его. Решив покончить с этим неравным боем, Мэри встала на ноги.

— Я пойду, — смущенно проговорила она.

Энн резко оглянулась, как будто уже успела забыть о присутствии Мэри, и лениво потянулась.

— Я бы задержалась ненадолго, — посоветовала она.

Она вытянулась на кровати, сонно зевнув, но сощуренные глаза неотрывно следили за Мэри.

— Я обладаю сложной натурой, юноша, — сказала она. — Как только мужчина признается мне в любви, я теряю к нему всякий интерес и начинаю искать себе другого — того, кто еще не говорил, что влюблен в меня. Разве ты считаешь, что у меня некрасивое тело, разве мои ноги слишком длинны или шея костлява? Скажи слово, и я пополнею, но сначала ты должен подойти и получше рассмотреть меня. Ты знаешь, как женщины любят, когда на них смотрят страстно. Я не верю, что ты уже смотрел на меня так.

Мэри взглянула в ее раскосые глаза, размышляя, не будет ли лучшим решением просто положить руку на эту изящную шейку и сдавить ее со всей силы. Она попалась в ловушку, и никакая сила не могла вызволить ее оттуда. Упрямо оставаясь на своем месте, она чуть ли не молилась, чтобы дверь внезапно распахнулась и в комнату вошел Джек Рэкхэм. Если бы завязалась драка, она бы почувствовала себя на своем месте.

— Ты все еще упираешься? — сказала Энн. — Тогда мне придется самой подойти к тебе. Скромность никогда не нарушала мои планы.

Легко спрыгнув с кровати и высоко задрав платье, Энн села на колено Мэри и обвила рукой ее шею. Охваченная паникой, Мэри оттолкнула ее и отскочила назад, прижавшись спиной к стене.

Они посмотрели друг другу в глаза, и Энн улыбнулась.

— Странное поведение для юноши, в жилах которого течет горячая кровь! — произнесла она. И после долгой тяжелой паузы очень отчетливо, подчеркивая каждое слово, повторила: — Я сказала — странное поведение для юноши.

И в этот момент Мэри, посмотрев в лицо Энн, поняла, что та знает ее тайну, и неожиданное облегчение охватило ее. Со вздохом она села на кровать.

— Покончим с этим! — сказала она. — Клянусь, у меня не было никаких шансов. Теперь, когда мы знаем, кто есть кто, мы можем говорить прямо. Как, во имя дьявола, ты разгадала мой секрет?

— Инстинкт подсказал! — ответила Энн. — Одна кошка всегда почует другую. Признаться, я поняла, что ты женщина, как только мы встретились, но не хотела говорить при Джеке, на случай, если он ничего не знает о твоем истинном поле.

— Уверяю тебя, у него нет ни малейшего подозрения.

— Сейчас мне придется поверить тебе на слово, но позже, я надеюсь, мне представится возможность удостовериться в этом. До меня доходили слухи о том, какие у Ситцевого Джека отношения с женщинами, — сказала Энн. — Когда–нибудь я, без сомнения, расскажу ему о твоем благородстве и о том, как ты отказалась предать его.

— Никогда еще я не оказывалась в более скверном положении! — заметила Мэри. — Я больше, чем когда–нибудь прежде, пожалела о том, что родилась женщиной.

Энн наполнила оба бокала вином, но Мэри покачала головой.

— Ром мне больше по вкусу.

Энн Бонни пожала своими изящными плечами и вытащила из шкафа бутылку рома. Налив себе, Мэри произнесла тост:

— За двух женщин–пиратов, уникальных в истории мира.

— Я пока что не заслужила такого названия, — ответила Энн. — Но теперь, разве ты не должна поведать мне свою историю?

— Похоже, что придется.

И, вновь наполнив бокал, она коротко рассказала Энн историю всей своей жизни: о своем детстве на отцовском корабле; о попытке матери спасти жизнь тещи, послав к ней переодетую в мальчика дочь; о женском монастыре и о побеге оттуда; о гостинице в Бреде и смерти своего фламандского мужа; о плавании на корабле капитана Прентиса и захвате «Утренней звезды» майором Бонне; о том, как она примкнула к команде капитана Вейна и подружилась с Джеком Рэкхэмом.

— Остальное тебе и так известно, — закончила она, ставя на стол пустой бокал.

— Клянусь честью, вот это история! — воскликнула Энн. — Ты сделала то, на что не была способна ни одна женщина, и рассказываешь об этом с таким спокойствием, с каким домашняя хозяйка совершает покупки.

— Мне было скучно служить в армии, было скучно жить в роскоши и богатстве в Бреде, и в море я пошла в поисках перемен и приключений, — объяснила Мэри. — Но я не могу с уверенностью сказать, что в море не было так же скучно, как и на суше. Меня не интересует техническая сторона плавания, а сражений, о которых стоило бы упоминать, не происходило. Единственное утешение — это климат, потому что я люблю палящее солнце.

— Ты сама не знаешь, чего ищешь, — сказала Энн, напряженно вглядываясь в лицо Мэри. — А что ты думаешь о будущем?

— Думать о будущем очень важно, — ответила Мэри, — хотя о своем я ничего не могу сказать с уверенностью, потому что живу в постоянной опасности. Но вообще–то я хочу иметь собственный корабль и испытать на нем опасные приключения. В пиратском ремесле сообразительность может еще как пригодиться, можешь мне поверить.

— Мне и самой так кажется, — подтвердила Энн. — Но какое же место в твоих планах занимают мужчины?

— Никакого, они интересуют меня только как матросы. Ты можешь не волноваться за своего Джека Рэкхэма. Он ничего не знает о том, кто я на самом деле, и я позабочусь о том, чтобы не узнал никогда.

— Трудно представить подобное. Я думала, что Джек способен почуять женщину под любой маскировкой. Но я готова поверить твоим словам, да и не только им — судя по твоему рассказу о прошлом и о мужчинах, среди которых тебе довелось жить, я делаю вывод, что мужчины действительно не интересуют тебя. Ты девственница, я права?

— Да уж, это точно, я — девственница.

— И не только физически, но и духовно, — продолжала Энн. — Ты не испытываешь потребности в мужчинах.

— Нисколько, — ответила Мэри. — На корабле капитана Прентиса был один молодой американец по имени Джон Вейд. Он нравился мне больше других, но не могу сказать, что я испытывала к нему сексуальное влечение.

— Странно! — заметила Энн Бонни, выпрямляясь и улыбаясь своим мыслям. — Почему всемогущий Господь создал нас столь разными? Не могу припомнить такого времени, когда я не вожделела бы какого–нибудь мужчину.

— Мне приходилось общаться со многими: при мне они сквернословили, разговаривали со мной по душам, так что интимные отношение с кем–либо из них кажутся мне просто неестественными, — ответила Мэри. — Мне довелось увидеть другую сторону медали.

— Как и ты, я мечтаю о переменах и приключениях, — сказала Энн. — Я уехала из Ирландии в Каролину, из Каролины на Нью–Провиденс, а сейчас собираюсь удрать с острова неизвестно куда. Но я не испытываю никаких сожалений из–за того, что я женщина. Мужчины привлекают меня, и я счастлива, что привлекаю их. Если бы, как и ты, я надела бриджи, мне было бы обидно, что ни один мужчина не разгадал мою тайну.

— Моя мать, похоже, относилась к мужчинам, как и ты, но в ее характере было что–то сродни расчету проститутки, — сказала Мэри. — Возможно, именно это подсознательно отвратило меня от мужчин.

— Я люблю мужчин не за драгоценности и платья, которые они мне дарят, — возразила Энн. — Я знаю, что из всех любовных приключений, которые я испытала, из всех, какие мне еще предстоят, — ничто не доставит мне такого удовольствия, какое я получила с Джеком Рэкхэмом. Пол — это не то, что следует прятать от людских глаз. Я горжусь тем, что я женщина.

— Этого мне не понять, — сказала Мэри.

— Я знаю, что мне не переубедить тебя, пока ты сама не проснешься. Всю жизнь ты притупляла свои чувства — и одному богу известно, что из тебя выйдет, если ты проживешь еще несколько лет такой жизни. Да, велика глупость существ, противоположных мужчине — женщин и зверей.

Мэри рассмеялась и налила себе еще рома. Не со многими женщинами она рассуждала о своей жизни, и, уж конечно, ни одна из них не походила на Энн Бонни.

— Меня это не мучит, — сказала она. — Меня интересует не моя особа, но лишь то, что я делаю.

— Это прекрасно, но тебе не удастся избежать женской судьбы, связи женщины с мужчиной. Ты слишком привлекательна для этого.

Она зажала лицо Мэри между ладонями, изучая его вблизи.

— Лоб, подбородок, брови — правильные. Глаза — красивы. Яркие полные губы, широкий рот — верный признак того, что ты расходуешь себя впустую. Чуть удлиненные, но зато правильной формы и довольно изящные уши. Маленькая отметина на носу. Я полагаю, это след сабельного удара? Идеальное телосложение. Милая моя, да ты просто красавица. Это доказывает, сколь нечувствительны мужчины, если они не могли распознать такую женщину.

— Дьявол тебя побери! — воскликнула Мэри, отталкивая ее.

— Но я вижу и следы твоей противоестественной мужской жизни, — продолжала Энн. — Какая–то тяжесть в выражении лица, намек на двойной подбородок. А эти широкие плечи, крепкие ляжки и могучие ноги! Со временем это изменит всю твою внешность — ты огрубеешь и раздобреешь. Но сейчас ты очень привлекательна. Женщины, которые живут старыми девами, — это либо разочарованные во всем женщины, либо тихони, они никогда не бывают смелыми женщинами. Так что найди себе мужчину, как только почувствуешь, что готова к этому.

— Когда закончишь перечислять части моего тела, постарайся понять, что ты напрасно тратишь время.

— Ты сама придешь к этому. Развлекайся, сколько хочешь. Живи в постоянной опасности — делай все что угодно. Но если ты не познаешь величайшего для женщины удовольствия, это доведет тебя до помешательства.

— Клянусь, ты — переодетый мужчина, ты так старательно отстаиваешь их излюбленную точку зрения. Когда ты закончишь читать мне лекции, то, может быть, мы попытаемся подыскать более интересную тему для разговора!

— Ты сама поймешь, о чем я говорю. Запомни мои слова.

— Поживем — увидим, — ответила Мэри. — Я не вижу причин, которые заставляли бы женщину иметь что–то с мужчиной. Слишком много ходит разговоров о том, что место женщины дома…

— Я говорю о другом, — перебила ее Энн. — Я не предлагаю тебе выходить замуж и заводить дюжину детей.

— Может, и так, но я не понимаю, почему бы мне не обойтись совсем без мужчин. Я не испытываю никакой потребности в них, и, насколько я могу судить, женщинам от них — сплошные неприятности. Я собираюсь продолжать свою прежнюю жизнь.

— Что ж, я предупредила тебя ради твоей же пользы, — проговорила Энн, пожимая изящными плечами. — Не хочешь последовать доброму совету — твое дело. Но теперь я должна сказать тебе что–то уже ради своей собственной пользы. Ты не можешь плыть на судне Хорнера со мной и Джеком.

— Проклятье, как не могу?

— Подумай сама! — ответила Энн. — Каково это будет — две женщины и Джек Рэкхэм на борту одного корабля?

— Но Джеку незачем знать, что я женщина! Мы долго плавали вместе, и ему никогда не приходило в голову ничего подобного. Господи боже, ведь ты не скажешь ему!

— Нет, не скажу, для своего же блага, — медленно ответила Энн. — Но я себя знаю: я вполне могу проболтаться в припадке ярости или ревности. Каждый раз, видя вас с Джеком, вместе управляющих кораблем, я буду представлять себе тысячу разных глупостей, например, что вы про себя посмеиваетесь над бедной, глупой, обманутой Энн Бонни. Я знаю Джека Рэкхэма, и я намерена удержать его подле себя.

— Тебе нечего бояться — красавчик Джек Рэкхэм не интересует меня, кроме как в качестве хорошего друга, каким бы странным это тебе ни казалось, — сказала Мэри. — Мне будет нелегко, если я потеряю место офицера у Джека, и мне придется начинать все сначала.

— Мне жаль, — ответила Энн. — Но если честно, твои мечты о собственном корабле не кажутся мне слишком привлекательными.

— А что, если я не соглашусь?

— Ты не настолько глупа, Мэри, дорогая моя. Если ты встанешь на моем пути, твоя тайна будет раскрыта.

Мэри поняла, что попалась в руки Энн, и, выругавшись, сдалась.

— Как я объясню это Джеку? — проворчала она.

— В этом нет необходимости, — ответила Энн. — Я скажу ему, что я против того, чтобы ты плыла с нами, — этого будет вполне достаточно. А теперь мне пора идти к моему возлюбленному. Мне искренне жаль, что ты не можешь плыть с нами, потому что мне интересно, что с тобой станется. Но никто не в силах бороться с природой, и я вижу твое будущее так же отчетливо, как настоящее.

— Это был самый интересный и самый неожиданный для меня разговор, — холодно сказала Мэри.

— Не держи на меня зла, — ответила Энн, протягивая ей руку. — Когда ты проснешься, то поймешь, что в любовных делах, в которых замешаны женщины, нет места для благородства.

Деланно улыбнувшись, Мэри пожала ей руку. Она взглянула, как все мужчины повернули головы, чтобы посмотреть вслед изящно прошедшей по общей комнате Энн. Вернувшись в спальню, Мэри уныло допила ром, размышляя о своем будущем. Но мысли ее были далеки от ее несчастья, от того, что теперь ей придется начать все сначала. Она обдумывала слова Энн о том, что произойдет, если она не прекратит притворяться мужчиной, и впервые в жизни Мэри Рид ощутила потребность в друге, которому можно было бы довериться.

 

Глава 13

Вечером Мэри встретила Джека Рэкхэма в «Трех лилиях»; обычно столь беспечный Ситцевый Джек явно был не в духе. На его лице была написана такая угрюмость, что Мэри почти стало его жалко, хотя в душе она сердилась на его глупость, за то, что он позволил женщине так окрутить себя. Джек попытался ускользнуть от Мэри, но в ее планы не входило отпустить его так просто, и потому, навязав ему свое общество и делая вид, что не замечает его недовольства, она спросила его, как продвигается план по краже корабля Бена Хорнера.

— Когда мы наконец уплывем из этого города, Джек? Здесь воняет предателями и трусами! — сказала она. — Должен тебе сказать, я буду просто счастлив, когда снова вдохну запах чистой морской соли.

Рэкхэм сосредоточенно смотрел в свою кружку.

— Мне жаль, Рид, мой друг, — ответил он, — но ты не поплывешь с нами.

— Ты собираешься плыть без меня, Джек Рэкхэм? — воскликнула Мэри.

— Эх, этого–то я и боялся. Сегодня днем я встретил Энн, и она сказала, что настаивает, чтобы я не позволил тебе плыть с нами. Она не объяснила мне причин, но, видать, ты, приятель, чем–то здорово задел ее. Когда я попытался спорить, она ответила мне, что в таком случае мы можем плыть без нее. Сказала, что я могу поискать себе другую любовницу.

.Мэри с презрением посмотрела ему в лицо.

— Жалкое зрелище для богов, глядящих на нас с небес, — воскликнула она. — Лихой Джек Рэкхэм, которого не могла повергнуть ни одна женщина или мужчина на земле, так опутан ленточками женского передника, что готов принести своего товарища в жертву капризам любовницы!

— Перестань, приятель, — прервал ее Рэкхэм, — Незачем делать все хуже, чем оно есть. Если я послушаю тебя, то потеряю лучшую женщину, с какой я когда–либо был в постели.

— Проклятье, в море гораздо больше рыбы, чем можно выудить, Ситцевый Джек.

— Я не собираюсь менять синицу в руках на журавля в небе, — воскликнул Рэкхэм. — Ты сам виноват, что дразнил девчонку.

Он внезапно замолчал, вытирая пот со лба желтым шелковым платком.

— Послушай–ка, я не привык выходить из себя, — продолжал он, пытаясь обернуть все в добродушную шутку. — Не все же могут быть такими евнухами, как ты, черт тебя побери, мой друг!

— Ладно, не теряй головы, Джек, — ответила Мэри. — Я не собираюсь спорить с неизбежным. Если ты должен плыть без меня, так не о чем больше и говорить. Уверяю тебя, это только моя вина, что я ненамеренно обидел Энн.

— Женскую прихоть не понять. Жаль, что мы, мужчины, добровольно становимся ее рабами.

— Я чем–то оскорбил ее, но давай расстанемся друзьями. Ты — мой первый друг, с тех пор как я покинул Голландию, и ты первый, кто дал мне шанс, сделав своим офицером. Я не забуду об этом.

И, заказав бутылку рома, Мэри подняла кружку за будущее Ситцевого Джека и Энн Бонни.

— Хорошо, что ты так спокойно это воспринимаешь, — сказал Ситцевый Джек, одним глотком опустошая содержимое своей кружки. — Но от этого я чувствую себя еще более несчастным, чем раньше.

Они помолчали, а потом Рэкхэм рассказал Мэри, что он ждет Энн.

— Она должна назначить свидание с этим старым дураком Хорнером и отправиться на его корабль, пока он сам будет просиживать штаны на берегу, — объяснил он, — Она должна вот–вот появиться. Энн обещала зайти повидаться со мной, до того как отправится на судно.

По его голосу Мэри поняла, что он беспокоится. Но он боялся не того, что Энн придется подвергать себя опасности, — втайне он ревновал, опасаясь, что она захочет поразвлечься с уродливым Беном Хорнером. Размышляя о неприятностях, которые приносит любовь даже самым сильным мужчинам, Мэри чуть не молилась, чтобы судьба помогла избежать ей участи влюбленных. Человек может клясться, что рассудок никогда не подведет его, может нерушимо хранить свой обет долгие годы, но стоит появиться милому личику или стройной фигурке, как, по необъяснимым причинам, кровь в нем закипает и он забывает обр всех своих клятвах. И тогда он становится глупым, как мальчишка, впервые в жизни целующий девочку; даже глупее, потому что мальчишка всего лишь поддается неясным эмоциям, которые уносят его вдаль, взрослый же человек знает, как бессмысленно его поведение, но не может остановиться. Мэри всегда казалось, что хуже всего, когда умные или циничные люди теряют голову: кто бы мог подумать, что элегантный Джек Рэкхэм станет вести себя словно желторотый птенец — он, который мог заставить любую женщину выполнять его малейшую прихоть. Но его поведение лишь убедило Мэри в том, что, несмотря на хвастовство, силу и даже ум, все мужчины в душе — просто дети.

— Дети или дикари! — вслух произнесла Мэри.

— О чем это ты? — удивился Рэкхэм.

Но прежде, чем она успела ответить, дверь в таверну распахнулась, и на пороге появилась Энн Бонни. С первого взгляда бросалось в глаза, что она довольна собой, но стоило ей увидеть Мэри, как улыбка исчезла с ее лица, и ее место заняло выражение задумчивой подозрительности. Она перевела взгляд с Мэри на Рэкхэма.

— Что здесь делает этот человек, Джек? — спросила она.

— Пьет за здоровье Энн Бонни и Джека Рэкхэ–ма! — ответила Мэри.

— Это чистая правда, — пробормотал Рэкхэм. — Рид не держит на нас зла.

— Я надеюсь, ты уже сказал ему, что он не может бежать с нами?

— Сказал. И хотя ни один из нас не понимает, в чем причина, он не стал поднимать шума.

— Я и сам не уверен, что мне хочется отправляться в море вместе с вами, — объяснила Мэри, глядя прямо в глаза Энн Бонни. — По правде сказать, я считаю, что женщина на корабле приносит несчастье. А даже если ничего и не случится, все равно на борту не будет порядка — даже лучшие капитаны теряют все свое мастерство, когда их отвлекает женщина. Они не могут настроиться на работу.

— Клянусь честью, я просто счастлива, что ты придерживаешься столь разумной точки зрения, — сказала Энн Бонни.

И, глядя из–под смиренно опущенных ресниц и приняв самый скромный и невинный вид, Энн объяснила, что именно любовь к Рэкхэму заставила ее просить о том, чтобы его помощник остался на берегу.

— Понимаешь, Джек, — говорила она. — Рид — очень хорош собой. Для большинства женщин он мог бы быть идеалом, и хотя я люблю тебя, но я — лишь юная неопытная девушка. Если тебе вдруг покажется, что я флиртую с Ридом, ты станешь ревновать, и начнутся неприятности — будет лучше, если мы расстанемся с твоим помощником.

Мэри улыбаясь смотрела на Энн, восхищенная ее хитростью, но и благодарная судьбе за то, что самой ей не приходится использовать подобные женские проделки, и она может идти к цели прямой дорогой, как это делают мужчины.

— Если дело только в этом, — сказал Джек Рэкхэм, — то Рид может плыть с нами. Ты что, думаешь, что я — зеленый юнец, чтобы без всякой причины ревновать тебя к другому?

— Нет, Джек, — ответила Энн. — Но в таких вопросах интуиция никогда не подводит женщину.

— Да я и сам решил остаться, так что пусть все будет как есть, — сказала Мэри. — Как дела с Бенджамином Хорнером, Энн?

— Можешь забыть об этом, — неожиданно вмешался Джек.

Энн вопросительно подняла брови.

— Я сказал, забудь об этом, — более жестко повторил Джек. — Ты можешь договориться о свидании с этим старым похотливым подлецом, но, клянусь, ты не пойдешь к нему.

— Бедняга, план был не в том, чтобы я встречалась с ним, а в том, чтобы я пробралась на его корабль…

— Забудь об этом, ты не пойдешь ни к нему, ни на корабль. Послушай меня. Я не собираюсь подвергать тебя риску и не собираюсь подвергаться ему сам, — перебил ее Джек, с яростью ударяя кулаком по столу.

— Ты только что говорила, что он — ревнивец, — сказала Мэри, поворачиваясь к Энн. — Заметь, секунду назад он ответил тебе, что он не какой–нибудь юнец, чтобы ревновать без причины!

— А как же насчет корабля? — после недолгой паузы спросила Энн. — Проклятье, а что, если на борту останется вся команда?

— Не останется, — коротко ответил Джек. — Он возьмет на берег большую часть своих людей — особенно если он будет думать, что женщина сама ищет с ним свидания, это я тебе гарантирую. Уж я–то знаю привычки старого негодяя. К тому же он уверен, что сейчас, когда на Нью–Провиденс царят закон и порядок, будь они прокляты, нет никакой опасности в том, чтобы оставить корабль без присмотра. Вот мы и воспользуемся этой возможностью.

— Разумеется, пусть все будет, как ты решил, — сказала Энн.

— Что же, ты молодец! — ответил Джек, явно чувствуя облегчение. — Мне удалось уговорить десятерых из моей старой команды, и каждый из них может потягаться с любым из слабаков, которых Хорнер оставит на борту своего судна. Главная опасность исходит от форта.

— Мы выберемся отсюда. Удача на нашей стороне, я это чувствую, — сказала Энн.

— Я спущусь к причалу посмотреть, как вы будете уходить, — вмешалась Мэри. — Не будь такой подозрительной, Энн, — я не собираюсь увязываться за вами. Может быть, я пригожусь на берегу, если что–то пойдет не так.

— Это правда, — подтвердил Джек.

Энн неохотно согласилась на эту прощальную встречу.

В указанный час Мэри с Рэкхэмом и десятью матросами, которых ему удалось собрать, скрываясь в тени, ждали Энн у причала. Она опаздывала, и Ситцевый Джек уже начинал подумывать о том, не предала ли его возлюбленная. Неожиданно сбоку от них возникла мужская фигура; Джек, нервно выругавшись, схватился за эфес шпаги, но Мэри, чутье которой было лучше развито, удержала его руку.

— Проклятье, ну–ка перестань размахивать своей проклятой саблей, Джек Рэкхэм, — произнес хорошо знакомый голос.

Им предстала Энн, переодетая в мужской костюм: в плащ, шляпу с широкими полями, мешковатые штаны и высокие сапоги, сбоку болталась сабля, а из–за кушака торчали два пистолета.

— Ну, Энн, и напугала же ты меня! — сказал Джек. — Зачем весь этот маскарад?

— Платья не слишком–то годятся для жизни на пиратском корабле, мой отважный, но пустоголовый возлюбленный. А как только тебе захочется снова увидеть меня в женском наряде, я переоденусь в платья, которые мы захватим, — в платья величавых испанских сеньорит или французских светских дам. Я думаю, у меня будет большой выбор!

— Ты вполне уверена, что стоит отказываться от женского очарования, Энн? — рассмеялась Мэри. — Клянусь, ты пошла против природы, а это не может довести до добра, я уверен!

Энн пристально посмотрела на нее.

— Хватит болтать, — сказала она. — Пора расходиться; мы отправляемся туда, где мы наконец не будем дышать одним воздухом с перевоспитанными пиратами и губернатором сэром Вудсом Роджерсом, сифилис их побери!

— Пора! Мне жаль вот так оставлять тебя, Рид, дружище, — проговорил Рэкхэм, протягивая Мэри руку. — Но я чувствую, что мы еще встретимся, и, может быть, очень скоро.

Он резко отвернулся и повел своих людей к приготовленной заранее лодке.

— Прощай, Мэри, дорогая, — прошептала Энн, сжимая руку Мэри в своих ладонях. — Не думай обо мне плохо, и пусть удача сопутствует тебе — она тебе понадобится.

Она легко сбежала по ступенькам и спрыгнула в лодку. Лодка сильно качнулась, и Рэкхэм шепотом выругался на нее. По взмаху его руки матросы взялись за весла, и лодка поплыла от берега. — Матросы гребли молча, медленными широкими взмахами, но нежное журчание воды, капающей с весел, казалось Мэри слишком шумным. Она стояла у причала, вглядываясь в темноту, едва различая расплывчатые очертания лодки и, впереди, судна Бена Хорнера. С него не раздалось ни звука. Ни удивленного вскрика. Ни шума драки. Две тени беззвучно слились, и вскоре судно, словно корабль–призрак, двинулось к выходу из гавани.

Это был самый опасный момент, потому что теперь им предстояло пройти прямо под пушками форта, а ни одному кораблю не позволялось выходить в море ночью. Грозная тишина казалась Мэри бесконечной, и она почувствовала, что готова молиться о благополучии этих беспомощных пройдох. Задержав дыхание, она ждала, что вот–вот над водой разнесется оклик часового, а за ним грянет пушка, но ни один звук, кроме плеска волн о камни причала, не нарушал тишину. Мэри отвернулась, зная, что сейчас Энн Бонни и Джек Рэкхэм, должно быть, уже несутся по волнам на всех парусах на самом быстром в семи морях судне; и Энн ликует, упиваясь скоростью, не уступающей скорости ее мыслей о том, что теперь она свободна от скуки добропорядочной жизни. Но сама Мэри лишь отдалилась от выполнения своей мечты: она потеряла единственного человека, которого могла назвать своим другом, и вернулась в своей карьере к тому, с чего начала.

 

Глава 14

На Нью–Провиденс это происшествие вызвало небольшой переполох, поползли слухи о том, что новый губернатор снаряжает шлюп для погони за Джеком Рэкхэмом и его ветреной любовницей. Мэри, у которой все еще оставался обильный запас награбленных денег, остановилась в «Трех лилиях» и вынуждена была ежедневно выслушивать сплетни о том, какие беды уготованы этому сумасшедшему, Ситцевому Джеку; возможно, перевоспитанных пиратов раздражало то, что Джеку удалось посмеяться над губернатором, тогда как они приняли его нововведения с такой кротостью. Высказывались различные предположения относительно судьбы Бена Хорнера, потому что сей галантный кавалер, только что потерявший свой корабль, бесследно исчез; поговаривали даже о том, что Джек Рэкхэм взял его в море и держит юнгой на его же собственном «Ястребе». Сама Мэри высказывала мнение, что Хорнер настолько стыдился, что его судно было украдено таким смехотворным способом, что решил затаиться; но шутки на этот счет вскоре надоели ей, потому что у нее были другие, куда более важные темы для размышлений. Рэкхэм резко вернул все ее достижения к тому, с чего она начала, и перспектива завладеть собственным судном (а на меньшее она была не согласна) сейчас казалась более отдаленной, чем когда–либо. Но Мэри понимала, что, судя по тому, как обстояли дела, ей будет нелегко сводить концы с концами, когда закончатся награбленные деньги, и она уже представляла себе, как ищет работу официанта в какой–нибудь пивной.

На Нью–Провиденс действительно было не просто заработать крупные деньги или получить во владение корабль — одной из возможностей было отправиться в погоню за своим старым другом, Рэкхэмом, но Мэри твердо знала, что никогда не пойдет на это, как бы ни опустел ее кошелек. Едва губернатор почувствовал, что крепко обосновался на своем новом посту, как выстроил форт для обороны и поставил туда гарнизон, собранный из обитателей острова. Он сформировал бывших пиратов, число которых доходило до четырехсот, в роты, во главе которых назначил наиболее надежных из своих офицеров. Губернатор произвел столь разительные преобразования, что Мэри была вынуждена признать, что этот человек знает свое дело — внешне Нью–Провиденс выглядел так, будто никогда не являлся ничем иным, как одной из миролюбивых английских колоний, на которой царят закон и порядок.

Следующим шагом Вудса Роджерса было установление торговли с испанцами в Мексиканском заливе—и специально для этой цели он снарядил несколько кораблей. Вскоре до Мэри дошли слухи, что судно капитана Хорниголда, участвовавшего в этой экспедиции, выбросило на скалы далеко от берега, откуда смогли спастись в каноэ лишь пять человек. Таким образом этот чванливый и надменный человек получил немного пользы, перейдя на сторону закона.

Но его пример не сослужил Мэри полезной службы, несмотря на ее попытки использовать его по каждому случаю. Прилагая все усилия, на которые она только была способна, Мэри обнаружила совершенно невозможным разыскать капитана, который всерьез предложил бы ей заняться пиратским ремеслом, и, несмотря на то что в разговорах не было недостатка, ей самой тоже не удавалось никого убедить бросить добропорядочную жизнь. Все непокорные капитаны, число которых ограничивалось единицами, уже сбежали с острова. Оставшиеся надеялись, что прибыль, полученная от законной торговли под управлением старого вояки Вудса Роджерса, превзойдет их прежние пиратские доходы. Ожидание большой выгоды сделало всех их упорными приверженцами короля Георга, свято верящими в право на собственность.

Но большинство все же не могло смириться со сложившимся положением, и не без оснований, и Мэри долгое время надеялась, что ей удастся убедить людей в своей правоте и набрать команду. Как и обещал король, каждый из них получил вместе с помилованием по двадцать акров земли, но какая польза от земли человеку, у которого нет денег, чтобы ее обрабатывать или хотя бы построить на ней дом? Все они вначале обладали солидным богатством, но, как настоящим пиратам, привыкшим к мысли, что век их недолог, деньги жгли им карман; купцы, получавшие деньги от шлюх и хозяев питейных заведений, для безопасности клали их в банк, еще одно нововведение Роджерса, и на этом все заканчивалось. Многие продавали свои земли за цену выпивки, а после этого шатались по городу, не зная, чем заняться.

Мэри пыталась побудить их к действию, постоянно намекая, что их предали, но один вид солдат губернатора в красных мундирах лишал бывших пиратов присутствия духа. Все они жалели о своей потерянной свободе, но перед лицом закона, так прочно воцарившегося на их глазах на Багамах, они чувствовали себя беззащитными и ограничивались тем, что сидели без дела в пивных и с ворчанием посасывали ром, вспоминая о прошлых днях и приключениях. Мэри с расчетом обильно угощала их выпивкой, пока наконец не поняла тщетность этого и не решила приберечь свои деньги. От них можно было в изобилии услышать россказни об их отваге и воинственные клятвы, но ожидать чего–то большего, что могло бы приблизить ее к цели, было бесполезно.

Рожденная для постоянного движения, Мэри вынужденно проводила бесконечную череду дней в полном бездействии. Потерпев неудачу в попытках украсть судно и собрать команду и убедившись, что пути к бегству с Нью–Провиденс нет, она поняла, что ей придется выйти в море на обычном торговом корабле.

Неудачи были тем более обидны, что Мэри ясно видела возможности, которые ей приходилось упускать. Великобритания объявила, что море наконец очищено от пиратов. На свободе оставались лишь Тич, Рэкхэм и еще несколько отщепенцев. И купцы со всего мира поверили слову Великобритании: из всех портов Европы и Азии, из Южной Америки и Африки начали выходить в море все новые корабли. Богатства, которые Испания имела в Мексике, перевозились домой в огромных неуклюжих галионах, представлявших из себя легкую добычу для любого пиратского судна, капитан которого знает свое дело. Мэри чувствовала, что кое–что знает о своем деле, и мысленно проклинала Энн Бонни за ее ревность, понимая, что сейчас она могла бы счастливо бороздить с Джеком Рэкхэмом моря среди столь богатой добычи. Она знала, что пиратство вот–вот подойдет к концу, но огромное количество богатств, которые переправляли сейчас по всем направлениям купцы всех стран мира, могло бы соблазнить столь многих морских волков вернуться к своему промыслу, что пиратское ремесло должно бы встретить новый расцвет. Но Мэри готова была спорить на золотую гинею, что Джек Рэкхэм не пользуется такой благоприятной возможностью. Он наверняка прожигает жизнь в свое удовольствие, обнимая Энн Бонни одной рукой и сжимая кружку рома в другой.

Но, очевидно, новое поколение пиратов должно было появиться не на Нью–Провиденс. Ничто не могло растормошить этих людей, как будто загипнотизированных решительными действиями Вудса Роджерса. С того дня, как он с презрением пропустил без внимание ядро, пущенное в него Джеком Рэкхэмом, когда они с капитаном Вейном бежали из гавани, этот человек получил над обитателями острова огромную власть. Мэри пыталась спорить с ними, убеждая, что горстку его солдат нетрудно победить, но перевоспитанные пираты слишком боялись длинных рук Англии и английского флота. Раньше их мошеннический образ жизни оставался безнаказанным, потому что флоту казалось полезным иметь в запасе мощную силу пиратов и буканьеров, которых можно было призвать на помощь во время войны с Испанией и Францией, но новый король решил изменить положение вещей. Возможно, причиной было то, что жирный немец никогда не смог бы сам стать моряком, а потому был попросту не способен понять, что моряк должен быть выше закона, по крайней мере, английский моряк. На Провиденсе считалось, что преследование пиратов — это первый признак упадка Англии. Как бы то ни было, бывшие пираты предпочитали продолжать свое, пусть даже жалкое, существование тому, чтобы отплясывать танец на нок–рее.

Но в одном вопросе страх перед губернатором не мог управлять ими. Убедить пиратов сражаться против своих бывших товарищей стоило крайнего труда. Около пятидесяти кораблей, снаряженных для погони за Джеком Рэкхэмом и Тичем, без дела стояли в гавани — губернатор не мог набрать команды для них. Угрозы и просьбы оказались равно бесполезны, но, поскольку бывшим пиратам приходилось с каждым днем все туже завязывать пояса, деньги в конце концов все–таки возымели свое действие. Вудс Роджерс пообещал награду в пять гиней, затем в десять, в двадцать и, наконец, в двадцать пять — лишь после этого ему удалось собрать достаточно людей для одного небольшого шлюпа. Командование было поручено Джону Огеру, который, как показалось Мэри, с самого начала неохотно принял помилование от короля. Она верила, что если ей удастся сблизиться с этим человеком, она сможет убедить его вернуться к прежнему образу жизни, и уже подумывала о том, не записаться ли самой на его шлюп. Но, руководствуясь каким–то инстинктом, Мэри не сделала этого, что, как выяснилось впоследствии, спасло ей жизнь.

Очень скоро она узнала, что ее сомнения были весьма основательны. На Нью–Провиденс дошли новости о том, что через два дня после отплытия Огер и его товарищи повстречали два шлюпа с богатым грузом, и, не в силах противиться старым привычкам, напали на них и забрали денег и товара на сумму более пятисот фунтов. После этого, вспомнив суровое лицо губернатора сэра Вудса Роджерса и сомневаясь, что он будет рад услышать об их успехах, они повернули корабли и отправились прочь, направляясь к Эс–паньоле и надеясь больше никогда не оказаться на Багамах, где воцарилась столь странная власть, устанавливающая банки и ростовщичество даже на Провиденсе — месте, которое могло бы быть раем. Но судьба отвернулась от них: яростный торнадо настиг их в пути, и, потеряв мачту, они были отнесены к одному из необитаемых Багамских островов, где их шлюп потерпел окончательное крушение. Большинству пиратов удалось выбраться на берег, и они расселились в лесах на этом острове, но вскоре об их бедствии прослышал бдительный Роджерс. Он послал к ним вооруженный шлюп, капитан которого разыскал их и взял на борт, сказав много приветливых слов и дав немало ободряющих обещаний. Изможденные жизнью в лесах, пираты были готовы поверить во что угодно. Капитан заковал их в кандалы и отвез обратно на Нью–Провиденс, где все одиннадцать уцелевших были арестованы до разбирательства в форте.

Ни у кого не возникало сомнений, что на этот раз пощады не будет — Роджерс не любил тратить время даром. В Адмиралтейском суде Багам состоялся процесс, в ходе которого десять из них были признаны виновными и приговорены к немедленному повешению.

Всех десятерых тотчас же вывели из зала и расставили на стене форта, накинув им на шеи веревки. Их бывшие товарищи молча наблюдали за происходящим снизу, и стоявшая в толпе Мэри внезапно почувствовала, как волна симпатии прокатилась между зрителями и осужденными. Один из бунтарей, некий Деннис Мак–Карти, казалось, тоже ощутил это. Это был крепкий ирландский парень с копной рыжих волос и белоснежными зубами, известный как хороший штурман и профессиональный боксер. Потрогав веревку, обвязанную вокруг его шеи, он спросил угрюмо молчавших пиратов, нравится ли им его новый воротник, и предсказал, что многим из них предстоит смириться с подобной модой. Весело, как будто не испытывая никакой злобы, он обозвал их плаксивыми, малодушными, пресмыкающимися трусами за то, что они переметнулись на сторону короля в то время, когда моря так изобилуют богатой добычей.

— Вместе, ребята, — заявил он, — мы могли бы оставить в дураках всех королей в мире. А так, вы, одетые в белые воротнички добропорядочности, должны смотреть на меня в моем пеньковом вороте совсем немодного покроя. Позвольте мне заметить, оба они душат, но мой — гораздо быстрее, к тому же, сказать по правде, он чертовски натирает кожу! Давайте же, ребята, — еще не поздно снова стать бойцовыми петухами! Набросьтесь на них все вместе — и, вот увидите, солдаты перейдут на вашу сторону!

Пираты угрюмо ворчали между собой, что Деннис, должно быть, свихнулся от страха смерти, но Мэри чувствовала, как ком подступает к горлу и слезы щиплют ей глаза при виде этой безрассудной и беспомощной бравады.

Остальные осужденные почерпнули мужества из этой речи Денниса и стали кричать, что никогда не думали, что настанет время, когда десять таких людей, как они, будут связаны и повешены, как собаки, на глазах у четырехсот своих побратимов и товарищей, преспокойно стоящих внизу, вместо того чтобы поспешить на помощь.

Но губернатор выставил напоказ слишком много вооруженных солдат, чтобы разумные люди могли решиться на какой–нибудь отчаянный поступок — а недавно помилованные люди всегда особенно осмотрительны. И в этот момент Вудс Роджерс, стоявший поблизости рядом с капелланом, сделал шаг вперед и объявил, что пираты сами сделали свой выбор, присоединившись к другому миру и сердечно раскаявшись в совершенном ими зле.

— Да, — заговорил один из бунтарей, — я сердечно раскаиваюсь. Раскаиваюсь, что не совершил больше зла и что не перерезал глотки тем морским крысам, которые схватили нас, и я от души жалею, что те, кто смотрит на нас снизу, не будут болтаться рядом с нами!

— И я! — поддержал его другой.

— Я тоже! — добавил третий.

Вместо ответа Вудс Роджерс подал знак палачу, и через мгновение все они были повешены. Никто больше не успел произнести предсмертной речи, кроме Денниса Мак–Карти, который, прежде чем петля затянулась на его шее, успел прокричать:

— Мои друзья говорили, что мне предстоит умереть в ботинках, но это была ложь!

И последним движением он скинул с ног башмаки.

Зрители отшатнулись, а Мэри поспешила в «Три лилии», чтобы смыть неприятный привкус изо рта и поднять кружку за Денниса Мак–Карти и других парней, успевших выговориться перед смертью. Сидя за столом пивной, она размышляла о подвигах, которые могла бы совершить вместе с такими людьми, сведи ее судьба с ними, а не с Джеком Рэкхэмом, забывшим о товарищах из–за женщины. Мэри с отчаянием искала пути к бегству из этого города, теперь больше, чем прежде, ей ненавистного: города, где люди настолько пали духом, что могли безропотно наблюдать, как мучат и убивают их друзей.

Как будто в ответ на ее раздумья дверь таверны распахнулась, и в пивную важно вошел Бен Хорнер. Несколько человек усмехнулись его появлению, несмотря на всеобщее уныние, а чей–то голос спросил, доволен ли он новым хозяином своего шлюпа Джеком Рэкхэмом.

— Какую плату вы ему назначили, капитан? — крикнул тот же голос.

Бен Хорнер швырнул кошелек на стол.

— Неужели вы думаете, что Бен Хорнер без боя отдаст своего знаменитого «Ястреба»? — воскликнул он. — Что он отдаст судно, сделавшее его имя легендой и заставляющее любого дона дрожать как осиновый лист при упоминании о нем?

Он заказал всем выпивку и объяснил, что получил от сэра Вудса Роджерса разрешение снарядить корабль для погони за Ситцевым Джеком.

— Кто поплывет со мной, ребята?

Присутствующие робко переглянулись, возможно

вспомнив о Деннисе Мак–Карти и его товарищах, но никто не произнес ни слова.

— Кто поможет мне вернуть законную собственность из лап грязного вора — не пирата, а трусливого вора? — вскричал Бен Хорнер. — Ну же, где ваша храбрость? Неужели никто из вас не торопится снова вступить в бой?

— Сегодня мы видели Денниса и других повешенных, — ответила Мэри. — Ни у кого из нас нет желания наблюдать подобные зрелища слишком часто.

— Клянусь, я не позволю повесить Рэкхэма. Я сам вырежу ему легкие, — пообещал Хорнер. — Допустим, я дам вам слово, что не привезу его сюда живым. Это что–нибудь изменит?

— Может быть, — сказала Мэри, думая, не та ли это возможность, которую она искала. Команду, которую сможет набрать Бен Хорнер, можно будет без труда подчинить своей воле, после того как они отчалят с Нью–Провиденс, а шансы, что ей придется сражаться с Джеком Рэкхэмом, ничтожно малы.

Бен Хорнер посмотрел на нее.

— Ты — Рид, ты был помощником на корабле Рэкхэма, не так ли?

— Верно, капитан.

— Мне это подходит, — сказал Хорнер. — Твой Ситцевый Джек бросил тебя на берегу, а я возьму помощником. Согласен?

— Да, — ответила Мэри, неожиданно решившись.

— Клянусь, это уже кое–что, парни, это неплохое начало. Пусть вор ищет вора — это хороший девиз.

— Может быть, испанцы найдут подобное название и для Бена Хорнера!

— А–а, ты слышал о моих подвигах против донов, юноша. А кто не слышал! 'Я не из тех, кто позволит гнусному щеголю Ситцевому Джеку Рэкхэму оскорбить себя. Клянусь, я задушу наглеца его же собственными прелестными бриджами.

Мэри угрюмо посмотрела на своего нового капитана и осталась недовольна его неуклюжей внешностью и круглым брюшком.

— Эх, лучше бы вы предоставили Джека своему помощнику, — заметила она. — Да уж, я бы не удивился, если бы и Энн Бонни справилась с вами!

Раскат смеха приветствовал эту остроту, а капитан Хорнер схватился за эфес шпаги.

— Спокойно, капитан, — произнесла Мэри. — Я еще не подписал назначения и могу говорить с вами, как мне вздумается. И не плохо бы вам запомнить, что Джек Рэкхэм — единственный человек, которого я встречала в этих краях, способный помериться со мной силами в драке на саблях или шпагах.

— Он говорит тебе истинную правду, Бен! — сказал матрос, который раньше плавал вместе с Рэкхэмом и Мэри. — Он — настоящий дьявол, когда у него в руках сталь, а с людьми суров, как надсмотрщик над рабами.

— Надсмотрщик? — повторил Хорнер, радуясь возможности замять ссору. — Тогда я не возьму своего слова назад. Ты подпишешь назначение?

— Ага, это я сделаю! — ответила Мэри.

Бен Хорнер торопливо ушел набирать команду, а Мэри осталась в таверне, чтобы поближе познакомиться с некоторыми из тех, кто уже согласился плыть вместе с ними. Их было шестеро, все — перевоспитанные пираты, и, прежде чем Мэри изрядно потратилась на выпивку, она успела убедить их, что постыдно охотиться за таким человеком, как Джек Рэкхэм, чтобы предать его смерти. Особенно под предводительством такого мешка с ветром, как Бен Хорнер.

 

Глава 15

Через неделю после отплытия с Провиденса Бену Хорнеру выпала крупная удача. Поздно вечером неподалеку от Большой Багамской отмели они услышали яростную пальбу из пушек и, осторожно поплыв на звук выстрелов в полутьме предрассветного времени, обнаружили примерно в двух милях прямо по курсу какой–то шлюп. Бен Хорнер быстро навел на него трубу и чуть не пустился в пляс от радости.

— Это точно он, — сказал он Мэри. — Я узнаю мое милое суденышко повсюду; я бы разглядел его даже в туман. Теперь, мистер Ситцевый Джек Рэкхэм, посмотрим кто кого.

— Если это ваш «Ястреб», нам не удастся даже приблизиться к нему, — заметила Мэри.

— У них сломана бизань–мачта, — ответил Бен Хорнер.

Подплыв ближе они увидели, что «Ястреб» действительно сильно пострадал в последнем бою. На борту люди неистово работали топорами, чтобы высвободить повалившуюся мачту. Корабль шел медленно, едва повинуясь рулю.

Бен Хорнер с нескрываемым восторгом потер руки.

— Хвала господу, он у нас в руках. Расставь людей по местам и передай им, что каждый из них получит по пять золотых гиней, когда Ситцевый Джек будет схвачен.

Мэри разослала моряков по местам: кто–то встал у пушек, кто–то взял в руки абордажные крючья, на верхней палубе расположились люди с мушкетами — но ни слова не упомянула об обещании, данном Хорнером. Вместо этого она ходила между людьми, удивляясь, неужели Бен Хорнер считает их потомками Иуды Искариота, готовыми предать своего товарища и воспользоваться его бедой. Ее слушали внимательно, и наконец она велела им ждать ее дальнейших приказов и не обращать внимания на Бена Хорнера.

Затем она послала в свою каюту за Веселым Роджером, которого держала в своем сундуке. Но прежде чем успел вернуться ее посланник, Хорнер приказал поднимать английский флаг.

Однако Джек Рэкхэм все еще был способен обороняться — все его люди побросали топоры и побежали к пушкам. Управление, казалось, тоже улучшилось, потому что шлюп пришел в достаточно устойчивое положение, чтобы в случае битвы точно поразить противника. Общеизвестная удача Рэкхэма, похоже, вернулась к нему — залп с «Ястреба» сильно повредил нос судна Бена Хорнера и проломил борт ниже ватерлинии. Бен Хорнер запрыгал на месте, крича от ярости, глядя, как добыча ускользает у него из–под носа, и Мэри решила, что настало время действовать. Ей уже принесли флаг, и она быстро пустила его вверх по мачте, около которой стоял Хорнер. Едва легкий ветерок развернул его и Веселый Роджер стал отчетливо виден, команда с облегчением закричала. Ответный крик раздался с корабля Рэкхэма. У Бена Хорнера, казалось, случился удар. Он недоуменно смотрел на флаг.

— Что это, мистер? Мятеж на корабле короля…

Дуло пистолета Мэри уперлось ему под ребра, свободной рукой она спокойно обезоружила его. Позвав двоих матросов, она с их помощью связала ему руки за спиной.

— Сажайте его в гичку, ребята, — приказала она.

«Аретуза» лениво скользила вперед, и, почувствовав дрожание палубы под ногами, Мэри поняла, что со шлюпом все кончено. Скоро он начнет погружаться, и, приказав матросом спасать все свои вещи, какие они смогут увезти, и занимать шлюпки, она сама повела свою к «Ястребу». Вскоре она разглядела Джека Рэкхэма и Энн Бонни, перегнувшихся через борт, чтобы лучше видеть, и начала размышлять о том, что почувствует Энн Бонни при виде своей предполагаемой соперницы, которая собирается причалить к ее судну, несмотря на все попытки Энн предотвратить это. Она знала, что Энн может заставить Джека потопить их лодки или отказать им в разрешении подняться на борт, и потому ощутила огромное облегчение, увидев на ее лице улыбку, возможно вызванную лишь неудачей Бена Хорнера. Мэри остановилась и помахала рукой. Энн махнула ей в ответ и пошла им навстречу.

Вскарабкавшись по веревочной лестнице, Мэри вытолкнула вперед Бена Хорнера, ткнув его в спину пистолетом, и, перерезав веревки, освободила ему руки.

— Этот щеголь хочет поговорить с тобой, Джек, — проговорила она. — Ни о чем другом не просил с того времени, как мы отплыли с Нью–Провиденс.

Джек Рэкхэм, изящный и бронзовый от солнечного загара, со спокойной улыбкой сверху вниз смотрел на толстого приземистого Бена Хорнера, который, казалось, проглотил язык.

— Ну что же ты медлишь? — сказала Мэри. — Говори. Ты же рассказывал нам, что ты скажешь Джеку Рэкхэму и что ты с ним сделаешь, когда представится случай. Невежливо заставлять нас ждать.

— Любой мог бы справиться с этой мокрой курицей, — произнес Рэкхэм. — Ну же, смелей, ты хотел мне что–то сказать?

— Клянусь, ничего, — пробормотал наконец Бен Хорнер. — Удача отвернулась от меня. Я сдаюсь. Это был ловкий ход — сбежать с моим «Ястребом»… смело проделано… мне просто не повезло, что у меня был корабль на Карибах.

Джек протянул ему руку, его лицо озарилось очаровательной улыбкой, которую он с такой легкостью умел на себя напускать.

— Без обид, Бен, — сказал он.

— Без обид, — подтвердил Хорнер, пожимая протянутую руку.

Все четверо обменялись рукопожатиями. Рэкхэм собрал в своей каюте военный совет, и, когда все расселись вокруг стола, Джек вкратце рассказал о своем плавании с того момента, как он с Энн Бонни отплыл с Провиденса. Судьба была против них, торговые корабли почти не попадались на их пути, и несчастья их дошли до предела прошлой ночью, когда они нарвались на французский военный корабль, не имея возможности избежать битвы с ним.

— Будь я проклят, мне не хватало рук и чудом посчастливилось удрать от французов, — говорил Джек. — Сами видите, в каком плачевном состоянии они нас оставили — бизань–мачта сломана, снасти снесены, в нижней носовой части — пробоина. Никогда в жизни я так не радовался, как сегодня, когда увидел, что вы поднимаете Веселый Роджер. Еще на один залп по вашему кораблю мы были неспособны. Ваше появление — просто божий дар.

— Не знаю, что думает об этом Энн, — сказала Мэри. — Она не хотела, чтобы я плавал вместе с вами.

— Ну теперь–то у меня нет выбора! — ответила Энн, пожимая плечами.

— Энн не лишена доли здравого разума, хотя она и женщина, — сказал Ситцевый Джек. — Она не будет смотреть косо на столь счастливую случайность. Мне больше, чем когда–либо прежде, не хватает людей — убиты все мои офицеры и половина маленькой команды, которую мне удалось набрать на Провиденсе. И тут появляетесь вы… Сколько у вас человек?

— Сорок пять, — сказала Мэри.

— Сорок пять человек и два офицера. Рида я знаю давно, а репутация отважного охотника за донами Бена Хорнера и так хорошо известна и ни в какой проверке не нуждается.

— Я–то думал встретить старость на стороне закона, — ухмыляясь, вздохнул Бен Хорнер. — Но судьба сильнее меня, и я остаюсь с вами до тех пор, пока не получу собственный корабль.

— Превосходно! — сказал Джек. — Но Рида я знаю с колыбели, и, как вам, наверное, известно, он помог мне возглавить мое первое судно — так что он станет моим первым помощником.

Хорнер немного помрачнел от мысли, что теперь станет всего лишь вторым помощником на своем знаменитом «Ястребе», но, зная, что не имеет права выбора, старался выглядеть как можно более беспечным.

— А теперь — за дело, — воскликнул Рэкхэм, вскакивая на ноги. — На вашей старой лохани, которая собирается пойти ко дну, есть провизия, Хорнер?

Бен через открытое окно посмотрел на заброшенную «Аретузу», все еще слабо державшуюся на поверхности.

— Обильный запас, сэр, — ответил он, запнувшись на слове «сэр».

— Тогда отправляйтесь туда, возьмите людей, сколько понадобится, и перевезите сюда все, что сможете. У нас все запасы на исходе. А мы с Ридом пока пойдем посмотрим, что творится на палубе.

Мэри, довольная тем, что снова оказалась вместе с Рэкхэмом, отметила, что его фигура заметно испортилась от слишком обильных удовольствий; но он оставался для нее хорошим товарищем, и она объявила, что счастлива вновь его видеть.

— Не больше, чем я сам, — сказал Джек, когда они вместе вышли на палубу. — Но через некоторое время тебе не будет это столь приятно, и ты пожалеешь, что не оказалась подальше от меня.

— Как так? — спросила Мэри.

— Видишь ли, ты — деятельный, устремленный вперед человек, никогда не отклоняющийся со своего курса, пока не окажешься в своем порту, — объяснил Джек. — Я подозреваю, милый друг, что происходящее здесь придется тебе совсем не по душе.

— Ты же капитан. Почему же ты не приведешь все в порядок?

— Верно, я капитан. Но я же сам и причина всего этого.

— Ты говоришь загадками, приятель.

Джек положил руку на плечо Мэри.

— Ты был прав с самого начала, Рид, — проговорил он. — Никогда не бери женщину в море. Никогда не мешай дело с удовольствием — это золотое правило.

— Почему же ты не избавишься от нее? — снова спросила Мэри. — Высади ее в ближайшем порту.

— Эта маленькая стерва крепко засела в моей крови, — тихо ответил Рэкхэм.

Они с отчаянием переглянулись, и Мэри резко отвернулась, чтобы проследить за тем, что творилось на палубе. Скоро все матросы ожесточенно работали под ее присмотром: кто рубил бизань, кто заменял снасти на фалып–мачте, кто латал пробоину; другие смывали с палубы кровь и предавали разбросанные на ней тела грубому морскому погребению.

Душа Мэри пела от радости жизни, когда она, прохаживаясь между моряками, принуждала их к работе — там ударом, здесь резким жестом, чувствуя силу и власть заставить их двигаться. Управлять людьми по своей воле, чтобы они достигли цели, — такая жизнь приходилась ей по душе. Сама цель не имела значения, важен был лишь процесс, и радость деятельности всегда значила для нее больше, чем драгоценности и золото, которые ей удавалось получить.

Знаменитый «Ястреб» вполне заслуживал ее труда. Стройный корабль с красивыми линиями, он, казалось, вслух взывал к Мэри, чтобы она отмывала пятна, начищала медь пушек и натирала палубу морским песчаником до тех пор, пока он не сможет снова гордиться собой. Мэри чувствовала, что с первого взгляда влюбилась в этот шлюп, и проклинала Джека Рэкхэма за то, что он довел судно до такого состояния. «Ладно, мой красавец, — громко произнесла она. — Я прослежу, чтобы все было сделано как следует. Когда–нибудь ты станешь моим». И уже в тот момент она твердо решила, что «Ястреб» должен принадлежать ей, даже если ради этого ей придется сражаться с самим Ситцевым Джеком Рэкхэмом.

В рекордное время она добилась того, чтобы «Ястреб» стал снова готов к бою, и Рэкхэм поздравил ее.

— Ты вдохнул в нас новую жизнь, дружище!

Но Мэри не испытала удовольствия от этой похвалы, поймав напряженный взгляд Энн, пристально следившей за ними с полуюта.

Бен Хорнер, прирожденный маркитант, забрав с «Аретузы» все нужное, открыл порта судна, чтобы избавить его от лишних мучений. Проследив, как корабль скрылся под водой, Рэкхэм направил «Ястреб» на Карибы, так как прознал о пребывании в том районе испанских галионов с сокровищами, а Мэри радостно принялась за работу по подготовке команды, на которую можно было бы положиться в бою.

 

Глава 16

Рэкхэм предоставил Мэри следить за кораблем, почти ни в чем ее не ограничивая. Самого его редко можно было видеть, и, расспрашивая матросов, Мэри вскоре поняла, как низко пал их капитан. Прежде любой отправился бы за Джека Рэкхэма в огонь и в воду — все знали, что за его щеголеватой внешностью скрывается отважный моряк, не знающий усталости, что в нем есть дьявольская удаль, которая никогда не подведет. Теперь все видели, что его дух гниет и покрывается язвами из–за излишнего потворства своим желаниям и привязанности к женщине.

Корабль, разумеется, перенимал настроение капитана, и вскоре Мэри обнаружила, что атмосфера на борту хуже, чем ей доводилось видеть в армии или на каком–нибудь другом судне. Новички вскоре тоже заразились от остатков прежней команды — вялые матросы не обращали на капитана никакого внимания, ворчали о недостатке добычи, почти не скрывая своего мятежнического настроения. Со времени отплытия с Провиденса они ограбили лишь маленькую пинассу и несколько никчемных рыболовецких посудин, но Джека Рэкхэма это, очевидно, никоим образом не заботило. Ночи напролет и большую часть дня он проводил внизу, в каюте Энн Бонни, за выпивкой и любовью. Матросы начали ненавидеть Энн Бонни, хотя почти не видели ее, и стали думать, что она приносит им несчастье. Они открыто говорили, что удача не вернется к ним, пока на борту находится это рыжее дьявольское отродье, и вскоре у них появилась мысль, что лучше всего было бы бросить Энн Бонни за борт, даже если это означало бы отправить вслед за ней и капитана. Матросы всерьез считали, что Джек Рэкхэм так изменился из–за того, что Энн Бонни наложила на него чары.

Мэри знала, что если моряк вобьет себе в голову суеверие, с ним уже ничего не поделаешь. Встревоженная, она искала возможности поговорить с Джеком Рэкхэмом, но ей не удавалось застать его одного. Начиная терять терпение, она послала к Джеку одного из своих людей, чтобы попросить его зайти в ее каюту.

Рэкхэм явился пьяный в стельку. Качаясь из стороны в сторону, он остановился в дверях и помахал ей рукой.

— Что случилось, дружок? — спросил он. — Проклятье, ты просто грубый негодяй, как ты можешь посылать за капитаном!

— Я не мог застать тебя в одиночестве, — ответила Мэри, — а у меня важное дело. Послушай, Джек, возьми себя в руки. Тебе известно, что ты подвергаешь свою жизнь, жизнь Энн, да еще и мою в придачу, опасности?

— Ха, ты так считаешь?

— Люди недовольны. И неудивительно, коли ты день и ночь думаешь только о бабе!

— Постараюсь быть терпеливым, хотя ты даром тратишь мое время. Почему я должен обращать внимание на этот сброд?

— Где твой разум, парень? Против целой команды не смогут устоять даже два таких фехтовальщика, как я и ты.

— Фи, а мне нравится, что команда недовольна! Когда матросы готовятся сместить капитана, они лучше дерутся.

— Дерутся? Вот именно. Твои люди пошли за тобой, чтобы сражаться, а не смотреть, как ты лапаешь женскую шейку.

— Буду драться, когда время придет. Покажи мне противника, и я буду драться с любым, включая мистера Рида, — закончил Джек, махнув Мэри рукой на прощание.

— Боюсь, твое время наступит раньше, чем тебе придется драться, — холодно заметила Мэри. — Еще немного, и ты не сможешь держать шпагу в руках.

Но убедить его в чем–либо не представлялось возможным. Мэри пыталась переговорить с Энн Бонни, но та, очевидно ревнуя, не открывала ей дверь. Все, что могла Мэри, это сдерживать людей, пока возможно, и надеяться, что Джек Рэкхэм все–таки придет в себя.

Они находились неподалеку от Наветренных островов и видели несколько больших кораблей, но инициатива и железные нервы Джека Рэкхэма совершенно отказали ему. Как правило пьяный, он утверждал, что паруса, которые они видят, принадлежат военным кораблям, и настаивал на том, чтобы воздержаться от нападения. Мэри знала, что он боится рисковать жизнью Энн Бонни и что напивается он лишь для того, чтобы не видеть презрения в глазах своих людей. Все еще робко надеясь на перемены в Рэкхэме, она упрямо закрывала глаза на предложение принять управление кораблем на себя, на что неоднократно намекали члены команды. Но Бен Хорнер, без сомнения, не испытывавший дружеских чувств по отношению к Ситцевому Джеку, нашептывал матросам, что сам мог бы стать куда более удачливым капитаном, и обещал им богатую добычу. Это приводило Мэри в замешательство, так как Бен Хорнер славился своими способностями штурмана. Но однажды ночью во время внезапно налетевшего вихря порыв ветра выбросил Хорнера за борт. Мэри использовала его неожиданную смерть, объяснив ее суеверным морякам как предупреждение о том, как Бог расправится с мятежниками. На какое–то время на корабле стало спокойней.

Через несколько дней после этого происшествия они заметили за бортом нечто похожее на бревно, но, присмотревшись, Мэри, обладавшая острым зрением,

различила привязанного к нему человека. Спустив на воду шлюпку, она сама отправилась на разведку и обнаружила, что это было выдолбленное в форме грубой лодки дерево. Спина привязанного к нему человека показалась ей знакомой, и, с чувством возрастающего возбуждения перерезав веревки, она втащила его в лодку и увидела перед собой Джона Вейда, молодого американца, высаженного майором Бонне на необитаемом острове. Длинные, спутанные волосы падали на его пергаментно–бледное лицо, но, сунув руку ему под рубаху, Мэри почувствовала слабые удары сердца. Насильно влив ему в рот сквозь крепко сжатые зубы бренди, Мэри приказала своим людям налечь на весла и стала растирать ему спину. Прежде чем они успели вернуться на «Ястреб», на лице Вейда появились первые признаки жизни. Эта чудесная встреча разбудила в Мэри надежду: без всяких на то оснований она чувствовала, что удача возвращается к ней.

Мэри приказала отнести Вейда в свою каюту, раздела и завернула в теплые одеяла. Оставив негра, который ей прислуживал, присматривать за ним и приказав сообщить ей, как только он откроет глаза, она вышла на палубу. Через три часа ей доложили, что он пошевелился, и, вернувшись в каюту, Мэри нашла Вейда уже с каким–то подобием румянца на щеках.,

— Привет, Рид. Вот мы и встретились, — произнес он, широко улыбаясь.

Его улыбка как будто снята гору с плеч Мэри.

— Да, к счастью для меня!

— Для меня это вдвое большее счастье! — ответил Джон Вейд. — Я был, как никогда, близок к смерти.

— Мне незачем расспрашивать тебя, что произошло, — сказала Мэри. — Ты до смерти устал от жизни на острове, сделал себе что–то вроде лодки и доверился волнам, а твои товарищи отказались от столь опасного предприятия. Что заставило тебя пойти на это безумие, Джон?

— Тебя никогда не высаживали на крохотном островке, иначе ты бы не спрашивал! — ответил Джон. — Безумие это было или нет — но я жив и здоров, так что покончим с этим. Что это за судно? Вы пираты?

Мэри внимательно посмотрела на него, прежде чем ответить, неожиданно вспомнив, что он был опытным штурманом, и думая, как бы переманить его на свою сторону, если «Ястреб» станет ее кораблем.

— Ты не должен снова оставлять меня, Джон, — проговорила она. — Ты будешь мне нужен.

— Ну, я не отрицаю, что рад снова видеть тебя, Рид, несмотря на наше неприятное прощание. Ты решил остаться с этим пиратом, Бонне, хотя до этого говорил, что не покинешь меня. Но я полагаю, у тебя были на то веские основания.

— Были, Джон, и когда–нибудь я все тебе расскажу.

— Хорошо, что меня подобрал именно ты. Я отношусь к тебе лучше, чем к любому, кого я когда–либо встречал. Но ты не ответил на мой вопрос — вы пираты?

— По названию — да, Джон, — ответила Мэри. — Но наш добродушный капитан Рэкхэм околдован.

Мэри вкратце объяснила ему положение вещей на борту и поведала о своем намерении завладеть этим кораблем, как только представится возможность.

— Почему бы тебе попросту не свергнуть Рэкхэма? — спросил Вейд.

— Это логично, но я не хочу этого делать, — ответила Мэри. — Рэкхэм — мой друг, и, сказать по правде, я побаиваюсь его женщину! Но я чувствую, что шанс вот–вот подвернется. Ты поможешь мне?

— Нет, — зевая сказал Джон. — Я не хочу быть пиратом, не хочу подвергаться риску вернуться домой на нок–рее. И точка на этом.

— Ты что, никогда не рискуешь, приятель?

— Ты сам знаешь, какому риску я подвергался только что. Но я не опозорю свою семью.

— Мне искренне жаль, Джон, — сказала Мэри. — Признаться, я немного не люблю, когда люди отка

— зываются принимать мои предложения, а на тебя я рассчитывал. Но когда тебе станет лучше, может быть, ты передумаешь. А пока что я приложу все усилия, чтобы тебя оставили в покое. Я объясню твой отказ присоединиться к нам тем, что ты еще слишком слаб. Не думаю, что Ситцевый Джек сильно заинтересуется тобой, даже если я скажу, что ты свалился с луны.

Как и ожидала Мэри, Рэкхэм не проявил к новичку никакого интереса и сказал ей, что она может делать с ним все, что ей вздумается. Она поместила Вейда в запасную каюту и следила за тем, чтобы ему доставалась лучшая пища, какая только хранилась на борту корабля. Это не было особенной роскошью, хотя Мэри умудрялась заменять для него принятую порцию из сухарей, солонины и сушеных бобов на те немногие вкусности — масло, сыр и цыплят, — которые Джек Рэкхэм откладывал для Энн Бонни и с которыми он расставался крайне неохотно. Но американец был молод, и не прошло и недели, как к нему вернулись его обычная сила, нетерпеливость и активность.

Мэри часами слушала его рассказы об Америке, о море и о Европе. Самодостаточная, всегда заводившая знакомства, а не дружбу, видящая в людях лишь средство добиться своей цели, Мэри со времени так взволновавшего ее разговора с Энн Бонни стала страстно мечтать о собеседнике. Возможно, он был нужен ей лишь для того, чтобы убедить саму себя, что она может обойтись и без него, и что с ее маленьким закрытым миром все в порядке. Но общение с Вейдом вновь освежило ее сознание, и она ощутила усталость от занятости исключительно собственными делами и амбициями. Мэри почувствовала, что не может снова остаться без его общества, и поэтому, узнав, что Вейд попал в неприятности, грозящие прекратить его пребывание не только на «Ястребе», но и вообще на земле, она решила сделать все от нее зависящее, чтобы предотвратить это.

Было бы странно, если бы на корабле с таким капитаном, как Рэкхэм, не объявился матрос, пожелавший извлечь выгоду из слабой дисциплины и провозгласивший себя на полубаке главарем, который готов возглавить судно, как только представится такая возможность. В этом случае матросов подчинил себе боцман Уилкенс, плававший еще с Чарльзом Вейном, а потом перешедший на сторону Рэкхэма: смуглый волосатый малый, который раньше, по слухам, был горняком, больше шести футов ростом и восемнадцати стоунов весом. Однажды ночью, подходя к каюте, которую занимал Вейд, чтобы встретиться с ним для обычной беседы, Мэри расслышала два спорящих голоса. Скользнув в тень, она прислушалась. Уилкенс называл Вейда любимчиком первого помощника.

— На этой посудине нет места для плаксивых любимчиков! — говорил он. — Мистер Рид скоро поймет это на своем горьком опыте. Говори, ты будешь вести себя как мужчина и отрабатывать свой хлеб, или ты собираешься и дальше подлизываться к помощнику?

— Я не буду работать на пиратов! — ответил Вейд.

— Но пиратский харч достаточно хорош для твоего брюха, так? — закричал Уилкенс. — Ты просто грязный янки!

В ответ Вейд нанес Уилкенсу внезапный точный удар в живот, от которого тот согнулся вдвое. Мэри узнала прежнюю силу и скорость молодого задиры. Но Уилкенс вытащил огромный нож, а у Вейда не было никакого оружия, Мэри знала это точно. Прежде чем она успела броситься на выручку, американец снова овладел положением.

— Ты же не трус, чтобы убивать безоружного, — спокойно произнес он. — Убери нож, и давай встретимся в честном поединке на шпагах.

Уилкенс затрясся от смеха.

— С тем же успехом я мог бы перерезать тебе глотку прямо сейчас. Поединок ничего не изменит.

— Давай сделаем все по правилам, — ответил Вейд. — Встретимся завтра через час после восхода на острове. Пусть два человека с корабля следят за тем, чтобы все было честно.

— Что ж, пусть мои товарищи позабавятся, а заодно и заработают по паре кружок, хотя я не собираюсь долго с тобой церемониться. У тебя осталось немного времени.

Уилкенс лениво вышел из каюты, а Мэри осталась стоять, размышляя, что ей следует делать. Мысль потерять Джона Вейда была для нее непереносима, но она знала силу его противника и его мастерство в сабельном бою. Вейд еще не совсем оправился после приключений в море, и у подобного боя мог быть лишь один исход. Мэри могла сделать лишь одно, и она поспешила догнать Уилкенса.

Он стоял у борта, и, когда она похлопала его по плечу, матрос посмотрел на нее и, снова отвернувшись, сплюнул в воду.

— Уилкенс, — сказала она. — Я слышал, как ты только что упоминал мое имя и обвинял в том, что у меня есть любимчики. Это серьезное обвинение против офицера.

— Это верно, — ответил Уилкенс.

— Я мог бы судить тебя и посадить в кандалы, но это не по мне. Скажи, ты дерешься только с больными или готов сразиться и со мной, как мужчина с мужчиной?

Зндя репутацию Мэри, здоровяк колебался.

— Когда, мистер? — спросил Уилкенс, в его лице промелькнула хитрость.

— На рассвете, — ответила Мэри.

Рассмеявшись от радости, Уилкенс поплевал на

свои огромные ручищи.

— Договорились, мистер! — воскликнул он.

Мэри знала, что у него на уме. На рассвете будет

еще так темно, что ее превосходящие способности фехтовальщика окажутся бесполезны против его силы. Но ей нужно было встретиться с ним раньше, чем он будет драться с Вейдом.

— Одно условие, Уилкенс, — сказала она. — Держи язык за зубами.

— Клянусь, буду нем как могила, в которой вы скоро окажетесь, — ответил Уилкенс.

Мэри кивнула и отправилась разыскивать Вейда, размышляя, упомянет ли он о дуэли, которую так опрометчиво назначил. Он не сказал о ней ни слова и вел себя совсем как обычно.

«Ястреб» остановился у небольшого острова для чистки днища, и сойти на берег не составляло никакого труда. Мэри наблюдала, как Уилкенс и два его помощника отплыли на берег, и, вооружившись пистолетами и саблей, отправилась за Джеком Рэкхэмом, которого предупредила о дуэли еще ночью. Нельзя полагаться на себя одну, когда имеешь дело с тремя такими мерзавцами.

— Пойдем, Джек, — сказала она. — На берег поплыли всего трое, а мы вдвоем стоим шестерых.

— Да еще и со мной в резерве.

Повернувшись, они увидели одетую в мужской костюм и вооруженную до зубов Энн Бонни.

— Дьявол меня побери, Джек, ты что, никуда не выходишь без этой женщины?

— Жалкий подкаблучник — вот я кто, будь я проклят, — с горечью воскликнул Рэкхэм. — Можешь ты не совать нос в мои дела, женщина?

— Это не твое дело, — ответила Энн. — Но я не хочу пропустить столь забавное зрелище.

— Ладно, не трать слов впустую — пусть идет с нами! — сказал Ситцевый Джек, привязывая саблю и затыкая за пояс пистолеты.

— Ну что ж, пошли, — согласилась Мэри. — Я надеюсь, что ты постараешься нам не мешать.

— Можете не волноваться, — пообещала Энн. — Я иду с вами только для того, чтобы поучиться у Рида — я много слышала о его способностях в фехтовании.

— Боюсь, у него не будет возможности их продемонстрировать, — мрачно заметил Рэкхэм. — В поединке с таким быком, как Уилкенс, могут помочь лишь сокрушительные удары сплеча — один за другим. В другой ситуации я бы с легким сердцем положился на мастерство Рида, но в этом случае, когда бой будет происходить в полутьме, — я не очень–то в него верю. Как ты смотришь на то, чтобы отменить поединок, Рид? Или, по крайней мере, перенести его на полдень.

— Чтобы потом я стал посмешищем для всей команды? Со мной все будет в порядке, Джек. В армии мне приходилось иметь дело и с более опасными людьми, чем Уилкенс.

— Будь осторожен, приятель! — сказал Рэкхэм. — Я не хочу потерять первоклассного офицера.

Холодный сырой сумрак ночи все еще висел над островом; высадившись из лодки, они с трудом различили трех человек, дожидавшихся их прибытия. Казалось, те были удивлены увидеть вместе с Мэри Рэкхэма.

— Мы не думали, что вы так рано покинете постель, шкипер. Вы ведь так к ней привязаны! — сказал Уилкенс, кланяясь Энн Бонни.

— Смотри, как бы я не решил заменить Рида, Уилкенс, — тихо ответил Рэкхэм.

Он взялся сам выбирать площадку для дуэли и стал тщательно отыскивать место, где было как можно меньше неровностей. Уилкенс то и дело поплевывал на руки и со злобой размахивал над головой саблей. Мэри стояла неподвижно, иногда вздрагивая от холода и чувствуя какую–то странную, ни на чем не основанную грусть. Ей пришло в голову, что, возможно, сейчас ее охватило предчувствие смерти. Посмотрев на нее, Энн Бонни вытащила из кармана бутылку рома.

— Сырость пробрала тебя до костей, Мэри, девочка, — прошептала она. — Глотни немного и соберись.

— Спасибо, Энн, — поблагодарила Мэри. — Грустить перед боем — это на меня не похоже. Обычно я оживаю, когда мне предстоит серьезное дело.

Она сделала большой глоток и почувствовала себя лучше.

— Ну вот, твои щеки порозовели, — сказала Энн. — Да здравствуют женщины!

— Я рада, что ты наконец–то встала на сторону нашего пола, — улыбнулась Мэри.

Они смотрели, как Уилкенс красуется перед своими товарищами, рассказывая им, что он собирается сделать со своим противником.

— Понимаешь, я просто подумала о Джоне Вейде, — произнесла вдруг Мэри, немного поколебавшись.

— О молодом американце?

— Да, он должен был драться с Уилкенсом рано утром, но он еще не совсем выздоровел.

— А–а, теперь мне все ясно! — сказала Энн, с любопытством рассматривая лицо Мэри.

— Со стороны все всегда ясно и просто, — резко проговорила Мэри. — Но если меня убьют или тяжело ранят в этом бою, ты проследишь, чтобы Джек не позволил Уилкенсу драться с Вейдом?

— Разумеется. Это я тебе обещаю, — ответила Энн.

Рэкхэм все еще придирался к выбранной площадке, находя то там, то тут мелкие недостатки и стараясь выиграть время. Он знал, что каждая минута важна для поединка, но наконец терпение Уилкенса лопнуло.

— Давайте начинать, мистер, — сказал он. — Или вы собираетесь держать меня здесь до тех пор, пока я не окоченею или не заработаю ревматизм?

Он разделся по пояс, обнажив свою широкую волосатую грудь, покрытую странными восточными татуировками. На каждой руке были изображены длинные извивающиеся змеи.

Энн Бонни содрогнулась.

— Может, Джек и прав. Откажись от боя.

Но вид противника лишь укрепил решимость Мэри. Одетая в контраст Уилкенсу в белую рубашку, застегнутую до самой шеи, она вытащила саблю и приготовилась к дуэли. Уилкенс обрушил на нее целый поток богохульств, в общих чертах рассказав, что он намеревается сделать с мистером Ридом Задиристым Воробьишкой.

Джек Рэкхэм поставил их спиной к спине, как было заведено, и, утерев ярко–красным платком пот со лба, выстрелил в воздух. Мэри, готовая на любую подлость со стороны хитрого Уилкенса, легким прыжком отскочила в сторону. Это был правильный ход, потому что здоровяк, против всяких правил, попытался не оборачиваясь пырнуть ее саблей из–под руки, как только раздался выстрел. Прежде чем он успел развернуться, Мэри оказалось перед ним с занесенной саблей, но довольно ловкий для человека подобной комплекции Уилкенс успел увернуться, отделавшись лишь маленьким порезом на руке. Отражая его удары, Мэри наконец осознала, какой силой обладал этот человек. Нападать на такого противника очертя голову значило напрашиваться на неприятности — сначала его нужно утомить, доверившись своему превосходству в технике фехтования и легкости. Со своим раздутым брюхом и толстой шеей, вскоре раскрасневшейся от напряжения, Уилкенс находился в невыгодном положении, и если Мэри удастся держаться поодаль и не произойдет ничего неожиданного, конец дуэли будет несложно предсказать.

Они кружили друг вокруг друга; Уилкенс задыхался, его глаза заливал пот. Как и Мэри, он понимал, что если он не сможет быстро закончить бой, его ожидает койка в холодной земле. Мэри внимательно следила за ним, готовая к любому предательству, но вдруг взгляд ее наткнулся на татуировку на груди противника, на которой изображалась обнаженная женщина. Не в силах отвести от нее глаз, она неожиданно подумала о том, что этой животной силе противостоит такая же изящная и хрупкая фигурка. Как могла она отважится на поступки, которые совершала в своей жизни? Что произойдет, если ее тайна раскроется?

И вдруг Уилкенс с диким воплем взмахнул над головой саблей и обрушил на нее сокрушительный удар. Энн вскрикнула, и этот звук привел Мэри в себя. В последнюю секунду она успела увернуться в сторону, и лезвие прошло в нескольких сантиметрах.

Но торопливость ее запоздалого движения повлекла за собой ту самую неожиданность, которой она боялась. Мэри зацепилась ногой за торчащий из земли корень и упала на спину с такой силой, что у нее сбилось дыхание. Лежа на земле, она внезапно подумала о Джоне Вейде и пожалела, что до него дойдут вести о ее нелепой смерти и о том, что он узнает, что она женщина, лишь после ее кончины. Но сила удара, с которым Уилкенс набросился на нее, отбросила громилу так далеко, что к тому моменту, как он пришел в себя, Мэри уже восстановила дыхание и почти поднялась на ноги, сжимая в руке саблю. Уилкенс снова подбежал к ней, чтобы прикончить, и, уже поздравляя себя с победой, открылся сильнее, чем обычно. Но Мэри ловко ускользнула от нападения, отразив его удар саблей, и, увидев в его лице страх, громко рассмеялась.

— Я дала тебе шанс, неуклюжий болван! Теперь пощады не жди.

По лицу Уилкенса ручьями катился пот; внезапно он согнулся, вытащил из–за пояса кинжал и швырнул его в Мэри. Сталь со свистом пронеслась мимо и вонзилась в ствол дерева. Мэри занесла саблю, и, раненный в плечо, Уилкенс повалился к ее ногам.

— Я дралась неловко! — произнесла она, отбрасывая саблю.

— Чертовски неловко! — воскликнул Рэкхэм, снова вытирая пот. — Черт возьми, я чуть не умер от сердечного приступа. Никогда не видел, чтобы ты был так рассеян, парень!

— Я пришла поучиться кое–каким приемам, но, по–моему, я ничего не получила! — сказала Энн.

— Должно быть, виной всему сырой влажный воздух этих мест, — ответила Мэри. — Пора убираться отсюда!

Джек осмотрел Уилкенса и, убедившись, что рана неопасна, приказал двум его товарищам отвезти его на борт, а сам вместе с Мэри и Энн вернулся на корабль. Мэри сразу послала одного из матросов за Вейдом и сообщила ему, что являться в назначенное для поединка с Уилкенсом место нет необходимости.

— Я только что узнал, что ты дрался с Уилкенсом, — сказал Вейд. — Мне не хотелось бы думать, что ты взял его на себя, чтобы спасти мою жизнь.

— Не будь болваном, приятель! — воскликнула Мэри. — Ты — штурман, и когда–нибудь ты войдешь в мою команду. Просто не встревай больше в неприятности.

Вейд провел рукой по волосам, посмотрел на Мэри полными гнева глазами и, не произнеся ни слова, быстро вышел из ее каюты.

 

Глава 17

На следующий день во время дневной вахты Мэри дозорный закричал, что видит парус.

— Судя по виду, испанская галера с сокровищами.

Мэри посмотрела в подзорную трубу и увидела хорошо вооруженный испанский галион. На палубе суетились люди: они поднимали паруса, чтобы избежать встречи с чужаком. Корабль направлялся в Гавану, но, примерно рассчитав его скорость, Мэри решила, что его можно без труда захватить раньше, чем он успеет войти в гавань.

Джек Рэкхэм, как обычно, заперся в каюте Энн Бонни, и по привычке Мэри уже открыла рот, чтобы отправить к нему человека с известием об испанцах. Но она прекрасно понимала, что произойдет: Джек наверняка придумает повод отказаться от нападения. И в этот момент ей пришла в голову мысль, от которой ее сердце радостно взыграло. Почему бы не сразиться с испанцами без ведома капитана? Если все будет хорошо продумано, он ничего не узнает до тех пор, пока не будет слишком поздно.

Не отводя взгляда от испанского судна, Мэри начала обдумывать нападение. Не возникало никаких сомнений в том, что ей удастся догнать испанцев, но сможет ли она захватить их? Доны везли тяжелый груз металла, а по палубе сновали многочисленные солдаты, не уступавшие в количестве матросам. Но протерев линзу подзорной трубы и внимательней осмотрев врагов, Мэри увидела, что можно добиться того, чтобы люди на палубе стали друг для друга помехой; решительный организованный натиск может вызвать панику и путаницу на испанском корабле. Сомнения вызывало лишь превосходящее вооружение донов, чьи пушки могли разбить «Ястреб» в щепки, но, зная испанских канониров, Мэри сочла, что может положиться на их неточность.

В возбуждении сжав кулаки, Мэри наконец решилась. Она сознавала, что рискует жизнью, что ей угрожают не только испанские пушки, но и, в случае провала, ярость собственной же команды. Она представила себе «Ястреб», побежденный и разбитый, на котором происходит суд, возглавляемый Джеком Рэкхэмом, который приговаривает ее к повешению на нок–рее за мятеж. Но она прогнала от себя мысли о том, что следует быть осторожней, — нельзя упускать свой шанс. Оглядев матросов, с тайной надеждой смотревших на нее, она чуть не закричала в предвкушении предстоящей битвы.

Ее мозг никогда еще не работал с такой четкостью. Чтобы не побеспокоить Рэкхэма, она негромко отдавала приказы — поднять паруса и занять свои места. Тем, кто взял в руки абордажные крючья, было велено приготовиться; другим — с мушкетами — отправляться на корму; канонирам — заряжать пушки картечью, но не стрелять, пока она сама не даст команду. Ее приказы тихо передавались из уст в уста, и даже сам «Ястреб», слегка качаясь, летевший по волнам в погоню за испанцами, казалось, преисполнился ожидания битвы. Доны пытались удрать, подняв все паруса, но Мэри лишь улыбнулась на это. «У них нет ни малейшего шанса, так ведь?» — вслух обратилась она к «Ястребу».

Теперь у Мэри был лишь один путь: подплыть вплотную к испанцам, положась на удачу и надеясь, что они не нанесут «Ястребу» серьезных повреждений, а потом вести своих людей за смертью или победой. Разделив команду на две группы, она сама возглавила большую и назначила начальником второй боцмана, дав ему указания нападать позже, когда бой будет в самом разгаре.

Стоял прекрасный летний день, легкий бриз смягчал безжалостное тропическое солнце, а «Ястреб» быстро нагонял тяжелый испанский галион. Мэри забыла обо всем, кроме врага, и потому слегка удивилась, вдруг увидев подле себя Джона Вейда.

— Ты используешь свой шанс, Рид, — спокойно произнес он.

— Ты думаешь, я не знаю об этом? — ответила Мэри, встав у штурвала и отослав рулевого в группу боцмана.

Вейд не произнес больше ни слова и не двинулся с места, задумчиво разглядывая испанский корабль. Расстояние между «Ястребом» и галионом все уменьшалось, обе команды молча смотрели друг на друга. Не раздавалось ни одного звука, кроме плеска волн о борт судна.

— Поверни корабль! — внезапно крикнул Вейд, его голос далеко разнесся над гладью моря.

Мэри инстинктивно выполнила команду, и ядра испанцев прошли мимо, не причинив «Ястребу» никакого вреда и лишь сорвав небольшой кусок снастей. Мэри снова повернула штурвал, и они понеслись на свою добычу, стремительные, как стрела.

— Возьми, Джон! — сказала Мэри, передавая американцу штурвал. — Тебе незачем объяснять, что нужно делать. До встречи.

И прежде чем он успел возразить, она оставила его и побежала к команде, ждавшей ее на шкафуте, на ходу повязывая на голову алый платок.

— Следите за этим платком, ребята, — обратилась она к матросам. — Держитесь вместе, как солдаты, и донам не выстоять. Мы будем прорываться к корме, боцман, и попытаемся увести с собой большую часть испанцев. Когда вы увидите, что мы отбили полуют и доны стали напирать сильнее, чтобы прогнать нас оттуда, вы должны напасть на них сзади. Но не вступайте в бой слишком рано. Дождитесь срока, как бы вам ни хотелось прийти нам на помощь. Если нас осилят, предоставьте нас нашей судьбе. Мы заслужим смерти, если не отправим в преисподнюю целую толпу испанцев.

Приглушенный шепот одобрения прошел по рядам моряков.

— Наконец–то дело, мистер Рид! — ответил боцман, явно забывший о своем перевязанном плече. — Мы давно могли бы сразиться и с более сильным противником.

Мэри еще раз оглядела своих людей; их было пятьдесят человек, все загорелые, подтянутые, обнаженные по пояс, с ножами в зубах. Она почувствовала, что они исполнены боевого духа, что они стремятся наверстать даром потраченное время, и, как всегда перед боем, радость охватила ее. Такие мгновения, драгоценные мгновения достижения цели, делали жизнь стоящей.

Канониры, как и было приказано, ждали сигнала и, когда до испанцев оставалось всего двадцать ярдов, по знаку Мэри дали залп картечью. На палубе галиона воцарилась паника. У самих испанцев не хватило времени для ответного выстрела, так быстро приблизился «Ястреб».

Едва лишь Джон Вейд аккуратно повернул «Ястреба» параллельно вражескому судну, как матросы стремительно сцепили оба корабля мертвой хваткой. Закрепив обрывком снасти штурвал, Джон побежал смотреть на битву.

Помощник капитана, Рид, возглавлял штурм галиона, выкрикивая слова ободрения своим людям, которые с ответными воплями, словно клин, врезались в ряды испанцев. Оборонявшиеся сражались смело, пираты то наступали, то снова отступали, но повсюду Вейд то и дело замечал алый платок. Рид был везде: ни один испанец не мог устоять против его сокрушительных ударов, и его присутствие, казалось, связывало и поддерживало всю команду. Испанцы превосходили пиратов втрое — кроме команды, галион охраняло множество солдат, но небольшая группа англичан все ближе пробиралась к корме. Мертвые и раненые испанцы устилали своими телами палубу, в воздухе носились звуки лязга сабель о шпаги, крики упавших и яростные ругательства на английском и испанском языках.

Вейд как зачарованный смотрел за ходом сражения. Для него оно было триумфом одного человека. Матросы дрались, словно одержимые, но Джон понимал, что этот ужасный бой был бы проигран, не будь перед их глазами примера помощника капитана. Гений Рида объединял их, его сила жизни заставляла их делать больше, чем они умели. Окаменев от возбуждения, Вейд стоял, не понимая, на каком свете он находится, пока вдруг не заметил Джека Рэкхэма и Энн Бонни, так же как и он, следивших за боем. Энн Бонни кричала и прыгала то ли от гнева, то ли от возбуждения — в суете Вейд не мог разобрать, а Рэкхэм стоял совершенно неподвижно с бледным, застывшим, как у привидения, лицом.

Вейд подошел к нему и тронул за локоть.

— Грандиозный бой, сэр! — заметил он.

Рэкхэм безучастно посмотрел на него и не ответил. Джон Вейд почувствовал, что капитан не понимает, что происходит, и, встревоженный, оставил его и вернулся к штурвалу.

Нападавшие тем временем добрались до верхней палубы, и, как и было условлено, в толпу испанцев врезалась группа боцмана. Как и предвидел Рид, это был самый благоприятный момент для подмоги. До кормы люди Рида добрались, но судно еще отнюдь не было захвачено. На корабле было такое множество испанцев, что им удалось перестроиться для нового нападения на начинавших уставать пиратов. Но люди боцмана перевесили чашу весов. С воплями они спрыгивали на палубу испанского судна, доны испуганно оглядывались, ряды их дрогнули и распались.

В тот же момент Рид вступил в бой с капитаном. Это был высокий бородатый мужчина в легкой кольчуге. Он показал себя искусным фехтовальщиком, но его изящные приемы оказались бессильны против неослабевающей силы помощника капитана. Вскоре Рид, избегавший красивых выпадов и пируэтов, выбил шпагу у него из рук и вынудил испанца сдаться.

Это и завершило сражение, испанцы побросали оружие в знак того, что сдаются. В воздухе повисла напряженная тишина, дым от выстрелов из мушкетов и пистолетов начал понемногу рассеиваться, а кровь засыхать на палубе.

И тогда все матросы с «Ястреба» как один закричали, приветствуя Мэри. И нападавшие, и остававшиеся на шлюпе пришли в неистовство и не могли остановиться, снова и снова шумно и искренне восхваляя отвагу мистера Рида. Раскрасневшаяся от удовольствия Мэри приказала отправить испанцев в трюм и отцепить абордажные крючья. Победа была одержана ценой пятнадцати убитых.

Джек Рэкхэм вышел навстречу первому помощнику, его лицо по–прежнему напоминало маску. Мэри вернулась на «Ястреб» и стояла на шкафуте, когда он подошел к ней.

— Хорошая работа, мистер Рид, очень хорошая работа! — сказал он, тихо похлопав в ладоши. — Очень мило с вашей стороны возвратить мне мою команду почти без потерь!

Мэри смотрела на него, положив руку на рукоять пистолета. Воцарилась тишина. Команда смотрела на происходящее, как зачарованная. Оба корабля мерно покачивались, сине–зеленая вода плескалась об их борта.

— Я вижу, ты по–прежнему мечтаешь поступать как капитан, мой друг! — продолжал Рэкхэм. — Ростки твоего капитанства, если можно так выразиться, наконец–то взошли.

Мэри не отвечала, но, оглянувшись, она увидела, что вся команда молча собралась за ее спиной. Рэкхэм продолжал, следуя течению своих мыслей.

— О, не думай, что я так глуп, чтобы спорить с неизбежным, — более дружелюбно сказал он. — Все дело лишь в том, и боюсь, что это неоспоримо, что на одном корабле нет места для двух капитанов. К счастью, теперь, когда у нас есть два корабля, эта проблема решена.

Мэри с облегчением вздохнула, снимая руку с пистолета.

— С этого момента ваш титул изменится, мистер

Рид, — закончил Джек Рэкхэм. — Прошу вас взойти на борт, капитан Рид!

— Ты хочешь сказать, что отдаешь добычу мне? — воскликнула Мэри.

— Именно так, — ответил Рэкхэм. — Нам обоим будет не хватать людей, но, без сомнения, мы как–нибудь справимся.

Матросы радостно заголосили, но, прежде чем Мэри успела ответить, Энн Бонни яростно закричала и потрясла кулаком перед носом Джека Рэкхэма. Ее рыжие волосы развевались.

— Ты — убогий болван, Джек Рэкхэм! — воскликнула она. — Неужто ты отдашь отличную добычу женщине?

И снова повисла зловещая тишина, но, прежде чем кто–либо понял, что происходит, Мэри легко пробежала по палубе, взбежала по трапу и встала на корме.

— Женщине? — переспросил Джек Рэкхэм, в изумлении проводя рукой по лбу и переводя непонимающий взгляд с Мэри на Энн. — Рид — женщина?

Сейчас он выглядел еще более потерянным, чем раньше, когда стоял на палубе, глядя, как его собственная команда переходит от него к первому помощнику, и, несмотря на опасность, Мэри успела удивиться тому, как легко поставить этого человека в тупик.

— Да, я сказала, женщина, — пробормотала Энн, уже начинавшая раскаиваться в своей внезапной вспышке, вызванной отчасти жадностью, а отчасти ревностью. — Спроси у нее самой.

— Эта сумасшедшая права? — крикнул Джек.

— Да, это чистая правда. Я — женщина, — спокойно ответила Мэри. — Джентльмены, Мэри Рид к вашим услугам.

Ропот изумления и гнева прошел по всему кораблю. Матросы толпой ринулись на «Ястреб». Но Рэкхэм не мог успокоиться — он весь съежился, смеясь нервным высоким смехом, так что слезы выступили у него на глазах.

— Женщина! — кричал он, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Женщина, которая захватила корабль с такой скоростью, на которую был способен один Морган! Женщина, которая может победить любого из нас в бою на саблях или на пистолетах. Женщина, которая может управлять кораблем лучше, чем мне когда–либо доводилось видеть! Женщина, по приказу который любой мужчина полезет в пламя, которая придаст ему, даже не подозревающему, кто она, смелости только тем, что стоит рядом. Существовала ли когда–нибудь прежде такая женщина?

— И все же она всего лишь женщина, Джек! — поспешно добавила Энн Бонни.

Джек уставился на нее.

— Ты говоришь, всего лишь женщина? Да сотня таких женщин могла бы повергнуть мир к своим ногам!

Но матросы восприняли это не так восторженно, и ворчание начало переходить в гневные угрозы.

— Нас одурачили, ребята, — закричал боцман. — Давайте–ка покажем этой девчонке, где ее место.

Они стали медленно подбираться к корме, отодвинув Джека Рэкхэма в сторону, и Мэри слегка вздрогнула, посмотрев сверху на их ряды.

Но, переборов себя, она двинулась им навстречу, сжимая в руках пистолет, и ее вид остановил пиратов. Из толпы неожиданно появился Джон Вейд и, не произнося ни слова, встал сбоку от Мэри. Не сводя с матросов глаз, она протянула ему второй пистолет.

— Большинство из вас знают меня уже много месяцев, — сказала она твердым голосом, не выдававшим и тени страха. — Мы жили вместе. Мы скучали вместе. Только что мы выдержали вместе нелегкий бой. Когда вы считали меня мужчиной, вы готовы были беспрекословно следовать за мной. Теперь вам рассказали, что я — женщина.

Она замолчала на мгновение и затем, повысив голос, продолжала:

— Но, как только что сказал Джек Рэкхэм, я не обыкновенная женщина, и вы должны знать это. Какого капитана вы хотели бы иметь — обыкновенного мужчину или необыкновенную женщину? Многие из вас скажут: «Уж лучше мужчину», — но это всего лишь предрассудки. Вы знаете, что я могу вести вас за собой — только что я доказала это. Дьявол меня побери, не позволяйте предубеждению брать над вами верх! Дайте мне шанс.

— Мэри обвела толпу взглядом, чувствуя, что власть над матросами снова возвращается к ней.

— Первое, что приходит вам в голову, — это отдать меня на съедение акулам! На это мне нечего ответить, но я хочу предупредить, что многих из вас ждет смерть, если вы попытаетесь это сделать. Вы знаете, что это не пустое бахвальство. С другой стороны, вы можете попробовать забыть о том, что я женщина, и смотреть на меня лишь как на вашего капитана. Какое вам дело до того, что ваш капитан женщина? Говорю вам, я стану таким капитаном, какого не знало ни одно пиратское судно. Все, чего я требую от вас, — это подчиняться моим приказам и драться так, как вы это делали сегодня. Клянусь, вас ожидает такой успех и такие богатства, о которых вы не могли и мечтать.

Мэри почувствовала, что теперь они в ее руках, и голос ее зазвучал оживленней и громче:

— Некоторых из вас до сих пор терзают сомнения при мысли, что придется подчиняться женщине. Вы боитесь стать посмешищем семи морей. Но вот что я скажу — пусть смеются; когда они узнают о добыче, которую мы с вами получим, им будет не до смеха.

На мгновение снова воцарилась тишина, а затем по обоим кораблям раскатились дикие крики одобрения. Громче всех кричал раненый Уилкенс, окончательно забывший о своем перевязанном плече.

— Клянусь честью, ребята, у меня больше, чем у кого–либо, причин жаловаться на эту женщину! Если над кем и будут смеяться, так в первую очередь надо мной! — вопил он. — Но я мужчина и как–нибудь перенесу это. Если она сможет дать нам то, что обещает, — что ж, прекрасно. Если же она нас обманет — мы всегда можем вспомнить об акулах!

— Есть еще один доброволец на корабль капитана

Рида, ребята, — закричал Джон Вейд. — Я — штурман, и у меня есть документ помощника капитана. И хотя я не поддерживаю саму идею пиратства, я доверяю слову капитана Рида, что мы будем нападать лишь на французов и испанцев, а не на англичан или американцев. Если это правда, то я от души желаю остаться с ней и горжусь тем, что мне выпала такая возможность. Она доказала свое превосходство над любым из нас.

— Спасибо, Джон, — ответила Мэри, взяв его за руку. — Я не помню, чтобы обещала что–нибудь насчет английских и американских кораблей, но эта идея соответствует моим собственным склонностям, и я возьму твои слова на учет.

Одобрительные крики не смолкали, и, вновь осмотрев своих людей сияющими от счастья глазами, Мэри почувствовала, что наконец–то смогла кое–чего добиться. Возможно, первая женщина–капитан в истории, она была преисполнена гордости, и теперь, когда она обладала всеми средствами, стремительное воображение уже уносило ее к более трудным задачам.

 

Глава 1

Следующие несколько часов у Джона Вейда было мало времени для раздумий. Словно автомат, ходил он по кораблю, передавая или сам выполняя приказы, не менее других ошеломленный свалившимся на него откровением о том, кто Мэри на самом деле. Меньше всего это поразительное событие подействовало, казалось, на саму Мэри, которая без тени самодовольства занималась переговорами с Джеком Рэкхэмом, изредка подгоняя матросов резкими приказами.

Вейд обнаружил, что не в силах оторвать от нее взгляда, и, изучающе разглядывая ее черты, пришел к выводу, что нет ничего удивительного в том, что Рид сразу показался ему исключительно привлекательным юношей, когда они впервые встретились на корабле капитана Прентиса. Уже тогда ее великая сила жизни на голову возвышала ее над товарищами, и Вейду приходило в голову, что она скорее человек энергичного и полного сил Нового Света, чем излишне разумной и загнивающей Англии. И когда майор Бонне высадил его на острове, Джон жалел лишь о разлуке с молодым Ридом, голос которого постоянно звучал в его памяти.

Но сейчас он был неспособен на последовательные логические размышления и переживал все происходящее словно сторонний наблюдатель, не в силах поверить, что сам принимает участие в таких удивительных происшествиях.

Как только Мэри до конца осознала всю выгоду своего нового положения, она дала Джеку Рэкхэму знать, что, как ни ценит она его доброту в связи с подарком испанского корабля, она давно настроилась командовать «Ястребом».

— Разумеется, тебе лучше, чем кому другому, известно, что, если женщина вбила что–нибудь себе в голову, тут ничего не поделаешь, Джек! — сказала она. — Еще много недель назад я решила, что когда–нибудь «Ястреб» станет моим. Я влюбилась в этот корабль.

— Делай все что хочешь, Мэри, девочка моя, — отвечал Джек с глубоким вздохом. — Клянусь, чем скорее я окажусь подальше от тебя, тем меньше пострадает мое уважение к самому себе!

Он сделал вид, что рассматривает испанский галион, но, зная, что выбора у него нет, очень скоро согласился взять его себе в обмен на «Ястреб». Перемена мест прошла довольно легко, потому что на захваченном судне оказалось множество зеркал и удобные каюты, понравившиеся Энн Бонни.

Осмотрев трюм испанского корабля, они нашли большое количество золотых монет и ценный груз кошенили. Поскольку Мэри была заинтересована только в деньгах, она договорилась с Рэкхэмом, что ее команда получит все золото, а груз на продажу, за который можно было выручить больше, заберут его люди.

Необходимо было разделить матросов, и для этой цели всю команду выстроили в ряд на палубе. Затем Рэкхэм произнес перед ними небольшую речь, объяснив, что они не могут продолжать путь вместе.

— Некоторые из вас захотят плыть с капитаном Ридом, другие, возможно, будут против того, чтобы служить под командованием женщины, даже такой, как Мэри Рид. Всего вас семьдесят человек, и я бы просил тех из вас, кто желает остаться со мной, отойти в сторону.

Двадцать из семидесяти предпочли, чтобы их капитаном оставался Рэкхэм, а из оставшихся пятидесяти Мэри выбрала тридцать человек, не считая Джона Вейда, потому что они с Джеком договорились, что для управления большим испанским кораблем нужно больше народа.

Уладив таким образом все дела и перетащив на «Ястреб» сундуки с золотом, капитаны поняли, что теперь им остается лишь распрощаться. Мэри взяла Рэкхэма за руку и поблагодарила за помощь в прошлом, когда он вытащил ее из простых матросов.

— Прошу тебя, не напоминай мне об этом, Рид! — ответил Джек. — Ты заставляешь меня чувствовать себя зеленым юнцом, да так оно и есть. Чарли Вейн потерял свое место всего лишь из–за обвинения в трусости, но я проиграл свой корабль женщине! Думается мне, чувства мои притупились и бессилие старости уже веет над моей головой. Разве волосы мои поседели, разве руки начали дрожать от паралича или колени подогнулись, что я мог много месяцев жить бок о бок с красивой женщиной и не знать об этом?

— Держись, Джек! Клянусь честью, такой женщины, как я, достаточно для любого мужчины, — вставила Энн Бонни. — Я рада, что выдала Мэри!

— Да, это лучшая услуга, которую мне когда–либо оказывали, — согласилась Мэри. — Да и Джеку не о чем жалеть. Как женщина я бы ничем не могла быть ему полезна.

— Конечно, она ведь холодна, как статуя! — сказала Энн.

— Мне было бы достаточно просто любоваться такой статуей, дамы.

— Бесстыдный мерзавец, я лучше знаю, что тебе нужно! — воскликнула Энн. — А Мэри интересуют только сражения, путь к своей цели и мужская жизнь!

— Но это у нее неплохо получается, — ответил Джек. — Да что об этом говорить!

— Довольно болтовни! — произнесла Мэри. — Давайте займемся каждый своим делом.

Они снова пожали друг другу руки, и Мэри села в дожидавшуюся ее гичку. И, пока ее люди усердно гребли к «Ястребу», она размышляла о том, как жаль, что такие хорошие люди, как Рэкхэм, позволяют женщинам порабощать себя, чувствуя облегчение от того, что теперь она станет хозяйкой самой себе.

Вернувшись на «Ястреб», она созвала своих людей и объявила, что Джон Вейд станет первым помощником, а Уилкенс боцманом. Выбор остальных офицеров она предоставила самим матросам. Потом, разделив команду на две вахты, она взяла одну себе, а другую отдала Джону Вейду. Направив после этого корабль к ближайшей отмели, она поставила его на якорь и заставила матросов вычистить его так, как его никогда еще не чистили прежде. Удостоверившись, что все занялись делом, она послала за Джоном Вей–дом.

Ее каюта, которую раньше занимал Джек Рэкхэм, находилась в длинном коридоре, выходившем на корму. Каюта Джона была расположена напротив. Стоя у двери и собираясь постучать, Вейд размышлял, изменится ли теперь манера поведения Мэри.

Но голос ее звучал как обычно, когда она ответила на его стук. Несколько секунд он стоял на пороге, щурясь, чтобы привыкнуть к слабому свету, и наконец различил ее фигуру за столом. Свет поступал в каюту через окошко сбоку на корпусе корабля. Мэри делала запись о своем назначении в судовой журнал. Она с улыбкой подняла голову.

— Всемогущий Господь, как мог я сразу не догадаться, что ты женщина? — воскликнул Джон Вейд. — Ни один мужчина не способен так улыбаться!

— Клянусь, ты не единственный, кто заблуждался в этом! — ответила Мэри.

— Но мне следовало понять…

Они посмотрели друг на друга, и Мэри встряхнула плечами.

— Ты, наверное, считаешь меня гнусным отродьем сатаны, которому самое место в Ньюгейте! — проговорила она. — Но, признаться, людское мнение не слишком меня интересует. Я всегда шла по своему собственному пути, и, клянусь, так будет всегда, чтобы об этом ни думали все мужчины, женщины и дети в мире! Но я уважаю тебя, Джон, и потому я расскажу тебе, как вышло, что я начала носить мужское платье.

Она начала вкратце пересказывать ему события своей жизни, и, слушая ее рассказ, Джек понял, что перед ним одна из самых необыкновенных женщин на свете. Ее поступки казались невероятными, но еще более удивительным было то, что при таком образе жизни она смогла остаться настоящей женщиной. Любая, кто жила среди мужчин, пила с ними и сражалась, должна была стать черствой и грубой. Но, несмотря на мужскую прическу и одежду, Джон видел, что Мэри сохранила в себе все женское очарование и свежесть. Удивляясь, что ей удалось не пропустить в себя ни капли мужского цинизма, Джек решил, что Мэри выстроила стену между собой и своими действиями. Женщина, наделенная такой физической силой и властью, обычно обладает неприятным низким голосом, самоуверенностью, но Мэри вела себя так, словно он был ее другом детства, она разговаривала с ним непринужденно, и Джон понимал, почему даже самые грубые матросы беспрекословно выполняли ее указания.

— Тебе кажется странным, что я дошла до того, чтобы одеваться как мужчина, — говорила она. — Но, могу поклясться, для меня в этом не было ничего необычного. Девочкой на судне моего отца я носила мужскую одежду. Потом мать послала меня к бабушке в мужском наряде. Когда меня отослали в монастырскую школу, я, естественно, скучала по дням потерянной свободы. Естественно, я сбежала. Женское платье было неудобным для бегства, и, разумеется, свобода начала ассоциироваться у меня с мужской одеждой. Я всегда хотела быть мужчиной, чтобы иметь возможность участвовать в сражениях, — и вот мне подвернулась такая возможность. Я пошла в армию и после этого всегда считала себя мужчиной, если не считать опыта в Бреде. Вот в двух словах и все мое прошлое.

Она потерла ногти о манжету и перешла к яркой картине своего будущего.

— С того самого дня, когда я впервые вышла в море, Джон, я мечтала о собственном судне, и теперь, когда оно у меня есть, я не собираюсь отдыхать на своих лаврах. Мы сделаем «Ястреб» кораблем, какого еще не было в истории мореплавания, и у нас будет такой успех, что мы не будем знать, куда нам девать наши богатства.

Джон сделал над собой усилие, чтобы сосредоточиться на ее словах, и спросил, интересуют ли ее деньги.

— Клянусь, нисколько, Джон! — воскликнула она, — Меня интересует лишь, как их добыть. Видишь ли, у нас только одна жизнь, — продолжала она, вскакивая на ноги, — а люди готовы прожить ее, сидя на одном месте и ничего не делая, если им хватает хлеба, чтобы поддерживать жизнь в их жалких телах!

Она торопливо шагала взад–вперед по темной каюте.

— Господи помилуй, нет, это не по мне! Бездействие убьет меня. Я всегда должна быть в движении, всегда к чему–то стремиться.

— У тебя странный характер для женщины, — не сдержался Вейд.

— Возможно, но это выше меня! — ответила Мэри. — Я не могу жить в покое, даже если бы сама этого захотела. Но теперь, когда у меня есть возможность осуществить мои мечты, я этого не хочу. Пока успех на моей стороне, люди буду делать для меня все, чего я потребую.

И даже в этот момент ее не знающий устали мозг не стоял на месте. Уставившись на тусклый луч, падающий из маленького окошечка, она сказала, что нужно впустить в помещение больше дневного света, и что она собирается передвинуть койку, чтобы в каюте стало просторней.

И в тот миг, когда она повернула голову, чтобы взглянуть на койку, Джон Вейд понял, что влюблен в нее. Глядя на ее волосы, стянутые на затылке в тугую косичку, он подумал о том, что, если их распустить, они будут завиваться.

Его ошеломленное недавними событиями сознание работало лениво, но во рту пересохло от ужаса. В своей жизни он мало общался с женщинами, но его испугала не неожиданность: его беспокоило лишь то, что ему привелось влюбиться в женщину, в которой спят все женские инстинкты. Он посмотрел ей в глаза, но не увидел и не почувствовал в их карей глубине никакой мысли о мужчине. Как и говорила Энн Бонни, любить Мэри — это все равно, что влюбиться в статую, и хотя она, с ее демонической энергией, ничуть не походила на кусок мрамора, Вейд понимал, что в чем–то это сравнение справедливо.

— Ты когда–нибудь думала обо мне, после того как меня оставили на острове? — неожиданно обронил он.

Мэри прекратила осмотр каюты и нетерпеливо взглянула на него.

— Думала ли я о тебе? — повторила она. — Да, я с самого начала решила, что ты должен быть моим штурманом, но майор Бонне, казалось, нарушил все мои планы.

— Я имею в виду, думала ли ты обо мне так, как не думала ни о каком другом мужчине? — настаивал он.

Любая другая женщина приняла бы этот вопрос как ухаживание, но только не Мэри.

— По–другому? Клянусь, мне всегда нравилось разговаривать с тобой — ты рассказывал мне о неизвестных землях. Я никогда прежде не встречала человека из Нового Света.

Джон Вейд понял, что ничего не добьется, и сделал вид, что внимательно слушает рассказ о ее бесконечных планах на будущее. Но едва ли он слышал хоть слово, потому что его мысли были полны жалобами на собственную горькую судьбу, заставившую его полюбить такого человека. Но, взяв себя в руки, Джон решил подчиниться року — он знал, что женщина еще не пробудилась в Мэри и что если он откроет ей свои чувства сейчас, то лишь сделает себе же больней или, чего доброго, окажется в кандалах. Но мысль о том, чтобы отступить, не пришла ему в голову— он будет прилежно служить ей, ни словом не упоминая о любви; он будет ждать своего времени, и рано или поздно что–нибудь разбудит Мэри. Сейчас она — лишь спящая красавица, но, насколько мог судить Джон, принц, который попытается поцеловать ее, лишь получит звонкую оплеуху. Единственный выход — терпеливо ждать, и Джон Вейд угрюмо говорил себе, что Мэри Рид не единственная, кто, вбив что–либо себе в голову, долго не видит вокруг ничего другого.

 

Глава 2

Мэри должна была набрать на корабль больше матросов, потому что ее тридцать человек составляли лишь треть количества, необходимого для достойного управления «Ястребом» и сражений. Посоветовавшись с Уилкенсом, ставшим самым верным поклонником Мэри, она решила, что самое подходящее для этой цели место — остров Пиньос, расположенный с южной стороны Кубы.

— Поганая дыра, сифилис с лихорадкой ее побери, но там полно смелых парней, которые только и мечтают о таком капитане, как капитан Рид! — сказал Уилкенс. — Предоставьте мне самому расписать им наш корабль.

Мэри испытующе посмотрела на него, раздумывая, не замышляет ли он нового предательства, но одного взгляда было достаточно, чтобы рассеять ее опасения, и она приказала Джону Вейду направить корабль к острову Пиньос, лежащему неподалеку от Юкатанского пролива.

Вскоре она убедилась, что Уилкенс нисколько не преувеличивал — на острове они нашли головорезов всех наций, но, чувствуя, что с ними может быть сложно договориться, она строго приказала команде держать язык за зубами о том, что она женщина. И чтобы никто не проболтался, она на время запретила покидать корабль — на остров сошли лишь шесть человек, которых выбирала она сама, для того чтобы помочь перевезти провизию, которую купят она и Уилкенс.

За всю свою жизнь боцман никогда не видел, чтобы корабль запасали подобной снедью. Мэри настояла на том, чтобы нагрузить судно овощами, свежими фруктами, черепаховым мясом, яйцами, сыром, живыми цыплятами и даже одной коровой. Боцман не верил своим глазам, видя, что подобное отправляют на «Ястреб», но слово Мэри было для него законом. Он слушался ее и повсюду следовал за ней, как пес, и в его отношении к капитану, столь славно одолевшему его в поединке, было что–то нелепо–трогательное от сторожевой собаки. Если его и удивляли ее приказы, он не подавал вида и был резок с теми, кто подвергал ее мудрость сомнению. В отличие от знаменитого капитана Беллами, Уилкенс отнюдь не считал, что все люди равны, и Мэри, по его мнению, находилось неизмеримо выше остальных.

Когда «Ястреб», таким образом, был вполне снабжен провиантом, Мэри приступила к набору новых матросов в свою команду. Вместе с Уилкенсом и той же шестеркой, которой она позволила покинуть корабль, она обходила таверны. Там они делали предварительный осмотр, отбирали тех, кто, по их мнению, подходил, и просили его отойти с ними в сторону. Уилкенс предлагал им работу и в ярких красках описывал корабль, в то же время тонко намекая, что их капитаном будет женщина. Хорошо вооруженная шестерка стояла вокруг. Намерение Мэри заключалось в том, чтобы в случае отказа так запугать человека, чтобы у него не возникало никаких сомнений в том, что тайну следует хранить при себе. Но вышло так, что картина, которую рисовал перед ними Уилкенс, и уверенный твердый блеск в его глазах так завораживали пиратов, что они почти без размышлений соглашались на предложенное. Но Мэри строго ограничила число добровольцев до тридцати. Она знала, что успех в нападении на испанцев и, возможно, ее уникальное положение помогли ей на время заработать расположение старой команды, и потому не хотела, чтобы новички превосходили ее в количестве. Так была набрана команда в шестьдесят человек, в которой для идеального количества не хватало примерно тридцати матросов, потому что многопарусный «Ястреб» в девяносто тонн водоизмещения имел еще и десять пушек. Но Мэри объяснила Уилкенсу, что возместит нехватку добровольцами, набранными с кораблей, которые они захватят.

Но даже преданность Уилкенса подверглась серьезному испытанию, когда Мэри в последний момент взошла на борт вместе с англичанином по имени Билли Рэттенбери, которого нашла на берегу. Она спасла его от нескольких пьяных французов, и его благодарность оказалась столь велика, что он упросил ее взять его с собой на корабль. Он утверждал, что в Англии работал врачом, и Мэри взяла его на «Ястреб» в качестве хирурга. Это был безобидный приземистый, толстый человечек, вскоре заслуживший всеобщее доверие, даже скупого на похвалу Уилкенса.

Когда «Ястреб» был готов к отплытию, Мэри созвала своих людей и произнесла перед ними короткую речь.

— Мои забияки, все вы подписали или поставили крестик под обычным документом, в котором вы соглашаетесь на многие условия, в том числе получать свою долю от добычи, которая нам достанется, — начала она. — Но скажу, не скрывая своего мнения, что самый важный пункт нашего договора заключается в том, что власть на корабле принадлежит капитану Риду, справедливые приказания которого вам, как бы вы ни увиливали, все–таки придется выполнять.

Взрыв хохота приветствовал эту остроту, и, обведя взглядом толпу живописных пиратов, собравшихся на палубе, Мэри почувствовала, что они находятся в хорошем расположении духа, а это самое главное при обращении к подобным слушателям.

— Но есть одно обстоятельство, которое вам следует взять на заметку и которое не указано в договоре, — продолжала она. — Мы с мистером Вейдом условились, что будем нападать лишь на французские и испанские корабли. Отчасти именно по этой причине я набирала в команду «Ястреба» одних англичан. Возможно, вы не видите оснований для подобного решения. Зачем нам выказывать верность английскому правительству, если оно не слишком–то печется о нас, скажете вы. Вы правы, но важно не путать правительство с людьми. Мне никогда не нравилась мысль сражаться со своими же соотечественниками. К тому же большинство англичан бедны как церковные мыши. И что самое важное, ребята, подумайте только, как приятно называться не просто пиратами, а каперами! Я получу полномочия капера, которые придадут нашим действиям вид законности. Они будут работать получше документа, написанного на датском языке, которыми пользуются некоторые капитаны пиратских кораблей. Сам капитан не умеет читать на датском, но размахивает этой бумажкой перед носом у всех и каждого, заявляя, что она ставит его в положение Дрейка, пока наконец не появится человек, который знает датский, и, прочитав документ, он понимает, что эта бумажка дает владельцу право охотиться на диких свиней где–нибудь на острове Эспаньола. А ведь и на ней висели королевские печати!

Шутка была хорошо принята, но Мэри внезапно стала серьезна.

— Клянусь честью, ребята, пока вы находитесь под моим командованием, вы можете не бояться виселицы. Если только вы будете держаться вместе и выполнять мои приказы, Вудс Роджерс никогда не сможет захватить нас, даже если отправит за нашим кораблем всю ямайскую эскадру.

Крики одобрения приветствовали это обещание, но Мэри подняла руку и продолжала:

— А теперь я перехожу к тому, что может вам не понравиться. Впереди зима, и, насколько я понимаю, вы уже поздравляете себя с тем, что вскоре будете бродить по берегу Кубы с женщинами под руку, беспечно проматывая деньги, которые мы с вами заработаем. Так пираты — простите, каперы — обычно проводят зиму. Но это говорит лишь об их глупости. На дворе — декабрь, декабрь 1719 года. Возможно, завтра, послезавтра или следующей весной нас ждет смерть. Всем известно, что жители Новой Испании отправляют свои сокровища из Кампече на острова Святой Троицы, остров Маргариты и в Каракас. Их перевозят в красивых галионах, при взгляде на которые радуется душа. Но один моряк, которого я много лет назад повстречала в одной таверне, рассказал мне, что, против всех ожиданий, они выбирают для торговли зимнее время. Причина столь странной тактики не в их глупости, но в благоприятном направлении ветров, дующих зимой. Весной, наоборот, ветры плохо подходят для их цели. Я никогда не забываю таких сведений, и я решила, что, как только у меня появится возможность, я использую их. Поэтому сейчас я предлагаю вам отказаться от зимнего отдыха!

— Делайте с нами все, что хотите, капитан Рид! — закричал Уилкенс. — Ручаюсь вам, все матросы последуют за вами, как за самим дьяволом, если вы прикажете!

— В таком случае, мистер Вейд, направляйте корабль к бухте Кампече, — приказала Мэри. — Я всеми костями чую, что нам повезет!

Воспользовавшись не успевшим еще угаснуть энтузиазмом своей команды, Мэри заставила всех, включая своего помощника, ежедневно заниматься тренировками по фехтованию. Но вскоре она обнаружила, что Джон Вейд не слишком сильно нуждался в них, он показал себя искусным бойцом, единственным на корабле, кто был способен, к ее великому удовольствию, вымотать ее во время поединка. Остальные матросы с каждым днем увеличивали свои навыки. Кроме того, на «Ястребе» царила дисциплина и доверие капитану, иногда напоминавшие ей о службе в армии. Отличие заключалось лишь в том, что на ее корабле каждый выказывал больше инициативы и энтузиазма, чем солдаты командующего в войне с французами герцога Мальборо. Кроме того, ее люди не страдали от обычных болезней, которым так часто

подвергаются моряки: работу не прерывали неприятности, вызванные цингой, кожными заболеваниями или гангреной. Мэри следила за тем, чтобы на камбузе в любое время горел большой огонь и чтобы каждый из матросов как можно чаще менял одежду; каждый имел сменное белье. Такая забота и пища, которой Мэри кормила свою команду, казались неслыханной роскошью, но Мэри не сомневалась, что именно они являются причиной хорошего здоровья и постоянной готовности ее людей к бою.

Когда «Ястреб» оказался в водах Кампече, Мэри убедилась в том, что ее предсказания об ожидающей их удаче были вполне оправданны. Поверив слову Англии о том, что она расправилась со своими пиратами, испанцы начали высылать в море свои корабли с сокровищами в огромном количестве. Все, что оставалось делать Мэри, это не торопясь плавать в этих водах, дожидаясь, пока добыча сама придет к ней в руки. Испанцы не могли противостоять умело организованным натискам команды «Ястреба», и вскоре постоянные сражения стали казаться монотонными даже ее матросам. В течение следующих пяти месяцев они творили на море все, что хотели, и вскоре уже начали внимательнее приглядываться к кораблям, прежде чем напасть. Мэри пропускала суда, захват которых не мог принести большой выгоды, и при осмотре захваченного корабля искала только деньги и драгоценности. Но если галион, как бы велик он ни был, выглядел тяжелым от нагруженных на него сокровищ, ничто не могло спасти его от яростной атаки «Ястреба». Искусно управляемый Джоном Вейдом, шлюп Мэри мог догнать любое судно в этих водах.

Самые старые из матросов говорили, что им никогда не приходилось слышать о подобном успехе, даже в дни самого расцвета пиратского дела. Каждый на борту «Ястреба» стал богачом, потому что они не имели возможности потратить награбленные деньги. Мэри так строго следила за ними, что, казалось, они сами не осознавали, что денег у них хватило бы на то, чтобы обеспечить себе выпивку и женщин на много лет вперед. Постоянный успех не делал их капризными, напротив, они стремились к новым задачам и были готовы встретиться с любой опасностью. Одного слова Мэри было достаточно для того, чтобы матросы пошли за ней на английский военный корабль. Они так привыкли верить в ее удачу, что не отступили бы в бою с самим дьяволом, и то, что они входили в уникальную во всей истории мореплавания команду, преисполняло их особенной гордостью.

Слава Мэри быстро распространилась в этих местах, и, с ходом времени, сражения становились все большей редкостью. Достаточно было поднять на «Ястребе» Веселого Роджера, которого нарисовал Билли Рэттенбери, с изображенным на нем традиционным черепом с перекрещенными костями и улыбающейся женщиной, и испанцы понимали, что перед ними страшная женщина–пират, и флаги их кораблей соскальзывали вниз с топ–мачты.

Но Мэри всегда гуманно поступала с пленными. Она убивала испанцев лишь в битве, и, зная, что захваченные корабли положено сжигать, всегда дожидалась, пока команда не удалиться на достаточное расстояние в лодках. Если же она одерживала победу слишком близко к берегу, тогда она отвозила пленников подальше в море, и уже там отсылала их назад.

В каюте Мэри стоял ее собственный большой сундук для драгоценностей, доверху забитый золотыми монетами и дорогими камнями, но она открывала его лишь для того, чтобы добавить туда новых сокровищ. Рядом стоял другой сундук. В нем Мэри хранила наряды, отнятые у женщин с захваченных кораблей: в нем лежали изумительно элегантные платья, украшавшие когда–то будуары многих испанских и французских светских дам. Мэри никогда не заглядывала в этот сундук и втайне стыдилась его существования, считая, что это необъяснимая слабость с ее стороны, но тем не менее нередко пополняя его содержимое.

К маю 1720 года рядом с галионами с сокровищами стало появляться все большее количество сопровождающих кораблей, но, несмотря на протесты, которые испанское правительство наверняка подавало Англии, и требования обеспечить на море безопасность, английские власти, очевидно, не без некоторого удовольствия наблюдали за происходящим и бездействовали, довольные, что их собственным судам ничто не грозит. Мэри поздравила Джона Вейда с его даром предвидения, а он взамен воспользовался случаем напомнить ей об обещании бросить пиратское ремесло, как только она получит достаточно денег, чтобы прожить на них.

— Этого ты, несомненно, добилась! — говорил Джон Вейд. — У тебе достаточно богатств, чтобы жить на них всю оставшуюся жизнь. Ты стала знаменита, твоей команде не было равных за всю историю пиратства. Чего еще ты можешь желать?

Мэри задумчиво посмотрела на своего помощника, отметив, насколько он похорошел за последнее время: загорелый, изящный. Он внимательно смотрел на нее сверху, и Мэри подумала, что если бы она родилась мужчиной, то хотела бы быть именно такой. В его чертах, в его детской улыбке и чуть оттопыренных ушах сквозило что–то необыкновенное. Мэри дружески положила руку ему на плечо.

— Чего мне еще желать, Джон? — повторила она. — На такой вопрос мне всегда нелегко ответить. Но я чувствую, что до сих пор все было просто, слишком просто.

Она погрузилась в свои мысли, и Джон готов был держать пари о том, что ее рука, лежавшая на его плече, вздрогнувшем от холодного прикосновения, не имеет для нее никакого значения.

 

Глава 3

Матросы с «Ястреба» не могли смириться лишь с одним изменением, которое Мэри произвела на полубаке. Однажды один из старых моряков пришел на полуют и после долгих почтительных покашливаний объявил Мэри, что товарищи просили его поговорить с капитаном.

— Что–то вроде депутации, если позволите, — сказал он с нервным смехом.

— Говори, что тебе нужно, только переходи ближе к делу, — ответила Мэри.

— Ну, капитан Рид, я бы хотел сказать, что то, с чем я пришел, — это не мое мнение. Так думают мои товарищи, и они говорят, если быть откровенным, что не могут вынести преобразований в еде, которые вы сделали. Морской сухарь раньше приходился им по вкусу, да и теперь вполне подходит. Они говорят, что им не нравится жевать фрукты и овощи, которыми вы их кормите, а ключевая вода уж совсем не вяжется с ромом, которым бедный моряк так любит нагрузить свое брюхо. Короче говоря, мои товарищи просили передать, что они слишком стары, чтобы с ними нянчились, как с детьми.

— В этом суть дела, так? — спросила Мэри. — Созовите их вместе, боцман, обе вахты.

С самодовольной ухмылкой Уилкенс отправился собирать команду, руганью поднимая матросов с коек. Когда все выстроились на палубе, Мэри, уперев руки в бока, осмотрела их и, дождавшись, пока все затихнет, начала:

— Итак, насколько я поняла, вам не нравится, что с вами нянчатся, как с детьми! Раньше вам выдавали морской сухарь, он подойдет вам и сейчас, — спокойно проговорила она.

Люди беспокойно задвигались, зашептались, неуклюже топчась на палубе.

— Проклятье, вы — компания жалких наглецов! — неожиданно закричала Мэри. — Вы хорошо помните другие корабли, которые имели несчастье возить на себе таких мерзавцев, как вы. Смерть и ад, кто–нибудь из вас видел хоть один корабль, на котором ни один человек не умер или хотя бы не страдал от боли в животе? Отвечайте.

Повисла гробовая тишина, даже сопение смолкло.

— Думаете, я делаю это ради ваших вшивых шкур? — снова проревела Мэри. — Я слежу за вами потому, что у меня нет желания видеть, что на моем судне люди мрут как мухи, как это происходит на всех остальных лоханях. Мне не хочется искать и заново тренировать новых людей. Если у вас не хватает мозгов, чтобы понять, в чем причины вашего здоровья, спросите костоправа. Что вы думаете об этом, мистер Рэттенбери?

— Хирурги всего мира уже много лет назад выяснили, что смертность на кораблях можно прекратить, просто–напросто изменив питание, — ответил Билли Рэттенбери. — Я знаю лишь одного капитана, у которого достало здравого смысла, чтобы это сделать.

— Слышите, вы, безмозглые прохвосты? Возвращайтесь по своим норам и предоставьте думать тем, кто это умеет!

Боцман, ухмыляясь, распустил людей, и больше никому не приходилось слышать жалоб на пищу.

Но Мэри не собиралась пользоваться своим положением и без нужды ужесточать дисциплину, и в конце мая она позволила своей команде устроить небольшой отдых на берегу. Бросив якорь в пустынной бухте неподалеку от берегов Кубы, в который можно было запастись свежими фруктами и пресной водой, она приказала привести «Ястреб» в порядок и хорошенько его вычистить. Дав матросам свое благословение и обильные запасы рома и настояв, чтобы они по очереди держали вахту на берегу, она отослала их с корабля. Чтобы не терять своих людей в ненужных ссорах, она дала им не слишком большое количество спиртного, но они безропотно и благодарно приняли и эту милость. Зная, как легко развлечь моряков, она поощряла игру в карты, кости и, в особенности, танцы, которые доставляли им неизмеримое удовольствие.

Саму Мэри подобный отдых лишь утомлял. Она с нетерпением ждала времени, когда можно будет снова взяться за дело, и все свое время проводила на «Ястребе», изучая вместе с Джоном Вейдом карту или заново осматривая судно в поисках новых путей повысить его эффективность или увеличения удобств. Билли Рэттенбери, хирург, стал ее безустанным собеседником, вместе они обсуждали бесчисленные способы улучшить питание, строя планы, которые заставили бы многих надменных офицеров в Адмиралтействе в Лондоне изумленно поднять брови.

Но когда матросы прислали делегацию, смиренно попросившую ее присутствовать на одном из своих увеселений, она не могла отказать. Команда инсценировала мнимый суд, излюбленное развлечение моряков.

— Мрачноватый юмор, по–моему, — заметила Мэри, нетерпеливо похлопывая себя по бокам, когда их шлюпка причалила к берегу.

— Но им нужно развлекаться, — ответил Джон. — Постоянная работа и отсутствие забав заставляют морячка скучать.

— Тогда я, наверное, чертовски скучна, — сказала Мэри. — Меня интересует только работа.

Вейд инстинктивно протянул ей руку, чтобы помочь пройти по изрытой корнями земле, но она, казалось, не заметила этого.

Матросы дожидались их появления. Все роли судейских и преступников уже были отрепетированы. Судья, Уилкенс, с бесстрастным выражением лица сидел на дереве с грязным куском парусины, накинутым на плечи вместо мантии, колпаком на голове и в очках, сквозь которые он недовольно моргал на чиновников и присяжных. Не были забыты и судебные приставы — только вместо жезлов они держали в руках багры, гандшпуги и тому подобное. Осужденного играл Билли Рэттенбери, и он действительно выглядел достойным сочувствия преступником. Своими грустными глазами смотрел он вверх на раздутого судью, и на лице его беспрерывно сменялись сотни разных гримас. Лорда–атторнея представлял молодой резвый лондонец. Как только Мэри и Джон Вейд заняли свои места, приставы несколько раз ударили по земле жезлами, и процесс начался.

Суд открыл лорд–атторней.

— Если позволит ваша светлость и вы, господа присяжные, человек, который находится перед вами, — гнусный пес, да, именно гнусный пес, и я смиренно надеюсь, что ваша светлость велит повесить его немедленно. Он занимался пиратством на семи морях, и мы докажем, если позволит ваша светлость, что этот малый, этот злодей, сидящий перед вами, избежал тысячи штормов и остался невредим даже тогда, когда его корабль разбился в щепки. Что это доказывает, спрашиваю я вас, ваша светлость? Лишь то, что ему не суждено было утонуть! И все же, не боясь виселицы, он продолжал убивать и насиловать мужчин, женщин и детей; тут и там грабить корабли; топить и сжигать барки и шлюпы, как будто в него вселился сам дьявол. Он совершал и более тяжелые злодеяния, и мы докажем, что он виновен в том, что пил слабое пиво! Ваша светлость знает, как к этому нужно относиться, — ведь каждый трезвый человек — наверняка негодяй. Милорд, я должен был говорить красноречивей, но, как известно вашей светлости (а также капитану Риду), весь наш ром вышел, а как может кто–ли–бо защищать закон, если его брюхо не греет глоток спиртного?! Как бы то ни было, я твердо верю и от души надеюсь, что мне удалось отчетливо объяснить вашей светлости, почему я предлагаю повесить этого малого.

— Эй ты, послушай! — взревел судья. — Ты, вшивый, жалкий, зловредный пес — что ты имеешь сказать в свое оправдание? Почему бы мне не вздернуть тебя немедленно, чтобы ты, как пугало, сушился на солнышке?! Виновен ты или нет?

— Невиновен, если позволит ваша милость, — пропищал Билли Рэттенбери, высовывая язык.

— Невиновен?! — вскричал Уилкенс. — Повтори это, и я повешу тебя без всякого разбирательства. Кроме того, ко мне следует обращаться «ваша светлость», а не «ваша милость». Милость мы не расходуем на таких негодяев, как ты.

— С позволения вашей светлости, — задрожал Рэттенбери, — я не менее честный малый, чем любой, кому когда–либо приходилось сновать между носом и кормой корабля, и могу отдавать концы, ставить паруса, вязать узлы и стоять за штурвалом не хуже любого матроса, бороздящего соленые воды морей. Но некий Джордж Уилкенс, известный пират, страшнейших из всех, кому не привелось болтаться в петле, захватил меня и заставил совершать преступления, если позволит ваша милость. Простите, ваша светлость.

— Ну ты, отвечай! — снова заревел Уилкенс, багровый от гнева. — Как тебя судить?

— По законам Господа Бога и моей страны.

— По законам дьявола тебя будут судить, — ответил Уилкенс, потирая руки и поворачиваясь к присяжным. — Господа присяжные, по–моему, нам не остается ничего иного, как перейти к обсуждению.

— Верно, милорд! — воскликнул лорд–атторней. — Если этому парню позволить говорить, он, чего доброго, оправдается, а это было бы оскорблением нашему суду!

— Но, ваша светлость, я надеюсь, ваша милость учтет, что…

— Учтет?! — воскликнул судья Уилкенс, с яростью подвинувшись на своем месте. — Как ты смеешь даже думать об этом? Никогда в жизни я ничего не учитывал! Учитывать — это измена.

— Но я надеюсь, ваша светлость выслушает некоторые объяснения?

— Вы только посмотрите, как разболтался этот мерзавец! — проговорил Уилкенс, не обращаясь ни к кому в отдельности. — Зачем нам твои объяснения?! Ты у меня узнаешь, мошенник, что мы сидим здесь не для того, чтобы выслушивать объяснения. Мы действуем в соответствии с законом. Мой обед готов?

— Да, милорд, — ответил лорд–атторней.

— Тогда слушай меня, заключенный, — продолжал реветь судья Уилкенс, вытирая губы мантией. — Тебе придется страдать по трем причинам. Во–первых, потому, что несправедливо, если судья будет сидеть здесь и никто при этом не окажется повешен. Во–вторых, тебя нужно повесить за то, что у тебя чертовски подходящий вид для виселицы. И в–третьих, ты будешь повешен, потому что я голоден. Тебе следовало бы знать, что если обед для судьи готов прежде, чем окончится слушание, значит, заключенный будет повешен. Для тебя это закон, мерзавец. Уведите его и придайте его участи, тюремщик.

Матросы приветствовали мнимый суд обильными аплодисментами, и Мэри тоже пришлось выказать свое удовольствие. Она поняла данный ей намек и послала на «Ястреб» за новыми запасами рома. После этого моряки устроили соревнования по боксу, на которые ее пригласили судьей, но она так устала от шума, что предпочла, взяв Джона Вейда за руку, пойти прогуляться с ним под пальмами.

Мэри пребывала в задумчивости, она молча шла вперед, уставив глаза в землю. Пыл влюбленного разбудил в Джоне надежду, и он размышлял, не мог ли он сам оказаться предметом ее мыслей.

— Мне понравился мнимый суд, и он показал, что команда в хорошем расположении духа, — заметил он. Его сердце колотилось так сильно, что казалось, он вот–вот упадет без чувств.

— А мне он показался скучным, — коротко сказала Мэри.

Было ясно, что ее мысли находятся далеко от него. Джон с ожесточением сек траву прутиком, который нес в руках.

— У тебя нет чувства юмора, в этом половина твоих бед, — пробормотал он.

— Поосторожней, ты можешь раздразнить змей своей палкой, — сказала Мэри. — Ну и что из того, что у меня нет чувства юмора? Проклятье, чего ради ты выходишь из себя?

Она в изумлении посмотрела на Джона, и он пожалел, что не смолчал.

— Просто для тебя любой отдых превращается в скуку, — сказал он.

— Может, и так, — ответила она, присаживаясь под деревом. — Я никогда не чувствовала потребности в отдыхе.

— Тебя занимает хоть что–нибудь, кроме сражений?

— Мы такие, какими нас создали, Джон, — сказала Мэри. — Ничего не поделаешь — я не испытываю особой любви к представлениям, особенно на такую мрачную тему, как повешение пиратов. Ты, наверное, заметил, что я с трудом дотерпела эту чепуху до конца. У меня есть одна идея, которую я хотела бы поскорее воплотить.

— Редко случается, чтобы у тебя ничего не было на уме, — проворчал Джон Вейд.

— Помнишь, недавно я говорила тебе, что все, чего мы достигли, далось нам слишком просто? — напомнила она. — Мой новый план посложнее,

— Продолжай, — сказал Джон Вейд. — — В какое новое безумие ты хочешь нас втянуть? Рано или поздно ты наверняка совершишь ошибку.

— Неподалеку от Ранчерри, рядом с рекой Рио–Гранде, есть богатая жемчугом отмель. Каждый год испанцы высылают флот в дюжину кораблей под охраной военного корабля из Картахены, чтобы собирать на этой отмели жемчуг. На каждом судне есть по крайней мере, два негра; негры — отличные ныряльщики. А ты сам знаешь, как испанцы обращаются со своими рабами, Джек! Они заставят негров работать день и ночь, пока все их корабли не будут до отказа забиты жемчугом.

Она подтянула колени, обвила их руками и задумчиво посмотрела на море.

— Эту эскадру испанцы называют Жемчужным флотом. Это название радует мой слух, — пробормотала она.

— Они будут очень хорошо вооружены, — беспокойно заметил Джон Вейд. — Даже если их будет охранять всего лишь один военный корабль, то он будет настоящим монстром. Да и на остальных судах наверняка будут пушки.

— Был один пират, француз, который попытался напасть на Жемчужный флот, — сказала Мэри. — Черт побери, я завидую этому человеку!

— Я полагаю, его захватили?

— Напротив. Ему удалось ограбить один из галионов, и он ушел бы из–под носа военного корабля целым и невредимым, если бы не неумелый штурман, из–за которого он потерял бизань–мачту. По–моему, его ошибка заключалась в том, что он сам не напал на военный корабль. Что ты об этом думаешь?

— Ничего.

Мэри задумчиво потерла ногти о манжету.

— Сейчас то самое время года, в которое Жемчужный флот должен уже собираться возвращаться в Картахену, — сказала она. — Я высочайшего мнения о твоих способностях штурмана, Джон, и вот что у меня на уме. Я хочу проверить, смогу ли я превзойти того француза!

Она вскочила на ноги, стряхивая с одежды песок.

— Я превзойду его! — пообещала она и убежала к своей команде.

Джон Вейд застонал и медленно побрел за ней.

 

Глава 4

На следующий день после того, как Мэри закончила подготовку «Ястреба» к плаванию, якорь был поднят, и шлюп начал медленно удаляться от Кубы к материку. Мэри не торопилась и тщательно изучал? каждый появлявшийся в поле зрения парус, но позволяла испанцам плыть своей дорогой, ничего не предпринимая, что было необычно, если учесть ее поведение в прошлом. Джон Вейд не мог вытянуть из нее ни слова о ее намерениях и решил, что лучше оставить ее в покое. Она пребывала в угрюмом настроении, и внимательно наблюдавший за ней Вейд заметил, что вся ее внешность менялась почти до уродливого, когда на нее находило подобное состояние. В такие минуты ее фигура казалась приземистой, а не стройной, а выражение лица становилось каким–то тяжелым. Джон с беспокойством размышлял о том, не искажает ли жизнь, которую она ведет, что–то важное в ее сознании, но, вспоминая обычный для нее пыл и страсть к жизни, отгонял от себя всякую мысль об этом. Матросы тоже чувствовали, что что–то неладно.

и даже Билли Рэттенбери старался избегать женщины на полуюте.

Вскоре около небольшого островка они увидели флот, направлявшийся в устье реки Рио–Гранде. Мэри долго внимательно рассматривала корабли и наконец улыбнулась — ее мрачности как не бывало.

— А вот и наши драгоценные лодочки! — воскликнула она. — Взгляни–ка, Джон.

Он взял у нее из рук трубу и с интересом посмотрел на величавую процессию, изящно танцующую на волнах.

— У военного корабля, похоже, достаточно большое количество пушек, — отметил он.

— Не бойся, мы с ними справимся, — ответила Мэри.

Но вместо немедленного нападения, которого опасался Джон Вейд, она приказала ложиться на другой галс и вести «Ястреб» в противоположном направлении, пока Жемчужный флот не скроется из вида. Джон остался в замешательстве, не зная, как относиться к подобной тактике, но искренне надеясь, что она объясняется тем, что на этот раз нервы Мэри не выдержали. Со своей стороны, Мэри внимательно разглядывала море, объявив команде, что в ее кармане лежит золотая гинея для того, кто первым закричит «корабль!». Им долго не везло, и Мэри обрушила на свою судьбу поток проклятий, когда, за час до сумерек, они заметили топ–мачту фрегата, идущего прямо на них. Мэри поспешно схватила трубу.

— Испанец, и вполне проворный, — удовлетворенно проговорила она. — Канониры — по местам! Но постарайтесь не показываться.

Матросы побежали к пушкам, а Мэри поспешила в свою каюту и, достав из сундука испанский флаг, захваченный когда–то на одном из кораблей, подняла его на топ–мачту. Испанец шел по прежнему курсу, ничего не подозревая.

— Теперь, мои матросы, мы должны действовать без ошибок! — воскликнула Мэри. — Я хочу захватить этого дона, и хочу сделать это быстро.

Канониры поплевали на руки, ожидая приказаний.

— Но я не хочу, чтобы вы повредили корабль, — продолжала Мэри. — Ваш первый залп должен пройти прямо над ними, понятно? Попытаемся напугать его настолько, чтобы он сам сдался. Сразу после того, как выстрелят пушки, поднимайте мой настоящий флаг.

Моряки недоверчиво переглянулись, но навели пушки, как она просила. У испанца все еще не возникало никаких подозрений в том, что он приближается к своему соотечественнику. Мэри видела, как команда без дела бродит по палубе, кто–то перегнулся через юрт, чтобы лучше рассмотреть их. Но на расстоянии двадцати ярдов она дала команду стрелять и поднимать свой флаг. На испанском судне поднялась паника — ни одно ядро не задело корабль, но, по–видимому, шока, произведенного выстрелом, и пиратского флага было вполне достаточно. Испанский флаг медленно пополз вниз по топ–мачте. Мэри велела своим людям поскорее занимать шлюпки и сама повела свою к испанцу. Капитан приветствовал ее поклоном и очаровательной улыбкой.

— Мои сожаления, сеньорита. Но на этот раз вы даром потратили время. У нас нет никакого груза — мои трюмы пусты.

— Превосходно, ваше кабальерство, — ответила Мэри. — Мне нужен не груз, а ваше судно. Рассаживайтесь в лодки, да пошевеливайтесь.

Капитан в изумлении поднял брови, очевидно пораженный тем, что знаменитая женщина–пират не отпустит его с миром, обнаружив, что на его корабле нечем поживиться. Быстро прогнав испанцев, Мэри успела провести беглый осмотр судна прежде, чем их лодки удалились. «Санта–Мария», так назывался этот корабль, имел десять пушек и хороший арсенал оружия.

Ее команда возросла до девяноста человек за счет добровольцев, поступивших на «Ястреб», когда слава Мэри достигла своего апофеоза. Оставив пятьдесят моряков, причем выбрав только темноволосых, на «Санта–Марии», и назначив командовать судном Уилкенса, она сама вернулась на «Ястреб» и приказала снова класть курс к реке Де Ла Хача, но держаться подальше от берега, так, чтобы с земли ее корабль нельзя было различить. К счастью, «Санта–Мария» почти не уступала «Ястребу» в скорости, и остаток дня и половину ночи оба корабля шли на всех парусах. С рассветом она разрешила подвести корабль поближе к берегу, зная, что они уже достаточно удалились от устья Рио–Гранде.

Пройдя около лесистого побережья до маленького залива, извивающегося по линии берега, она выслала вперед лодку, чтобы промерить его глубину, и бросила якорь в небольшой бухте, где «Ястреб» был почти совсем незаметен за высокими деревьями. Наконец она решила поделиться своим планом с Джоном Вейдом.

— Все довольно просто, Джон, — объяснила она. — Я возьму на себя «Санта–Марию», а ты будешь управлять «Ястребом». Как только покажется Жемчужный флот, я начну медленно двигаться к нему навстречу по линии берега с поднятым испанским флагом. Их военный корабль примет меня за соотечественника, держащего путь из Маракайбо. Я поприветствую приближение флота залпом и подожду, пока приблизится военный корабль — у него не будет оснований заподозрить что–то неладное. После этого я начну палить по нему из всех орудий с короткого расстояния, и в тот же момент вы должны выйти из укрытия и вступить с ним в бой. Будет он идти спереди или позади флота, не имеет никакого значения: если даже он идет за ними и корабли с жемчугом попытаются спастись бегством во время боя, «Ястреб» без труда нагонит их. Я думаю, в любом случае нам удастся одолеть военный корабль, каким бы большим он ни был. Что скажешь, приятель?

— Звучит убедительно, — ответил Джон. — В команде есть кто–нибудь, кто знает испанский?

— Билли Рэттенбери, — сказала Мэри. — Он уже откопал в каюте испанского капитана газету с последними новостями, чтобы, если это будет необходимо для вящей убедительности, сообщить их испанцам.

— А что, если Жемчужный флот уже прошел это место?

— Только не на такой скорости, на которой они двигались вчера, — успокоила его Мэри. — Ночью мы должны были обогнать их — ведь им еще нужно доле и даться отставших.

— Позволь мне командовать «Санта–Марией», — попросил Джон. — Ты всегда оставляешь самое интересное для себя.

— Дьявол меня побери, если я это сделаю! Ты не добьешься, чтобы я променяла место в первом ряду на галерку!

— Будь осторожна, — сказал Джон.

Они пожали друг другу руки, но, чуть задержав руку Мэри в своей, Джон почувствовал, что она уже не замечает его присутствия. Ее мысли кружились вокруг предстоящей битвы.

«Что за бойцовый петух!» — устало подумал Джон, глядя, как она спускается в лодку. Он знал, что, возможно, больше не увидит ее живой, но она прощалась с ним с такой легкостью, как если бы он был ее парикмахером, если бы она когда–нибудь пользовалась услугами такового.

После двухчасового ожидания лодка, которую Мэри выслала на разведку, торопливо возвратилась с известием, что Жемчужный флот замечен в излучине реки и идет по направлению к ним, держась поблизости от берега. Мэри дала знак Джону Вейду, означавший, что военный корабль возглавляет процессию, а сама вывела «Санта–Марию» из залива и медленно направила корабль навстречу испанцам. Матросы уже заняли свои места, но им был дан строгий приказ не показываться. Испанцы могли разглядеть лишь нескольких моряков, лениво прохаживающихся по палубе «Санта–Марии».

Все меньше становилось расстояние между судном Мэри и испанским военным кораблем, тяжелой трехпалубной громадиной, горой возвышающейся над «Санта–Марией». За ним цепочкой тянулись корабли с жемчугом.

Четыреста ярдов, триста ярдов, двести, сто. Мэри, улыбаясь в душе, внимательно следила за испанцем, не подозревавшим о ловушке, которая его ожидает. Билли Рэттенбери окликнул донов на испанском.

Это был условный сигнал. Раздался грохот десяти пушек испанской «Санта–Марии», и ядра с сокрушительной силой обрушились на военный корабль. Он получил пробоину ниже линии воды, его грот–мачта повалилась, и воздух наполнился криками изумленной команды. Прежде чем испанцы успели прийти в себя, прежде чем успели разослать своих людей к пушкам, хорошо знающие свое дело канониры Мэри дали второй залп.

Эффект был моментальный: ядро, должно быть, угодило прямо в пороховой склад — кормовая часть верхней палубы гигантского корабля с ужасающим грохотом взорвалась. Куски мачт, снасти, тела взметнулись в воздух, и тотчас же за этим взрывом раздался второй — пороховой склад в передней части судна тоже загорелся. Через несколько минут дым рассеялся, и все, что осталось от испанского корабля — разбросанные в разные стороны обломки и несколько барахтающихся в воде уцелевших моряков — открылось взгляду пиратов.

Ошеломленные внезапностью своей победы, Мэри и ее команда не могли пошевельнуться. Тишину нарушали лишь пронзительные крики испуганных попугаев и обезьян в прибрежных лесах. Наконец команда «Ястреба» подняла радостный клич, но Мэри с досадой швырнула саблю на доски палубы.

Джон Вейд, которому она дала знак приступать к окружению кораблей с жемчугом, без труда выполнил свою часть задания — испанцам не хватило времени для маневров, а скорость «Ястреба» превышала скорость любого из них.

Собрав все суда вместе, Мэри стала обходить их один за другим вместе с Джоном Вейдом, Уилкенсом и Билли Рэттенбери, объявившим, что он знает ценность жемчуга и снова показавшим себя опытным в самых разных областях человеком. Негры, которых испанцы держали на своих кораблях, были перепуганы до смерти от того, что только что предстало их взору, и потому готовы были отдать весь жемчуг пиратам, что бы ни подумали о них их хозяева. Они работали на отмели несколько месяцев, так что на каждом судне хранился наполненный до отказа жемчугом солидный бочонок.

Матросы Мэри с нескрываемой радостью копались в кучах сияющих белых камней, и даже сдержанный Джон Вейд не мог скрыть своего восхищения. Но Мэри, казалось, просто не замечала бочонков, которые пираты выкатывали на палубу, чтобы показать ей, и за все то время, пока они с Джоном плыли обратно на «Ястреб», не произнесла ни единого слова.

— Что ты собираешься делать с «Санта–Марией»? — спросил Вейд, после того как все сокровища были погружены в трюмы.

— Сожгу, — ответила Мэри.

Она стояла, молча глядя, как ее команда возвращается на корабль, не обращая никакого внимания на Билли Рэттенбери, возбужденно суетившегося вокруг нее.

— Проклятье, Билли, в чем дело? — наконец произнесла она.

— Цена жемчуга, который мы захватили, пятьсот тысяч золотом!

— Насколько я понимаю, это означает, что с тем, что у нас уже есть, наше богатство сейчас превосходит груз любого судна, когда–либо бороздившего просторы семи морей?

— Морган, Оллонэ и Эйвери просто дети, играющие в пиратов, по сравнению с нами!

Мэри не ответила.

— Идея — твоя, план — твой, выполнение — тоже твое, — сказал Вейд, вопросительно глядя на нее. — Ты сделала то, на что не осмелился бы ни один человек. Ты захватила Жемчужный флот, теперь ты должна быть удовлетворена. Почему бы тебе не выйти из игры, пока еще можно?

— Испанцем просто не повезло, — нетерпеливо отворачиваясь, ответила Мэри. — У них не было шанса отбиться — здесь нет моей заслуги.

Уилкенс и Рэттенбери переглянулись; Рэттенбери многозначительно коснулся рукой лба.

 

Глава 5

В течение следующих нескольких недель многие начали разделять мнение Вейда. Матросы, в особенности те, кто много повидал на своем веку, начали поговаривать о том, что они заслужили право на отдых и возможность потратить свои деньги. Стоит ли грабить испанцев лишь для того, чтобы любоваться на монеты и драгоценные камни в своих сундуках? Зачем все это, если на такие деньги они могли бы обеспечить себе вдоволь женщин и выпивки до конца жизни? Каждый обладал богатством, достаточным, чтобы при желании купить целое поместье. Существовали разные мнения о том, как лучше поступить. Некоторые считали, что команда должна разойтись кто куда, другие — что следует организовать поселение в выбранном ими месте и привести туда женщин и все, что нужно для жизни. Раздумья и споры продолжались целыми днями: люди начали беспокоиться, ссорились, и дисциплина, которой они были обязаны своими успехами, неуклонно ослабевала.

Но Мэри сидела запершись в своей каюте и никому не открывала. Казалось, ее не интересовало, что происходит с ее командой и судном, и только Вейд и Билли Рэттенбери осмеливались приблизиться к ней. Вейд пытался разгадать, что у нее на уме, но ему ничего не удавалось выяснить, кроме того, что уж конечно не он занимает ее мысли. Он с трудом вытягивал из нее указания: она велела ему направить судно к мысу Святого Антония, лежавшему с западной стороны Кубы, но Джон почувствовал, что она назвала это место совершенно бесцельно, просто чтобы отвязаться от него. Мэри предпочитала компанию Билли Рэттенбери и проводила целые часы, слушая его истории о жизни в горных частях Южной Америки. Но даже

Билли нередко выходил из ее каюты рассерженным, говоря, что в эту женщину вселился дьявол.

Без всякой цели они завернули в пролив, расположенный между Кубой и материком, а настроение команды постепенно ухудшалось.

Теперь во время вахты они были невнимательны, хотя Джону Вейду удавалось как–то заставлять своих людей работать. Он чувствовал беспокойство и негодовал на Уилкенса, человека, способного сплотить всю команду, но отказывавшегося вмешаться. Он говорил, что раз такое положение устраивает капитана Рида, значит, оно подходит и ему. Вейд неустанно пытался образумить Мэри, но добился лишь угрозы, что когда–нибудь она закует его в кандалы.

Одной особенно темной ночью они бросили якорь у материка, поставив корабль под укрытие небольшого островка под названием Канкан. Свободный от вахты, Вейд глубоко спал, когда внезапно грубые руки стащили его с койки. Озадаченный и еще не совсем проснувшийся, он услышал шум драки на палубе, но в следующее мгновение его толчками выпихнули из каюты. Палуба кишела темными фигурами, но, прежде чем он успел заговорить с державшими его людьми, его скрутили по рукам и ногам и, бросив в темный трюм, привязали к стояку. Трюм был наполнен невидимыми грубо бранящимися людьми, и, узнав одного из них по голосу, сыпящего особенно злобными проклятьями, он спросил Уилкенса, кто захватил «Ястреб».

— Испанцы. Жалкие трусливые мерзавцы!

— Как им удалось приблизиться так тихо?

— Спросите у вахты капитана Рида, — мрачно ответил Уилкенс. — Они, должно быть, спали и видели сны о своих мамочках, которых им больше не придется увидеть.

— Вот что значит доверять женщине! — произнес из темноты сердитый голос. — Мне это никогда не нравилось.

— А ты бы хотел, чтобы капитан Рид и штаны за тебя натягивал?! — прорычал Уилкенс. — Разве то, что она была в плохом настроении, причина не выполнять свои обязанности, Сэм Вильяме?

Никто не ответил боцману, но Вейд почувствовал общую враждебность по отношению к Мэри. Обвинения за неудачу принадлежали ей, подобно тому, как она получала доверие команды за успех. Джон думал, не сидит ли она среди них в этой кромешной тьме, слушая их разговор и страдая.

— Клянусь, разговорами дела не поправишь! — сказал он. — Держитесь начеку, если испанцы не дадут нам шанса убежать, значит, нам не повезло. Обычно они совершают ошибки.

Некоторые, видимо, поверили его словам и, судя по храпу, уснули, несмотря на неудобство, но сам Джон не мог отделаться от беспокойных мыслей. Они слишком долго грабили испанцев, чтобы те дали им шанс сбежать: имя женщины–пирата стало притчей в Новой Испании, и любой испанский капитан сделал бы все возможное, чтобы доставить свою пресловутую добычу в ближайший город в целости и сохранности. Вейд догадывался, что этим местом станет Кампече, город, из которого выходило большинство галионов с сокровищами, на которые они нападали.

В бледной серости рассвета стало видно, что трюм набит всеми матросами с «Ястреба»; здесь ждали своей участи более девяноста человек. Не хватало только Мэри. Вейд надеялся, что ей каким–то образом удалось сбежать, но вскоре после рассвета сам испанский капитан привел ее в трюм. Вейд узнал в нем капитана «Санта–Марии», корабля, который они использовали для нападения на Жемчужный флот. Со связанными за спиной руками Мэри стояла, молча глядя на своих людей с горьким выражением лица. Несмотря на опасность и всеобщее уныние, Вейд не мог удержаться от улыбки при таком зрелище: Мэри Рид — беспомощна! Он ожидал, что, стоит ей повести плечами, как веревки сами упадут с ее рук. Ее привязали к стояку рядом с Билли Рэттенбери, и испанский капитан с вежливым поклоном удалился.

— Проклятье, я подвела вас, ребята, — сказала Мэри.

— Это не ваша вина, — проворчал Уилкенс. — В этом виноваты подлецы, которые уснули на вахте.

— Нет, Уилкенс, они бы не спали, если бы я была в здравом уме! — возразила Мэри. — Нас взяли без боя. Да, есть о чем рассказать! Я заслуживаю того, чтобы меня пристрелили на месте, но как же тяжело расплачиваться такой ценой за первую ошибку. Минутная беспечность, и мы потеряли все, что имели, и наши жизни в придачу.

Она погрузилась в мрачное молчание, а матросы начали беспокойно переглядываться.

— Мы неплохо поработали! — наконец произнес один из них. Он вытащил зубами из кармана игральные кости, потряс во рту и бросил на колени вместо доски.

— Ага, мы им здорово показали, — поддержал его другой. — Вам не в чем себя винить!

— Фи, я же говорил вам, чем все это кончится, — сказал Сэм Вильямс. — Даже на самую лучшую женщину в мире нельзя положиться.

— Заткни пасть! — проревел Уилкенс.

— Ты не на полуюте, Джордж Уилкенс, и я буду говорить то, что думаю, — ответил тот. — У нас осталось немного времени, чтобы выговориться, и я хочу сказать, что, будь нашим капитаном мужчина, этого бы не произошло.

Мэри покраснела от этих слов — для нее не могло быть худшего оскорбления, — но не произнесла ни слова.

— Если бы мне развязали руки, я бы выбил тебе все зубы! — проговорил Уилкенс.

— Ты не жаловался, Вильямс, пока капитан Рид наполнял твои карманы всеми сокровищами Испании, — заметил Джон Вейд. — Советую тебе помалкивать.

Остальные поддержали Вейда, и Вильямс затих, но Мэри сама сила их защиты казалась обвинением. Она молча сидела в стороне, свесив голову на грудь и не обращая никакого внимания на шутки, которыми Билли Рэттенбери пытался развеселить ее.

Так продолжалось целый день, еду и питье в трюм приносили два глухонемых мулата. Потом моряки услышали, как якорь упал в воду и в борт «Ястреба» ткнулись несколько лодок. Мэри вывели из трюма наверх и отвели в запасную каюту, где снова крепко привязали к стояку в центре комнаты.

Вскоре в каюту снова вошел испанский капитан в сопровождении нескольких важно разодетых мужчин, вероятней всего, зажиточных купцов или высоких должностных лиц. Они расспрашивали ее о совершенных ею поступках, а капитан выступал в роли переводчика. Не видя смысла продлевать свою агонию, Мэри честно признала, что она —- Мэри Рид, но заявила, что считая испанцев извечными врагами англичан, она, не стала бы называть себя пиратом, предпочитая слово «капер».

Не добиваясь от нее ничего большего, мужчины вышли за дверь, но она окликнула капитана.

— Сеньор, скажите мне, как солдат солдату, — обратилась она к нему, — что они собираются со мной сделать?

Капитан посмотрел ей в глаза и отвесил легкий поклон.

— Отвечу вам, как солдат солдату, сеньорита, забывая о том, что вы еще и красивая женщина, — ответил он. — Они прикажут поставить виселицу, и завтра, не тратя времени на суд, вас заберут с этого судна и повесят. Всех ваших людей ожидает та же участь.

Он поколебался и добавил, пожав плечами:

— Что еще с ними можно сделать? Таких сокровищ еще не видели ни на одном корабле.

Какое–то время он, не произнося ни слова, смотрел на нее, а потом сообщил, что его брат — губернатор Кампече.

— Он способен на многое, сеньорита, даже объявить вам помилование, — продолжал он. — Я — знаток женщин, но никогда прежде я не встречал такой женщины, как вы. Если вы согласитесь встать под мою защиту, сеньорита, то ручаюсь, к вам будет проявлено величайшее внимание: к вам будут относиться как к редкому камню или цветку.

Мэри улыбнулась в ответ.

— Я польщена, сеньор, — ответила она. — Но это означало бы спасти свою жизнь с помощью уверток. К тому же, как женщина я могу удовлетворить вас гораздо меньше, нежели в качестве противника, в этом я могу вас уверить.

— Я сожалею, — степенно произнес капитан. — Эта ночь будет неприятной для меня, но если вы все же передумаете, мое предложение остается в силе. Имейте в виду, что, чем позже вы его примите, тем трудней, как вы сами понимаете, будет моему брату.

— Я не побеспокою вашего брата, сеньор, — сказала Мэри.

Испанец снова поклонился и покинул каюту.

Безо всяких видимых причин настроение Мэри поднялось, как только она осталась одна. Разговор о повешении не мог напугать ее, она давно уже привыкла видеть смерть, так что даже мысль о своей собственной не слишком беспокоила ее. Но пыл вернулся к ней при мысли о новом тяжелом сражении с сильно превосходящим по силе противником. Она поклялась, что любым способом исправит свою ошибку и спасет не только свою собственную жизнь, но и жизни своих людей.

Оглядев каюту, Мэри вынуждена была признать, что шансы для бегства казались ничтожными. Изо всех сил напрягая свои мускулы, она не смогла порвать веревки. Кроме двух пустых глиняных горшков с узким горлышком, предназначенных, чтобы наливать в них вино, в каюте не было ничего, что она могла бы использовать. Если бы ей удалось разбить один из них, осколок мог бы послужить ей, чтобы освободиться от веревок. Испанцы связали ей ноги только у лодыжек, но все попытки дотянуться до горшков не увенчались успехом. Непрерывно стараясь освободиться, Мэри наконец почувствовала боль в запястьях — негр, который связывал ее, слишком хорошо знал свое дело.

Незадолго до наступления ночи Мэри услышала громкий шум шагов за дверью. Узнав солдатскую поступь, она решила, что это охранник пришел на ночное дежурство, и в тот же миг в ее голове созрел план, возможно подсказанный предложением капитана, напомнившего ей, что она женщина. Свободными пальцами Мэри схватилась за рубашку сзади, и, когда солдат остановился за дверью, она с трудом стащила ее назад, выставив обнаженную грудь. Прислонившись головой к стояку, она молилась, чтобы испанец оказался достаточно любопытен, чтобы посмотреть на свою пленницу. Мог ли мужчина, охраняющий женщину–пирата, не клюнуть на такой соблазн!

Естественно, дверь вскоре отворилась, и солдат осторожно просунул голову в каюту. Сквозь опущенные веки Мэри наблюдала, как он, затаив дыхание, посмотрел, нет ли кого в коридоре. Аккуратно закрыв за собой дверь, он на цыпочках начал подкрадываться к ней.

Мэри неотрывно следила за ним, ее виски пульсировали от напряжения. Солдат подбирался все ближе, это был большой бородатый мужчина. Мэри думала лишь о том, куда лучше ударить — в шею или в живот. В живот она могла попасть наверняка, нужно лишь идеально рассчитать время, и наконец, собрав все свои силы, Мэри решила, что подходящий момент настал. Только бы удача не подвела ее на этот раз!

Обеими ногами она ударила испанца в жирное брюхо, и, когда он, громко захрипев, согнулся от боли, она пнула его коленями в подбородок. Шлем лишь увеличил силу удара, и часовой без чувств повалился к ее ногам. Оттолкнув его, Мэри попыталась зацепить ногами эфес его шпаги.

Нельзя было терять ни секунды, испанец в любой момент мог очнуться. Мэри удалось развернуть тело так, что шпага поднялась вверх, и вскоре она смогла наполовину вытащить ее из ножен. За несколько секунд она перерезала веревку на ногах и, соскользнув вниз, уперлась руками в клинок.

Освободившись, Мэри выпрямилась и спрятала грудь, с презрением глядя на лежащего у ее ног мужчину. Он уже начал двигаться, и, сунув кляп ему в рот, она крепко связала его перерезанными веревками.

Обыскав сундук в каюте, она не нашла в нем ничего, что могло бы ей пригодиться, по нелепому капризу гульбы в нем лежало лишь одно потертое женское платье. В насмешку она накрыла им беспомощного часового и, вооружившись его шпагой и пистолетами, вышла из каюты, осторожно закрыв за собой дверь, и тихо пошла вперед по пустынному коридору. Глиняные горшки она захватила с собой, зная, что они могут понадобиться ей, если придется плыть.

Стояла непроглядная темнота, но Мэри знала «Ястреб» как свои пять пальцев. Впереди раздавался звон гитары и мягкий голос, поющий испанские песни. Перебегая из тени в тень, Мэри пробиралась к главному трюму, но скоро ей пришлось признать, что она ничего не может сделать для освобождения своих людей. Часовые стояли повсюду; они ходили ровной солдатской походкой перед каждой лодкой, и Мэри поняла, что ей придется прыгать в воду, хотя она совсем не умела плавать.

Заткнув отверстия горшков кусками парусины и крепко привязав их подмышками концом веревки, который она нашла на палубе, она повесила пистолеты и шпагу себе на шею и, осторожно спустившись по корпусу корабля, скользнула в воду.

Удача снова улыбнулась ей — море оказалось теплым, течение несло ее к берегу, а глиняные горшки легко держали на воде. Она быстро плыла вперед, и вскоре ноги ее коснулись твердой земли. Мэри вышла из воды и бросилась по глубокому сухому песку к видневшемуся впереди лесу. Поскольку все еще не рассвело, она побоялась углубляться в лес, опасаясь змей. В ожидании восхода Мэри старалась получше высушиться и согреться, разгоняя кровь в затекших лодыжках и запястьях.

 

Глава 6

На рассвете она увидела, что «Ястреб» был захвачен тремя большими военными кораблями — испанцы хотели быть уверенными в успехе, когда высылали на нее такой большой флот, но, как оказалось, она не заслужила такого внимания. Два судна стояли перед «Ястребом», а третий охранял его сзади. Все четыре корабля, как будто укоряя ее, качались на волнах, и Мэри пришла в бешенство от мысли, что ее захватили в тот момент, когда она даже не подозревала, сколько противников на нее нападают.

Потом она увидела, что на «Ястребе» поднялась сумятица. Люди бегали по палубе взад и вперед, флаги торопливо поднимали, и Мэри решила, что настало время действовать. Кампече лежал к югу от нее, и она могла выбрать лишь одно направление: на север вдоль побережья. Она отправилась в путь немедленно, ее мысли крутились вокруг Джона Вейда, Билли Рэттенбери, Уилкенса и остальных — всех тех, кто лежал сейчас связанный в трюме, ожидая своего последнего часа. Они услышат о ее бегстве, и, зная своего капитана, сердца их наполнятся слабой надеждой, что она сотворит чудо, чтобы спасти их. Но потом они отойдут от дел, чтобы преспокойно жить на заработанные деньги. Мэри отказывалась думать об этом и, кусая губы, размышляла лишь о том, как выручить их из беды.

Казалось, ее шансы невелики. Единственное, что она могла сделать, это добраться по побережью до Юкатанского пролива, где она смастерит себе плот, достаточно надежный, чтобы доплыть до острова Пиньос. Там она встретится с пиратами, которые захотят помочь «Ястребу», если она пообещает им сокровища, хранящиеся на его борту. Даже если богатства уже перевезены в Кампече, любой пират согласиться напасть на город ради такого количества золота. Но на это путешествие уйдет несколько недель. Останется ли кто–нибудь из ее людей жив к этому времени? Смерть девяноста человек будет мучить ее совесть всю оставшуюся жизнь и даже дольше…

Спотыкаясь, бежала она вперед, чувствуя, что удача снова отворачивается от нее, и стараясь не думать ни о чем, кроме того, как бы оказаться подальше от Кампече. Пока она еще не слышала шума погони, но испанцы наверняка догадаются, в каком направлении она попытается скрыться.

Лес становился все гуще; если в нем и были тропинки, Мэри не удавалось их отыскать, и, чтобы хоть как–то двигаться вперед, ей приходилось прорубать себе дорогу шпагой. Ее поражала такое безумное плодородие здешних мест: кустарники, казалось, хватали се за одежду ревнивыми пальцами и местами составляли сплошную непреодолимую стену. Неподвижный удушливый воздух угнетал ее, и вскоре пот уже тек с се лица ручьями. Она продолжала отчаянно сражаться, неистово прокладывая себе дорогу; ей начинало казаться, что, кроме щебетания птиц, она слышит дыхание леса, тихое и спокойное. Мэри боялась только змей, но она не могла упустить свой шанс; не имея времени даже на короткую передышку, она вскоре перестала обращать всякое внимание на пиявок, которых сначала с омерзением отрывала от кожи. Единственной пищей ей служили несколько диких ягод, а питьем — солоноватая вода из луж.

Вскоре после того, как Мэри решила, что уже полдень, она услышала позади шум близкой погони: мужские голоса и лай собак. В это время она вышла к мелководному пруду и, торопливо войдя в воду, пересекла его, чтобы сбить собак со следа. Отыскав пустое дерево, она влезла в дупло, с содроганием представив себе, как питон обвивает свои кольца вокруг ее тела, и стала ждать.

Возбужденный лай приближался, и сквозь щель в стволе дерева Мэри видела, как на другой стороне пруда появились люди с собаками. Звери остановились около воды и стали принюхиваться, а люди злобно ругались на них. Наконец одна из собак потянула в противоположном от Мэри направлении, и вскоре все стихло.

Мэри с дрожащими коленями вылезла из дупла и отправилась дальше. Она бежала, стараясь не думать ни о чем, и, решив, что уже удалилась достаточно далеко от Кампече, начала пробираться к берегу. Мягкий песок затруднял путь почти так же, как бурелом в лесу, но она шла все дальше, спасаясь от безжалостной жары под самодельной шляпой из листьев. Выйдя к морю, она почувствовала, что наконец–то нашла долгожданного друга, но, как внимательно ни всматривалась она в дружеское лицо, то не подавало никакой надежды. За целый день не появилось ни одного корабля. Она не знала, что стала бы делать, если бы все–таки заметила парус, но его появление, по крайней мере, утешило бы ее. Она представила себе, как окликает английский военный корабль, как он берет ее на борт и как она рассказывает капитану, что девяносто важных английских чиновников были задержаны в Кампече. Она почти наяву видела, как капитан с подозрением оглядывая ее, задает ей вопросы и как она сыплет проклятиями в ответ — и ей пришло в голову, не начинается ли у нее бред.

Быстро пришли сумерки, и, шагая вперед по извилистому берегу, Мэри увидела у устья небольшой речушки огни деревни. Что делать? Проскользнуть в деревню, вверив себя судьбе, или вернуться в лес?

Несмотря на то что ноги Мэри подкашивались от усталости, она не могла не отметить чудесную красоту окружавшего ее пейзажа. Полная луна придавала всему этому великолепию волшебную таинственность. Эти уединенные просторные места с широкими побережьями были изумрудом окрестностей. Море светилось, и посеребренные светом луны пальмы выглядели красивее, чем днем. В кустах летали светлячки, а огромные сверкающие волны накатывались на песчаное побережье. В деревне тихо стучали барабаны и нежные голоса пели заунывные песни.

Неведомо почему созерцание этой дивной красоты прогнало усталость Мэри, и когда она двинулась вперед к реке, надеясь на глоток свежей воды, в ее походке появилось подобие уверенности. Пробираясь против течения, она медленно удалялась от деревни, и вдруг, когда она уже собиралась остановиться, послышался чей–то голос.

— Пусть эта стерва сама таскает себе воду! — проговорил он. — А мы как–нибудь обойдемся ромом.

С беспокойством потирая лоб, Мэри подумала, что ил этот раз ее действительно охватило безумие. Но внезапно раздался стук лодки, ударившейся о берег реки, и в нескольких ярдах от себя Мэри рассмотрела гс очертания. Подкравшись поближе и не выпуская из рук шпагу, Мэри увидела, что в лодке сидят три чело–иска: моряки в платках, обвязанных вокруг головы. На задней скамье стояла большая бочка.

— Пусть Ситцевый Джек сам таскает воду для своей стервы, — продолжал говоривший. — Он единственный, кто хоть что–то от нее получает. Нам от псе — только беды.

Мэри чуть не закричала от радости и бросилась к ним навстречу.

— Эгей! — крикнула она. — Собутыльники, поприветствуйте друга!

— Это еще что за дьявол? — сказал первый моряк, торопливо вытаскивая пистолет.

— Проклятье, готов поклясться, что это Мэри Рид или ее призрак, — сказал другой.

— Это Мэри Рид собственной персоной. Никогда еще не была я так счастлива слышать ваши хриплые голоса. Но для разговоров нет времени. Где Джек?

— Стоит на якоре в миле от устья.

— Тогда сейчас же отвезите меня к нему, живо!

— Нас послали за пресной водой для ее величества госпожи Энн Бонни, — сказал один из матросов. — Нас повесят просушиться на солнце, если мы вернемся с пустыми руками.

— Я позабочусь, чтобы этого не случилось, — заверила их Мэри. — У меня срочное дело и очень мало времени. Давайте, ребята.

Она наклонилась к реке и помыла себе лицо и шею, позволяя холодной воде стекать по спине и груди. Выпив немного, она села в лодку.

К ней вернулась ее обычная уверенность — матросы не могли ослушаться ее и, сказав, что доверяют ее слову, расселись в лодке и повели ее к устью реки. По дороге Мэри рассказала им, как обстоят дела, и все трое оживленно налегли на весла. Вскоре они уже оказались около корабля Рэкхэма, все того же испанского галиона, и, привязывая лодку к кораблю, один из матросов спросил Мэри, не нужны ли ей добровольцы.

— Наверняка понадобятся, ребята, — ответила она.

— Тогда мы хотим быть с тобой, — сказал главный. — Лучше сражаться с тысячью испанцев, чем тратить время на то, чтобы, как лакеи, прислуживать безумной ирландке.

На палубе Мэри встретил изумленный Джек Рэкхэм.

— Дьявол меня побери, ты вернулась ко мне, Мэри, девочка моя… — начал он.

— Нет времени для болтовни, Джек, дружище, — прервала его Мэри. — Доны захватили «Ястреб», и сейчас он стоит неподалеку от Кампече под охраной трех военных кораблей.

— Когда ты сбежала? — спросил Джек, резко ставший серьезным.

— Этим утром, примерно на рассвете.

— Твоих матросов еще не вздернули?

— Одному Богу известно! — ответила Мэри, упрямо отказываясь поверить в это.

— Что я должен сделать? — спросил Рэкхэм.

— Дай мне тридцать своих лучших людей, а остальное я сделаю сама. Я заменю любого, кого потеряю в бою, и заплачу тебе, сколько захочешь. На «Ястребе» полно золота.

— Я, разумеется, пойду с тобой, — сказал Рэкхэм.

— О нет, ты никуда не пойдешь, — раздался тонкий голос. — Клянусь честью, ты останешься там, где тебе место, — с женщиной, которая бросила ради тебя дом и мужа!

— Привет, Энн, — торопливо сказала Мэри. — Я не собираюсь забирать твоего мужчину.

— Будь я проклят, я пойду, если сочту нужным! — воскликнул Джек. — Почему не напасть на них на этом корабле?

— Ничего не получится, Джек. Они в мгновение ока разнесут твой корабль в щепки. Это дело для ломок; если ты дашь мне тридцать человек и четыре лодки, я буду счастлива.

— Когда они будут нужны тебе? — спросил Джек, кусая губы. — Ты выглядишь усталой, как сама смерть.

— Я отправлюсь прямо сейчас, — ответила Мэри. — Глоток рома — и я снова буду в форме.

Джек Рэкхэм поспешно ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения, а Энн принесла Мэри бутылку рома и сыра, который та съела с большим аппетитом.

— Мне жаль, что я так ревновала тебя к Джеку, — сказала Энн со странной для нее кротостью. — Посмотри, Мэри, теперь я ношу его ребенка.

Мэри даже закашлялась ромом.

— О Господи, да что же здесь делается! Ничего удивительного, что ты не в духе. Я бы скорее согласилась завоевать всю Испанию!

Они улыбнулись друг другу и пожали плечами.

— Каждому свое! — заметила Энн.

Джек вернулся, чтобы сообщить, что его люди готовы. Мэри заткнула за пояс два пистолета, которые он протянул ей, и попросила дать ей столько оружия, сколько он мог.

Матросы построились в ряд, молча ожидая приказаний.

— На длинные речи у нас нет времени, — обратилась к ним Мэри. — Девяносто англичан, ваших товарищей, ждут, когда испанцы вытрясут из них жизнь. Возможно, их уже повесили, но я почему–то уверена, что они еще живы. Мне кое–что известно о донах: высокие должностные лица приказали, чтобы меня вздернули первой, а испанцы скорее поменяют местами небо с землей, чем ослушаются их приказа. Дон никогда не сделает и шага без приказания, если это в его власти. Если вам нужен другой стимул, то знайте, что в случае успеха я сделаю каждого из вас богачом.

— Девяносто англичан ждут смерти, — сказал человек, которого Мэри встретила у реки. — Этого вполне достаточно. А с капитаном Ридом у нас хватит сил на то, чтобы перевернуть весь Кампече, если понадобится.

Казалось, его слова выразили общее мнение, и Мэри разослала их по лодкам, сама заняв место в ведущей. Она объяснила пиратам, что они должны добраться до Кампече до рассвета, и они с воодушевлением налегли на весла. Мэри видела в четверти мили изгиб линии берега. Через некоторое время, показавшееся Мэри невероятно коротким, если вспомнить ее мучительный путь через лес, она разглядела в утренней полутьме смутные очертания Кампече и четырех кораблей, покачивавшихся на волнах в том же положении, в каком она их оставила.

Мэри чувствовала, что уверенность в своих силах окончательно вернулась к ней. Фортуна снова улыбнулась ей — яркая луна скрылась за тучи, как будто сознательно помогая им приблизиться незамеченными. Мэри была уверена, что многие Испанцы со всех кораблей все еще на берегу, ищут беглянку, и это значительно облегчало ее задачу.

Находясь от кораблей на расстоянии, на котором доны не смогли бы расслышать голоса в лодках, Мэри начала объяснять своим людям план.

— Я хочу, чтобы по три человека заняли каждую из трех лодок, а остальные двадцать один пусть остаются со мной в четвертой, самой большой. Три маленькие лодки должны подгрести вплотную к испанским военным кораблям, по одной к каждому; моя лодка подплывет к «Ястребу». Когда я сочту, что у вас было достаточно времени, я подам сигнал — скажем, крик попугая — его несложно изобразить. По этому сигналу вы должны перерезать якорные канаты испанских кораблей и после этого отправляйтесь к «Ястребу» с такой поспешностью, какую только выдержат ваши весла. Мы будем сражаться, и к этому времени нам может понадобиться ваша помощь. Вы должны вступить в битву, и постарайтесь создать столько шума и сумятицы, сколько сможете. Что касается двадцати одного человека, которые остаются со мной, — двое из вас должны будут отвечать за запас мушкетов и сабель.

Как только мы нападем на «Ястреб», возьмите все оружие и высыпьте в кучу на палубе. Не принимайте участия в сражении. Когда вы это сделаете, пробирайтесь в трюм и освободите команду «Ястреба» — они связаны только веревками, а их охранники, скорее всего, выбегут на палубу, чтобы присоединиться к своим. Каждому, кого вы освобождаете, объясняйте, где найти оружие. Думаю, что с их помощью нам удастся одержать победу.

Люди разделились по лодкам, и каждая отправилась к точке своего назначения. Мэри подвела свою лодку на двадцать ярдов к «Ястребу», и матросы подняли весла, с ожиданием глядя на нее. В такие моменты время тянулось особенно долго, но наконец Мэри дала условный сигнал. Матросы приготовились погрузить весла в воду, но она все еще сидела, неподвижно уставившись в темноту. Она могла различить очертания одного из военных кораблей и ждала, когда он двинется с места. Казалось, время застыло, но когда Мэри уже начала терять всякую надежду, огромная тень начала медленно скользить по течению.

— Вперед, ребята, — негромко сказала Мэри. — Гребите прямо к «Ястребу» и держитесь за мной, когда мы окажемся на борту.

Матросы гребли длинными размашистыми резкими взмахами, и лодка стремительно приближалась к «Ястребу». Никакого оклика с корабля не послышалось, и, привязав лодку, Мэри тихо прокралась на борт. Остальные последовали за ней, за исключением тех двоих, которым она велела освободить свою команду.

Неожиданно над водой разнесся шум ругательств с трех унесенных течением военных кораблей. Убедившись в том, что сейчас они уже не смогут попасть на «Ястреб», Мэри с диким воплем повела своих людей к корме. Ошеломленные испанцы испуганно протирали глаза, как будто не веря, что их товарищи действительно падают мертвыми под ножами пиратов. Но судно буквально кишело солдатами, и, как только пираты разделались с первыми, еще большее количество испанцев хлынуло на палубу.

Уже рассвело, и пиратам было удобно сражаться. Но чем ближе подбирались они к корме, тем яростней становился бой, к тому же люди Мэри начали уставать, а шестеро из двадцати одного уже пали мертвыми. Мэри дралась за троих, она громким голосом подбадривала англичан и выкрикивала страшные проклятья испанцам, отказываясь верить, что все ее старания не увенчаются успехом. Она думала о Джоне Вейде и Уилкенсе, заточенных в трюме, и молилась, чтобы те двое, которым она дала специальное задание, беспрепятственно справились с ним.

— Держитесь, ребята! — кричала она.

Но в людях Рэкхэма не было того огня, который ей удавалось разжечь в своей команде. Они медленно отступали и уже готовы были сдаться, когда на помощь подоспели еще девять человек, вернувшиеся от военных кораблей, после того как перерезали им якорные канаты. Они сплотили уставших пиратов, а Мэри удвоила свои усилия, поражая испанцев одного за другим.

Но, несмотря ни на что, пиратам удавалось лишь удерживать свои позиции: у них не хватало сил на то, чтобы продвигаться вперед, — а Мэри знала, что стоять на месте означает подписать себе смертный приговор. Как только трем военным кораблям испанцев удастся навести свои пушки на «Ястреб», они позабудут о том, что на борту есть их соотечественники; испанцы разнесут «Ястреб» в щепки.

Но, когда Мэри уже начала уставать, она почувствовала, что кто–то яростно сражается рядом с ней.

— Продолжай в том же духе, Мэри, девочка! — произнес спокойный голос.

Уголком глаза Мэри увидела Джона Вейда и чуть не закричала от радости.

— Для тебя я — капитан Рид, приятель! — воскликнула она. — Остальные уже на свободе?

— Выходят наверх! — ответил он, парируя удар и нанося своему противнику рану в плечо.

Новая волна бодрости прокатилась по рядам пиратов, и с возрастающей уверенностью они прорубали себе путь вперед. С грозным ревом в сражение ворвался Уилкенс, и его появление окончательно лишило испанцев присутствия духа. Они дрогнули и обратились в бегство, в отчаянии прыгая в морскую воду.

 

Глава 7

Пираты подняли радостный крик, но Мэри жестом заставила их замолчать, не позволяя им поддаться восторгу, который мог оказаться преждевременным.

— Поднять якорь и все паруса, — закричала она, подбегая к штурвалу.

Внимательным взглядом она заметила, что испанцы на военных кораблях наконец справились с управлением и, борясь с ветром, двигались прямо на «Ястреб». Но их отнесло слишком далеко, и Мэри рассчитала, что они должны успеть проскользнуть мимо них. Естественно, как только ветер наполнил жизнью паруса «Ястреба», он гордо полетел вперед по волнам, и, как будто зная, что он быстрее своих преследователей, презрительно избавился от погони неуклюжих тяжелых военных кораблей. За спиной беглецов послышалось несколько неудачных выстрелов, но вскоре испанцы поняли бесполезность всякой попытки вернуть их, и занялись тем, что стали вытаскивать из воды уцелевших солдат.

Тут уж ничто не могло помешать команде «Ястреба» выказать свои чувства. Они приветствовали Мэри восторженными криками, и по щекам старых закаленных морских волков катились слезы радости. Мэри улыбаясь стояла рядом с Джоном Вейдом, уперев руки в бока. Наконец она подняла руку, чтобы заставить всех замолчать.

— Среди вас все еще есть человек по имени Сэмюэль Вильямс?

В ответ на вопрос раздался взрыв смеха, и матросы вытолкнули вперед Сэмюэля Вильямса. Мэри двинулась к нему, агрессивно выставив вперед подбородок, и чем ближе она подходила, тем дальше он отступал назад.

— Ты помнишь приятную беседу, которую вы вели в трюме этого судна, Сэмюэль Вильямс? — спросила она.

У него было широкое красное лицо, но сейчас оно стало бледным как простыня.

— Да, капитан Рид, — пробормотал он.

Она пристально посмотрела на него и повернулась к команде.

— У меня плохая память, ребята, — сказала она. — Может быть, вы можете напомнить мне, что говорил Сэмюэль Вильямс во время этой небольшой беседы?

Восхищенным хором пираты ответили ей:

— Он сказал, что мы попали в трюм из–за того, что нам не повезло иметь капитаном женщину.

— Ах, да, именно так! — задумчиво подтвердила Мэри.

Повисла гробовая тишина, и Вильяме решил пойти ва–банк.

— Клянусь, это была чистая правда, — с отчаянием воскликнул он.

— Я надеялась, что ты так скажешь, — сказала Мэри. — Если бы начал скулить и просить пощады, я оторвала бы тебе голову. Ну, ребята, — продолжала она, поворачиваясь к остальным матросам, — вас схватили по моей вине. Но нет на свете мужчины или женщины, которые никогда не совершили бы ни одной ошибки. Я свою исправила.

Крики восхищения были ей ответом.

— Я исправила свою ошибку, Сэмюэль Вильямс? — повторила она.

— Еще как! — ответил он, глуповато улыбаясь. — Вы лучшая среди нас!

Мэри в шутку легонько ударила его в подбородок и отослала назад к товарищам.

— Я не уверена, что это достойный комплимент, — воскликнула она. — Не слишком лестно быть лучшей в компании таких мерзавцев, какие собрались на этой посудине.

Матросы рассмеялись, как будто получили наивысшую похвалу.

— А теперь мы с мистером Вейдом пойдем осмотрим трюмы — интересно, оставили ли доны что–ни–будь из наших денег.

Для начала они отправились в каюту Мэри и нашли ее точно в таком же состоянии, в каком видели последний раз: жемчуг, драгоценные камни, деньги и платья — все было на месте. Спустившись в запасной трюм, они тоже обнаружили все в прежнем виде. Мэри с недоверием посмотрела на Джона Вейда.

— Клянусь, подобной легкомысленности я не ожидала даже от донов! — заметила она.

— Меня это не удивляет, — ответил Джон. — Я немного понимаю по–испански и расслышал, как их капитан приказывал оставить все как есть. На «Ястреб» должны были пожаловать какие–то высокие гранды — они хотели застать все в таком же положении, как когда корабль только был захвачен. Таких сокровищ раньше не видели даже в Испании.

— Как они будут разочарованы! — сказала Мэри.

Мэри пошла на корму, чтобы сообщить своим матросам радостную весть — все их сокровища, которые они для безопасности хранили в трюме, оказались не тронуты. Оглушительные крики радости зазвучали со всех сторон, и восторг пиратов увеличился вдвое, когда Мэри объявила, что угощает всех ромом.

— Только не перебарщивайте, — предупредила она. — Не напивайтесь. В следующий раз нам не удастся спастись от донов. Пойдемте, мистер Вейд, я приказала принести несколько бутылок вина в свою каюту. Выпьем за мое здоровье, я заслужила, чтобы сегодня за меня пили.

Они взяли с собой Уилкенса и Билли Рэттенбери. В каюте она широким жестом вытащила вино.

— Этот случай требует того, чтобы за него выпить, — сказала она.

Гости ожидающе посмотрели на Вейда, но он никак не отреагировал на ее слова, почувствовав внезапную неприязнь к ее самодовольству. Активность всегда была присуща Мэри, но не высокомерие или самовлюбленность. Не дождавшись ни слова от Вейда, Билли Рэттенбери сам предложил тост за ее здоровье.

— За самую необыкновенную женщину, какую когда–либо видел мир, — сказал он, глядя на нее преданными собачьими глазами, полными обожания.

— Которая стоит десятка мужчин! — прорычал Уилкенс.

Вейд не проронил ни слова, но поднял свой бокал вместе с остальными.

Мэри улыбнулась и, как показалось Вейду, не без некоторого самодовольства, поблагодарила их. Вейд решил, что разговор пора настроить на более реалистический лад.

— Сколько человек Рэкхэма ты потеряла? — спросил он.

Она искоса посмотрела на него.

— Двенадцать из тридцати.

— Двенадцать! — воскликнул Джон. — И ты обещала ему заменить любого, кого потеряешь?

— Обещала.

— И что же ты собираешься делать? У нас нет лишних людей.

Мэри наполнила свой бокал, поднесла к свету и залпом осушила. Потом повернулась к Вейду.

— Что я собираюсь делать, мистер? Да ничего! Я отдам Ситцевому Джеку столько жемчуга, чтобы ему хватило на всю жизнь, — людей отослать не так–то легко.

— Так не пойдет, — сказал Джон Вейд. — Ты не можешь нарушать свое слово. Ситцевого Джека могут захватить, если у него будет недостаточно матросов. Эти проклятые испанские лохани могут справиться и с кораблем, которым управляет и полная команда.

Мэри ничего не ответила, но продолжала молча наливать себе бокал за бокалом, выпивая их залпом.

— Ты не можешь нарушать свое слово, — настаивал Джон Вейд. — В нашем ремесле так не поступают.

— Кто сказал, что не могу, мистер? — ответила наконец Мэри, покачиваясь на ногах. — Я — Мэри Рид, самая необыкновенная женщина из всех, кто когда–либо появлялся на свет. Более необыкновенная, чем Беатриче, чем даже королева Елизавета.

— Это не причина для того, чтобы нарушать свое слово, — сказал Вейд. — Любой дурак может сделать это. Так поступают только трусливые шавки!

— Ты назвал меня шавкой?! — вскричала Мэри. — Ты слышал, как он назвал меня шавкой, Уилкенс, а ты, Билли Рэттенбери? Я закую его в кандалы.

Уилкенс и Рэттенбери с беспокойством переглянулись, и Рэттенбери сказал, что им пора идти.

— Вы останетесь здесь, ребята, — икая, сказала Мэри. — Я приказываю вам остаться и пить со мной. Не так уж часто вам выдается случай выпить с такой женщиной, как я. Не обращайте внимания на мистера Вейда Проповедника.

Мужчины неохотно взяли свои бокалы.

— Я сказал, что вы не можете нарушать своего слова, капитан Рид, и готов повторить это, — снова произнес Джон Вейд. — Ни один капер не может позволить себе обмана по отношению к своим товарищам, будь то сам Тич или Эйвери.

— Кто такие Тич и Эйвери по сравнению со мной!

— Делай как знаешь, — ответил Вейд. — Но одно я знаю точно. Ни один человек на борту «Ястреба» не сможет управлять кораблем так, чтобы не нарваться на рифы. Ты знаешь, кто умеет это. Согласись уплатить долг Джеку Рэкхэму, как подсказывает тебе честь, и я останусь твоим штурманом. Но если ты откажешься, тебе придется самой сверять курс с картой.

Мэри поставила бокал и ударила кулаком по столу.

— Я спасла ему жизнь, и вот его благодарность! — воскликнула она. — Но я покажу тебе, как я отношусь к подобным угрозам.

— Лучше послушайте его, капитан Рид, — посоветовал Уилкенс.

Но Мэри стремительно выбежала на палубу, не обращая внимания на всю троицу, бросившуюся вслед за ней. Созвав людей Рэкхэма, она приказала принести из ее каюты сундук с жемчугом.

— Вы, наверное, уже думаете о том, чтобы вернуться к своему хозяину, ребята, — обратилась она к ним, ее лицо пылало от выпивки. — Вы хорошо поработали, и нам не отблагодарить вас никакими словами. Передайте Джеку, что я сожалею, что не могу сама выразить ему свое уважение, и что я извиняюсь за потерю двенадцати человек из его команды. Но Мэри Рид никогда не делает ничего наполовину: в качестве компенсации я отдаю вам этот жемчуг.

Царственным жестом она откинула крышку сундука и, вытащив горсть жемчуга, просеяла его между пальцами. Матросы Рэкхэма не могли сдержать своего удивления.

— Забирайте свои четыре лодки и возвращайтесь, — продолжала Мэри. — Вы всегда будете на моем корабле почетными гостями, но я не советовала бы вам сбегать с этим сокровищем, чтобы оставить его себе. Куда лучше получить положенную вам долю, чем попасться в руки испанцам.

Люди Рэкхэма осторожно погрузили сундук с жемчугом на лодку и под прощальные крики команды «Ястреба» стремительно поплыли прочь по направлению к судну Ситцевого Джека, стоявшему на якоре неподалеку от берега.

Мэри ядовито посмотрела на Джона Вейда, но тот без единого слова резко повернулся на каблуках и удалился в свою каюту.

— Пусть идет, — сказала Мэри в ответ на вопросительный взгляд Билли Рэттенбери. — Он остынет, а нет, так обойдемся и без него! Ты — пес, как назвал тебя атторней на мнимом суде — и это словечко подходит к твоему виду, Билли, ты и правда немного похож на спаниеля.

Прежде чем он успел ответить, раздался крик дозорного с топ–мачты:

— Француз слева по борту, капитан Рид.

Слева от «Ястреба» действительно шел фрегат, судя по виду нагруженный сокровищами. К Мэри сразу вернулся весь ее жар, и она разослала своих людей по местам, как будто забыв о том, что их сундуки и так были наполнены богатствами.

Француз, вероятно, понял ее намерения и попытался спастись бегством, но Мэри не дала ему ни единого шанса, и вскоре «Ястреб» нагнал беглеца. Мэри приказала поднять Веселый Роджер и дала предупредительный залп. Этого было достаточно — фрегат остановился, и его флаг скользнул вниз с топ–мачты.

Мэри велела спустить лодку на воду и послала за Джоном Вейдом.

— Мы вместе осмотрим французский корабль, мистер, — сказала она.

Она ожидала, что Вейд будет отказываться, но он, по–прежнему не говоря ни слова, последовал за ней. Они молча подгребли к фрегату, на борту которого их встретил не в меру разговорчивый капитан, пытавшийся объяснить им, насколько поняла Мэри, что его трюм пуст.

— Мы посмотрим сами, мистер, — сказала она.

Они обыскали судно, но не обнаружили на нем

ничего ценного, кроме нескольких золотых монет в каюте капитана, которые они не потрудились забрать. Капитан, отреагировавший на это довольной улыбкой, рассказал, что их корабль шел во французские владения на острове Эспаньола, чтобы перевезти оттуда нескольких важных персон. О правдивости его слов свидетельствовали роскошно обставленные каюты. Мэри задумчиво стояла у дверей, а потом неожиданно указала на дверь в конце коридора.

— Вы не открыли для меня эту дверь, месье.

Выражение лица француза немедленно переменилось, и он с деланным удивлением пожал плечами.

— Там ничего нет, мадемуазель, абсолютно ничего, я вас уверяю, — заговорил он, неожиданно перейдя на французский.

Мэри не стала тратить время на приказания, но, подойдя к двери, сама подергала за ручку. Обнаружив, что каюта заперта, она просунула рукоять шпаги сквозь щель между досками двери и, протиснув внутрь руку, чтобы поднять щеколду, открыла дверь. Странное зрелище предстало ее глазам.

Мэри никогда не приходилось прежде видеть ни на суше, ни на море, чтобы комната была обставлена с подобной роскошью. Пол устилали толстые ковры, стены были увешаны старинными гобеленами, а в углу находилась небольшая, но изысканная кровать с балдахином. Повсюду стояли зеркала, и на туалетном столике в беспорядке валялись склянки с духами и пудреницы. Но все это Мэри видела лишь краем глаза — ее взгляд был прикован к женщине, сидевшей за столиком.

Взлом, очевидно, не произвел на женщину никакого впечатления, она спокойно смотрелась в небольшое зеркальце, которое держала в руке. Это была маленькая женщина со склонностью к полноте, но эта черта скорее подчеркивала ее изящество, чем отнимало. На ней было платье с очень низким вырезом со спины, и когда она обернулась, чтобы посмотреть на вошедших, под корсажем заволновались полные красивые груди. Ее платье было настолько дорогим, что, казалось, даже если бы оно не было надето на столь великолепную женщину, оно все равно приковывало бы к себе внимание.

У женщины была небольшая (как у птички, подумала Мэри) головка и чуть слишком длинная, но с идеальными линиями, шея. В ее фигуре нельзя было найти ни одного изъяна; создавалось впечатление, что ее тело сделано из фарфора; резко очерченный нос, полный презрительный рот, красивые ямочки на щеках и экстравагантно убранные волосы делали ее лицо аристократическим. Из–под платья виднелась изящная ножка.

Полуобернувшись и все еще не отводя глаз от зеркала, она увидела французского капитана.

— В чем дело, монсиньор? — томно спросила она на правильном французском языке.

Капитан объяснил, что корабль захватили английские пираты.

Дама отложила зеркальце и обернулась, чтобы рассмотреть Мэри. Ее наглые глаза медленно обвели ее взглядом с головы до ног, оценивая каждую мелочь одежды — чулки, грубые бриджи и рубаху. Мэри увидела, что в ее лице не появилось страха, лишь интерес, который могло бы вызвать редкое животное.

— Фи, так вот что вы называете пиратами! — скачала она.

— Было бы неплохо, мадемуазель, если бы вы с большим почтением относились к английской мадемуазель… — начал капитан.

— Английской мадемуазель?! — прервала его француженка, поднимая брови и оглядывая каюту. — Где же эта мадемуазель?

Капитан указал на Мэри, все еще стоявшую в центре каюты в глубокой растерянности. Француженка поразила Мэри, ее изящная женственность взволновала ее, и сейчас она чувствовала себя неуклюжей, как слон в посудной лавке.

— Я — Мэри Рид, знаменитая женщина–пират, — пробормотала она, не зная, произведет ли ее имя впечатление или такая бесцеремонность лишь выдаст ее неуверенность в себе.

Француженка смерила ее внимательным взглядом и инстинктивно подтянула юбки.

— Боже мой, какое ничтожество! — снова прозвучала характерная грассирующая французская речь.

Грациозно встав на ноги, она подошла к Мэри ровной походкой, присущей лишь женщинам из высшего света, — казалось, что юбки сами скользят по полу. Цинично рассматривая свою захватчицу вблизи, она обошла Мэри кругом, как будто находилась в музее восковых фигур.

Заметив улыбку Джона Вейда, Мэри внезапно вышла из себя.

— Пора прекратить этот фарс! — закричала она. — Вам лучше вести себя поосторожней, моя прекрасная леди, если вы не хотите, чтобы я выбила из вас все ваше изящество!

Ничего не ответив, француженка пожала плечами и посмотрела на Мэри. Одного взгляда было достаточно.

— Вы сделали хоть что–нибудь в своей жизни, о чем стоило бы вспомнить? — вскричала Мэри. — Что вы можете, кроме как холить свое маленькое бездушное тело и слушать льстивые комплименты от своих расфуфыренных кавалеров? Неужели вы не понимаете, что я могу вздернуть вас на нок–рее или отдать своим матросом, чтобы они позабавились с вами?!

Француженка улыбнулась. Она вернулась к туалетному столику, вытащила из пудреницы пуховку и снова повернулась к Мэри.

— Я жду, мадемуазель женщина–пират! — спокойно проговорила она.

Ее холодные зеленые глаза снова обвели Мэри взглядом, и на лице появилось сдержанное презрение.

— Ваши матросы заслужили того, чтобы посмотреть на красивую женщину, не так ли, мадемуазель женщина–пират?

Мэри бросилась вон из комнаты, хлопнув за собой дверью и впервые в жизни чувствуя себя побежденной.

 

Глава 8

Мэри и Джон Вейд не произнесли ни слова по дороге обратно на «Ястреб» и даже избегали смотреть друг другу в лицо. Когда они поднялись на палубу, Вейд, казалось забывший обо всех своих угрозах, спросил, куда Мэри намерена прокладывать курс.

Оставив его вопрос без ответа, Мэри позвала своего слугу–негра и приказала приготовить горячую ванну в ее каюте. После того как он выполнил этот приказ, она велела принести ей зеркало, пудру и духи. Пораженный столь необычными требованиями, слуга широко раскрыл рот от изумления и, воздев свои черные руки к небесам, отправился шарить по каким–то тайникам, чтобы достать ей то, о чем она просила. Мэри стояла, бесстрастно наблюдая, как он относит эти вещи в ее каюту, и, когда он снова вышел оттуда, приказала ему следить, чтобы никто не беспокоил ее.

Мэри пребывала в непонятном экстазе. В первую очередь она подошла к большому зеркалу и осмотрела себя с головы до ног. В нем она увидела крепкого и энергичного молодого человека, полного здоровья. Он был одет в белую хлопковую рубаху, бриджи из грубой ткани, толстые шелковые чулки, доходящие ему до колен, и ботинки с большими серебряными пряжками. Мэри внимательно разглядывала его широкие плечи, сильные ноги и загорелое лицо, черту за чертой, и наконец пришла к выводу, что он хорош собой, почти красив. Глаза юноши смотрели прямо на нее с решительностью и вызывающей самоуверенностью. Холодно оценивая зрелище, представшее ее взгляду, Мэри решила, что была бы рада, окажись такой юноша рядом с ней в бою, но при этом он не вызвал бы у нее никакого интереса как друг. Он был слишком самодостаточен.

Мэри торопливо сбросила с себя одежду и залезла в душистую ванну. Тщательно намылившись и помывшись, она вытянула ноги и закрыла глаза. Окунувшись в непривычную роскошь, она пыталась расслабить каждую мышцу своего тела и каждую мысль в своей голове. Она лежала неподвижно, ни о чем не думая, ничего не делая.

Ощутив, что покой охватил ее целиком, она вылезла из ванны и, неторопливо вытершись и напудрив все тело, снова подошла к зеркалу. Быстрым жестом Мэри распустила волосы, и они волной заструились по плечам.

То, что предстало ее взгляду теперь, вызвало у нее изумление. Мэри удивленно провела пальцами по стройным бедрам, животу и груди, как будто впервые видя свое тело. С чувством все возрастающего возбуждения она побежала к сундуку с платьями, присутствие которого в каюте до сих пор вызывало у нее стыд, и достала оттуда наряды испанских дам из высшего общества, захваченные капитаном Ридом на одном из кораблей донов.

Выбрав самое изящное из нижнего белья, Мэри начала одеваться, делая каждое свое движение почти ритуальным. Вернувшись к сундуку, она извлекла оттуда простое платье из белого атласа с низким вырезом спереди и на спине. Одевшись, она взяла со стола ручное зеркальце и занялась своим лицом и волосами.

Закончив, Мэри снова повернулась к большому зеркалу. Результат ее трудов заставил ее затаить дыхание; не веря своим глазам, она стояла, любуясь на собственное отражение и приложив от избытка чувств одну руку к груди.

Вместо молодого человека, перед ней стояла красивая высокая девушка. Изысканные линии атласного платья скрашивали склонность к излишней крепости, которой явно обладал молодой человек. Завивающиеся каштановые волосы, высокий лоб, красные полные губы и темно–карие глаза делали лицо девушки утонченным. Мэри Рид с чуть приоткрытыми губами и сияющими глазами смотрела на свое отражение.

Так она стояла, размышляя о презрении в глазах француженки и вспоминая тот день, когда впервые повстречала на Нью–Провиденс Энн Бонни. Энн тогда говорила, что когда–нибудь Мэри найдет себя. Тогда это показалось Мэри безумным и нелепым пророчеством, но вот пришел день, когда оно сбылось.

И, глядя на себя в зеркало, Мэри думала о том, что жизнь ее против ее же воли превратилась в хаос. Она делала то, чего не делала до нее ни одна женщина. Она сражалась и побеждала мужчин их же оружием; она познала ошеломительный успех; однажды она совершила ошибку, но сумела ее исправить; но ни в чем она не находила удовлетворения, и теперь Мэри чувствовала, что все, что она делала в своей жизни, оказалось бесполезным. Какой–то бесенок упрямства захватил ее и заставил отрицать саму себя, заставил притворяться тем, чем она не являлась на самом деле. И то, что ее притворство приносило ей удачу, не меняло дела. Сейчас она ясно понимала — все кончено. С этого момента она должна ближе узнать девушку в зеркале; в двадцать шесть лет она должна заново начать свою жизнь. Она почувствовала, как внутри закипают новые силы, предвещавшие что–то — она сама точно не знала что — и намекавшие, что приведут ее к чему–то неожиданному.

Раздался стук в дверь. Мэри автоматически произнесла «Войдите», все еще не в силах отвести глаз от зеркала. Сделав наконец над собой усилие и повернувшись, она увидела в каюте Джона Вейда, который смотрел на нее, не веря своим глазам.

— Мэри! — вскричал он.

Раньше Мэри только крепко выругалась бы, если бы мужчина застал ее крутящейся около зеркала, но сейчас это даже не пришло ей в голову. Она подошла к Джону Вейду, и ей показалось, что его она тоже видит впервые. Это был высокий и стройный мужчина, в глазах которого мелькал странный огонек.

— Джон! — воскликнула Мэри, словно лунатик хватая его за руки. — Минуту назад я все понимала: я тала все о своем будущем, о своей жизни, о своем мире. Я ни в чем не сомневалась. Теперь я чувствую себя неуверенной, заблудившейся. Что со мной случилось, Джон?

Даже голос Мэри звучал по–новому, в нем открылась какая–то глубина.

— Объясни мне, что произошло? — повторила она.

— Ты наконец пришла в себя, — ответил Вейд — Раньше ты спала, но теперь проснулась и протерла глаза от сна.

Мэри с глубоким вздохом села на край своей кровати.

— Что со мной станется? — спросила она. — Ни мужчина, ни женщина… Что из меня выйдет?

— Есть кое–что, что ты не могла потерять. Это твоя смелость, — проговорил Джон. — Теперь тебя ожидает более сложное дело, чем те, которые приходилось выполнять капитану Риду.

— И почему презрение этой француженки так расстроило меня? — спросила Мэри. — Я никогда не смогу стать такой женщиной.

— Да, слава богу, такой ты никогда не станешь, — сказал Джон. — Но кто может понять причину таких вещей? Должно быть, ее слова задели тебя за живое, потому что она сказала их в подходящий момент.

— После того как я поссорилась с тобой, Джон, — вспомнила Мэри.

— Да, — ответил Джон Вейд.

Он взглянул Мэри в лицо и сжал ее руки в своих.

— Не знаю, правильно ли говорить такие вещи в такую минуту, — сказал он. — Но я люблю тебя, Мэри. Люблю тебя с той самой минуты, когда впервые узнал, что ты женщина. Я понимал, что тогда с тобой было бесполезно говорить об этом, потому что это означало кричать о любви мраморной статуе. Но теперь, когда и ты тоже знаешь, кто ты на самом деле, я не могу молчать.

— Джон, дай мне время, — ответила Мэри. — Я еще даже не знаю, каково это — быть женщиной. Как я могу говорить о любви?

— Я ждал и могу ждать дольше. Когда–нибудь ты сможешь говорить и о любви, — пообещал ей Джон. — Но сейчас мы должны подумать о том, что мы будем делать дальше.

— Я не смогу снова стать капитаном моим матросам, — сказала Мэри. — Мне придется отказаться от «Ястреба» и от всей моей прекрасной команды, которая так хорошо служила мне.

— Думай о будущем, а не о прошлом, — посоветовал Джон. — Я бы не стал жалеть о том, что бросаю подобный образ жизни.

— Тебе он никогда не нравился, так ведь, Джон? Почему же ты согласился остаться со мной?

— Почему я согласился?

Мэри посмотрела в его темные глаза, и теплое сладостное чувство охватило ее. Она улыбнулась новой, застенчивой улыбкой.

— Не нужно никаких сожалений и колебаний, — настаивал Джон. — Мы должны совершить прорыв прямо сейчас!

— Что ты предлагаешь?

— Америка — вот место, которое нам подходит, — ответил он. — Англия и Европа вянут с каждым днем, к тому же в Англию ты все равно не сможешь вернуться. Америка — большая молодая страна, она полна жизни. Это подходящее место, чтобы начинать новую жизнь.

— Звучит неплохо, — сказала Мэри. — Да, мы так и сделаем. Я люблю совершать поступки сразу, как только мысль о них пришла в голову. Мы возьмем с собой жемчуг и деньги?

— Как хочешь. Я бы на твоем месте оставил все jto — не думаю, что ты нуждаешься в роскоши.

— Мы возьмем большую часть, — решила Мэри. — Если ты захочешь — избавимся от нее в любой момент. Давай, Джон, — воскликнула она, сжимая его руку, — отправляемся. Иначе что–нибудь пойдет не так.

— Я направлю корабль на Америку прямо сейчас и поведу «Ястреб» так быстро, как только можно, — проговорил Джек, глядя далеко в пространство. — Мы с тобой высадимся на берег в лодке. Я пойду и изменю курс прямо сейчас.

— Я не хочу больше надевать мужскую одежду, — попросила Мэри. — Я останусь здесь, пока не настанет время уходить.

— Скоро мы окажемся около американских берегов, — пообещал Джон Вейд.

— Скоро! — воскликнула Мэри. — Новые берега и новая жизнь! Я с трудом смогу дождаться этого дня.

Пылая румянцем, счастливая, стояла Мэри перед Джоном Вейдом. Он обнял ее, и впервые за всю свою жизнь Мэри поняла, что сдаться иногда может быть приятней, чем победить.

 

Глава 9

Вейд принял управление «Ястребом» на себя; Мэри оставалась внизу, в своей каюте, собирая вещи, которые она хотела забрать с собой. Она тщательно отбирала лучшие жемчужины и драгоценные камни, решив оставить большую часть денег на борту. Так прошла почти вся ночь — Мэри была слишком возбуждена, чтобы ложиться спать.

Через несколько дней, в полдень, Джон пришел, чтобы сказать ей, что дозорный увидел землю и что он пообещал матросам, что она поговорит с ними, прежде чем покинуть «Ястреб».

— Они ждут тебя на палубе, — сообщил он.

— Я никогда прежде так не нервничала, Джон, — ответила она. — Ты считаешь, что я обязательно должна поговорить с ними?

— Они ждут этого, — улыбаясь сказал Джон.

— Ладно, тебе, наверное, кажется странным, что Мэри Рид так волнуется, — произнесла Мэри, заметив его улыбку. — Оставь меня ненадолго. Вскоре я выйду на палубу.

Она подумала о том, что не может появиться перед матросами в платье из белого атласа, которое выглядело уместным лишь в гостиных, и, быстро порывшись в заветном сундуке, достала оттуда креповую юбку с широкой, украшенной цветочном узором оборкой и голубую блузу. Мэри чувствовала, что короткая юбка лучше подходит для такого случая, и, повязав на голову голубой платок, она торопливо вышла на корму.

Матросы столпились внизу, и, когда она вышла на полуют, взявшись руками за перила, чтобы в последний раз посмотреть на свою команду, ее поразило, что у нее достало сил на то, чтобы управлять такой суматошной компанией. Пираты подняли свои бурые от загара лица, и удивленный шепот прошел по толпе, словно порыв ветра.

— Подумать только, ребята, — начала Мэри, нервно откашлявшись, — мистер Вейд, должно быть, уже сообщил вам, что вы остались без капитана. Клянусь, не в моих силах объяснить вам, что произошло. Возможно, Сэмюэль Вильяме был прав, и женщина плохо подходит для того, чтобы командовать вами. А может быть, мое решение объясняется женским непостоянством. В чем бы ни была причина, но во мне произошли перемены, и бессмысленно отмахиваться от этого. Мистер Вейд и я отправляемся в Америку, где мы надеемся начать новую жизнь. Нет никакого смысла откладывать это, раз мы приняли решение, поэтому мы уезжаем немедленно. Я взяла часть моих денег с собой, но в моей каюте вы найдете еще немало сокровищ, которые вы сможете присовокупить к своим богатствам. Вам, ребята, придется выбрать себе нового капитана, но если вы хотите послушаться моего совета, то я скажу вам — уходите с моря. Среди вас нет человека, который мог бы достойно управлять кораблем, к тому же удача когда–нибудь покидает своих избранников. Мы знали успех, но придет время и он откажет вам. Обоснуйтесь все вместе на каком–ни–будь острове или расходитесь, честно поделив добычу между собой.

Мэри остановилась и оглядела их, крепче сжав перила руками.

— Но что бы ни ждало в будущем вас или меня, — продолжала Мэри, — сейчас все мы охвачены грустью, грустью расставания с теми, с кем вместе мы жили, страдали и сражались. Мы не можем удержаться от этой грусти, ребята, но я хочу поблагодарить вас за то, какими первоклассными моряками все вы были. Ни у одного капитана никогда не было лучшей команды, и я готова поклясться, что и сейчас никто на семи морях не может похвастаться такими матросами. Я никогда не забуду то время, что мы провели вместе. Что бы со мной ни случилось, ребята, я всегда буду помнить, как «Ястреб» стал бичом для донов и как мы сражались и побеждали извечных врагов Англии. Я никогда не забуду и никогда не пожалею об этом времени.

Воцарилась тишина, и Мэри подумала, что матросы остались недовольны ее речью. Она вспомнила, как в первый раз стояла перед ними, чуя смертельную опасность, когда неожиданно открылось, что она женщина. Потом Уилкенс снял шляпу.

— Все мы здесь заматерелые моряки, леди, — сказал он. — Но у всех тяжело на сердце от того, что вы покидаете нас. Как вы сказали, много славных сражений выдержали мы вместе с капитаном Ридом, и ни один из тех, кто находится на борту «Ястреба», не забудет его. Капитан Рид погиб, хотя мы знали, что в честном бою никто не смог бы одолеть его. Чтобы низвергнуть его, понадобилась самая красивая женщина на семи морях.

Матросы заревели от смеха, а Мэри почувствовала, как румянец заливает ее щеки.

— Вы много говорили про нас, леди, — продолжал Уилкенс, — но я хочу сказать, что чем бы мы ни решили заняться, без капитана Рида нам ничего бы не удалось. На судне от нас толку было бы не больше, чем от фигур, украшающих носы кораблей. И у нас достанет здравого смысла для того, чтобы не пытаться заниматься прежним ремеслом без капитана Рида. Мы покончили с этим, и слава богу, что у нас есть груда латуни, и нам не пришлось болтаться на нок–рее. Капитан Рид мертв! Никогда прежде не рождалось такого капитана. Но Мэри Рид все еще жива, и все мы кричим в один голос: «Долгой жизни и счастья ей!» Да сопутствует ей в Америке такая же удача, как капитану Риду на Карибах!

Матросы заголосили, а Джон Вейд, видя огорчение Мэри, вступил в разговор.

— Если это будет хоть как–то от меня зависеть, она будет счастлива, — пообещал он. — Но перед смертью капитан Рид, как и подобает хорошему капитану, думал о своей команде. И он завещал передать вам, что, если вы решите бросить пиратство и продать свои драгоценности так, чтобы вам не задавали лишних вопросов, вы должны сделать это на рынке на острове Тортуга. Он говорил, что потом вам следует поселиться на острове Эспаньола — с северной стороны вы без труда найдете себе место, чтобы организовать поселение. Климат там прекрасный и земли богатейшие. Я подчеркнул курс, которого вам нужно держаться, Уилкенс.

Джон вручил Уилкенсу карту и объявил, что им пора отправляться. Старательные матросы охотно перенесли сундуки с драгоценностями и платьями в лодку, которую они приготовили заранее, на всякий случай снабдив ее обильным запасом провизии и пресной воды. Билли Рэттенбери умолял взять его с собой, но Джон Вейд отказал ему, сказав, что, если желание хирурга не ослабнет, он сможет разыскать их с Мэри в Каролине через шесть месяцев. Джон взялся за руль, и вскоре их лодка уже уносилась от «Ястреба» под троекратное «ура» команды.

Мэри еще раз обернулась, чтобы посмотреть на судно, которое она так любили, и на команду, которую сама создала, и стала размышлять о том, что теперь все это в прошлом. Она променяла свой успех на неведомое будущее, но она не сомневалась, что сделала правильный выбор. Успех не терпит даже кратчайшей остановки на месте: успех — это самое трудное в мире, и чтобы добиться его, нужно всегда быть в движении. Она помахала «Ястребу» рукой и, отвернувшись, мгновенно прогнала судно из своих мыслей, возбужденно разглядывая линию берега впереди.

Гладкое море светилось, а свежий ветер быстро гнал их вперед. Занятый рулем и парусом Джон Вейд ободряюще улыбался Мэри, а «Ястреб» уносился на юго–восток и вскоре превратился в маленькую точку на горизонте. Перед ними было рассыпано невероятное количество маленьких островков, а впереди виднелся берег Флориды.

— Мне не нравится мысль приставать к берегу с этим сундуком, — заметил Джон. — Могут посыпаться вопросы. Будет безопасней оставить его на одном из островков.

— Как хочешь, Джон, — ответила Мэри.

— Я знаю эти отмели как свои пять пальцев, — продолжал Вейд. — Когда я был юнцом, у меня была маленькая лодочка, и все праздники я проводил здесь, неподалеку от побережья Флориды. Здесь есть островок, который я смогу найти с завязанными глазами, там в центре в форме треугольника растут три дерева. Им–то мы и воспользуемся.

Они высадились на островке, с некоторым трудом перенесли сундук на берег, и, взяв из него только деньги, глубоко закопали в центре треугольника, образованного деревьями.

— Даже если ураган с корнем вырвет их, я смогу разыскать это место, — сказал Джон.

Они снова отплыли от берега и, обогнув небольшую группу новых островков у Флоридского пролива, увидели стоящее на якоре испанское судно.

— Лохань Джека Рэкхэма! — воскликнула Мэри.

Джон посмотрел в подзорную трубу и объявил, что

Мэри не ошиблась.

— Хочешь подплывем к ним попрощаться? — спросил он.

— Клянусь, не знаю, — колебалась Мэри. — Я ни в малейшей степени не сентиментальна, по крайней мере по отношению к Джеку Рэкхэму. Он — всего лишь обломок того, кем он мог бы стать, — тень мужчины.

— Нужно из вежливости попрощаться с ним, — сказал Джон, поворачивая руль. — Мы не будем задерживаться на его корабле.

Они подплыли к галиону незамеченными.

— Хорошую же вахту они держат! — проговорила Мэри.

Привязав лодку и взобравшись на борт, они позвали Джека Рэкхэма. Вскоре тот вышел из нижней каюты и, смущенно улыбаясь, направился им навстречу.

— Что это? — произнес он. — Мэри Рид в женском платье?!

— Не обращай на это внимания, — сказала Мэри. — Что ты за капитан! Если бы мы оказались кораблем из королевского флота, ты ничего не успел бы сделать.

— В этих краях такой опасности нет, — сказал Джек. — Но, чума меня побери, какая же ты красавица, Мэри! Кто бы мог подумать, что за мужчиной, который дрался, пил и ругался лучше любого из нас, скрывается такое воплощение красоты? Что я упустил, дьявол меня побери, несчастного дурака!

— Теперь слишком поздно, — резко произнес Джон Вейд. — Она едет со мной в Америку.

— Что ж, ты настоящий счастливчик! — ответил Рэкхэм. — Желаю удачи вам обоим! Вы правильно делаете, что бросаете пиратское ремесло. Оно на последнем издыхании. С ним все кончено.

— Но мы успели немало rta нем заработать, — заметила Мэри. — Мы не отсиживались в нижней каюте, занимаясь любовью дни и ночи напролет!

Рэкхэм пожал плечами. Мэри заметила, что он сильно растолстел: его лицо распухло от слишком частых выпивок — печальный контраст с тем Ситцевым Джеком, с тем лихим юношей, который спокойно взобрался на борт «Возмездия» и потребовал у майора Бонне выделить ему людей для Чарли Вейна. Вот что могла сделать с мужчиной женщина! Мэри бросила взгляд на Джона Вейда, понимая, что никогда не испортит его своим стремлением к легкой жизни.

— Пойдемте вниз, пропустим по стаканчику, — предложил Рэкхэм, прерывая неприятную тишину.

Они последовали за ним в каюту, где их встретила Энн Бонни.

— Ты пришла в себя, дорогая, — сказала она. — Я же говорила, что это произойдет.

— Ты была абсолютно права, Энн, — ответила Мэри. — Я собираюсь в Америку с Джоном, чтобы начать все сначала.

— Это самое лучшее, что ты можешь сделать.

Они снова погрузились в унылое молчание. Наконец Энн заметила, что Мэри могла бы заменить людей, которых она потеряла.

— Ты права, я так сожалею об этом! — ответила Мэри, улыбаясь Джону Вейду. — Мне нет прощения. Я вбила себе в голову, что могу делать все, что пожелаю.

— Забудь об этом. Мы обойдемся и без людей. К тому же у нас есть жемчуг, который ты нам прислала, — сказал Рэкхэм, дрожащей рукой наполняя их бокалы.

Они выпили, и Мэри подумала о том, как хорошо было бы скорее оказаться подальше отсюда, как вдруг оглушительный грохот залпа потряс корабль и наверху послышались звуки рушащегося рангоута. Все четверо ринулись на палубу.

Несколько охваченных паникой матросов спотыкаясь пробежали мимо них; грустное зрелище ожидало их на палубе корабля: оставшиеся матросы носились взад–вперед, словно перепуганные куры, обе мачты валялись на досках, а в тридцати ярдах от гали–она стоял правительственный шлюп — ему удалось приблизиться незамеченным. Пока они стояли без дела, не в силах оторвать глаз от этой картины, грянул второй выстрел, и по всей палубе рассыпалась картечь, неся с собой смерть и увечья.

Мэри и Рэкхэм выскочили вперед, пытаясь ободрить матросов и уговаривая их сражаться.

— Вперед, ребята, — орал Рэкхэм, размахивая саблей. — Это всего лишь один–единственный шлюп. Черт побери, раньше мы могли одолеть и два одновременно!

Мэри вырвала саблю из руки убитого пирата и поддержала голос Рэкхэма своим, надеясь, что один звук ее голоса придаст людям Джека смелости.

— Бейтесь, как мужчины! — завопила она. — Мэри Рид с вами! Вас все равно вздернут — уж лучше погибнуть в честном бою!

Но пираты уже зашли слишком далеко, ужас, который ничто не могло унять, охватил их, когда со свирепыми криками на палубу посыпались английские матросы во главе с лейтенантом.

— Эх, теперь уже нам ничего не остается! — сказал Джек Рэкхэм, поплевав на руки. — Вставайте спина к спине, образуем квадрат!

Его голос вновь звучал отчаянно и бесшабашно, как будто на свет снова появился прежний Джек Рэкхэм. Энн Бонни подоткнула юбку и сжала в руке саблю, а Джон Вейд, не произнося ни единого слова, смотрел на Мэри.

— Мне жаль, Джон, — прошептала Мэри. — Я так и думала, что когда–нибудь удача изменит нам.

— По крайней мере, мы умрем вместе, — ответил Джон, улыбнувшись.

Матросы набросились на них, и завязался бой. Энн Бонни показала себя очень неплохо; Джон Вейд сражался спокойно, краем глаза все время следя за Мэри; Ситцевый Джек продемонстрировал все свое былое искусство и силу — он громко хохотал, когда битва была в самом разгаре. Мэри Рид билась так, как ей никогда не приходилось драться раньше. Сила ее

ударов настолько поразила матросов, что они отступиоставляя раненых и убитых.

— Взять их живыми, ребята, — крикнул лейтенант. — Здесь есть, чем удивить Порт–Ройал.

Матросы подошли к пиратам снова, и Мэри понялаа, что у битвы с таким перевесом сил может быть лишь один исход. Шесть человек окружили Вейда и в конце концов выбили у него из рук саблю. Сама она сражалась с четырьмя, и они постепенно оттесняли ее от упавшей мачты, которую она использовала, чтобы прикрыть спину. Шаг за шагом Мэри отступала все дальше, и вдруг оглушительный удар обрушился сзади ей на голову. Она повалилась на колени и потеряла сознание; сквозь тяжелый туман бреда Мэри видела, как ее и Джона везут по реке мимо множества уродливых крокодилов. Сама не зная почему, она была уверена, что это река протекает в Америке.

 

Глава 10

Мэри открыла глаза. Голова раскалывалась от боли, а на сердце было тяжело от чувства, что она уже целую вечность живет в ночном кошмаре. Злые крикливые голоса, повторяющиеся обрывки разговоров, не связанных между собой, звучали в ее сознании; она слышала и свой собственный голос в их хоре, и смутные искаженные лица склонялись над ней, раскачиваясь взад–вперед, словно лица, изображенные на поплавках, колеблющихся на волнах.

Наконец голоса затихли, и, убедившись, что она все еще жива, Мэри повернула голову и обнаружила, что лежит на набитом соломой тюфяке в крохотной камере. Сделав над собой усилие, она поднялась и поставила ноги на землю. Ноги дрожали от слабости, руки не слушались, и к горлу подступила тошнота. Мэри чувствовала, как будто ее затягивает в гигантскую стремнину ужасающей глубины.

Когда голова немного прояснилась, Мэри огляделась в камере и сразу ощутила, что кто–то наблюдает за ней. Чувство страшной тревоги охватило ее — чьи–то глаза смотрели на нее сверху, как будто сама гладкая стена разглядывала ее. Непроницаемая, словно море.

Наконец высоко под потолком Мэри заметила маленькое зарешеченное отверстие, в котором разглядела расплывчатые черты негритянки. Темные глаза глядели прямо на нее с глубокой жалостью.

Мэри быстро зажмурилась, чувствуя, что сходит с ума. Снова открыв глаза, она увидела, что на месте черного лица появились надменные черты тонколицей белой женщины. Она смотрела на Мэри нетерпеливым пожирающим взглядом, а затем, гордо вскинув голову, исчезла.

Уверенная, что здравый рассудок отказал ей, Мэри устало закрыла глаза, прислушиваясь к барабанной дроби, стучавшей в ушах, как вдруг скрипнули ржавые петли, и дверь в камеру отворилась. Послышались приближающиеся шаги, и к кровати подошла опрятная, с приятным лицом женщина с кружкой в руке.

— Аккуратно, милая, — проговорила она. — Не волнуйся. Тебе было плохо. Выпей немного, это вернет тебя к жизни.

Она поддержала ее за спину, и накрахмаленная кофта охладила пылающее лицо Мэри. Женщина осторожно вылила содержимое кружки в рот Мэри.

— Бренди, моя милая, но очень слабое, — пояснила она.

Мэри ощутила, что жизнь снова возвращается в ее тело.

— Мне уже лучше, спасибо, — прошептала она.

Женщина села рядом с ней на кровать и взяла ее руку.

— Ты выглядишь точно сама смерть, — сказала она. — Не разговаривай, пока не почувствуешь, что силы к тебе вернулись, моя милая.

Мэри облизала сухие потрескавшиеся губы и посмотрела на свою одежду. На ней была все та же кремовая юбка с цветочной оборкой, но теперь вся она была заляпана бурыми пятнами запекшейся крови.

— Да, представляю, как я сейчас выгляжу.

— Ты сражалась, милая. Я слыхала, что ты билась не хуже самого Дрейка.

Мэри вспомнила о лицах и посмотрела вверх, на отверстие. Глаза новой белой женщины рассматривали ее.

Мэри вскрикнула и попыталась подняться на ноги.

— Дьявол меня побери, кто эти женщины? — вскричала она.

— Это жители Порт–Ройала пришли позлорадствовать над твоей бедой, милая. С Библией в руках и молитвами на устах. Ты — известная личность.

— Умоляю вас — прогоните их, — попросила Мэри.

Женщина залезла на стол у стены и захлопнула задвижку, прикрепленную к отверстию. Это была крупная женщина с пышной грудью, одетая в опрятную черную юбку и серую кофту; вокруг нее распространялся душистый запах лаванды. Мэри решила, что ей около шестидесяти лет. Сразу создавалось впечатление, что она любит чистоту и аккуратность, а ее морщинистое лицо и добрые голубые глаза развеивали любые предположения о том, что она может быть строгой или упрямой. Она походила на жену крестьянина, и Мэри без труда представила себе, как она перегибается через ограду фруктового сада, а за ее спиной цветут яблони.

— Значит, я в Порт–Ройале, — сказала Мэри.

— Да, в здешней тюрьме. Я сама — жена тюремщика.

— Клянусь, вы совсем не похожи на палача Тайберна!

— Тюремщики — такие же люди, как и все остальные. Нельзя сказать, что мой муженек жестокий человек, а я сама делаю, что могу, чтобы помогать несчастным мужчинам и женщинам. Ты несколько дней бредила, моя милая, и мне стало жаль тебя. Такая молодая и хорошенькая, а моряки так тебя избили!

— Что с моим лицом?

— Все в порядке. Ни царапины.

— Где Джон Вейд?

— Это который самый спокойный? Он в камере дальше по коридору. Ведет себя как настоящий джентльмен и ни о чем не просит, кроме того, чтобы ему сообщали новости о твоем здоровье. Он так волнуется, но, похоже, он не из тех, кто станет выставлять свои чувства напоказ. Дни и ночи напролет он бродит туда–сюда по своей камере, и мой муж даже сказал, что он так до смерти себя заходит. Он будет просто счастлив узнать, что ты пришла в себя.

— Бедняга! — вздохнула Мэри. — Он стал пиратом из–за меня, и это привело его к виселице.

— Тебе никогда не придется услышать от него ни одного упрека, — сказала женщина. — А сейчас ты уже вдоволь наговорилась, так что я пойду и передам ему добрые вести. Ложись и отдохни, не пройдет и часа, как я вернусь.

— Передайте ему привет, — попросила Мэри, закрывая глаза.

Но воображение ее работало слишком активно, чтобы уснуть, хотя все тело ныло от боли. Почему судьба так жестока к ней? Попасть в лапы смерти в тот самый момент, когда она познала новые чувства и захотела начать новую жизнь! Быть повешенной как собака, когда ей так часто удавалось избежать смелой смерти в бою! Расстаться с жизнью в петле, когда счастье, которое она так искала, возможно, было уже совсем близко! Все это тяжело, но она не будет винить в этом свою судьбу. Человек сам выбирает себе участь, и значит, она упустила что–то по своей собственной вине.

Жена тюремщика заглянула в камеру и пожурила Мэри за то, что та не спит.

— Я слишком о многом жалею, — ответила ей Мэри. — Как Джон Вейд?

— Твой джентльмен ведет себя как обычно. Просил передать, чтобы ты не волновалась. Он надеется, что ему как гражданину Америки разрешат встретиться с отцом и тот вытащит вас обоих отсюда.

Мэри улыбнулась:

— Они не из тех, кто позволят женщине–пирату избежать виселицы, даже если в дело вмешаются все отцы Америки.

— Его отец — богатый человек?

— Нет, насколько я знаю, простой плотник. И хотя его сын уверяет, что он человек идеи, его находчивости едва ли хватит на то, чтобы спасти мою шею. Проклятье, давайте поговорим о чем–нибудь приятном. Откуда вы родом?

— Моя фамилия Йелланд, а родилась я в Девоне, и городе Байдфорд, — ответила женщина. — Вот уже десять лет, как я не видела Англию, и потому мне, конечно, приятно видеть молодую англичанку, вроде вас. Нет второго такого места, как Англия и как Девон. Одному богу известно, что такое напало на моего муженька, что он решил уехать оттуда!

— Я знала много хороших моряков из Девона, — заметила Мэри. — Даже сам Джек Рэкхэм родился там.

— В нашей тюрьме есть такой человек. Капитану Рэкхэму нездоровится с того дня, как он попал в заключение, он довольно слаб, но жизнерадостен, как сверчок. Он никогда не просит закрывать окошечко — любит, чтобы женщины на него смотрели. Все время шутит с веселыми и насмехается над надменными. Да, готова пари держать, что он был хорошим моряком.

Мэри не стала рассеивать ее иллюзий, и женщина продолжала с упоением рассказывать о Девоне, ее мысли унеслись далеко, к самому ее детству.

— Ах, знали бы вы, чем был Девон для моряков, да и для пиратов! Лопни мои глаза, но я не могу без смеха слышать все эти россказни о повешении пиратов. Помню, мой школьный учитель говорил мне, что старая Англия представляла бы из себя жалкое зрелище, если бы не пираты!

— Да уж, клянусь, мне жаль, что вам предстоит судить меня, миссис Йелланд, особенно если учесть, что я могу претендовать на то, чтобы называться капером, а не пиратом! — проговорила Мэри. — Кстати, когда меня будут судить?

— Как только я скажу, что ты оправилась, моя милая.

— Пусть это произойдет завтра, — сказала Мэри. — Не люблю откладывать дела в долгий ящик.

Когда на следующий день Мэри забрали из камеры и повели в здание суда, у нее снова поднялся жар, и она с трудом понимала, что происходит. Жене тюремщика разрешили стоять рядом с ее местом, и как только Мэри очутилась на скамье подсудимых, она спросила, где Джон Вейд.

— Его здесь нет, моя милая, — прошептала в ответ миссис Йелланд. — Его дело будут разбирать завтра.

После этих слов Мэри потеряла к суду всякий интерес. Она сидела, слушая гул голосов адвокатов, и вскоре научилась отличать их словесное жужжание от более низкого звука — шепота зрителей, болтавших между собой. Голос судьи, похожий на пронзительный лай, она тоже узнавала с легкостью. Голова Мэри все сильнее болела от духоты, стоявшей в здании суда, ей казалось, что слишком большие для головы глаза вот–вот лопнут, и она не могла дождаться, когда закончится этот фарс.

Потом голос судьи громом раздался в ее ушах, и миссис Йелланд потянула ее за руку.

— Судья спрашивает, хочешь ли ты что–нибудь сказать, милая.

Она поднесла к носу Мэри нюхательные соли, и та с трудом различила в толпе расплывчатых белых лиц распухшую физиономию судьи. Сжав нюхательные соли в кулаке, она медленно поднялась на ноги.

— Я прошу прощения, милорд, но я неважно себя чувствую, — начала она. — И все же я не жду от вас жалости. Это было бы бесполезно, даже если бы я хотела получить ее от вас. Я с радостью положила бы конец этому представлению. Я — Мэри Рид, и я занималась на семи морях тем, что вы назвали бы пиратством. Мне везло больше, чем любому другому. Я хотела бы сказать лишь одно: я никогда не грабила английские и американские корабли — только испанские или французские. Это все, что я имею сказать вам, кроме того, что Джон Вейд, молодой американец, которого будут судить завтра, невиновен. Я силой принудила его принимать участие в своих делах.

Обессиленная, она снова села и поднесла к лицу нюхательные соли. Затем ее снова заставили подняться и оставаться в таком положении все то время, пока судья объявлял приговор.

— Вы — гнусная, наглая женщина! — проревел он. — Шлюха и закоренелая грабительница. Вы имели наглость встать перед судом и признать свою вину, вы даже попытались оправдать своего товарища по злодеяниям, молодого американца, который, без всяких сомнений, был вашим любовником. Я испытаю истинное наслаждение, исполняя свой долг, и приговорю его, так как же как и вас, к наказанию, которое вы оба сполна заслужили. Ваше поведение — это оскорбление нашему суду и его королевскому величеству, и я от души надеюсь, что вы проявите большее уважение к небесному трибуналу, перед которым вам обоим скоро предстоит предстать. Потому что для вашего тела на земле уже нет никакой надежды. Настоящим я приговариваю вас к препровождению к виселице и повешению за шею до наступления смерти. Через семь дней ваше тело будет снято с виселицы и захоронено вне кладбища. Да будет Господь милостив к вашей душе!

Когда Мэри уводили, она внезапно вспомнила мнимый суд и Джорджа Уилкенса в роли судьи и громко рассмеялась.

— Клянусь, у Джорджа Уилкенса получалось лучше!

Ее отвели обратно в камеру вместе с тихонько всхлипывающей миссис Йелланд.

— Значит, тебя должны повесить, бедняжка, тебя должны повесить, — причитала она.

Мэри села рядом с ней, уставив взгляд в пространство.

— Когда это произойдет?

— Послезавтра, — ответила миссис Йелланд, утирая слезы. — Теперь послушай меня внимательно, девочка моя. Скажи, что ты беременна, и ты спасена. Такой трюк провернула твоя подруга Энн Бонни. Судья попросит меня осмотреть тебя, и не будет большого греха, если я солгу ради спасения твоей жизни.

— Дьявол их всех побери! — проговорила Мэри. — Я не собираюсь ползать перед ними на коленях. К тому же я не вдохну свежего воздуха, если рядом со мной не будет Джона Вейда.

Она погрузилась в молчание, кусая губы, и, с минуту поколебавшись, миссис Йелланд объявила, что она думала о способе бегства из тюрьмы.

— Я так сильно волновалась за тебя прошлой ночью, моя дорогая, что не могла сомкнуть глаз, — призналась она. — Металась и вертелась с боку на бок так, что чуть кровать не сломала, и Йелланд меня отругал. А потом меня вдруг как озарило. За городом у меня есть подруга по имени Нелли. Говорят, она немного тронутая, но, так это или нет, а я за ней ухаживала, и она мне ничего плохого не сделала. Нелли живет в небольшом домике в лесу, и она болеет лихорадкой. Я видела многих, кто помер от лихорадки, и знаю, что Нелли тоже умирает, да и сама она это понимает. Так вот, милая, Нелли как раз твоего роста и весит примерно столько же, сколько ты.

— Проклятье, а нам–то что с этого? — спросила Мэри, ее сердце забилось сильнее, вдохновленное слабой надеждой.

— Ну понимаешь, моя милая. Теперь, когда тебя ждет смерть, джентльмены наверняка позволят тебе принять посетителя. Йелланд и я сможем провести к тебе Нелли, закутанную в плащ и в шляпе, закрывающей лицо. А здесь она займет твое место. Ты уйдешь в ее плаще, а она будет умирать в тепле, под моим присмотром, вместо того чтобы оставаться одной в лесу.

Мэри вскочила на ноги и сжала руку женщины.

— Спокойно, моя милая, — сказала миссис Йелланд. — Я вижу лишь одну преграду — это Йелланд. Он очень упрямый человек, ужасно упрямый, и ничего не сделает, если только это не принесет ему денег. У тебя они есть, милая?

— Ни полпенни! — ответила Мэри, когда вдруг ей в голову пришла мысль о сундуке, который они с Вейдом спрятали на острове. — Подождите! — воскликнула она. — Джон Вейд может объяснить ему, где спрятаны сокровища, которые сделают его богачом. Но ему придется поверить Джону на слово. Мы не можем ждать, чтобы Йелланд разыскивал их, — нас повесят слишком скоро.

— Йелланд не так уж глуп, — успокоила ее миссис Йелланд. — Он может отличить джентльмена от обманщика, это уж точно.

— Но я не уйду без Вейда, — сказал Мэри. — Можно устроить ему бегство?

— Если он человек с характером, то мы могли бы передать ему напильник, чтобы он сбежал сам. Ему будет проще, потому что все внимание было сосредоточено на Джеке Рэкхэме и на вас.

— Было на Джеке Рэкхэме?

— Да, моя милая. Капитана Рэкхэма больше нет. Он качается в петле — это произошло сегодня утром. Кажется, я ошиблась в капитане. Я–то считала его смелым девонским юношей, но, похоже, он оказался трусом. Оказывается, когда ты получила этот страшный удар по голове, мистер Джек сбежал под палубу и заперся в каюте вместе с остатками команды. Понадобилась дымовая бомба, чтобы выкурить их оттуда.

— Клянусь, для него было ударом увидеть, как я распласталась на палубе, — сказала Мэри, печально улыбаясь. — Наверное, он подумал, что я мертва.

— Да, а его женщина не простила его за это. Когда его отвели на виселицу, он попросил позволить ему услышать слово ободрения от Энн Бонни (той, что спасла свою шею с помощью живота). И она сказала своему любимому, что ей жаль видеть его в подобном положении, но если бы он дрался, как мужчина, то ему бы не пришлось быть повешенным, как пес.

— Да, это похоже на Энн, — подтвердила Мэри. — Она никогда не прощает минутной слабости. Жаль, что их ждала такая печальная участь, что они погубили весь блеск своей юности.

Вспомнив красивое лицо Джека Рэкхэма, каким она впервые увидела его, и думая о том, какой милой парой были эти двое, и о том, как счастливы они были вместе, Мэри вздрогнула, но усилием воли прогнала мысли об этом из головы.

— Клянусь, я буду думать только о будущем, — сказала она. — Пойдите спросите вашего мужа, согласен ли он на ваш план.

— Хорошо, моя милая, но я должна открыть оконце, иначе меня ждут неприятности. Люди захотят посмотреть на тебя теперь, когда им стало известно, что тебя повесят.

— Делайте как знаете, но торопитесь, — ответила Мэри.

Миссис Йелланд отодвинула задвижку и вышла из камеры. Вскоре перед взглядом Мэри снова начали сменяться чужие лица, но она чувствовала, что теперь, когда в ней зародилась надежда, ей будет легче это перенести. Но миссис Йелланд не возвращалась до самого вечера, и Мэри уже начала беспокоиться, когда женщина снова вошла в камеру. Она приложила палец к губам и снова закрыла оконце.

— Все готово, моя милая, — сказала она. — Йелланд сначала было заупрямился, но мистер Вейд быстро приучил его есть со своей руки. Нелли будет приятно знать, что своей смертью она окажет хорошую услугу несчастной душе. В лесах по ней никто не будет скучать, и, если все будет в порядке, джентльмены никогда ни о чем и не узнают. Если я скажу, что вы умираете от лихорадки, никто и близко не подойдет, а когда бедная Нелли умрет, ее запишут как Мэри Рид. Это будет приятно бедняжке.

— Да благословит вас Господь, — сказала Мэри со слезами на глазах.

— Не торопись, моя милая. Мы дадим Нелли бренди и поможем ей дойти сюда к девяти утра. А когда все закончится и Нелли похоронят, мы с Йелландом вернемся в Байдфорд и купим маленький домик у реки. Тот, в котором я родилась.

— Клянусь, я рада, что мои сокровища послужат такой доброй цели, — произнесла Мэри. — Без всяких сомнений, вы используете их лучше, чем это смогла бы сделать я.

Лица, наблюдающие за ней через решетку, больше не мучили Мэри, и когда миссис Йелланд оставила ее, что она сделала после многих ободряющих слов, Мэри отвернулась лицом к стене и тут же заснула; на ее щеках появился румянец от возбуждения и близости спасения.

 

Глава 11

Мэри проснулась внезапно. Ее сознание сразу заработало с невероятной активностью, туман сна моментально развеялся. Она знала, что не какой–то неожиданный звук разбудил ее — с ужасающей уверенностью она осознала, что предчувствие некоего зловещего события, которое вот–вот должно произойти, не дало ей спать. Мэри не сомневалась в том, что событие это гибельным образом повлияет на ее жизнь, но разгадывать, как именно, ей не хотелось. Все произойдет само собой. Ее сознание, хотя и вполне избавившееся от дурмана сна, казалось, висело в пространстве, как будто свободное от телесной оболочки — оно парило в воздухе, и это чувство было вдвойне непривычным для женщины, которая всегда жила всецело своим телом и была столь не расположена к любого рода размышлениям, если они не способствовали действию.

Некоторое время, возможно, несколько часов она пребывала в таком состоянии, наполненном раздумьями и каким–то тайным смыслом, праздно рассуждая сама с собой, действительно ли то, что произошло недавно на «Ястребе», явилось рождением новой Мэри Рид. Поднимется ли она с этого тюфяка настоящей женщиной, готовой играть ту роль, которую ждали от нее мать и Энн Бонни? Сможет ли она, изгнав из своей натуры самоуверенность, доверчиво отдаться в руки возлюбленного? Возлюбленного? Это слово не вызвало у нее никаких особых чувств. Станет ли оно когда–нибудь значить для нее больше, чем все остальное?

Серьезно и не торопясь она обдумывала эти вопросы и не находила ответов. Но хватит ли у нее времени? Сейчас время, казалось, застыло на месте.

Мэри вспомнила радость, которую испытала вчера, после того, как миссис Йелланд сообщила ей, что она сможет устроить побег. Не возникало почти никаких сомнений, что пожилая женщина исполнит свое обещание, но даже бегство теряло всякую важность по сравнению с тем странным, непривычным настроением, в котором Мэри пребывала сейчас. Миссис Йелланд и Джон Вейд отодвинулись далеко на задний план и вчерашнее возбуждение казалось просто нелепой безделицей. Охваченное утомлением и вялостью, тело Мэри казалось тонким, почти призрачным, и Мэри чувствовала, что оно не имеет больше никакого значения. Лишь ее сознание было по–настоящему живым.

Мэри заметила, что внимательно прислушивается к тишине погруженной в сон тюрьмы. Где–то медленно на пол падали невидимые капли воды. Далеко в коридоре звучали одинокие шаги, отзывающиеся гулким эхом. К этим звукам присоединился шум возящихся друг с другом мышей. Мэри неуверенно подняла голову, пытаясь рассмотреть их, но в камере стояла непроглядная темнота.

Часы с внешней стороны тюрьмы пробили два: их мрачный скучный бой продолжал звучать в голове Мэри со сводящей с ума монотонностью. Сначала она подумала, что это эхо, потом поняла, что это стучит пульс в ее висках.

Осознав это, она перестала обращать на него внимание и снова прислушалась к звукам в камере. Вода. Снова мыши. Ветер свистит под дверью, хлопая потрескавшимися кусками покрытия на полу.

Но в то же время другая часть ее сознания тоже напряженно работала. Неправильно говорить, думала она, что человек не может думать о двух вещах одновременно. Вот, например, она, которая привыкла всегда думать о чем–то конкретном… Сейчас ее мозг разветвился на две мысленные дорожки: она не упускала ни капели, ни шума мышиной возни и в то же время спрашивала себя, почему пульс звучит в ее ушах, словно барабанная дробь. Барабанная дробь? Торжественно марширующий полк. Ружья на плече. Глухой стук барабанов. Нередко шла она со своими товарищами солдатами в подобной процессии, но странно, что капризная память навязала ей эту картину именно сейчас, когда ее мысли крутились так далеко от ее прошлого. Она лишь еще один бедняга, которому не повезло и которому никогда больше не окунуть носа в пивную кружку.

Мэри попыталась вернуть свои мысли к воде, мышам и ветру под дверью, но она уже не могла управлять ими. Раньше она спокойно следовала своим мыслям, но сейчас ей хотелось удержать их на месте. Прочь от бараков. Прочь от ружей на плече. От мрачных лиц, выстроившихся в линию.

Но она не могла избавиться от этой части навязчивых воспоминаний, затягивающих ее, словно неиссякаемый поток. Бурная стремнина осознания ошеломила ее, на мгновение смыв из ее мозга все остальное. Она поняла, что разбудило ее, что за зловещее событие, так явно касающееся ее судьбы, должно было произойти. Мэри Рид знала, что умирает.

Но ее сознание вело себя столь капризно и неустойчиво, что снова безразлично унесло ее мысли вдаль. Мэри жаждала управлять ими по своему желанию, потому что все бесцельное и беспорядочное всегда ее раздражало. Она прислушивалась к шуму воды, мышей и ветру под дверью, размышляя о том, что скоро уже не услышит свиста ветра над землей. Эта мысль не вызвала у нее никаких чувств, она продолжала бесстрастно смотреть в потолок, убежденная, что там чуть–чуть светлей.

Но через мгновение она пришла в себя. Умираю? Как может быть, чтобы она умирала, если засыпала здоровой и полной надежд? Умираю? Мэри Рид не умирала. С чего она это взяла, откуда могла узнать? Быть может, это всего лишь кошмарный сон и завтра прохладное прикосновение кофты миссис Йелланд к ее щеке разбудит ее? Никогда в жизни она не мечтала ни о чем сильнее, чем о крахмальной жесткости этой серой кофты.

Мэри подняла руку, показавшуюся ей такой легкой, как будто из нее выпустили всю кровь, и коснулась своих щек и лба. Щеки горели, на них выступил пот, которого раньше не могла вызвать даже жара тропического леса.

— Клянусь, девочка моя, на этот раз ты попалась, — произнес голос внутри Мэри. — Ты наверняка умрешь сегодня — возможно, этим утром; может быть, даже до завтрака.

Голос затих, как затихает голос в торжественной, наполненной воздухом церкви, оставив в Мэри страх, одиночество и в то же время желание посмеяться над помпезностью этого момента.

— Умру? — беззвучно шевелились ее губы. — Умру?

Паника подступала все ближе к ней. Темнота камеры заполнилась живыми молчаливыми, страшно гримасничающими образами. Мэри хотелось закричать, чтобы поднять на ноги всю тюрьму, весь мир. Люди не должны мирно спать в своих постелях с довольными улыбками на лицах, когда она, Мэри Рид, умирает одна в тюремной камере. Но Мэри знала, что ни один звук не вырвется из ее сухих потрескавшихся губ, и сознание этого дополнило чувство беззащитности перед захватившим ее кошмаром. Она чувствовала, как будто на нее давит тонна пуха, или перьев, или теплого песка, — она задыхалась… «Какая же я дура, — подумала Мэри. — Может быть, я уже умерла и похоронена?» В ужасе она протянула вверх обе руки, но они не наткнулись на крышку гроба. Она попыталась подняться и почувствовала облегчение, услышав под собой скрип тюфяка.

Без сил она откинулась назад, и чернота камеры закружилась перед ее глазами, распадаясь на круги и кольца мерцающего света. Крепко закрыв глаза, она убеждала себя, что если перестанет думать, то страху не добраться до нее. Но чувствуя, что воронка мыслей снова затягивает ее своей глубиной, она попыталась обмануть приближающееся отчаяние, ища утешения в словах. Каждое слово она выговаривала медленно и торжественно, как будто они были чарами против смерти и страха.

— Это тюремная лихорадка, моя милая, — говорила она. — Ты подхватила ее вчера в суде, когда они говорили, что вздернут тебя. Может быть, сам судья ей болен. Нет ничего особенного, по крайней мере для Ньюгейта, если все судьи и адвокаты окажутся в могиле раньше тех бедняг, которых они приговорили к смерти.

Каждое слово падало в тишину одинокой камеры, словно камень в бездонный колодец. Но речь стоила Мэри слишком больших усилий, и вскоре она почувствовала, что теряет сознание. Темнота как будто сгустилась, а вереница шальных мыслей на время остановилась.

— Черт побери, Мэри Рид перепугана! — воскликнула она. — Мэри Рид ведет себя, как испуганное дитя!

И она была вынуждена признать, что впервые в жизни по–настоящему испугалась. Она, которая посылала людей в бой на смерть! Она, которая сама тысячу раз смотрела в лицо смерти и ни разу о ней не задумывалась! Но это напоминало азартную игру: выиграешь — станешь еще богаче, проиграешь — смерть не заставит себя ждать. Не нужно было размышлять о природе смерти, о том, что ожидает после. Но смерть медленная и мучительная, когда лежишь в камере, даже саму Мэри Рид заставила задуматься о неведомом.

Она снова зажмурилась, сжав веки с такой силой, что почувствовал форму глазных яблок в глазницах, которым так скоро предстоит опустеть. Мысль о пустых гниющих глазницах удивила ее, но она знала, что такие мысли надо гнать от себя подальше, не то паника перейдет в настоящее безумие, и тогда ее последние часы будут походить на смерть одинокой бешеной собаки. А ей хотелось превозмочь в себе страх больше, чем она когда–то мечтала захватить Жемчужный флот.

Сделав над собой усилие, Мэри снова прислушалась к шуму, к которому уже успела привыкнуть. Капающая вода. Свист ветра под дверью. Они будут слышны и следующей ночью, но что ждет ее?

Мэри торопливо искала в своей памяти что–то, что могло бы служить ей талисманом. Джон Вейд? Его имя овеяло его теплом, но он был слишком далек, слишком сильно отличался от нее. Энн Бонни? Уилкенс? Бен Хорнер? Майор Бонне? Чарли Вейн? Капитан Прентис? Джек Рэкхэм?

— Что ж, быть может, меня ждет приятная компания, — прошептала Мэри, улыбнувшись. — Если бы я могла быть уверена, что увижу капитана Прентиса и Ситцевого Джека, я умерла бы спокойно. Но могу ли я быть в этом уверена?

Они ушли из мира раньше. Смерть одинока, она персональна, думала Мэри. Почему это не всегда так, почему считается, что смерть — это что–то общее? Почему призраки бродят толпами, почему каждый не занимает свой уголок темноты или света, одиноко прогуливаясь по корме своего личного судна?

— Слава богу, я и позабыла бояться! — сказала самой себе Мэри. — А это все, что мне нужно. Какая была бы нелепость, если бы Мэри Рид умерла в страхе — она, которая ничего не боялась в жизни!

В тот же миг призраки Джека Рэкхэма и других, успокоившие ее, исчезли, и, чтобы не допустить до себя затаившийся страх, Мэри схватилась за соломинку, начав размышлять о природе смерти. «Что есть смерть?» — спрашивала она себя с возрастающим любопытством, как будто речь шла не о ее собственной судьбе. «Почему все боятся смерти?» «Смерть — это конец, просто конец», — ответила она сама. «Но почему же она внушает такой ужас, — настаивала какая–то часть ее сознания, — почему даже те, кто никогда не ведал страха, боятся ее?» «Смерть — это чистая непреодолимая стена, она пугает, потому что мы не знаем ничего, с чем ее можно сравнить», — решила она наконец.

Ее мозг продолжал устало барахтаться в вопросах, когда вдруг, совершенно неожиданно, в ее памяти возник отрывок из стихотворения — то ли из стихотворения, то ли из Библии: «Ласковый чародей сон, брат смерти». «Вот оно», — воскликнула она с облегчением. Вот единственное, с чем можно сравнить смерть. Может быть, это и ошибка, как и все, что нам известно, но этим нельзя пренебрегать: смерть есть сон.

Мэри не знала, кто написал эти стихи, да ее это и не интересовало. Но она испытывала благодарность к неизвестному поэту. Может, она услышала этот отрывок во время своего недолгого пребывания в монастыре—а значит, правда, что все, о чем человек узнает, как бы невнимателен он ни был, когда–нибудь в жизни пригодится ему. Поэт наверняка удивился бы, узнай он, что строчка из его стихотворения скрасила последние часы женщины — он бы удивился, а может быть, даже и немного рассердился бы.

Мэри повторила строчку. Да, вот о чем ей следует думать. Смерть — это сон. Никто не может сказать о ней ничего больше, да это и не нужно. Это сон, избавление от всех невзгод и забот. Нет причин бояться смерти, даже если она приходит к столь юной девушке. Талисман, который она искала, найден, и мысли Мэри сразу успокоились, лишившись стремительности ночного кошмара.

Мэри глубоко вздохнула, закрыла глаза и спокойно прислушалась к барабанной дроби, не утихая стучавшей в голове, и знакомым звукам, не ощущая, что они происходят в определенном пространстве и времени. Мысли снова стали последовательными, лишившись своей раздвоенности.

Она почувствовала, что оглядывается на свое прошлое так, как будто все события ее жизни происходили не с ней — не так, как на историю, которую она себе рассказывает, и не так, как будто ищет в ней смысл. Ее жизнь предстала перед ней бесконечным потоком не связанных между собой зрительных образов, которые она когда–то видела, сама не замечая этого. Чувство, что солнце обжигает ей ноги, когда она впервые оказалась в тропических широтах и ступила на грубые просмоленные доски палубы. Неуместная муслиновая шляпка Энн Бонни. Лужица пива на столе гостиницы в Бреде. Отсвет солнца на копне рыжих волос Денниса Мак–Карта, когда он раскачивался в петле. Красная крыша домика в Голландии. Доброта, скрывающаяся под суровыми чертами капитана Прентиса. Локон, падающий на лоб Джека Рэкхэма, когда он впервые поднялся на борт судна капитана Прентиса, которым командовал тогда майор Бонне. Грязная шея матроса, выступавшего от имени команды пиратов против ее преобразований. Яркий шейный платок цыганенка на рынке в Бреде. Недовольно свесившиеся усы полковника, слушающего рассказ о ее обмане. Ажурные чулки девушки, которая пришла, чтобы выслушать ее приказания в «Ландогер Троу» в Бристоле, когда Мэри разыскивала свою мать. Две чайки, кружившие над кораблем майора Бонне, когда он догонял «Утреннюю звезду». Нелепо вытаращенные от восхищения глаза Эркюля Постума. Вода, которая сверкала в какой–то реке (она сама не помнила где) в теплый весенний день. Бледно–розовые ладони негра, которого она попросила принести ей пудру и духи, чтобы одеться в женское платье…

Так беспорядочно и бесцельно сменялись перед ней эти образы, и такое рассматривание своей жизни укрепило ее решительность и спокойствие: она чувствовала, что черпать силы в прошлом — это привилегия стариков и умирающих, помогающая расположить жизнь в правильной перспективе. И хотя ее воспоминания были лишены всякой связующей нити, Мэри обнаружила, что они служат ей не для того, чтобы понять ценность своей жизни. Если бы ей дано было начать все сначала, она без колебаний ответила бы «да».

Мэри знала, что многие назвали ее жизнь плохой, безнравственной и необдуманной. Она убивала людей. Но это происходило лишь в честном бою. Кто–то сказал бы, что она воровала. Но она делала это только ради радости боя и только у врагов своей страны. Что же касалось всего остального, Мэри не могла вспомнить, чтобы когда–нибудь подводила кого–либо, или совершала низость или подлость, или лгала. А ведь это чего–то стоило?

И у нее было много удач, за что она могла благодарить судьбу. Она никогда не болела, тело ее обладало здоровьем молодого зверя. Никогда ни о чем не жалела. Никогда не знала ответственности за чужую жизнь или поступки. Никогда не испытывала потребности в роскоши. Никогда не мучили ее никчемные мысли о тщете существования, портившие жизнь столь многим.

Ее короткая жизнь прошла бесшабашно и славно, ей не приходилось заботиться о завтрашнем дне. Она знала, как жить в настоящем, как жить каждым мгновением своей жизни. Размышления или поиски истины редко посещали ее мозг: она жила как счастливая язычница.

Она знала, что большинство скажет, что она упустила все, что должна иметь женщина: мужа, дом и детей. Да, это пробел в ее жизни, но она никогда не чувствовала потребности иметь все это, так что и здесь ей повезло. Красивое лицо Джона Вейда на миг появилось перед ее взглядом, но она решительно отогнала его. Она смогла победить свой первый и последний страх: ей хотелось умереть уверенно, так же как она жила, а сожаление о том, что еще могло бы быть в ее жизни, ни к чему не привело бы. Может быть, жизнь с Джоном многому научила бы ее. Она могла узнать, что никогда прежде не была счастлива. Но так же могла бы она стать и несчастным, никому не нужным существом, не способным привыкнуть к своему новому качеству и живущему мучительными воспоминаниями о потерянной свободе. Она прожила жизнь, как умела: нет смысла портить последние часы ненужными раздумьями. Все, о чем мечтала Мэри теперь, это достойный конец.

А значит, она могла оградить свое сознание от сожалений о прошлом или несбывшемся будущем. Мэри спокойно лежала на тюфяке, в полусне и полубодрствовании, с восхищением созерцая странные проблески своей жизни, снова начавшие вспыхивать в ее воображении. Она полностью утеряла чувство времени — время стало для нее неизмеримой и бесполезной субстанцией. Те секунды, минуты или, возможно, часы, что она лежала после своего пробуждения, были дольше всех лет ее жизни, вместе взятых.

В таком положении Мэри и оставалась, пока скрип ключа в замочной скважине не заставил ее неохотно повернуть голову. В камеру вошла миссис Йелланд, очевидно, она принесла хорошие новости — лицо ее сияло от возбуждения. Но одного взгляда на Мэри оказалось достаточно, чтобы слова, уже готовые вырваться у нее, застыли на губах.

Некоторое время старуха стояла, глядя сверху на Мэри, из окна в коридоре через открытую дверь в камеру проникало солнце. Потом она заперла камеру и тихонько подошла к Мэри. Она все еще молчала и, внимательно вглядываясь в лицо умирающей, положила на ее горящий лоб свою прохладную руку и пощупала пульс на запястье. Мэри позволяла ей делать все, что хочет, она была охвачена чувством сладкого томления. Она знала все, что собирается сказать миссис Йелланд, но это не имело никакого значения — это были всего лишь слова, а Мэри уже находилась почти в недосягаемости для любых слов.

Миссис Йелланд выпустила ее запястье из рук.

— Бедняжка моя, ты уходишь, — проговорила она. — Я–то думала спасти тебя, но, похоже, этому не суждено произойти.

Мэри улыбнулась.

— Не берите в голову, — прошептала она. Она говорила лениво, восхитительные образы сменялись перед ее глазами. — Может, это к лучшему. Разве вы можете представить себе, как я убираюсь в доме или укачиваю ребенка на руках?

— Да, ты смелая девочка, — ответила миссис Йелланд, садясь на кровать, как будто она пришла для легкой беседы с больным. — Я не буду тебе мешать.

Она взяла руку Мэри в свою и стерла с ее ладони пот. Воцарилась тишина, обе прислушивались к медленному тяжелому дыханию Мэри.

— Нелли согласилась занять мое место? — прошептала Мэри.

— Да, — сказала миссис Йелланд, тоже понижая свой голос до шепота. — Нелли согласилась прийти, но теперь я, конечно, остановлю ее.

— Бедняжка, ей все–таки придется умереть одной в лесу, — сказала Мэри, неожиданно улыбаясь.

— Не волнуйся об этом, — ответила миссис Йелланд. — Но что я скажу бедному молодому джентльмену — я не в силах придумать.

— Джону? — проговорила Мэри, переводя дыхание. — Передайте ему привет. Скажите, чтобы помнил обо мне, если захочет, но пусть никогда ни о чем не жалеет. Никаких цветов. Никаких слез. Просто случайное смешное воспоминание. Он не должен позволять, чтобы прошлое вмешивалось в его жизнь. Не должен выстраивать из покрытых пылью камней храм любви, которая не состоялась. Пусть женится, когда захочет. Пусть вместе с женой и детьми пьет иногда за здоровье странной, но счастливой женщины. Клянусь, Джону не придется выдумывать сказки, чтобы рассказывать своим детям!

Она откинулась назад, утомленная столь длинной речью. Какое–то время они сидели молча, потом Мэри еще более слабым голосом спросила, запомнит ли миссис Йелланд все это.

— Каждое слово, милая. И я прослежу за тем, чтобы он выбрался отсюда. У него в поясе нашлось две или три жемчужины, которые он показал Йелланду, и это заставило моего муженька поверить в вашу историю о сокровищах.

И, взглянув на то вспыхивающее, то снова бледнеющее лицо Мэри, миссис Йелланд спросила, не хочет ли она чего–нибудь.

— Ничего, спасибо, — ответила Мэри, медленно, с усилием открывая глаза.

— Ты хочешь, чтобы я привела твоего возлюбленного попрощаться?

— Нет, нет, — воскликнула Мэри с внезапно появившейся энергией. — Только не это. Со мной все кончено, и тут уже не помочь. Я не хочу снова его видеть. Пусть запомнит меня, какой я была, — хорошим товарищем.

— Успокойся, моя милая, — сказала миссис Йелланд, гладя Мэри по лбу. — Я не сделаю этого, если ты не хочешь.

И, после еще одной паузы, как будто слова вырывались у нее неохотно, из какого–то любопытства, ко–торого сама она стыдилась, миссис Йелланд спросила:

— Тебе страшно, милая?

Мэри снова открыла глаза, и лицо ее озарил отблеск ее прежней храброй улыбки.

— Сначала мне, конечно, было страшно, — ответила она. — Когда я проснулась в тишине ночи и поняла, что умираю. Но в такой момент и сам Дрейк перепугался бы!

— Конечно, милая, конечно.

— Но теперь я чувствую себя уверенно и, как ни странно, счастливой. Говорят, боги любят тех, кто умирает молодыми. По крайней мере, я умираю, как жила. Смело.

Больше она ничего не сказала. Она закрыла глаза, но миссис Йелланд не уходила. Она видела многих, кто умер от тюремной лихорадки. Положив руку на запястье Мэри, она сидела рядом со слезами на глазах, потому что ни одна смерть не вызывала у нее большей жалости, чем эта. Но она не пропускала ни малейшего изменения в лице девушки, пока не увидела, что улыбка застыла на ее губах. Миссис Йелланд знала, что Мэри победила в своем последнем сражении.